- Вчера днем ты была веселая, а сегодня печальна. Что случилось? - В голосе Вадима проскользнули нотки беспокойства, смешанного с ревностью.
- Не знаю, - ответила Лиза, - проснулась с тяжестью в душе, - все кажется унылым и безрадостным. Разве тебе не бывает грустно?
- Бывает, ведь действительность не соответствует моим идеалам, но рядом с интересным собеседником я забываю об этом вечном противоречии.
Вадим бросил быстрый взгляд на Лизу, но она не отреагировала на комплимент.
- Чем занималась вечером, а, главное, с кем?
- У меня ночевала племянница. - Поспешила ответить Лиза. - Мы славно провели вечер. Спасаясь от скуки, играли в шахматы, затем в нарды, а на ночь читали книгу.
- Что за книга?
Глаза Вадима блеснули. Он явно чувствовал интерес к психологическому расследованию.
- Классика. Чехов.
- Ясно, - Вадим недобро ухмыльнулся. - Этот кого угодно в депрессию загонит.
- Как ты можешь так говорить! – Лиза даже отшатнулась, - это наш русский гений. Я знаю, что ты мизантроп, но не понимаю, как можно в столь неуважительном тоне отзываться о Чехове?
- Апологизировать обитателя литературного Олимпа, значит, сотворить кумира, - заметил Вадим, зевая. – К сожалению, безусловное одобрение всего, созданного гением, является общепринятой нормой. И зря. Критика авторитета не подорвет устои общества, низвергнув его в пучину хаоса и нигилизма, а гений, если он действительно гений, сделан не из хрусталя. Смешно бояться разбить его неосторожным прикосновением. Гений - из металла высокой пробы, и, если на нем от времени появляется ржавчина, значит, его идеи не выдержали испытания временем, и исчезновение его произведений с арены мировой культуры неизбежно. Словно по молчаливому договору, любые размышления о выдающихся людях находятся в пределах континуума – от сдержанного одобрения до восторженного поклонения, и даже научные исследование творчества гения не выходят за рамки различных форм сравнительного анализа и выявления специфических особенностей.
- Ницше, Маркс были гениями, а их труды, как и личности до сих пор подвергаются критике.
- Это так. – Согласился Вадим. - Гении, которые своим творчеством пытались разрушить общепринятые идеалы, находятся в особенной ситуации. Тот же Ницше, Маркс смогли разрушительным характером своего мировоззрения обеспечить критичное, а значит живое восприятие потомков. В отношении большинства других популярных мыслителей негодующие поклонники, и, даже исследователи с официально признанным статусом и учёными регалиями не позволят себе малейшее сомнение в том, что всё, решительно всё, созданное кумиром, высшей пробы: созидательно, продуктивно и безусловно полезно. Словно все заражены авторитетством. Проявлять исследовательскую активность можно лишь в горизонтальном направлении. Подлинное, вертикальное, свободное и независимое оценивание не явно запрещено.
- Зачем критиковать гения, если вокруг много плохих писателей?
- Не графоманы, а признанные гении находятся в прицеле восприятия целых поколений. Потенциал пользы критики посредственных творцов минимальный, а игнорирование заблуждений, ошибок, неудач гения может принести значительный урон, - парировал возражение Лизы Вадим, - Критиковать талантливого человека непросто. Популярность и авторитет сами по себе защищают от критики, но сознательное нежелание видеть рано или поздно переходит на бессознательный уровень – слепота становится естественным состоянием – утрачивается активный характер оценивания, субъективность восприятия. Опутанный условностями, правилами, предписаниями ум становится апатичным и окончательно утрачивает способность к критике. Табу на критику, это создание кумира из классика – нарушает подлинную диалогичность восприятия, поскольку ответное понимание всегда уникальный синтез единства и оппозиции.
- Не верю, что чтение гениального писателя может быть вредным.
- А в то, что классические музыкальные и художественные произведения обладают целительным воздействием и способностью, могут вызвать катарсис, эстетизировать, облегчать душевные страдания, исцелить душу, веришь?
Лиза молча кивнула.
- Значит, и, наоборот тоже может быть. Существуют литературные тексты показанные не не всем. Ты готова заменить интеллектуальную неподвижность небольшой умственной активностью?
Лиза кивнула.
- Тогда перейдем к конкретике, к источнику твоего плохого настроения, к «Каштанке». Ты не первый раз читала эту повесть. Расскажи о предыдущих впечатлениях.
Девушка, склонив голову, вспоминала. Молчание затянулась. Наконец, она заговорила, но так тихо, что мужчина должен был напрячь слух, чтобы услышать голос.
- В подростковом возрасте, я прочитала Чехова почти всего, он был очень созвучен меланхолическому настроению, нередко посещавшему меня в то время. Я воспринимала его произведения как омут – созвучие моего настроения и музыки, льющейся со страниц великого писателя, затягивало, словно черный водоворот увлекал мою душу.
- А облегчение наступало? То, что называют катарсисом?
- Нет, - Лиза печально покачала головой, - чтение Чехова не облегчало груз души. Напротив, оно окрашивало тревожность в безысходные тона, усиливало, усугубляло мрачное восприятие мира. Предложив племяннице почитать Каштанку, я совсем забыла о том, какое впечатление производил на меня Чехов раньше. Но едва племянница начала читать зыбкие впечатления моего отрочества ожили. Девочка, заметив помрачневшее выражение моего лица, остановилась и, высказав предположение, что книга мне не нравится, предложила почитать что-то другое. Я просила ее продолжить, думая, что наваждение пройдет. Я думала, что теперь, спустя годы после одержанной победы над пессимистически мрачным восприятием мира, смогу воспринять это произведение позитивно, теперь, в силу временной отстранённости, или жизненного опыта, я смогу противостоять тому, что в нем действовало на меня столь удручающе.
- И как? – спросил Вадим. По его лицу было видно, что он заранее знает ответ. - Бьюсь об заклад, ничего не изменилось.
- Специфическая сила воздействия никуда не исчезла, даже сейчас оно вызвало болезненный трепет души. Не пойму причины.
Вадим вздохнул и покровительственно взглянул на Лизу.
- Я расскажу, в чем дело. Чехов, безусловно, мастер слова. Он точно и совершенно создаёт нужные образы и передаёт настроение героев. Но какие именно образы и какое настроение? Усталость, унылость, неприятие жизни, безнадёжность! Гений словно заражает читателя меланхолическим настроением произведения. Книга будто реалистична – совершенно-лаконичный текст, описания объёмны, выпукло-эмоциональны, но эта реалистичность только кажущаяся. В описании настроения собаки доминирует тоска – сколько раз она на протяжении произведения она боится, воет, скулит! Любое животное, даже поменявшее хозяина, может эпизодически «тосковать», но, думаю, не так часто. Случаи, когда собака, утратившая хозяина, умирает от тоски, бывают, более того, эта тема, благодаря многочисленным вариациям, в художественном описании утвердилась как классическая. Авторы, описывая такие случаи, апеллируют, прежде всего, к устоявшимся мифам и извечному желанию хозяев антропологизировать психику своих домашних любимцев. В данном случае, латентный смысл повести не в описании парадоксальной преданности собаки, это только канва, на которую накладывается беспросветно мрачное мировосприятие автора. Фокус Чехова в описании настроения собаки в том, что он как будто использует позитивные штрихи. Но они только кажущиеся – «собака не наелась, а лишь охмелела». Насколько же показательны воспоминания Каштанке о «родном доме». Собака вечно голодала, ребёнок её мучал и истязал. Наверняка были и другие, более радостные моменты, но автор о них не упоминает, он акцентирует внимание на том, что создаёт определённое, пессимистическое настроение. Комната, в которой жили животные «с грязными обоями», собака прячет косточку в пыли и паутине, гусь глупо гогочет, кот почти в анабиозе. Некоторые, будто юмористические описания производят особенно гнетущее впечатление. Не юмор, а безрадостная ирония. Причём эти описания повторяются несколько раз, рефреном, таким образом, оказывают почти гипнотическое воздействие, закрепляются в сознании. Чехов, создавая иллюзию реалистичности, на самом деле написал далёкое от этого понятия произведение. Произведения с несчастливым, «не голливудским» концом в качестве небольшой платы за «работу» мысли, порой оставляют быстропроходящее ощущение грустной задумчивости, элегическая поэзия рождает светлую грусть, но здесь другое. Сама канва, текст пропитан настроением мрачного, отчаявшегося пессимизма, мраком и безысходностью и, в таком случае, счастливый или несчастливый конец, роли не играет. Автор констатирует бессмысленность существования и словно говорит нам: в этом мире нет радости, нет счастья, духовность не озаряет алым отсветом зари унылые будни.
- Не продолжай, - внезапно попросила Лиза. - Знаешь, Чехова я больше читать не буду.
- И правильно сделаешь! В выборе произведений для чтения не всегда нужно руководствоваться тем, насколько гениален создатель текста, ведь чем талантливее автор, тем мощнее сила его воздействия, тем больше может быть противопоказаний. В жизнеутверждающих произведениях находит свое выражение энергия жизни, а тяга к смерти, энергия Танатоса, трагическое мироощущение сублимируется в процессе создания отрицающих жизнь текстов. То, что для одного является чем-то нейтральным, для другого может стать ядом. Художественное произведение может возродить к жизни, подарить надежду на лучшее будущее, но оно может укрепить негативное восприятие действительности, а, в самом худшем случае, у особенно чувствительных и предрасположенных читателей может спровоцировать аутодеструктивное поведение, вплоть до суицида.
- В будущем постараюсь осмотрительнее выбирать литературу для чтения. - Девушка прикоснулась к рукаву рубашки Вадима. – Меня осенила отличная идея, и я доверю тебе ее исполнение. Составь, пожалуйста, мне список для чтения. Я вполне доверяю твоему вкусу.