Часы остановились. Это было время где-то между ночью и утром. Это было то самое время, когда голову вовсю дурманит сон, но утренняя прохлада бодрит и не дает задремать. Это было то время, когда разум перестает сопротивляться надвигающемуся сну, выдыхается и медленно засыпает, а душа только-только начинает пробуждаться ото сна.
Эти трое сидят здесь… Они потеряли счет времени. Оно им безразлично, несмотря на то, что у каждого из них – часы на руках. Они сидят за одним столиком, придвинувшись друг к другу. Они близкие друзья? Нет. Близки ли они друг другу? Да. Кто они, зачем они здесь? Кто эта девушка, почти ребенок, с тонкими руками, мягким лицом и безумно печальными глазами? Кто этот парень, погруженный в свои мысли, нервно крутящий в руках одну и ту же сигарету? Кто этот почти седой мужчина, небритый, с демонически злым выражением, перед которым вот уже не первый час стоит непочатая бутылка текилы? Кто они, зачем они здесь?
Илья очнулся от крика своей дочери. Оксанка держалась рукой за вывихнутую руку и рыдала. На ее щеке расплывалось красное пятно. Он ее ударил. Он ударил свою дочь. И самое страшное, он не помнит, как это произошло.
- Ни один мужчина не поднимал на меня руку! – захлебываясь в слезах, кричала Оксанка. – Что я тебе сделала?
Илья не знал. Он не мог объяснить Оксане, что в какие-то считанные секунды в него вселяется бес - и он творит, сам не помнит что. Жена называла этого беса алкоголем, но Илья прекрасно знал, что это не так. Бес существовал в нем постоянно, просто дремал до тех пор, пока водка или другой неизвестный фактор не будил его. Это было какое-то дикое желание разрушать все вокруг себя, свою жизнь и главное – сделать больнее самым близким. Илья понимал, что делает что-то плохое, но не мог отказать живущему в нем бесу в удовольствии помучить его и других…
Год назад к нему приходила утраиваться на работу девушка. Он не взял ее, хотя ее кандидатура была самой удачной. Просто Илья хотел сделать ей больно, хотел увидеть, как в ее глазах погаснет очередная надежда на благополучие. И увидел. Бес, сидящий в нем, с удовольствием наблюдал, как девушка изо всех сил старается не расплакаться. И как он тогда сказал ей:
- Если бы все было так просто, как ты думаешь, я бы не сидел здесь, а был бы где-нибудь далеко, там где солнце и море, и пил бы пиво с креветками.
Девушка в этот момент, вероятно, подумала, что для нее сошло бы молоко и бутерброд с маслом.
И почему-то Илья вспомнил он об этом только теперь. Вспомнил это беспомощное, но упрямое лицо, блестящие глаза – и посмотрел на ревевшую Оксанку, как будто не узнавая ее. Жена носилась по комнате, собирая вещи.
«Ты довел ее до отчаяния», - шепнул бес. Илья согласился с ним. Он по-прежнему стоял как парализованный. Он видел, как в руке жены мелькнула связка ключей от второй квартиры, которую он не так давно подарил Оксане на восенадцатилетие. Видел и саму Оксану с растекающейся по щекам тушью.
«Они уйдут. Не останавливай», - подсказал бес. Илья все также стоял на одном месте, как будто потерявшись в пространстве.
- Я могу простить все. Но ты поднял руку на мою дочь. Я подаю на развод, - как сквозь туман услышал он.
Дверь захлопнулась. И только тогда Илья очнулся и запустил в дверь чем-то холодным и тяжелым. Это оказалась хрустальная ваза.
Он никто. Он никто. Он больше не муж, не отец. Он так … человек, проживающий в этой квартире … вместе с дьяволом, который сидит в нем.
И снова, как и несколько минут назад, он потерял контроль… Осколки летели в разные стороны, мебель переворачивалась, зеркала взрывались брызгами, ткани разрывались по швам… Это был ураган. Ураган и точка. Большая жирная точка в жизни Ильи. Все, больше ничего не будет. Он купил все. Он потерял все. Теперь можно пойти и выпрыгнуть из окна. Но сначала – выпить.
У него есть одна последняя ночь.
Почти всю жизнь Стас чувствовал себя как на вулкане. Илья Валерьевич взял его на работу еще год назад, но ощущение было такое, что Стас до сих пор проходит испытательный срок. Когда он пришел на работу сразу после университета, он был убежден, что несет в себе новые идеи, передовое мышление. И что его будут слушать. Но Илья Валерьевич быстро развенчал эти мифы. Нет, даже не начальник, а скорее сама жизнь. В один прекрасный день Стас понял, что все эти формулы и правила, которыми забита его голова, бесполезны, глупы и неприменимы. Зачем ему знать коэффициент ликвидности, если у склада дефицит, каркасы до сих пор не собраны, а отгрузка уже через два дня? Зачем ему отдача на вложенный капитал, если грузчик сломал руку, а в конструкторской документации ошибка, а значит, вся партия будет списана?
Стас сам не заметил, как погрузился в реальную работу и понял бессмысленность всего, что делал и знал раньше. Он усвоил главный принцип Илья Валерьевича: «Не работай с теми, кто спит, когда не спишь ты. Люди не должны спать, пока не спишь ты». И Стас не давал «спать» никому. Он был катализатором. Он мог не делать ничего, непосредственно относящегося к процессу, но само его присутствие ускоряло всех, заставляло двигаться. Он был ложкой, поднимающей бурю в стакане.
Он был таким на работе. Он был таким и в жизни. Вечным двигателем.
Когда человек любим и обожаем, у него нет необходимости крутиться и вертеться в поисках лучшей доли. Любовь делает человека довольным своей судьбой. Стас долгое время не ощущал любви. Он привык вечно вертеться.
Единственное, что Стас помнит о своем детстве, - так это крик. Крик сопровождал любое действие его родителей. Иногда Стасу казалось, что другого способа общения в семье не может и быть. Отец с матерью только и занимались тем, что делили его, как будто единственное желание ребенка – не быть любимым обоими родителями. А теперь они и вовсе забыли про него. Их не интересует, как живет Стас и сколько лет их внуку Юрке. А ведь именно с рождением Юрки Стас наконец-то понял, что такое родительская любовь, испытал ее сам… И теперь, когда он может исправить ошибки своих родителей, судьба отнимает у него этот шанс…
Стас стоит посреди комнаты. Он не привык долго сидеть в одном положении. Мать только что ушла. Сказала, что уже поздно, ей пора кормить кота. К тому же ей надоело слушать и решать чужие проблемы. Отец уже зевает, потеряв интерес к разговору.
- Это все? – заикаясь от отчаяния, спрашивает Стас. Он ждал чего угодно, но только не этого слепого и глухого равнодушия. – Юрка МОЖЕТ УМЕРЕТЬ, если не сделать операцию через две недели. Ни один банк НЕ ДАСТ мне кредит под мою зарплату. – У отца есть эти деньги, Стас знает точно. – Я не подарка прошу, я прошу в долг.
Стас давно бы бросил все и ушел. И даже больше: ноги бы его не было в этом доме. Но он должен быть здесь, быть и унижаться перед людьми, которые его не любили никогда в жизни. Он унижается ради Юрки, которого вопреки своему воспитанию, умеет любить.
Отец Стаса в последний раз смотрит на часы. Стас уже давно все понял. Ему знаком этот завершающий взгляд. Он все понял, но ему страшно уходить. Страшно, потому что это последний шанс, страшно, потому что Стас умеет любить, умеет быть отцом и не может терять любимого человека.
Стас выходит на улицу. Уже стемнело, а он и не заметил. Он чувствует только одно – ужас брошенного человека, это забытое им ощущение потерянности, которое знакомо тому, кого никогда не любили и даже не пытались понять.
Стас бессмысленно достает сигарету – но вспоминает, что бросил курить. Ради Юрки. Он не может пойти домой и сказать Марине, что денег не будет. Не может. Нужно пойти куда-нибудь и обдумать все как следует, на трезвую голову.
И у него на это всего одна ночь.
Лариса шла на работу как на праздник. Да, это работа, а значит, будут деньги. Но как ни странно, сейчас это ушло на второй план. На первом плане был он – Саша, ее начальник. Ее первая настоящая любовь. Раньше Лора ждала выходных как избавления, сейчас же они казались ей наказанием. Первым делом, проходя через пункт охраны, она искала глазами его, а, находя, замирала на минуту от счастья, от сознания того, что он здесь, что он есть, что он рядом. Но сразу след в след этому счастью шло чувство острой обиды и отчаяния. Саша был чужим, недоступным счастьем.
Она узнала об этом через неделю после начала новой работы и новой жизни.
- Он женат, у него двое детей, - сказал ей кто-то.
В тот день после работы Лора сама не помнит как добралась до квартиры, которую снимала с лучшей и пока единственной подругой Кристиной и упала на кровать с температурой тридцать девять. Проспала как убитая восемнадцать часов подряд. А на вопросы перепуганной насмерть Кристины, носящейся с микстурами, ответила: «Не поможет». И выложила все, как есть.
- Ну, жена не стенка, подвинем, - подбодрила Кристина.
- Нелюбимую подвинем, - согласилась Лора. – А от любимой не уходят.
- А откуда ты знаешь, что она любимая? – не унималась Кристина.
Откуда Лариса знала? Да об этом знали все. Все знали, какую железную дорогу Александр Сергеевич купил сыну, какой ремонт сделал в комнате дочери. А его ежедневные телефонные разговоры с женой… Едва он поднимал трубку, как Лора забывала обо всем. Сколько любви и тепла, сколько заботы было в Сашином голосе! От этого голоса, от этих интонаций, от простых незамысловатых слов становилось так легко и спокойно. Хотелось жить в этом нескончаемом раю. Такого в Лориной жизни никогда не было. И это не могло ей принадлежать. Это предназначалось другой, счастливой женщине, которая возможно сама не понимала своего счастья. Лора чувствовала, что задыхается от этой изнуряющей, бесполезной любви, чувствовала, что ненавидит эту женщину, которой была адресована Сашина любовь. «Ты ревнуешь», - наконец объяснила ей Кристина. И только после этих слов Лора поняла: так и есть.
Лариса жила между двух огней. С одной стороны, это была любовь, которая заставляла ее жить и наполняла жизнь смыслом. С другой стороны, это была ненависть к неизвестной сопернице. Лора жила как в тумане, наполненном острыми предметами, боясь сделать лишнее движение, чтобы не порезаться.
И однажды, проходя мимо церкви, Лора зашла внутрь, купила свечу и подумала: «Я хочу, чтобы она умерла». И будто очнулась. «Неужели это я стою в церкви и желаю смерти человеку?! Да, похоже на то. Я действительно этого хочу».
Но не изменила решения.
Она несколько раз пыталась зажечь свечу, но та не зажигалась. Воск шипел, но фитиль не загорался. «Ты знаешь, почему, - подумала Лора. – Потому что ничего более кощунственного ты не делала».
Лора положила свечу и ушла. Пусть ее зажжет кто-то другой, с более чистыми намерениями. И пусть его молитва будет услышана.
А на следующее утро была радуга в полнеба. Видимо любовь все-таки покрывает все грехи. Лора посмотрела на это чудо - и поняла, что должна уйти она.
Александр Сергеевич долго не соглашался подписывать заявление и уговаривал подумать. Но Лора знала, что уже завтра она передумает. И тогда эти танталовы муки никогда не закончатся.
И вот она доработала последний день. Саша с улыбкой, которая была дороже Лоре любой радуги, пожелал ей удачи и ушел. Лора смотрела ему вслед, еле стоя на ногах. Потом оделась, сдала ключи, вышла на улицу … и зарыдала.
Время лечит все. Но сейчас ей нужно пережить хотя бы одну ночь, перестать захлебываться и наконец-то всплыть. Она каталась на одном и том же троллейбусе по одному и тому же маршруту. А водитель все тем же замогильным голосом Гамлета объявлял одни и те же остановки. И так - пока не закончились носовые платочки.
Лора достала зеркало – и не узнала себя. Вышла сама не знает где. Нужно куда-то идти, а она понятия не имеет, где она оказалась. Нужно где-то пережить одну ночь, всего одну, хотя бы одну…
Илья сидел за столиком с только что поданной ему бутылкой текилы. Сегодня он решил выпить что-то особенное, раз уже это его последняя ночь. И вдруг в дверях бара показалось … привидение. Илья узнал эту девушку, почему-то узнал, несмотря на то, что видел всего один раз и так давно. Она на самом деле напоминала привидение. У нее были искусанные губы, припухшие глаза и отчаяние, так хорошо знакомое ему самому.
Лора тоже сразу узнала Илью Валерьевича, и нетвердыми шагами подошла у столику. Села, не говоря ни слова, не прося разрешения.
- Уйди, я не могу пить при тебе, - сказал Илья.
- Я не могу уйти, - просто ответила девушка. – Если я уйду, я доберусь до ближайшего метро и прыгну под электричку.
- Прыгай, - спокойно сказал Илья. – Не факт, что я не сделаю того же. Уходи по-хорошему.
Лора развязала шарф и сняла пальто.
- Я Вас не боюсь. Сейчас я вообще ничего не боюсь: ни безработицы, ни голода, ни Вас. Знаете, я Вас поняла уже тогда, в прошлом году. Вы не злой босс. Вы просто пожилой человек, который боится неопределенности и хочет выжить в своем бизнесе. Вам ничего не нужно говорить. Я просто посижу здесь. Просто потому что Вы единственный человек, чье лицо не кажется мне здесь чужим. Я не уйду.
Илья ничего не ответил. Просто посмотрел на бутылку, а потом на эту зареванную девицу. Ничего, скоро она уйдет. От него все уходят.
Стас заметил своего начальника за одним столиком с какой-то непримечательной девушкой. Решил принять деликатную позицию невмешательства. Но потом его что-то встряхнуло: «Идиот, у тебя сын болен, а ты будешь скромно стоять в стороне?» Да и девушка… Не похоже, чтобы у Ильи Валерьевича были с ней какие-то отношения.
Стас осторожно подошел к столику, кивнул Лоре, поздоровался с Ильей Валерьевичем. Сел третьим.
- Вы сговорились? – зло и нервно спросил Илья Валерьевич. – Нельзя оставить меня в покое?
Стас снова подумал, что сейчас не самое удачное время для разговора. Лучше завтра в офисе. Однако он еще ближе придвинул свой стул. Стас и сам не знал, что он здесь делает и сколько все это продлится.
Они сидели молча. Стас крутил в руках сигарету. Илья смотрел сквозь бутылку текилы. Лора медленно рвала салфетку. Наконец Илья Валерьевич потер виски и устало сказал Стасу:
- Выкладывай, зачем пришел. А потом ты, - обратился он к Лоре. – Не помню твоего имени…
Часы остановились. Говорил Стас, взволнованно и серьезно, тихо и вдумчиво, боясь пропустить что-нибудь важное. Говорила Лора, тяжело и сбивчиво, то переходя на шепот, а то и вовсе теряя голос. Говорил Илья, устало потирая глаза, глухо и вымученно. А потом – снова молчание. И длинная, бесконечно длинная ночь для трех совершенно чужих людей.
На столе догорала свеча, поставленная здесь очевидно для создания романтической атмосферы. Но, как известно, романтику нельзя обрести, найти где-то. Такого места нет. Ее можно только принести с собой в этот бар. Но никто из троих не принес ее. Все принесли сюда только свои поломанные жизни.
А свеча все еще горела. Вы видели когда-нибудь горящую свечу? Тогда вы наверняка помните это дрожащее от любого дуновения пламя, трепетное, ранимое, как человеческая душа; тающий воск, стекающий в подсвечник, мягкий, бесформенный, как человеческий характер; и прямой фитиль, гордый и предсказуемый, как человеческий разум. Не сопротивляйтесь этой мысли. Все люди мягкие, как воск. На нас можно повлиять, из нас можно вылепить что угодно, пока мы не станем непробиваемыми, как камень. Пусть даже при этом из наших глаз текут слезы, не восковые, но горячие, пламенные, человеческие слезы, обжигающие щеки и губы.
Они смотрели на эту свечу. Они с бессознательным страхом ждали, что она вот-вот догорит, как тогда вечером с отчетливым ужасом ждали утра.
- В понедельник зайдешь до обеда, - вдруг сказал Илья Валерьевич Стасу.
Тот вздрогнул и выронил сигарету, которую так и не раскурил.
- Я дам тебе кредит от лица фирмы. Об условиях договоримся. А ты, Лора, зайди после обеда. Стасу давно нужен помощник. Он один уже не справляется.
И грустно улыбнувшись, добавил:
- Только не вздумай в него влюбиться. Узнаю - уволю в тот же день.
Стас с чувством глубокой благодарности к этому чужому человеку, проявившему к нему сочувствие, пожал руку Илье Валерьевичу. Лора улыбнулась, при этом ее искусанные губы дрогнули.
Илья откупорил бутылку. «У жизни действительно всегда есть два выхода, только они обычно оба плохие», - подумал он и выпил. Беса не было. Только вкус соли, лимона и текилы.
- Ну вот и все. Я поехал домой, - и задул свечу. Теперь это не казалось страшным никому из них.
Они вышли на предрассветную улицу, чтобы разойтись каждый в свою сторону, каждый в свою жизнь. Сейчас в преддверии утра эта жизнь казалась им вполне сносной. Они пережили одну ночь, быть может самую памятную ночь в своей жизни, и разошлись, растворившись в утреннем тумане вместе со всеми своими страхами.
А через клубящийся туман утра уже проступала сказка, сказка с концом, который им был неизвестен. Она проступала через три человеческих сердца, которые, казалось бы, забыли, что такое надежда, любовь, возможность начать новую жизнь. Эта сказка должна была отозваться гораздо позже, замереть в нежности, затрепетать в любви и забить ключом в счастье. Пусть сейчас правит отчаяние и неспособность мечтать. Пусть сейчас они не замечают рассвета. Пусть сейчас им безразлична жизнь, бурлящая вокруг. Но однажды они встретятся снова. И к тому времени они уже поверят в чудо…