Постоянной обязаловкой для молодых экипажей был ежедневный почтовый 21-й рейс на Норильск. Вылет в пять пятьдесят местного, с посадками по маршруту: Енисейск, Подкаменная, Туруханск, Игарка, Дудинка, Норильск, и обратно.
В Туруханске была смена экипажа. Шли отдыхать до завтра в профилакторий, а отдохнувший перед этим экипаж занимал наши теплые места и гнал рейс до Норильска и по всем улусам обратно, возвращаясь домой поздно вечером.
Рейс этот летал с незапамятных времен. Это о нем душа компании Саша Шевель вдохновенно и с пафосом читал бесконечную поэму, начинавшуюся словами:
В суровую, глухую осень,
Сквозь дождь, бураны и метель,
Пятнадцать девяносто восемь
Шел двадцать первым в Алыкель.
На правом кресле дед Негадов,
Повесив голову на грудь,
В раздумье о прошедших годах
До Миндерлы! не мог заснуть…
Это «до Миндерлы!», декламируемое с известным надрывом, было очень понятно красноярцам: расстояние-то аж 45 километров. Старый же инструктор Негадов, увековеченный в бессмертных строках, к тому времени уже давно спокойно работал у нас на тренажере.
Профилакторий летного состава в аэропорту Туруханск представлял собой деревянный терем о двух этажах, вычурное произведение деревянного сибирского зодчества. В просторном холле тихо играла старинная радиола, на столике были приготовлены шахматы; заходя с мороза, человек как-то сразу окунался в атмосферу уюта и покоя. Комнатки были небольшие и теплые; наверху над холлом располагался типовой «зал Чайковского» на пятнадцать коек, и частенько, когда прижимала погода, он был полон шуб, унтов, гогота и табачного дыма.
Единственно, место общего пользования было на улице, метрах в тридцати за зданием. Для здоровых телом и духом летчиков это было не очень обременительно. Север приучит к порядку в этом деле быстро.
И столовая была недалеко. Кормили в ней хорошо: славилась она своей ухой из ряпушки с налимьей максой, ну и той же ряпушкой, жареной и очень вкусной; мы выходили на улицу всегда сытые и довольные. Туруханской породы ездовые псы, лохматые, как медведи, и размером лишь чуточку их поменьше, кувыркались в снегу, млея от жары в своих шубах на сорокаградусном морозе. Мы всегда их подкармливали объедками.
Рядом в магазине можно было приобрести огнетушитель «портвейна 777» – черного стекла бутылку, емкостью 0,7, и скрасить ею унылые будни сидения в ожидании, когда протянет застрявший на трое суток циклон. Если делать аккуратно, то претензий никогда к нам не было. А в основном, убивали время авиационной картежной игрой в храп. Чемпионом по выигрышам был все тот же Шевель, веселый выдумщик, фокусник и шулер.
Иногда делали прогулку по туруханским магазинам. Шопинг этот, в сорокаградусный мороз, был скорее променадом, разминкой, но иногда удавалось выудить в орсовском магазине какой-никакой дефицит.
Все дела в Туруханске делались до вечера, надо было лечь вовремя и хорошо выспаться перед трудным завтрашним рейсом.
Летом окна задергивались от незаходящего солнца черными шторами, иначе не уснуть.
О вылете рейса из Енисейска узнавали рано утром. Если борт благополучно садился в Подкаменной, начинали готовиться. К моменту, когда краснокрылый самолет с шорохом раздирал винтами туманный мерзлый воздух над полосой, экипаж уже стоял в АДП с прогнозами в руках. Встречались у трапа, привет-привет, все крутится-вертится, за штурвал – и в путь. Север ждал почту.
В Игарке обычно была всегда хорошая погода и не было проблем. Дудинка когда принимала, когда нет; зимой взлетную полосу расчищали на льду Енисея, а заруливать на перрон приходилось, разгоняя машину и выпрыгивая на скорости на пологий берег.
В Дудинке погодки уже не баловали, летом частенько приходилось использовать для захода радиопеленгатор и трубу котельной. Если в дождевом заряде удавалось выдержать пеленг, то следовало ожидать слева трубу; пролетев ее, надо уже было начинать искать полосу. Зимой же погода там или была миллион на миллион, или ее вообще не было, – тогда шли прямиком на Алыкель.
Алыкель есть Алыкель. Там иной раз и полосу видно за двадцать километров, а видимость при ветре дают всего пятьсот метров: поземок на бугорке скрывает ориентиры. Мне повезло на первом же году самостоятельных полетов: удалось уговорить в Дудинке случайно оказавшегося там инспектора подсесть ко мне и слетать в Норильск, чтобы не задерживать рейс из-за видимости 500 метров, – он проверил меня, и я получил вожделенный минимум погоды по курсоглиссадной системе, 40/500, наблюдая полосу в ясный день. Правда, садиться пришлось на поземок, как будто на бетон: последнего метра высоты я не видел, сел наощупь.
Обратно до Красноярска долетали уже без задержек, иной раз опускаясь из самой настоящей зимы в раннее лето, и до дома ехали с узлами зимней одежды, ловя удивленные взгляды пассажиров автобуса.
Летом на траверзе Верхне-Имбатска нас всегда ждали грозы, там такое место, что ли. Обходя их, приходилось потом запрашивать азимут, если только диспетчер мог засечь нас на малой высоте, а то просто шли по расчету, пока радиокомпас не хватался за привод Подкаменной.
Этот двадцать первый рейс по меридиану давал нам хорошую тренировку в приспособляемости к быстрой смене времен года, и потом, на лайнерах, проблем с климатом не было: мы всегда были готовы после гроз и жары к внезапному обледенению в облаках и поземку на полосе, а после морозной бодрости – к падению мощности двигателей в жаркой духоте.
*****
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/03/18/432