Синева. Синева… Нежный ветерок колышет синие соцветия, волнами проходя по полю. Цветущий лён и синее небо, по которому плывут белые облака… Прасковья провела ладонью по верхушкам растений. Лён – её детище, её призвание. О важности выращивания льна отметил в своём докладе сам товарищ Сталин! Льноводческое звено под руководством Прасковьи добилось высоких, рекордных для их местности, результатов, а сама звеньевая два года подряд ездила на всесоюзную сельскохозяйственную выставку в Москву. Увидев там, на выставке, породистого быка, она выхлопотала для своего колхоза племенного быка Костромской породы. Тогда пришлось проявить много упорства, убеждая председателя племенного хозяйства и его районных руководителей. Чуть позже в её деревню Сюровайчик был-таки привезён оттуда бык по кличке Юпитер. Коровы этой породы дают рекордные, до пяти тысяч литров в год, надои молока. После этого Прасковью Андреевну Бородину, энергичную и решительную женщину средних лет, избрали председателем колхоза и депутатом райсовета. За год её руководства колхоз достиг высоких результатов. И ещё, она добилась, чтобы в деревню провели радио и телефон!
Несмотря на это, её сняли с должности. Из райцентра приехали двое: председатель райисполкома и человек в галифе с кобурой на боку. Когда сельчане собрались возле конторы, приезжий начальник объявил: «Вот ваш новый председатель колхоза, - показывая на человека с кобурой, - зовут его Митрофаном Николаевичем». «А я что, не справляюсь с обязанностями?» – удивилась Прасковья. «Отставить разговоры! – вспылил начальник. – По закону военного времени руководство должно быть военным».
Прошёл месяц, как началась война. Все мужчины призывного возраста ушли на фронт. Без них деревня словно опустела. Ушёл и Фёдор, муж Прасковьи. Она осталась с троими сыновьями и младшенькой Анютой. Всю работу приходилось делать женщинам, подросткам и старикам. Человек с пистолетом был совсем чужим, никогда не помогал, даже если видел, что бабам было что-то не по силам.
С фронта шли тяжёлые вести. От этого жить становилось ещё труднее. Старший сын Саша, окончивший нынче школу, со своим другом Валентином собрались в райцентр в военкомат. «Не могу я оставаться дома, когда враг топчет нашу землю, - признался сын. – Я скажу, что мне уже восемнадцать». На душе у Прасковьи было тяжело и тревожно, но она видела, как повзрослел и возмужал старший сын в последние дни. Она достала из тайника нательный крестик, повесила ему на шею: «Береги крестик, а он сбережёт тебя. Ты крещёный. Когда ломали церкви, я его спрятала». Александр молча принял дар. О своём крещении он догадывался и раньше. Получив благословение матери, полный решимости, Саша ушёл на войну.
Потянулись тяжёлые будни: повседневная работа; безрадостные вести с фронта; ожидание писем от мужа и сына. Наконец, пришло письмо от Саши. Его направили в танковое училище. Учится на командира танка. Потом пришла весточка и от мужа. Пишет, что его определили в пехоту.
Тяжелее обычного прошёл сенокос – чувствовалась нехватка мужских рук. У каждой был ещё и свой огород, который надо и пропалывать, и поливать. Детям тоже приходилось нелегко, они помогали старшим, как могли.
Затем настало время теребить лён, жать рожь и пшеницу. Только убрали зерновые, пора копать картошку, а там пришло время уборки и остальных овощей. К тому же, и дрова к зиме надо успеть заготовить – если сама не побеспокоишься, никто о тебе не попечётся… Вечером Прасковья валилась от усталости и тут же засыпала. Иногда думалось: «Я-то крепкая, я-то выдюжу, а какого Нюрке, она такая худющая".
Ближе к осени пришло постановление: подростков-старшеклассников отправить в Ижевск на учёбу в ФЗУ. Прасковья собрала среднего сына, Толю, и он вместе с ровесниками уехал в город.
С наступлением зимы в колхоз поступила разнарядка: выделить пять человек на лесозаготовки. Стране был нужен лес: в нём нуждались заводы, шахты, стройки… «Собирайтесь основательно, на пару месяцев поедете, а то и на всю зиму», - предупредил председатель.
В список «лесников» попала и Прасковья. Увезли их за несколько сот вёрст в глухую лесную деревушку. Всех пятерых поселили у бездетных стариков, у деда Егора и бабы Шуры. Хозяева встретили приветливо. Тут же в деревне разместились и другие артели, приехавшие из разных мест. Лес вывозили на лошадях к железной дороге.
Сырая древесина была тяжела. «Ох, не бабье это дело» – думала Прасковья. Не хватало лошадей вывозить хлысты. Работа изматывала тяжестью и своей непривычностью. Не было сноровки рубить сучья: топор врезался совсем не там, куда нацеливался удар, быстро затуплялось его лезвие. Да и двуручная пила затуплялась тоже слишком быстро. Точить инструменты не было опыта. Хорошо, дед Егор показывал, как сноровистее рубить сучья, а по вечерам точил им топоры и пилы. А баба Шура готовила еду к их приходу из леса. На горячей печи сушили валенки и одежду. Без помощи стариков пришлось бы совсем худо.
На четвёртый или пятый вечер, когда руки стали непослушными от напряжения и боли, к усталости добавилось чувство безысходности, безнадёги. Не хватало сил покушать, хотелось просто завалиться, не поужинав. Прасковья решила, что нельзя раскисать, и затянула застольную песню. Она пела про бродягу, который тащился с сумой на плечах. Первый куплет пела одна, превозмогая себя, чувствуя неуместность своего пения. Вдруг Нюрка подхватила второй куплет. Затем и остальные негромко подтянули. Третий куплет пели уже все вместе. Затем в полный голос спели ещё две песни. «Ах, какие вы молодцы, девчонки, - обрадовалась баба Шура, - а я вам щи сварила».
С того дня дела пошли на лад. К концу второй недели втянулись в работу и стали выполнять норму. Туго было только, когда стояли трескучие морозы.
Домой их отпустили уже в феврале. Дома всё было благополучно. Подруга Клава приглядывала и за детьми, и за коровой, которая вот-вот должна была отелиться.
- А председатель зарезал твоего Юпитера, - сказала Клава.
- Как, почему? Бык-то что, заболел? - огорчилась Прасковья.
- Нет, не заболел. Просто на мясо. Он тут поделился кое с кем. Похоже, этого пришлого человека совсем не заботит, как мы будем жить через несколько лет.
На следующий день был разговор с председателем. Зарезать племенного быка – это не только глупость и бесхозяйственность, это – преступление! Прасковья выплеснула в лицо этому «человеку с кобурой» всё, что думала о нём! С тех пор их отношения, и без того натянутые, испортились безнадёжно. Тот всячески старался уязвить её словом, выказывал пренебрежение. И делал это публично.
Но беда не ходит в одиночку. Через несколько дней почтальонка принесла «похоронку». «Ваш муж, Бородин Фёдор Ильич, - прочла Прасковья, руки задрожали, буквы запрыгали перед глазами, - …смертью храбрых…»
А жизнь не стоит на месте. Опять настала весна, снова пахота, посев. За весной пришло жаркое лето. Снова буйствует лён синевой! Затем и сенокос сменился жатвой зерновых. Рожь сжата, и снопы свезены в гумно. Основная работа – возле ручной молотилки. Женщины, сменяя друг друга, вращают рукоятку агрегата. Кто-то подвозит снопы, кто-то подтаскивает к молотилке, а Прасковья, самая сноровистая, ловко развязывая жгуты, закидывает снопы в барабан. Золотыми струйками стекает зерно, а солома тут же уносится в сторону. Идёт отлаженная работа. И только председатель колхоза крутится рядом, мозоля глаза.
Вот очередной сноп отправлен в барабан. Вдруг раздался скрежет. Молотилку остановили. А председатель тут как тут: «Ну ка, что там опять приключилось у тебя, горе ты наше?» Прасковья достала ещё не обмолоченный сноп. Штифты молотилки были частью погнуты, частью поломаны. На дне барабана лежал гаечный ключ, неведомо каким образом оказавшийся там. Она достала ключ.
«Диверсия!» - вскричал человек с кобурой. Он тут же побежал в контору звонить в райцентр о «диверсантке».
На следующий день приехали сотрудники НКВД. Допросили Прасковью и тех женщин, что работали рядом. Увезли Прасковью в райцентр как преступницу. Там её снова несколько раз допрашивал следователь в погонах. Гаечный ключ мог попасть в барабан только со снопом. Как это могло произойти, было непонятно. «Врагу народа» за диверсию грозил большой срок… Она рассказала всё, как было. И про племенного Юпитера сказала. Следователь долго молчал, затем спросил про мужа и детей. Он знал её как передовую колхозницу и депутата райсовета. Наутро её отпустили.
В Сюровайчике кипела работа. Женщины молотили рожь по старинке цепами. Тут же дед Павел – золотые руки с Илюхой, сыном Клавдии, ремонтировали молотилку. К вечеру агрегат был исправен.
Чуть позже, когда остались одни, Илья сказал: «Тётя Прасковья, я узнал этот ключ. Позавчера, когда я работал в мастерской, он лежал на верстаке. Там никого кроме меня не было, только Митрофан Николаевич заглянул разок».
Снова потянулись трудовые дни, сводки совинформбюро, ожидание писем от сыновей, от старшего с фронта и от среднего из Ижевска. Опять зима, затем весна пришла ей на смену. Чередовались времена года. Вслед за дождями - снегопады и метели… Неизменными оставались труд и упорство, ожидание, надежда и вера в победу.
Вот и долгожданная Победа!!! Всеобщее ликование, слёзы радости!..
Прасковья снова сеет теперь уже мирный лён…
… Из райцентра вернулся Митрофан Николаевич. Он привёз целый мешок медалей и удостоверений к ним. Награды получили все колхозники, подростки и даже дети, участвовавшие в полевых работах. Без награды остался лишь один человек – Бородина Прасковья Андреевна.
Снова лето вступило в права! Вернулся с войны победителем сын. Вновь зацвёл синим всполохом лён, утверждая тихую радость в душе…
Рассказ написан по реальным событиям. Прототипом главной героини является Бармина Августа Дмитриевна, жительница села Сюрсовайчик Зуринского (теперь Игринского) района Удмуртии. Автор благодарен её дочери за рассказ о маме и за предоставленные документы: фотоснимок Августы Дмитриевны, где она снялась с двумя снопами льна (именно этот снимок был вывешен на стенде во всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве, участницей которой она была в 1939-м и 1940-м годах); два свидетельства участника выставки; почётную грамоту; свидетельство о занесении в книгу почёта; депутатский билет.