АНАТОЛИЙ ШИМАНСКИЙ
ПУТЕШЕСТВИЯ РУССКОГО КОВБОЯ
Санкт;Петербург
2003
ББК 61
Ш 61
Шиманский Анатолий.
Путешествия русского ковбоя. — СПб: Б&К, 2002. — 240 с.
ISBN 5;93414;083;3
В своей второй книге Анатолий Шиманский рассказывает о двух своих путешествиях — на велосипеде по Америке и на верблюдах — по Австралии. Те, кто знаком с первой книгой автора — «Америка глазами русского или Пот лошадиный в лицо» — смогут сравнить жизнь двух стран «как она есть», узнать о странах то, чего никогда не увидишь из окна туристического автобуса.
Философского;юмористический взгляд автора на жизнь придает путевым заметкам легкость и определенное изящество, не снижая при этом точности в отражении действительности.
© А. Шиманский
ISBN 5;93414;083;3 © Б&К, оформление
ВЕЛОПРОБЕГ ПО ДОРОЖХЮ
И
НОчЛЕЖКАМ АМЕРИКИ
ЛИ’А БЕДА НАчАЛО
Начался весь сыр;бор с того, что позвонил мне московский поэт Аркадий, называвший себя бардом, и предложил проехаться на велосипедах от Нью;Йорка до самой южной точки США Ки;Вест во Флориде. Вся дистанция составляла примерно 1700 миль. Я встрепенулся, расправил потрепанные крылья и решил лететь на юга, в этот американский Крым. Этот ихний полуостров, как и русский, свисает причинным местом с большого тела страны. Но Флорида, в отличие от Крыма, пока не объявила независимости, во всяком случае, не стала областью то ли Кубы, то ли Мексики.
Мой будущий партнер Аркадий за два месяца пребывания в США успел проехать на велосипеде вдоль западного побережья этой страны, а теперь вознамерился проделать то же самое вдоль побережья Атлантического океана. У него уже был опыт подобного способа передвижения по дорогам Европы и наших бывших среднеазиатских республик. Побывал он также в Индии, Таиланде и прочих тамошних странах типа Непала, где живут непальцы и непалки, и столица которого носит полунеприличное назва;ние — Катманду.
Я же последний раз ездил на велосипеде по Нью;Йорку лет десять назад, когда служил инспектором по охране окружающей среды. С тех пор возненавидел любую работу с 9 до 17, уехал в Англию, потом вернулся в Россию, но жить в ней не смог, хотя регулярно там бываю. Последний раз посетил Cанкт;Петербург на свадьбу сына и тогда же влюбился в ту, которую искал всю жизнь.
Я никогда не имел семьи, а она успела потерять две: первый муж с сыном уехали в Нью;Йорк, а второй муж из христианина превратился вдруг в ортодоксального пейсатого иудаиста и отбыл в Израиль. Осталась она без руля и ветрил, не знала, как и с кем дальше жить, как и я сам в состоянии хронического одиночества.
Любовь наша длилась месяц, в течение которого мы и секунды не могли обойтись друг без друга, зная, что разлука неизбежна. И сорвался я снова в Америку, чтобы начать там подготовку экспедиции в Австралию. Вскорости получил от нее письмо: «Мой хороший, дорогой мой. Спасибо тебе за все, что ты постарался для меня сделать. Я не привыкла к такой заботе о себе, поэтому не могу отойти после твоего отъезда, вот и пишу:
Когда б полнеба звезд,
Полцарства украшений дарил,
То и тогда б смеялась...
Но то, что ты так нежно,
Ласково любил —
Со мной пребудет,
Есть теперь,
Уже осталось.
Когда б ты рыцарь был,
А я прекрасной дамой,
Тебе бы шпагу подавала я.
Тебя ждала бы — верная жена,
И плакала б над каждой раной.
Всегда б желала я
Тебе дарить покой,
Перед тобой в любви склонять колена.
И теплое вино, и на подушке месяц голубой
Тебя бы ожидали неизменно...
Когда б разгрызть скорлупу бытия,
чем ты не рыцарь?
чем не дама — я?
Я был ошарашен этой поэмой и не знал, что дальше делать. Рецепт был у меня универсальный — нужно бежать в неизвестность, туда, где меня никто не ждет. Сейчас это будет Флорида, потом — Австралия, а далее — Бесконечность.
Для путешествия на велосипеде, понятное дело, необходимо иметь оный, а у меня сие средство передвижения отсутствовало: старый украли, когда я инспектировал рестораны Нью;Йорка. Я перешел тогда на роликовые коньки и лихо носился по улицам мегаполиса: борода седеющая на ветру развевается, мальчишки свистом сопровождают. Сломав в лихом прыжке запястье правой руки, я вернулся к животному средству передвижения — на лошади, либо пешедралом. Но лошадь я оставил в городе Сиэтле, а пешком до Флориды далековато, вот велик и пригодится.
Решив;таки ехать с Аркадием во Флориду, потащился к закадычному корешу Витьку, знаючи, что у того на антресолях пылился знатный велик фирмы «Рэйли», названной в честь английского пирата и географа XVI века Вильяма Рэйли. Естественно, в те времена Вильям не мог ездить на велосипеде не только потому, что оный не был еще изобретен, но и оттого, что в тогдашней Англии не было подходящих дорог, как, например, в России. Так что Рэйли ворочается теперь в гробу, стучит истлевшими косточками и удивляется, за что его к велосипедистам приписали.
Витек, художник и тонкая душа, уж пять лет как не ездил на своем чудном «Рэйли», поелику, возвращаясь однажды на этом хлипком транспортном средстве после дружеской (со мной) попойки, сверзился с него и сломал ногу. На машине;то можно пьяным ездить, пока полиции не попался, да и пешком недурственно передвигаться, если ноги держат. Велосипед вольностей неконтролируемого мозжечка не терпит и сурово наказывает гулен, которым и море по колено. Грохнувшись потом еще три раза на сумеречной дороге Гринпойнта, повесил он двухколесного друга на антресоли, и навещал меня уже пешком, благо, живем мы всего в десяти кварталах друг от друга.
А велосипед знатный: цвета прусской зелени, трехскоростной, есть у него динамка и фара, а скорость переключается не на звездчатке, а внутри оси заднего колеса. Два ручных тормоза, правда поистершиеся, да у меня самого тормоза тоже иногда отказывают. Был еще у этого сокровища специальный замок для руля, но ключ потерялся давно. Вот звоночка;то не было, а так приятно иногда подзинькать радостно, младенчески. Правда, за годы декоративного висения покрылся «Рэйли» пылью, напитался запахом трубочного табака и алкоголя, употребляемых нами в Витьковой мастерской, которая вообще;то предназначена для реставрации и создания художественных шедевров. Наверное, обидно «Рэйли» пребывать повешенным ни за что ни про что, но нет в нашей жизни справедливости, да и возмездия нет. Если где;то и есть, то не находит возмездие наших врагов, да и врагов;то нет, а есть мы, создающие фантомы друзей и врагов.
Витек, услышав о моем плане поездки во Флориду посреди зимы, хмыкнул, но согласился на время расстаться со своим двухколесным сокровищем. Он всегда легко расставался с вещами и женщинами, легок был на подъем и спуск. А я вот каждый раз, расставшись с любовью, обречен годик помучиться, пострадать, комплекс мазохистский потешить — нет мне удовольствия без страдания.
С благоговением взялся я за руль этого антика, губкой влажной смахнул с рамы и спиц пыль и сажу времен, маслицем смазал оси и педали, седло вазелином умастил. И засверкал «Рэйли» хромированными ребрами, расшеперился шинами накачанными, встрепенулся, как старый, но добрый мерин, поживший не один десяток лет и готовый принять на себя тяжесть автора этих строк, тоже изрядно пожившего, но борозды не портящего.
Утром для проверки готовности моей к путешествию приехал на велосипеде с Брайтон;Бича мой будущий напарник Аркадий. Оказалось, что ему за 50; но со своей стройной, подтянутой фигурой, налитыми, бугристыми бицепсами, трицепсами и прочими мускульными цепсами и живым, любопытным взглядом выглядел он лет на 20 моложе и себя, и меня. Приехал он из Москвы в Нью;Йорк, чтобы вытащить дочку из пучины американского весьма печально;начального образования, в котором она вот уже пять лет бултыхалась, потеряв интерес к учебе и превратившись в пищеперерабатывающее существо без желаний и планов. Бывшая жена, башкирка, при отъезде из Москвы отсудила у него часть квартиры и продала ее за 15 тысяч зеленых, Аркаше же пришлось переехать в пригород Москвы, какую;то чертановку. Одно утешало, что от сочетания еврейской и башкирской кровей получился чудесный гибрид по имени Поленька. А в этом году преуспевшая на компьютерной ниве Аркашина разведенка выписала папаню, чтобы направил он их общее сокровище на путь истинный.
Аркадий поведал мне, что закончил московский Физтех и работал в исследовательском институте, а потом бросил все это дело и мыл золото на Камчатке и Таймыре, охотился на Ямале и собирал мумие на Памире. А еще сочинял он стихи и пел их бардовым голосом под гитару семиструнную. Издал также несколько книг стихов и сделал документальный фильм об исчезающих северных деревнях. Для благозвучности он сменил свою заурядную еврейскую фамилию на якутскую — Сарлык. Под стать творческой активности была и его активность физическая: родился он с необычным феноменом переработки калорий не в жир, а в мышечную ткань, поэтому тело его было без единой жиринки, и мышцы образовывали торс, напоминавший не то Геракла, не то Шварценеггера;Сталлоне. На его фоне выглядел автор этих строк мешком, набитым плохо переваренными отрубями.
Аркадий любил всяческие рекорды и хотел попасть в книгу Гиннесса, а еще был он чемпионом по выживанию в экстремальных ситуациях. Развал советской системы и экономическая чехарда в Москве позволили ему проявить деловые способности и зарабатывать деньги для путешествий. На велосипеде проехал он всю Европу. Участвовал в Парижском марафоне, на котором бежал дистанцию не как все, а спиной вперед. Правда, до финиша он не добрался, поскольку свело судорогой ноги, не привыкшие бежать в
обратном направлении. Так что эта велосипедная прогулка во Флориду была для него хоть;бы;хнычной.
Финансовая база нашего путешествия была под стать средствам передвижения — чрезвычайно хлипкой. Мы скинулись по 300 долларов на общие расходы и оставили в загашниках по сотне. Аркаша поистратился до этого в поездке вдоль западного побережья, а я уж два года сочинял по;английски и по;русски книгу «Америка глазами русского, или Пот лошадиный в лицо», в которой описывал свою поездку на лошади с телегой от Атлантического до Тихого океана. Это путешествие длилось восемь месяцев. Значительная часть пути шла вдоль Орегонской Тропы, по которой в прошлом веке проезжали на лошадях и волах пионеры;переселенцы.
Собрались мы за два дня, спеша покинуть Нью;Йорк до рождественских холодов. В барахолочном магазине у еврея с роскошными кучерявыми пейсами, подмороженными сединой, купили мы за червонец ржавую проволочную корзинку для развозки пиццы. Пейсатый был тонким психологом и сразу же уразумел, что без корзины этой нам не обойтись, вот и заломил несусветную цену.
Корзину мы установили на заднее колесо Аркашиного спортивного велосипеда фирмы «Фуджи Ровер», купленного всего за двадцать долларов. Как уверял Аркадий, велосипед был чрезвычайно легким оттого, что рама сделана из титанового сплава; а у меня даже слово «титан» вызывает почтение — ведь из титана делают ракеты. Это изящное инженерное создание, словно дева непорочная, долго сопротивлялось нашему грубому мужицкому вмешательству в его конструкцию. Стояки корзины мы присобачили на ось заднего колеса, а саму корзину привязали к седлу проволокой от вешалок. Правда, позднее Саша и Сема, владельцы соседней автомастерской, заменили проволоку стальными браслетами и укрепили на них пресловутую корзину с помощью винтов. Тем не менее сооружение это оказалось хлипковатым, пригодным для перевозки пиццы, но отнюдь не экспедиционного багажа.
Нужно было предельно уменьшить объем и вес груза, поэтому я взял только две смены белья и носков, запасную рубашку и спортивный костюм с эмблемой Московской олимпиады 1980 года, на котором гордо красовалось название теперь уже легендарной страны СССР. Я когда;то ненавидел эту страну, а теперь у меня ностальгия по той стране, которая была достойной соперницей США — тоже не самой идеальной по своей политике, враждебной ко всем странам Европы со дня ее основания.
Взял я также куртку, в которой щеголял в предыдущей экспедиции на лошади. Она была украшена эмблемами полиции, бойскаутов, парковых служб и других учреждений четырнадцати штатов США и Канады, с представителями которых общался тогда по дороге. Около сотни этих нашивок отражали географию моего предыдущего путешествия. В полицейских офисах я часто видел за витриной подобные коллекции нашивок, но были они неподвижными, моя же — мобильной. А еще захватил я ковбойскую шляпу с орлиным пером, подаренную фермером;мормоном в штате Вайоминг. Фермер тот назвал меня русским ковбоем, и с тех пор я стараюсь соответствовать этому образу. Сапоги со шпорами пришлось оставить дома — уж очень в них было бы неудобно на велосипеде. Выглядел бы я донельзя глупо, сидючи на велосипедном седле и крутя педали — с задевающими землю шпорами.
На время экспедиции одолжил я у знакомой барышни Люды портативную фотокамеру «Пентакс» с меняющимся фокусным расстоянием и вспышкой. Такие дешевые пластиковые камеры называют в народе мыльницами. На ремень повесил самый надежный портативный фонарик фирмы «Минимаглайт», а также расшитый бисером кисет для табака и трубки.
К обеду 9 декабря мы почти собрались в путь, но пришли меня проводить собутыльники, с которыми за последние годы выпита была не одна бочка водки, пива и прочих укрепляюще;расслабляющих напитков. Им еще не верилось, что решился;таки я на эту велосипедную авантюру. чем друзья хороши, так это тем, что помогут они тебе в трудную минуту, но когда хочешь вырваться из их жарких объятий и зажить чуть лучше или иначе, чем они, так они тут как тут — не выпустят. Лозунг прост: а что ты выкобениваешься, живи просто, не выпрыгивай из дерьма.
Принесли кореша и пива, и водки в надежде на месте меня и упоить — знали мое слабое место. Я с удовольствием дернул рюмку на посошок, но отказался от дальнейшего застолья, причем непьющий Аркадий даже эту рюмку посчитал излишней. Так что алкаши;приятели временно потерпели фиаско. Да не тужите, други, — наверстаем все по моем возвращении.
Отправились мы в путь при добром солнышке и теплом ветре затянувшегося до зимы бабьего, или как в этой стране выражаются, индейского лета. Первым препятствием оказался Вильямсбургский мост, который уж больше десяти лет ремонтируют городские власти, угрохав на ремонт больше, чем стоила постройка его в начале века. Называли его в те времена еще Еврейским мостом, поскольку множество евреев пользовались им, чтобы перебираться из нижнего Манхаттена во вновь освоенный ими район Вильямсбурга. Сейчас этот район заселяют главным образом ортодоксальные евреи любавической секты — чрезвычайно живописные фигуры в одежде времен Шолом;Алейхема. Они и сейчас ездят и ходят на работу в Манхаттен по этому мосту, но ни разу не видел я ортодоксального еврея на велоси;педе — возможно, это им запрещено законом о кошерности.
А через мост строят новую пешеходно;велосипедную дорожку, значительно хуже и неудобнее старой. Из;за множества временных мостков и переходов велосипеды пришлось перетаскивать на руках. Уже здесь сказалась разница в нашей физической подготовке к маршруту — Аркадий легонько поднимался на велосипеде по восходящей крутизне моста, а мне приходилось двигаться пешком, ведя заваливающийся велосипед со скарбом.
На улице Грант, в велосипедном магазине, купили две запасные трубки для колес спортивного велосипеда Аркадия и камеру для моего. Правда, позднее выяснилось, что вместо трубок нам продали обычные камеры. На углу
Бродвея и Грант нашли спортивный магазин и купили за 55 долларов двухместную палатку, за которую обещал заплатить Аркадиев приятель, работавший программистом во Всемирном торговом центре. Принайтовав палатку к багажнику, мы неспешно поплыли по вонючей автомобильной реке Бродвея к башням;близнецам этого Центра и Финансовой бирже, средоточию мировых денег. Сами;то мы не имели отношения к торговле и тем более к финансам, но с интересом обозревали чуждую жизнь.
Пришло время обеда, и десятки тысяч обитателей небоскребов вывалили из своих офисов, где они сидели за фанерными загородками, называемыми здесь cubicles (кубиками), нажимая кнопки компьютеров под неусыпным или усыпным надзором супервайзеров среднего и низшего ранга. Крупняк же обитает и питается на отдельных этажах со специальными лифтами, и серые лошадки большого бизнеса видят своих боссов только на фотографиях или по телевидению. Элитарность эта унаследована Америкой от Британской империи, в которой все равны, но некоторые равны лишь себе. Большинство клерков были одеты в непременные костюмы при обязательных галстуках, а женщины старались выглядеть мужественно и неприступно. Они так в этом преуспели, что не вызывали у меня ни малейшего желания.
Вывалили эти денежные рабы на площади и тротуары, чтобы в спешке проглотить упакованные в коричневые бумажные пакеты сэндвичи и кофе из бумажно;пластиковых стаканчиков. Торговый центр, как растревоженное осиное гнездо, жужжал, свистел, клацал и щелкал своими лифтами и эскалаторами, шелестел зеленью денег и пугал чернотой их нехватки. Люди этой толпы делали то, что было нужно, а не то, что им хотелось. Наш походный вид с рюкзаками и велосипедами был дисгармоничен и вызывающ, поскольку свидетельствовал о нашей свободе и от денег, и от начальства. Мы не участвовали в этой крысиной гонке за успехом.
После долгих телефонных звонков из чрева небоскребного Молоха вывалились два наших спонсора, Витя с Яном. Было им лет по 35: мытые, бритые, отутюженные и спрыснутые дезодорантами, они преуспели в своем стремлении быть не хуже американцев. Приехав всего пять лет назад из Ташкента, они успели основать консультантскую фирму и зарабатывали тысяч по 6 в месяц. Союз башкира с евреем оказался удачным до такой степени, что они успели разорить нескольких конкурентов и забрать их клиентуру.
Витек когда;то искал тунгусский метеорит, идя по стопам экспедиции Кулика, путешествовал по Памиру и работал журналистом. Здесь семья потребовала от него зарабатывать деньги, и он честно выполнял долг отца и мужа. Только на выходные он расслаблялся и удержу не было ему в гулянке и растрате сил неумеренных — играла в нем кровь Салавата Юлаева, башкирского Стеньки Разина.
А партнер его был нрава тихого, мечтательного, маменькин сынок и заботник: все в семью несет, зернышко к зернышку, копеечку к копеечке. Не пьет, почти не курит и сочиняет стихи жалостливые, о природе печется. Реб
ята с завистью смотрели на нашу экипировку и сожалели о своем горемычном, денежно;обеспеченном существовании. Они вручили нам 55 спонсорских долларов и помахали на прощание каликам велосипедным.
По Бродвею доехали мы до улицы Боулинг Грин, где на перекрестке установлен огромный бронзовый бык — символ агрессивного американского капитала и амбиций. Там и заснялись, только не спереди быка, а на фоне его незащищенной задницы и отполированных до блеска руками туристов яиц.
На причале нас ждал паром, отходивший каждые полчаса на Стэйтен;Айленд, район большого Нью;Йорка. Мэр Нью;Йорка Джулиани (по внешности он похож на гибрид Гитлера с Геббельсом) облагодетельствовал Стэйтен;Айленд за счет других районов, отменив плату за перевоз на пароме. Как всегда, на пароме была масса туристов, прознавших, что он бесплатный, и не желавших платить 17 долларов, чтобы на катере попасть на остров, приютивший статую Свободы — символ США и Нью;Йорка. А у этой Свободы судьба была непростой. Скульптор и архитектор Бартольди создал ее для того, чтобы она служила маяком при входе в строившийся тогда Суэцкий канал. Заказавшая маяк фирма разорилась, и долгие годы пылилась будущая Свобода на задворках складов, пока французам не пришла гениальная идея подарить ее США. Но и в Америке статуе не сразу нашли место и применение, пока не решили назвать Свободой и поставить ее на острове при слиянии рек Ист Ривер и Гудзона. До сих пор ведутся дебаты, принадлежит ли она штату Нью;Джерси или Нью;Йорк ее истинный владелец, а недавно даже какую;то демаркационную линию провели по острову.
А теперь еще новая проблема возникла — в какой цвет ее красить: белый или черный. Местные интеллектуалы утверждают, что она была подарена США в 1865 году сторонникам освобождения негров от рабства, и моделью для скульптора служила негритянка, поэтому и цвета она должна быть черного. Правда, они забывают еще упомянуть, что негритянка была проституткой. Искусство полно парадоксов, и если копаться в истории создания шедевров, то обязательно обнаружишь непотребство. Ведь моделью для знаменитой картины Крамского «Незнакомка» тоже была женщина легкого поведения.
Туристы щелкали затворами фотоаппаратов, жужжали кинокамерами с борта парома, проходившего вблизи от этой Либерти, а мы с Аркадием подтягивали крепления велосипедов, перекладывали сумки и тоже снимались на фоне погрязшего в деньгах Манхаттена и лицезревшей на него с горечью статуи.
Я не предполагал в первый же день ехать далеко по острову Стейтен;Айленд, а хотел остановиться на ночевку у старой знакомой, Джуди Голдберг. С нею я встретился пару лет назад на Аппалачской тропе, туристском маршруте, берущем начало в Новой Англии и через 1900 миль заканчивающемся где;то в штате Джорджия. Шел я по нему с приятелем Серегой Лебедевым, обремененный рюкзаком, в котором бултыхалась бутылка «Смирновской» водки и попахивал знатный закусон из холодца и брынзы. Когда передыхал я в управлении парка после 15 миль перехода с полной выкладкой и в похмелье, подошла ко мне эта божий одуванчик Джуди, поросшая старческим мхом пенсионерка, в жизни рюкзака не примерявшая. Она приехала туда расслабиться от сочинения книги для слепых о предсказании будущего с параллельными английским текстом и текстом для слепых по Брайлю. Поскольку и я писал тогда книгу, мы решили скооперироваться — я подрядился красить стены и потолки только что купленного ею дома на Стэйтен;Айленде, взамен она взялась редактировать главы моей книги об Америке. А еще она сочиняла музы
ку и стихи, а также ставила спектакли, по крайней мере о них рассказывала. Мы регулярно перезванивались, а перед отъездом в это путешествие я получил от нее разрешение остановиться на ночь.
Сойдя с парома и направляясь вглубь острова, мы на первых же милях дороги потерпели крушение: укрепленная на живую нитку грузовая корзина Аркашиного велосипеда при встряске обрушилась на заднее колесо и заклинила его, едва не сбросив седока под проходившую рядом машину. Катастрофа произошла всего в четверти мили от дома Джуди, и поскольку дальше ехать было невозможно — велосипед пришлось нести на руках, — мы решили у нее остановиться.
Джуди встретила нас без распростертых объятий, но угостила;таки травяным чаем с галетами и гнусно;желтым американским сыром. В него перерабатывают излишки молока, а потом выдают бесплатно нищим на улицах, а также отправляют в виде гуманитарной помощи в страны ближнего и дальнего зарубежья.
С тех пор, как я ее видел, Джуди успела напечатать за свой счет Книгу будущего для слепых. Тираж книги был 700 экземпляров, в мягкой и жесткой обложке, да еще с шелковой суперобложкой. Щупленькая и волосатенькая, как плохо ощипанный куренок, но радостно взвинченная Джуди продемонстрировала нам свое интеллектуальное детище. Я так и не понял ее системы гадания и предсказания будущего и сомневаюсь, что и сам Господь хочет и может нам его предсказать.
Джуди позвонила в редакцию местной газеты и сообщила о появлении на острове русских путешественников, предложив журналистам приехать к ней домой, причем поведала газетчикам о том, что издала книгу для слепых и готова рассказать о ней. Этим она спугнула газетчиков: они сказали Джуди, что бесплатно ничего не рекламируют, и даже отказались общаться с двумя русскими писателями;велосипедистами.
После этого разговора я почувствовал — не ночевать нам в ее доме. Действительно, через минуту она собралась ехать к друзьям и предложила нам покинуть помещение. Слава Богу, к тому времени Аркадий умудрился отремонтировать стойки багажника, и в сумерках мы покинули замороченный дом Гольдбергихи.
Еще на пароме полицейский объяснил нам, что через главный мост, ведущий в штат Нью;Джерси, запрещено ездить велосипедистам, а открыт для них только мост Байон — на Джерси;Сити. Нам ничего не оставалось, как в темноте въехать на славный ветрами и крутизной подъема мост и вместо юга следовать на север.
Аркадий весело нажал своими мощными конечностями на педали и лидером улетел в темноту, а я на первых же метрах подъема выдохся и вынужден был тащить груженый велосипед к перевалу моста. После моста мы оказались в индустриально;криминальном районе города. По бульвару Кеннеди мы медленно и верно приближались к исходной точке путешествия, стольному городу Нью;Йорку, небоскребы которого призывно;насмешливо подмигивали нам.
Зайдя в полицейское управление Джерси;Сити, мы попросились переночевать либо в их тюрьме, либо в ночлежке, но та и другая были уже заполнены, и стражи порядка предложили нам отправиться в еще не совсем забитую ночлежку Нью;Йорка. Такая перспектива нас не устраивала, и пришлось принять решение возвращаться домой в Бруклин.
Поездом проехали мы под рекой Гудзон и оказались в Торговом центре, от которого в полдень с триумфом отбывали. Переехав через Вильямсбургский мост, мы с позором вернулись в дом, мечтавший отдохнуть от моего присутствия.
ФИЛАДЕЛХФИЯ
Утром мы решили не выкаблучиваться, а поездом доехать до штата Нью;Джерси и уж оттуда следовать в южном направлении. Вчерашний позорный крюк и возвращение домой подорвали наш походный боевой дух. Мне хотелось как можно быстрее удалиться от этого Города Желтого Дьявола, который не желал делиться со мной своими сокровищами.
Высадившись в городе Ньюйарк, мы уразумели, что велосипедами по дороге номер 1 нам не проехать: зарядил обложной и пронзительно;холодный дождь, а мы не запаслись для такой погоды ни плащами, ни резиновыми сапогами. У нас много чего не было, и не потому, что не могли купить либо одолжить, а просто надеялись на всегдашний «авось». Не было у нас даже ключа для подтягивания спиц, а на моем трехскоростном и Аркашином пятискоростном велосипедах скорости не переключались и рабочей была только одна передача.
Прогноз погоды не обещал ничего лучшего в ближайшие дни, так что пришлось переменить планы и отправиться до Филадельфии поездом, загрузив собственный транспорт в тамбур вагона. Публика в электричке не поражала чрезмерной элитарностью: не при всех были сотовые телефоны, большинство читало дешевые пролетарские газеты, «Нью;Йорк Пост» и «Нью;Йорк Ньюс», а вовсе не «Нью;Йорк Таймс» или «Уолл;Стрит Джорнел». Вдоль дороги комплексы нефтеперерабатывающих комбинатов перемежались жилыми новостройками и полями для гольфа. Вся эта промежность между Нью;Йорком и Филадельфией была освоена и загажена человеком. Любоваться было не на что.
Высадились на вокзале, оказавшемся недалече от центра Филадельфии, и покрутили педалями мимо многочисленных модернистских скульптур, украшающих улицы этого элегантного города. А вели они к зданию мэрии, на купол которой взгромоздили памятник основателю колонии Пенсильвания Вильяму Пену. Британский король чарльз II задолжал его отцу, адмиралу и тоже Вильяму, 16 000 фунтов стерлингов и рассчитался уже с сыном, выдав тому грамоту на абсолютное право владения этой землей.
В 1682 году с группой сподвижников;квакеров Пен высадился на берегах Америки и торжественно возвестил, что на подвластной территории он будет проводить «священный эксперимент», и здесь ни он, ни его потомки не имеют права «совершать зло», а также заверил последователей, что «воля одного человека не должна быть помехой благополучию страны». Как все квакеры, он был противником насилия и войн, чем привлек на свою сторону местных индейцев. Пенсильвания была первой колонией, отменившей на своей территории рабство. Столицу колонии Пен назвал Филадельфией, что переводится с греческого как Город братской любви (если бы в те времена существовали феминистки, то они потребовали бы добавить в название города упоминание о сестринской любви). Памятник основателю города выглядел несуразно;громоздко, и холодно было одинокому Вильяму под пронизывающим декабрьским ветром.
В Филадельфии вторым по известности после памятника Пену является десятиметровый монумент бельевой прищепки, гордо и фаллически возвышающийся на центральном проспекте города. Его создатель, классик поп;арта Клас Ольденбург, создает памятники бытовым предметам в макроформате. В отличие от памятника Вильяму Пену, памятник Прищепке напоминает нам о доме, маминой стирке и запахе свежевымытого белья. Поскольку целью монументального искусства всегда остается толпа, то многие из этой толпы предпочитают вождю прищепку.
А еще хранится здесь Колокол Свободы, у которого столь же неудачная судьба, как и у нашего Царь;колокола в Кремле. Отлитый в Англии, американский колокол оказался, как и наш, бракованным и дал трещину при первом же ударе. Его переплавляли еще пару раз, но результат был столь же плачевным — он так и не издал ни звука. Назвали же его Колоколом Свободы не по поводу освобождения Америки от колониальной зависимости, а в ознаменование грядущего освобождения негров от рабства — в общем, темная у этого колокола история.
Знаменита Филадельфия также подписанием здесь 4 июля 1776 года Декларации Независимости. Этому событию посвящен местный музей. Мы решили отдохнуть и расслабиться в прилегающем к нему скверике. Я закурил трубку, Аркадий же достал сигареты с марихуаной, которые приобрел во время путешествия по Индии. Парк был безлюден, но полиция не дремала, охраняя этот памятник демократии. Слава богу, Аркадий успел выкурить нелегальную сигарету до появления на аллее полицейского, вертевшего во все стороны носом, как собака, в намерении прищучить нарушителей порядка. Не удалось ему нас арестовать, поскольку я употреблял не запрещенный еще для курения вирджинский табак. А дело идет к тому, что скоро эти ублюдочные борцы за здоровую экологию запретят нам курить и на улицах.
По случаю Рождества улицы и скверы были искусно подсвечены, что добавляло к облику города искрящуюся праздничность. Вероятно, только Бостон может сравниться с Филадельфией по элегантности улиц и площадей, чего явно не достает ни гигантскому Нью;Йорку, ни официозному Вашингтону (я прошу прощения у городов западного побережья США — у них свой шарм, отличный от упомянутых красавцев).
В поисках пристанища мы отправились в центральное полицейское управление, где бездельничающие копы (русский эквивалент — мусора — несколько грубоват) с удовольствием расписались в моем дневнике, но не нашли нашивки, чтобы присоединить к моей коллекции. Ночевать они отправили нас в заведение на улице Ридж, около которого колбасились накуренные и пьяные коллеги;бездомные.
После унизительного обыска с похлопыванием по интимным частям тела черные охранники отобрали маникюрные ножницы и посадили нас ждать в приемной. Они зачем;то пытались найти в компьютере криминальные досье на нас, хотя мы предъявили им только русские паспорта. Свой американский паспорт я решил не показывать, хотя и по нему криминала за мной не числилось, ну разве что пять лет назад был задержан за вождение машины в поддатом состоянии. Похоже, эти черные мужики не знали, как пользоваться компьютером, и после часа поисков занялись видеоиграми.
Наконец нам разрешили перейти в зал с пятью рядами стульев и канцелярским столом перед сценой. За ним сидел средних лет негр, который уполномочен был сообщить, что нам разрешено здесь остаться, но ночевать мы можем только сидя на стульях, укладываться на полу или на стульях запрещено. Вот на следующую ночь нам могут разрешить спать на полу, а в дальнейшем, если будем хорошо себя вести, позволят перебраться на двухъярусные койки. Оказывается, и у бездомных существует социальная структура, и нужно трудом прокладывать (отсыпать) свой путь наверх.
Естественно, предложенная перспектива нас не устраивала, хотелось бросить свои утомленные тела на горизонтальную поверхность. Позвонив в ближайшие шелтеры, ночлежные начальники посоветовали нам поехать в церковную миссию на окраине города. К полуночи, с замиранием сердца проехав через чернушечные гетто Города Братской Любви, мы стучались в двери миссии при христианском ’раме Братства. Там нас тоже обыскали, хотя и не так тщательно, как в предыдущей ночлежке, и тоже отобрали маникюрные ножницы (перочинный нож почему;то не забрали). Затем дали в руки листки с написанными на них нашими фамилиями и, как преступников, сфотографировали в профиль и анфас дешевым фотоаппаратом. После принятия душа нам выдали по матрацу и простыне, но подушек нам не досталось. Положив матрац у стенки и бросив под голову рюкзак и одежду, вырубился я мгновенно, и спалось мне на полу ночлежки лучше, чем дома.
БАЛТИМОР
Когда;то и зачем;то научился я просыпаться в заданное время, вот и здесь размежил вежды в 5.20 утра, за 10 минут до подъема. Разбудив Аркадия, я бросился в сортир, чтобы привести себя в порядок до того, как тридцать моих черных сокамерников поспешат туда же мыться к завтраку. И старые, и молодые негры брились и мылись тщательно, готовясь к долгому дню попрошайничества и доставания наркотиков либо поддавона. ’отя белыми были здесь только мы с Аркадием, недоброжелательства к нам не чувствовалось — здесь, на дне, все были равны. К началу завтрака в миссию явился тщательно выбритый, подтянутый и одетый в костюм с белым пасторским подворотничком, черный как гуталин капеллан Александр ’ол. Он проверил бумаги, заведенные на постояльцев, отдал распоряжения по уборке помещения и работе кухни, а потом приказал постояльцам выстроиться в три ряда и при полнейшем молчании аудитории прочел молитву. четкостью выполнения своих функций и непререкаемостью отдаваемых распоряжений напомнил он мне полицейского от Бога.
После молитвы толпа бросилась к подносам и выстроилась к раздаче, чтобы получить по порции каши, два кусочка поджаренного хлеба с беконом, кофе и апельсин. На столах было масло для каши и хлеба, но вскоре оно кончилось. В порядке компенсации желающие могли получить полпорции добавки.
Прощаясь с нами насыщенными, капеллан ’ол записал в моем дневнике напутствие: «Пусть благословение Господне и мир будут на вашем пути. И пусть в дальнейшем Бог поможет вам».
Загрузив пожитки, направились мы к центру города, где принялись выяснять кратчайшую дорогу до Балтимора. Большинство советчиков не могли сказать ничего вразумительного, поскольку знали только автомобильный маршрут.
В конце концов мы уразумели, что до Балтимора ехать нужно дорогой, называемой Балтимор Пайк, и шустро закрутили педалями. Мили через три с удивлением обнаружили, что приближаемся к центру, а не удаляемся от него — перепутали северо;запад с юго;востоком. Пообрушив друг на друга обвинения в незнании азимутов и географии вообще, вернулись мы к перекрестку и почесали вдоль сирых полей, скошенных и убранных, отдыхавших от ращения несметных урожаев пшеницы, люцерны, кукурузы, соевых бобов и прочих чудес американского фермерства. Но и здесь отступали они под натиском миллионов новых жителей этой страны, строивших себе дома с лужайками, торговыми центрами и полями для гольфа.
Дорожная тряска выявляла огрехи наших поспешных сборов: разболтался руль у старичка «Рэйли», и уже никакие подкручивания гаек не могли удержать его на месте. Вскорости Аркадий грохнулся с него на крутом вираже. Пришлось в поселке Лайма пришвартоваться к магазину автозапчастей и просить помощи у его хозяев, семейства с киношной фамилией Мастрояни. Младший его отпрыск Джерри взялся нам помочь. Оказалось, что на велосипедах резьба и болты сделаны не по американской, а по метрической системе, но наш помощник нашел подходящий болт с гайками, чтобы все закрепить. Пока он трудился, отец угощал нас кофе с печеньем и рассказами, за какую футбольную команду семья болеет, а мне;то любой спорт до большой фени. Денег за работу они с нас не взяли и пожелали благополучно, с ветром в спину добраться до Балтимора.
Проголодавшись через пару часов, мы подъехали к закусочной Dairy Queen («Молочная королева»), но наши финансы не позволяли нам платить за перекусон. Попросив налить в кружку кипяточку, заварили взятый с собой растворимый кофе и устроились на тротуаре рядом с закусочной. Вскоре вышла сердобольная хозяйка и предложила зайти и бесплатно опробовать сардельки, запивая их натуральным кофе. Вероятно, Стэси все;таки была не хозяйкой, а управляющей этого заведения и не имела право выдавать клиентам еду бесплатно. Однако, посоветовавшись с двумя черными сотрудницами, она завернула нам в дорогу еще пару бутербродов.
Вертя педалями и носом, я никак не мог определить источник гнусного запаха, преследовавшего нас не один десяток миль. Только подъехав к зданию с вывеской «Музей грибов» и зайдя внутрь, смог наконец;то понять происхождение зловония. Оказалось, что тот район считается столицей выращивания шампиньонов. Музей же был просто сувенирным магазином, куда на автобусах привозили туристов, закупавших там шапочки, майки, фартуки и сделанную в Китае керамику в форме грибов или с их изображениями. Но в подвалах и галереях музея экскурсовод рассказывал и показывал, как индустриальным способом разводят шампиньоны. А запах, преследовавший нас многие мили, исходил от куч компоста, на котором выращивали эти культурные грибы. За последние годы освоено здесь также разведение лисичек, опят и японских деликатесных грибов шитаке.
Я давно уже убедился, что средний американец никогда не соберет и даже не купит грибов, отличных от шампиньонов, в нем с детства заложен страх отравиться дикими грибами. Собирая грибы в окрестностях Нью;Йорка, я редко встречал родственную грибособирательную душу. Исключение составляли недавние иммигранты из Польши, Франции либо Италии. Я не сомневаюсь, что здесь растут также знаменитые вкусом, запахом и ценой подземные гри
бы трюфели. Правда, для их поиска необходимы собаки или свиньи, натасканные на запах деликатеса, которых нужно специально выписывать из Европы,
Отъехав пару миль от музея, мы узрели на обочине два крестика, какие обычно ставят при дороге родственники погибших в катастрофе автомобилистов. Но эти крестики были необычны, поскольку с одного из них свисало велосипедное колесо, Вероятно, здесь были сбиты насмерть такие же, как и мы, велосипедисты. Сразу вспомнился, кажется итальянский, фильм «Смерть велосипедиста» и анекдот: «Бей жидов и велосипедистов! — А почему велосипедистов? — А почему жидов?»
Мы заснялись на фоне этого грустного памятника и пообещали себе быть осторожнее. Правда, в значительной степени безопасность наша зависела не от нас, а от проезжающих мимо автомобилистов.
Уже в сумерках мы двигались по шоссе и не представляли, где найдем приют на ночь. Починенный итальянскими умельцами руль велосипеда опять разболтался на зарубках в покрытии обочины. Они задуманы, чтобы будить задремавших водителей, если те, заснув, съезжают на обочину. Но зарубки эти сотрясали и наши велосипеды, раскручивая болты и гайки, а у нас тряслись селезенки и другие плохо закрепленные органы. Пришлось свернуть с дор
оги и ехать к человеческому жилью, искать там помощь и пристанище.
через милю засветились огни поселка Вест Гров (Западная роща), украшенного гирляндами, звездами и елками по случаю приближающегося Рождества. В домишке, где размещались муниципалитет и полиция, никого не оказалось, но на площади группа людей устанавливала прожекторы и микрофоны — готовились к концерту на открытом воздухе: местные любители пения собирались дать представление, посвященное Рождеству. Один из них оказался помощником мэра; он и посоветовал нам искать помощи в устройстве на ночлег у единственного здесь полицейского.
Жители поселка знали друг друга в лицо, а наши незнакомые физии вызывали у них беспокойство и подозрение. Полицейский не замедлил появиться и заявил, что бездомных здесь нет, посему и ночлежка не предусмотрена. Тогда я попросил разрешения разбить палатку на лужайке рядом с площадью. Такая перспектива его явно не устраивала, и он предложил нам проехать с милю и устроить себе ночлег за пределами города. Это было бы чудесно, если бы у нас было два спальника. По дурости экипировались мы только одним спальным мешком, и кто;то из нас должен был спать вне мешка при очень даже минусовой температуре. Я попросил полицейского поговорить со священниками местных церквей: может быть, они разрешат переночевать в служебном помещении при церкви. Мне уже приходилось в предыдущей экспедиции ночевать таким образом. Полицейскому понравилась идея, и он пообещал позвонить священникам.
В ожидании ночевки мы присоединились к толпе, собравшейся слушать рождественские гимны, называемые здесь кэрролс. В основном пришли родители с маленькими детьми, которые распахнутыми, доверчивыми глазенками смотрели на чудо явления Деда Мороза и Снегурочки, прибывших на площадь в кабине пожарной машины, разубранной светящимися гирляндами. Пожарка заменяла сани, в которые должны были быть запряжены олени. Эта парочка присоединилась к исполнителям гимнов и принялась разбрасывать детям сладости, досталось и нам с Аркадием халявных конфет.
К нам подошел благообразный пастор пресвитерианской церкви, одетый в цивильную одежду, и представился Билом Миллиганом. Он по просьбе полицейского готов был отвести нас к себе. Правда, извинился, что не может предоставить кроватей с бельем — спать предстояло на полу его офиса при церкви. Намерзшиеся и настрадавшиеся за день, мы чуть ли не упали на колени в знак признательности за гостеприимство.
В обширном полуподвальном помещении церкви, куда привел нас Бил, было тепло, светло и пахло пищей. От утреннего собрания прихожан осталось полкастрюли фасолевого супа с мясом и немереное количество пирожных. Нам разрешили питаться всем, что хранилось в холодильнике, и заваривать кофе или чай, запасы которых были неисчерпаемы.
Услышав наши жалобы на сломанный велосипед, Бил вызвал церковного дворника и попросил помочь нам укрепить руль. Умелец дворник подтянул болты, выправил руль велосипеда и подарил нам универсальный велосипедный ключ, который мы так и не удосужились купить до начала путешествия.
Бил пригласил нас к себе и представил жене и собравшимся по поводу праздника гостям, после чего мы отправились в свою церковь. Вскоре для общения с нами пожаловал церковный староста Стив ’олис. Седеющий, зеленоглазый Стив знал несколько слов по;русски и рассказал, что пел в хоре при Филадельфийской филармонии. В минувшем году они исполняли на русском языке церковные гимны Рахманинова, а также записывали на компакт;диск хоры из музыки Шостаковича к фильму «Иван Грозный». Стив принес из дому диск с записью этих произведений и поставил нам его послушать.
Было несколько неожиданно слышать профессиональные суждения о хоровой музыке от Стива, который зарабатывал на жизнь, водя дальнобойные грузовики. Но он пояснил, что пение в хоре филармонии считается почетным занятием и не оплачивается, в семье же у него трое детей. Стив познакомил нас с младшей дочкой Синди, учившейся в седьмом классе. Она с гордостью сказала, что факультативно изучает французский язык и даже пыталась поговорить со мной на этом языке любви. Я изучал его, почитай, годков тридцать назад и общаться с Синди по;французски на должном уровне не смог.
А еще она рассказала, что в их школе учится много детей мексиканцев, работающих на грибных плантациях. На такую тяжкую работу американцы не нанимаются, так что большинство рабочей силы составляют нелегальные иммигранты. Она пожаловалась, что дети их чрезвычайно агрессивны и даже сформировали банду, избивающую местных ребятишек. Синди пыталась оправдать их поведение тем, что, мол, живут они в чужой стране и своей агрессивностью защищаются от давления большинства. В ее резонах чувствовались воспитательные беседы родителей или учителей. Тем не менее эти подростки отвратили ее от желания изучать испанский язык.
Спали мы роскошно, на покрытом ковром полу, Аркадий похрапывал, а я посапывал, а может быть, наоборот. К восьми утра мы были готовы отправиться в путь, причем пастор обеспечил нас запасом кофе, чая и сахара и благословил на дорогу.
Погода была бодрящей, но изматывали затяжные подъемы, на которые я вплозал пешком, Аркадий же лихо влетал на велосипеде. Но вскоре и его они достали, так что мы попытались голосовать, но простояв с полчаса на перевале дороги, уразумели, что никто из автомобилистов не горит желанием разделить с нами компанию. Вероятно, для автомобилистов мы представляли собой людей низшего класса, а шляпы с перьями превращали нас по внешнему виду в мигрирующих мексиканцев, которые обожают носить такие шляпы. Короче, с велосипедами мы понизились в общественном ранге.
Тогда мы решили изменить методу поиска попутки и отправились к бензозаправке, где, кроме бензина, продавались бутерброды и горячий кофе. Там я завел разговор с парнем лет двадцати, водившим побитый грузовичок. Звали его Джейком, и работал он на соседней конюшне объездчиком рысистых лошадей. ’озяин платил ему всего четыре доллара в час, значительно меньше узаконенного в США минимума в $5,15, но зато он бесплатно жил на ферме. Джейку хозяин не нравился, и хотелось ему куда;нибудь уехать, да не знал только куда, в Канаду или Австралию. Я рассказал ему, что ищу партнера для поездки вокруг Австралии на верблюде, впряженном в повозку. Джейк загорелся этой идеей и попросил записать его телефон. В надежде на будущее наше сотрудничество он сам предложил подбросить нас миль на десять южнее, поближе к Балтимору.
Сойдя с его грузовика, мы опять вернулись на дорогу номер 1, проходившую через восточные штаты с севера на юг. Она без конца петляла и пересекала суперхайвэй 95, на который вход нам был запрещен, да мы и не стремились по нему ехать. Однако каким;то непонятным образом мы все;таки на нем оказались, причем Аркадий шустро закрутил педалями и вскоре скрылся за поворотом, а я даже и не пытался его догонять. Недолго я старался — уже через три мили кручения педалями услышал сирену полицейской машины. Оглянувшись, увидел подруливающего сзади местного гаишника, называемого здесь стейт;трупером. Из машины вышел молодой негр в униформе, распорядился слезть с велосипеда и подойти к машине. Там он приказал мне расставить ноги, согнуться и опереться руками о капот, сам же принялся охлопывать меня по телу, видимо, ища оружие или наркотики. Я пытался выяснить, на каком основании он меня обыскивает, но мне было приказано заткнуться (shut up). Только после обыска и проверки документов он сказал, что должен меня задержать за нелегальный проезд по 95;му хайвэю, а при задержании полагается обыск. Я отнюдь не был уверен в необходимости этой процедуры, но предпочел самозаткнуться.
По рации он переговорил с другим гаишником, который успел задержать Аркадия и уже загрузил его с велосипедом в машину. Мой черный мучитель принайтовал велосипед к багажнику, посадил меня рядом и покатил до следующего выхода. Там нас ожидала патрульная машина с Аркадием на борту, нас выгрузили на перекрестке и показали необходимую дорогу.
По дороге Аркадий сказал, что его полицейский не обыскивал и даже не проверял документы, а только пожурил за нелегальный проезд по хайвэю. Видимо, негр был новичком и хотел показать мне свою власть и авторитет. Этакие «слуги закона» встречались мне и в России, тоже старались, как говорится, быть королее короля и праведнее Папы. ’уже нет, чем иметь дело с исполнительным дураком.
Наконец показались пригороды Балтимора. В полицейском управлении мы выяснили адрес ближайшей ночлежки. Рановато было устраиваться на ночлег, и мы решили проехаться по центру, да еще разжиться кипяточком для кофе.
В закусочной «Бургер Кинг» нам вскипятили в микроволновой печи большой стакан воды, и мы развели кофе. По дороге в Балтимор мы зашли в торговый центр, где по 79 центов за фунт купили окорок, потянувший на 11 фунтов, т
.е. около пяти килограмм. Этого количества ветчины должно было нам хватить на много дней. Мы вскрыли его пластиковую оплетку, отрезали по шмату мяса и алчно вгрызлись в эту мертвую плоть. От консервантов и прочих добавок привкус у нее был металлически;мышьяковый, ну да мы не привередливы и не верим в обязательную смертельность этих добавок. Все хорошо, чего очень хочется.
Во время поглощения этой мясистости к нам подошли два парня и на ломаном английском спросили, как пройти в район красных фонарей. Акцент у них был явно российский, таковыми они и оказались. Витя с Лешей были морячками с загружавшегося в местном порту контейнеровоза. А искали они дешевых проституток, не дороже 50 долларов за час сексуальной работы — дешево и сердито. Мы в этом плане помощниками оказались аховыми, и ребят
а решили положиться в поисках на собственный нюх и опыт.
Мы поехали к колонне Джорджа Вашингтона, отмечая по дороге запущенность и неопрятность центрального района города. Была суббота, но на улицах народа было мало, только проститутки колбасились на перекрестках, игнорируя нас. Не выглядели мы клиентами, готовыми снять барышню и ехать с ней в отель, или крутить любовь в автомобиле. Велосипедный секс их явно не устраивал.
Величественная колонна Джорджа Вашингтона была декорирована какими;то идиотами под рождественскую елку. Окружена она была конными статуями генералов, возглавлявших его войска во время войны за независимость и победивших англичан, невзирая на всю неспособность Вашингтона вести войну. В этом плане он был не лучше генералиссимуса Сталина. А теперь бронзовые генералы со злорадством взирали на своего командующего, подмигивающего им разноцветными огоньками.
Площадь обрамляли невысокие здания, построенные в начале века и не совсем портившие ее ансамбль. Главным украшением ее был собор красного камня в готическом стиле, отдаленно напоминавший Нотр Дам де Пари. Но пло
щадь в целом выглядела запущенной и ненужной обитателям. Казалось, люди не любили город, в котором жили.
В сумерках мы подъехали к ночлежке невдалеке от центра. Вахтер проверил у нас документы и позволил занести вещи в зал, заставленный двухъярусными койками с пластиковыми матрацами, на которых дремали или читали постояльцы. Постельного белья, подушек или одеял здесь не полагалось. В соседней комнате был сортир на три посадочных места, не разделенных даже перегородками, здесь же душ. В отдельном закутке сидел охранник, указавший нам свободные лежаки. Мы опоздали к ужину и обошлись собственными запасами. В помещение приходили новые постояльцы, так что к девяти часам пятьдесят лежачих мест было заполнено. Желавшие могли помыться, но мыла и полотенец не было, а туалетную бумагу охранник выдавал по настоятельной просьбе.
В ближнем ко мне углу на верхнем лежаке устроился негр средних лет, читавший вслух молитвы и время от времени кричавший, что Иисус ’ристос явился ему воочию и спас от страшного преступления. Минут на пятнадцать он затихал, а потом опять начинал что;то бормотать и призывать ’риста на помощь. Охранник привычно его урезонивал, но тот, похоже, не понимал, в каком мире живет. В десять погасили свет; помещение слабо освещала только лампа на столе охранника. Я никак не мог заснуть, поскольку в окно ночлежки время от времени стучались накуренные и пьяные бродяги, просясь пустить их внутрь. Охранник терпеливо и громко объяснял им, что с десяти часов в ночлежку никого не пускают.
В 5,30 включили свет, и 50 человек бросились в сортир и на помывку. Я успел к тому времени разбудить Аркадия, и мы помылись еще до подъема. К шести народ согнали в зал с рядами стульев и цитатами из Библии на стенах. Смысл
цитат состоял в том, что все мы грешны, а Он пришел, чтобы взять грехи на себя и спасти нас.
Минут через пятнадцать ожидания пришел священник и прочел краткую молитву, после чего постояльцам позволили ринуться в столовую и приступить к поглощению завтрака из двух кусочков хлеба и трех жареных сосисок с пюре и фасолью. Здесь не выдавали ни чая, ни кофе, и после завтрака к питьевому фонтану выстроилась очередь.
Из ночлежки нас выставили в семь утра, и пока мы принайтовывали груз, к нам подошел один из белых ее обитателей, выглядевший необычайно интеллигентно и представившийся Адольфом Гессом. Столь необычные для Америки имя и фамилия разбудили мое еще дремавшее любопытство: а не родственник ли он тому самому секретарю Гитлера Рудольфу Гессу, который помогал шефу писать одиозную книгу «Майн Кампф». В начале войны Гесс прилетал в Англию, чтобы заключить с ней сепаратный мир. Адольф с гордостью сообщил, что является внуком этого нацистского преступника, умершего в Моабитской тюрьме в возрасте чуть ли не 94 лет. Его родственники эмигрировали в США значительно раньше. Пожимая руку Адольфа, я подумал, что держусь за костлявую руку истории, превратившейся в фарс — внук секретаря Гитлера, слегка обалдевший от наркотиков, лечится от них в балтиморской ночлежке.
Распрощавшись с Адольфом, мы отправились в полицейское управление, чтобы попросить нашивки для моей коллекции. Главным по смене оказался сержант Джонни Дельгадо, маленького росточка полицейский со жгучими испанскими глазами, который живо заинтересовался нашей судьбой и проникся нашими проблемами. Узнав, что нам нужно доехать до Вашингтона, Джонни предложил довести нас с велосипедами до окраины города, а уж оттуда мы должны будем добираться своим ходом. Идея была хороша, но на весь этот район вдруг обрушился то ли циклон, то ли антициклон с проливным дождем и ураганным ветром. Мы не смогли бы ехать на велосипедах при такой погоде, и надо было ждать ее улучшения.
Тогда он сказал, что мы можем до вечера переждать непогоду в камере кутузки при полицейском управлении. Полицейские принесли тюфяки и одеяла, так что мы наверстали здесь недоспанное в ночлежке. По телевизору сообщили, что такая погода продлится до следующего утра. На ночь нужно было искать ночлежку. В ту, где мы промаялись предыдущей ночью, нас не особенно тянуло.
В ожидании вечера мы решили пройтись по улицам города и набережной залива. Этот район города понравился нам значительно больше, чем центральный. Несмотря на моросящий дождь, толпы народа дефилировали по деревянным мостовым и заполняли многочисленные кафе и рестораны. У причалов стояли старинные и старенькие корабли, а также списанная подводная лодка, которую можно было осмотреть, заплатив семь долларов. Нам не по к
арману были подобные расходы. В кафе «Планета Голливуд» или «’ард Рок» вход был свободным, но внутри нужно было заказывать непомерно дорогие блюда или напитки.
Значительно интереснее оказалось кафе «Зона», все три этажа которого были уставлены игральными автоматами. Усевшись в кресло и бросив в щель монеты, можно было нестись на лыжах по горным склонам, участвовать в автомобильных гонках или мчаться на мотоцикле по пересеченной трассе. Причем экран автомата создавал такую имитацию реальной жизни, что только от смотрения на все эти экраны у меня закружилась голова и стали подкашиваться ноги. После игры на автоматах людям уже и не нужно было кататься на настоящих лыжах или мотоцикле. Имитация вполне заменяла большинству этих людей реальность, недаром она и зовется виртуальной реальностью. Нет, уж лучше я буду ездить на реальном велосипеде, на нем у меня голова не кружится.
К вечеру мы вернулись в полицейское управление за вещичками. За это время наш знакомый Дельгадо сменился и его заместил другой сержант. Его, правда, предупредили о нашем пребывании в тюремной камере, но в разговоре с ним я почувствовал, что его раздражает наше вторжение в святыню порядка. На сборы он дал нам час, а сам отправился к себе в кабинет. Перед этим я попросил его позволения воспользоваться микроволновой печью, чтобы разогреть пиццу, оставленную нам Дельгадо. Как раз когда пицца была уже подогрета, в столовую вошли двое полицейских, и старший из них приказал младшему следовать за мной в камеру и выкинуть нас на улицу.
Бравый служака направил на меня дуло пистолета, под которым я и пошел с горячей пиццей в руке в камеру. Распахнув ее двери, он увидел Аркадия, перочинным ножом отрезавшего кусок окорока. Широко расставив ноги в проеме двери, озверелый негр приказал Аркадию бросить нож на пол, а самому повернуться лицом к стене. Он прямо;таки звенел гневом и желанием показать, что он здесь все, а мы никто. чуток придя в себя, закричал я в возмущении, что в камере мы находимся с разрешения сержанта, и он не имеет права так с нами обращаться. Это не остановило его пыл, но вовремя прибежал другой полицейский и сказал нашему гонителю, что мы действительно находимся здесь на законных основаниях.
Распаленность этого служаки быстро трансформировалась в растерянность, черное его лицо посерело. Он не мог понять, как это гражданские люди смеют находиться в незакрытой камере, да еще пользоваться в ней режущими предметами. Ему ничего не оставалось, как сделать поворот кругом и уйти восвояси раздосадованным, что не удалось ему ни скрутить, ни избить нас, чтобы неповадно было сидеть в тюрьме, не совершив при этом никаких преступлений.
Мы срочно собрались и поехали к ближайшей ночлежке, которая была всего в нескольких кварталах от полиции. Ночлежка была рассчитана на 42 постояльца, но номерки уже были розданы, а в зале ожидания сидели мужики, о
жидавшие приглашения на ужин, 90 процентов которых, естественно, были черными. Раздатчик номерков сидел рядом со сломанным компьютером и важно;бессмысленно тыкал пальцем кнопки, компьютер пикал и крякал, но никакой информации не выдавал.
Я познакомился с соседями по ряду, Джо Спелом и Сэмом Роджером. Джо было около пятидесяти, и он довольно живо со мной разговаривал. Его приятель, высокий тощий негр с седой бородой, очнулся от дремы, только чтобы пожать руку, и снова погрузился в бессознанку. Джо рассказал, что эта ночлежка предназначена для помощи наркоманам и алкоголикам, а ее штат укомплектован мужиками, проходящими здесь реабилитацию. Сам Джо начал употреблять наркотики с 13 лет, а сейчас ему было 49. От него давно уже ушла жена и отказались дети, но даже это не отвратило его от употребления героина. Доза действует сутки, а потом начинается такая ломка, что человек готов на любое преступление, чтобы разжиться необходимым наркотиком. Джо, правда, уверял, что никогда не опускался до воровства и деньги на наркоту достает попрошайничеством. Его приятель Сэм участия в разговоре не принимал, поскольку дозу героина (здесь она стоит всего 10 долларов) принял только что. Джо до того проникся дружбой к нам, что пошел к начальству ночлежки и сообщил, что они с Сэмом не останутся на ночь, и мы с Аркадием можем занять их места.
В конце концов нас оформили на ночлег с ужином и запустили в моечную, где выдали по куску мыла и полотенцу. Поскольку я утром уже принимал душ, то решил на сей раз шкуру не стирать и пройти прямо в столовую. При входе у меня спросили документ о принятии душа, которого у меня не оказалось. Пришлось вернуться на мойку, намылиться и сполоснуться, чтобы получить картонную бирку, где было написано Shower (душ). Она служила пропуском к заветному ужину.
Большинство постояльцев были временными и должны были почивать на тюфяках в лекционном зале, превращенном в спальню. Старожилы, которые месяцами и годами лечились здесь от наркомании, спали в уютной комнате на втором этаже, где стояли двухъярусные койки, аккуратно застеленные армейскими одеялами. Нам же, серой скотинке, выдали рваные, третьей свежести простыни и столь же ветхие одеяла.
Аристократы со второго этажа (я бы назвал их наркоманами в законе) и обедали отдельно, после кормежки основной толпы. Не в пример другим, одеты они были очень прилично, поскольку подрабатывали в церковном хоре. Пос
ле ужина они устроили во дворе спевку, а потом отправились автобусом на службу в крупнейшую в городе баптистскую церковь. Видел я их уже после 10 — «великолепная семерка» была «на рогах», похоже, реабилитация у них явно затянулась.
После ужина начальник охраны Дьюи Гектор пригласил нас к себе в кабинет и расписался в моем журнале левой рукой (в этой стране поразительно много леворуких, их не пытаются, как у нас, переделать в праворуких). В порядке исключения он разрешил нам прогуляться по вечернему Балтимору с непременным условием вернуться до 10 вечера, когда выключался свет в спальне. Шагая вдоль набережной гавани, Аркадий, любитель топонимики, предположил, что название города Балтимор произошло от Балтийского моря. Идея эта и мне понравилась, но позднее какой;то умный полицейский на вокзале сказал мне, что назван город был в честь лорда Балтимора. А может, имя этого лорда все;таки произошло от Балтийского моря? Так бы хотелось!
ВАШИНГТОН
Утром часть постояльцев встала еще раньше меня и отправилась в город, поскольку многие из них работали и приходили сюда только на ночевку. Но грустно, что заработанные деньги тут же шли на покупку наркотиков, и их не хватало на собственное жилье. Наши питерские бомжи подрабатывают продажей около остановок метро газеты «На дне» по 3 рубля и зарабатывают по 1,80 с экземпляра, но этих денег тоже явно недостаточно для снятия квартиры или комнаты.
Войдя в столовую в красочной куртке с десятками полицейских нашивок, я отметил любопытные взгляды постояльцев, а один из них спросил, неужто я отсидел во всех кутузках полиций, нашивки которых ношу. Я чуть не переломился от смеха и, пожимая ему руку за столь замечательную шутку, сказал, что все нашивки полицейские дали мне в знак дружбы. Не думаю, что такое признание повысило мой статус в глазах бездомных, ведь полиция не числилась на первом месте в списке их друзей.
На завтрак подали кашу, два яйца вкрутую, два тоста, недозрелый апельсин и кофе. Можно было брать добавку, но почему;то мало кто это делал, спеша выбраться до семи на улицу. Но постоянные жители ночлежки остались на месте, чтобы прослушать курс лекций о вреде наркотиков. Они слушали их ежедневно, а также проходили индивидуальные собеседования с психиатрами, да толку;то!
Продолжал моросить дождь, улицы были еще безлюдны, но на площади около муниципалитета стоял фургон передвижной кухни, к которой выстроилась очередь бездомных. Они провели ночь не под крышей ночлежки, а в подворотнях либо в картонных ящиках, установленных на вентиляционных люках, из которых шел наружу теплый воздух. А еще у них было отличное изобретение: залезть внутрь большого пластикового мешка для мусора, прорезать дырку для головы во втором мешке и натянуть его сверху, а голову прикрыть шляпой. Таким образом достигалась почти полная водозащищенность, и спать можно было под открытым небом, посылавшим на землю надоедливый и холодный дождь середины декабря. Я не зря присматривался ко всем этим бездомным ухищрениям — ведь и меня хозяин может скоро выкинуть на улицу за хроническую неуплату.
Обслуживавшие кухню добрые самаритяне выдавали желающим пластиковую миску с густым макаронным супом, где плавали жилки мяса свиной тушенки (вероятно, они не предполагали, что среди бомжей может оказаться праведный еврей, которого нужно обеспечить кошерной пищей), а также хот;дог. Кофе кончился до того, как мы сообразили, что его надо было наливать себе заранее. Ничего — скоро все эти премудрости мы освоим не хуже местных балтиморов.
В этом городе живет также мой родной племянник и крестник, сын моего единственного брата. Когда;то был я для него кумиром и объектом для подражания. Следуя моему примеру, закончил он престижный институт в Москве, учился в аспирантуре Ленинградского университета и свел дружбу с моими друзьями, помогавшими ему в интеллектуальном и духовном развитии. Превратившись в интеллектуального гиганта, он уразумел, что ни Латвии, где он родился, ни России, где жил, он не нужен. Балтиморский университет предложил ему место в аспирантуре, я помог ему с деньгами на дорогу. Таким образом племянник оказался здесь и даже раза два звонил мне в Нью;Йорк. Сведя дружбу;любовь с дочкой окружного судьи, он решил на ней жениться, но это я узнал только из писем брата.
Крестника всегда коробило низкое социальное положение родителей (отец — кочегар, мать — продавщица). Вероятно, и я был для него недостаточно социально продвинутым. через год он перестал звонить и присылать мне поздравительные открытки и даже не пригласил на свадьбу. С тех пор он разбогател, а я нахожусь в хроническом безденежье. Наверное, здесь я сам виноват — забыл, что деньги портят отношения и что каждый благородный поступок должен быть наказан.
Проезжая мимо комплекса Балтиморского университета, я мысленно помахал рукой племяннику: живи, наслаждайся судейской дочкой. А не дай бог, клюнет тебя жареный петух, авось, после этого очеловечишься, научишься отличать фунт лиха от фунта изюма.
На вокзале мы оказались в час пик, и кондукторы поездов на Вашингтон отказались взять нас с велосипедами в тамбур. Но подошел поезд дальнего следования компании «Амтрак», и мы, втолкнув в тамбур переднего вагона велики, замерли рядом с ними в надежде, что после отправления поезда нас не высадят. Следующей остановкой был Вашингтон.
через сорок минут мы прибыли к перрону вокзала столицы США, и только тогда проводник вагона обнаружил нас и заколотился в праведном, но запоздалом гневе, грозя вызвать полицию для ареста нас за нелегальный проезд. Мы вручили ему проездные билеты и гордо, но с холодком в спине, двинулись к выходу. Уже на перроне машинист поезда объяснил, что проезд Балтимор — Вашингтон на скором поезде стоит 60 долларов, а мы заплатили за проезд электричкой, стоимость которого лишь 5.40 — блаженны нищие умом и духом.
Центральный вокзал столицы, Юнион Стэйшен, находится всего в миле от Капитолия и на удивление красочен и просторен, со множеством модных магазинов и ресторанов. Даже президенты из соседнего Белого дома ходят сюда за покупками, по крайней мере, так было написано в буклете, хотя сам я нынешнего президента там не встретил, а занятно было бы с Клинтоном потолковать о ночлежках.
Упаковав багаж на велосипеды, мы отправились смотреть достопримечательности столицы. Я уже раза два до этого навещал Вашингтон и не могу сказать, что проникся большой любовью к нему. У меня аллергия к столицам, особенно после несчастной любви, постигшей меня в Москве. Столицы и названы сто;лицами от того, что принижают людскую индивидуальность в своей имперской помпезности, безразличии к отдельному человеку и его судь
бе.
А еще имею я на Москву зуб потому, что мой Санкт;Петербург поте;рял этот статус, когда передрейфивший перед Белой Гвардией Ленин сбежал со своими подручными в Москву и основал там столицу большевистской империи. Г
лавнокомандующим Красной армией он назначил «иудушку Троцкого».
’очу здесь напомнить читателям, что не все евреи во время Гражданской войны воевали на стороне большевиков, и не все считали кумиром Льва Давыдовича Троцкого. Так, начальником штаба Белой Армии барона Петра Николаевича Врангеля был генерал Яков Давыдович Юзефович.
Аркадий решил осмотреть Капитолий, а я остался ждать его у подножия широкой лестницы с вещичками и велосипедами, схоронившись от пронизывающего ветра за парапетом и подставляя солнышку незагорелую физию. Блаженствовал я недолго — через минут 20 подошла ко мне парочка полицейских, чтобы выяснить цель моего пребывания на лестнице. Вероятно, у них возникло подозрение, что среди вещей храню я базуку, из которой могу шарахнуть по Капитолию либо памятнику Джорджу Вашингтону, оконфузив и полицейских, и эту могутную страну в целом.
Куртка с полицейскими нашивками некоторым образом обеляла меня в глазах блюстителей порядка, поэтому приставали они ко мне так же вяло, как я от них отбрехивался. Вскоре подошел Аркадий, и мы сменили дислокацию, приблизившись к Белому дому с его Овальной (оральной) комнатой, где затаился в воображаемом углу загнанный туда президент Билл Клинтон. Я, как и Билл, отсос за секс не считаю, это все французские штучки, и не пристало представителям великих народов, то бишь Биллу и мне, считать эту ущербность сексом. И вообще, говорят, что это все проделки евреев в лице губошлепой Моники Левинской и ее подначницы, престарелой и климактерической издательницы книг Люськи Гольдберг.
По периметру изгороди Белый дом был обложен бомжами, гревшимися на оградительных сетках вентиляционных люков. Мы с Аркадием там посидели и нашли, что в крайнем случае и нам можно будет здесь переночевать.
что;то притягательное было в этом доме, если стремились к нему бездомные, а перед воротами забора выстроились автобусы, привезшие на экскурсию стариков и обитателей психиатрических клиник на инвалидных колясках. Коляски толкали приставленные к ним санитары и санитарки, регулярно вытиравшие слюну, тянувшуюся с подбородков идиотов, не знавших толком, где они находятся. А надеялись они на исцеление?
Действительно, столетиями Белый дом был святым местом, американским аналогом французского Лурда, и неудивительно возмущение простого народа его осквернением. Я к ним присоединяюсь и кричу: «Нет, нет, нет — ущербн
ому сексу в Белом доме!!!»
Отдав должное опозоренному и уже не столь Белому дому, мы отправились не по музеям, а на поиски велосипедной мастерской. Необходимо было укоротить стояки, поддерживавшие грузовую сетку. Из;за слишком высокого центра тяжести мой велосипед при каждом удобном случае стремился завалиться на бок и придавить мои конечности.
Недалече от Капитолийского холма нашли веломагазин, где занимались и ремонтом. Всего;то нам была нужна пила;ножовка, чтобы укоротить стояки на пять сантиметров, но работяги;негры отказались дать инструмент и потребовали червонец за работу. В переговоры с ними вступила продавщица, Ким Копески, которая обещала сама заплатить им эту сумму, лишь бы помочь странникам. Она училась в университете на фотокорреспондентку и решила написать статью о нашем путешествии. Аркадий по;английски не говорил, и как всегда, интервью пришлось давать мне. Мы заснялись на фоне магазина, я обещал Ким прислать фотографию нашей встречи и взял ее адрес. ’отелось бы захватить ее с собой в дорогу. Правда, оказалось, что ее папа на 10 лет моложе меня, но все равно не стыдно было мне, ребята, за мысли потребные.
В те дни в Национальной галерее была открыта выставка творчества Ван Гога из коллекции его музея в Амстердаме. Но придя в галерею, мы обнаружили километровую очередь желавших туда попасть, да еще деньги нужно было платить за вход. Я готов был отказаться от мероприятия, поскольку аллергия у меня к транжирству денег на музеи и к толпам музейных зевак. Но Аркадий отправился в дирекцию музея и, помахав там своим журналистским удостоверением, добился для нас бесплатного и вне очереди входа на выставку. Любим мы, русские, халявность, при которой и уксус сладок, да и кто ее не любит! Ведь и сам великий Ван Гог жил за счет брата Тео. Наконец;то смог я увидеть воочию те картины безумца Винсента, которые до этого рассматривал на репродукциях.
Лет тридцать назад в Союзе была издана книга писем Ван Гога младшему брату, который поддерживал художника морально и материально. Я зачитывался ею и даже выписывал наиболее интересные фразы разочарованного несчастной любовью и нищенствующего Винсента. За
помнилась одна из них: «Милосердный Господь всегда посылает штаны тому, у кого нет задницы».
Всю жизнь художник был трагически одинок, и только творчество спасало его от депрессии и самоубийства. Картины последних лет выражают его мысли о неумолимо приближающейся смерти. Написав картину «Пшеничное поле со жнецом», он так ее прокомментировал: «Я вижу этого жнеца — смутную фигуру, как дьявол в жарище дня, старающуюся выполнить свою задачу — скосить серпом поле. Я рассматриваю его как образ смерти, в том плане, что ч
еловечество — это пшеничное поле, которое он убирает. Но ничего нет ужасного в этой смерти, происходит это посреди дня, когда солнце заливает все своим золотым цветом».
Однако этот смертельный оптимизм со временем уступил депрессии одинокого, никому не нужного человека. Кстати, это чувство не покидает меня большую часть жизни. Винсент смог выразить свою растерянность и обреченность в одной из последних картин, написанных незадолго до самоубийства. На ней изображено пшеничное поле, где на фоне предгрозового неба вьется стая черных ворон, а художник словно стоит на перепутье дорог и еще не знает, куда ему свернуть. Смертельное одиночество уже стало страшнее смерти, и только в ней он видит выход из безысходности опостылевшей жизни.
Созерцание этих картин бросило меня в депрессию. Надо было бежать на свежий воздух, чтобы попыхать трубкой и пообщаться с еще живыми людьми. В таком состоянии, глядя на людей вокруг, я воспринимаю их как фантомы, фигуры показываемого Богом иллюзиона, которые появляются ненадолго на экране современного им времени, а потом исчезают, уступая место новым теням, также приговоренным к исчезновению с экрана. Как Ван Гог, мы стараемся оставить грядущим смертным на память после себя что;то материальное: детей, наследство, книги или музыку. Годятся и преступления, о которых долго будут вспоминать потомки. Жажда славы — это жажда бессмертия.
Пробираясь через толпу на выход, я неоднократно слышал русскую речь, лишний раз убеждаясь, что наши русские иммигранты значительно интеллектуальнее миллионов таких же приезжих, стремящихся приспособиться к жизни в этой стране.
Подтверждением тому был наш визит в Русско;американскую коммерческую палату, устроившую несколько лет назад свое представительство недалече от Капитолийского холма. Заведовал этой фирмой бывший сотрудник Московского института США и Канады Игорь Олейник, мужик средних лет с аккуратно подстриженной седеющей бородкой a la Ришелье и приветливо;обязательной улыбкой. Его фирма консультирует и принимает участие в сделках между российскими и американскими партнерами. Даже последний, августовский, обвал рубля не смог его разорить — крепко мужик стоит.
В коридоре его офиса висела карта, на которой были приклеены бирки с информацией о количестве русских по отдельным штатам. Оказывается, в США их порядка семи миллионов. Кабинет Игоря был увешан замечательными картинами художницы Веры Араловой;Патерсон, которые Игорь коллекционировал.
Я никогда не слышал этого имени и попросил Игоря о ней рассказать. Услышал я прелюбопытную историю: в тридцатых годах московская комсомолочка Верочка Аралова вышла замуж за негра;коммуниста Патерсона, который приехал в Россию строить социализм. Вскоре у них родился сын Джеймс, прелестный купидончик с шоколадной кожей. В те годы шла съемка кинокартины «Цирк», с Любовью Орловой в главной роли, и Джеймса сняли в роли ее сына. Я смутно помню этот замечательный по советским стандартам фильм, в котором негритенок прекрасно играл свою роль в душещипательной истории о плохом отношении к неграм в США и хорошем — в советской России.
Джеймс вырос и всю жизнь прожил в Москве, родным языком для него был русский. Он работал и писал стихи, жил как все, но даже его достал развал в России. Пару лет назад он с мамой приехал в Вашингтон, где вместе с Аксеновым и Кузнецовым издает на русском языке журнал «Большой Вашингтон». Уже здесь проснулась у него любовь к английскому языку и американской литературе, теперь стихи он пишет по;английски. Картины его мамы также получили признание американской публики, и она уже успела провести несколько выставок.
На следующий вечер мы с Аркадием им позвонили и были приглашены в гости. К сожалению, я не смог туда поехать, но Аркадий был в гостеприимном доме Джеймса и его мамы Веры, всю жизнь проживших вдвоем. Угощали его домашним печеньем и кофе, вспоминали Москву, демонстрировали картины и написанные Джеймсом книги на русском и английском языках. Всего за два года жизни в этой стране Джеймс вошел в десятку лучших поэтов Америки. Россия потеряла, Америка же приобрела еще одного замечательного человека.
С новым поколением русской иммиграции мы встретились в тот же день, позвонив Стелле Золотаревой, пять лет как приехавшей сюда из Ташкента. Она была знакомой бывшей жены Аркадия, и встретились мы с ней около статистического управления при Конгрессе, где она работала программистом. Стелла пригласила нас к себе домой в приличный район Вашингтона, куда и доехали мы на метро. Метро в Вашингтоне отличается от нью;йоркского тем, что напоминает московское по чистоте и петербургское по составу пассажиров — в нем не противно ехать. Правда, респектабельные пассажиры этого маршрута северо;западного направления, вероятно, отличались от тех, кто живет в черных районах восточного Вашингтона.
Дома нас встретил муж Стеллы, Патрик. Был это мужик агромадного роста, с басовитым голосом и улыбкой, которая убиралась с его лица, только когда был он наедине. Он, как и Стелла, был программистом и тоже рожден был в глубокой провинции, но не среднеазиатской, а висконсинской. Я поразился тому, что всего за три года совместной жизни эта пара смогла так обменяться привычками и жестами, что представляла как бы единый организм. Они
и смеялись одинаково, подхихикивая в конце каждой фразы, и книги читали те же, и курили тайком друг от друга, скрываясь от Верочки, дочери Стеллы от первого брака.
Поразило также разнообразие их интересов: на полках и полу лежали компьютерные издания, а также респектабельные газеты и журналы: «Нью;Йоркер», «Нью;Йорк Таймс» и «Вашингтон;Пост». На программе концертов Вашингтонской оперы и балета были отчеркнуты спектакли, которые они посетили, а на календаре отмечены концерты, на которые уже были куплены билеты. Верочка изучала в школе кроме французского языка еще и испанский. Несомненно, Стелла была главной динамкой их жизни, поскольку библиотека их была составлена из привезенных ею из Ташкента книг, а также из купленных здесь книг по истории еврейской культуры и философии. Патрик был воспитан в немецкой протестантской культуре, поэтому отмечали они как христианские, так и еврейские праздники. В углу рядом с еврейским подсвечником менорой стояла рождественская елка, а из динамиков лилась классическая музыка.
Стелла не была изощренной кухаркой и на ужин приготовила знакомые по России макароны по;флотски с пережаренным фаршем, но их было много. Патрик подал к столу прокисшее красное вино, которое даже мой привычный ко всяким напиткам желудок отказался воспринимать. Зато восточные сладости типа халвы и рахат;лукума были великолепны.
Гостеприимные хозяева предложили остаться на ночь, но у нас уже были куплены билеты на поезд, отходивший поздно вечером. До отъезда мы сходили с Патриком в магазин запчастей и купили необходимые болты и гайки, после чего он подрядился отвезти нас на вокзал и привести в порядок опять разболтавшийся руль.
Мы ехали по ночному Вашингтону, украшенному рождественскими огнями, и он был великолепен, даже помпезность зданий в темноте не казалась излишней и угнетающей. Патрик рассказывал о встречавшихся вдоль дороги достопримечательностях, время от времени взрываясь непонятным утробным смехом, словно внутри его клокотал какой;то смехотворный вулкан, требовавший регулярной разрядки.
На вокзале он помог нам закрепить руль и уехал, попросив позвонить с дороги. Но когда мы пришли на посадку, начальник поезда заявил, что велосипеды должны быть частично разобраны и упакованы в специальные ящики. Времени для этого уже не оставалось, и поезд ушел без нас. Следующий поезд до Саванны, что в штате Джорджия, шел через сутки. Мы еще с утра решили ехать туда, чтобы миновать снежный шторм, бушевавший на просторах Северной и Южной Каролины.
Мы хотели остаться ночевать на вокзале, но в час ночи он закрывался и открывался только в шесть. В этом плане наши вокзалы и гостеприимнее, и гуманнее. Скрепя сердце, пришлось звонить Стелле и Патрику и проситься у них на ночевку. Всегда неприятно, распрощавшись с людьми, можно сказать, навсегда и истратив их и свою благожелательность, врываться вновь в их жизнь и просить то, что они уже тебе дали, — внимания и снисхождения.
Естественно, хозяева не подали виду, что ошарашены нашим возвращением. Стелла постелила нам в гостиной и ушла к себе наверх, а у Патрика была возможность посмеяться и утешить нас, расстроенных опозданием к поезду и своей нечаянной навязчивостью.
Рано утром, пока мы спали, Верочка заварила кофе и ушла в школу, а Стелла покормила нас типично американским завтраком — кукурузными хлопьями с холодным молоком и тоже отбыла на работу. Поскольку Патрик был контрактником;надомником, он никуда не спешил, да и мы медленно собирались, чтобы ехать к открытию многочисленных музеев Вашингтона.
честно сказать, они мне уже осточертели за вчерашний день. Вероятно, достиг я к этим своим годам предела интеллектуального насыщения и не лезет в меня добавочная информация, даже анекдоты новые не запоминаю. Эмоциональному насыщению тоже существует предел, и не колочусь я сейчас, как прежде, в любовных порывах, не истекаю сладкой истомой.
На сей раз решил я навестить памятник американским солдатам, погибшим во Вьетнамской войне. Проект его был создан девушкой;вьетнамкой, тоже жертвой войны, оказавшейся в США и желавшей почтить память людей, боровшихся против агрессии коммунистов. Война эта была благородной с точки зрения борьбы демократии против мирового тоталитаризма, но глупой с точки зрения ее стратегии и тактики. Американские солдаты гибли не в защиту своей страны, а ради абстрактных идеалов, поэтому и была эта война столь непопулярна в США. Но они выполняли солдатский долг и гибли, причем на каждого погибшего американского солдата приходилось десять вьетконговцев.
Памятник выполнен в виде волнистой, отполированной до зеркального блеска гранитной стены, на которой в хронологическом порядке выбиты имена погибших солдат и офицеров, начиная с 1962 и заканчивая 1972 годом, когда было подписано позорное мирное соглашение, отдавшее Южный Вьетнам на растерзание коммунистам. За него Киссинджер получил Нобелевскую премию и проклятия людей, преданных этим хитрованом. Идя вдоль стены, я обратил внимание на то, что большинство этих погибших ребят родились позже меня, но не смогли они дожить до моего возраста. А я как бы живу за их счет.
Помню, как мы, русская интеллигенция, в те времена возмущались выступлениями американских либералов против этой войны. Мы были уверены, что во Вьетнаме происходила битва между Добром и Злом, между Демократией и Тоталитаризмом; последняя битва столетия, которая была обречена на проигрыш. Ну, а что будет в приходящем тысячелетии? Наверное, битва между Добром и Злом будет продолжаться, поскольку в этом мире без добра нет зла и без зла нет добра.
Мы посетили еще несколько музеев, а потом отправились на вокзал, чтобы заплатить по 30 долларов штрафа за опоздание, прибавленных к 74 долларам, цене билетов до Саванны. Пришлось также заплатить по 12 долларов за уп
аковку и отправку багажом велосипедов. Поезд опоздал на полтора часа, но никто из чиновников «Амтрака» не собирался платить нам за это неустойку. Сели в вагон и вырубились.
ДЖОРДЖИЯ
Ехали мы в сидячем вагоне в ту самую Джорджию, которая звучит по;английски как Грузия, но, в отличие от последней, там уже много лет как нет войны. Но в 1861 — 1865 году здесь также бушевало пламя гражданской войны между сепаратистами Юга и юнионистами Севера. Президент Линкольн освободил негров, работавших на плантациях рабовладельцев, и теперь негры расселились по всей территории США, составляя 12% населения.
Вероятно, были в поезде и спальные вагоны, да только туда нас не допускали. По сторонам прохода выстроены были ряды спаренных кресел. Лежа поперек их, не разнежишься, не расспишься, но комочком свернуться мне удалось, и я подремал пару часов. Вагон был заполнен лишь на треть, пассажиры, в основном, черного цвета: пожилые бабки и дедки, ехавшие из Нью;Йорка и Вашингтона навестить родственников в южных штатах. В отличие от наших пое
здов, публика здесь между собой не общается, не бегает на остановках за поддавоном. Распитие алкогольных напитков в вагоне запрещено, как и курение в тамбурах. Правда, в середине поезда есть вагон;ресторан, в отдельной секции которого можно курить, но только по расписанию, вывешенному на двери.
От Вашингтона до Саванны езды полсуток, по дороге мало кто входит или выходит, из;за опоздания стоянки сокращены, и проводник даже не разрешает пассажирам пройти на вокзал и позвонить оттуда родственникам. Я не в
идел ни у кого из пассажиров сотовых телефонов, столь популярных в пригородных электричках Нью;Йорка и Москвы. Пассажиры потому и едут поездом, что не могут позволить себе купить билет на самолет, да и проезд автобусом компании «Грейхаунд» дороже, чем на этом поезде.
Никто не доставал из сумок вареную курицу, крутые яйца, лучок и колбаску с сыром — традиционную еду наших путешественников. Эти ходили питаться в ресторан, либо заказ пассажиру приносили на место: ели все те же гнусные гамбургеры с жареной картошкой, запивая их ледяными лимонадами. Как только у них не происходил от такого сочетания заворот кишок? Мы же с Аркадием достали из сумки «долгоиграющий» окорок, я сходил в буфет за кипяточком, чтобы заварить гнусный растворимый кофе, и мы принялись уминать впрок эту отдающую металлическим привкусом мясистость (все, что дешево — всегда сердито). Уже через день, под жарким южным солнцем Джорджии, она должна была протухнуть (что и сделала, но это не помешало нам потреблять окорок с душком).
А поезд колотился на стыках рельсов и провозил нас мимо заваленных снегом хлопковых и табачных полей. Многие придорожные деревья переломились от тяжести внезапно выпавшего снега, и щербатые надломы стволов, словно переломанные кости, демонстрировали свою белую боль. Вот и мы, если бы ехали на велосипедах, могли попасть в этот шторм и переломиться, так и не доехав до заветной Флориды.
Перрон вокзала Саванны был пустынен и накален до марева, колыхавшегося над расплавленным асфальтом. Мы получили в багажном отделении коробки с велосипедами и сумку, доставленную предыдущим поездом, который мы пропустили. Здесь же переоделись в летнюю одежду и отправились в полицию, чтобы получить нашивки для моей куртки и расспросить о ночевке. Нашивки;то нам выдали, а вот с ночевкой здесь было туго.
чарльз ’ол, иссиня;черный начальник полиции города, предложил нам съездить в редакцию местной газеты «Саванна Морнинг Ньюс». Там нас принял ее главный редактор с неожиданно по;русски звучащей фамилией Дан Савин. Он рассказал, что город был основан в 1733 году британским генералом Оглеторпом, который прежде всего вырезал или выселил индейцев племени крик. Будучи верующим пуританином, генерал заявил, что не потерпит в новой колонии алкоголя, адвокатов и католиков. Во всех этих начинаниях он и его последователи потерпели фиаско. Вскоре поселенцы стали гнать ром из выращиваемого здесь сахарного тростника, потом появились законники, чтобы обвинять либо защищать самогонщиков. Позднее мощная волна католиков;иммигрантов из Ирландии смела ограничения, установленные англичанами;протестантами по поводу исповедания в Джорджии католицизма.
Долгое время большинство жителей города было ирландского происхождения, но даже в кошмарном сне генерал Оглеторп не мог увидеть, что рабы с плантаций переселятся в город и станут им управлять. Сейчас негритянское население города по численности превосходит белое, но в День Святого Патрика ирландцы, как и прежде, устраивают парад. Дан сказал, что по численности и красочности он даже превосходит ежегодное ирландское шествие в Нью;Йорке. А еще он похвастался самым красивым в США местным кладбищем, где похоронена Джульетта Лоу, основательница герлскаутского (типа наших бывших пионерок) движения, возникшего на волне женской эмансипации и дополнившего движение бойскаутов (пионеров) в США. Наша пионерская организация приказала (к моему сожалению) долго жить, и теперь в России возрождается бой;герлскаутское движение.
Город замечателен также тем, что генерал Шерман во время Гражданской войны полностью разорил его и преподнес в виде головешек президенту Линкольну как подарок к Рождеству 1864 года. А тот — гуманист и борец за равноправие негров — несказанно обрадовался пахшему жареной человечиной подарку.
Мы покинули редакцию, получив на память бейсбольную кепку, и отправились на центральный сквер чип;пе;веа, названный в честь индейского вождя, возжелавшего быть здесь похороненным. Между вековых дубов, увитых тропическим мхом и лианами, бродили негры;попрошайки, ничем не отличавшиеся от коллег в Нью;Йорке, только загорелее, хотя это совсем не так: я ни разу не видел загорающего негра, как Маяковский не видел «плачущего большевика».
Отправив с главпочтамта на родину открытки с видами Саванны, мы отправились на юг по обязательному для каждого города США бульвару, названному в честь негритянского мессии Мартина Лютера Кинга. Этот проповедник в 1960;х преобразил Америку, заявив, что негры имеют такие же права, как и белые. Улицы с его именем встречаются здесь столь же часто, как в СССР когда;то проспекты Ленина, Коммунизма и других ;
измов. Мы проезжали бульваром через негритянские районы, от нищеты которых заходилось сердце и болела душа. Люди здесь не жили, а размножались, не работали, а получали пособия на себя и детей. Провожали они нас бессмысленными взглядами, не отвечая на приветствия. Саванна была для них джунглями.
По выезде из города мы оказались на пустынном шоссе, пересекавшем болотистую низменность, продуваемую напористым юго;восточным ветром. Приходилось изо всех сил жать на педали, словно поднимаясь на крутую гору.
Вскоре догнали мы одинокого путника, ведшего за руль чрезвычайно нагруженный велосипед. Парня с мощными загорелыми бедрами и шелушащимся обветренным лицом звали Джеком, и ехал он уже две недели от штатата Виргиния до Ки;Веста. Экипирован он был лучше и разумнее нас, поскольку разместил багаж не сверху, а по бокам переднего и заднего багажников. Контейнерами служили пластиковые ящики для мусора. Джек рассказал, что ему осточертела работа программиста, вот и взял перед Рождеством отпуск, но решил ехать во Флориду не машиной, а на велосипеде. Были у него и палатка, и спальник, и даже портативный телевизор. Мы предложили ему бутерброд с еще не окончательно протухшей ветчиной, но у Джека оказался сэндвич с такой же ветчиной и в таком же состоянии. Поделились мы с ним мятными леденцами и условились встретиться в конечной точке нашего путешествия.
В ранних сумерках приехали мы в поселок Мидделтон и, помня гостеприимство пастора в Пенсильвании, заехали в баптистскую церковь на краю поселка. Там происходила спевка детского хора, но черный пастор отвлекся только на то, чтобы объяснить нам невозможность ночевки в церкви. Мне показалось, что ему было просто противно видеть в своей церкви белых. Правда, он позвонил женщине;шерифу, тоже черной, которая связалась с пастором белой методистской церкви, согласившимся дать нам приют.
Его церковь оказалась одной из немногих в этой части штата, где прихожане были белыми. Ведь и здесь черные размножаются быстрее белых. Пастор также был занят спевкой хора, но нашел время, чтобы договориться о нашей ночевке в мотеле, взяв расходы на счет церкви. Он так спешил вернуться к делам, что не успел я узнать его имени и попросить расписаться в дневнике.
Аркадий занялся приготовлением бутербродов с пожилой ветчиной, сдобряемой репчатым луком, при этом он руководствовался теорией, что лук должен убивать любую вредную бациллу. Я тому не возражал, помня лекции профессора Ленинградского университета Токина. Борис Петрович учил, что лук с чесноком излучают невидимые эманации, называемые фитонцидами, которые убивают все вредные нам бактерии. Он также учил нас, что кожа наших рук также убивает болезнетворные бактерии, и поэтому любую подозрительную пищу, прежде отправления в желудок, нужно повалять в руках. А еще профессор, будучи врагом современной генетики, уверял студентов, что хромосомы, несущие наследственную информацию организмов, являются всего лишь искусственными образованиями, возникающими при химической обработке клеточных препаратов. Теория передачи информации дезоксирибонуклеиновой кислотой, открытая Уотсоном и Криком, была для Токина чужда и не входила в его представления о биологии и наследственности. Для него академик Лысенко был гением, а монах Мендель с генетиками Вейсманом и Морганом представляли враждебную социализму идеалистическую науку. За шикарную седую гриву и вальяжные манеры мы звали Токина кокетливым жеребцом. Помер он в уверенности, что был прав, закладывая в КГБ противников идеи своего духовного вождя Лысенко. Будучи праведным коммунистом, тот верил, что наследственность людей можно изменить соответствующим воспитанием. Они нас довоспитывали.
Я каждый раз отвлекаюсь от маршрута разговора не оттого, что забываю о нем, а оттого, что пытаюсь понять, куда и зачем двигаюсь. На сей раз, оставив Аркадия в гостинице, я отправился в ближайший бар, чтобы разжиться кипятком для заварки чая или кофе. За стойкой сидело и сосало пиво человек пять, а обслуживал их мужик лет под сорок, с благородной седой гривой. что;то грустное было в атмосфере. Оказалось, что бар открыли только вчера, и после работы официантка бара с приятелем отправились продолжать веселье у друзей, но по дороге они попали в дорожную катастрофу, где и погибли. ’оронили их сегодня, и немногочисленные посетители дожимали не пролитые на поминках слезы. Грустный бармен Роджер налил мне стакан кипятку и кружку пива, чтобы выпить за упокой подружки.
Вернувшись в гостиницу, я застал Аркадия за разбором барахла, среди которого с удивлением обнаружил увесистую библию, а также еще более увесистую книгу баптистских гимнов. За все время пути он ни разу не открыл ни ту, ни другую, поскольку не читал по;английски. Вероятно, вдохновляло его само их тесное присутствие. Я еще раз убедился на его примере, что евреи лучшие христиане, чем мы, русские, православные раздолбаи. Правда, не исключаю и противоположного варианта.
Будучи евреем по отцу и русским по матери, Аркадий носил на груди распятие и весьма критически относился к евреям. Полукровки часто бывают либо отчаянными семитами, либо яростными антисемитами, им сложно держать в балансе столь противоречивую наследственность.
По дороге номер 17 почти не было движения, заброшенными и обветшавшими сиротели заправочные станции, автомастерские, ресторанчики и парикмахерские, а вдоль дороги попадались хижины, у которых копошились черные обитатели. Проложенная рядом новая 95;я дорога обескровила, лишила энергии эти места.
На холмах сверкали белизной трехэтажные дома бывших хозяев этих негров, плантаторов, сражавшихся в этих краях во времена Гражданской войны за право владения своими неграми. Вспомнился фильм «Унесенные ветром» с обаятельной Вивьен Ли и обворожительным Кларком Гейблом в главных ролях. Жили они в подобном, построенном в неоколониальном стиле доме, на плантации с романтическим названием «Тара». Ветер войны снес их надежды и смял любовь, им на смену пришли новые люди и времена, обнищали рабовладельцы, но и рабы не сделались счастливыми. Больше столетия прошло, а они никак не могут привыкнуть жить сами по себе, без хозяев. Правда, по нынешним временам роль хозяина выполняет для них государство, дающее бывшим рабам бесплатные пищу и жилье.
Переехав реку Сатилла со множеством цапель, кормившихся на ее заросших манграми берегах, мы оказались в поселке Вудбайн еще засветло, и Аркадий предложил проехать дальше, до Кингсленда. Однако для меня было важнее найти ночевку, и отнюдь не спешил я в заветную Флориду, здесь тоже было тепло.
Я зашел в мэрию поселка, где секретарша;пампушечка Сэнди заканчивала дела перед закрытием. Она позвонила местному шерифу, Эрни Гамильтону. Минут через пять подъехал на полицейской машине черный парень лет тридцати и прямо;таки зашелся от восхищения моей курткой с полицейскими нашивками, а я всегда ее надеваю, готовясь к разговору с полицией. Эрни позвонил мэру поселка Барфорду Кларку и получил от того разрешение обустроить русских путников.
Он сопроводил нас в мотель под названием «Звездная пыль» (Stardust), в номере которого мы оставили велосипеды, после чего он на своей машине отвез нас в ресторан и предложил заказывать все, что пожелаем, сам же уехал по службе. Ну! Та;а;а;ко;о;го гостеприимства мы еще не встречали! Заказали две порции жареной курицы и по кексу с кофе, который наливали нам в неограниченном количестве. Вот уж повальяжничали, попировали в ожидании, когда Эрни расплатится и отвезет нас в гостиницу.
Заплатив за наш постой, Эрни поехал усмирять драку черных подростков, а я остался поговорить с хозяином мотеля. Как я и предполагал, фамилия его была Пател, и был он иммигрантом из Бомбея. В предыдущей поездке по США я неоднократно останавливался в маленьких гостиницах, и часто оказывалось, что хозяева их были индийцами с фамилией Пател. Вероятно, это кастовый бизнес. Точно так же многие индийцы Нью;Йорка владеют газетными киосками, а корейцы специализируются по овощным лавкам.
Я попросил Патела расписаться в моем дневнике по;английски или на каком;нибудь хинди;урду, но тот писать не умел. На помощь он позвал в очередной раз беременную жену, с выводком цыганистых детей, цеплявшихся за ее подол. Нельзя сказать, что и она была скора в письме, что меня удивило. Как же они умудряются содержать гостиницу? Из двадцати номеров гостиницы заняты были только три, так что бизнес Патела нельзя было назвать процветающим.
В ванной мы устроили генеральную постирушку и развесили одежонку сушиться возле обогревателя. По телевизору показывали бомбардировку американцами Ирака и выступление Ельцина с осуждением оной. А я подумал: скучна была бы политическая жизнь без придурочного Саддама ’усейна, и нельзя его добивать, поскольку реальную угрозу Америке сейчас представляет не Ирак, а Иран. Вероятно, в наступающем веке мусульмане устроят мощную разборку с нашим иудо;христианским миром, но я надеюсь к тому времени почивать в других мирах.
На следующее утро, крутя педали по направлению к Флориде, я обратил внимание, что на Аркадии нет стетсоновской шляпы, которую он у меня позаимствовал на время поездки. Он сообщил, что уже говорил мне: она забыта в поезде. Я таки взорвался, и не из;за того, что шляпа была дорогой и подарочной, а оттого, что только сейчас узнал о ее пропаже. Мой партнер умудряется говорить что;то, чего я не слышу, и не слышит того, что я ему говорю. По каждому поводу у каждого из нас есть собственное мнение, сцепляемся мы по мелочам, но клочья летят во все стороны.
Оно и неудивительно, у каждого за плечами жизнь и установившиеся привычки. У меня — опыт жизни в США, а у него — в современной России, где каждый день — не жизнь, а выживание. Особенно бесит меня его привычка рассовывать по карманам «бесплатные» сахар и сливки, когда оказываемся мы в закусочных. В гостиницах он сметает с полок неиспользованные мыло и шампунь, а также набивает сумку бесплатными проспектами и картами. Летя самолетом компании «Финэйр», он присвоил фирменную подушечку, в наволочке которой мы теперь храним ключи и запчасти велосипедов. Этаким пылесосом продвигается он по жизни, всасывая все, что плохо лежит. И не вина это его, а беда — выжить в Совке можно, если сам совок.
Я, к примеру, неоднократно пытался вернуться в Россию и устроить там жизнь, но выдерживал максимум полтора;два месяца, — жить там дорого и опасно. Даже такой приспособленный плакальщик по России, как Евгений Евтушенко, предпочитает профессорство в заштатном колледже Квинса в Нью;Йорке поэтической жизни в Москве. Вероятно, понимает, что его поколение ушло или уходит, и наступило время развязных приспособленцев типа сына юриста Жириновского, мужа Пугачевой Филиппа Киркорова или Марьи Распутиной. Наступило время оголтелого распутства. И вот появился долгожданный суррогат генерала Пиночета, офицер КГБ Владимир Путин. Народ почти единогласно за него проголосовал в надежде, что будет он нашим долгожданным князем Владимиром;Красное Солнышко. Он нам порядок наведет!!!
ИСТОчНИК МОЛОДОСТИ
Река под названием Сан;Мари (Святая Мария) отделяет Джорджию от Флориды, и неудивительно, что у нее такое католическое название. Многие годы Флорида была испанским владением, но окрепшие после войны с Великобританией США не могли остановиться в своем желании расширить территорию. Герой битвы с англичанами за Новый Орлеан, генерал Эндрю Джексон, перешел здесь границу, преследуя индейцев племени семинола до тех пор, пока не захватил испанские города Сан;Августин и Пенсакола. Уже задним числом правительство США оформило в 1821 году этот захват как покупку Флориды у Испании.
Мы миновали ничем не интересный, кроме замечательной футбольной команды, город Джексонвиль, который назван в честь генерала;авантюриста. К вечеру мы были в стариннейшем городе США, Сан;Августине, основанном испанскими конкистадорами в 1565 году. Отсюда же начиналась проложенная когда;то испанцами тропа через континент, которая заканчивалась в Сан;Диего, на юге Калифорнии. Мореплаватель Понс Де Лион уверял, что именно здесь нашел он источник вечной молодости, но сам;то умер в положенное его возрасту время.
Мы ехали по улицам прямо;таки в ошалении, настолько красота этого старинного городка нас очаровала. Он сохранил облик испанского города XVIII века, с древней крепостью, католическим собором, узкими улочками и мавританского стиля домами. Здесь никто не спешил, и на улицах царила вечная сиеста. В этом городе хотелось остаться жить навечно. Ну, а пока нужно было найти ночное пристанище.
Полицейский детектив Барри Фокс порекомендовал нам отправиться в ночлежку на улице Вашингтона. По дороге мы не могли не залюбоваться зданием муниципалитета, передний и внутренний садики которого были оплетены рождественскими гирляндами. Во внутреннем дворике через ручеек был перекинут деревянный мостик, на котором три одетые в старинные костюмы женщины распевали хоралы. Вокруг царила праздничная благость, хотелось любить и быть любимым.
При входе в ночлежку нас встретил Ричард Кларк, совмещавший в Доме Святого Франциска роль управляющего и ночного сторожа, или, как он себя называл, ночного менеджера. Зарабатывал он 400 долларов в неделю, на всем готовом, и любил свою работу, хотя и приходилось иногда стращать беспокойных постояльцев и разгонять местную шпану. Не спрашивая документов, он согласился нас покормить и устроить на ночь. Вместе с нами на веранде ожидало ужина несколько мужиков от 30 до 70 лет.
Самый молодой назвал себя Джеймсом Витли, и приехал он сюда всего за несколько часов до нас. Из штата Северная Каролина добрался он автостопом, а здесь купил велосипед, чтобы ездить на работу. В пятнадцати километрах от города строился отель, и Джеймс успел оформиться на стройку разнорабочим. Там за неквалифицированную работу платили минимальные 5,15 долларов в час, а если бы у него были водительские права, то зарплата была бы 5,50. Вероятно, у Джеймса не было ни образования, ни профессии, а когда я попросил написать о себе в дневнике, он с трудом справился с написанием слова автостопщик (hitch;hiker). Парень он оказался приятный и добродушный и вскоре отправился на кухню помогать Ричарду собрать к ужину. Мы же взялись накрывать стол для четырнадцати постояльцев ночлежки.
На кухне готовил рисовую кашу с тушенкой директор ночлежки, высокий добродушный негр Арчи Вильямс. Каша была предназначена на следующий день для раздачи бездомным. Арчи рассказал, что ночлежка не финансируется государством, не принадлежит она и церкви, а содержится за счет пожертвований местных бизнесменов. Было удивительно приятно беседовать с этим человеком, его улыбка радовала и успокаивала. Арчи не был священником и служил людям не по обязанности, а по своей сущности. В мой дневник он записал: «Моим русским друзьям. Желаю всего наилучшего и прекраснейшего Рождества. Желаю также в путешествии через Америку встретить наилуч
ших людей земли. С любовью — Арчи, исполнительный директор Дома Святого Франциска».
Перед ужином никто не заставил постояльцев слушать проповедь, и они себе накладывали в тарелку столько, сколько хотелось. Приготовленная Ричардом картофельная похлебка с колбасой оказалась съедобной, но определенно не была кулинарным шедевром. Вкусовой компенсацией была возможность от пуза есть остатки огромного торта, пожертвованные соседним рестораном, и запивать их неограниченным литражом молока. Нам не приказали, как в других ночлежках, оставаться на месте до отбоя, и мы отправились гулять по вечернему городу. Прежде всего хотелось посмотреть самый старинный в США испанский форт Святого Марка, заложенный еще в 1565 году.
Мощные его стены построены из песчаника; здесь испанцы спасались от пиратов Фрэнсиса Дрейка и Джона Дэвиса, которые все;таки хорошо пограбили город Сан;Августин.
Недалече от форта, во дворе ресторана, обнаружили мы самый большой дом, когда;либо построенный внутри ствола секвойи. В возрасте 1900 лет это дерево срубили в Калифорнии и устроили там жилье из четырех комнат и ку
хни. Думаю, что Диоген с удовольствием бы поменял свою бочку на этот деревянный комфорт. С 1937 года у дома сменилось много владельцев, пока не привезли его сюда и не устроили музей. Рассохшийся ствол стянут мощными обручами и местами заделан цементом, однако еще не одно поколение будет восхищаться размерами ствола и мастерством строителей дома;дупла.
Спали мы на полу, но с настоящими матрасами, простынями и одеялами. Комфорт был несколько подпорчен заросшим недельной щетиной мужиком, который не мылся еще дольше, чем не брился. Запах от него шел настолько тяжелый, что я вынужден был посоветовать ему принять душ, но тот предпочел меня не услышать. Возможно, он был глухонемой, поскольку за все время не услышал я от него ни слова.
Утром управляющий надарил нам мыла, лосьонов, зубной пасты и щеток. Я свою долю отдал Аркадию, и он все это смел в загашник. Накормив нас пышками с кофе и молоком, Ричард настоял, чтобы мы взяли с собой три торта и пышки.
Постепенно я втягиваюсь в ритм дороги и теперь чаще бываю ведущим, а не ведомым. Правда, у Аркадия велосипед барахлит, и ему приходится подкручивать по дороге гайки. Проезжая поселок ’амок, я обратил внимание на почтовый ящик, украшенный скульптурой рыбы, вырезанной из корня дерева. Я давно собираю коллекцию фотографий наиболее замечательных почтовых ящиков и не мог пропустить такую редкость. Во время фотосъемки из дома вышел хо
зяин ящика, я приветственно ему помахал, а он пригласил меня зайти в дом.
Пол Бэликер оказался профессиональным скульптором, работавшим в дереве и гипсе. Он нигде не учился этому искусству, а действовал интуитивно. Студия была заставлена скульптурами рыб, зверей и птиц, выполненными из дерева и полистирола. Здесь же стоял макет скульптурной композиции, навеянной рассказом Эрнеста ’емингуэя «Старик и море». Она изображала огромного марлина, выпрыгивающего из океана, и маленькую лодчонку со стариком, из последних сил удерживающим рыбу на крючке. Эта композиция должна была быть установлена в центре парка, и Пол искал для этого спонсоров. Мы с Аркадием прямо;таки ошалели от разнообразия талантливейших скульптур, а еще и от прелестнейшей подружки Пола Синтии.
Пол поджидал приезда знакомого пенсионера, чтобы отправиться с ним на рыбалку. Когда тот появился, я не мог поверить, что этот молодой, жилистый мужик уже на пенсии. Действительно, Майку было всего 53 года, но проработав 30 лет в ресторанном бизнесе и накопив достаточно денег, он решил отойти от дел и передать их сыну. Сам же посвятил остаток жизни гольфу и рыбалке. Я спросил, неужто такая жизнь ему не осточертела, но Майкл уверил, что жизнь его не скучна. А я бы на его месте застрелился от скуки. Правда, жизнь за счет пенсионного фонда мне не грозит, поскольку ни в России, ни в США я не умудрился набрать необходимого рабочего стажа.
На прощание Пол дал нам телефон своего приятеля;скульптора, жившего южнее, в городишке Коко, и координаты магазина русских продуктов в городке Флаглер;Бич, всего в десятке миль южнее его дома, как раз по нашей дороге.
Уже через час мы были в гостях у Владимира и Людмилы Слободкиных, всего пять лет как приехавших сюда из ’арькова. Несмотря на чрезвычайную занятость, Людмила покормила нас традиционным русским салатом оливье и нарезала кучу колбасы с бастурмой. Володя рассказал, что в ’арькове у него был свой строительный бизнес, в котором были заняты несколько сот рабочих. Я спросил, не мелко ли ему после этого продавать колбасу и селедку, но он постарался уверить, что работы всякие нужны. Сумлеваюсь, что он счастлив на этой работе, но сыт по крайней мере. Мы попрощались с гостеприимными хозяевами и покрутили педалями до Дайтона;Бич.
По дороге Аркадий спросил, как я отношусь к идее заезда в Орландо, где находится знаменитый детский аттракцион Дисней Ворлд и другие туристские замечательности. Я сказал, что чувствую полнейшее отвращение к этой идее и не имею никакого желания околачиваться в потных толпах туристов. Диснеевский суррогат американской культуры всегда вызывал у меня отвращение.
через час дороги Аркадий переспросил, что бы я хотел посетить, когда мы приедем в Орландо. После этого мне стало ясно, что мы не слышим друг друга и не сможем дольше находиться вместе. Я предложил ему разделить вещи и ехать дальше на юг по отдельности. Мы принялись сортировать барахло, причем я решил выбросить ненужные здесь шерстяные свитер и шарф, но Аркадий попросил отдать их ему.
Я хотел сразу же и разъехаться, но стало смеркаться, и надо было искать ночлег. У Аркадия не было собственного опыта поиска пристанища, и я, скрипя сердцем, решил переночевать еще одну ночь под одной крышей с ним. В полиции Дайтона;Бич я нашел адрес ночлежки Армии Спасения, и переехав через мост, мы вскоре оказались в толпе бездомных, ожидавших открытия ворот, чтобы поужинать и переночевать.
Предстояло ждать еще час, и, чтобы не терять времени, я отправился в соседний мотоциклетный магазин заменить болт с сорванной резьбой. Только сейчас, когда мы обменялись велосипедами, я понял, почему Аркадий последние дни отставал от меня, крутя педали велосипеда с гордым именем «Рэйли». Оказывается, болт не держал ось в фиксированном положении, и колесо терлось о раму, тормозя велосипед. Возможно, Аркадию это было в удовольствие, а меня этот болт достал на первых же милях.
Кент Мун, хозяин мастерской под названием «черное Золото» (Black Gold), распоряжался работой пары здоровенных парней, затянутых в черную кожу с эмблемой фирмы «’арлей;Давидсон», столь популярной теперь в России. Разъезжающие на этих мотоциклах мужики и барышни причисляют себя к избранной касте и создали отдельную мотоциклетную культуру со своими атрибутами и фетишами. Любят они украшаться татуировками и считают себя ковбоями дорог. Раз в году они съезжаются в городишко Старгис, в Южной Дакоте. В этой Мекке мотоциклистов ежегодно в августе собирается более 300000 членов клуба «’елл анжелс» (ангелов пекла) — зрелище впечатляющее. Я как;то побывал в том местечке и пообщался с публикой; вид у них устрашающий, но люди милейшие. По крайней мере, раз в году они позволяют себе быть свободными.
В мастерской татуированные работяги быстро подобрали подходящий болт, закрепили ось и отбалансировали колесо, не взяв за работу денег. Кент пригласил зайти к ним после работы и распить бутылку водки. Я бы и рад, но нужно было возвращаться в ночлежку.
Около входа уже накопилось примерно сорок мужчин и женщин, причем белых было большинство, а черные держались отдельной группкой. Перед нами стоял прилично одетый парень лет 25, который читал книжку о трагически закончившейся антарктической экспедиции Роберта Скотта. Довольно редко встречается бездомный с книжкой в руках, поэтому я и решил с ним познакомиться. Тони уже год как приехал сюда из штата Висконсин, поскольку ненавидел холодные и темные зимы того северного штата. Он закончил колледж, специализируясь по теоретической физике, но не смог освоить ни программирования, ни другой какой;либо хлебной специальности. Здесь он подрабатывал разнорабочим на стройках, но когда я спросил его о ближайших планах, Тони ответил, что планов у него нет, и единственное, на что он надеется, так это на удачу. Я пытался заглянуть ему в глаза, но там не было мысли, а только застывшее зеленое безумие потерявшего себя в мире человека.
Стоимость ночевки с двумя кормежками оказалась здесь 8 долларов, но у Тони был чек на эту сумму, выданный пастором ближайшей церкви. Раз в месяц можно было за ночевку не платить, поэтому мы рассчитывали, что с нас денег брать не будут. Так в конце концов и вышло.
Вначале запустили постоянных жителей ночлежки, а нам разрешили войти через час, когда ужин был закончен. Правда, нам оставили две порции фасолевой похлебки с двумя кусками хлеба и котлетой. Забрав пластиковые подносы с ужином, мы отправились питаться на задний двор, где были прикованы цепями наши велики. Но уже минут через 15 подошел парень с биркой Армии Спасения на груди и приказал нам вернуться в помещение. Удивившись категоричности его тона, я спросил, чем вызвано требование. Оказалось, что вторая половина здания предназначена для проживания и реабилитации бывших наркоманов. По решению суда они должны здесь жить, проходить трудовую терапию и слушать лекции о вреде наркотиков. С родственниками и друзьями они могут общаться только по телефону. Во время перекуров они могут выходить на улицу, но никто из посторонних не имеет права к ним подходить из;за боязни, что им могут передать наркотики. Мы с Аркадием были потенциальными нарушителями этой моральной перестройки.
Вернувшись на веранду, я закурил трубку, Аркадий же достал из загашника свою индийскую сигаретку с марихуаной и сладко ею затянулся. Мы были на веранде вдвоем, остальные обитатели готовились к ночлегу. Имея в виду только что произошедший разговор, я попросил Аркадия не курить здесь марихуану, поскольку это грозило нам большими неприятностями. В этой стране стучат друг на друга еще чаще, чем в России. Он решил мою просьбу проигнор
ировать и продолжал пыхать сигареткой. Выпущенные на перекур постояльцы ночлежки вышли на веранду и, втянув знакомый запах травки, весело загалдели и попросили затянуться. Я вырвал у Аркадия сигарету и забросил в бурьян. Теперь я определенно знал, что никуда я с ним дальше не поеду.
В той половине, где находились мы, дисциплина была армейской. Сидевшая в будке у входа мастодонтоподобная негритянка раз в час разрешала курильщикам выходить на веранду, а через 15 минут приказывала возвращаться в помещение. Отказывавшиеся слушаться ее могли быть изгнаны из ночлежки без права на дальнейшее там проживание. Я попытался наладить с ней хотя бы минимальный контакт и попросил расписаться в моем дневнике. Мастодонтша категорически отказалась написать даже рождественское пожелание, сославшись на то, что по инструкции она не имеет права ничего писать или подписывать. Поражало также, как беспрекословно постояльцы слушались приказов этой дебилки: ни разу, сидя на веранде и пыхая трубкой, не слышал я от них жалоб на то, что лишили их свободы выбора.
Среди постояльцев были три женщины, одна из которых была явно «немножечко беременной». Она сидела рядом с виновником оплодотворения и рассказывала товарке, что семья выгнала ее из дому, а дети живут под опекой ее родителей. Она регулярно беременеет и производит детей от разных мужиков. Будучи праведной католичкой, она не может пользоваться противозачаточными средствами или делать аборты. Мужеподобная ее подружка была явной лесбиянкой и пыталась отговорить ее от общения с мужиками. Пристроившись с другой стороны, она поглаживала бедро и спину товарки, а также задницу ее любовника, вероятно, рассчитывая переспать с обоими.
Наблюдая эту сценку, я вспомнил свое недавнее пребывание в Питере и общение с около;театральными женщинами. У двух из них мужья давно уехали в США, а женщины продолжали ходить на премьеры театра. Большинство актеров там были гомосексуалистами, и неинтересно им было спать с женщинами. Тем же ничего не оставалось, как переквалифицироваться в лесбиянок и наслаждаться друг дружкой.
Они мне рассказали, что за последние годы лесбийская любовь сделалась не прихотью, а необходимостью, поскольку русским мужикам не до баб и секса — им выживать нужно. К тому же продаваемые в киосках алкогольные напитки словно специально задуманы для того, чтобы снижать сексуальную потенцию народа. Мужиков уже не тянет на баб, и тем приходится обходиться собственными силами.
На ночь нас устроили на полу, выдав по пластиковому матрацу и простыне; ни подушек, ни одеял нам не было положено. Я устроился у стены при входе в сортир и забылся беспокойным сном под шум спускаемой воды. Снились мне крикливые чайки над волнами и бурливый океан, солнце закатывалось в него багровым, распухшим шаром.
МЕЛХБУРН
Разбудили меня мужики, вставшие в пять часов и собиравшиеся на работу. Я успел побриться и принять душ до общего подъема. Завтрак нам выдали неожиданно роскошный: яич;ницу, два сорта каши, три жареные сосиски, хле
б с маслом и джемом, а также неограниченное количество кофе. Правда, с завтраком и сборами нужно было поспешать, поскольку в 6.30 постояльцы должны были покинуть помещение.
Большинство их никуда не спешило, на улице моросил дождь, поэтому устроились они на веранде и в ожидании погоды делились опытом своей бродяжнической жизни. Разговоры их напомнили мне баланду русских мужиков. Пожилой негр рассказывал о лучших ночлежках США, в которых ему пришлось побывать, а высокий, тощий парень с бородкой поучал другого, как устраиваться на халявную работу. Еще лучше — во время работы сломать руку или ногу, чтобы получить страховку и несколько месяцев ничего не делать, находясь в гипсе. Я молча попыхивал трубкой и всасывал опыт — авось, пригодится.
Аркадий отправился в дорогу еще до окончания дождя, и мы пожелали друг другу достижения своих целей. Я дождался солнышка и неспешно покатил по дороге номер 1, шедшей через всю Флориду и заканчивавшейся в Ки;Вест.
Было воскресенье, а в этот день была у меня привычка останавливаться на отдых в любой попавшейся по дороге церкви и присоединяться к молящейся пастве. В поселке Мимс зашел я в церковь, в которой служба уже заканчивалась. Я успел принять причастие от пастора Грифина и попросил его рассказать о своей церкви. Церковь эта не принадлежит ни к какому из официальных христианских направлений: ни к протестантскому, ни к православному, ни к католическому. Прихожане приходят сюда помолиться и покаяться, принять причастие и пообщаться друг с другом.
Кстати, один из них ехал на своем грузовичке в Титусвиль, куда вела моя дорога, и с удовольствием взялся меня туда подбросить. Водителя звали Вальтером, и был он уже давно на пенсии. Вальтер участвовал во Второй мировой войне, а потом всю жизнь работал механиком. Выйдя на пенсию, он закончил теологическую семинарию и, получив священнический сан, стал разъезжим проповедником, уча Закону Божьему заключенных в тюрьмах и давая причастие осужденным на казнь. Он сказал, что именно такие люди нуждаются в Слове Божьем — те, у кого нет земного будущего, а только Царство Божье. Сухощавый и крепкий как орешек Вальтер светился энтузиазмом и был счастлив, что судьба дала ему возможность помогать несчастным людям.
Попрощавшись с Вальтером, я отправился дальше на юг все той же первой дорогой, шедшей параллельно хайвэю 95. По дороге мне сказали, что лишь в Мельбурне есть ночлежка при Армии Спасения. Я уже как черт ладана боялся этой Армии, но другого варианта не было, и нужно было поспешать с ночлегом.
На бензозаправке я увидел припаркованный к обочине грузовичок с просторным кузовом. В кабине его сидели два парня и что;то с опаской курили. Я представился и спросил, не могли бы они подбросить меня до Мельбурна. Сидевшему рядом с водителем тощему парню было года 32, и вид был у него какой;то беспокойный, испуганный. Он спросил, не переодетый ли я полицейский детектив, но многочисленные полицейские нашивки моей куртки говорили сами за себя — так полицейские не маскируются.
Пока водитель возился с мотором, парень достал свою визитку, где было написано его имя: чет Моранец. Он с гордостью рассказал, что владеет несколькими строительными компаниями как во Флориде, так и в штате Теннесси, а приехал он в Кока, чтобы купить наркоту. Я спросил, какую наркоту он употребляет, и он поведал залипуху о жидкой марихуане, о которой я никогда не слышал. Вероятно, курил он самый страшный наркотик под названием крэк.
Вместе с шофером он набил сосуд, похожий на трубку, кристаллическим порошком и поджег содержимое портативным сварочным аппаратом для ювелирных работ. Я поинтересовался, не опасается ли он быть арестованным за употребление наркотика. чет как;то неожиданно вздернулся, на глазах появились слезы, и он сказал звенящим голосом, что ему наплевать на полицию. Недавно ему поставили диагноз — рак мозга, лечить его уже бесполезно, и жить ему осталось всего несколько месяцев.
Я принялся его уверять, что не все еще потеряно, что продолжительная двухмесячная голодовка может избавить его даже от этой страшной опухоли. Он согласно кивал и обещал поговорить об этом варианте с лечащим врачом, но было видно, что наркотик уже начал действовать. чет находился сейчас где;то в незнакомом мне мире, между жизнью и смертью. Ему было хорошо, и в таком состоянии он приготовился войти в жизнь после смерти, если таковая существует (на что я надеюсь). Жалко было здорового водителя, который пристрастился к курению крэка и после смерти хозяина будет вынужден закладывать свою жизнь, чтобы купить наркотик.
Парни довезли меня до Мельбурна, где я принялся искать ночлежку. Оказалась она в черном районе, но не предназначалась для бездомных. Проезжавший мимо шериф объяснил, что все комнаты заняты женщинами, скрывающимися здесь от мужей;тиранов. Под охраной полиции Армия Спасения обеспечивает их пристанищем и пищей до тех пор, пока они разведутся и найдут постоянное жилье. У меня не было мужа;мучителя и, следовательно, места мне здесь никто не даст. Надо было ехать в полицию за помощью.
В центре города я остановился возле огороженной сеткой площадки, где продавали рождественские елки. Рядом стоял вместительный трейлер с номерным знаком штата Мэн. Я познакомился с водителем, его женой и сыном, которые вот уж две недели торговали привезенными из Мэна елками. Никогда я не слышал, чтобы елки во Флориду завозили со столь далекого расстояния. Я предложил им остаться на площадке на ночь в качестве бесплатного охранника, но они почему;то не восприняли серьезно столь выгодное предложение.
Просторный вестибюль полиции еще был открыт для посетителей, и я прежде всего напился холодной воды из фонтанчика, а потом отправился в сортир помыться и переодеться в свою знаменитую куртку. На стене вестибюля под стеклом была выставлена коллекция полицейских нашивок, раз в десять богаче, чем моя курточная. В это время ко входу подъехал полицейский. Я показал ему дневник путешествий и попросил, чтобы его начальник там расписался.
Минут через 15 на улицу вышел лысоватый сержант полиции с лихими черными усами героя;любовника и глазами слегка навыкате и воззрился на мою куртку. Он представился Винсентом Буонокоре и сказал, что с восхищением просмотрел мой журнал путешествий и посчитал, что такому, как я, пилигриму не пристало ночевать на улице. Винсент договорился с начальством об устройстве меня в гостинице «Бест Вестерн». Велосипед загрузили в багажник полицейской машины, и мы с мигалками и сиреной помчались по вечернему Мельбурну. чего только не хватало для полного кайфа, так это возможности затянуться трубочкой.
«Бест Вестерн» оказался самым шикарным из мотелей, в которых я когда;либо ночевал. Полицейский расписался в каких;то бумагах и попрощался, а мне выдали пластиковую карточку;ключ и сказали, что могу оставаться в номере до следующего полудня. Зайдя в номер, я нашел там, кроме стандартной роскоши постели и телевизора, кофеварку с запасом кофе. Поставив кофе завариваться, взялся я в ванной за постирушку, потом принял душ и включил телевизор. Горечь крепкого кофе всегда меня успокаивала и погружала в сон, перед слипающимися глазами плыли на экране картинки. Я успел переключить телевизор на режим самовыключения и отдался в объятия Морфея.
В девять часов утра я спустился в вестибюль и нашел по справочнику телефон местной газеты Florida Today («Флорида сегодня»). Мне хотелось через газету выразить благодарность полиции города и еще раз пообщаться с сержантом Винсентом Буонокоре. Эд Гарланд, редактор газеты, пообещал приехать в гостиницу с фотографом и попросил меня пригласить сюда же представителей полицейского управления. При нашем разговоре присутствовал управляющий гостиницы Лео Гилеспи, который сказал, что я могу остаться здесь еще на один день, а счет будет оплачен дирекцией. За их же счет я могу пообедать в баре при гостинице.
через час приехали журналисты и пятеро полицейских во главе с лейтенантом Молоне и сержантом Винсентом. Я уже рассказал полицейским о намерении объехать на верблюде Австралию и посетить тамошний Мельбурн. Вот и привезли они свои нашивки для меня и коллег;полицейских в австралийском Мельбурне.
Журналист Эд расспрашивал сержанта Винсента, как тому пришла идея устроить в гостиницу русского путешественника, а тот сказал, что люди должны вспомнить о тех, кому негде притулиться
, особенно перед рождеством.
Мы вышли с Винсентом на лужайку перед мотелем и были запечатлены чернокожим фотокорреспондентом Крэгом Бэйли. На следующий день в газете опубликована была статья «Полиция Мельбурна приютила русского велосипедиста». Она хорошо вписалась в предрождественскую тему.
Гостиница находилась в двух милях от океана. Нужно было проехать мостом через Индейскую реку, чтобы попасть на пляжную косу, по которой бил прибой Атлантики. Севернее видны были пусковые сооружения космического центра на мысе Канаверал. Я впервые за поездку оказался на пляже. Не терпелось погрузиться в волны, несущие привет от старушки;Европы этому континенту. Они накатывались, бурля пенистыми гребнями, на пустынный пляж
, по которому бегали шустрые пташки;зуйки, чудом успевавшие увернуться от волны. Океан вначале не хотел впускать меня в себя и отбрасывал на берег. Приходилось подныривать под накат и следить, чтобы очередная волна не закрутила в водовороте и не выбросила на песок. Когда волна поднимала меня на гребень, становилось жутко приятно оказаться в ее объятии. Но надо было умудриться не быть ею опрокинутым и заверченным: каждая следующая волна была со своим характером и требовала к себе уважения.
Каждый раз, оказавшись в океане, я кожей и конечностями вспоминаю бесчисленных своих предков, выросших в нем и покинувших зачем;то благодать его ради неуютной суши. Когда буду помирать, что маловероятно, попрошу друзей аккуратно меня сжечь и распылить пепел над океаном, чтобы так вернуться в вечную купель.
СОКРОВИЩА
Утром слесарь;водопроводчик мотеля помог мне подкрутить болты велосипеда, и я отправился на юг по шедшей вдоль пляжей дороге 1А1. Ее левая сторона была застроена только двух; и трехэтажными домами; выше постановлением местных властей строить было запрещено, чтобы не закрывать вид на океан. Мне интересно было узнать, чем дышат обитатели этих домов, и вскоре такая возможность представилась. Я остановился сфотографировать почтовый ящик, сделанный в виде Деда Мороза. Узрев меня напротив своего дома, из гаража появился сам хозяин. Он сказал, что только что прочел в газете «Флорида тудэй» статью о моем путешествии и хотел бы выпить со мной по чашке кофе. Его предложение отнюдь не противоречило моим планам, и, оставив велосипед на лужайке, я прошел за хозяином на веранду, с которой открывался вид на безбрежье океана.
Эдвард Кэйс представил мне свою жену Линду, худощавую хромоножку с милой улыбкой. Уголки ее ярко накрашенных губ подковками окаймляли морщины. Она принялась готовить нам бутерброды и традиционный американский кофе без вкуса и запаха, а пока налила мне стакан кока;колы со льдом.
Я попросил Эда рассказать, когда и как он оказался в этих краях. Родился и всю жизнь прожил он на Лонг;Айленде, длиннющем полуострове, тянущемся к востоку от Нью;Йорка. Работал ремонтником вагонов на железной дороге и после 30 лет беспорочной службы в 50 лет вышел на пенсию. Вот уж шесть лет, как они переехали в этот дом, и не собираются менять его на что;то лучшее — здесь нашли они свой рай.
Линда сказала, что занимается торговлей недвижимостью, но насколько я понял, единственной ее сделкой была продажа собственного дома на Лонг;Айленде. Песчаный пляж перед их домом был излюбленным местом кладки яиц морскими черепахами. человеческие обитатели побережья с энтузиазмом помогали службе парков сохранять пляж в первозданности. Существенно, что океанские пляжи здесь находятся под государственной юрисдикцией и не могут быть откуплены в частную собственность. А еще они гордились тем, что в здешних прибрежных водах лежат сокровища шестнадцати испанских галеонов, потерпевших крушение в XVII—XVIII веках. Знаменитый открыв
атель этих сокровищ создал в этих местах музей и прославил их, но всего пару дней назад помер, дожив до 86 лет. Жаль только, что имя его я забыл.
Линда завернула мне в дорогу бутерброды и даже дала термос с кофе, а Эд вернулся к прерванной работе по починке кондиционера. Он пожаловался, что соленый океанский воздух быстро превращает здесь металл в хлам, так что даже гвозди приходится использовать нержавеющие. Да я и сам обратил внимание, что руль велосипеда необычайно быстро покрылся здесь коррозией.
Вскоре я уже проезжал мимо атомной электростанции, вспоминая давний скандал по поводу какой;то аварии на одном из ее блоков, произошедшей задолго до чернобыля и заставившей американцев ужесточить правила безопасности на атомных электростанциях. Южнее открывались пляжи Веро;Бич, где я надеялся найти пристанище.
В полицейском управлении капитан сказал, что здесь существует только одна ночлежка на окраине города, и дал мне ее адрес, однако лишней нашивки у него не было. Затем я решил заехать в мэрию города, чтобы поставить в дневнике штамп и расспросить о местных достопримечательностях.
Поговорив с секретаршей, я вышел на улицу и столкнулся с двумя полицейскими, заявившими, что я уж слишком долго болтаюсь по улицам города и пора мне отсюда убираться. Они потребовали от меня документы, после чего по компьютеру проверили, не совершил ли я каких;либо преступлений. Наиболее агрессивный из них, лощеный усач, предупредил, что если в ближайшие пять минут я отсюда не свалю, то они посадят меня в тюрьму. Идея мне понравилась, и я высказал желание в их тюрьме переночевать. Теперь уже полицейским такая перспектива показалась абсурдной, и они заявили, что их тюрьма не гостиница, сажать меня туда не будут, а при сопротивлении отвезут в тюрьму графства, которая явно в стороне от моего маршрута. Ясно было, что контакта с местной полицией не получилось, и нужно скоренько отсюда валить.
через пару миль я подъехал к ночлежке, где оказалось всего 14 обитателей. Син Флин, ее супервайзер, извинился, что все места заняты и единственное, что он может, это покормить меня ужином. Я присоединился к очереди постояльцев, получил порцию рисовой каши с мясом, кофе и возможность брать со стола пирожных столько, сколько захочешь. Такая роскошь здесь была не каждый день, а только перед Рождеством, но меня это вполне устраивало.
Уже темнело, но хотелось уехать подальше от такой негостеприимной полиции, и решил я крутить педали до следующего городка Форт;Пирс. Дорога не была освещена, однако белая полоса бровки прекрасно выделялась при свете луны. Но фары встречных машин слепили глаза, и я терял эту полосу, то и дело оказываясь на колдобинах обочины. Выезжать же на проезжую часть было опасно, поскольку попутные машины проносились вплотную, даже иногда задевая меня выступающими зеркалами.
Я уже успел обратить внимание, что американские автомобилисты презрительно относятся к велосипедистам. Видимо, срабатывает стерео;тип — если у тебя нет машины, а крутишь ты педали велосипеда, то ты человек неполноценный, не способный даже заработать на покупку собственного автомобиля. Ну и убирайся с дороги!
В полицию Форта;Пирс приехал я к десяти вечера. В приемной сидела черная дежурная, оказавшаяся для меня совершенно бесполезной. Она сообщила, что все ночлежки уже закрыты, да я без нее это знал. Я решил ехать на пляж и устраиваться там на деревянном дебаркадере. Переехав через мост, я свернул направо и поехал вдоль одноэтажных домиков поселка, откуда раздавалась веселая мексиканская песенка «Ла;кукарача» (таракан). Напротив одной из чудом сохранившихся здесь развалюх стояла машина с мигалками, и полицейский заполнял какую;то квитанцию. Потом он вышел из машины и направился к источнику громкой музыки. Его встретила растрепанная дамочка, поддатая и ужасно веселая.
Коп заявил, что от соседей поступила жалоба на шум. Виновница его ответила, что до одиннадцати вечера имеет право на музыку, а было всего без четверти десять. Я подошел познакомиться с веселинкой и полицейским, который очень добродушно с ней разговаривал и просил чуть снизить громкость проигрывателя.
Женщина была белой, а муж ее оказался чернокожим кубинцем. Он пьяно;смущенно улыбался. Узнав, что я русский, женщина достала 5 долларов и сказала, что это деньги на кофе, который я могу купить в соседнем кафе. Мне было не до кофе, ведь главное сейчас устроиться на ночлег. Весли Тэйлор, полицейский, разбиравший всю эту катавасию, посоветовал мне провести ночь на скамейке одного из павильонов дебаркадера. Он обещал, что будет дежурить на этом участке дороги до утра и проследит, чтобы меня никто не трогал. Я разгрузил велосипед, раскатал на скамейке спальник и сразу же вырубился под шум волн.
Разбудили меня крики черных, похожих на скворцов птиц, устроивших скандал на пальме перед павильоном. Зовутся они не очень изящно — майнами. Название это мне легко было запомнить, поскольку в лексиконе такелажников оно означает спуск, а противоположное ему вира — подъем.
Освеженной утренним бризом мозгой я вдруг осознал, что нахожусь в тропиках и на пальмах висят взаправдашние кокосовые орехи, а вокруг порхают настоящие колибри. Здесь другой мир, отличающийся от привычного мне, где есть зима и лето. Здесь же вечное лето. Наверное, и люди должны быть другими.
Самые бессонные из них уже трусцой бежали по дебаркадеру, называемому здесь бордвоком. Я с грудой барахла и велосипедом, прислоненным к скамейке, выглядел несколько необычно для этого района шикарных кондоминиумов и дворцов, отгороженных от мира высокими заборами с автоматизированными воротами и следящими телекамерами.
Мужичок лет под 70 старческой трусцой приблизился ко мне, а я его приветствовал и попросил отдохнуть на скамейке рядом. Бодрячок оказался разговорчивым. Он с удовольствием поведал мне свою жизнь. Звали его Эрни Запате, исполнилось ему 68 лет. Родился в многодетной семье португальских иммигрантов и, получив только начальное образование, устроился работать электриком, так и оттрубил до пенсии. Женат был четыре раза и каждый раз вынужден был при разводе расставаться с частью имущества, так что сейчас палат каменных не имел, а жил в передвижном домике, типа финского.
Последняя жена умерла пять лет назад, и больше жениться он не намеревался, обходясь еженедельными встречами с герл;френд (нет в нашем языке для этого подходящего термина, а слово любовница звучит несколько пошловато). По пятницам ходят они вдвоем танцевать в клуб пенсионеров, а утрами бегают вместе, когда ее не донимает артрит. Дети и внуки живут отдельно, с ними живет и его мать, которой сейчас 94. Она на каждое Рождество присылает ему в конверте 10 долларов. Эрни надеется и сам прожить не меньше, хотя 6 лет назад ему шунтировали сердце. Но он считает, что пошло это ему на пользу, поскольку после операции он бросил курить и пить.
Конечно же, не все сладко и гладко было в его жизни. Десять лет тому назад его сын;наркоман заразился СПИДом и покончил собой. Без отца остались дети, внуки Эрни, живущие теперь с его младшей сестрой. Эрни считает, нужно использовать свой кабуз (вероятно, это голова по;португальски), чтобы быть счастливым. За его бесконечную энергию друзья дали ему кличку зип;зип, вероятно, от названия застежки;молнии (zipper). Он не собирается дальше стареть, счастлив той жизнью, которой сейчас живет, и желает мне того же.
Пока я собирался в дорогу, Эрни пробежал еще один круг, а вернувшись, протянул два доллара на кофе. Наверное, я действительно выглядел бездомным бродягой.
В павильоне, где я провел ночь, не было розетки для бритвы, и я решил по дороге завернуть в проходную у ворот жилого комплекса Океан Вилидж. Двое охранников, Дональд Стюарт и Джо ’артман, были рады мне помочь и отправили мыться в душ при КПП. Распивая вместе с ними кофе с пышками, я неспешно рассказывал о себе и с интересом слушал об их жизни.
Начальнику охраны этого комплекса, Дональду Стюарту, было 73. Во время Второй мировой войны служил он старшиной на авианосцах, потом работал электриком на судостроительной верфи. Выйдя на пенсию, вскоре понял, что не может жить без работы и безделье его прикончит. Из чувства самосохранения и устроился здесь охранником. Дон знает в лицо и по именам большинство из 1400 владельцев этого кондо и рад быть им полезным. Платят ему по 9 долларов в час, да еще к праздникам вручают подарки и конверты с деньгами.
Его напарник, Джо ’артман, был лет на 15 моложе и не столь давно здесь работал. В общем;то, в деньгах он не очень нуждался, получая пенсию за долгую службу в авиации. Продал недавно свою наследственную табачную плантацию в штате Теннесси, и в банке у него было порядка миллиона долларов — жить можно было безбедно. Но ему также хотелось быть полезным людям. Особенно много в этом райском жилом комплексе одиноких старух, богатых, но несчастных оттого, что не с кем пообщаться. Джо регулярно расспрашивает их о жизни и утешает в горестях. Он рассуждает о том, что несчастье человека не в физическом, а в душевном состоянии. Ты можешь быть инвалидом,
но счастливым, если у тебя оптимистическое отношение к себе и окружающим, и быть несчастливым, будучи пышущим здоровьем миллионером. К деньгам у него отношение философское. «Я не хотел бы выиграть миллион и ничего после этого не делать, тунеядство;вать, — сказал он. — Деньги нужно зарабатывать и помогать своим трудом ближним. Я счастлив той жизнью, которой живу. Со школьных лет познакомился я со своей теперешней женой, прожил с ней 40 лет и никогда не было у меня желания ей изменить».
Слушая его, я чувствовал себя закоренелым грешником и эгоцентриком, никогда не имевшим ни нормальной семьи, ни денег. До последней поры я не жил, а выживал. Страсти плотские до сих пор буравят мою седую голову. Но в общении с такими людьми я и сам очищаюсь и понимаю, что все мы живем не вчера и не завтра, а сегодня, и нужно заботиться о людях, оказавшихся рядом с тобой в этом месте и времени.
Узнав, что барахлит руль моего велосипеда и не переключаются скорости, охранники позвонили в велосипедную мастерскую, хозяин которой, Гай Грошанс, предложил подвезти к нему велосипед. Связались они также с местной газетой «Трибун», и вскоре к проходной подъехали репортер с фотографом, чтобы описать, как перед Рождеством местные жители помогают русскому путешественнику.
В ожидании завершения ремонта велосипеда я вышел к океану и решил в него окунуться. Недалече кучковались парнишки с привязанными резинками к лодыжкам досками для серфинга. Они поджидали подходящую волну, шустро гребли, чтобы сравняться со скоростью ее хода, а потом вставали на доску, чтобы несколько секунд нестись на ее гребне. Я знал по себе, как хорошо быть на гребне волны, но, в конечном счете, всегда оказываешься у ее подножья. Ребятки учились нестись с волной.
Вместе с журналистами я съездил в мастерскую, где Гай вручил мне обновленный велосипед с впервые после начала путешествия работающим переключением скоростей. Денег он с меня не взял, да еще подарил универсальный ключ к велосипеду. Дон с Джо завернули мне в дорогу остатки пиццы и просили позвонить или написать, когда завершу маршрут.
Следующей остановкой был город Стюарт, в полицейском управлении которого застал я только сержанта Мартина Якобсона. Мартин даже смог произнести несколько слов по;русски и поведал, что его предки приехали сюда из Белоруссии. В отличие от ирландцев и итальянцев, потомки еврейских иммигрантов редко избирают полицейскую карьеру. Мартин был приятным усато;лысоватым исключением из правила.
По поводу ночлега он посоветовал проехать в епископальную церковь Святой Марии, в которой тем вечером кормили бесплатно всех желающих. Приехав туда, я прицепил велик к столбу и прошел в обширный зал, при входе в который стоял столик для регистрации. Передо мной в очереди расположилась обширнейшая, колышущая жиром молодая негритянка с пятью детьми. Подобных ей в зале было много, и хотелось им посоветовать пореже питаться, даже если это бесплатно.
Регистраторы спрашивали у входящих только имена без фамилий и указывали место за устроенным буквой П столом, где сидело уже порядка сотни человек разнообразных расы, пола и возраста. Большинство нахлебников не выглядели бездомными и, вероятно, пришли сюда, чтобы пообщаться и напитаться халявной жратвой. Вскоре и мне принесли поднос с куском жареной индейки, пирогом и лимонадом с кубиками льда. А мне с детства мама внушала, что жирное и сладкое нужно запивать горячим. В порядке исключения подали мне кипяточку, в который бросил я припасенный мешочек с чаем, коим и насладился.
Можно было просить добавку, но меня больше волновало устройство на ночь. Церковный старейшина мне сказал, что в связи с теплой погодой бездомные могут сами найти место, где можно переспать, и ночлежка для них поэтому сейчас закрыта. Я спросил у соседа;негра, где тот ночует, и он сообщил, что наилучшее место нашел под мостом. Я вспомнил, как в Париже ночевал вместе с клошарами под старинным Новым мостом через Сену. О Париже негр ни
чего не слышал, но предложил вместе устроиться под мостом без названия. Перспектива такой ночевки показалась мне кислой — уж лучше спать на берегу океана, под рокот волн, чем под стук колес над головой. В жизни у нас всегда есть выбор.
При выходе из обеденного зала мне торжественно вручили два бумажных мешочка с рождественскими подарками. Распотрошив их на улице, нашел я мыльно;шампунно;лосьонные принадлежности и зубные щетки. Я всегда болезненно реагирую на намеки, что мне следует почаще мыться и чистить зубы. Места в багаже для этого намека не было, и выбросил
я весь набор в мусорный ящик, тишком.
Насыщенный и одаренный, решил я двинуться по направлению к острову под названием Юпитер (Jupiter Island) и уж там искать ночлег. человек полагает, а бог располагает — не суждено мне было там оказаться. В поселке ’оби зарулил я на запущенную и плохо освещенную бензозаправку, дверь которой была распахнута. Парень лет под 30 наводил внутри порядок. Полки были заставлены старинными банками и коробками, на прилавке стоял бронзовый кассовый аппарат начала века и весы с гирями. Звали хозяина лавки Патриком, и он был счастлив, когда я стал восхищаться этой стариной. Лавка и бензозаправка были открыты в начале века его дедом, но оборудование заправки давно устарело и нужно было вложить большие деньги в его модернизацию. А Патрику хотелось оставить все как есть и даже прикупить старинное оборудование, чтобы открыть здесь музей;лавку. Но не хватало не только денег, но и времени, поскольку трудно было найти более;менее грамотного помощника за шесть долларов в час. Претенденты либо не умели читать и писать, либо не могли справиться с элементарной арифметикой при обслуживании клиентов.
У Патрика был еще лимузинный сервис, и как раз во время нашего разговора он договорился о доставке сюда пассажира из аэропорта Майами. чтобы скрасить время дороги, он предложил меня подбросить. Я не очень был уверен, нужно ли мне ехать в Майами, но шустро прокрутив в башке варианты, решил, что недурственно будет уже оттуда ехать до самой южной точки Флориды Ки;Вест. Мы с Патом развинтили велосипед и засунули его в багажник шикарного лимузина. Пат подрядился за 300 долларов доставить из аэропорта молодого бизнесмена, возвращавшегося, самое удивительное, из деловой поездки в Москву.
За полтора часа дороги мы успели наговориться вдосталь: и о его прародине Ирландии, которую он навещал в прошлом году (мне;то там, кроме пива «Гиннес», ничего не понравилось), и о вреде курения, которое он прекратил пару месяцев назад (а мне пришлось полтора часа вытерпеть без единой затяжки никотина), и о наших семьях. У Патрика было трое своих детей, но думал он взять в семью еще троих приемышей. Мне, продукту и фрукту социализма, странно было слышать о намерении человека осложнить свою жизнь воспитанием чужих детей, да еще, вероятнее всего, черных либо умственно неполноценных. Ведь от нормальных детей родители редко отказываются и не отдают их на воспитание в чужие семьи. Но Пат сказал, что господь учил заботиться о сирых и убогих, и, будучи христианином, он хочет следовать этим заветам. Бог ему в помощь.
Патрик опаздывал к прибытию самолета, поэтому ссадил меня не в центре, а в северной части Майами, самом черном и преступном районе города, по крайней мере так меня Патрик предупредил. Я собрал велик, загрузил багаж и, держа за спиной Полярную звезду, двинулся к центру. С удивлением отметил, что по мере продвижения на юг луна все больше заваливалась налево, против часовой стрелки. Наверное, так ей и положено, а в Австралии она вообще должна быть перевернута вверх ногами.
На перекрестках скучали настоящие или будущие хулиганы и бандиты, мимо просвистывали машины, из которых гремела музыка в гнусном стиле «рэп», пассажиры что;то мне кричали и свистели. Было уже близко к полуночи, и вряд ли я мог найти в полиции помощь по устройству на ночь. Очень не хотелось, но нужно было поскорее искать мотель и останавливаться там, пока меня не пришили или не ограбили. Опасность висела в воздухе, курилась запахом марихуаны и крэка, пахла алкоголем и кокаином, готова была обрушиться из;за угла либо ударить в спину.
В 65 кварталах от центра, на бульваре Бискай, я приметил затрапезный мотель под названием «Дэвис» и решил в нем остановиться, уже заранее горестно ощущая прореху в моем бюджете. Но цена для города оказалась божеской — 33 доллара за ночь, включая налог. В номере была двуспальная кровать со стулом, телевизор, прикрепленный к стене на кронштейне, и заплесневелая ванна. Вместо того чтобы литься сверху, горячая и холодная вода в душе били мне в лицо из кранов, тараканы шустро разбегались по щелям — эта гостиница определенно не была «Вальдорф;Асторией».
ЮЖНЫЙ КРЕСТ
Подлянка была видна невооруженным глазом — за ночь спустила камера заднего колеса. И какая же она молодца, что не подвела раньше, по дороге сюда! У меня была припасена запасная камера, и за час я смог вставить ее под покрышку и надуть — авось не спустит за 150 миль дороги от Майами до Ки;Вест.
Вынужден сознаться, что у меня не было желания заехать в центр Майами и посмотреть его достопримечательности. У этого города нет ни архитектуры, ни истории, если не считать грязную историю убийства там «голубого» дизайнера Версаче другим обезумевшим гомосексуалистом. Пишут еще в справочнике, что название города произошло от индейских слов «Большая Вода» — чрезвычайно интересно?!
Я не стал заезжать в центр, а проследовал по дороге номер 1. Сначала вдоль линии метро, а потом — на автобусную дорогу, шедшую вдоль шоссе. Вероятно, дух города возмутился этаким пренебрежением и решил попридержать меня здесь, чтобы познал я Майами и людей, в нем обитающих. Не успел я проехать и четырех миль от центра, как почувствовал, что обод заднего колеса бьется о колдобины — спустила только что замененная камера. Да и неудивительно, ведь покрышка прогнила и крошилась от старости, любой острый камушек или стекляшка запросто могли пробить и ее, и камеру.
Невозможность двигаться дальше самостоятельно, усталость и неопределенность самого моего существования внезапно обрушились на меня так, что захотелось выть в голос. Неужто придется возвращаться в Нью;Йорк, так и не достигнув Ки;Веста? Да отчего же мне так не везет в этой жизни? что за проклятие висит надо мной и не позволяет жить, как все? Почему нет у меня ни дома, ни семьи, ни любви, ни денег? О Боже, дай мне сил выдюжить, победить слабость духовную, найти свою звезду путеводную!
Отчаяние сменилось злостью на собственную дурость — ведь знал, что камера на ладан дышит, и ничего раньше не предпринимал, на авось надеялся! Если я хотел доехать до цели, необходимо было срочно покупать новую покрышку и ремонтировать камеру. В окрестностях видна была башня пожарки, куда я и решил направиться за помощью.
На звонок ответил дежурный, у которого я попросил разрешения оставить велосипед, пока буду искать покрышку. Он позволил оставить велосипед с вещами в гараже и сказал, что в трех милях севернее по дороге есть магазин «К;март», где продаются велосипеды и запасные части к ним. Надо было поспешать, поскольку магазины в этот предрождественский день закрывались раньше, а в Рождество они не работали. За час я дошел до магазина и облегченно вздохнул, успев перед самым закрытием купить необходимую покрышку.
Уже в темноте вернулся в пожарку, где меня поджидала вся пожарная команда в сборе, состоявшая из пяти мужиков в возрасте от 30 до 50 лет. Прежде всего пригласили они меня отведать ужин, приготовленный дежурным по кухне по кличке Большой Джон. По случаю праздника он поджарил индейку и подал ее в клюквенном соусе, на сладкое были кекс и кофе.
Из пяти пожарных только Большой Джон был курящим, он и вышел со мной покурить, а заодно помочь с заклейкой камеры и заменой покрышки. К собственному удивлению, у меня в рюкзаке оказалась аптечка для ремонта камеры, и мы управились за час. Все опять стало тип;топ, и опять меня все любили, но ехать дальше было поздно и опасно — южнее простирались черные пригороды Майами. По каким;то своим правилам пожарные не могли оставить меня ночевать в помещении, но позволили спать на лестничной площадке пожарной башни.
Пока я устраивался на покой (словечко;то какое грустное), подошел коренастый сержант. Седина только слегка тронула его жгучую шевелюру. Звали его традиционным кубинским именем Роберто. Он не прочь был рассказать о себе. Родители ребенком привезли его в 1962 году из Кубы. Он вырос в Штатах и четыре года отслужил в морской пехоте. Из тех лет он вынес любовь к оружию, автомобилям и особенно мотоциклам. Роберто нравилась служба в пожарке, где платили 25 долларов в час и оставалось достаточно времени, чтобы читать специальные журналы о мотоциклах и практиковаться в прицельном бросании ножа;навахи. Он был единственным кубинцем в окружении белых американцев;пожарных, которые с юмором относились к его произношению и увлечению оружием. Дружил он с негром, который тоже был здесь единственным представителем чернокожих.
Почти до рассвета в соседнем парке веселились перед Рождеством кубинцы, заселявшие эти окрестности, а в пять часов меня разбудила сирена пожарной машины, выезжавшей из гаража по тревоге. Выйдя на улицу размяться и очухаться, я только тогда заметил, что через улицу от пожарного депо застраивался квартал новых домов. что за умники купили этот участок и что за тугоухи должны поселиться в этих домах, чтобы ежедневно и еженощно не слышать пронзительных сирен пожарных машин? Идиоты жили, живут и будут жить на этой земле! И слава богу, а то с кем бы нам сравнивать свою умопомрачительность.
Было утро Рождества ’ристова, и Америка праздновала его с колокольным звоном и молитвами в церквях и у себя дома. Я поздравил моих хозяев с праздником и выпил с ними кофе, после чего они расписались в моем дневнике и пожелали доброго пути. А путь предстоял долгий — еще 146 миль до Ки;Вест. Правда, дорога расстилалась ровно, а подъемы были только на мосты через проливы многочисленных островов Флоридского архипелага. Он гигантской запятой отграничивал пекло Мексиканского залива от прохлады Атлантического океана.
О райских этих островах писал Джек Лондон, когда дрейфовал меж ними на своей яхте. Тогда еще не было здесь мостов, кондоминиумов, «Мак;Дональдсов» и ресторанов с занятным названием «Крокогатор» — гибрид крокодила с аллигатором.
Здесь Эрнест ’емингуэй писал «По ком звонит колокол» и «Снега Килиманджаро», здесь же рыбачил герой его рассказа «Старик и море». Его друг;революционер Фидель Кастро загружал здесь лодки оружием, чтобы плыть на Кубу и свергать режим ненавистного диктатора Батисты. Фиделю самому хотелось диктовать людям, как нужно счастливо жить. Обремененный славой и ужасом предстоящего небытия, великий бородач ’емингуэй застрелился в этом раю.
Самый известный здесь остров миллионеров называется Ки;Вест (Key West), от испорченного испанского названия Остров Костей (Cayo Hueso), а местные жители зовут себя конками, от испанского conchs. Сюда стремятся не только миллионеры, но и авантюристы, желающие побывать в самой южной точке США и полюбоваться самыми фантастическим на земле закатами.
Дорога шла вдоль пляжей и мангровых зарослей, откуда доносился сероводородный запах перегнивших водорослей и рыбы, в изобилии водящейся в водах архипелага. Остановившись, чтобы отмыть соленый пот еще более соленой водой океана, я восхитился, увидев, что рыбак всего за полчаса выловил штук пять больших рыбин, каждой из которых хватило бы на жареху. Он, кстати, осудил мое купание в океане, поскольку многочисленные здесь акулы тоже любят бурливые воды пролива.
Удивительно, как образ жизни бездомного бродяги влияет на ментальность — по дороге я не брезговал подобрать с обочины апельсин и насладиться его кисловатой свежестью или допить содержимое выброшенной бутылки кока;колы. Наверное, и окурки я бы подбирал, если бы кончился запас трубочного табака.
Мимо проносились автомобили, тащившие прицепы с яхтами и катерами, мотоциклисты тарахтели сплоченными группами — все стремились попасть домой к рождественскому ужину. А мне спешить было некуда, все горести и радости мира были со мной.
В город я въехал в кромешной темноте и принялся искать полицейский участок. Проезжая по центральной части города, попал в многочисленные толпы золотой молодежи, осаждавшей бары и рестораны острова. Они принадлежали к особому миру людей, унаследовавших богатство родителей и не обремененных поисками места под солнцем. Здесь полицейские не ездили на машинах, а патрулировали на велосипедах либо пешком. Они с подозрением отнеслись к моей расхристанной внешности, но все;таки разрешили переспать на пляже с условием, что на следующий день я покину пределы этого райского острова.
Ночной пляж был залит лучами солнца, несколько померкшими в лунном отражении. На его краю барахтались в наркотическом безумии китаец с белыми глазами и негритянка с белозубой улыбкой. Я тоже улыбнулся им лучезарно, а потом расстелил спальный мешок и сел в позе лотоса так, чтобы 82;й меридиан рассекал меня на половинки, а 24;я параллель проходила через сердце. черное небо сверкало звездами Млечного Пути, а где;то за горизонтом горел Южный Крест. Там ждала меня Австралия, любовь и надежда! Любимая знала об этом, и вспомнился мне ее стих:
Смертельный путь комет
Был прерван Богом.
Мы встретились...
Но не осколками души.
Перед любовью —
Вечности порогом
С благоговением
На миг застали мы.
Но следуя завещанному Дао
С улыбкой мы осуществляем Да
Кто знает — встретимся ли когда!
АВСТРАЛИЯ ГЛАЗАМИ РУССКОГО,
ИЛИ
ПОчЕМУ ВЕРБЛЮДЫ ТАМ НЕ ПЛЮЮТСЯ
Известно, что благоразумный человек адаптирует себя к окружающему миру. Следовательно, прогресс человечества определяется безумцами.
Джордж Бернард Шоу
НА БОРТУ
В день отлета я зашел попрощаться в автомастерскую около моего дома, где трудяги;механики Сеня и Саша неустанно ремонтировали машины американских империалистов и клепали свои малые, но деньги. На предыдущую экспедицию они подарили мне 100 долларов, а сейчас сделали первую запись в мой полевой журнал: «Толику в день отъезда в далекую Австралию. Верблюды очень уважают русскую душу, не подведи нашего брата». Ну как после такого пожелания не постараться быть лучше, чем ты есть? Могу добавить, что оба были нашими, русскими, евреями, да еще и работягами.
Путешествуя на велосипеде по Флориде пару месяцев назад, я в городишке Мельбурн был встречен с особым гостеприимством. Поэтому и решил начать путешествие по Австралии также с Мельбурна, столицы штата Виктория. Туда и должен был доставить меня самолет компании «Юнайтед».
Предполагалось, что по дороге из Нью;Йорка самолет сделает посадку в Сан;Франциско, но почему;то оказался он в Лос;Анжелесе. Нас высадили и отправили на ночевку в гостиницу «Краун Плаза». Каждому застрявшему на сутки в Лос;Анжелесе, в утешение, компания «Юнайтед» выписала чек на 400 долларов. Я очень даже не возражал за 400 долларов провести сутки в шикарной гостинице с заранее оплаченными завтраком, обедом и ужином.
От нечего делать я большую часть времени провел в ресторане, питаясь впрок, ведь я не знал, где и с кем я буду питаться в Австралии. В ресторане был так называемый шведский стол, состоявший из супов, вторых блюд, салатов и сладкого. На поднос можно было накладывать сколько угодно еды, правда, даже в ресторане курить запрещали. чтобы выкурить трубку за чашкой кофе, приходилось выбираться в вестибюль. Курящих действительно было немного, и чувствовал я себя последним курительным могиканином. И это в стране, где изобрели курение, которое дало миру больше удовольствия, чем китайский порох. Нет, не брошу курить назло всем этим филистерам и ратователям за правильный образ жизни, считающим, что они лучше меня знают, как жить. Я всегда следовал лозунгу: «Курить не брошу, но пить я буду».
Потягивая трубку, я думал о том, что в Австралии у меня нет ни друзей, ни знакомых, но и врагов также нет еще, что утешительно. Нет даже планов, с чего начинать путешествие и где его заканчивать. Летел я в Австралию, чтобы проехать по ней на верблюдах, хотя о них у меня было смутное представление. Конечно, знал, что существуют одногорбые верблюды, называемые дромадерами, а также двугорбые — бактрианы. Я знал, что в 60;х годах прошлого века дромадеров завезли в Австралию, чтобы использовать их при строительстве телеграфных линий, а также для географических экспедиций через континент.
После того как на смену верблюдам появились железные дороги и автомобили, эти горбатые корабли пустыни были списаны за ненадобностью. Используют их для развлечения туристов, но большинство одичало, и по пустыням континента бродит около 30 000 неприкаянных верблюдов. Вот я и собирался поймать парочку таких «неприкаянцев» и начать маршрут по дорогам Зеленого континента. Как я это буду делать и где — у меня не было представления; авось, кривая вывезет.
К вечеру я вернулся в аэропорт и пристроился в конец очереди пассажиров, вылетавших в Новую Зеландию и Австралию. Обычно я захожу в салон последним в надежде найти несколько пустых кресел в ряд, чтобы устроить поперек них удобную постельку. Но самолет оказался забитым до предела, и пришлось мне втиснуться между двумя продавцами компьютеров, Джефом и Блэром, летевшим с какой;то конференции. Ну, прямо;таки Бог мне их послал. Мне позарез нужен был лап топ, портативный компьютер, чтобы в экспедиции начать книгу об Австралии. А Джеф как раз собирался обновлять свое оборудование. Работал он на крупную компанию, для которой ничего не стоило пожертвовать старенький компьютер русскому путешественнику. Джеф обещал поговорить с президентом и считал, что у того возражений не будет.
А у меня голова кружится, поскольку сбывается мечта о стране, где начнется у меня новая жизнь. Начало;то какое великолепное — уже первый австралиец оказался столь любезным и щедрым. Правда, несколько насторожило меня его послание в моем полевом журнале: «Дорогой Анатолий, если ты такой необычный, то кто же мы такие? Подчас я считаю, что все мы ординарны. Желаю лучших времен». Тон пожелания был сдержанным, и клокотала в нем еще какая;то невысказанная мысль. Тем не менее Джеф обещал связаться со мной в Мельбурне. (Не свяжется, не ответит на мои телефонные звонки, проигнорирует.)
По нынешним временам, сколько бы ни длился полет, авиакомпании запрещают курить на борту самолета, и в сортире установили датчики с грозным предупреждением, что попытки их сломать или заклеить лентой могут привести к штрафу в 2000 долларов. Ну что ж — Господь терпел и нам велел. Но бесит меня, что некурящее большинство решило, что мы, курильщики, можем и потерпеть несколько часов без никотина. Но терпеть;то пришлось пятнадцать часов полета до посадки в столице Новой Зелан;
дии Окленде.
Большинство пассажиров оказались школьниками и студентами колледжей. Они возвращались на родину после каникул в Европе и Америке. У этих антиподов все наоборот, и летние каникулы приходятся на декабрь и январь.
У меня вошло в традицию показывать полевой журнал командам самолетов, на которых я летаю, с просьбой в нем расписаться. И на сей раз я получил пожелания от команды рейса 841. Стюардесса Кэрол МакЛаклин записала: «Счастья тебе, Анатолий, в приключениях. Наша планета богом благословенна. Тебе повезло жить так, чтобы видеть ее великолепие».
Стиль пожелания первого офицера Джона Дника был более деловым: «Мы приближаемся к Таити в южной части Тихого океана, и будем пролетать над островом Рана Тонга, севернее тропика Рака. Летим на высоте
35000 футов, скорость 487 узлов, скорость на земле 540 миль в час. При взлете скорость была 210 миль в час. Наш вес при взлете был 874 000 фунтов. Новая Зеландия прекрасна, всего тебе доброго».
Под крыльями простиралось бесконечное пространство Тихого океана, сливавшегося на горизонте с голубым небом. Во времена капитана Кука плавание от Англии до Австралии занимало полгода, а сейчас туда иначе как самолетом не попадешь. Нужно иметь много денег, чтобы приплыть туда на круизном корабле или собственной яхте. Я бы, конечно же, выбрал транспорт помедленнее. А здесь мы летели навстречу земному вращению, пересекая параллели и меридианы. Таким образом и потеряли целый день — вылетели 24, а прилетали 26 января.
Самолет планировал над зелеными горами и архипелагом необитаемых островов Новой Зеландии, а я прилип к окну и впитывал эту экзотику. Сердце радостно прыгало, а мозга сама с собой разговаривала: неужто мне привелось увидеть страну, о которой читал я в детстве. Наверное, впервые я прочел о ней в описании путешествий Джеймса Кука, а потом в «Детях капитана Гранта» Жюля Верна. Страна эта оставалась загадочной, и я надеялся побывать там после экспедиции по Австралии.
Самолет приземлился в столице Новой Зеландии Окленде. Город этот оказался значительно гостеприимнее, чем Лос;Анжелес или Нью;Йорк — в аэропорту оказался зал для курильщиков. Я смог наконец;то затянуться трубкой, набитой любимым табаком «Кэвендиш».
Моим соседом оказался парень лет 35, куривший сигару. Звали его Питером, и летел он к невесте в Аделаиду. Он встретился с ней в маленьком городке на западе Канады, где работал корреспондентом местной газеты. Питер мгновенно влюбился в загорелую австралийку, жившую где;то на другой стороне планеты. Любовь его особенно буйно расцвела после того, как Питер узнал, что ее папа поставляет в Канаду сотни тысяч тонн мороженой говядины. Отец прелестницы пригласил Питера в Австралию погостить и сравнить ее с Канадой. Ему не хотелось, чтобы дочь отправлялась жить в далекую и холодную Канаду. Питер и сам подумывал после женитьбы покончить с интересной, но нищей жизнью газетчика и заняться производством и продажей скота.
Полет от Окленда до Мельбурна длился всего три часа, и я не успел помучиться никотиновым голоданием. Летели мы над неслыханным Тасманским морем, разделявшим Новую Зеландию и Австралию. Капитан Кук вначале описал Новую Зеландию, где местные жители маори изрядно попортили ему нервы. Они не хотели общаться с пришельцами и принимать убогие их подарки, состоявшие из бисера, зеркал и ножей. Австралийские аборигены оказались благожелательнее к белым пришельцам, хотя были вначале столь шокированы видом зашедших в залив парусников, что не могли поверить в реальность их существования. Мореходы были удивлены тем, что рыбачившие аборигены просто не обращали внимания на их суда, считая их призрачными видениями, приплывшими из другого, нереального мира. Ведь и наш мозг не может воспринять существование потустороннего мира — привидения толкутся между нами, а мы их в упор не видим.
МЕЛХБУРН
Служительница таможни, увидев перо на моей шляпе, приказала следовать в зал для досмотра багажа, при этом она заявила, что ввоз на Зеленый континент иностранных перьев воспрещен. Таможенники потребовали мою декларацию, а потом решили покопаться в багаже, состоявшем из сумки и рюкзака. Когда один из них с видом победителя выудил из моей сумки кольцо копченой польской колбасы, покрытой плесенью, я, можно сказать, схватился за голову. Я совсем забыл, что купил ее в день отъезда в польском колбасном магазине Нью;Йорка. В дороге кормили и поили многократно, и, естественно, забыл я совсем об этой заначке.
Таможенник протянул мне эту вонючую и замшелую колбасу, уличавшую в попытке нелегального ввоза продуктов питания. Коснувшись колбасы, я с возмущением бросил ее на белый кафельный пол, как бы заявляя, что никакого отношения к этой бацилле не имею. Отпираться было бесполезно, и единственной моей защитой было состояние этого польского продукта, лежавшего на полу, словно свернувшаяся кольцом змея, издающая непотребный запах. Мои противники, вероятно, понимали, что вряд ли я собирался ею питаться в Австралии, но гнусная улика была налицо. Как известно, любой хороший, да и плохой поступок должен быть наказан, ну и решили они меня наказать штрафом в 110 долларов. Если же я не согласен платить, то назначался срок слушания дела, когда я могу перед судьей указать резоны своей невиновности. Я знал, что судьи, как правило, становятся на сторону государства, поскольку сами являются частью бюрократической системы. Скрипя оставшимися зубами и протезами, заплатил я штраф и наконец;то оказался на земле моей мечты. ’орошенькое начало!
Автобус вез меня на центральную станцию, и я с удивлением отметил немногочисленность машин на дорогах, хотя для меня этот вторник 26 января был обычным днем. Шофер разъяснил, что в этот день вся Австралия празднует 211;ю годовщину высадки на эту землю в 1788 году Первого Британского флота под командованием генерал;губернатора Артура Филлипа.
Британия к тому времени потеряла колонию в Северной Америке и решила осваивать континент, который был открыт в 1770 году капитаном Куком. Правительство решило не казнить преступников, а отсылать их сюда, чтобы тяжким трудом зарабатывали они свободу. Кроме преступников с первым флотом прибыли лоялисты, т. е. люди, которые во время войны за независимость США оставались верными Британской Короне. Тогда они потеряли собственность, будучи выброшенными из ставших независимыми Соединенных Штатов. Вот и решило британское правительство вознаградить их землей за тридевять земель, внизу и под земным шаром (Down and under — так иногда называют свою страну австралийцы.). На берег тогда высадилось 548 мужчин и 188 женщин. Большинство были английского и шотландского происхождения, но были также немцы, скандинавы, черные и белые американцы и удивительно много евреев. Высадились они на практически необитаемую землю, поскольку коренного населения, аборигенов, на этом континенте было тогда не более 800 тысяч. Да и сами аборигены прибыли сюда с севера всего за несколько десятков тысяч лет до белых иммигрантов. А теперь вот и я ступал по этой земле.
Сдав багаж в камеру хранения, отправился я осматривать и обнюхивать абсолютно незнакомую страну и людей, ее заселявших. Правда, было это нелегко и даже опасно, поскольку не привык я к левостороннему движению и, переходя улицы, высматривал опасность слева, когда нужно было смотреть направо. Автомобилисты возмущенно жали на клаксоны (слово;то какое красивое) или показывали мне средний палец — этот международный жест презрения недавно освоили и наши русские водители, так что постепенно входим и мы в мировое сообщество.
Я решил объехать центр города трамваем, похожим на своих собратьев в Петербурге. Разница была в том, что здесь проезд был бесплатным. Записанный на магнитофон голос экскурсовода с британским акцентом давал информацию по поводу архитектуры и истории зданий, находившихся рядом с остановкой. Вначале я думал, что комментарии дает водитель трамвая, но вскорости убедился, что тюрбаноносцы;сикхи либо миниатюрные китае;вьетнамо;таиландцы, работавшие водителями трамваев, не могли говорить с типично британским акцентом.
Выйдя на остановке Фландерс стрит, я оказался в толпах разодетых и нафурыченных горожан, праздновавших День Австралии. Невооруженным глазом было видно, что большинство толпы составляли иммигранты сотен национальностей, которые покинули свою родину в надежде поиметь в этой стране побольше денег. Естественно, большинство их были из стран Азии и Африки, где население размножилось до такой степени, что начали они друг друга изничтожать. Тутси убивают хуту, красные кхмеры — белых, вьетнамские коммунисты — антикоммунистов, ну а в Европе сербы делают разборку с боснийцами и албанцами. Все они горят желанием пересечь океан и оказаться в Америке либо Австралии.
Принудительным путем в США были завезены черные узники из Африки, и теперь их потомки требуют компенсацию за моральный ущерб. В США неграм следует молить бога за везуху привезения их с черного континента. Африканцы с завистью смотрят на чернокожих граждан США и любыми путями пытаются сами туда перебраться.
В отличие от американских негров потомки принудительно ввезенных в Австралию белых гордятся своим прошлым и тщательно разыскивают в своем генеалогическом древе хотя бы завалящего вора или убийцу. За 50 с хвостиком лет существования Австралии в качестве каторги народов сюда завезли порядка 80 000 преступников. Они и их потомки создали тяжким трудом, в муках и страданиях эту страну. О них поэтесса Мэри Гилмор написала следующие строки:
Я — прародитель
Ботани;Бей,
Ломит в костях
На склоне дней.
Я в старину
Вздымал целину,
чтоб вы имели
Свою страну.
Я — каторжанин
Собрат беды,
Смотрите — всюду
Мои следы.
Леса я валил
И пути торил,
Под бешеным солнцем
Колодцы рыл.
Скалы дробил,
Кандалами звеня,
Нация встала из;за меня!
Под ласковым солнцем
Ботани;Бей
Косточки греет
На склоне дней
Старый;старый
Ворчун, нелюдим...
Позор тому,
Кто гнушается им!
Пер. А. Сергеева
Мельбурн был основан всего 150 лет назад выходцами с острова Тасмания и так шустро развивался, что в 1956 году получил право принимать у себя гостей Всемирной спортивной Олимпиады. Его соперник, город Сидней, только к 2000 году добился права олимпийского города.
Город чудесно спланирован, с широкими улицами и проспектами, не обезличенными, как в Нью;Йорке, лишь номерами, а названными в честь героев и жертв освоения континента. А протекающая через город река названа замечательно — Ярра. Этакая яростная Ярра!
По случаю праздника на главной улице была развернута ярмарка, со стендов продавались жрачка и сувениры, мало чем отличавшиеся от подобных в США и тоже сделанные в Гонконге либо Китае. Даже единственное гениальное изобретение коренных австралийцев — бумеранг — тоже теперь производится в пластиковом исполнении китайцами. Правда, мне кажется, что изобретатель бумеранга был закоренелым пессимистом и лентяем, который считал, что в большинстве случаев бумеранг зверя или птицу не поразит и вернется в руки метателя. Не нужно будет ему куда;то бежать и подбирать это кривое оружие коренных мазил.
Я продирался через толпу, поглощавшую сахарную вату, гамбургеры, хот;доги и прочие изобретения американской цивилизации, у самого;то что;то по устам текло, но в рот не попадало. Набережная реки Ярры была застроена комплексами магазинов и казино, столики кафе были выставлены на улицу, и обладатели австралийских долларов наслаждались терпкой горечью кофе;экспрессо и холодной сладостью мороженого. Услышав русскую речь, я подошел к столику, за которым сидели три пары иммигрантов из местечек Белоруссии и Украины. Как и большинство иммигрантов из бывшего СССР, они недурно здесь устроились, поскольку на родине приобрели столь нужные для Австралии профессии инженеров и компьютерщиков.
Я уже в США успел отметить, что еврейская эмиграция 1970;х, 80;х годов была преимущественно московской и ленинградской, а также из столиц республик. В 90;е годы стронулись с мест и местечковые евреи, которых, наконец, «достал» всеобщий развал.
Я попытался разговорить этих кофепийц на предмет моего предстоящего путешествия по Австралии, но они настолько были заняты обустройством, что ничего не знали ни о верблюдах, ни о дорогах этого континента. Вероятно, звучал я для них каким;то придурком из другого мира.
Приближался вечер, и нужно было искать какое;то пристанище. Прохожий посоветовал переночевать в дешевой студенческой гостинице, где с меня взяли 24 доллара, это было по;божески, если еще учесть, что предоставили мне отдельный номер. Соседями оказались путешествовавшие по миру скандинавские студенты, которые почему;то не пили водку и не курили. Они принадлежали другому миру и другому времени, и не было у нас ничего общего, кроме этой ночлежки.
Поутру я зашел в соседнюю ночлежку для бездомных, где кроме пристанища предоставляли трехразовую кормежку и брали за все про все 10 долларов в сутки. Услышав мою историю и узнав, что не было у меня в этой стране никакого дохода, работники ночлежки обещали поселить меня на пару недель и бесплатно. Занеся вещи в номер, отправился я познавать город.
Прежде всего мне нужно было посетить полицейское управление Мельбурна, чтобы передать его представителям послание и нашивки полиции города Мельбурна в штате Флорида. Я посетил его в предыдущей поездке на велосипеде из Нью;Йорка во Флориду. Но никого в этой бюрократической системе не интересовало, что их братья по оружию в США хотели сказать соратникам в Австралии. Мне с трудом удалось узнать от них телефон и адрес конной полиции Мельбурна.
Район города южнее реки Ярра интенсивно застраивается многоэтажными зданиями для офисов и жилья, прокладывается новая магистраль, город строится и дыбится. Этот строительный бум я наблюдал в дальнейшем в Сиднее и Брисбене. Он был связан с приближающейся Всемирной Олимпиадой, мероприятия которой состоятся не только в Сиднее, но и в других крупных городах Австралии.
Посреди этого строительного бума и затерялись конюшни городской полиции. Начальником подразделения был сержант Вильямс, встретивший меня подозрительно, поскольку не знал, что я от него хочу. А мне всего лишь были нужны номера телефонов местных владельцев ферм, где разводили лошадей;тяжеловозов или верблюдов. Пока он обзванивал фермеров, его помощница по имени Анита вызвала меня в каптерку, где предложила стакан воды из холодильника. Избалованный гостеприимством американских полицейских, принимавших меня с чаем;кофе и даже с пивом, я ошарашенно хлебал пустую водичку.
Из праздного любопытства я спросил, отчего они так тщательно скрывают свое местонахождение. Барышня объяснила, что конная полиция опасается, что террористы вздумают поджечь конюшню с 30 лошадьми. Дело в том, что конная полиция часто используется для усмирения и регулирования демонстраций.
Не нашел сержант нужных мне телефонов любителей верблюдов, да, похоже, не очень;то и искал. Я не ожидал столь прохладного к себе отношения, в США конная полиция была значительно гостеприимнее. Сержант с удовольствием попрощался в надежде никогда больше меня не видеть.
Я решил приучаться к предстоящим суровым условиям путешествия по континенту и не пользоваться общественным транспортом. Полчаса мне потребовалось, чтобы дойти до ботанического сада, где наконец;то увидел деревья и кустарники, о которых только читал в книгах об Австралии. В ошалении бродил я по аллеям сада, пытаясь воспринять экзотику этого континента. На ветвях незнакомых деревьев делали выкрутасы попугаи и всевозможные какаду, а деревья по мощи и объему ствола и кроны во много раз превосходили знакомые мне дубы либо секвойи. Заросли мангров или бамбука содержали абсолютно незнакомую флору, не говоря уж о фауне.
Эти британские империалисты в середине прошлого века взяли за правило основывать в колониях ботанические и зоологические сады, примыкавшие к губернаторским резиденциям, построенным в пышно;изощренном или изощренно;пышном викторианском стиле, расцветшем в годы правления королевы Виктории (1837—1901). Центр Мельбурна планировался и строился в XIX веке, и его широкие проспекты напомнили мне Петербург с его дворцами классического стиля вдоль Невы и Невского проспекта. Мельбурн также сохранил свою классику, несмотря на мощный напор модернистской архитектуры.
Продолжая параллели, хочу добавить, что в XIX веке Британская империя достигла пика своего могущества, как и Российская империя. В годы правления королевы Виктории происходило интенсивное познание и освоение Австралии. Снаряжались географические экспедиции, за которыми следовали поселенцы с овцами и прочей скотиной. Жизнь первопроходцев была героической и часто трагической.
Молодая страна нуждалась в героях, а, как известно, лучше всего создавать легенды, когда герои мертвы. Центральная улица Мельбурна украшена памятником Роберту Берку и Вильяму Вилсу, впервые пересекшим континент с юга на север и погибшим от истощения на обратном пути. На высоком пьедестале высечен в граните глава экспедиции, бородатый Берк, поддерживающий мощной дланью изнемогающего младшего партнера Вилса. Естественно, смотрит герой за горизонт, в будущее, он предназначен служить примером для будущих поколений австралийцев.
Меня заинтересовала история этой экспедиции тем, что для ее осуществления правительство штата Виктория специально закупило в Индии 24 верблюда. Роберт Берк абсолютно не был готов для роли руководителя, хотя и прослужил многие годы офицером, а позднее полицейским. Натурой он был поэтической и был влюблен в оперную певицу Джулию Мэтьюс. Для покорения ее сердца необходим ему был подвиг, и судьба ему такую возможность подкинула.
Берку удалось пересечь континент и достичь северного побережья Австралии. Обратный же путь превратился в серию неудач и неправильных решений руководителя экспедиции. Он истощился прежде всего морально, а потом уж физически.
Берк с партнерами Вилсом и Кингом вернулись через четыре месяца на базу и нашли там небольшой запас продуктов и записку, что группа поддержки покинула базу всего за девять часов до их возвращения. Участники экспедиции не знали, как выживать в полупустыне, не умели рыбачить и охотиться. Аборигены для них были дикарями, готовыми в любую минуту напасть и отобрать остатки пищи. Когда однажды они приблизились к Берку с намерением предложить ему пищу, он выхватил саблю и бросился в наступление. Этот горемыка распустил свою команду на подножные корма, на которых, кстати, питалось и выживало коренное население.
Берк и его помощник Вилс решили умереть от истощения, обороняясь от помощи местного населения. Третий участник экспедиции, Кинг, решил не сдаваться, а выжить, и присоединился к племени аборигенов, которое его и выходило. Когда через несколько месяцев в тот район пришла спасательная экспедиция, она нашла останки Берка и Вилса, погибших от истощения духа и тела, Кинг же при виде белых сотоварищей скоренько оклемался и рассказал журналистам историю трагедии морального разложения Берка.
через несколько лет правительство штата Виктория решило воздвигнуть монумент героям эпопеи. Живой Кинг, который продолжал пьянствовать и менять женщин, не годился для роли героя, хотя он был единственным из трех, который того заслуживал. Кинга решили памятника лишить, да еще пригрозили прищучить, если скажет что;то непотребное о бывших соратниках. На пьедестале ему места не оказалось, но, несомненно, был он значительно более героичен, чем его начальники, решившие помереть в одночасье.
Фальшивым героям установлены памятники не только в этой стране или у нас в России, но и во всех странах мира. Герои всегда фальшивы.
Южнее реки Ярра построен новый культурный центр с картинной галереей и театрами. Венчает его ажурная телебашня, имитирующая Эйфелеву башню в Париже. Центр искусств, включающий картинную галерею и театры, замечателен использованием воды как декорации архитектурного ансамбля. Фасад здания состоит из двухслойных стеклянных блоков, между которыми течет вода, которая оживляет структуру, подвешивает ее в пространстве.
За водяной стеной раскинулись залы современного искусства белых и черных художников Австралии. Искусство белых модернистов мне было понятно — их картины отражали деятельность корки либо подкорки с гипофизом их воспаленного мозга.
С аборигенным искусством было сложнее, поскольку кураторы галереи хотели вычленить оригинальность их взгляда на окружающий мир. ’удожники;аборигены не имели права на эксперименты и должны были сохранять традиционный подход в отображении окружавшего мира. Они рисовали на коре либо камнях, причем их микрокосм был чрезвычайно ограничен, хотя и оригинален. Конечно же, интеллект аборигенов был и остается весьма ограничен, но для художественного таланта интеллект иногда помеха.
Поэтому пару десятков лет назад правительственные чиновники решили стимулировать творческий потенциал аборигенов и принялись скупать все, что аборигены ухитрились изобразить на бумаге, холсте либо навалять в глине. Почти все поделки объявлялись шедеврами и только чрезвычайно ленивые не стали художниками. Но поскольку в большинстве аборигены чрезвычайно ленивы, то и остались они бедными.
Теперь музеи Австралии, а также других стран, ломятся от этих самобытных шедевров, смысл либо бессмыслицу которых пытаются расшифровать назначенные для этого искусствоведы.
ОЗАНАМ
Я поселился в ночлежке для бездомных, принадлежавшей католическому благотворительному обществу Святого Винсента. Основано оно было в 1835 году в Париже Фредериком Озанамом, благородным идеалистом, верившим в необходимость дать каждому человеку кусок хлеба и крышу над головой. Деятельность общества посвящена призрению и уходу за бездомными. Отделения его открыты в 125 странах и финансируются этим благотворительным фондом, а также государством.
При ночлежке построили часовню, куда можно было явиться в любое время для молитвы, но я ни разу не видел там молящихся. Большинство персонала не были католиками, да и бездомные были протестантского вероисповедания. За все время пребывания там я не видел священника, который пытался бы направить тамошних грешников на путь истинный. Единственным признаком того, что ночлежка принадлежала религиозному обществу, была трансляция по утрам записи молитвы, но никто при этом не удосуживался даже перекреститься или встать. чтобы не быть белой вороной, я тоже решил не молиться перед трапезой.
Кормили нас три раза в день, и разрешалось брать неограниченное число добавок. Поздно вечером к чаю или кофе выдавали еще сладкое, а также фрукты. Я никогда в жизни не питался столь обильно и разнообразно.
Постояльцев было около пятидесяти мужиков, причем в самом цветущем возрасте от 30 до 50 лет. В Австралии месячное пособие по безработице или по инвалидности составляет порядка 700 долларов. Из этой суммы у постояльцев удерживалось ежесуточно 10 долларов, остальные деньги они тратили на табак и выпивку. Цены на сигареты здесь в несколько раз превосходят американские, поэтому большинство курильщиков покупают табак и делают самокрутки. Этому искусству мне пришлось обучиться после того, как украли мой трубочный табак, привезенный из США.
После завтрака курильщики вываливали на веранду с чашками кофе и следовал ритуал сворачивания сигарет. Обычно моим соседом оказывался Кевин Вайтхэд, мужик моих лет с благородной седой головой и аристократическими манерами. Я так и не понял, по какой специальности он раньше работал, но последние десять лет он жил на пенсию по инвалидности.
При нем всегда был мобильный телефон, по которому, по идее, он мог звонить или получать звонки, но за все время моего там нахождения я
так и не услышал ни одного звонка Кевину. Сам же он звонил по обыч;
ному телефону.
Такие телефоны были у многих постояльцев, и так же они ими не пользовались. Вероятно, они были предназначены показать окружающим значительность и занятость телефоновладельца, поднять его социальный статус. Подобных отелефоненных мальчиков я встречал на центральных улицах Питера. Они шли и разговаривали, разговаривали и разговаривали. После кризиса августа 1998 года они с улиц исчезли, а сейчас опять появляются.
Мне бы очень сгодилась подобная телефонная штучка при путешествии по Австралии. Я даже написал заявки с просьбой о спонсорстве в пару телекоммуникационных компаний, но получил он них «отлуп». Обращался я также в другие компании, но результат был аналогичным. Еще по опыту путешествия на лошади с телегой по дорогам США я с грустью убедился, что не умею себя продавать, как бы ни хотел, оказывается, это великое искусство.
Кевин и его друг Джо успели в молодости повоевать во Вьетнаме в составе австралийского экспедиционного корпуса и с удовольствием вспоминали те времена. Каждый раз, когда на крышу соседнего госпиталя приземлялся вертолет, они вскакивали и приветственно ему махали. Оказывается, эта привычка у них сохранилась со времен Вьетнама — ведь прилет вертолета на базу означал возможность получения свежей почты и продуктов. Кроме того, запах вертолетного топлива был для солдат еще и возбуждающим наркотиком.
Меня поселили в комнате на двоих, хотя большинство постояльцев жили в отдельных комнатах. Можно было уходить и возвращаться в ночлежку, когда вздумается, но большинство жильцов никуда не ходило. Они днями колбасились по внутреннему дворику либо смотрели телевизор. Бесплатными были пять каналов телевидения, по содержанию американские, причем многие передачи и транслировались из США. Вся эта гнусь типа «Розанны», «Монтела», «Рики Лейк», «Джерри Спрингера» и пр. лилась с экранов ежедневно, правда, местные суррогаты были еще более непотребны и скучны.
На экранах происходила также борьба английского и американского телевидения за влияние на ментальность австралийцев, но английские фильмы или программы были хуже и скучнее американских.
Австралийцы унаследовали от английских колонизаторов игру в крикет, более вялой и нединамичной игры я и не знаю. Но австралийцы часами могут смотреть, как мужики, вооруженные подобием скалок, отбивают брошенные им мячи, а потом куда;то лениво бегут.
Казалось бы, не может быть более скучной игры, но есть она, и называется крокет. Мужики там вооружены деревянными молотками и бьют по шарам, загоняя их в проволочные ворота.
Национальной игрой здесь считается ручно;ножной футбол, что;то среднее между регби и американским футболом. Во время матчей вся Австралия прилипает к экранам телевизоров. Я тоже попытался следить за этой игрой, но вскоре отлип, поскольку не люблю смотреть чужие игры и предпочитаю сам во что;то играть.
В последние годы я обнаружил, что обладаю еще способностью строить фразы и помещать их в последовательности, необходимой для написания книг. Так неожиданно для себя я сделался писателем. Как тот самый чукча из анекдота: чукча не читатель, чукча писатель.
Встретил я среди постояльцев себе подобного писателя, и звали его Дэвид. Было ему лет 27 и приехал он в Мельбурн из Сиднея. Строительная фирма, где Дэвид работал плотником, обанкротилась и не заплатила ему зарплату, вот и оказался он без денег и жилья. В ночлежке решил он пожить пару месяцев и написать книжку о своих приключениях в Австралии и Англии. В Англию переехали его родители, но Дэвиду не захотелось жить в маленькой и перенаселенной стране.
Парень писал свои воспоминания каждый день и даже показал мне рукопись. Я обратил внимание, что орфографию и грамматику английского языка он знает хуже меня. Это его не смущало, поскольку Дэвид собирался продиктовать текст рукописи на компьютер, который должен был исправить все ошибки и выдать откорректированный конечный вариант. Я слышал о существовании подобных программ, но сомневался, что безграмотный человек может сделаться писателем посредством модерновой технологии. Дэвид продолжал писать, но и я не отставал, и тоже надеялся, что кто;нибудь поправит мой английский язык.
Очень нравилось общаться и с Питером. Ему было лет 25. Высокий, крепко сложенный, поглаживающий пышные усы, предназначенные скрыть отсутствие зубов, которые ему пообещали восстановить через три месяца и за счет государства. Он поглаживал усы после редких утешительных фраз, которые произносил, выслушивая соседей, жалующихся на жизнь. К нему все тянулись, поскольку он умел слушать и знал, как помочь людям. Я вначале никак не мог понять, как такой крепкий парень может быть на пенсии. Питер рассказал мне, что всю жизнь страдает эпилепсией и вынужден ежедневно принимать кучу таблеток, предотвращающих припадки, но тормозящих его реакции. Питер жил здесь уже три месяца в ожидании отдельной квартиры, предоставляемой государством подобным инвалидам. Я так и не понял, почему Питер не мог трудиться разнорабочим на стройке либо дворником, но подобных ему здесь было множество.
Давним постояльцем убежища был также Марк, антипод Питера. Марк, средних лет, жилистый, был похож на управляемую изнутри каким;то чертиком марионетку. Он не мог ни сидеть, ни стоять спокойно, всегда спешил, сам не зная куда. Остроконечная бороденка с усиками и запавшие черные глазищи придавали ему мефистофельский облик. Дни он посвящал жратве и поискам курева. Когда ему не удавалось стрельнуть сигарету у курильщиков, он собирал по двору чинарики и мастерил из них самокрутки. Марк панически боялся быть вышвырнутым из этого царства халявы и безделья. Когда же его предупредили, что через неделю ему нужно будет освободить комнату, Марк принялся носиться по коридорам ночлежки и кричать, что его хотят сжить со света. Он довел себя до исступления и принялся пинать мусорные корзины в углах, что наделало много шума, но не укротило его ярость. В конце концов он со всей силы пнул железобетонную колонну и завизжал от боли и бессилия загнанного в угол зверя. Немедля приехала «скорая помощь» и увезла его в больницу, чтобы поставить гипс на переломанную ступню. Вернулся Марк из больницы через несколько часов на костылях и с видом победителя — доктора выписали ему справку об инвалидности на пару месяцев. Теперь ему даже не нужно было стоять в очереди на раздачу — пищу ему подавали в комнату, ну а за добавкой он и сам ковылял. Марку нравилось быть неполноценным, он напомнил мне себя в детские годы, когда во время болезни мама ухаживала за мной и переставала ругать за непослушание.
Парочка ребят лет по 18 держалась вместе, они были хроническими наркоманами. Днями дремали эти длинноволосые существа в креслах перед телевизором, отрываясь от экрана только для приема и эвакуации пищи, а также для собирания окурков. Дважды в месяц, по четвергам, они получали от государства чек на 320 долларов. К вечеру они успевали купить марихуану, которую курили, запершись у себя в комнате. Выйдя наружу, они преображались в общительных идиотов, которые пытались со мной разговаривать, но было непонятно, что они хотели сказать. Веселье длилось пару дней, пока у них были деньги на наркотики, а потом они опять погружались в сомнамбулическое состояние. Жалко и страшно было смотреть на этих зомби, оживавших только по принятии очередной порции смертельного яда.
А лысенький и пухленький от изобильной пищи Феликс осторожненько носил свой животик по коридорам ночлежки, тихонько затаивался в кресле перед телевизором и онанировал на красивых барышень, ведущих программы, на улицу он никогда не выходил. Но раз в неделю он решал быть героем и, расстегнув ширинку, выходил в гостиную, чтобы показать постояльцам свое единственное, налитое кровью и болтающееся между ног «сокровище». Однажды он сидел рядом со мной в телевизионной комнате и смотрел передачу о предстоящем открытии океанариума в Сиднее. Вдруг я услышал его рыдание и спросил, что его расстроило, оказалось, что Феликсу стало жалко папу, умершего пару лет назад. Он плакал о том, что папе никогда не удастся увидеть этот новый океанариум. Сомневаюсь, что и Феликс увидит его когда;либо.
РУССКИЕ
В воскресенье я решил посетить русскую церковь в районе Колингвуд, недалеко от центра города. Пешком от ночлежки этот путь занял у меня полчаса. По дороге я остановился минут на пять — любовался грандиозным зданием Королевской Выставки, состоявшейся здесь в прошлом веке. Австралийцы гордятся тем, что Мельбурн второй после нашего Петербурга город, где сохранилась нетронутой архитектура прошлого века. Его широкие проспекты и построенные в классическом стиле здания хранят элегантность и мощный энергетический заряд былой Британской империи.
Православная церковь Святой Марии зажата между новостройками, и мне долго пришлось ее искать, поскольку новые жители района не знают о ее существовании. Русские давно уже покинули эту престижную часть города, переселившись в пригороды Мельбурна, но продолжают посещать церковь по воскресеньям.
Служба уже началась, и я пристроился сзади, чтобы постоять рядом с православными и погрузиться в их молитвенное поле в надежде быть лучше и чище. Вел службу отец Николай, которому было лет сорок, но борода делала его солидным и мудрым. Я подумал при этом, что пора и мне бороду завести, а то выгляжу убийцей с грустным взглядом. Последние годы я брею бороду и голову, чтобы скрыть обилие седины, но бес в ребро продолжает толкать.
Дольше пяти минут службы я не выдерживаю, поскольку не приучен к этим бессмысленным стояниям. С богом нужно общаться сидя, а лучше лежа, в состоянии медитации. А православным все помучиться хочется, и стоицизм их превращается в мазохизм.
С отцом Николаем я встретился после службы, во дворе церкви. Он рассказал, что закончил духовную семинарию в Нью;Йорке, но практику проходил в Петербурге. Там познакомился с женой, которая училась в Лесотехнической академии. Жене, матушке Александре, около тридцати, она напоминает маленькую, серенькую мышку при представительном и громогласном батюшке. Подобную «мышку» держит при себе мой приятель и поэт Костя Кузьминский, который годами лежит на лежбище, а Эмма обслуживает его насущности. Она боготворит своего Костюшку и ненавидит всех, кто совращает его с пути истинного, а он пишет эротические стихи, компенсируя этим их сексуальную несовместимость. Грех, конечно же, это писать, посещая православную церковь.
Отец Николай пригласил меня в свою машину, чтобы ехать в район новостроек на освящение строившейся уже десять лет церкви, где в тот день собралось большинство православных иммигрантов. При въезде на церковный двор у ворот сидели три бородатых мужика, собиравших с прихожан деньги на оплату устроенного церковным советом званого обеда. Бородатых привратников звали былинно: Трофим, Степан и Федор. Мужики явно успели хорошо принять и мне бутылку пива протянули, ну, я ведь никогда не отказываюсь. Речь их была необычной, степенной, словно явились они сюда из прошлого столетия. На самом же деле они явились сюда из китайского города ’арбина, где со времен Гражданской войны существовала мощная русская община, состоявшая в большинстве своем из воинов разгромленной Белой Армии.
Во время Культурной революции Великий Кормчий Мао решил разогнать нежелательных иностранцев. часть русских вернулись в Россию еще раньше (самый известный из них Вертинский), но большинство решили переехать в Америку либо в Австралию. Они до сих пор гордятся тем, что в 1961 году русская девушка Таня Верстак завоевала титул Мисс Австралии, а потом и Мисс Вселенной.
Эти китайские русские сохранили за долгие годы эмиграции не испорченные советской пошлятиной русский язык и веру. Община собрала деньги на постройку новой церкви, и каждые выходные Трофим, Степан и Федор наряду с другими добровольцами приходят сюда, чтобы возводить новый храм. Естественно, трудятся они безвозмездно, с именем Божьим на устах и пивом в желудке.
Местное телевидение отсняло обряд освящения храма, после чего народ вывалил на лужайку. Там на древесных угольях жарились шашлыки в китайском стиле и гамбургеры в американском. Моему русскому глазу было бы привычнее видеть водку на столах, но пили только красное вино и пиво, чем и я пробавлялся, за неимением лучшего.
На следующий день меня пригласили выступить по русскому каналу местной радиостанции, вещавшей на множестве языков, соответствовавших разнообразию национальностей недавних иммигрантов в эту страну. Вел программу Вольдемар Адамсон, который в 15 лет был принудительно вывезен немецкими оккупантами со Смоленщины в Германию. После войны ему удалось избежать репатриации в Россию, и несколько лет он жил в лагерях для беженцев, пока не получил разрешения иммиграционной службы Австралии на принудительные работы в этой стране, то есть он дал согласие два года работать там, куда его пошлют. Вместо двух лет Вольдемар отбарабанил на шахтах лет 30, а сейчас пребывал на пенсии, занимаясь общественной деятельностью и помощью вновь прибывшим иммигрантам. Он возмущался тем, что новые иммигранты сразу же по прибытии получают государственное пособие и отказываются в дальнейшем работать.
С такой семьей я встретился на следующий день, будучи приглашен в дом Вадима и Ирины Апенянских. Приехали они в Австралию всего семь лет назад, но успели купить дом в районе Бокс ’ил и родить дитя, на которое получают дополнительное пособие. Вадим работал в Москве портным, а здесь, не найдя работы по специальности, получал, как и жена, пособие по безработице. По выходным он подрабатывал шофером у родственника, владевшего магазином по продаже подержанных автомобилей.
Вадим пригласил меня, чтобы объяснить глупость моей идеи путешествия по Австралии без знания ее флоры и фауны. Он рассказал, что большинство змей и пауков здесь ядовиты. Травы и кустарники тоже представляют опасность для неопытного путешественника, а под деревьями лучше не сидеть, поскольку с них неожиданно падают ветви, гробящие неосторожного путника. Он сам уже несколько лет планировал экспедицию для поисков рассыпного золота и даже приобрел для этого миноискатель.
Конечно же, этот инструмент был бы чрезвычайно полезен в середине прошлого века, когда в юго;восточной части Австралии началась золотая лихорадка, которая последовала за подобной лихорадкой в США. Первооткрывателем золота в этой стране был старатель, приехавший с золотых приисков Калифорнии. В 1871 на одной из шахт в Виктории добыли самородок весом в 286 килограмм. Старатели до сих пор копаются на заброшенных приисках, но золото с поверхности давно собрали, и только несколько крупных компаний продолжают добывать его из глубоких недр земли. Я отнюдь не горел желанием добычи, золото, как известно, не приносит счастья.
Поскольку водку и закуску обеспечивал Вадим, я не мог интенсивно возражать, тем более что жил он здесь дольше, чем я. Но я был уверен, что городские жители знают об окружающей их природе только из книг или телевизионных передач. Сами;то они видят животных в зоопарках, а растения в ботанических садах. Я успел изрядно попутешествовать по пустыням и горам Памира и Сибири, пересек на лошади США и не думал, что знаю о природе меньше, чем портной Вадим. Но тот на полном серьезе собирал информацию об Австралии и намеревался, как только сын подрастет, отправиться в путешествие. Боюсь, не пустит его жена.
С русскими еврейского происхождения я встретился позже на рынке имени королевы Виктории, где они продавали одежду, обувь и электронику. Как я и предполагал, они оказались выходцами из местечек Украины и Белоруссии. До недавних пор жили там они хорошо и не помышляли об эмиграции, но даже их достал всеобщий развал экономики.
Ретроспективно глядючи, не такие уж были коммунисты дураки, если смогли более 70 лет сохранять стабильность и мощь Советского Союза.
В последние десять лет Запад нам так «помог», что многие годы придется России и странам СНГ оклемываться и отмываться от этой помощи, расплачиваться природными и духовными ресурсами. Ко времени перестройки, демократизации и прихватизации коммунисты успели распределить между собой богатства и даже установили свой кодекс чести и морали, который нынешние правители прекрасно похерили, ничего не дав взамен. Новые коммунисты продолжают править бал, но уже не ограничивают себя Кодексом строителя коммунизма и предпочитают замаливать грехи либо в церкви, либо пожертвованиями на сиротские дома.
Я познакомился со старым коммунистическим гвардейцем в гостинице «Ибис», где остановился посол России в Австралии, его превосходительство Рашит Луфтулович ’абидулин. Он приехал из столицы Австралии, Канберры, чтобы вручить эмигрантам — ветеранам войны ордена и медали, которые были у них отобраны при выезде из СССР. Я заранее приехал в гостиницу, чтобы встретить кортеж посла в сопровождении полиции и охраны, но вместо этого к подъезду подрулил обычный «кадиллак» с маленьким флажком России на капоте. Из него вышел его превосходительство посол с супругой, но охраны почему;то не было. Он прошел в вестибюль и, отправив жену в номер, поздоровался со мной запросто, предложив сесть в кресло. Было ему где;то за пятьдесят, а внешность типично татарская — круглая голова с узкими глазами, насаженная на коренастое туловище с выдающимся брюшком. Выглядел Рашит типичным секретарем райкома или обкома партии, которого выдвинули на дипломатическую работу то ли с повышением, то ли с понижением. Посол внимательно выслушал мою просьбу найти спонсоров для экспедиции и предложил обращаться за помощью к компаниям австралийским. Я не очень;то и рассчитывал на финансовую поддержку и только надеялся получить от него флаг России, который предполагал пронести вокруг Австралии, но и флага у него в посольстве запасного не было, и зарплату уже три месяца как не платили, где уж там даже до моральной поддержки, если самим невмоготу. Ушел я от посла несолоно хлебавши и с горечью за нашу Расею.
АВСТРИЯ — АВСТРАЛИЯ
Задолго до того, как этот континент привлек внимание капитана Кука, многие европейские географы и мореплаватели были уверены, что для равновесия земли необходимо существование южного континента, который они называли Терра Австралия. Однако в 1606 году испанский мореплаватель Де Кирос, открыв острова Новые Гебриды, посчитал их принадлежащими к этому гипотетическому континенту и назвал его иначе: Австрия Святого Духа, в честь испанского короля Филиппа III, который был одновременно и принцем Австрии. В 1610 году в Помплоне он опубликовал книгу об Австрии Инкогнито, которая вскоре была переведена на английский и французский языки, причем переводчики решили, что он сделал ошибку, и перевели название как Австралия Инкогнито. Правда, не исключено, что они посчитали неприличным называть новый континент в честь вражеской Австрии.
В 1626 году в Амстердаме была опубликована новая карта земли, сделанная на основе данных испанских и голландских мореходов. Тогда еще неизвестный писатель Джонатан Свифт приобрел книгу, где напечатана была эта карта, и решил послать своего героя, Гулливера, путешествовать в эти неведомые края. Согласно описаниям Гулливера, он нашел страну Лиллипутию там, где сейчас находятся острова Святого Петра и Святого Франциска, к югу от побережья Австралии. Рядом, на полуострове Линвин, Гулливер обнаружил страну Гуингмов, которой управляли умные лошади, а под началом у них были недоразвитые люди племени яху. Только в наше время это словечко поумнело, после того как им назвали компьютерную программу. Так что Джонатан Свифт предсказал не только существование у планеты Венера спутников, но также появление компьютерных языков.
В отличие от Гулливера, капитан Джеймс Кук не шлендрал по свету, а состоял на королевской службе. Его отправили в южное полушарие для астрономических наблюдений за Венерой, проходившей через солнечную корону. В отличие от Свифта, он и тогда не подозревал о наличии у этой планеты спутников, а год;то был уже 1769. Правда, главной целью его экспедиции была не Венера, а необходимость упредить Францию в поисках неведомого континента, в чем он и преуспел.
На борту парусника «Эндевор», построенного для перевозки угля, у Джеймса Кука была хорошая компания в лице молодого ботаника;миллионера Джозефа Банкса, которого сопровождали несколько слуг и две борзые собаки. Перед отплытием Банкс написал приятелю: «Любой дурак может отправиться в Италию. Я предпочитаю путешествовать вокруг земли». Ну, в этом я с ним солидарен, но путешествую без слуг и собак. Ему было всего 25 лет, а понаоткрывал он столько новых растений, насекомых и животных, что ученым потребовалась сотня лет для их классификации. Он заслуженно был избран президентом Королевского Географического общества.
После астрономических наблюдений экспедиция Кука отправилась исследовать берега теперешней Новой Зеландии, жители которой, маори, оказались столь воинственны и враждебны к пришельцам, что Банкс записал в дневнике: «Можно было предположить, что живут они, питаясь рыбой, собаками и мясом врагов». Исследовав эти острова, экспедиция приблизилась к южному побережью нынешней Австралии, которая поразила исследователей отсутствием зеленых лесов и многоводных рек. Банкс прошелся на ее счет: «Ландшафт страны напомнил мне спину тощей коровы, покрытую длинной шерстью, но торчащие ребра которой ее лишены из;за потертостей». Синтаксис его дневников довольно неуклюж и правописание подводит. Не было у него и компьютера, которым я пользуюсь при написании этой книги.
После плавания вдоль берегов Таити, где аборигены дружески их приветствовали, да вокруг Новой Зеландии, где их встречали тучами стрел и копий, путешественники были удивлены реакцией местных туземцев. Корабль пришельцев был столь огромен и непривычен для их восприятия, что они предпочитали ловить рыбу, не обращая на него внимания, словно тот находился в другом геометрическом измерении. Появление белых пришельцев было выше их понимания, и они предпочли их игнорировать. Похоже, аборигены до сих пор не поняли, что с ними произошло, когда 30 апреля
1770 года экспедиция Кука высадилась на австралийское побережье и положила начало завоевания его европейцами.
Правда, только через 18 лет Адмиралтейство решило отправить свой Первый флот для освоения Зеленого континента. Флот прибыл в Ботаническую бухту, названную Джеймсом Куком так из;за множества образцов растений, собранных там ботаниками Банксом и Соландером. Банкс был восхищен разнообразием растительности, но отнюдь не плодородием земли, что и отметил в дневнике: «Из всех районов Новой Голландии это побережье наименее гостеприимное, но потерпевшие здесь кораблекрушение люди, возможно, выживут, питаясь плодами земли и океана». Тем более удивительно, что именно это побережье рекомендовал для заселения колонистами президент Географического общества Банкс.
Капитан Артур Филлип, который возглавлял флотилию, состоявшую из 11 кораблей, вскоре понял, что эта бухта совсем не подходит для высадки и основания колонии. Земля здесь была песчаной, пресной воды мало, и бухта не прикрывала корабли от штормового северного ветра. Оставив флот на рейде, капитан Филлип отправился с морскими пехотинцами исследовать залив Порт Джексон, который был несколькими милями севернее Ботанической бухты. Вскоре он вернулся с хорошей новостью — залив Порт Джексон был идеальным для якорной стоянки, берег там покрыт лесом и достаточно пресной воды.
Британский флот прибыл в Австралию, опередив всего на несколько дней французские корабли «Буссоль» и «Астролябия» под командованием знаменитого исследователя Жан;Франсуа Лаперуза. А вот если бы они первые высадились на континент, то история Австралии была бы несколько другой. Французам ничего не оставалось, как нанести визиты вежливости капитанам британских кораблей и отправиться восвояси. Эта экспедиция Лаперуза была последней, поскольку оба корабля вскоре потерпели крушение в районе Новых Гебрид.
Основание колонии Новый Южный Уэллс в Австралии диктовалось прежде всего стратегическими соображениями противодействия Франции в ее экспансии на Дальнем Востоке и образования форпоста собственного влияния и вытеснения противников из этого района. Однако немаловажной причиной была разгрузка перенаселенных тюрем и отправка преступников далеко за океан, где они могли бы после освобождения осваивать неведомый континент. Австралии была предназначена роль британской Сибири, но ее климат был значительно более приемлем. Опыт отделения от Британии
13 колоний в Северной Америке и образования там независимого государства — США был учтен. 11 кораблей доставили в Австралию 836 человек (источники приводят разное количество первопоселенцев). Большинство состояло из мелких воров и мошенников, но с флотом прибыли также лоялисты, которые во время американской революции воевали на стороне Британии, потеряв все после поражения. Только сейчас королевское правительство решило их отблагодарить, отдав незанятые еще белыми колонистами земли в Австралии. Как и в Северной Америке, Британию не волновало, что этот континент к тому времени заселяли 800 000 аборигенов, переселившихся сюда более 20 000 лет назад. Правда, следует заметить, что колониальная администрация заняла позицию защиты и поддержки аборигенов от преследования их белыми поселенцами. Кстати, и в Америке индейцы пользовались защитой британской администрации от преследования первопоселенцев. Другое дело, что защита эта была малоэффективной и, несмотря на запреты из Лондона, колонисты продвигались на запад, захватывая земли индейцев. Неудивительно, что во время войны за независимость США большинство индейцев воевали на стороне британской армии, что вызвало к ним еще большую ненависть новых американцев. Столетиями индейцы расплачиваются за верность Британии.
Ко времени высадки Первого флота австралийские аборигены жили на уровне каменного века, не имея даже племенной структуры. Социальной единицей была семья, а земля принадлежала всем и никому.
Если остров Манахаттен, где позднее был построен город Нью;Йорк, был приобретен у индейцев за 25 долларов, то окрестности бухты Порт Филлип, будущего Мельбурна, были приобретены за 200 фунтов стерлингов.
В 1835 году Джон Батман, овцевод и торговец из соседней Тасмании, подписал на эту сумму договор с местными аборигенами о приобретении у них 700 000 акров земли. Как и его коллеги в США, расплатился он с аборигенами дешевыми ожерельями из богемского стекла, увеличительными стеклами, томагавками, ножницами, ножами, одеялами и мукой. ’отя британское правительство и не признало сделку законной, Джон Батман и его последователи продолжали заселять эту территорию, назвав поселение в честь тогдашнего британского премьер;министра Мельбурном. В 1847 году поселению был присвоен статус города, а в 1851 Мельбурн был провозглашен столицей нового штата Виктория.
Бурный рост города начался всего через несколько недель после объявления его столицей и был обусловлен открытием залежей золота в его окрестностях. Десятки тысяч золотоискателей из соседних штатов, Европы и Америки копали золото на шахтах Баларата и других районов штата Виктория и сдавали его посредникам в Мельбурне, так что город рос не на дрожжах, а на золоте. Городские власти могли себе позволить планировку широких бульваров, парков и улиц, вдоль которых строились великолепные здания эпохи королевы Виктории. Для англичан она является аналогом нашей Екатерины Великой. Я хожу по этим улицам и паркам, отогреваюсь после холодного Нью;Йорка и думаю, ну какого черта Петр Великий основал Петербург на гнилых болотах чухляндии, а не в благодатном Крыму, теперь бы оттуда шиш хохлам показывали. А еще — зачем было ему вместо нормальной двери лишь окно в Европу прорубать, ведь через него лазать несподручно.
СНОВА ЮЖНЫЙ КРЕСТ
Всего месяц тому назад сидел я на берегу океана в городке Ки;Вест, на самой южной оконечности США во Флориде, и мечтал увидеть созвездие Южного Креста. Теперь выхожу из ночлежки, перехожу дорогу и оказываюсь в парке, названном в честь принца Альберта, чтобы размять старые кости и сделать пробежку босиком — надо приучать себя к полевым условиям. честно признаться, не люблю я себя ломать и пробежки делать, предпочитаю на лавочке посидеть и трубкой попыхать, и вообще к здоровью своему отношусь преступно несерьезно, часто цитируя рекламу советского периода: «Если хочешь сил моральных и физических сберечь, пейте соков минеральных — укрепляет грудь и плеч».
Парк этот засажен неизвестными мне деревьями и кустарниками, а в ветвях чирикают и порхают неведомые мне птицы. До сих пор не могу привыкнуть, что солнце здесь движется, как и у нас, с востока на запад, но по северному небосклону и в полдень стоит в северном зените. Кроны местных эвкалиптов почти не дают тени, а по их ветвям скачут не воробьи, а волнистые попугаи, какаду и кукабары. Невидимые цикады трещат беспрестанно, создавая звуковой фон, к которому вскоре привыкаешь и не замечаешь его неизбежности и назойливости. Он становится частью австралийской жизни, так же как и назойливые мухи, которые должны быть помещены на герб Австралии наряду с кенгуру и эму.
Вечерами я сажусь на лужайке в позе лотоса и обозреваю небеса, меняющие цвета с каждой секундой, словно невидимый художник рисует гигантской кистью божественную акварель. Западный горизонт меняет цвет с желтого на красноватый и алый, а лучи солнца пронизывают перистые облака, превращая небо в купол кафедрального собора. Я всегда чувствую себя ближе к Богу или Вселенной здесь, под открытым небом, а не в церкви. Не верю я, что всемогущий Бог только и занят нашими повседневными заботами, и согласен с Плутархом, сказавшим, что Бог — это надежда смельчака и извинение для труса. Бог и Дьявол существуют не вне, а внутри нас.
Особенно поражает меня ночное небо с непривычными созвездиями, которые не видны в северном полушарии. Названия их тоже мне незнакомы, поскольку даны не древними греками, а французскими и английскими астрономами. Ну и уж совсем ошарашивает отсутствие на небосклоне Большой и Малой Медведиц с путеводной Полярной звездой. В путешествии по этой стране путеводным для меня будет Южный Крест, к которому стремился я всю жизнь. Пять основных звезд этого созвездия украшают правую часть флага Австралии, а в левом верхнем углу до сих пор остался там Юнион Джек, флаг Британии, символизирующий прошлое, да и настоящее этой страны.
Америка и Австралия обязаны Британии своим существованием, но исторические корни у них разные. Американские пилигримы высадились в 1620 году на побережье Массачузета, прибыв туда по собственной воле и желанию обрести религиозную свободу. Большинство выгруженных на побережье Австралии первопоселенцев были заключенными, рабами Системы. Американская культура была взращена на идеализме, индивидуализме и пуританской рабочей этике, в то время как австралийская культура развивалась под тщательным управлением из Лондона, который определял, сколько свободы необходимо дать потомкам заключенных. Учтя опыт самостийного освобождения американских колонистов, Британия в 1901;м году добровольно согласилась предоставить Австралии независимость. Федеральное правительство страны взяло за образец американскую двухпалатную законодательную структуру, с Палатой представителей и Сенатом, но правительства штатов сохранили британскую систему правления.
Формально, британская королева Елизавета II является главой страны и назначает своего генерал;губернатора, не обладающего властью, но символизирующего связь Австралии с метрополией. Сейчас в стране ведутся жаркие дебаты о будущем устройстве страны, сохранять ли ей существующую систему правления или перейти к республиканскому правлению, при котором роль королевы будет выполнять выбранный народом президент страны. Для такого изменения конституции необходимо, чтобы две трети населения страны высказались на референдуме за отмену монархического правления, что маловероятно даже при том, что каждый четвертый житель Австралии — иммигрант. Когда я ездил вокруг центра Мельбурна на трамвае, то поражался, что все водители были явно не европейского происхождения — китайцы, индусы, сикхи или вьетнамцы. Позднее мне объяснили, что иммигрантам дают преимущество при устройстве на муниципальные должности.
ВЕРБЛЮДЫ
Всего в километре от ночлежки располагался в старинных павильонах рынок имени королевы Виктории. Туда я и направился, чтобы купить малосольных огурцов. В нашей ночлежечной столовой кормили три раза в день, а в девять часов вечера предлагали к чаю пирожные или фрукты, а вот малосольных огурцов меню не предусматривало. Поразительное дело, но австралийцы практически не знают о существовании горчицы и хрена. Правда, они создали специю вегемайт (vegemite), о которой не знают ни американцы, ни европейцы; она приготавливается из экстракта дрожжей на мясном бульоне. Наверное, это главное изобретение жителей этой страны после бумеранга. Я немножко позанимался историей этого оружия и нашел, что подобные бумеранги существовали в древнем Египте и даже у варварских племен Европы, но не получили распространения из;за непредсказуемости своей траектории. Вероятно, и аборигены использовали бумеранг не для поражения цели, а для вспугивания птиц, которых они потом пытались убить копьями. Лук со стрелами тоже изобрели не они, не говоря уж о колесе, бумаге и порохе.
Рынок имени королевы Виктории знаменит обилием и дешевизной продуктов, которыми в основном торгуют греки, вьетнамцы, китайцы и сербы. Наши русские иммигранты специализируются в продаже обуви, одежды и электроники. Познакомился я с семью мужиками и барышней — все они эмигрировали сюда из местечек Украины и Белоруссии. Торговля всегда была основным занятием евреев, и здесь они также преуспевали в продаже джинсов и кожаных изделий из Турции. Во мне генетически заложена ненависть к торговле собой или вещами, поэтому общение оказалось коротким, а малосольные огурцы я нашел в другом павильоне.
Выйдя на залитую горячим январским солнцем площадь, я ошалел, увидев там сидящих на коленях верблюдов. Рядом с ними, притулившись к фонарному столбу, стоял мужчина лет пятидесяти, в шляпе и ковбойских сапогах — свой человек. Я с благоговением приблизился к нему и представился. Кевин ’эндли оказался не хухры;мухры, а президентом Австралийского общества любителей гонок на верблюдах, устраиваемых ежегодно в штате Виктория. Это общество было под патронажем его величества Саида, шейха Арабских Эмиратов. В городке Пиктон, южнее Сиднея, обществу принадлежала ферма с 18 верблюдами, которые использовались для гонок. Оказывается, шейхи покупают австралийских верблюдов, которые здоровее и резвее арабских.
По воскресеньям и средам Кэвин привозил на рынок двух верблюдов, чтобы катать на них детей и взрослых. С персоны брал он три доллара, а на верблюжье седло помещалось два человека, так что за пять минут катания Кевин зарабатывал 12 австралийских долларов, которые в полтора раза дешевле американских.
Верблюды сидели на коленях и с презрением обозревали толпу и меня в том числе. Загрузив очередную партию наездников, Кевин повел верблюдов вокруг базарной площади, а я шел рядом и выслушивал его инструкции по ухаживанию за дромадерами. Этих одногорбых верблюдов завезли сюда в 1860;х годах из Индии для работ по прокладке телеграфной и железнодорожной линий, а также для перевозки овечьей шерсти с ферм на портовые склады. Автомобильный транспорт заместил этих одногорбых трудяг и сделал их никому не нужными, и сейчас по пустыням Австралии бродят около тридцати тысяч диких, неприкаянных верблюдов. Кевин был готов продать мне двух верблюдов по 1000 долларов за каждого, причем сказал, что надо покупать не менее двух, так как в одиночестве они жить не могут, да еще нужны седла по 800 долларов каждое.
В течение двух часов я учился у Кевина верблюжьим командам, а по закрытии рынка мы загрузили дромадеров на автомобильный прицеп, и Кевин довез меня до ночлежки. Я проверил почту и еще раз убедился, что ни одна из компаний, которые я просил о спонсорстве экспедиции, не удосужилась даже ответить мне письмом. Мельбурнский этап пребывания в Австралии нужно было завершать.
СИДНЕЙ
Сидение в Мельбурне тянулось до тех пор, пока я был вынужден смириться с тем, что никто мне денег на экспедицию не даст. Я решил не сдаваться, лететь в Сидней и попробовать заинтересовать моими планами тамошние фирмы и организации. Лететь в Сидней нужно было в любом случае, так как в его пригороде была ферма, где я должен был купить верблюдов и начать свое путешествие.
У меня еще не истек срок билета для возвращения в Нью;Йорк, а лететь я мог туда с остановкой в Сиднее. Прощание с бездомными сотоварищами было кратким, да и не завел я здесь товарищей. Жили здесь несчастные люди, но большинство их несчастными себя не чувствовали, ведь человек ко всему привыкает. Да я и сам начал привыкать жить на всем готовом и не заботиться о хлебе насущном. Паразитизм заразителен и смертелен своей комфортностью.
Автобус доставил меня в аэропорт, где когда;то меня оштрафовали
на 110 долларов за нелегальный провоз колбасы. Ко входу в зал для
посадки подруливали такси и частные машины, из них выходили люди, с кем;то прощались, кого;то приветствовали. А до меня никому не было
дела, никто меня не встречал и не провожал, и это тоже была плата за свободу. Полет от Мельбурна до Сиднея длился не дольше, чем от Питера
до Москвы. через несколько часов оказался я в Сиднее, столице штата Новый Южный Уэлс.
Я еще в Мельбурне покопался в телефонном справочнике и нашел адрес ночлежки в центральной части города, называемой Вуулуумуулуу (Wooloomooloo) и переводимой с аборигенного языка как «Много;
много воды».
Естественно, я ошалел от восхищения этим экзотическим названием. Марк Твен посетил эти края в 1895 году и также посчитал, что Вуулуумуулуу наиболее интересное название из всех, которые ему встретились в этой стране. Он даже написал поэму абсурда «Знойный день в Австралии», воспользовавшись названиями городов, звучавшими необычно для его англо;язычного уха. Для моего российского слуха они были не менее экзотичны.
Я переведу лишь один куплет поэмы Марка Твена:
И Муривилумба с завистью пела
О красоте гирляндной Вуулуумуулуу
А мухи Баларата с несчастным Вулонгонгом
Стремились в сад попасть Ямбуруу
Другие австралийские названия не менее экзотичны: Муррунди, Вага;Вага, Куумеруу, Янкалилла, Якаамурунди, Уухипара, Капунда, Конгоронг, Миллувурти, Бунум, Мундура, Тивамути, Тоовуумба, Бомбола, Бендиго, Кутамундра, Кондопаринга, Паравирра, Муурууруу, Буулируу, Кавакава и так далее.
Водитель автобуса высадил меня на углу улицы, примитивно названной в честь губернатора Берка, и забросив рюкзак за спину, я отправился в тупик Тальбота. В конце его пристроилось трехэтажное, грязно;серое бетонное строение ночлежки, которая, как и в Мельбурне, была под патронажем общества имени Святого Винсента. Найти ее было несложно, поскольку было время обеда, и по направлению к ней тянулись согбенные фигуры постояльцев. Ближе к входу они сидели на тротуарах, опираясь спиной о стены и посасывая дешевое винцо или пиво. В вестибюле за конторкой сидели надсмотрщики, перед которыми на телевизионных экранах была видна территория ночлежки внутри и снаружи здания. Меня встретили они гостеприимно и согласились предоставить стол и кров бесплатно и по крайней мере на неделю. Условия проживания были аналогичными ночлежке в Мельбурне.
Пьяные постояльцы должны регистрироваться в специально отведенных местах.
Завтрак в 7.15, обед в 12.30, ужин в 5.00.
Постояльцы обязаны приходить в ночлежку ежедневно.
Постояльцы должны быть прилично одеты.
Курить в помещении запрещено.
Неприличное поведение строго запрещено.
Запрещено распитие алкогольных напитков.
Администрация не несет ответственности за украденные или поврежденные вещи.
Оставленный без присмотра багаж выбрасывается через месяц хранения.
Конечно же, гостиница эта не была «Вальдорф;Асторией», но и цены были соответствующие — день проживания, как и в Мельбурне, стоил всего 10 долларов, а поскольку у меня не было никакого дохода, то денег с меня не брали. Постояльцы размещались на ночь в четырех залах на 50 спальных мест каждый, а в дневное время должны были болтаться на улице, приходя только на раздачу пищи и ночевку. Личные вещи можно было отдавать на хранение, что я и сделал перед тем, как отправиться на прогулку по Сиднею.
Первый губернатор Австралии капитан Артур Филлип назвал это поселение в честь министра колоний Великобритании лорда Сиднея. Я порылся в словарях, чтобы найти происхождение имени Сидней. Оказалось, что оно имеет свое начало от Святого Дионисия (Saint Denis), а Дионисий, или
Дионис, был древнегреческим богом вина и веселья. Так что Сидней — город веселья.
Я вышел на улицу, где мои коллеги по ночлежке тихо развлекались, кучками распивая вино или портвейн, предложили и мне, да мне не до того было. Известно, что главной достопримечательностью Сиднея считается здание оперы, куда я и направился через Гайд;парк. Будучи в Лондоне, я неоднократно посещал тамошний Гайд;парк, от которого и пошло название местного парка. Тот парк знаменит своей площадкой для ораторов, где те могут высказать все, что думают о правительствах и Вселенной, но чаще всего он пустынен и погружен во всегдашний лондонский смог и промозглость.
А нынешний парк представлял собой аллею из высоченных эвкалиптовых деревьев, в ветвях которых буйствовали красками попугаи и всякие прочие какаду. Каждое дерево было обернуто электрическими гирляндами, загоравшимися в сумерках разноцветными огнями, и смыкавшиеся вверху кроны деревьев создавали впечатление арки огромного кафедрального собора.
Нынешний ботанический сад обрамляет бухту, в которой в 1788 году высадился десант Первого флота во главе с капитаном Артуром Филлипом. У него на руках была инструкция Адмиралтейства, согласно которой он должен был относиться к аборигенам как к благородным дикарям и свободным гражданам Британии. Пересланные из Лондона заключенные были этих прав лишены, и статус их был ниже, чем у черных дикарей. Находясь на дне социальной лестницы, зэки считали, что, по крайней мере, аборигены были ниже их по развитию и статусу. Когда вскоре после основания колонии произошла первая стычка зэков с аборигенами племени яруба, губернатор посчитал виновными заключенных и приговорил каждого к 150 плетям.
Артур Филлип подружился с аборигеном по имени Бенелонг и построил для него дом на мысу, где сейчас находится оперный театр. По истечении губернаторского срока Филлип прихватил с собой Бенелонга и привез его в Лондон к королевскому двору, где тот был принят как почетный гость. Однако аборигены, как наши якуты или чукчи, легко становятся алкоголиками, и Бенелонг не был исключением. Вернулся он в Австралию спившимся бомжем, потерявшим связь с соплеменниками и не принявшим культуры белокожих колонизаторов.
Я шел по улице Маклайна, названной в честь губернатора, который оставил о себе память многочисленными зданиями, построенными в 1810 — 1821 г. в стиле короля Джорджа. Его жена Елизавета привезла с собой из Англии архитектурный альбом с иллюстрациями наиболее знаменитых зданий Европы. Губернатор нашел среди заключенных архитектора, который и построил большинство зданий Сиднея той поры. Я прошел по дорожке ботанического сада к мысу, названному в честь жены губернатора, которая любила сидеть здесь в кресле и любоваться на океан. У бедняжки Елизаветы была какая;то серьезная женская болезнь типа воспаления придатков, и мучалась она от нее здесь немилосердно.
Вдоль полукруглого побережья залива Фарм Ков я приблизился к мысу, за которым открылся вид на здание оперы. Это знаменитое белое здание в форме ракушки или парусника было построено по проекту датского архитектора Йорна Атсона. Его футуристический дизайн как бы олицетворяет молодую страну Австралию, плывущую в блестящее будущее, однако столь необычный архитектурный стиль вызвал массу критики и зависти коллег. Атсона обвинили в растрате средств на постройку, бюджет был превышен во много раз, и, в конце концов, архитектор вынужден был отказаться от завершения постройки и даже не явился на открытие оперы в 1972 году. Тем не менее с тех пор здание оперы сделалось украшением и символом не только Сиднея, но и всей Австралии.
Расфранченная публика съезжалась к началу спектакля, хотелось бы и мне побывать внутри здания, но без билетов туда не пускали. Пришлось вместо спектакля удовлетвориться кружкой пива при баре оперы, а потом выйти на балюстраду, чтобы полюбоваться катерами и парусниками, бороздившими голубые воды лагуны. Этот город напомнил мне Венецию, но в гигантском масштабе и расположенную на обратной стороне полушария.
Я влюбился в Сидней сразу же и навеки.
ПРАЗДНИК
Я переночевал в ночлежке, а утром, оставив вещи в камере хранения, отправился на поиски более подходящего пристанища. Улица Берка привела меня на площадь Тэйлора, рядом с которой был приют для бездомных имени Эдварда Игера. Устроен он был в помещении англиканской церкви, которая давно была закрыта из;за отсутствия прихожан. Окрестности церкви уже давно облюбовали гомосексуалисты и лесбиянки, которые не очень часто навещали духовные храмы, предпочитая им храмы любви и разврата. Договариваясь о постое, узнал я о предстоящем на следующий день празднике Марди Гра, Толстом Вторнике, что;то типа нашей масленицы. Его праздновали с давних времен во Франции, а потом эта традиция перекочевала с эмигрантами в Канаду и США. Особенно славится этим праздником Новый Орлеан, который с давних пор заселили потомки французов, изгнанных англичанами из Канады. Но если там это всегородской карнавал, празднуемый людьми без различия сексуальной ориентации, то в Сиднее сделали его праздником гомосексуалистов и лесбиянок, как в Нью;Йорке с давних пор они празднуют 31 октября ’эллоуин (Halloween Day).
За много часов до начала праздничного шествия окрестности Гайд;парка были заставлены открытыми платформами и прицепами, декорированными цветами, воздушными шарами, флагами и транспарантами разнообразных гомосексуальных групп и организаций. На парад приехали гомосексуалисты Мельбурна, Брисбена, Аделаиды, а также с острова Тасмания. На отдельных платформах или рядом с ними кучковались трансвеститы обоего пола и разнообразного возраста, а вдоль тротуаров улиц, на которых должен был проходить парад, выстроились сотни тысяч зевак, балконы домов также чернели от любопытных. Уж на что я не люблю быть в толпе, но тоже соблазнился бесплатным и экзотическим зрелищем, устроившись для лучшего обзора на мусорном контейнере, в то время как дети гирляндами обвешали ветки деревьев.
Парад открывала рокочущая мотоциклами колонна педерастов в черных кожаных одеждах и таких же ковбойских сапогах, демонстрируя сверхмужественность и силу гомосексуального движения. Глядя на них, я наконец;то понял, почему я никогда не любил смотреть фильмы о Супермене — он выглядел как супергей, и вероятно, его образ был придуман подобными гомосексуалистами. За колонной мотоциклистов маршировали лесбиянки, отдельно шли родители, гордые тем, что их чада сделались гомиками. Демонстранты несли плакаты типа: «Мы горды быть гомосексуалистами».
«Да здравствует свободная любовь». «Изберем геев в парламент». «Гомосексуалисты всех стран — объединяйтесь».
Поразительно, что большинство зевак не возмущалось этой демонстрацией воинствующих извращенцев. Правда, на противоположной стороне улицы я узрел группку пожилых людей с плакатом: «Боже, прости Сиднею за все сейчас происходящее». Я;то сам не великий моралист и признаю за каждым право быть тем, кем ему быть хочется. В каждом из нас присутствует мужское и женское начало, а дисбаланс гормонов может превратить мужчину в женщину и наоборот. Окружающая среда также играет роль, поэтому неудивительно, что в тюрьмах и лагерях процветает гомосексуализм — при отсутствии женщин мужики трахают друг друга. Британские зэки, приплывшие сюда на перегруженных судах, тоже были человеки и удовлетворяли похоть, кто как мог. Традиции гомосексуализма сохранялись и на золотых приисках не только Австралии, но и далекой Калифорнии. Не удивительно, что самая мощная община геев США обосновалась в Сан;Франциско, который наряду с Сакраменто был когда;то центром сбора золотоискателей. Знаменитый гомосексуалист и писатель прошлого века, Оскар Уайльд, когда путешествовал с лекциями по США, нашел там теплый прием.
После демонстрации я отправился в новое пристанище, где мне бесплатно предоставили отдельную комнату и четырехразовое питание. Постояльцев было человек тридцать, в большинстве пьяненькие мужчины лет под тридцать, и несколько молодых лесбиянок дебильной внешности, хронически спавших под влиянием наркотиков. Администрация ночлежки решила также отметить этот праздник и устроить бесплатную раздачу жареных сосисок и гамбургеров фланирующим мимо бывшей церкви гомосексуалистам; заготовили ворох гвоздик, декорированных наклейками со словами: «Иисус все равно любит вас», которые постояльцы раздавали погрязшим в грехах прохожим. С моей точки зрения, лозунг был слишком общим и даже несколько бессмысленным, а проходившие мимо геи и лесбиянки жалели бездомных так же, как те жалели прохожих за содомский грех.
Я решил прогуляться по улице Бурке и зайти в бар, где кучковались геи с лесбиянками. Гудеж был там изрядный, и приходилось протискиваться между сексуально озабоченных и онанировавших друг на друга тел. Похотливый запах пота смешивался с дымом марихуаны и камфорным запахом кокаина. Они и на меня обратили внимание и принялись похлопывать по плечу и поглаживать причинные места, так что пришлось ретироваться и продолжать пить пиво наедине, в комфорте номера ночлежки, но под децибелы музыки, до утра сотрясавшие стекла моего уютного гнездышка.
Я пришел к завтраку невыспавшимся и смурным, единственным утешением была возможность накладывать на тарелку сколько угодно жареного бекона с яичницей и пить неограниченное количество бурдового кофе. Устроившись на лавочке перед ночлежкой, я раскочегарил трубку и продолжал разглядывать фланировавших по тротуару геев. Эксгибиционизм был основной их чертой, и кожаные брюки плотно обтягивали ляжки и выпуклости половых органов. Это животное желание выставить свое тело напоказ претило каким;то моим моральным устоям, возможно, я стеснялся собственного тела и страдал комплексом неполноценности.
чтобы очиститься от содомского греха, решил я пойти на утреннюю молитву в пресвитерианскую церковь. Служба уже началась, когда я прокрался на цыпочках и присел на кресло последнего ряда. На пюпитре передо мной лежали библия и сборник религиозных гимнов, причем тексты были напечатаны латинскими буквами, а также иероглифами. Осмотревшись вокруг, я с удивлением обнаружил, что в этой китайской аудитории я единственный белый. читавший проповедь на английском языке священник тоже был китайцем. Устав от нравоучений, звучавших с амвона, я принялся читать висевшие на стенах таблички с перечислением имен людей, которые основали и строили эту церковь 80 лет назад. Естественно, там были только англосаксонские фамилии и ни одного китайца. Вероятно, потомки этих людей давно покинули этот район города, и теперь он наполнялся новыми иммигрантами из Гонконга или Китая. У них не было ничего общего с историей этой страны, однако христианская религия позволяла им продолжить традицию моления в этом храме. У меня голова закручинилась от будущей перспективы, когда все храмы Австралии будут заполнены подобным приходом.
ПАРЛАМЕНТ
Остаток дня решил я посвятить официальным визитам в мэрию и парламент штата Новый Южный Уэллс, столицей которого и является Сидней. Проходя аллеями парка, я обратил внимание на две странные фигуры, сидевшие тесно рядышком на скамейке. Средневозрастные мужички одеты были в белые холщовые рубашки и такие же портки, а еще у них были одинаковые, свисающие с губ усы, как на портрете великого хохлацкого кобзаря Тараса Григорьевича Шевченко. Эти близнецы обсуждали что;то животрепещущее и так оживленно жестикулировали, что я решил к ним присоединиться и потрепаться. Живет и Слободан оказались сербами и обсуждали они не более не менее, как будущее цивилизации. Узнав о моем русском происхождении, они решили поделиться со мной планами о создании Великой Сербии. По их теории, славянская цивилизация древнее китайской и египетской, а ее правопреемниками являются сербы, которые призваны историей объединить всех славян в великое государство, которое должно занимать территорию современных европейских государств. Они уверяли, что даже великий Нострадамус предсказал миру такое будущее, ну а по поводу настоящего они сообщили, что госсекретарь США Мадлен Олбрайт переспала с диктатором Ирака Саддамом ’усейном и заключила с ним сговор против Сербии. Вот уж этому;то я не мог пове;рить — неужто Саддам не мог найти себе сексуальную партнершу помоложе и покрасивее?
На прощание я попросил их сделать запись в моем дневнике, и смешивая английский язык с сербским, Слободан нацарапал: «Цепи света обернутся вокруг земли и охватят ее в свои объятия». Будучи юным, я писал подобные высокопарные и бессмысленные фразы и стихи, но с тех пор этим не занимаюсь, а Слободан, вероятно, останется всегда глупо;молодым. У нас в советские времена была песня с подходящей к этому строкой: «Не расстанусь с комсомолом — буду вечно молодым».
Не прошел я и двухсот метров, как на углу улицы Елизаветы встретил еще одного стебанашку, тоже с усами и бородой, а сзади у него была коса, как у чингиз;хана с китайской картины. Он окружил себя мешками с пустыми бутылками и банками, растрепанными книжками и газетами, а также кусками пиццы и пирожками с мясом. В правой руке у него была литровая бутылка с денатуратом, а в левой — банка с кока;колой, в которой чингиз;хан разводил спирт. Он сообщил мне, что был когда;то генералом австралийской армии, а будучи теперь на пенсии, он задался целью уничтожить в этой стране всех русских. Глядя на меня подозрительно, генерал сообщил, что раньше служил в армии ГДР и сбежал оттуда в Западную Германию.
С тех пор советское и немецкое КГБ охотятся за ним по всему миру и пока не знают, что живет он в Австралии — самой лучшей в мире стране. Я согласился с ним, что Австралия действительно великолепна, но решил не открывать чингиз;хану собственного происхождения и подумал, что денатурат его доконает раньше любого КГБ.
через дорогу от этого бомжа громоздилось светло;красное здание городской мэрии, построенное в викторианском стиле прошлого века, с башенкой и курантами. Я заранее передал в секретариат мэра информацию о моей экспедиции, а теперь меня вызвали сюда, чтобы вручить следующее послание:
ЛОРД;МЭР СИДНЕЯ ФРЭНК САРТОР
ПОСЛАНИЕ ЛОРД;МЭРА СИДНЕЯ АНАТОЛИЮ ШИМАНСКОМУ
Как Лорд;мэр Сиднея, я приветствую Вас в нашем Городе Олимпийских игр во время вашего тура по Австралии с экспедицией «Из России с Любовью и Миром».
Много людей приезжают в Австралию, чтобы реализовать свою
мечту. Это может быть мечта о свободе, взаимотерпимости и равенстве. Либо мечта о больших возможностях, чистом воздухе, обилии солнца и приключениях.
Мне чрезвычайно приятно, что Вы выбрали Австралию как часть Вашей мечты. ’отя между Австралией и Россией много очевидных различий,
есть и много общего. Наша относительно большая географическая изоляция и экстремальные климатические условия развили у наших народов способность к выживанию и желание к познанию нового, которых не встретишь у большинства других народов. Этот дух приключений привел Вас из Санкт;Петербурга в Северную Америку и теперь в Сидней.
Сидней один из наиболее гостеприимных городов мира, и я надеюсь, что здесь Вы найдете гостеприимство и сердечность, характерные для сиднейцев. Уверен, что здесь Вы найдете много новых друзей и обогатите Ваш жизненный опыт.
От имени жителей города желаю Вам наилучшего в экспедиции и надеюсь видеть Вас здесь после возвращения.
Подпись
Сидней сейчас строился и дыбился, готовясь к предстоящим олимпийским играм. В 1956 эти игры состоялись у соперника Сиднея, города Мельбурна. Помню, два года назад мой родной город Санкт;Петербург также претендовал на роль олимпийского города, но вскоре отказался, не обладая необходимой инфраструктурой и отсутствием достаточного количества гостиничных мест для спортсменов и туристов. Московская олимпиада
1980 года была позорной для СССР после его нападения на Афганистан, когда многие страны отказались от участия в ней в знак протеста. Нам долго еще не видеть всемирных олимпиад на нашей земле, поскольку обнищали вконец, но, главное, потеряли к себе уважение.
После мэрии я отправился в парламент, который был от нее на расстоянии выстрела, если стрелять из пушки времен основания этого города. Правда, местные пушки никогда в неприятеля не стреляли, и только раз во время Второй мировой войны японцы обстреляли побережье Австралии с палубы подводной лодки. На подходе к решетке вдоль фасада парламента я увидел разбитые на тротуаре туристские палатки, а к решетке был прикреплен плакат с таким лозунгом: «Мы голодаем для того, чтобы добиться справедливости, сегодня 13;й день голодовки». Поскольку я сам 25 лет практикуюсь в голодовках, то я посчитал интересным общение с этими голодальщиками. Сидели они перед палатками на складных стульях, выглядели изможденными и раздавали прохожим листовки Ассоциации австралийских докторов, получивших образование за морем (ААДПОЗ) со следующим содержанием:
Публичная апелляция к нашим парламентариям, церковным и гражданским лидерам, заинтересованным гражданам за помощью в прекращении дискриминации по отношению к членам ААДПОЗ, которые хотят работать в стране, выбранной ими новой родиной, их любимой, многокультурной Австралии.
Дайте членам ААДПОЗ справедливое начало для их профессиональной деятельности в этой стране справедливости. Позвольте им работать на периферии, где люди ждут появления доктора по 15 лет из;за «нехватки в стране докторов». Позвольте им работать на благо здоровья аборигенов, иммигрантов или молодежи. Дайте им работать!
Сиднейская Семерка: доктор Асад Разахи, доктор Януш Милчинский, доктор ’осеин Арьян, доктор Роберт Манга, доктор ’. Мостагами, доктор Эрик Бокильон и доктор Ириги Ягутифам не будут есть до тех пор, пока не восторжествует справедливость.
Семь мучеников за справедливость были не в самой лучшей форме, и я решил их поддержать, рассказав о своих ежегодных голодовках по 40 дней. При моем жизненном кредо: «Курить не брошу, но пить я буду», загнулся бы я давно, если бы не эти очистительные голодовки. Выслушали меня доктора с профессиональным интересом, но сказали, что в их случае голодовка — это страдание, а не очистительное лечение, с чем я не мог не согласиться. что же касается причины их голодовки, то аналогичные препоны для докторов;иммигрантов существуют и в США, где Американская медицинская ассоциация придумала для них чрезвычайно трудный тест на профессиональную пригодность. Я знаю много докторов из России, которые после нескольких безуспешных попыток его пройти утешились работой таксистом или переучились на программистов.
Из нашего разговора выяснилось, что в 1997 году члены ААДПОЗ предприняли аналогичную голодовку, но она не изменила позиции Австралийской медицинской ассоциации, да и эта вряд ли что изменит, но я восхитился мужеством этой Семерки и подписался под петицией в их поддержку.
Пройдя внутрь парламента, я попросил в секретариате подписать мой экспедиционный журнал. Там, естественно, знали о голодальщиках, но сказали, что время для протеста те выбрали неудачное, поскольку спикер парламента был где;то в Европе, а его президент, госпожа Виржиния чэдвик, была занята подготовкой к сессии. Ошибкой докторов было также то, что они не смогли привлечь к себе внимание прессы и телевидения. У меня была аналогичная ситуация, и все попытки получить поддержку экспедиции от спонсоров заканчивались впустую.
БАРАКИ
Страсть к собирательству значков и нашивок заставила меня переться под полуденным солнцем в район Сиднея, называемый Пэдингтон, где были бараки австралийской армии. Посаженные вдоль тротуара деревья тени не давали, но мне было полезно потренироваться в выживаемости под этим антиподным светилом. На проходной меня встретили два парня, которые служили в чем;то типа нашей вневедомственной охраны. Платили им значительно меньше, чем солдатам, и таким образом армия экономила на собственной охране. После их звонка ко мне из штабного барака вышел сержант Леонард и представился ответственным за связи с общественностью. Он не удивился моей просьбе и подарил армейскую кокарду, сняв ее с собственной шляпы. На ней было изображено восходящее солнце, а в центре была королевская корона, и символика изображала, что австралийская армия защищает британскую корону.
На плацу раздались звуки военного оркестра, готовившегося к очередному параду в честь дня основания австралийской армии. Сержант рассказал, что этим днем считается 25 апреля 1915 года, когда из Австралии и Новой Зеландии прибыл армейский корпус, названный по аббревиатуре АНЗАК. Под руководством британских офицеров он высадился на турецком побережье в районе Галиполи. Десант был произведен в плохое время и в плохом месте, поскольку на побережье ждала его хорошо вооруженная и тренированная немецкими офицерами турецкая армия. Под шквальным огнем артиллерии австралийские и новозеландские солдаты закапывались в траншеи, пытаясь отстреливаться. К январю 1916 года корпус потерял
8000 человек из;за ран, болезней и переохлаждения, но, прежде всего, из;за некомпетентности британского командования. Единственно успешной была эвакуация корпуса в Европу, где еще три года он сражался, потеряв в процентном отношении солдат больше, чем армии других стран. Австралийские солдаты проявили героизм и бесстрашие во всех удачных и неудачных битвах, но считают самый неудачный день 25 апреля днем основания своей армии.
Со времен Первой мировой войны австралийцы отказались от руководства своей армией британскими генералами и создали собственный офицерский корпус. По мере развала Британской Империи возрастала роль США в защите Австралии от врагов, и прежде всего от Японии. Во время Второй мировой войны на австралийских базах проходили тренировку около миллиона американских солдат, а их командующий, генерал Макартур, руководил военными операциями из своего штаба в Брисбене. Роль Британии в защите Австралии свелась к нулю после того, как вместе с Новой Зеландией она присоединилась к США во вновь сформированных военных пактах СЕАТО и АНЗЮС.
Сержант Леонард сообщил, что в армии сейчас служит всего порядка
30 000 солдат. По поводу столь малочисленной армии даже есть шутка, что Тасмания может легко оккупировать Австралию. Зачем ей это делать? Потому что там живут тасманьяки.
Получив от сержанта еще и нашивки, я решил в тот же день навестить конную полицию штата в районе Редферн. Там меня ждал страдавший от ожирения сержант Берт Томлин, пожаловавшийся на то, что разнесло его так после того, как полтора года назад он бросил курить. Мне это известно, ведь я и сам, как Марк Твен, пытался бросить курить неоднократно, пока не уразумел, что для меня это вредно. Я придумал теорию, что если бы бросил курить, то от стрессов заболел бы раком матки либо другого важного органа моего обезникотиненного тела.
Конная полиция содержала здесь 30 лошадей, на которых патрулировала улицы Сиднея. Следуя при приеме на работу политике равных воз;можностей полов, полиция принимает теперь на службу равное количество мужчин и женщин. И в конной полиции также служило патрульными
15 женщин. Мне пришлось их наблюдать при недавней демонстрации
гомосексуалистов и убедиться в глупости набора женщин на такую опас;ную и тяжелую работу управления и контроля толпы. Один из маль;
чишек;хулиганов огрел лошадь пивной бутылкой, и та понеслась через кустарник, а всадница едва удержалась в седле. В США пропоненты тотальной эмансипации требуют, чтобы больше женщин брали на службу пилотами сверхзвуковых истребителей. Возможно, эти нежные существа выдержат сверхнагрузки пилотирования таких самолетов, но я не уве;
рен, что после этого они смогут рожать нормальных детей, если вообще смогут рожать.
Мой хозяин, сержант Томлин, продемонстрировал круг для упражнений лошадей, что;то типа карусели, куда загонялось десять лошадей, и она крутилась, заставляя из вначале идти пешком. Скорость постепенно увеличивалась, и они бежали рысцой или галопировали. Такого сооружения я не видывал даже на модерных конюшнях американской полиции. Я рассказал ему о чрезвычайно прохладной встрече с конными полицейскими Мельбурна, и сержант посмеялся, вспомнив шутку, что здесь жителей штата Виктория называют недоразвитыми мексиканцами, поскольку этот штат находится южнее штата Новый Южный Уэллс, как Мексика располагается южнее Соединенных Штатов.
Томлин не только подарил мне шеврон своего полицейского управления, но и сделал ксерокопии страниц моей книги об Америке, которую я надеялся издать в Австралии. Просил заходить еще и встретиться с остальными полицейскими, которые в день моего посещения отсутствовали, будучи на параде в каком;то городишке, отмечавшем столетие своего основания. Я обещал еще раз зайти к ним, но так и не сподобился, знаючи, что благими намерениями умощен путь в ад.
ИММИГРАНТЫ
В первый же день прилета в Сидней я нашел в справочнике телефоны русских организаций и обзвонил их в надежде найти где;либо пристанище. Никто меня пристроить не мог или не хотел, и только Люба Примачек, журналистка местной русскоязычной газеты «Горизонт», согласилась меня приютить. После устройства в ночлежке необходимость в пристанище отпала, но я все;таки решил навестить Любин дом. Жила она в пригороде Сиднея Кабрамате, называемом еще Маленьким Сайгоном из;за обилия там вьетнамских иммигрантов.
Пригородная электричка с двухэтажными вагонами, как у лондонских автобусов, и мягкими креслами удивила меня комфортабельностью и обилием свободных мест в вагонах. Наверное, давки и очереди — это наше, русское изобретение, на которое надо бы взять патент, либо импотент. Нам помучиться все хочется, пострадать за милую душу, помазохинить. Здесь даже выгнанные коммунистами из родной страны вьетнамцы не ходят толпами, как они привыкли в родной стране. Правда, я не могу отличить вьетнамцев от китайцев, таиландцев или камбоджийцев, а их здесь тоже навалом. Они, как правило, общаются только между собой, а культура и религия их мне совершенно непонятны. Не думаю я, что привезли они с собой массу культуры, которая обогатит Австралию, но кухня у них определенно другая, чем у белых австралийцев.
А электричка шла до Кабраматы больше часа из;за того, что пришлось объезжать ремонтируемый участок дороги, но зато мне удалось увидеть футуристический комплекс строящейся олимпийской деревни. Он уже сейчас привлекал толпы туристов, которые вряд ли попадут на олимпийские игры, да и я на них не попаду, и не только потому, что денег нет, а не люблю я наблюдать чужие игры. Игры должны быть моими.
Люба снимала целый дом у старушки;польки дешево, поскольку район Кабраматы считался непрестижным, поэтому и цены были соответствующие, всего 300 долларов в месяц. Дому было лет 45, примерно столько же было Любе, и прошедшие годы поизносили их. Люба всю свою жизнь была офицерской женой, помоталась по гарнизонам России и ближнего зарубежья предостаточно. Будучи коммунисткой и патриоткой, она регулярно тискала статьи в армейскую газету «Красная Звезда», а когда СССР ввел «ограниченный контингент войск» в Афганистан, написала письмо в военкомат с просьбой послать ее туда санитаркой или журналисткой. Мужу;полковнику это стоило несколько бутылок водки и банок частика в томате, чтобы распить с военкомом и отозвать заявление жены.
А потом пришла пора войны в чечне, куда послали батальон ее мужа, и сгинул он там, без вести пропал. Воинское начальство отказалось заплатить денежную компенсацию за убитого, не говоря уж о пенсии вдове и детям. Ей ничего не оставалось делать, как открыть в родном городе Красноярске собственное туристическое агентство, которое процветало до краха финансовой системы России в августе 1998 года. Люба сказала, что в Австралию она приехала, чтобы найти должников, но я предполагаю, что Люба сама бежала сюда от кредиторов, прихватив с собой внука. Да это для меня было несущественно, поскольку хозяйкой была она гостеприимной, и к вину подала жареных куропаток, которых я пробовал первый раз в жизни, да еще на противоположной стороне земного шара.
После ужина мы вышли на веранду допить винцо и полюбоваться на незнакомые созвездия. Люба поделилась со мной надеждой остаться с внуком в этой стране, а позже пригласить из Сибири дочь. Здесь личная жизнь у нее складывается плохо, русские мужики плохо устроены, австралийцы же деньги жалеют, и приходится работать на кондитерской фабрике, чтобы оплачивать дом и учебу внука в частной школе. Андрей уже говорит
по;русски с акцентом, по маме не тоскует и в Сибири жить не хочет, поскольку родина его и ныне, и присно, и во веки веков — Австралия.
Утро стало для нас разоренным, когда обнаружилось, что кто;то разорил птичник и утащил трех курочек с петушком. Следы кровавых перышек привели меня к подвалу дома и исчезли перед лазом в него. Люба в слезах бегала по двору и кричала, что проклятые, узкоглазые вьетнамцы сперли ее любимых курочек. Мое же подозрение было на лису либо опоссума, которых великое множество в этих краях. Вспомнилось, что когда я жил в Лондоне, в саду моих хозяев красная лиса устроила свою нору, где выращивала лисят. Может, местная лиса также утащила Любиных курочек на потребу своего потомства.
Я с удовольствием подрядился покосить травяные заросли на заднем дворе, которые не брала ни одна газонокосилка. В сарае я нашел старинную косу, чему подивился изрядно, поскольку австралийцы давно уже отказались от употребления этого инструмента. Бруском я направлял лезвие косы, и звук этот напомнил мне детство, когда я заготавливал сено нашей корове. Раззуделось плечо, размахнулась рука, и я прошел первый прогон, укладывая травяной валок. Мышцы с радостью вспомнили, как это делать, и разогрелись в привычной работе. Ну какая нелегкая занесла меня на этот континент, ведь мог остаться в деревне и всю жизнь косить в удовольствие! Да, неисповедимы пути Господни.
Люба пригласила меня на выходные посетить заседание русского клуба в приморском районе Сиднея под названием Бонди. Придя на набережную, я обнаружил знакомые до зубной боли «Макдональдсы», «Кентукки Фрайед;чикены», «Пицца;’аты» и прочие фаст;фуды. Пища и язык сделались столь интернациональными, что стыдно переводить всю эту белиберду на наш российский кондовый язык.
Я радостно прыгнул в соленые воды Тихого океана и поднырнул под накатившую волну. Шли эти волны с далекого востока, от тех берегов Тихого океана, где я когда;то купался. Катили они от берегов любимой Америки, где оставил любимую лошадь Ванечку. А вокруг шныряли и шастали кровожадные акулы, страстно желавшие откусить нежные органы моего тела.
И вспомнился мне фильм «челюсти» с кровавой пеной океана, и рванулся я к берегу саженками, суча ручонками и ножонками. А по пляжу дефилировали японцы и японки, таиландцы и таиландки, также непальцы с палками, бросали их они. С каждым годом Австралия становится все более цветной и многоликой, радужной, может быть, а хорошо это или плохо, не ведаю я еще.
На тротуаре набережной стоял мужичонка с собственным портретом в руках, где было написано, что Давид Патч баллотируется в ихнюю Думу от лейбористской партии. Представлял он эксклюзивный округ Воклюз, где миллионеры мучаются от переденежья, аж жалко их. Патч хотел быть их представителем в лейбористской, чрезвычайно рабочей партии Австралии.
В этом я не мог ему помочь, поскольку правом голоса в этой стране не обладал, да и не голосовал бы я за него. Пожелав ему всех благ, направил я стопы в российское консульство, что было недалече от океана. Располагалось оно в довольно престижном районе Вуланхара. Я был несколько удивлен отсутствием очереди на прием к консулу, которая столь характерна для российского консульства в Нью;Йорке. Похоже, австралийцы не стремятся толпами навестить нашу родину. Мне нужно было продлить паспорт, но консул Виктор Родианов объяснил, что должен я это делать в Нью;Йорке, где паспорт был выдан. Заодно он пожаловался, что ему уже три месяца не платят зарплату, и пожалел я его тоже, хотя мне;то зарплату уже не платят пять лет.
Невдалеке от консульства я зашел в книжную лавку «Русский Мир», где Андрей Власов продавал книги, газеты, журналы и видеокассеты с русскими фильмами. Удивительно, но бизнес процветал, поскольку последние годы Сидней заселяется новой волной эмигрантов из России. Продуктовый магазин «София» завален ностальгическими пельменями, беляшами, красно;черными икрами и салатами оливье, но отведать мне их не предложили, жаднюги антиподные. Культурную потребность эмигранты удовлетворяли, собираясь раз в неделю в Русском клубе. Там они слушали музыкантов и певцов, поэтов и прочих знаменитостей из России. Я несколько ошалел, когда ведущий представил меня как знаменитого русского путешественника и писателя, видимо, перепутав меня с кем;то. Но я решил не разочаровывать аудиторию и побыть в знаменитостях хотя бы пятнадцать минут моего выступления. Поздравив всех с Международным женским днем, я рассказал о своем путешествии по Америке на лошади с телегой, чем развлек их изрядно. А потом был концерт бывших когда;то знаменитыми пианистки и певицы. По окончании концерта публика повалила гуртом в буфет, где разливали дешевое красное вино и выдавали по порции жареной курицы. Задержавшись на олимпийских высотах успеха, я опоздал к раздаче, и не досталось мне ни вина, ни курицы. Удовлетворился я только беседой с Александром Андрюшенко, работавшим менеджером в телефонной компании «Астрон». Был он в России когда;то доктором, но здесь не прошел профессиональный тест и решил переквалифицироваться в телефонисты, и счастлив в новой роли. Услышав от меня о голодовке бывших докторов, он пожалел их, поскольку бьются они лбами в кирпичную стену бюрократии, и не пробить им ее никогда. На всякий случай спросил я его о возможности спонсирования моей экспедиции, уже заранее зная, что получу очередной отлуп. Пожелав ему сделаться президентом компании, пошел я дальше своей кривой дорожкой.
ПИКТОН
Каждый четвертый житель этой страны рожден за границей, и вновь прибывшие не знают, да и не хотят знать героической истории ее освоения выходцами с Британских островов. Существует множество политиков новой волны, желающих отмены формального правления страной королевы Елизаветы II. ’отят они изменить и существующий флаг, на котором изображено созвездие Южного Креста и семиконечная звезда, символизирующая семь штатов и провинций страны. Над звездой расположен Юнион Джек, флаг Британии. Мне попалось стихотворение, автор которого ратует за сохранение существующего флага. Привожу его в собственном подстрочнике:
НАШ ФЛАГ
На нашем флаге звезды,
Сияющие в ночи голубых южных небес.
И маленький флаг в углу,
Как часть нашего наследия.
Это англичане, шотландцы, ирландцы,
Кто был сослан на край земли.
Бродяги, мошенники, деляги и мечтатели,
Давшие начало Австралии.
А вы, кричащие о его смене,
Не понимаете, что это флаг
Нашей законности и языка.
А не флаг нашей далекой страны.
Многие могут рассказать,
что когда Европа была погружена в ночь,
Этот маленький флаг в углу
Был символом борьбы и света.
Он вовсе не означает нашей
Приверженности старой имперской мечте.
У нас есть звезды, указывающие,
Куда нам идти,
И старый флаг страны, откуда мы пришли.
Я вовсе не уверен, что удастся этот флаг сохранить в неизменном виде в следующем столетии. Ведь в той будущей Австралии будут жить другие люди с другими морально;историческими ценностями, нежели те, которые так дороги традиционалистам, верящим в унаследованное от матери;родины Британии. Я неоднократно встречался с лоялистами по дороге через эту чудесную страну.
За две недели пребывания в Сиднее мне так и не удалось найти спонсоров экспедиции. Ничего не оставалось, как воспользоваться для покупки верблюдов кредитной картой «Виза», по которой я мог взять у банка в долг не более 5000 долларов.
Ферма, где содержали нужных мне верблюдов, находилась в шестидесяти километрах южнее Сиднея, в городишке Пиктон. Управляющий фермой, Кевин ’эндли, жил около Мельбурна и наезжал сюда изредка, так что переговоры с ним велись по телефону.
Пора пришла собираться на ферму и уж там решать все проблемы. Правда, к Сиднею я уже привык, знал его ночлежки и обитателей. Если бы решил я остаться бомжем, то достиг бы многого, в этом тоже необходим профессиональный подход. Любителей;бездомных я встретил вагон и маленькую тележку. часто они пытались изобразить, что отнюдь не принадлежат к этому классу. Я уже писал, что любимой их обманкой был спутниковый телефон на поясе. Более примитивные носили, не снимая, строительные каски. Восхищался также я бездомными, носившими на поясе связку ключей от несуществующего дома. Старый прием повысить свой статус — это масса авторучек в нагрудном кармане рубашки или костюма. У нас,
в России, любят носить на лацкане пиджака университетский либо институтский значок.
Моим соседом в ночлежке был «музыкант». Он постоянно носил засаленный желтый пиджак, а через плечо висела у него шестиструнная гитара. Он расставался с ней только отходя ко сну, но я никогда не видел, чтобы взял он хоть один аккорд. Несомненно, статус музыканта поднимал его как в собственных, так и в чужих глазах.
В этой же ночлежке жил «художник», владелец этюдника, с которым он ежедневно выходил на улицу и устанавливал его в тенечке напротив дерева. На этюднике у него была установлена акварель с изображением какого;то парка. Этот художник часами стоял за этюдником и карандашом подправлял акварель. Прохожие с уважением смотрели на его творческие муки и заводили с ним разговоры о живописи.
На подобных «творческих бомжей» насмотрелся я в Нью;Йорке и Питере. Годами сидят они на шеях жен и матерей, творя свои «шедевры». Называют они себя поэтами или писателями, но даже если и создают они шедевр, то зубам больно от этого чтива.
Решил я таки вырваться из этого халявного идиотизма и отправиться на ферму в окрестностях Сиднея. За верблюдами на ферме присматривала барышня по имени Трэйси. Я по телефону договорился, что она меня встретит, когда я приеду. Нужно было посмотреть на предназначенных для продажи верблюдов. Приехав на электричке в Пиктон, я не нашел на вокзале встречающих. С трудом дозвонившись до Трэйси, я узнал, что ей некогда мною заниматься, и я сам должен искать пристанища в деревне.
Полицейский посоветовал мне пройти до бара с гордым названием «Джордж IV», при котором была гостиница. Бар и гостиница занимали построенное в середине прошлого века одноэтажное здание постоялого двора. Возведено оно было из мощных плит красного песчаника и крыто рифленым железом. Внутренний двор замощен был такими же плитами и обсажен пальмами и бамбуком, создававшими благостную прохладную тень. Во внутренний двор выходили двери всего десяти номеров гостиницы, а душ и туалет были общими. Построена была гостиница в 1839 году для офицеров и джентльменов, а в ее подвале содержали арестантов, когда их гнали на строительство дороги из Сиднея на юг, в сторону Мельбурна.
За стойкой бара громоздился хозяин, Джеф Шерер. Регулярное употребление пива округлило его лицо и фигуру, которая стала напоминать бочку пива. Похоже, лысел он всю жизнь, но так и не достиг в этом совершенства, и остатки волос печально свисали с его висков и затылка. Джеф с удивлением и недоверием выслушал, почему я появился в здешних краях. Он знал о существовании верблюжьей фермы поблизости от своего заведения, но не ожидал, что какой;то русский мужик приедет сюда, чтобы начать свое путешествие по Австралии на верблюдах. Тем не менее Джеф согласился меня приютить на неделю, пока я освоюсь с верблюдами и начну отсюда свое странствие.
Он выделил мне номер в гостинице и не взял денег за проживание. Меня поселили в комнату без окон 6 на 3 метра, где стояли две кровати со знакомыми до боли в спине еще по России проволочными сетками. На журнальном столике плошка со спиралью из спрессованного репеллента, которая поджигалась вечером, чтобы выкурить из комнаты комаров. На пороге, под дверью, лежали продолговатые подушечки, предназначенные для того, чтобы сохранять в комнате тепло, а также не пускать внутрь змей и прочую живность. Питаться я должен был за собственный кошт, но это меня не очень заботило, поскольку я приучил себя как питаться впрок, так и голодать столько, сколько мне необходимо.
Утром в гостиницу заехала работница фермы Трэйси. Была она небольшого росточка, тонкой кости и не желала смотреть мне в глаза. чувствовалось, как она прямо;таки звенит неприязнью ко мне. Тем не менее она отвезла меня к загону, где паслись 18 верблюдов. Трэйси показала семилетнюю самку по кличке Ред (Красная) и кастрированного пятилетнего самца Джейка (Ивана или Якова). Они должны были принадлежать мне после выплаты денег.
С почтением и осторожностью приблизился я к этим горбатым созданиям, с презрением смотревшим на возникшее здесь двуногое существо с другого материка. Трэйси выдавила из себя, что я могу с ними общаться, но у нее не было ни времени, ни желания показать, как это делать.
Я вернулся в гостиницу весьма озабоченным и сразу же позвонил Кевину в Мельбурн, рассказав о нежелании Трэйси меня чему;нибудь обучать.
Я не мог покупать верблюдов без элементарнейших знаний о том, как себя с ними вести. Повезло мне вечером, когда среди посетителей бара я узрел бородатого парня с приветливой улыбкой в компании стройной блондинки. Звали его Питером, и приехал он в Пиктон, чтобы купить на ферме двух верблюдов, которых он собирался объездить для гонок, устраиваемых ежегодно в штате Квинсленд. В северной части штата у него была ферма по разведению гоночных верблюдов. Узнав о моих планах путешествия с верблюдами по Австралии, Питер согласился показать мне, как обращаться с ними.
Утром мы отправились с ним на ферму, где Трэйси показала ему двух гоночных верблюдов, предназначенных для продажи. Питер приступил к работе с ними, обучая их командам для усаживания на колени и вставания — основным при обхождении с этими упрямыми животными.
Я поймал Джейка, одного из моих будущих верблюдов, и принялся обучать его тому же. Ред где;то затерялась в стаде, и я не мог ее выловить. Трэйси к тому времени уехала с фермы, не желая мне ни в чем помочь. Эта мелкая змеюшка кипела злобной ревностью ко мне, собравшемуся забрать из ее подчинения верблюдов.
Питеру тоже было недосуг со мной вожжаться, и, погрузив верблюдов на грузовик, он отбыл к себе на ферму где;то на севере штата Новый Южный Уэлс. Я узнал, что он заплатил за каждого верблюда 800 долларов, с меня же хозяева фермы хотели слупить по 1200. Предлагаемые мне верблюды оказались тихоходами, негодными для гонок. По сути говоря, они были выбракованными животными, поэтому мне не хотелось выплачивать за них несусветную цену. Питер успел сказать, что мои верблюды были пойманы в пустыне Южной Австралии и проданы нынешним владельцам не дороже
150 долларов за горб.
Вооруженный столь важной информацией, я позвонил Кэвину в Мельбурн и сказал, что было бы неприлично с его стороны требовать за столь нелядащих скотин 1200 долларов. Кевин дал мне телефон хозяина фермы в Сиднее, коим оказался ливанец Шариф Казал. Естественно же, Шариф заявил, что у Питера большие заслуги перед его фирмой, оттого и проданы верблюды за низкую цену. Принимая во внимание отсутствие у меня спонсоров, он согласился продать верблюдов по 1000 долларов. Седла со сбруей мне должен был послать Кевин, и заломил он за них по 800 долларов. Выбора у меня не было.
Восхитила меня легкость получения из США денег по кредитной карте. В банке у меня запросили паспорт, мой идентификационный номер в США и почтовый адрес. через полчаса американский банк перевел на счет банка в Сиднее 2000 американских долларов, что составило около 3000 долларов австралийских.
Когда;то я был аспирантом престижного Колумбийского университета, который и явился моим гарантом в получении кредитной карты «Виза».
Я уже давно не аспирант и с трудом оплачиваю владение этой кредитной картой, тем не менее кредит был выдан.
Трэйси приехала в гостиницу, чтобы получить 2000 долларов за верблюдов, предоставив мне право их поймать, перевести в отдельный загон и два дня с ними знакомиться, после чего я должен был отправиться в дорогу.
Я попросил ее еще раз показать принадлежащих мне по документу верблюдов, но у нее не нашлось для этого времени.
Я срочно перевел на счет Кевина в Мельбурне деньги за седла и
сбрую и получил их по почте. Проблема состояла в том, что я не знал,
кого ими седлать.
Я попросил владельца гостиницы Джефа отвезти седла и сбрую на ферму, сгрузил их в сарае, а потом стал в раздумье, чеша репу — а которые же мои верблюды? Там паслось полторы дюжины незнакомых и презирающих меня горбоносителей без бирок с именами. Я знал кастрата Джейка с отметиной на ухе, но красная красавица Ред затерялась среди себе подобных. Если еще учесть, что я частичный дальтоник, задача отличить рыжую верблюдицу от темно;рыжей или красноватой была непростой.
Я умудрился напялить уздечку на понравившуюся мне верблюдицу, а также на Джейка, после чего принялся приучать их к тому, что я их хозяин и доминантный самец. Удивительно, они на меня не плевались и, худо;бедно, слушались моих команд. Только через день я встретил девушку, работавшую когда;то с этим стадом, которая показала мне настоящую Ред. До этого я приручал не ту верблюдицу.
ОТЕЛХ «ДЖОРДЖ IV»
Гостиница «Джордж IV» стояла на перекрестке дорог, и каждый день появлялись в ней новые постояльцы. Посетители же бара были все те же, и вскоре я со многими познакомился. ’озяин был всегда на месте, поскольку жил на чердаке гостиницы, куда забирался по стремянке, установленной в его конторке. Я не представляю, как ему удавалось взбираться наверх в целости и сохранности, ведь он насасывался пивом c полудня до полуночи. Жена Джефа умерла пару лет назад, и был он мужиком на выданье, присматривая себе кандидатку в невесты.
Но недосуг ему было этим заниматься, поскольку, кроме бара и гостиницы, он владел еще пивоварней и фермой, где паслось тридцать голов скота.
Пивоваром у Джефа работал Дэйв Эдни, варивший на немецком оборудовании пиво под названием «Шерред», а еще был он издателем газеты «Еженедельный вестник бара Джордж IV». В одном из номеров он напечатал свой репортаж об экстраординарном, по его мнению, событии, произошедшем здесь. Назывался репортаж «Знаменательное решение». Привожу его перевод:
«Невероятное свершилось на прошлой неделе, когда хозяин бара мистер Джеф Шерер принял беспрецедентное решение купить НОВЫЙ, да, НОВЫЙ компрессор для холодильника. Удивительное решение противоречило всем принципам мистера Шерера, обычно покупавшего «использованное, но в хорошем состоянии оборудование» на аукционах. Местный механик по холодильникам Майк Вильямс, который в основном и несет ответственность за принятие этого решения, рассказал: «Я чуть в штаны от удивления не наложил, когда мистер Шерер сказал мне установить НОВЫЙ компрессор».
через несколько часов после этого решения мистер Вильямс связался с национальной прессой и рассказал о монументальном поступке мистера Шерера. Главные телевизионные и радиоканалы отменили намеченные передачи, чтобы рассказать и показать установку компрессора. CNN будет через спутники передавать репортаж в США, Канаду, Британию, другие страны Европы и прочих континентов. Мистер Шерер также сможет посмотреть репортаж, будучи на отдыхе в Таиланде (в чем мы сомневаемся, поскольку никогда границ Австралии он не покидал и не собирался это делать в ближайшем будущем).
Премьер;министр ’овард уже послал мистеру Шереру поздравительную телеграмму, в которой упомянул, что компрессор облегчит его жизнь. Ожидаются также телеграммы от королевы Елизаветы II, премьер;министра Тони Блэра, президентов Билла Клинтона и Бориса Ельцина. Говорят, премьер;министр ’овард предложил механику Вильямсу почетный эскорт, когда тот отправится в Вулунгонг за компрессором. Вероятно, дорога от Вулунгонга до Пиктона будет перекрыта, чтобы дать возможность танкам почетного эскорта сопровождать мистера Вильямса с компрессором. Воздушное прикрытие будут осуществлять вертолеты «Блакхок» и само;
леты FA;18.
Похоже, не все радуются по поводу этого события. Анонимный источник сообщил, что в пивоварне говорят: «На хрена сдался этот холодильный компрессор. У нас в подвале под баром пиво скисает от жарищи». Слова справедливые, но автору не удалось найти мистера Шерера, чтобы тот прокомментировал слухи».
Дэйв Эдни, автор этого шедевра местной журналистики, рассказал мне, что юмореска была первой и, возможно, последней в его жизни. Мистер Шерер не оставляет ему свободного времени для литературного творчества, говоря, что пивовар должен варить пиво, а не издеваться над мелкими слабостями хозяина.
А дел у хозяина было невпроворот. Почти каждый вечер залы гостиницы заняты под банкеты и собрания всевозможных обществ и клубов любителей чего;то. Мне было интересно послушать годичный отчет президента клуба любителей альпака и узнать, что в Австралии их поголовье достигло 22 тысяч. Столь экзотическими животными увлечены здесь главным образом женщины, мужья которых зарабатывают на жизнь более прозаическим способом — отсиживая задницы в офисах или физическим трудом.
Я получил приглашение от президентши клуба Меган Аткинсон навестить ферму, где она содержала 30 альпака. Вечером муж Меган, Скот, заехал за мной в гостиницу и отвез на свою ферму в окрестностях Пиктона. Скот Аткинсон был шотландского происхождения и жил в Австралии 15 лет, работая экскаваторщиком на стройках. Он даже и не мыслил когда;либо вернуться жить в промозглую Шотландию. Здесь у него был дом на берегу реки и пять гектаров собственной земли, на которой жена разводила в свое удовольствие альпака.
Мне приходилось в США бывать на фермах по разведению лам и поражаться глупости этих американских верблюдов, но альпака я еще не видывал. Животные нарисовались, как только мы выбрались из машины и подошли к изгороди. Выглядели альпака овцами на длинных ногах и поводили настороженными ушами, ожидая порции овса с ячменем и кукурузой.
У Скота с Меган не было детей, и он был счастлив, что Меган нашла себе занятие после изнурительного и многочасового преподавания в школе истории и географии.
После общения с альпака он отвел меня к соседям, чтобы познакомить с русским парнем Женей. Соседями оказались «последователи двенадцати колен Израилевых». Это было поселение людей, решивших жить столь же примитивно, как древние израильтяне. Сектанты зарабатывали деньги на всевозможных подсобных работах, а вечерами работали в приусадебном саду и огороде. По ночам же неустанно производили детей, поскольку не отвлекались на смотрение телевизора или чтение книг.
Русский парень Женя приехал в Сидней из Питера шесть лет назад, и проучившись несколько лет в колледже, решил присоединиться к секте. Здесь все было просто, как мычание теленка — жить и размножаться. Мне не удалось выяснить какую;то идеологическую подоплеку секты, поскольку пора было уходить — в девять часов гасился свет, и Женя отбывал с нареченной в постель.
В другой раз меня пригласили на заседание литературного кружка, устроенное в одном из залов гостиницы. Собралось около пятнадцати пенсионеров и пенсионерок, читавших друг дружке свои шедевры. Они также интересовались историей местных краев, и мне хотелось с ними об этом поговорить. Председательствовал вышедший на пенсию краснодеревщик Джим. Он прочел написанную белым стихом поэму о солдатах АНЗАК, юбилей которой приближался. Вскоре мне наскучила их компания, где, кроме кофе, ничего не пили, и я отправился в бар. Там кучковались завсегдатаи, приходившие в бар ежевечерне, как на работу. Я давно с ними подружился и даже распил пару кружек пива. Ребята они были молодые, лет по 20 — 25, и работали здесь же в городишке механиками или строительными рабочими. Предводитель их, Джеф, был великолепным рисовальщиком. Он изобразил в моем дневнике нашу компанию со мной во главе стола. Но честно признаться, мне скучно было с ними, поскольку, кроме баб и выпивки, они ни о чем другом не говорили, а у меня на все это денег не было.
По выходным гостиница была особенно многолюдна, и я был занят разговорами и пьянством с разнообразными представителями австралийского общества. Как;то к обеду ресторан заполнила толпа автомобилистов, приехавших на одинаковых машинах. Оказались они членами клуба владельцев автомобилей «Воксхол», и путешествовали по Австралии, изучая ее прошлое. Мистер Сеймур, член клуба под номером 75;130, подарил мне клубный значок и написал мне в дневник: «Мы выпили с верблюжатником, после того как обменялись значками. Он абсолютно ничего не знает о «Воксхолах», но нам;то известно, что это прекрасный британский автомобиль с особой формой капота. Доброго пути».
На следующий день в баре я встретил двух молодых женщин, только что вернувшихся из путешествия автостопом по Южной Америке. Клер и Кити выглядели типичными лесбиянками и сделали несколько интригующую запись в моем дневнике, на испано;английском языке: «’ола! Амур! Это была прекрасная возможность встретить Вас! Желаем всего наилучшего в этой волшебной стране Оз. Пусть в этой стране у Ваших верблюдов не сдует ветром горбы и не попадет слишком много песка в интимные места».
Впервые я прочел здесь, что Австралию называют еще страной Оз.
На самом деле книга «Волшебная страна Оз» была написана в 1904 году американским писателем Франком Баумом. В книге волшебник страны Оз был воздухоплавателем из цирка США, а принцессой этой страны была Дороти Гейл, девочка из штата Канзас. В Волшебной стране Оз не знали болезни, нищеты и смерти, но с тех пор как Джуди Гарлэнд сыграла роль Дороти Гейл, эту страну можно видеть только в кино. Реальность этой волшебной страны была убита фантазией кино. Я собирался идти из Изумрудного города антиподов — Сиднея, по Желтой кирпичной дороге, чтобы встретить Королей зверей, Тотошек, Железных дровосеков, Страшил и других обитателей этой волшебной страны.
Шэйн Брэйкс, приятель Клер и Кити, оказался профессиональным кинооператором и парашютистом из Мельбурна, подрабатывавшим съемками парашютистов;любителей в свободном падении. Я всегда завидовал людям, имевшим возможность зарабатывать на жизнь таким образом. «В парении найдешь ты счастие свое», — сказал какой;то поэт, или я это сейчас придумал. В дневник Шэйн записал абсурдный стишок:
«Приди и сядь со мною рядом»,
Сказал я сам себе.
И хотя в этом не было смысла,
Я держал собственную руку,
В знак веры и надежды в себя.
И вместе сидели мы на заборе.
Спасибо Шэйну за этот стих. Мне так часто приходится жить в одиночку, что отвык я сидеть с кем;то на заборе, и некому верить, так что стишок этот явно пришелся в жилу.
Гостиница «Джордж IV» была также на перекрестке политических течений Австралии. Этому я был свидетель, когда оказался в зале собраний активистов партии «Одна нация». За несколько часов до приезда главы партии Полины ’энсон фронтон здания и зал заседания были украшены голубыми воздушными шарами и серпантином. От хозяйки альпачной фермы Меган я уже слышал, что Полина фашистка. Но я не очень верю суждениям вечно либеральной интеллигенции, которая еще со времен Французской революции отравлена химерическими идеями всеобщего Братства, Равенства и Свободы. Я давно убедился, что демократия существует на потребу толпы, а реальной властью обладают всего;то около пяти тысяч человек, которые и определяют судьбы мира.
Насколько я понял, прочтя врученную мне листовку с портретом Полины ’энсон, декорированной австралийским флагом, она выступает за ограничение иммиграции и за сохранение страны белой. Опасность же видит в потопном наплыве сюда иммигрантов из стран Азии: китайцев, индийцев, вьетнамцев, таиландцев и прочих камбоджийцев.
Подобный процесс происходит не только здесь, но и в европейских странах. В последние годы китайцы неудержимым потоком ринулись на Дальний Восток и в центр России, вскоре ее можно будет называть Китазией.
Либералы говорят о современном мире как системе сообщающихся сосудов, но поток идет в одном направлении. Белых вышвырнули из Индии, потом пришел черед Северной Африки, ну а теперь Южно;Африканская республика чернеет на глазах. Наверное, процесс этот необратимый, но называть женщину фашисткой за то, что она хочет видеть свою страну белой, а не коричневой — профанация самой идеи свободы и демократии.
Полина ’энсон приехала на лимузине в сопровождении полиции. Ей было под сорок, одета в черный брючный костюм и туфли на шпильках. Пройдя к столу, она принялась подписывать плакаты с собственным предвыборным портретом. Их продавали в соседней комнате по 10 долларов, а потом нужно было отстоять очередь на подпись. У меня фондов на политическую кампанию выделено не было, так что попросил ее расписаться вместо плаката в моем путевом дневнике. Полина хмыкнула удивленно, однако исторический след свой оставила. Я не привык общаться с политиками и не могу судить, лучшим или худшим их представителем она является. Наверное, все они одним мирром мазаны.
НАКОНЕЦ;ТО НАчАЛО
И вот стоят передо мной красавцы;верблюды, пока еще с английскими именами, Ред и Джейк. Ред, хотя и верблюдица, но выше и массивнее Джейка, и характер у нее норовистый. С трудом удалось мне одеть на нее уздечку и оседлать.
По телевидению я как;то смотрел фильм о воинственной принцессе, которая походя расправлялась с принцами и непринцами. Звали ее Зина и была она такой бешеной, вероятно, от своей лесбийской натуры. Вот и решил я свою верблюдицу тоже назвать Зиной. Не знаю, обиделась ли она за такое сравнение, по крайней мере, вида не показала. Джейка назвал я, ничтоже сумняшеся, Ваней, в память мерина Вани, с которым пересек я США от Атлантического до Тихого океана. Ваня был булок (так обзывают здесь кастрированных верблюдов) и вида не казал, что недоволен русской кличкой.
Седла были двухместными и сварены из трубочной стали с прокладкой из кожи и поролона. Седла и кожаная сбруя к ним были в пользовании неоднократно и поизносились изрядно. Мои прежние попытки на ферме управлять верблюдами с помощью вожжей провалились. Кевин обманул меня при продаже, заверив, что на них можно ехать и управлять с седла. Животные были приучены следовать за ведущим их человеком, но абсолютно отвергли мои попытки ехать на них верхом.
Материально;техническая база моей экспедиции тоже желала бы лучшего. В магазине Армии Спасения купил я б/у (бывшие в употреблении) армейские ботинки, да еще армейское одеяло, которым пользовались во времена Второй мировой войны, на нем сохранилось клеймо «U. S. Army».
Не было у меня ни палатки, ни спального мешка, правда, в скобяной лавке купил я топорик и котелок. Вместо вьючных сумок были у меня рюкзак и нейлоновая сумка, поистершаяся в перелетах в Россию и обратно. Плащом и свитером я также не успел обзавестись, а кроме ботинок были у меня только сандалии, второй год просившие ремонта. Запас продовольствия состоял из буханки хлеба, чая, соли и кофе. Я знал из предыдущего опыта, что главное начать, а уж потом все образуется.
Подведя верблюдов к гостинице «Джордж IV», я зашел попрощаться с ее хозяином Джефом. Он выбрался из;за стойки бара и с удивлением уставился на моих верблюдов, потом спросил: «Ты действительно решил отправиться вокруг Австралии без денег, страховки и опыта обращения с верблюдами? Ты действительно считаешь, что пройдешь по дорогам, и тебя не собьет грузовик, не покусают змеи и ядовитые пауки? Ты действительно ничего не имеешь, кроме желания идти? Ну так ты сумасшедший, жаль, что полиция не знает об этой авантюре».
Я поблагодарил Джефа за гостеприимство и пожелал ему найти подходящую спутницу в катастрофически наступавшей старости. Разница между нами была в том, что он обеспечил себя настоящим, потеряв будущее, а у меня ничего, кроме будущего, не было. Расстались мы без рукопожатия.
Я решил отправиться в дорогу воскресным днем 21 марта, веря в очко, счастливый номер 21 в карточной игре. В опере «Пиковая дама» бедный Герман тоже надеется выиграть с помощью магического набора карт и шепчет: «тройка, семерка, туз».
Существенным было и то, что в воскресенье движение грузовиков по дорогам было минимальное. Я довольно скоро уразумел, что верблюды боятся шума автомобилей сзади, но терпимо относятся к ним, если могут видеть их приближение. Австралийцы до сих пор сохранили унаследованное от Англии левостороннее движение, поэтому шел я напротив движения, по правой стороне бровки.
Вел я Зину, которая была привычнее к дорогам, за ней следовал на коротком поводке Ваня. Сердце сжималось каждый раз, когда обгоняли нас либо перли навстречу мощно грохочущие трейлеры. Водители их были столь же непривычны к верблюдам на дороге, как и верблюды к этим дорожным монстрам.
Уже через километр дороги я понял, что далеко мы так не пройдем. Привязав верблюдов к ограждению дороги, я сел рядом и раскурил трубку — пусть стоят, дрожат и привыкают к шуму и смраду машин. Авось уразумеют верблюды, что вот так дальше и будет, а спешить нам некуда.
через полчаса отдыха отправились мы дальше на север, не зная, где будем ночевать. Я вспомнил, что вскорости должен проходить колонию «12;ти колен Израилевых», которую посещал я на днях. Сектанты должны были помнить о примитивной жизни древних еврейских бедуинов, путешествовавших на верблюдах. Я завернул туда и, привязав Зину с Ваней к дереву, разыскал руководителя секты. Звали его по;древнему, как и Иисуса ’риста, Иешуа. Он попросил меня посидеть в тени смоковницы, не предложив даже чаю. Вернулся через полчаса с сообщением, что сектанты не могут меня принять на ночлег. Оказывается, в мой предыдущий визит они почувствовали, что я не принял всерьез их секту. Да я и сам знал, что пришелся не ко двору — такие идиоты могут быть восприняты только себе подобными. Ведь в секты идут затем, чтобы чувствовать себя защищенными группой и не думать за себя. Отвязав напоенных и отдохнувших верблюдов, я отправился к более гостеприимным пристанищам.
Мартовская жара австралийской осени пощады не давала. Мои армейские ботинки, хорошо кем;то поношенные до меня, превратились в «испанские сапоги» — любимый пыточный инструмент инквизиции. Кроме того что они немилосердно жали стопы, принялись их грубые швы еще и натирать пятки. Пришлось разуться до носков и в них идти по расплавленному асфальту обочины. Верблюдам было легче, поскольку их подошвы толще моих и не столь изнежены. А ведь в Мельбурне, а потом в Сиднее готовил я себя к дороге, ежедневно ходя босиком по тротуарам.
С наступлением вечера идти стало полегче, а пить хотелось немилосердно. Не догадался я приобрести флягу для воды и наказан был соответствующе. Верблюдам;то что — могут жить без воды неделями, а человек потеть должен, чтобы выжить. 89;я дорога шла круто вверх и не было вдоль нее ни заправок, ни жилых домов.
Наконец слева от обочины заметил я ворота со странным названием фермы: «’ребет» (позднее я узнал, что в течение дня поднимался на перевал с одноименным названием). Дорога на ферму оказалась перегорожена мостиком из уложенных поперек стальных швеллеров, предназначенных заградить проход скоту. Но рядом были другие ворота, через которые мы и прошли на круто спускавшуюся дорогу. Внизу были видны постройки фермы и загоны, где пасся скот.
Я увидел, как от фермы в моем направлении двинулся грузовичок — хозяева увидели нежданных гостей. Водителем был мужик в шортах и типично австралийских сапогах с ушками, торчащими спереди и сзади. Австралийцы также поголовно носят шляпы, так как боятся рака кожи.
Я успел до подъезда хозяина привязать верблюдов к дереву и приветствовал его извинительно;вопросительной улыбкой. Из опыта путешествия по дорогам Америки я знал, что фермер не может отказать в помощи человеку с лошадью, ну, а велика ли разница между лошадью и верблюдом?
Оказалась она невелика, и Бэрри Парк проводил меня на огороженное пастбище. Он позволил остаться там до утра. Я оторвал его от дойки, но он пообещал подъехать позже с женой и пообщаться. Я разгрузил и разнуздал Зину с Ваней и сам разнуздался, сняв джинсы и окунув босые ноженьки в пруд. Угодья Бэрри представляли собой серию искусственных прудов, орошавших пастбища его молочного стада.
Глотку першило от жажды, но я не решился пить воду из пруда, зная об опасности, таящейся в непроточной воде — в стоячем омуте черти водятся. Ляжки и промежность, натертые и пропотевшие в плотных джинсах, горели и пылали, словно натертые скипидаром. Я бросился в воду и принялся натираться илом, помня о пользе грязелечения.
Закончив дойку, приехали Бэрри с женой Кэй и привезли в подарок канистру с водой, армейскую флягу для воды и рулон пластика. Ошеломило меня, что привезли они как раз то, в чем я чрезвычайно нуждался. Еще решили они мне подарить вьючную брезентовую сумку. Оказалось, что Кэй шила такие сумки на продажу и решила подарить одну из них русскому путешественнику.
Упавши на колени, пил я из канистры захлебываясь и, оставаясь в том же положении, благодарил благодетелей за щедрость и гостеприимство. Расписавшись в журнале, они отправились по делам, а я достал буханку хлеба и заедал им конфеты типа наших соевых батончиков, а запивал вкуснейшей водой из фляги. Вскоре закрапал дождь, а мне и это оказалось не страшно — был у меня теперь кусок пластика, которым и накрылся. Мне было сытно и уютно, и даже комары были милосердны, да и не помню их посещения, поскольку провалился в сон отдохновенный. Лихое было у меня начало, и знал я, что начинать всегда интереснее, чем кончать.
БИБЛИОТЕКА
Ребятишки мои, Ваня и Зина, видимо, подустали за время вчерашнего подъема в горы и не стремились побить рекорд скорости по пересеченной местности. По дороге к городу Кэмден я был вынужден лидером поставить Ваню, поскольку Зина отказывалась за мной следовать и норовила сесть на обочину.
В городе я решил вести их по тротуару, чем привлек внимание обитателей окрестных домов. Женщина в тренировочном костюме и кроссовках вышла на веранду и призывно помахала, мол, пора тебе и отдохнуть, путник. Дело было к полудню, и я не возражал бы против чашки кофе с печенюшками.
Умудрившись уложить верблюдов на лужайке перед домом, я представился Фей Карранто, приехавшей домой с работы, чтобы накормить детей полдником. Она срочно отдала им приказ сварганить мне кофе, а потом изъявила желание покататься на верблюдах. Я не очень был уверен, что уставшие верблюды примут ее обширное тело с огромным желанием, но сподобился посадить Фэй на Зину и провезти эту бесстрашную итальянку вокруг лужайки перед домом. К тому времени вокруг нас собрались соседи, возжелавшие тоже прокатиться на верблюде. Они предлагали мне за это деньги, и отказывался я недолго.
Узнав, что у меня нет палатки, Фэй вручила мне свою, которой уже давно не пользовалась. Она была несколько громоздка и рассчитана на четверых, но верблюды мои несли вес всего;то двух сумок, а верблюд может нести груз в 300 килограммов.
Однако и с таким ничтожным грузом мои компаньоны справлялись с трудом, и, пройдя всего с 15 километров, я вынужден был искать место для отдыха и ночевки. Увидев пастбище с ограждением, я поднялся по крутому склону к небольшому домишке с подслеповатыми окошками. Охраняли его аж четыре собаки, в лютой ярости взявшиеся нас облаивать. На шум вышли хозяева и, приструнив собак, приблизились к нашему каравану. А верблюды сразу же опустились на колени, словно моля дать им роздых и покой. Вилли с Барбарой позволили мне разбить палатку во дворе и пустили верблюдов пастись на зеленом пастбище.
Установив палатку и убрав туда барахло, зашел я в дом хозяев. Правда, дом был не их, а принадлежал хозяину фермы, на которого Вилли работал поденщиком. В доме пахло псиной и плесенью, в углу гостиной мерцал неумолчный телевизор. Была у них и библиотека, состоявшая из многолетнего собрания телефонных справочников. Вилли закончил всего четыре класса, но так и не научился читать и писать.
Барбара поджарила на ужин свиные отбивные и подала их с зеленым горошком. Я впервые был за столом австралийцев и отметил, что не читали они обеденной молитвы и свечек не зажигали. В дальнейшем я убедился, что в чем нельзя уличить жителей этой страны, так в излишней набожности.
В палатке спалось прекрасно, но уже в шесть утра я встрепенулся, чтобы пораньше отправиться в дорогу. В густой траве мне не доставило проблем найти следы верблюдов, ведущие на клевера около пруда. При моем виде они стали удаляться в противоположном направлении, и быстрее, чем я приближался. Когда через полчаса мне таки удалось заарканить Зину и предложить ей следовать за мной, она решительно отказалась от столь джентльменского предложения. Я тянул ее за веревку, привязанную к цепи, которая обжимала ее нос при натяжке, однако это не могло ее заставить двигаться в нужном направлении. Я знал, что Ваня последует за ней, если удастся сдвинуть Зину. Злость и бессилие лишили меня соображения и сообразительности, вот я и принялся колотить Зину пластиковой тростью, но результатов это не дало. Не зря верблюдов в упрямстве сравнивают с ишаками или мулами. Я переключился в своих попытках на Ваню, но он последовал примеру Зины и залег мертво, стабильно. Наверное, я плакал в бессилии, но в конце концов уселся рядом на кочке и раскурил трубку, чтобы успокоиться. через полчаса я опять потянул Зину, и она, словно устыдясь своего упрямства, пошла за мной. Ваня последовал за ней, они не могли быть друг без дружки.
Придя на двор фермы, я позвонил Кевину в Мельбурн и спросил, отчего мои ребятки не хотели следовать за хозяином. Он спросил, а каким было пастбище. Я рассказал, что пастбище было великолепным — со смесью люцерны и клевера. «Ну, а ты, если бы был верблюдом, хотел бы его покинуть?» — спросил он. И добавил: «Я послал тебе трость не для того, чтобы их колотить, а чтобы управлять». И устыдился я, ребята.
Барбара напоила меня кофе с оладьями, и я отправился дальше на север вдоль 89;й дороги. Теперь я уже имел флягу с водой и даже деньги на бутылку пива, которое и купил в следующей деревушке.
Сидя в тени эвкалипта, я наслаждался жизнью, вот только не мешало бы еще пиво закусить бутербродом или, как здесь говорят, сэндвичем. Мое спокойствие нарушил блондин скандинавской внешности, викинг лет сорока, приехавший на джипе и возжелавший сфотографировать меня с верблюдами. Занятно, что снимал он камерой «Зенит» и считал, что его оптика превосходит японскую и немецкую. Естественно же, я порадовался за качество отечественной аппаратуры, но не сказал Нилу, что оптическая технология была вывезена нами после войны из побежденной Германии. Мы и ракетчиков немецких тогда вывезли, которые существенно помогли нам при запуске первого спутника. Помню себя сидящим в 1957 году на крыше сарая и наблюдающим спутниковую траекторию. Как горд я был за свою страну! Как горько мне за нее сейчас!
Нил предложил навестить по дороге дом, где жил с родителями. Пройдя метров 200, я оказался на лужайке перед домом, на веранде которого сидели благообразные старички, потягивавшие настоящий, заваренный в кофеварке кофе. В Австралии мне редко приходилось пить такой кофе — большинство народа, как и у нас, пьет растворимый.
Привязав верблюдов, я поднялся на веранду и пожал руку даме лет 60. Она сжала мою ручонку словно тисками. Я аж ошалел от такого рукопожатия и не замедлил спросить, откуда у нее такая силища. Грета рассказала, что приехала в эту страну из Дании двадцать лет тому. Она до сих пор трудилась водительницей грузовика и могла запросто сменить его покрышки весом в пятьдесят кило.
Грета нарезала мой любимый сыр рокфор, его редко подавали к столу не только здесь, но и в США. Но когда еще и маслины были предложены, то можно было не сомневаться, что родилась и выросла она в Европе. Изыски не типичны для австралийцев.
Ее муж Йенс был немногословен и предоставлял Грете меня развлекать. В нем тоже чувствовалось европейское воспитание, хотя бы в том, что читал он журнал «Нашенэл географик», где была статья о Гренландии. Когда;то в молодости ему пришлось строить там дома для местных туземцев. Гренландия до сих пор является колонией Дании, и этих самоедов там всего около 90 тысяч. Так вот, они хотят отделиться и зажить независимо от Дании. Только кто же их тогда будет кормить?
Нил съездил в поселок, который был на моем пути, и договорился с управляющим ярмаркой, что тот меня встретит. через 15 км дороги я свернул в открытые ворота, а вскоре подъехал и управляющий, который открыл помещение кухни и столовой, а также включил электричество и горячую воду для душа.
В каждом уважающем себя поселке или городе существуют такие комплексы, включающие конюшню, стадион или арену для родео с трибунами, офис и другие подсобные помещения. Здесь устраиваются конные состязания, парады, фестивали и ярмарки. Я спросил, зачем была навалена на стадионе куча колотых дров. Оказалось, что они остались от предыдущих соревнований фермеров на скорость колки дров.
ВИНДЗОР
В поселок Пенрис я пришел поздно, с изнемогающими от усталости верблюдами, и приметил там замечательное пастбище. ’озяин его сидел рядом с домом и поджаривал на жаровне шматы свинины. Запах был умопомрачительный, и слюни у меня текли веревками. Рядом жена его поливала из шланга клумбы с цветами и даже не повернулась на мое приветствие. Мясожорец не прекращал поглощать пищу и при разговоре со мной, жир капал с его подбородка на выступавшее вперед сальное брюхо. Мужик этот отказался меня пустить на пастбище и посоветовал пройти к соседу.
Сосед с любопытством наблюдал за нашим разговором и не удивился, когда я завернул в ворота его фермы. Я попросился у него на ночлег, но подошла жена, которая была явно против моего вторжения. Это было ясно из интонации — разговаривали они на неизвестном языке. Я, почти шутовски, бросился на колени и стал умолять ее о пристанище, и не ради меня, а ради уставших животных. Наконец я ее уломал, она даже приготовила кофе и подала к нему печенье, а сама отправилась на работу.
Ее муж был строителем, и они недавно купили этот дом с участком буша (бушем здесь называют землю, где вместе с травой растут деревья и кустарники). Приехали они в эти края с острова Мальта, образования никакого — крестьяне. Ну, а здесь пришлось вкалывать на всяких работах. Роздыха они не знали и в отпуске никогда не были. Слава богу, сын получил хорошо оплачиваемую профессию водопроводчика и скоро купит свой дом.
Устроив верблюдов пастись, я разбил палатку и развел костерок. Это был мой первый костер на этом континенте, и я даже не знал названия деревьев, которые пошли мне на дрова. Еще в Мельбурне пугали меня тем, что закусают меня в буше ядовитые пауки и змеи, растерзают дикие собаки динго и крокодилы. Но пока был я живой и относительно здоровый, вот только немели и зябли пальцы на руках. Надо бы поголодать недельки три, и все пройдет. Трещал костер, звезды тоже разгорелись, а вокруг была таинственная ночь познаваемого мною континента. И я был счастлив, хотя и смертельно одинок.
Я понемногу обучился вьючению верблюдов, поэтому утром отправился в дорогу около семи часов. Вел я их за собой по узкой тропе, ведущей к воротам на главную дорогу. Вдруг сзади раздался резкий крик потревоженной птицы. Верблюды испугались и рванулись вперед, на меня. Я оказался сбитым в колдобину дороги, а они бежали по мне. Встал я с трудом, похоже, треснули грудные позвонки. Сильно ныло колено и голеностопный сустав, слезились забитые грязью и песком глаза.
Все;таки я мог видеть, как верблюды летят через открытые ворота на дорогу, по которой уже ехали редкие машины. ’ромая и хватаясь за грудь, я побежал за своей скотиной, а выбежав на дорогу, стал махать проезжающим автомобилистам, чтобы с их помощью преследовать верблюдов. Вероятно, казался я им безумцем, и желающих остановиться не находилось. На счастье попалась полицейская машина, и сержант понял, что дело серьезное, ведь верблюды могли изувечить и себя, и проезжих. Мы бросились в погоню, но я попросил не включать сирену — это могло напугать верблюдов еще больше. через километр преследования я увидел их мирно пасшимися на зеленом склоне холма. Полицейские подождали, пока я привяжу этих шалунов, и отправились по своим делам, не оштрафовав нас за нарушение правил дорожного движения.
Ковылял я вдоль дороги с трудом, солнце палило немилосердно, и в городе Виндзор я устроился в тени, чтобы отдохнуть и утолить жажду бутылкой пива. Разложив карту, я увидел, что должен делать выбор — либо двигаться на восток, чтобы держаться ближе к побережью, либо продолжать идти на север, уклоняясь в горы. Восточный маршрут грозил мне пересечением рек на паромах, и я боялся, что верблюды будут там неуправляемы — покалечат и себя, и людей вокруг.
Решив двигаться северным маршрутом, я уже через сто метров оказался на узком мосту через реку ’окбари. Верблюды впервые оказались на мосту через широкую реку и заартачились. Дойдя до середины, они решили повернуть назад и потащили меня за собой. Мне удалось их посадить прямо на проезжей части, перекрыв движение в обоих направлениях. Удивленные и разозленные водители принялись гудеть, чем еще больше напугали верблюдов. Мне ничего не оставалось делать, как ждать, пока верблюдам надоест этот шум и они последуют за мной. Произошло это минут через десять, и мы преодолели оставшиеся пятьдесят метров моста. Пот с меня катил отовсюду.
Вскоре подъехала полицейская машина, и сержант приказал остановиться и привязать верблюдов. Он получил только что жалобы от нескольких автомобилистов о перекрытии моста. Водители также жаловались, что двигался я против движения, т.е. по правой стороне дороги. Я напомнил полицейскому, что до сих пор существует правило, что лошади и верблюды имеют преимущество на дорогах, и автомобилисты должны им уступать. Правда, я извинился, что заранее не пришел в полицию и не попросил эскорт для прохода через мост. Когда я ехал на телеге по дорогам США, то часто пользовался таким эскортом на мостах и дорогах с плотным движением. что же касалось ходьбы против движения транспорта, то у меня не было иного выхода — верблюды шарахались, если машины их обгоняли, будучи на близком расстоянии. Я и так старался идти как можно дальше от проезжей части. Отпустили меня с миром.
Не успел я пройти и трех километров мимо полей, на которых выращивали дерн для газонов, как вляпался в новое приключение. Я завернул на поле, где была большая лужа, образовавшаяся от поливных машин, так как вознамерился попоить моих переволновавшихся корешей. Они с удовольствием это сделали, а потом произошло неожиданное — Зина повалилась на бок и стала кататься со стороны на сторону, наслаждаясь прохладой и избавляясь от зуда под седлом. Навьюченные на нее вещи пропитались водой и коричневой грязью.
Только после того как она понаслаждалась, смог я ее поднять и вывести на сухое место, сам весь в грязи. Я смеялся и плакал одновременно, но выход нашел соответствующий — привязал ее к столбу и принялся обливать из шланга. Заодно помыл седло с одежонкой, да и сам помылся.
В деревне ’окбари я заехал на ферму, где разводили бабочек, но у хозяйки места для верблюдов не оказалось. Она мне посоветовала попросить приюта у Криса Вела, хозяина исторической фермы. В широкополой шляпе, джинсах и высоких ботинках, выглядел он гордым хозяином своей собственности. Крис был когда;то крупной шишкой в фирме IBM, но всегда тяготился подневольной, хотя и хорошо оплачиваемой работой. Когда же узнал о продаже этой фермы, то заложил все, включая дом родителей, купил ее в долг и продолжает выплачивать деньги банку.
А на ферме чего только нет! Сюда свезены старинные здания школы, почты, полиции, кузницы и стригальни. Были здесь старинные, но действующие конюшня, скотный сарай, птичник и овчарня. Лошади;тяжеловозы возили туристов вокруг фермы на телеге, но была еще огромная карета, переоборудованная под ресторан, в котором можно было пообедать, пока лошади тянули его по окрестным дорогам. Крис заявил, что это единственный в мире ресторан на лошадиной тяге.
Ежедневно сюда приезжали туристы и группы школьников, чтобы посмотреть, как в прошлом веке хозяйствовали фермеры Австралии. У Криса было в штате пять человек, да и он сам трудился на ферме по 12 часов и был счастлив. Конечно же, его лошади были напуганы моими верблюдами, но их убрали в дальний загон, а я попросил разрешения остаться еще на одну ночь, чтобы привести в порядок груз и закупить продукты. Ведь дальше к северу уже не будет городов и магазинов, да и воду питьевую не всегда можно будет найти. Крис согласился и разрешил мне спать в помещении школы, где были электричество и душ.
На следующее утро я отправился на попутке в Виндзор, чтобы купить палатку, канистру для воды и москитную сетку. На центральной площади города я зашел в ресторанчик, где заказал типичное блюдо австралийцев, унаследованное ими от англичан: жареную рыбу с картошкой. Получив заказ, я вышел на улицу, куда были выставлены столики. На них стояли специи и баллончики, в которых в США обычно содержится жидкое сливочное масло под давлением. Я не прочел, что написано на моем баллончике, и найдя, что картофель несколько суховат, спрыснул его содержимым баллончика. Непотребный, одуряющий запах повис над моим блюдом, и только тогда я понял, что на столах наряду со специями стояли пульверизаторы с химикатами, чтобы отгонять комаров и прочих насекомых. Смеялся я очень тихо, чтобы не привлекать внимание соседей. Дурак — он и в Австралии дурак.
По дороге в магазин я зашел на местную радиостанцию, где мне позволили выступить с обращением к водителям: я просил их ехать помедленнее, когда они встретят меня с верблюдами на дороге. Ведущий передачу обратился также к жителям окрестностей с просьбой оказывать мне помощь в устройстве на ночлег.
Я купил за 99 долларов сделанную в США палатку «Колеман» со складным каркасом, накомарник и складную канистру для воды, которая занимала мало места. В супермаркете накупил я сухих супов, чая и растворимого кофе. чтобы потешить себя изредка, купил я еще и конфет типа подушечек. ’лебные припасы я надеялся пополнять по дороге, заходя в магазины и прося черствый хлеб для себя и верблюдов. Теперь я был почти полностью экипирован. Вот только на спальный мешок денег не хватило, но погода была теплой, и я решил, что посплю пока под армейским одеялом.
Отправившись вечером в магазин за бутылкой пива, я обратил внимание на хромого старика, загружавшего багажник своего драндулета ящиками с пивом. Лысина проглядывала через дыры его шляпы, а рубашка седьмой свежести выбивалась у него из замызганных штанов с оттопыренными коленями. Рядом с ним стояла расхристанная бабешка лет тридцати, в хорошем поддатии. Старик радостно ко мне приблизился и назвался Барри Томпсоном, верблюжатником, много лет тому назад перевозившим на верблюдах шерсть с ферм на приемные пункты. Увидев мой караван на дороге, он решил пригласить меня к себе на ферму и помочь мне с упряжью и объездкой верблюдов. Я давно уже мечтал о таком человеке, который мог бы помочь мне практически в обращении с моими партнерами. Он пообещал встретить меня по дороге и препроводить до места. Распив бутылку пива за знакомство, мы расстались друзьями.
Утром Крис презентовал мне старинную ложку и эмалированную кружку, коих до этого у меня не было вообще. Это еще раз показывает, насколько я был чудак на букву м, когда начинал экспедицию.
Дорога до поселка Коло оказалась смертоубийственной: узкой, с крутыми поворотами, не дававшими возможности водителям видеть, что какой;то чудак идет не по той стороне, да еще с верблюдами. Барри;верблюжатник приехал к полудню, чтобы помочь мне в прохождении этого участка, да толку от этого было мало. Он не мог ехать по противоположной стороне дороги, да к тому же у его машины не работали тормоза и приходилось тормозить ее с помощью трансмиссии. В общем, до боли зубовной напоминал он мне наших деревенских чудаков;водителей.
В поселке Коло Ривер мой новый друг решил мне помочь в поисках ночевки, но местные жители неохотно с ним разговаривали, и я предложил Барри отправиться домой, поскольку понял, что у меня одного это лучше получится. На берегу реки увидел я просторный дом с верандами по трем сторонам и решил проситься туда на ночлег. ’озяева были заняты работами в соседнем сарае, где у них была устроена гончарня. Здоровенный мужик запросто перетаскивал огромные баллоны с пропаном, а сухонькая женщина помещала глиняные изделия в печь для обжига. Они не сразу услышали мое приветствие, но, признав во мне того самого путешественника, которого уже видели по дороге, согласились приютить меня на ночь. Верблюдов поместили пастись в густой траве, окружавшей трансформаторную будку, вокруг которой был высокий забор, а мне разрешили разбить палатку на лужайке перед домом.
Вальтер Гринхальг днями работал на ферме, где выращивали на продажу зеленый дерн для лужаек, а вечерами он помогал жене в обжиге гончарных изделий. Джун была совладелицей магазина в соседнем городе, где продавала, кроме сувениров, вазы, тарелки, цветочные горшки и прочие безделушки собственноручного изготовления, пользовавшиеся успехом у покупателей. В оформлении изделий она сочетала английские художественные мотивы времен королевы Виктории с мотивами культуры аборигенов и украшала глиняную посуду фигурками кенгуру, мишек коала и других австралийских животных и птиц. Вся мебель в доме была сделана руками Валли (так, вместо скучного имени Вальтер, его называли друзья) из эвкалиптового дерева. Особенно я был восхищен кухонным столом, сколоченным из мощных, отполированных до зеркального блеска плах этого дерева. Меня за него и усадили, подав к столу толстенные куски жареной говядины с обилием овощей на гарнир, и как всегда ни тебе вина, ни пива. Фактически, за все время пребывания в стране я впервые был приглашен к званому обеду. Я уже успел убедиться, что австралийцы с гораздо большим подозрением относятся к незнакомцам, чем американцы, и редко приглашают к себе в дом.
К званому ужину подошла и Клариса, их дочь, жившая рядом в построенном специально для нее доме. В этом году она заканчивала последний курс факультета английского языка в университете Сиднея. Родители гордились тем, что по окончании университета ее пригласили преподавать язык школьникам в Англии — дочь колонистов будет преподавать английский язык потомкам колонизаторов. Живя в этом поселке, она могла через Интернет общаться со всем миром. Воспользовался компьютером и я, чтобы еще раз убедиться в отсутствии новостей для меня.
После ужина Валли провел электричество непосредственно мне в палатку, так что я мог там заполнять дневник и наслаждаться чтением самого читаемого в мире американского журнала Reader’s Digest «Пища для чтения», издаваемого на многих языках мира. Вилли посоветовал не двигаться дальше по опасному участку дороги, а обойти его проселком, вдоль реки Коло, что будет в два раза длиннее и во много раз безопаснее.
Напитавшись мощной травой, верблюды резво следовали за мной, на сей раз Ваня нес груз, а Зина шла перед ним, я же влек их за собой, бессильно матеря свою неспособность объездить хотя бы одного из них, чтобы двигаться дальше верхом. Вдоль дороги были многочисленные конюшни с пастбищами для лошадей любимой здесь породы тробрэд, известной своей резвостью и неприхотливостью. Как и в США, любители лошадей предпочитают ее породе арабской. Арабские скакуны красивы, но слабаки по сравнению с верховыми лошадьми пород, выведенных в Англии и США. При виде моих чудовищ лошади обалдевали от страха и неслись, сломя голову и не обращая внимания на препятствия, а их хозяева, вероятно, костерили меня почем свет, правда, не все лошади себя так вели, да и не все хозяева. А дорога шла вдоль мелководной реки с чистейшей в Австралии, как мне сказали в поселке, водой, изливавшейся с гор заповедного парка Волеми. Вдоль нее запрещено строительство промышленных предприятий, но жилье возводят здесь в непотребных количествах. Эти новые дома резали мне глаз, как прыщи на теле земли. В основном дома построены недавними иммигрантами азиатского происхождения, нуворишами из Сиднея. Они, как и лошади, вероятно, впервые видели верблюдов и шизели от них. Правительственная политика открытых границ для иммигрантов приводит к перенаселенности даже этих удаленных от больших городов мест. Было занятно поговорить с одним из иммигрантов, узнать, что его жена русская, но я не загорелся желанием ее увидеть, хотя он и предложил навестить их дом. Я небольшой сторонник эмиграции из России, у нас большая страна, которую надо обустраивать для лучшей жизни, а не бежать за рубеж на чужую халяву.
Туристам разрешалось плавать по реке на надутых автомобильных камерах, которые они составляют в плоты. Я встретил две группы эко;туристов под водительством местных гидов, Брэта и Марка, которые учили их, как путешествовать по родной земле и не загаживать ее.
Вскоре после того как мы стали выбираться из речной долины по крутой, гористой дороге, я с удивлением обнаружил, что верблюды начали уставать раньше меня, особенно Зинуля, которая и груз;то никакой не несла. Она использовала любую возможность, чтобы усесться посреди дороги, игнорируя мои потуги двигаться к жилищу. У меня не было другого выбора, как приземлиться рядом, раскурить трубку и ждать, когда к верблюдам придет второе дыхание. Поразительно, как эти некурящие создания могут задыхаться на столь низких высотах, а мне хоть бы хны. Вероятно, будучи всю жизнь курильщиком, я увеличил возможности своих легких до суперменских. Давно уже я понял, что любое плохо никогда не бывает полностью плохо, а любое хорошо не всегда хорошо; в каждом плохом есть хорошее и в каждом хорошем есть плохое. Вот таким образом я оправдываю свое курение и пьянство.
Выбравшись на хайвэй, я вспомнил совет моего нового приятеля Барри Томпсона: остановиться на ночлег у чарли Джонса, шофера на пенсии и бывшего верблюжатника. Жил чарли возле дороги в доме;развалюхе, окруженном сараями и конюшнями. Много лет тому назад была у него прекрасная ферма, где он выращивал лошадей и скот до тех пор, пока его жена не была поражена болезнью, лишившей ее памяти и движения. Вот уж одиннадцать лет лежит она в палате инвалидного дома, и каждую неделю навещает ее чарли с неизменным букетом цветов;бессмертников. И нет у него будущего, поскольку живет он прошлой любовью.
В своей запущенной, тараканистой и склизской от грязи кухне он поджарил нам размороженные свиные отбивные, а на гарнир дал такой же горошек. Сидели мы бобылями и вспоминали прекрасное прошлое: и любови наши, и лошадей, и верблюдов. Где;то в середине сороковых годов возил он тяжести на верблюдах, и знал о них значительно больше, чем я сейчас.
Утром я вывел своих красавцев на его обозрение, и раскритиковал он их в пух и прах. Оказалось, что бабки передних ног Зины были воспалены, поэтому и шла она в гору, от боли страдая и останавливаясь отдыхать. Вероятно, по этой причине решили ее хозяева не объезжать для гонок, но у меня не было возможности вернуть ее хозяевам — выбора не было. Не жизнь, а сплошной ва;банк.
КРОКОДИЛ ДАНДИ
Я попрощался с чарли и пожелал ему поскорее переехать в дом сына, семья которого сможет за ним ухаживать. через несколько километров мы подошли к заправке, служившей одновременно кафе и магазином, где давали напрокат видеокассеты. Там я встретил Меган и ее маму Анну, приехавших за покупками и для обмена кассет. Они влюбились в моих верблюдов и сожалели, что не могут с ними сфотографироваться. Я заверил их, что сегодня далеко по дороге не уйду, и найти меня просто. через пару часов они привезли с собой фотоаппарат и корзинку с провизией. Там были и жареная курица, и сыр, и фрукты, и горячий кофе в термосе. Мы устроили великолепный завтрак на обочине, и я влюбился в маму с дочкой, но обе оказались замужними. Вот так опять миновало меня семейное счастье, так что остаюсь при верблюдах.
Верблюжатник Барри Томпсон ждал меня на перекрестке шоссе и грунтовой дороги, где он нарисовал и повесил для ориентира стрелку на куске картона, а рядом на дереве висела также покрашенная в белое автопокрышка. Он предложил мне сократить путь до его дома не грунтовой дорогой, а высоковольтной линией, вдоль которой шла тропа для ремонтников. Вокруг был буш, и уже через полчаса пути тропу пересекло стадо серых кенгуру. Они неторопливо прыгали по своим делам, но задержались на минутку, чтобы обозреть меня внимательно. Я зашелся в восторге, видя впервые диких кенгуру, сидевших на своих мощных хвостах, и с детенышами в сумках. Вечерело, и стая попугаев шумно устраивалась на дереве, переругиваясь с местными сороками и кукабарами. Вскоре и любопытная лиса вышла на дорогу, помахала мне рыжим хвостом и отправилась охотиться за кроликами. Пахло сухой травой, полынью и мятой, а еще примешивался запах листвы эвкалиптовых деревьев, любимой пищи мишек;коала, которые влезали на деревья после наступления темноты.
Но первозданность земли была нарушена гудящими проводами электропередачи, а тропу вдоль нее покрывали колдобины и промоины. Ноги скользили после недавнего дождя, трудно идти было не только мне, но и долгоногим верблюдам. Они;то жители пустынь и привыкли к песку и каменьям, а здесь буераки.
Барри открыл ветхие ворота и проводил меня к какому;то странному сооружению из трухлявых досок и ржавой жести, отдаленно напоминавшему дом. Оно с двух сторон было подперто слегами, а рядом стояли две цистерны для сбора дождевой воды. Внизу был гараж, а на второй этаж
вела крутая и изрядно подгнившая лестница. Жилье Барри состояло из
кухни и комнатушки, где на полу лежал засаленный матрац без признаков белья; укрывался Барри спальником. Окна были затянуты прохудившейся пластиковой пленкой, а кое;где закрыты кусками оргстекла. Ветер вольно гулял по дому, и комары с мухами имели возможность как влетать, так и вылетать оттуда.
Я разбил палатку рядом с домом и пошел помочь Барри приготовить ужин. Воду он нацедил из цистерны, а мне поручил нарубить дров и разжечь чугунку. Мясо хранил он в морозильнике, работавшем на керосине; естественно, здесь не было ни электричества, ни телефона. Работавший на батареях радиоприемник издавал невнятные звуки. Но иногда прорывалась информация о заседании парламента или о ценах на бирже; чрезвычайно важно нам с Барри было это знать.
Пиво Барри давно выпил, но на кухонных полках оказалась масса початых бутылок с разнообразными алкогольными смесями: виски, бренди, ликер, ром, портвейн, вино и прочее. Его предыдущая любовница работала уборщицей в домах обеспеченных людей и натащила этого добра уйму.
Для начала мы открыли бутылку шампанского и выпили за знакомство, остальные напитки шли без разбора, поскольку трудно было читать этикетки при мерцании свечи, да нам вскоре сделалось все равно. Закуской послужили мои остатки сыра и разогретая на сковородке смесь сосисок и макарон в томатном соусе.
Барри было 67, и начал он свою карьеру в штате Квинсленд на ферме погонщиком верблюдов. В те времена на них перевозили тюки с шерстью, причем на каждого грузили два тюка по бокам и один сверху. Вес каждого был порядка 250 килограммов, так что на отдыхе их не разгружали, а верблюды спали на коленях с тюками, опиравшимися о землю.
Он перепробовал массу занятий: был гуртовщиком, стригалем овец, охотником на кроликов и кенгуру, ловцом крокодилов и ремонтником изгородей. Отсидел он и в тюрьме, я думаю, за кражу скота, но он выдал мне более невинную версию. Барри утверждал, что прообразом героя в фильме «Крокодил Данди» был он, но сценарист не заплатил ему денег, и он собирался устраивать тяжбу. Меня его столь запоздалые намерения несколько удивили, ведь фильм вышел на экраны лет пятнадцать назад. А еще он похвастался, что местная журналистка решила создать новый сценарий и обещала, что после постановки фильма он получит не менее миллиона долларов. (Я позвонил ей на следующий день и узнал, что она уже год как переехала в Тасманию, родила ребенка и забыла о сценарии.)
Я не стал его огорчать этим сообщением, а также и тем, что настоящим прообразом Крокодила Данди был Родни Ансел, прославившийся книгой «Борьба за выживание», в которой описал свою жизнь на необитаемом острове, где он питался только мясом кенгуру. Его история подвигнула известного австралийского актера и режиссера Поля ’огана создать фильм о босоногом философе, Тарзане и Рембо в одном лице — Крокодиле Данди, в котором ’оган и сыграл главную роль. В 1986 году фильм вышел на мировой экран, и с тех пор Австралия наконец;то приобрела национального героя и символ Данди;’огана. Многие молодые австралийцы имитируют его одежду и манеры, что же касается самого актера, то, как и его герой Данди, он женился на актрисе, Линде Козловской, которая в фильме играла роль Сюзан. Успели они даже и детей произвести.
Не столь благополучной оказалась судьба реального Данди — Родни Ансела. Он не получил ни копейки от сотен миллионов долларов, которые принес прокат этого фильма. В 1992 году его судили за воровство скота и нападение на соседа. Очень вероятно, что он приторговывал наркотиками в своей Северной Территории. В августе 1999 года сорокачетырехлетний Родни был убит в перестрелке с полицией.
Мой Данди — Барри Томпсон получал пенсию 770 долларов в месяц и подрабатывал уроками верховой езды детям, продажей дров и ловлей кроликов в силки. Недавно у него родился четвертый внук, но Барри не смог его увидеть, поскольку умудрился подраться с зятем, с которым в баре обмывал новорожденного. Барри не очень по нему скучал, поскольку в запасе у него всегда были женщины. За последние пять лет он сменил шесть любовниц, которые были моложе его лет на 20 — 30. (Я видел одну из них, когда встретил его около ликеро;водочного магазина. Ей действительно было под 30, и лыка она не вязала. Она, видимо, не знала, в каком мире живет.) Наше сидение происходило под транслировавшийся из Сиднея концерт Ансамбля Советской Армии. Особенно хорошо исполняли они песню «Калинка, калинка, калинка моя. В саду ягода малинка, малинка моя». Но сгорела свеча, и разошлись мы по будуарам.
Утром мы принялись объезжать моих верблюдов, и зрелище это было презанимательное. Я их запряг и, оставив Ваню привязанным, сел на Зину, которую вел на поводке Барри. Он спотыкался о корни деревьев и колдобины дороги не только из;за негнущейся ноги, но и из;за нашей вчерашней пьянки. Отведя Зину метров на сто, он отпустил ее и позволил мне свободно ею управлять. Естественно, побежала она сразу же обратно к своему партнеру Ване. Я пытался ею управлять, натягивая вожжами цепь, которая облегала ее чувствительный нос. В ответ Зина мстительно пробегала между деревьев или под их ветвями, чтобы сковырнуть меня с седла. Когда же мне удавалось ее посадить, она переваливалась на левый бок, стремясь переломать мои ноги о луку седла, да еще при этом лягнуть. Мне пришлось проявить чудеса сноровки, чтобы избежать смертоубийства.
Оставив Зину привязанной, мы с Барри отправились далеко в буш с Ваней. Уставший Барри кувыркнулся несколько раз на кочках, пока довел верблюда к границе своих владений. Как только он его отпустил, Ваня ринулся назад к подружке, и все мои попытки повернуть его или придержать оказались бесполезными. Барри предложил расседлать верблюдов и сказал, что их, горбатых, только могила исправит. Мы поднялись наверх, где на кухне нас ждали недопитые ночью напитки. Как всегда, утро вечера оказалось мудренее.
Отчаявшись приструнить верблюдов, я попросил Барри провезти меня дальше по дороге, чтобы оценить сложности предстоящего маршрута.
Но ехать было страшненько, тормоза;то у его машины не работали. Нам удалось заменить башмаки тормозов, сняв их со старой машины (во дворе было пять ржавеющих развалюх).
Это не очень облегчило нам жизнь, поскольку не было тормозной жидкости. Я предложил проехать на ближайший карьер, экскаваторщик которого пару дней назад остановил меня на дороге и предложил ночлег. Барри со скрипом согласился, упомянув, что водительские права у него давно просрочены, и полиция не останавливает его из;за того, что штраф с него не получить. Его несколько раз сажали в каталажку, а ему там было еще комфортнее, чем дома, — трехразовое питание, телевизор и горячий душ. Он пожаловался, что по нынешним временам тюрьмы Австралии забиты иммигрантами из Азии и Африки, так что нет места коренным австралийцам. Полицейские это уразумели и больше его не останавливают, но за отсутствие тормозов могут впаять срок, а его ждет любимая женщина.
через пять километров мы подъехали к песчаному карьеру, возле которого стоял домишко, а через дорогу — гараж. Из дома вышла женщина и на мой вопрос, где мистер Грант, презрительно указала на гараж. Из его тени вышел с бутылкой пива бородатый Грант. Поля его шляпы были поникшими, как и он сам. Похоже, он не был рад нашему приезду и кидал яростные взгляды в сторону Барри, который благоразумно остался сидеть в машине. Естественно, у Гранта не нашлось тормозной жидкости для нас (были у него старые счеты с Барри). Мистера Гранта жена выгнала за пьянство из дому неделю назад, и спал он в гибриде палатки со спальным мешком, называемом в Австралии свагом (swag).
Получив, фигурально, по мордам, отправились мы к владельцам земли, на которой жил Барри. Два года назад он поселился на ферме, принадлежавшей секте адвентистов Седьмого Дня. Они поселили его с условием, что будет он ремонтировать их заборы, ухаживать за скотом и отлавливать кроликов. Барри уже через месяц занятие это показалось скучным, и он решил, что можно и на пенсию прожить. Сектанты грозились выселить его с помощью полиции, но и у них были свои проблемы. Безбожник Барри рассказал, что они не курят и не пьют, а дни проводят в молитвах, но он сам видел, как их молодежь курит марихуану и пьет пиво.
Поселок адвентистов был всего в километре от дома Барри по грунтовой дороге. Они спрятались в лесу, чтобы переждать конец света, который они планировали на 1999 год, а теперь перенесли на 2001. Вокруг молитвенного дома стояли добротные постройки, где были электричество, горячий душ и даже телефон, от которых я отвык, живя у Барри. Сектанты были выходцами из Румынии, которые плохо говорили по;английски. Я застал в столовой Гивило Золека, ’елима ’ая, Мелона Вимасора и Слободана Геха. У них тоже не нашлось для нас тормозной жидкости, но сами они растормозились, чтобы прочесть нам лекцию о грехе. Естественно, имели они в виду в основном Барри, поскольку мои грехи им не были ведомы.
Основная идея сектантов состояла в том, что спасутся в грядущем Апокалипсисе только принадлежащие к их секте, а остальных поглотит Геена Огненная. Ну, а уж Барри будет жариться на самых скворчащих сковородках. Послушав их унылые речи, посмотрев на унылые морды этих зачуханных румын, я решил, что если действительно наступит конец света, то уж лучше уйти в иной мир со всеми грешниками, чем оставаться жить на земле с этими придурками.
Вернулись мы в нашу хижину ни с чем, да еще сектанты пригрозили, что вскоре пришлют полицию выкуривать Барри из дому. Но Барри не кручинился — он отсосал трубочкой тормозную жидкость из машины, стоявшей здесь уже, наверное, лет десять. Правда, к тому времени обнаружили мы, что и масла осталось с гулькин орган, но в запасе у Барри были две банки слитого из старых машин масла.
Барри достал из морозильника двух кроликов и бросил их размораживаться на крышу сарая. С огорода он принес две тыквы и поручил мне делать из них кашу, а сам принес из курятника пять яиц, послуживших цементирующим элементом для рагу из двух зловредных кроликов. К нему осталось у нас какое;то дорогое французское вино, кое мы и оприходовали.
Барри особо не расстраивался по поводу ближайшего выкидона с этой сектантской фермы. Он уже договорился с приятелем, который обещал ему выделить для жилья пять гектаров леса, где он мог построить себе дом и охотиться на кенгуру и кроликов. Проблема состояла в том, что не на чем было перевозить пять любимых лошадей, на которых он не ездил уже несколько лет, но бросить на растерзание сектантам не мог. Он предложил мне взять с собой пару, но у меня и с верблюдами проблем хватало. Мы так и не смогли выехать на осмотр предстоящего мне маршрута, поскольку сдох и аккумулятор машины Барри. Легли мы рано, только посреди ночи меня разбудило кукареканье петуха. Я вылез из палатки на шум и увидел его причину — была полная луна.
СВЯТОШИ
Барри проводил меня до перекрестка и отправился на своем драндулете за пенсией в Виндзор. Он обещал вернуться, чтобы проводить меня дальше вдоль дороги, но я сомневался, что ему это удастся. Наверняка, будут его там ждать Кристина, Сюзанна или Сэнди, накупят они пива на пенсию и загуляют на недельку, ну а там — как получится. Я скрестил пальцы в надежде, что успеет он купить керосина и какой;нибудь еды до того, как деньги кончатся.
А День дураков, 1 апреля, и прошел по;дурацки. Утро порадовало меня хорошей погодой, но после обеда зарядил дождь, и не было ему конца. Идя впереди, я высматривал осколки разбитых бутылок на дороге и отфутболивал их с нашего пути, но на сей раз из;за дождя не доглядел. Спиной услышал, как Зина трясет передней ногой, а когда оглянулся, то увидел осколок пивной бутылки, торчащий из ее мягкого копыта. Она в панике махала им, стараясь избавиться от занозы, а кровь обильно брызгала по сторонам. Моя попытка выдернуть стекло из копыта оказалась безуспешной — Зина не позволила до него дотронуться, и я едва избежал удара в лоб. В конце концов кровь вымыла осколок из раны, но без этой острой затычки она начала хлестать еще неуемнее. Единственное, что мне удалось придумать, так это посадить ее на колени в надежде, что давление крови упадет и кровь свернется быстрее. Это действительно помогло, и через полчаса мы продолжили путь.
’олмы по сторонам дороги были покрыты вуалью дождя, намокли мои верблюды, ну, а о самом и говорить нечего — с полей шляпы вода струилась на плечи и далее вниз, вниз к пяткам. ’люпало в ботинках, и фонтанчики воды выхлестывали через шнуровку. У меня не было ни плаща, ни накидки, и согреться я мог только в движении.
Сосед Барри, Питер Дэй, обещал позвонить в православный монастырь, который должен был быть километров через 20. Узнав о монастыре, я обрадовался, вспомнив гостеприимство монахов;францисканцев в штате Айдахо. Я жил у них несколько дней, когда путешествовал по США на лошади.
Я надеялся, что и местные монахи окажутся не менее гостеприимны, тем более что я причислял себя к православным.
Смеркалось, когда наконец;то показались ворота монастыря Святого Шенуды. Монастырь еще продолжали строить, и дорога к нему была разворочена бульдозерами и грейдерами. Закончено было только здание гостиницы с примыкающей к ней столовой, а также одноэтажная деревянная часовня. Сам я не мог заранее предупредить обитателей о своем приходе, поэтому со смущением нажал кнопку звонка. через несколько минут дверь открыл щупленький, смуглый монашек в черной рясе и скуфейке. Он с испугом уставился на меня и стоящих рядом верблюдов. Я объяснил свои обстоятельства и попросился переночевать.
Монаху никто о моем приезде не звонил, и он предложил подождать на улице, а сам опять спрятался за дверью часовни. Минут через пять пришел парень в цивильной одежде и сообщил, что получил разрешение настоятеля монастыря накормить меня и оставить на ночевку. Я присмотрел уже для верблюдов очень хорошее пастбище рядом с часовней. Но служка передал, что настоятель категорически запретил пасти там верблюдов. Под неумолчным и неустанным дождем я распряг и разгрузил Зину с Ваней и отвел их в поле, сопровождаемый все тем же служителем, следившим за тем, чтобы я крепко привязал верблюдов к деревьям.
В столовой было изобилие еды, оставшейся от трапезы. Еще длился пост, поэтому трапеза была нерыбной и безмясной, а состояла, в основном, из каши, фруктов и овощей. А мне так хотелось скоромного! Пришел в столовую и настоятель монастыря, тот самый щуплый монашек, спрятавшийся от меня в часовне. По;английски говорил он плохо, поскольку совсем недавно приехал в Австралию из Египта, где жил в коптском монастыре.
Монастырь, в котором я находился, был основан в 1993 году выходцами из Египта и Судана. Я уже слышал о преследованиях коптов;христиан мусульманами в тех странах. Там особенно заметна линия раскола мира между этими двумя религиями и культурами. То, что там происходит, только еще цветочки, ягодки созреют в следующем столетии, когда развяжется бойня между христианскими и мусульманскими странами.
Я не верю в Конец Света, грядущий Апокалипсис, но перенаселение планеты несомненно приведет к катастрофе не только природной, но и культурной. Боюсь, что в будущем человечество будет вспоминать белую христианскую цивилизацию, как ушедшую на дно Атлантиду.
Монастырь Святого Шенуды в Египте, называемый еще Белым монастырем, практически обезлюдел, и новый монастырь в Австралии принял эстафету памяти архимандрита Шенуды. Я впервые слышал это имя, так как был он святым только для коптов, религия которых старше католической и нашей, русской православной.
Монах Миха рассказал мне о чудесах, которые творил Святой Шенуда, живший в конце четвертого века от Рождества ’ристова. Будучи отшельником, он, как позднее Святой Антоний, подвергался искушениям Сатаны. Как;то раз явился к нему дьявол в личине ангела, который хотел сбить его с пути истинного. Вот и говорит Сатана: «Привет тебе, Святой Шенуда! Господь послал меня к тебе с предложением покинуть монастырь и отправиться в мир, чтобы там учить людей». Не растерялся святой и говорит: «Если послан ты Богом, расставь руки в форме распятия, на котором ’ристос отошел к своему Отцу». Испарился дьявол, поскольку не мог он слышать даже упоминания имени распятого ’риста. Ну и хитрюга был этот Шенуда — так надуть самого дьявола, предлагавшего ему богатую и сытную жизнь. Отстоял он свое право быть нищим и голодным.
Шенуда же так и не покинул монастыря, но продолжал служить людям молитвами. А они несли ему подарки и деньги в знак признательности за его чудеса целительные. Самому Шенуде деньги были не нужны, и он раздавал их нуждающимся. Как;то несколько прохиндеев узнали о его щедрости и решили нажиться на ней. Они пришли к святому в слезах и попросили денег на похороны родственника. Получив требуемое, они в радости пришли к мнимому покойнику домой, чтобы вручить ему долю. Смотрят, а тот действительно преставился — наказал его Шенуда за святотатство. Рассказывая мне эту историю, Миха светился почтением к своему предшественнику, а я высказал удивление столь жестокому уроку нравственности, преподанному людям. Монах поспешил меня заверить, что потом;то мужика;прохиндея святой с божьей помощью оживил.
А потом мы перешли к более земным делам. Миха объяснил мне, что пастись на его поле верблюдам нельзя оттого, что оно засеяно культурной травой всего два года назад и дерновина еще не укрепилась. В утешение он попросил служителя принести поднос с остатками вчерашнего плова и предложил накормить им верблюдов. Я несколько удивился, услышав такое предложение от бывшего ветеринара. Ведь должен он был знать, что животные не переносят специй, используемых в плове. Естественно, мои ребятки от плова отказались, хотя были зверски голодны. Я отдал им остатки черствого хлеба, который мне подарили в булочной по дороге.
В здешних местах говорят, что если на Пасху нет дождя, то что;то неладно с природой. И на сей раз за день до праздника небо обрушивало тонны воды на квадратный метр монастырских угодий, столь негостеприимных для моих верблюдов.
Приход утра ничего в погоде не изменил, только видимость сделалась получше. Мне нельзя было выходить на дорогу, и не только из;за дождя, но из;за интенсивного автомобильного движения на дорогах, типичного для праздничных дней. Монах Миха утром со мной не общался, а послал своего помощника по хозчасти с «пахучим» именем Анис. Он всего семь лет как приехал из Судана и успел открыть свое дело по ремонту заборов. Выбрали его кем;то типа церковного старосты, и Анис чрезвычайно гордился этим общественным статусом. Я объяснил ему свои затруднения и попросил разрешения остаться в монастыре еще на ночь, чтобы переждать ливень и опасное движение на дорогах. Я даже предпочитал держать верблюдов голодными и привязанными, чем выходить с ними на дорогу. Сам я готов был разбить палатку и в ней пережидать непогоду.
Анис был неумолим, как несчастная судьба, сказав, что скоро в монастырь должна прибыть группа бойскаутов, а также другие гости, и я буду мешать им своим присутствием. Я хотел ему напомнить о том, что с давних пор монастыри служили убежищем для странников, но потом передумал, поскольку не знал устава коптских монастырей. Похоже, он был другим, поскольку вновь прибывающие посетители со мной не здоровались и любопытства к моим верблюдам не проявляли. Они целенаправленно шли в церковь на утреннюю службу. Все они были темнокожими выходцами из Судана. А может, в Судане или Египте монастыри не принимают странников?
ЛЕСОРУБЫ
Седлал и загружал я верблюдов под неумолчным дождем. Верблюдов тоже не тянуло в дорогу, и они не хотели садиться коленями на мокрый грунт. Наконец;то я двинулся к воротам. Зина несла груз, покрытый плотным синим пластиком, у Вани был выходной день от груза. Никто со мной не попрощался, не махнул рукой, было им некогда — молились. Не успели мы выйти на дорогу, как порыв ветра вырвал край пластика, укрывавшего груз, и он заполоскался, захлопал над Зининым ухом. Она испугалась шума и принялась лягаться и подпрыгивать на месте, стараясь сбросить сумки. через минуту поклажа была разбросана вдоль обочины, и только избавившись от груза, Зина успокоилась. Мне пришлось искать столб, чтобы привязать к нему верблюдов, а потом уж подбирать с дороги вещички и грузить их на Ваню — Зина не давалась. А дождь хлестал по нам плетями.
Нужно было как можно быстрее сворачивать с дороги, потому что движение было интенсивным, а дождь затруднял видимость и для меня, и для автомобилистов. Наконец справа я узрел прекрасно огороженное пастбище на склоне горы, к которой притулился дом с верандой. Привязав верблюдов к забору, я пошел в гору в надежде найти хозяев пастбища.
Дом с верандой оказался пустым, и пришлось карабкаться выше по склону, скользя по глинистому кювету дороги. На верхушке холма нашел я несколько вагончиков для жилья, мастерские и контору лесопилки. Около конторы сгрудилось несколько машин, а их владельцы сидели на веранде за длинным столом и сосали из бутылок знакомое уже мне пиво «Виктория Битер». Мое появление из дождевой вуали вызвало некоторое удивление. Я удовлетворил их любопытство рассказом о своем путешествии с верблюдами.
Самый старший был моего возраста, но выше, мощнее и явно увереннее в себе. Звали его Джоном Стоксом, был он здесь хозяином. Он решил пристроить меня на время праздника на пастбище внизу, около дома младшего сына Джона.
Мы на машинах отправились вниз к верблюдам, чтобы хозяева смогли их сфотографировать. Верблюды в этих краях были большой редкостью, много их паслось западнее, в пустыне, но в гористой местности они не появлялись. Я завел их на пастбище и, сгрузив вещи около дома, отправил их пастись. Бедняги так изголодались на монастырском постном плове, что вприпрыжку бросились бежать по склону к заветной травушке. Надолго запомнится мне то монастырское гостеприимство.
Вскоре подъехал младший Джон с подругой и детьми. Вначале он предложил мне разбить палатку под навесом. Я сходил туда и обнаружил сотни устроенных на земле гнезд смертельно ядовитого паука Австралии. Получив такую весть, Джон удивленно хмыкнул и предложил устраиваться на веранде, поскольку в доме места не было. Там жила подруга Джона с 3;летними сыновьями;близнецами Бредли и Бренаном.
Звали ее Ангела, и родила она сыновей без мужа, так что алиментов не получала. Джон был разведен со своей женой и каждые выходные ездил к ней в тот самый Пиктон, откуда я вышел с верблюдами, чтобы забрать к себе в гости малолетних дочек Кай и Зой.
В тот предпасхальный вечер приехали к нему отметить праздник приятели Пол Рид и Тэг ’эг. Пол был холостяком, работал на лесоповале и тяжким, опасным трудом зарабатывал 2400 долларов в месяц, которые проигрывал на скачках или в казино. Денег хватало ему только на пиво и курево.
Старший его приятель Тэг, рыжебородый и веселый ирландец, тоже не был семьянином. В 50 лет компания, в которой он работал, заставила Тэга уйти на пенсию, выплатив компенсацию в 30 000 долларов. Деньги эти он благополучно спустил на выпивку и наркоту. Работать на лесопилку его не брали, поскольку он всегда был поддатым, и жил Тэг на пособие по безработице. Они привезли с собой пиво и марихуану, которую Пол выращивал на участке около своего дома. Пол и Тэг предложили мне то и другое, а я почему;то не отказался. Жадность и сгубила фраера.
Джон;младший решил показать мне принадлежавшие его семье земли, и мы вчетвером отправились на его вездеходе по дорогам 5 тысяч гектаров вырубок. Поскольку лес был свой, то и рубили его так, чтобы не порушить почву, а на вырубках сажали молодые деревья. Дороги к вырубкам были не лучше наших где;нибудь под Подпорожьем, но вездеход легко с ними справлялся.
Вокруг расстилались холмы с песчаниковыми скалами, покрытыми эвкалиптовым лесом, любимым прибежищем коал, которых в дневное время трудно было увидеть. Склоны многих холмов были оголены сплошной вырубкой и корчевкой. На этих участках были вырыты пруды, уже заполненные до краев дождевой водой. К каждому из участков вела хорошо укатанная дорога. Джон;младший рассказал, что эти участки предназначены для
50 домов, которые будут построены в ближайшие пять лет. Застройщики уже приступили к проводке коммуникаций, так что через пять лет эта дикая местность превратится в пригород Сиднея, а Джон сделается миллионером.
Я спросил у моих спутников о том, какова дорога дальше, и они меня заверили, что ближайшие 20 километров для меня непроходимы. Дорога сузится еще больше, повороты будут еще круче и непредсказуемей, обочины не будет. С одной стороны будет крутая гранитная стена, а с другой обрыв.
Идти этой дорогой с верблюдами было бы элементарным самоубийством. Существует, правда, обходная дорога, которой пользуются лесорубы, но она в шесть раз длиннее, и там нет никаких поселений. Потеряться там — как два пальца...
Вернувшись домой, мои собутыльники предложили мне еще одну самокрутку марихуаны, и я опять не отказался. А вскоре поплыл или полетел я, как Одиссей, в страны неведомые. Я сидел в кресле среди собутыльников, но уже не мог принимать участия в их разговорах, будучи как бы в другом измерении и глядя на себя со стороны. Ступор был частичным, поскольку я смог добраться до палатки и изолироваться там, затаиться. Мне, старому дураку, было стыдно за то, что показал этим лесорубам слабину. Правда, они меня утешили, что имеют значительно большую практику использования этого наркотика, поскольку курят марихуану каждодневно. Но они могли себе это позволить, поскольку имели место, где спать, и деньги на еду.
У меня же на руках были беззащитные верблюды, которые постоянно нуждались в моем внимании. Меня часто так вот заносит неизвестно куда и зачем. Экспериментатор гребаный.
Как испорченную пластинку, проигрывал я мысль: ну что же мне делать дальше, по какой дороге идти. Несомненно, я запросто потеряюсь на
120 километрах лесных дорог. Нет у меня с собой и достаточного количества продуктов, а оружие — только туристский топорик. А по главной дороге не пройду я и пяти километров — собьют нас всех троих. Я решил позвонить утром в полицию и попросить там совета. Дурь долго меня не отпускала, как я ни пытался ее выбить из себя различными методами йогического дыхания. В конце концов решил плыть по течению, вспомнив частушку:
По реке топор плывет из деревни Зуева,
Ну и пусть себе плывет, железяка х...а.
Проснулся с осознанием греха и попросил у хозяев извинения за вечернюю непотребность. Я позвонил в местную полицию и спросил, могут ли они обеспечить мне эскорт по дороге на север. Полиция в США часто оказывала мне подобную помощь, но здешний сержант посоветовал нанять тяжелый грузовик и пустить его за собой с мигалками. ’орош совет, но это могло мне стоить, особенно на праздники, порядка 400 долларов.
С утра Джон занялся обучением своих маленьких дочек езде на мотоцикле, правда, на детском, но с настоящим двигателем. Они еще и говорить;то не умели, но через час уже лихо въезжали вверх по крутому склону горы. Джон как;то не очень обращал внимание на свою любовницу, на ее детей, да и на меня. Правда, приняв бутылочку пива, он смягчился и сказал, что я могу остаться жить на веранде еще один день. Погрузив дочек в вездеход, он сказал, что будет дома после обеда, и исчез в дожде. Больше я его никогда не видывал.
Терзаемый неопределенностью своего положения, я решил пройти до конторы лесопилки. По случаю праздника в вагончиках для жилья никого не было. Обычно же работали здесь 15 человек, рубивших эвкалиптовые деревья по 12 часов в день. Работа была трудной и опасной, только на днях придавило бревном Патрика, второго сына Джона.
Да вот и сам старший Джон едет с массой продуктов и выпивки, закупленных женой Мэри и дочкой Кимберли. Оказалось, что при конторке было еще жилое помещение, где Джон с дочкой и женой останавливался на выходные.
Джон пригласил меня на пасхальный обед, и пока мы ожидали его,
сидя на веранде и попивая пиво, я рассказал ему о своих проблемах. Привыкший принимать важные решения ежедневно, Джон недолго думал, чтобы сказать: «Анатолий, ну что ты мучаешься. Возьму я завтра у родствен;
ника трейлер для перевозки лошадей, заведем в него твоих верблюдов
и переброшу тебя на 30 километров севернее, а там уж опять сможешь идти по бровке шоссе».
А потом Джон пожаловался, что из сына Джона ничего путного не получилось. Связался с непутевыми Полом и Тэгом и курит с ними травку, и в результате его ничто не интересует. Вот и жена ушла от него недавно, а новую подружку Анжи он ни во что не ставит, да она и есть ничто. Старший Джон не осуждал младшего за употребление пива, поскольку на лесопилке никто не пил воду, а только пиво. Ящиками «Виктории Биттер» была заставлена бытовка.
Недавно Джону шунтировали сердце, и он бросил курить, но пиво
пил, как и прежде, да и не соблюдал никакой диеты. Я посоветовал ему
поголодать с неделю, чтобы немного очистить организм, но Джон решительно заявил: «Да я лучше не проживу лишний год, но от жратвы вкусной не откажусь».
Готовя обед, Мэри не забывала прикладываться к коктейлю с крепчайшим бурбоном, так что к вечеру она могла говорить с трудом. За нее бубенчиком звенела тринадцатилетняя Кимберли, которая жаловалась мне, что отец не хочет, чтобы после окончания школы она училась в колледже. Джон считает, что излишнее образование разрушает мораль детей. В отместку Кимберли решила после школы закончить полицейскую академию, чтобы, став полицейским, получить возможность арестовывать отца за пьяное вождение. Правда, поддатым Джон ездил только по территории своих пяти тысяч гектаров, полиции туда ход был возбранен. Вот и мечтала Кимберли арестовать его в качестве дочки, да еще и полицейской.
Спать меня оставили в комнате Пола, сына Джона. Видимо, он и будет после смерти Джона хозяином и управляющим лесопилки. что же касается Джона;младшего, то соскочить ему с марихуаны почти невозможно, тем более что растет она здесь прекрасно, и не надо ехать в город за очередной порцией. Я же после вчерашнего одурения и потери контроля над собой зарекся когда;либо в будущем ее курить. Дай;то бог, а то зарекалась свинья дерьмо не жрать...
ДОРОЖНАЯ ЭКОЛОГИЯ
Мы заехали за коневозкой к свояку Джона и, прицепив ее к джипу, отправились за верблюдами. За два дня жирования на чудесном пастбище отдохнули они великолепно и готовы были в путь. Не ожидали, конечно, они от меня подлянки с засовыванием их в тесную, рассчитанную на двух лошадей коневозку. Но я заманил их туда шматами белого хлеба. В течение недели по утрам я угощал их кусочками булки или хлеба, и, в конце концов, хлеб стал лакомством, без которого верблюды не могли обойтись. Вот и попались.
Джон вез нас по горной дороге, и даже в кабине у меня замирало сердце от крутых поворотов, подъемов и спусков. Конечно же, никоим образом не прошел бы я этот путь в 30 километров без больших потерь. Зина догадалась в коневозке опуститься на колени, и ее не мотало, не било об стенки, как глупого Ваню. Ну дык — раз Ваня, то и дурак.
Кончалась Пасха, и апрельский дождь утром прекратился, выполнив положенную ему функцию смывания зимних грехов. Но я забыл, что в Австралии все наоборот, и здесь он смывал летние грехи. Я с удивлением отметил, что праздник этот хотя и считался национальным, но никто его особо не отмечал. Не слышно было звона колоколов, и не тянулись люди в церкви.
Ну разве что радовались празднику Воскресения ’риста суданцы в коптском монастыре, из которого меня выгнали под дождь. Да перестань, Шиманский: не суди суданцев, но и сам суданцем не будь.
Сгрузил нас Джон в пяти километрах южнее поселка Булга. Естественно, я предложил ему деньги за перевозку, а он, конечно же, не взял. Добрый человек Джон пожелал мне доброго пути и пригласил заезжать еще раз.
Верблюды вырвались из душетрясной кабинки ошалелыми и с удивлением оглядывались на то, что их качало и било более получаса. После такого потрясения я решил пройти с ними не больше десяти километров и стать на ночлег пораньше. В центре города Булга я зашел в магазин за бутылкой пива. Распить его я решил в соседнем кафе. Из;за прилавка меня приветствовала по;русски хозяйка, Радонка. Ей легко было догадаться, что я русский, поскольку с левого бока Зины свисал зеленый пластиковый плакат, на котором белыми буквами было написано по;английски: «Из России с Любовью и Миром». С этим плакатом ехал я на лошади по дорогам Америки, и на нем еще остались подписи людей, которых я там встретил.
Радонка оказалась сербкой и наконец;то встретила близкого ей по духу русского человека, у которого могла найти сочувствие по поводу бомбардировки НАТО территории Сербии. Я тоже был возмущен беспардонностью и наглостью этих борцов за свободу и демократию, самочинно решающих, кто прав, а кто виноват в змеином клубке ненависти жителей бывшей Югославии. Пускай бы разбирались между собой, как племена тутси с хуту в стране Бурунди.
Радонка обняла меня, русского, и сказала, что русские всегда помогали православным братьям;сербам и сейчас помогут. Вот в этом я сомневаюсь, ведь Россию так обескровили морально и физически, что нет у нее сил даже на жест, а не то что на помощь сербам. Соберется она с силами после того, как перебьют друг друга временщики корыстные, и придет к власти новое поколение людей, не знавших рабства.
Поплакать;то Радонка на плече моем поплакала, а вот кофейком не угостила, но попрощался я с ней сердечно. Пройдя километров семь, я увидел бензозаправку с примыкавшим к ней прекрасным пастбищем, огороженным высоким забором, который мои верблюды не могли переступить. Пользуясь своим ростом, они могли запросто преодолевать полутораметровые заборы. Когда же забор был еще выше, но без колючей проволоки по верху, они наваливались на него коленями и опускали до земли. В плане ускользания с выгонов они были высокими мастерами.
’озяин заправки, задумчиво;пасмурный ливанец, ничем не интересовался, кроме счета в игре между футболистами Сиднея и Аделаиды. Он без особого энтузиазма разрешил мне переночевать на ферме. Под стать ливанцу была его жена, флегматичная скандинавка или ирландка. Она не торопясь заправляла бензином автомобили, приготовляла сэндвичи или дремала у экрана телевизора. Мое появление не изменило рутины жизни этой парочки, они даже не захотели погладить моих красавцев и угостить их кусочком хлеба. Им не было интересно жить, и как правило, такие люди долго не живут.
Я развесил одежду сушиться на сквозняке под крышей сарая и развел костерок, чтобы заварить кофе и послушать треск горящих поленьев. Наверное, я пироман, поскольку костер для меня не только очаг для приготовления пищи, но и жертвенник, на котором сжигаю я прошлое и заряжаюсь энергией для будущего. Костер охраняет меня от злых духов, затаившихся в буераках, и одаривает теплом на ночь.
Я благополучно переспал в палатке, укрывшись согретыми на костре армейским одеялом и пледом. ’орошо бы, конечно, еще и спальник иметь, но не все же сразу. Дорога поднималась на плато, и с каждым днем становилось холоднее, да и зима приближалась — ведь было начало апреля.
На кухне щедрый ливанец наполнил мою флягу питьевой водой, привозимой сюда в цистернах. Я попросил его или жену написать что;нибудь в моем дневнике, но, похоже, были они неграмотными, так что у меня не осталось на память имен их.
Дождь, отдохнувший за вчера, сегодня припустил с полной силой. Особенно невыносим он был на вершине холма. Я решил отдохнуть от него, укрывшись под навесом автобусной остановки. Верблюдов привязал к забору рядом, им;то никакой дождь не страшен. Моя же одежонка на рыбьем меху, даже плащика захудалого нема, только шляпа прикрывает мою хрупкую натуру.
Я надеялся переждать дождь минут десять, но наяривал он еще хлеще, и для согреву решил я разжечь костерок. Дров в окрестностях не оказалось, и я собрал пластиковые бутылки, выброшенные из окон проезжими автомобилистами. Я всегда презирал этих ублюдков, у которых не хватало терпения или совести, чтобы выбросить мусор в положенном месте. Теперь же был я им благодарен и только презирал тех, кто накидал стеклянных бутылок — они не горели.
Очистив территорию от пластика, я принялся за автомобильные покрышки, которые горели еще жарче. чувствовал я себя очистителем и охранником окружающей среды на этом участке планеты и был горд собой. Только боялся, что дорожная полиция вмешается и оштрафует за разведение костра в неположенном виде. Поэтому и был удивлен, когда мимо прошла полицейская машина и не остановилась рядом, а затаилась за холмом метрах в пятидесяти, чтобы с радаром ловить нарушителей скорости. Ну не приказали мужикам меня прищучивать, они и не стали. Тоже люди, видят, каково приходится мне на открытой ветрам вершине.
И через час, и через полтора дождь не прекращался, и тогда подумалось мне, что вершинка эта и является губкой, вытягивающей дождь из проходящих туч. Если это так, то нужно отсюда валить незамедлительно.
Спускаясь с холма, я увидел стоящую на обочине машину. Ее водительница призывно махала мне изнутри. Она спросила, не хочу ли я чего;нибудь горяченького поесть и попить. Да какой разговор, конечно же! Костерный жар давно был смыт дождем, который ручейками стекал с полей шляпы на иззябшее тельце мое. Сердобольная женщина вскоре вернулась с горячим кофе, пирогами с мясом и с яблоками. Я в благодарности поцеловал ее дающую руку, но так и не узнал ее имени — в памяти она осталась просто австралийкой.
Оказывается, действительно глупо было полтора часа пережидать дождь на вершине холма, отсасывающего тучи на предмет воды. Ближе к подножью дождя не было и даже солнышко иногда подмигивало. Но пора было искать пристанище для просушки и согрева.
В городе Джери Плэйн мне посоветовали остановиться на территории конного клуба. Там оказалось прекрасное пастбище для верблюдов, но не нашлось дров для костра. В любом месте для ночлега я прежде всего начинаю разведывать окрестности. Метрах в пятидесяти от ворот клуба стоял заброшенный дом, на лужайке которого была табличка: FOR SALE (на продажу). Иногда ленивые продавцы вместо этого объявления пользуются более коротким: 4 SALE, поскольку FOR и 4 (четыре) звучат одинаково.
В доме оказалась открытой задняя дверь, и я смог проникнуть туда, внутреннее чувство требовало это сделать и не ошиблось. ’отя дом был покинут жильцами, ни вода, ни газ не были отключены. Не спрашивая разрешения, решил я принять горячий душ и высушить одежду над конфорками плиты. Я надеялся, что никто из соседей не вызовет полицию, чтобы арестовать меня за вторжение на частную территорию. Правда, электричество было отключено, и свет лампочки не мог меня выдать, а пользовался я своим мини;фонариком, дающим великолепное освещение при минимальном весе и объеме. Этот минимаглайт я считаю самым полезным изобретением американского гения.
Я развесил одежду и обувь сушиться, потом приволок набор сухих супов и в котелке смешал куриный, грибной и ветчинный. Долив воды, я вскипятил содержимое, и животворный аромат пищи заполнил нежилое пространство дома. Я сел на пол, отломал краюху хлеба и подставил под ложку супа, чтобы не потерять и капли этого божественного кулеша. Наверное, на людях не позволил бы я себе подставлять краюху хлеба под ложку, но здесь я был сам по себе, и некому было меня судить за плохие манеры, кроме себя самого. Себя же мы судим не очень строго.
ОБЪЕЗДчИКИ
С утра распогодилось, и я зашагал, сухой и мытый, по дорогам открываемого мной континента. Люди здесь были такие же, каких я встречал в других странах Европы и Америки, ну, может, посуровее, жестче, а вот природа совсем была мне незнакомой. Особенно поражали меня попугаи, поминутно устраивавшие гвалт и преследовавшие нас вдоль дороги. Мне не давало покоя то, что эти какаду стоят в Питере сотни долларов, а здесь летают они бесплатно, как воробьи.
Дорога моя проходила вдоль невысоких холмов Разделяющего хребта, к востоку от которого было побережье Южного Тихого океана, а на западе простирались пустыни континента. Я решил держаться золотой середины, идя вдоль гор.
На холмах были разбиты виноградники, и среди них показалось здание винозавода со странным названием «Наконечник стрелы» (Arrowhead).
Я решил туда заехать и снять пробу c вина, благо это бесплатно. Вина;то я попробовал, но мало, да еще услышал грустную историю, как в предыдущем году там разгорелся пожар, принеся убытку на 12 миллионов долларов.
Я, конечно же, пожалел погорельцев, но подумал себе в утешение: а вот у меня никогда не будет таких огромных убытков.
Моим генеральным направлением был город Маселбрук, где я предполагал найти жокеев, которые смогли бы объездить моих верблюдов. Шел я к городу проселком, машин почти не встречалось, и дорогу неоднократно перепрыгивали стаи кенгуру, лихо управляя своими движениями с помощью хвоста. Они нас не боялись и, наверно, хотели посмотреть на невиданных для этих мест верблюдов.
Я уже стал привыкать к попугаям и кенгуру, а вот существо со странным названием ехидна видел я в первый раз. Похожий на ежика зверек просеменил через дорогу и попытался успеть выкопать нору до моего приближения. Я перевернул его на спину тростью и обнаружил между длинными иголками клювик, похожий на утиный. Он пытался спрятать его между ног и свернуться.
Много лет назад я учил в аспирантуре анатомию животных и теперь вспомнил, что этот уникальный зверек, хотя и является млекопитающим, но почему;то откладывает яйца, а не вынашивает эмбриона в себе. Было в этом существе, в его попытке спрятаться, подобно ежику, в клубке из иголок что;то трогательное. Я извинился за беспокойство и перевернул его в натуральное положение, чтобы улепетывал он подобру;поздорову, пока я добрый.
Дорога была настолько ровной, а погода настолько прохладной, что я не заметил, как прошел за день 30 километров. Естественно, верблюды притомились, да и я не железный.
На перекрестке стоял просторный дом, а рядом обширное пастбище с зеленой травой. На лай собак вышел на веранду дома мужчина в шляпе, которому я приветственно помахал. Увидев верблюдов, он повернулся назад и кликнул наружу семейство. Я представился и попросился на ночевку, напирая на то, что сам;то я и в палатке переночую, а вот верблюдам лучшего пастбища не найти. Было заметно, как в хозяине борются желание мне помочь и столь же сильное желание от меня избавиться. Позднее уразумел я причину этого. В конце концов он согласился устроить меня на ночь и даже обещал провести электрический свет в палатку.
Тед работал управляющим винодельческой фермой «Роземонт», производившей красные и белые вина, а также шампанское и портвейн. Он показал мне образцы и даже подарил бутылку красного вина. Невооруженным взглядом было видно, что дом этот тронут порчей. Старший сын Теда, Скот, был метрового росточка с короткими, пухлыми ручками и ножками. Голова по сравнению с телом была огромной, и глаза смотрели бессмысленно, да еще и слезились. Сестра его ’ейди была нормального роста для своих двенадцати лет, но за все время не сказала ни одного слова, предпочитая смотреть телевизор. У жены Кэрол была мужская фигура с широкими плечами и узкими бедрами. Мужским было и ее лицо с ранними старческими морщинами. У нее явно было какое;то хромосомное нарушение, возможно, лишняя ’;хромосома. Я когда;то писал диссертацию по генетике секса, и в одном источнике по хромосомным аномалиям мне встречалась фотография подобной женщины.
Кэрол тоже не сказала мне и пары фраз, и пока я у них был, копошилась на кухне. Вышла она, только чтобы подать мне чашку кофе. Предложила также поджарить кусок мяса, но я поспешно отказался, боясь, что здесь мне кусок в горло не полезет.
Более грязного и запущенного дома я еще не видывал: потолок и стены были затянуты какой;то паутиной и покрыты сажей. На полу валялись куски хлеба, огрызки яблок и шкурки бананов. Полки были заставлены фарфоровыми лебедями, слониками и пастушками, покрытыми многолетней пылью и копотью. чтобы пройти в ванную, мне пришлось перешагивать через груды грязного белья в гостиной и коридоре. Стены ванной были в темно;коричневых пятнах плесени, унитаз и рукомойник, похоже, никогда не мылись. Спустив воду в унитазе, нужно было ждать минут десять, пока бачок опять наполнится.
Когда я вернулся в гостиную, Тед продолжал звонить по телефону в компанию, производившую оборудование для игры в крикет. Похоже, он давно смирился с развалом в доме и сам был частью развала. Я попросил его позвонить людям, которые могут мне помочь в объездке верблюдов, и Тед связался с Брайаном Боллардом, обещавшим встретиться со мной утром. Брайан также обещал посодействовать моему устройству на постой в Маселбруке.
Перед отходом ко сну мне хотелось почитать, но в доме не нашлось ни одной книжки, если не считать кипы журналов по разведению кур. Кэрол в прошлом году на местной сельскохозяйственной выставке завоевала со своими несушками;леггорнами приз красоты.
Утром приехал Саймон чемберлен, журналист местной газеты «’роникал», и вдоволь наснимал моих красавцев. Он обещал подъехать еще и вечером, чтобы поговорить со мной приватно. При нашем разговоре хозяева дома спрятались внутри, не желая общаться с журналистом.
Уже по дороге в город меня остановил Брайан Боллард, ехавший с женой и тещей в Сидней на конные соревнования. Оказался он мужиком мощного телосложения и доброго характера, и моя ладошка потерялась в его рукопожатии. Такие мужики любят и знают, как руководить другими, а женщины отдаются им в истоме и кончают, еще не начав.
Брайан успел договориться с комитетом директоров городской ярмарки, и мне разрешили оставаться там с верблюдами столько, сколько было нужно. После обеда туда должны были подъехать его сын Лук с приятелями, чтобы помочь мне в объездке верблюдов.
Брайан попросил стороной обойти примыкавшие к арене конюшни, чтобы не пугать лошадей. Вещи я занес в конторку, где можно было вечером читать и заполнять дневник. Верблюдов мне пришлось пустить на покрытую песком арену и держать там до вечера. Только после того, как беговые лошади были помещены в конюшню, я смог отправить Зину и Ваню на пастбище.
Вскоре подъехали Лук, Брет и Трент, парни лет по девятнадцать, которые на родео объезжали лошадей и быков, но с верблюдами никогда дела не имели. Им самим было в интерес поработать со столь странными зверями.
Я показал им, как усаживать и поднимать верблюдов, а остальное они знали лучше меня. Арена (ее можно назвать и корралем) была окружена высоким деревянным забором, на который я и забрался, чтобы наблюдать процесс объездки.
Эти ребята не знали о дискуссиях между дрессировщиками по поводу гуманных и антигуманных методов тренировки животных, не слышали они и о Дурове, Бугримовой, братьях Запашных и других. Они не знали метода кнута и пряника, признавая только кнут, хлыст. Начали с Зины. Брет сел на нее, а Трент, пробежавшись впереди с поводком, отпустил ее. Брет попытался управлять ею с помощью цепи, перекинутой поперек носа, и привязанной к ней уздечки. Зина уже знала, что хотят от нее, еще с тех пор, когда я пробовал ее тренировать. Здесь у нее не было возможности прижать Брета к дереву, и она решила растереть его об забор. Брету были знакомы подобные приколы, и он успел вспрыгнуть на забор до того, как она на него завалилась. При этом он обрушил на Зину залп ударов хлыстом.
Забравшись опять на ее спину, он погнал ее кругами по арене. Зина села на песок и попыталась завалиться на бок, чтобы подмять Брета под себя. Шустрый Брет успел соскочить и обрушить на нее очередную серию ударов. Потом он опять сел и погнал Зину по кругу, а она опять попыталась прижать его к забору. Когда ей это не удалось, Зина села на колени плотно к забору и решила больше не подниматься. Брет обломал об нее в щепки две палки и размочалил пластиковый хлыст, но она встала только после того, как он отошел на приличное расстояние. Больше она его к себе не подпускала, шарахаясь каждый раз в противоположном направлении.
Я смотрел на это жуткое избиение со слезами и надеждой, что Зина все;таки сделает то, что от нее требуют. Нет, она решила погибнуть, но сделать по;своему. Не зря она получила имя воинственной и упертой принцессы.
А вообще;то имя это греческого происхождения и пишется по;латыни Xena, а произносится как Ксения, так и Зина. Ксения же переводится с древнегреческого как гостеприимная. Такой и была моя любовь Зина, когда жил я у нее в Питере два месяца. Но не сиделось мне на месте, и сорвался я в Америку, чтобы оттуда организовать экспедицию по Австралии. Память о Зине и сейчас помогает мне выживать. Ведь так приятно, когда тебя любят.
Брет с Трентом списали Зину как безнадежную для объездки и переключились на Ваню. У него не было в запасе тех приемов борьбы с мучителями, которыми обладала Зина. Он бегал кругами по арене, но не хотел поворачивать туда, куда требовалось. Нужно было вместо цепи вставить ему в нос кольцо, подобное тому, которое вставляется быку. Раньше в носу у Вани было проделано отверстие, куда вставлялась деревянная распорка, давно потерявшаяся. Вместо нее мы вставили пластиковую трубочку, связав ее леской в форме кольца и уже к нему прицепили вожжи. Я сел на Ваню, подобрал вожжи и поехал по дороге, поворачивая его туда, куда было нужно. Наконец;то был он объезжен.
Я готов был отдать ребятам все в знак благодарности за эту помощь, но денег заплатить не мог. Естественно, я позвонил в редакцию газеты и попросил Саймона вставить в его статью о моей экспедиции имена этих молодых людей, бескорыстно пришедших на помощь страннику.
К вечеру редактор газеты Саймон явился в гости и привез в подарок куртку и, главное, спальный мешок. Теперь;то что — мы куда угодно пойдем, горы перевернем, спальник имея. И тепло мне стало на душе, когда тело обогрелось.
На следующий день и у верблюдов был праздник: я сходил в соседнюю булочную и попросил дать для Зины и Вани оставшийся черствый хлеб. Мне вручили шесть буханок белого хлеба. Половину я отдал верблюдам, а из остальных буханок насушил сухарей. В торговом центре я был принят как знаменитость, поскольку газета «’роникал» вышла с моим, в обществе Зины и Вани, цветным портретом.
В табачном магазине с меня даже не взяли денег за пачку трубочного табака, а стоил он немало: 17 долларов. Продавец газет порадовал меня, сказав, что распродал газеты раньше обычного из;за моего портрета на первой странице.
На следующий день на территории ипподрома должна была состояться ярмарка, и я обнаглел до того, что решил обратиться к организаторам с предложением устроить для детей катание на верблюдах. Организаторы согласились, но я должен был заплатить вперед 10 долларов страховки, а также отчислить 10% от заработанных денег.
Еще только светало, когда первые продавцы приехали на ярмарку, чтобы занять лучшие места и разложить товар. Сказать, что было там выставлено для продажи что;то оригинальное, я не могу. Там были детские игрушки, настенные и настольные часы в рамках из твердого красного дерева, коряг, рогов оленей и кристаллов полевого шпата. Книжный развал содержал также отдел марок и открыток. Конечно же, продавались старая и новая одежда, обувь и различные кожаные изделия. Меня всегда при виде барахла с души воротит, ну зачем люди все это покупают? Неужто мужику одних штанов не достаточно?
Я украсил Зину и Ваню поверх седел полосатыми индийскими покрывалами, присланными Кевином вместе со сбруей. Было видно, что Зина не даст мне возможности кого;то на ней возить. После вчерашних издевательств настроена была она довольно агрессивно. Но обломанный Ваня готов был исполнять работу за двоих, только горестно ревел. Я просил взрослых самих усаживать чада в седла и ехать вместе с ними, чтобы в случае чП меня не обвиняли в нанесении вреда ребенку.
Большинство взрослых и детей привыкли ездить верхом на лошадях. Они ахали от восторга, когда верблюд вставал и они оказывались значительно выше, чем на лошади. Я свершал с ними два круга, предоставляя возможность сфотографироваться. Народ не валил валом на мое катание, поскольку я заранее не дал объявления в газете. Все;таки я сподобился заработать к концу дня 120 долларов. Было бы 130, но два клиента, покатавшись, пообещали принести деньги позже и исчезли в тумане голубом.
Это был первый и последний мой столь значительный заработок в Австралии, и я его отметил, купив в ликероводочном магазине двухлитровую упаковку красного вина. Цены на эти упаковки здесь странные: четырехлитровые упаковки стоят столько же или ненамного дороже двухлитровых. Наверное, есть в этом какой;то смысл, но я его не уловил.
Меня пригласил на ужин Брайан Боллард, благодетель, помогавший с устройством на ипподроме и объездкой верблюдов. Он вернулся из Сиднея и решил со мной пообщаться на своей территории. Дом его стоял на холме с видом на ипподром, так что Брайан мог наблюдать все, что там происходит, не отрываясь от обеденного стола.
А выпил я вина загодя, зная, что за обедом австралийцы не пьют. Так оно и оказалось — жена подала на стол только одну бутылку красного вина на троих, а мне и нормально. Я уже до этого принял — мне хорошо. Лин приготовила панированные шницели с овощами, которые мы и запивали красным вином. Ну прямо;таки скукотища алкогольная — а где же кайф, господа? Утешало только то, что была у меня оставлена в палатке упаковка вина.
что восхищает меня в австралийцах, так это чувство собственного достоинства. Брайан закончил всего семь классов, писал и читал с трудом, но был он хозяином своей семьи и жизни. Когда я впервые его встретил, мне показалось, что он по крайней мере хозяин крупной фирмы или важный городской чиновник. Оказалось же, что работает он экскаваторщиком на угольном разрезе. Работа тяжелая, но хорошо оплачиваемая, дающая возможность в свободное время заниматься любимым делом. На свои кровные заработки купил он небольшую ферму, где содержит 20 лошадей;иноходцев. Тренирует он их для гонок вместе с сыном, но тот еще увлекся объездкой быков на родео. Лук после школы поступил на курсы механиков по дизельным двигателям, а после окончания их тоже устроился работать на шахте. Болларды не стремятся вырваться в высший свет, выше носа прыгнуть. Этих австралийцев вполне устраивает их уровень жизни и окружение, в котором они живут.
Когда мы пили кофе с пирожными, Брайан позвонил своему приятелю Дэвиду Берчу и попросил принять меня на ферме. Это было чрезвычайно удобно, поскольку ферма находилась на моем пути к северу, и всего в 15 километрах. Я попрощался с хозяевами и пешком добрался до палатки, где меня что;то ждало в картонной упаковке.
СКОТНИК
Ферма Дэвида Берча была несколько в стороне от моего маршрута, но мне очень хотелось побывать на молочной ферме и сравнить ее с подобными фермами в США. При выходе из Маселбрука пришлось пересечь оживленную магистраль, и здесь мне помогла полиция, перекрыв движение. И правильно сделала, поскольку Зина ступила на крышку канализационного люка, которая перевернулась. Испуганная Зина поперла в панике вперед, я едва успел увернуться. За этими ребятками — глаз да глаз.
Выйдя за пределы города, я посадил верблюдов на газон и забрался на Ванин круп, в седло. Он жалобно, как;то по;овечьи, заблеял и даже изобразил, что хочет меня укусить. Получив по сусалам, остепенился и покорно повез меня туда, куда хотелось не ему, а мне. Отныне он возведен в ранг кавалерийского верблюда и будет идти впереди, а вредная Зинка будет плестись сзади с навьюченным грузом. Справедливость будет торжествовать и бушевать в нашей экспедиции.
Дорога шла параллельно Новоанглийскому хайвэю (New England Highway), и справа была видна угольная шахта, где работал мой друг Брайан.
Я помахал с дороги работягам, трудившимся на благо своей страны, не знавшей ни революций, ни войн; ни лениных, ни сталиных. Брайан точно об этих изуверах не слыхивал, а лошадей знал хорошо.
Дом Дэвида оказался рядом с дорогой. Я позвонил, но дома никого не оказалось. ’озяева ушли не на фронт, а на дойку. Я оставил верблюдов привязанными к забору и отправился к сараю, где скопились коровы, ожидавшие дойки. Внутри орудовали Дэвид с младшим братом Джеймсом. Вымя каждой коровы они спрыскивали теплой водой, а потом раствором йода.
За два часа они выдаивали 120 коров. Могут и больше, но решили, что это число оптимальное. Естественно, работа на ферме была чрезвычайно интенсивной, но нанять работника было накладно. Минимальная почасовая оплата дояра — 14 долларов, но хозяева должны платить также его страховку, делать взносы в пенсионный фонд и т. д., так что наемный работник обходится около 30 долларов в час.
Я дождался конца дойки и познакомился с братьями. Дэвиду было лет 45, а Джеймс был лет на 10 его моложе. Их молочная ферма занимала территорию в 270 гектар, где паслось 350 голов скота, включая 120 дойных коров. В среднем корова дает 30 литров в день, но молоко они продают молочному заводу по трем разным ценам. Государство определило фермерам Австралии систему квот, согласно которой 15% молока они сдают по 50 центов за литр, 65% по 40 центов, а оставшиеся 20% по 20 центов.
В этой системе квот черт ногу сломит, поскольку фермеры должны еще производить лишние 10% молока, на случай его нехватки в других районах страны. Продают они его всего по 15 центов за литр. Таким образом, одна корова в день дает молока почти на 12 долларов, а все стадо в месяц дает хозяевам доход более 40 тысяч долларов. Я бы не отказался от таких денег, но не умею доить с такой скоростью, как Дэвид и Джеймс.
Дэвид вернулся со мной к верблюдам, и мы ввели их в обширный двор со множеством тракторов, сеялок, веялок и прочей механизации, которой хватило бы на хороший совхоз. Пока мы разгружали верблюдов, на дворе собралось множество детворы и соседей Дэвида. Я покатал на Ване всех желающих. Мать Дэвида, которой было давно за 70, проехалась на верблюде и была в восторге, поскольку это произошло впервые в ее жизни.
В таком возрасте редко что;то происходит впервые, кроме болезней.
Отправив верблюдов на зеленый луг, Дэвид предложил проехать на грузовичке по угодьям. Они были разделены на пастбища и поля, где братья Берчи (Березкины, если переводить с английского на нашенский) посеяли клевер, люцерну и другие травы, шедшие на фураж. Берчи при посеве трав не переворачивали землю, а использовали безотвальную вспашку, экономя при этом на горючем. Я, будучи студентом университета, слыхивал о попытках внедрения этого мальцевского метода вспашки на полях нашей необъятной родины. Но и сейчас наши хлеборобы робют по старинке.
Земли здесь благодатные: ферма стоит на пяти метрах плодородной аллювиальной почвы, но дождей иногда не бывает по два года и дольше. Приходится бурить скважины, чтобы использовать для полива грунтовые воды. Но главной гордостью Дэвида было стадо мясного скота итальянского происхождения, называемого «пьедемонт». Он решил разводить этот скот
у себя на ферме десять лет назад, для чего выписал из Голландии пять замороженных эмбрионов этой породы, заплатив за каждого полторы тысячи долларов. С помощью местного ветеринара он оплодотворил этими эмбрионами стельных коров, заменяя их эмбрионы имплантантами. Таким образом он внедрил новую породу скота в этой части Австралии.
Пьедемонты значительно массивнее популярного в этих краях скота голштинской породы, мышцы их более компактны. Владельцы родео платят по три тысячи долларов за таких быков, используемых ковбоями для езды на них верхом — занятия весьма костоломного. Сын Дэвида Ник увлекся этим спортом с детства и стал заниматься им настолько профессионально, что перебрался в Техас, где возник этот вид родео. Неделю назад Дэвид узнал из телефонного звонка, что Ник с тремя переломанными ребрами отлеживается в студенческой гостинице.
Объездка быков занятие не для слабонервных, но даже профессионалы из;за частых травм долго этим заниматься не могут. Дэвид надеялся, что блудный ковбой Ник скоро вернется на ферму. Недавно Дэвиду исполнилось 45 лет, и более 30 из них он проработал на ферме. Теперь ему хотелось уйти на пенсию и заняться чем;то полегче, типа строительства домов.
Я сомневаюсь, что сделает он это скоро, — Дэвид любит свою работу, и она приносит ему счастье.
Вернувшись с полей, мы приняли душ, и жена Дэвида Джанел пригласила нас к столу. Она с матерью Дэвида приготовили утку с яблоками под клюквенным соусом. Вина почему;то к ужину не подали, но желающие могли достать банку пива из холодильника. Я постеснялся это сделать.
За столом обсуждалась острая проблема закрытия скотобойни в соседнем городе Абердин. Новые хозяева и недели не дали рабочим для поиска работы, просто вручили каждому последний чек и попросили больше на работу не приходить. Желающие могли переехать в штат Квинсленд, где строился новый мясокомбинат.
Американские хозяева скупили мелкие мясокомбинаты, а потом пустили их с молотка и построили один большой комплекс, монополизировав таким образом цены на говядину. Дэвид обсуждал с семьей создание кооператива по возрождению мясокомбината в Абердине. Кооператив должен состоять из бывших рабочих и соседних фермеров — производителей говядины. Он пытался как;то бороться против американского экономического империализма.
Проснувшись пораньше, я потихоньку выбрался из спальни и отправился на задний двор проверить верблюдов. К ужасу и стыду своему обнаружил, что они преодолели проволочный забор и всю ночь паслись на овсах. Пришлось раскручивать колючую проволоку со столбов, чтобы вернуть их во двор для запряганья. Туда и явился Дэвид, который встал раньше меня и, закончив дойку, пришел помочь со сборами. Я пожаловался на жесткость седла, и он незамедлительно принес поролоновую диванную подушку, которую и принайтовил поверх. Был он мастером на все руки: ветеринаром, агрономом, дояром, механиком, шофером, трактористом, электриком, плотником, водопроводчиком, и т.д. Увидев, что ботинки мои прохудились, Дэвид подарил мне свои старые сапоги, в которых двадцать лет назад женихался с Джанел. Оказались они впору, могу и я теперь женихаться.
СОБАКИ АВСТРАЛИИ
С мягкой подушкой мне очень даже комфортно было гарцевать на Ване. Зина следовала за ним не всегда охотно, поскольку любила поскубать травку или ветки деревьев вдоль дороги.
В этой части штата устроено поразительно много конеферм, разводящих лошадей породы тробред. Они используются на скачках, и я часто останавливался на подобных фермах в США. Тогда я путешествовал с лошадью, и проблем ее общения с себе подобными не возникало. Сейчас я двигаюсь с верблюдами, которых лошади на дух не переносят. Наше приближение к ферме всегда вызывает панику в загоне, и лошади несутся прочь, не разбирая дороги и не обращая внимания на заборы из колючей проволоки.
В городе Скон я подъехал к мэрии и попросил разрешения остановиться на территории городского конного клуба. Председатель клуба Денис Квин проводил меня на территорию и предложил обойти конюшни клуба стороной. Он уверял, что даже запах верблюдов приводит лошадей в бешенство, но кому лучше судить, чем мне. Во;первых, не все лошади пугаются верблюдов, чаще всего они поражены необычным видом этих животных, но вскоре привыкают к ним. Верблюды не агрессивные, они не лягаются, не кусаются и не плюются зазря. Во;вторых, лошади не реагируют на запах верблюдов, если не видят их воочию.
Денис оставил меня устраиваться на месте, а сам поехал домой, чтобы привезти жену и внуков, возжелавших проехаться верхом на верблюде. Рядом с местом моей ночевки ребята играли в футбол, и в перерыве они подошли со мной поговорить. Эти деревенские парнишки несомненно приятнее городских в смысле внешности. Они не вешают в уши и ноздри колец, не употребляют наркотиков и не курят. Занятия спортом, ежедневная тренировка лошадей не оставляют им времени на городские глупости. Для них предпочтительнее быть ковбоями, чем панками.
Мне не пришлось голодать, поскольку жена Дэниса привезла бутерброды. Позже приехала с ужином директорша местного отделения Бюро по охране и развитию сельскохозяйственных угодий. Задачей бюро является помощь фермерам по внедрению новых технологий, а также арбитраж по поводу принадлежности спорных участков.
Патриция привезла также карту троп, которыми перегоняли скот между штатами Новый Южный Уэллс и Квинсленд. Вместо путешествия вдоль Новоанглийского хайвэя можно было двигаться этими тропами. Я однажды попробовал это сделать на коротком участке и был разочарован. Оказалось, что ими не пользуются десятки лет, поскольку скот сейчас не перегоняют, а перевозят на грузовиках. Тропы заросли так, что их трудно отличить от девственного буша, и на них легко потеряться. Я попрощался с Патрицией и поблагодарил за ужин и карты, разжег костерок и сел перед ним в медитативной позе. Было покойно.
Рутина дня начинается с того, что, выскочив из палатки, я прежде всего пакую спальные принадлежности в мешок из толстого пластика с молнией, после чего развешиваю палатку на просушку. чем холоднее снаружи, тем мокрее палатка изнутри, так как мои влажные выдохи конденсируются на ее стенках. Вот если бы здесь была моя любимая, то барахтались бы мы с ней, плавали во влажной нежности.
Я втягиваюсь в дорогу, и даже ботинки перестают натирать пятки, да и не удивительно, ведь часть пути я еду верхом. Но здесь обнаружилось неожиданное препятствие: каждый раз, когда перед нами возникают паутинные нити поперек дороги, а натянуты они на уровне головы, Ваня шарахается от них. Мне приходится их обходить или разрывать плеткой, подаренной конюшим в Маселбруке. Я ею практически не пользуюсь, так как убедился, что скорость верблюда изменить невозможно, она ниже скорости лошади. Верблюды не спешат.
Винген оказался деревушкой, где даже не было бензозаправки. Была здесь когда;то гостиница, но давно закрыта. Остался только бар, который арендует старый и немощный Питер Милс; ему не по силам еще и гостиницу содержать. Питер когда;то работал стригалем на овечьих фермах, и организм его сильно поизносился. Он позволил мне разбить палатку в саду за домом, там же пристроили пастись верблюдов.
К вечеру гостей в баре прибавилось, но я не присоединился к их компании, поскольку не могу понять, о чем можно часами говорить за стойкой.
И ведь собираются они ежевечерне в той же компании, и пиво все то же заказывают, уж лучше телевизор смотреть. Правда, во всех барах теперь установлены игральные автоматы, и клиенты часами проводят время, играя на них. Питер указал мне на женщину лет сорока, приходящую сюда ежевечерне и просаживающую зарплату. Работала она санитаркой в больнице, так что миллионершей не была, но хотела внезапно разбогатеть. Перед ней стоял стакан пива, пепельница, наполненная окурками, а глаза были устремлены на табло игрального автомата. Мир вокруг для нее не существовал, а была мечта внезапно разбогатеть и начать другую жизнь.
Утром Питер пригласил меня на кухню, где приготовил на завтрак бифштексы. Я несколько удивился столь обильному завтраку — неужто Питер так завтракает ежедневно, или специально для меня старался? Известно только, что австралийцы главные производители и потребители мяса на этой стороне планеты. Спрашивать я его не стал, поскольку вкусно было, да и впрок.
Предстоял долгий путь до города Мурурунди (Murrurundi), где меня обещали устроить в парке возле конского клуба. На гербовой печати города изображена тонкорунная овца, поскольку он является главным городом графства, где основным занятием фермеров является разведение овец.
К северу лежали земли, не подходящие для земледелия, но прекрасные для овцеводства. Если на фермах западнее гор на каждых семи акрах паслась одна овца, то здесь семь овец пасется на одном акре.
В Мурурунди я заехал в библиотеку, чтобы проверить электронную почту, и был приятно удивлен, познакомившись с девушкой;библиотекаршей из Одессы. Она тоже никогда не видывала здесь русского человека, мы чуть не расцеловались. Новостей для меня компьютер не доставил, да и ни к чему они. Мне давно стало ясно, что никто не желает быть моим спонсором. Я и сам без них справляюсь, вот только беспокоят немеющие пальцы на руках, симптом, типичный для тромбофлебита, но тот на ногах бывает. Я хотел в дороге поголодать, чтобы почистить тело, но никак не получается — каждый день я вижу новых людей, желающих меня угостить, ну как здесь откажешься.
Рядом с конюшней был выгон, где мне позволили пасти верблюдов, но трава там была старая и колкая. Мои ребята нашли пропитание в виде веток ивы, я слышал, что любят иву они за глистогонный эффект. А еще кормятся они, когда нет ничего лучше, корой эвкалиптов.
На следующий день в Мурурунди должны были состояться соревнования пастушеских собак в искусстве управления стадом овец. Одна собака может управлять стадом в пятьсот голов. Она перегоняет их из загона в загон, ведет на водопой и охраняет ягнят от нападения лисиц и собак динго. Без этих собак фермеры не смогли бы пасти многотысячные стада овец, дающих высококачественную мериносную шерсть.
За безбрежные отары мериносных овец Австралия должна быть благодарна Джону Макартуру, жадному, изобретательному и агрессивному поручику корпуса морской пехоты. Кроме основной службы он находил время торговать спиртным и заниматься овцеводством. Уже в 1801;м году он отвез в Англию образцы австралийской шерсти, получившей хорошую оценку тамошних экспертов. Он коренным образом улучшил ее качество, привезя в 1805;м из Англии шесть мериносов. В дальнейшем они скрещивались с овцами, привезенными из Испании, Франции, Германии и Южной Африки. У Макартура была мечта сделать Австралию важнейшим производителем овец в мире.
Его противником был Вильям Блай, бывший капитан корабля «Баунти», команда которого восстала против него и отправила плавать на небольшой спасательной шлюпке. Капитану удалось спастись, и он был назначен губернатором колонии в Австралии. ’арактер его с тех пор не улучшился, а кругозор не расширился. Он постоянно ставил палки в колеса деятельности подчиненного ему офицера Джона Макартура. По поводу разведения овец он написал Макартуру гневное письмо: «И какая нам польза от ваших овец? Или Ваша милость желает иметь столь великие стада овец, каких человек не видывал? Ни в коем случае, сэр!»
Этот мореман в конце концов допек Джона Макартура, и тот, как офицер морского корпуса, арестовал губернатора. Злоязычный Вильям Блай опять достукался и был вынужден уйти в отставку. Макартур подвергся преследованиям колониальной администрации, был судим, но вернувшись в Австралию, сделался богатейшим овцеводом страны.
Пастушеские собаки породы келпи были выведены путем скрещивания староанглийской овчарки, шотландской овчарки колли, дикой собаки динго и рыжего бобтэйла. Они приспособлены к разнообразным климатическим условиям Австралии, неутомимы в зарослях буша. У них стоячие уши, окрас варьирует от черного до шоколадного, а рост около полуметра. В настоящее время в овцеводческих хозяйствах трудятся около ста тысяч собак этой породы. Они являются необходимой составляющей австралийской экономики.
В тот вечер съехались в город около пятидесяти владельцев келпи, чтобы показать их в деле и завоевать не такой уж и большой приз в 10 тысяч долларов. Каждая собака должна перевести стадо из трех овец с одного поля на другое, потом прогнать их через мостик и загнать в овчарню. ’озяин может командовать свистом или жестами, оставаясь на месте.
Я беседовал с хозяевами собак при света костра, и каждый из них рассказал массу историй о своих любимцах. О том, как важно, чтобы собака не переключала внимание на других животных, что пастушескую собаку, погнавшуюся преследовать лошадь, можно сразу списывать со счета, и прочие. Цена хорошей собаки достигает пяти тысяч долларов.
Я не остался смотреть эти соревнования, потому что участники опасались, что их собаки могут отвлечься на верблюдов, и тогда пиши пропало их многолетним тренировкам.
Решил двигаться до города Вилов Три (ивовое дерево), где надеялся постоять подольше и дать роздых верблюдам. Была поздняя осень, и апельсиновые деревья вдоль дороги ломились от плодов. Я сорвал несколько и нашел их вполне съедобными, хотя уборкой их фермеры займутся только через месяц.
Мне нужно было как можно раньше стать на ночлег, так как предыдущим вечером верблюды не могли насытиться ивовыми веточками. Не хотелось мне, чтобы в ивовом городе они обдирали эти деревья.
Наконец;то слева я узрел апельсиновый сад с еще не скошенной травой, а в глубине сада роскошный белый одноэтажный дом с остроконечной черепичной крышей. Такие дома редкость в этих краях. Оставив верблюдов привязанными к забору, я отворил калитку и прошел к главному входу, где было запарковано восемь автомобилей дорогих марок. Здесь, похоже, обитали небедные люди. На звонок отреагировала хозяйка, пожилая женщина в белом старомодном платье и курьезной шляпке стиля арт;деко. Она попросила пройти на застекленную веранду, где за длинным столом распивали чаи семь женщин ее возраста. Оказалось, это было собрание англиканского женского клуба.
Я объяснил им свои обстоятельства и спросил, может ли хоть одна из женщин помочь с устройством на ночь. Ответила за них хозяйка, сообщив, что в этот вечер все они должны принимать участие в благотворительном вечере и не могут уделить мне должного внимания. что же касается ее самой, то не может она оставить верблюдов в саду из;за того, что они могут поесть коллекцию ее роз. Вот здесь я должен был с ней согласиться: мои верблюды любили розы.
Пройдя еще пять километров, я увидел неказистый домишко на перекрестке дорог, но пастбище при нем было то что надо. При моем приближении на крыльцо вышла пожилая женщина со слезящимися больными глазами. За ее спиной высился мужик, но ясно было, что хозяйкой здесь была она. Внимательно меня выслушав, она дала разрешение остаться и приказала сыну помочь с разгрузкой верблюдов и устройством их на ночлег.
Я разбил палатку, после чего хозяйка пригласила меня выпить чашку кофе с бисквитами. За время скитаний и встреч с сотнями и тысячами человек, мне кажется, я научился по дороге разговаривать с людьми. Они более открыты со странником, которого после беседы они больше никогда не встретят.
Берил Кимптон рассказала, что уже много лет как развелась с мужем и одна воспитывала сына Кевина в надежде, что после женитьбы его воспитанием займется жена. Но недолго длилась его семейная жизнь, и через семь лет вернулся Кевин в дом. После развода он по суду получил право видеть сына по выходным. И на эти выходные в их доме гостил его семилетний сын Крис, который с энтузиазмом помогал мне разбивать палатку.
Кевин работал шофером, не пил, не курил и был немногословным.
Эх, такого бы мужа русской женщине. А вообще;то говоря, был он умственно недоразвитым. Кевин во всем слушался матери, а если хотел что;то сказать, то с трудом подбирал слова и просил мать помочь закончить фразу. Когда я попросил его найти какую;нибудь книгу, чтобы почитать перед сном, он в затруднении погладил лысеющую макушку, а потом радостно;гордостно заявил: «А в нашем доме не читают».
ГЛУБИНКА
’озяйка сварила на завтрак нормальную овсяную кашу, а не подала что;то подобное овсяным хлопьям, называемым здесь сириалс. Пища в цивилизованных странах становится унифицированной, и в супермаркете Лондона практически тот же набор продуктов, что в Ванкувере, Нью;Йорке или Сиднее. В этих странах смотрят одни и те же фильмы, читают те же книги и носят ту же одежду. До нынешнего года держался король Бутана, но и он в этом году отменил запрет на смотрение телевизоров и ношение джинсов. Последняя крепость уважения традиций пала.
Я поблагодарил хозяйку и решил сделать мощный бросок за 30 километров до города Верис;Крик, где мне обещали пастбище и даже зерно моим ребятам. Я также надеялся дать им там дневной роздых. В городе Киринди увидел скобяной магазин и зашел, чтобы присмотреть путы для верблюдов. Продавший мне седла Кевин прислал веревочные, натиравшие ноги верблюдам. В магазине оказалась пара пут, сделанных из кожи. Как раз то, что нужно, только цена уж дюже кусачая — аж 28 долларов. Я уж и так и сяк обхаживал хозяина, а он ни в какую. Тогда я вывел его на улицу и показал моих красавцев, нуждавшихся в стреножении (нуждался;то, конечно, я, а не они). При виде их у хозяина блеснула идея: «Ладно, уступлю я их за десять долларов, но ты должен позировать с верблюдами перед моим магазином». Ну, а меня хлебом не корми, а дай попозировать. Так на позировании сэкономил я 18 долларов и получил пару прелестных пут. (Но не знаю происхождение слова «путана».)
Долгонек и жарок был путь до Киринди. Ваня категорически отказался меня везти. Когда я пытался управлять им на дороге, Ваня, несмотря на боль, причиняемую натянутыми вожжами, пер в сторону с обочины. Он старался скинуть меня с седла, протискиваясь меж деревьев либо под низко склонившимися ветками. А еще любо ему было забраться в высокий ежевичник и постараться меня там скинуть. В конце концов я сдавался и слезал с него, и тогда Ваня довольный шел за мной без груза, хвостом коротким помахивая.
Температура поднялась выше 30 градусов по Цельсию (в отличие от Америки с ее Фаренгейтом, здесь принята эта температурная шкала), и вскоре я опустошил свою флягу с водой. Благо по дороге оказался заброшенный дом с садом, где росли мандарины, и я набрал их впрок. В таких заброшенных местах я всегда был начеку, помня об ядовитых змеях. Но либо они были здесь изведены, либо боялись меня больше, чем я их.
Верис;Крик был крупным железнодорожным узлом, где два раза в день останавливались пассажирские поезда на Сидней. Я зашел в мэрию и получил там добро на устройство в парке за переездом железной дороги. Смотритель парка Дон Томас проводил меня туда и отпер офис. Там была устроена кухня, а в шкафу полно банок кофе и чая, которые я мог заваривать и пить до изнеможения. Дон привез из дому ящик пива с бутербродами и обещал утром доставить завтрак. Не забыл он и о верблюдах — для них предназначены были две упаковки прессованного сена и мешок зерна.
Не успел я расположиться на ужин, как явился разъяренный владелец рысистой лошади, который не мог попасть на беговую дорожку из;за того, что мои верблюды паслись рядом. Лошадь была так напугана, что не хотела выходить из коневозки. Я расползся в извинениях и поспешил убрать Зину и Ваню с дороги. В ходе разговора обнаружилось, что мы с Роном родились в один и тот же день, 4 сентября, и в тот же год. Это настолько нас породнило, что Рон после тренировки лошади вернулся ко мне в офис с пивом, и мы мило провели вечер.
Я решил отдохнуть денек в этом славном городке и заодно подзаработать деньжат. Утром явился я с верблюдами в центральный сквер города и, уложив верблюдов в тенечке, устроился рядом заполнять дневник и читать книгу о путешествиях по Австралии.
Городишко был полумертвым, поскольку в провинциальной Австралии воскресенье — церковный день, и все магазины закрыты. На главной улице прохожих не было, только собаки прогуливали за собой хозяев. В скверике несколько пацанов слонялись по дорожкам и обрадовались нашему появлению. Они пытались уговорить меня покатать их бесплатно, однако мне удалось отговориться, что я не могу их катать без присутствия родителей. Мальчишки не особенно;то настаивали, усевшись рядом и наблюдая за тем, как я заполняю свой журнал. Они даже записали в нем свои имена: Джош Сандерс, Майкл Фурнер и Кори Ламб. Судя по написанному, были они в школе двоечниками и хулиганами. Они пытались выцыганить у меня табаку на самокрутку, но уж это я решительно пресек. Похоже, были они неприкаянными оттого, что и родители такие же. Как правило, воспитывают таких охламонов одинокие матери, сами не знающие, что они делают. Мальчишки с завистью смотрели на пассажиров поезда, отправлявшегося в Сидней. Джош горестно пробормотал: «Там;то и вся жизнь, а у нас ничего не происходит».
За день сидения я заработал 10 долларов и проблему ремонта седла. Дело в том, что пасшийся на лужайке сквера Ваня ненароком подошел под арку с названием сквера и зацепился дугой седла за поперечный швеллер арки. Испугавшись, он рванул вперед и согнул железную луку седла. Конечно же, досталось и самой арке, но я не побежал заявлять о случившемся властям. Надеюсь, что это незначительное повреждение городской собственности администрация не заметит.
На следующее утро, загрузив верблюдов, я отправился в северную часть городка, чтобы разыскать Марти ’осфилда, сварщика и мастера на все руки. Нашел я его на строительстве дома, который Марти подрядился сдать под ключ через месяц. Марти еще не было и 30 годков, но выглядел он солидным, ответственным мужиком. черная, курчавая борода была как у Карабаса;Барабаса, широкополая шляпа еле держалась на его буйных кудрях, и выглядел он как цыганский барон. Марти мощными руками распрямил согнувшиеся луку и дугу седла, а потом заварил их намертво.
Он также поставил заклепки на мою вьючную сумку. Узнав, что мой котелок согнулся и потек, Марти съездил домой и привез свой компактный жестяной котелочек. Такие в прошлом веке носили с собой свагеры, сезонные рабочие.
Кличка «свагер» происходит от английского слова swag, комбинации спального мешка и палатки, которую носили за спиной в виде шинельной скатки. Особенно много свагеров было на дорогах во время Великой депрессии 1930;х годов (она в Австралии была не менее депрессивная, чем в США и Европе). О них сложено много песен и баллад, самая известная, «Вальсирующая Матильда», сочинена Банджо Патерсоном. Имя этого поэта знает любой австралиец, это их Пушкин и Лермонтов. Я неоднократно встречал австралийцев, цитировавших его стихи, мы ведь тоже, кроме Пушкина, мало кого из поэтов знаем.
Не успел я отъехать и 100 метров от дома, который строил Марти, как Ваня опять решил от меня избавиться и понес меня в заросли кустарника, потом к забору из колючей проволоки, в буераки и траншеи около железной дороги, На сей раз я решил не слезать с него и настоять на своем. через полчаса Ваня смирился, сдался, позволил ехать на нем туда, куда мне было нужно. А нужно мне было ехать в поселок Курабубула (Curabubula — это название даже Марк Твен упомянул в списке курьезных австралийских слов), где надеялся найти прибежище в отеле «Дэвис».
’озяином отеля и бара с одноименным названием был Сэм Маршал по кличке Блу. Blue переводится как голубой, но я сомневаюсь, что он когда;либо действительно был «голубым». Блу всю жизнь проработал стригалем овец, и только выйдя на пенсию, решил заняться гостинично;ресторанным бизнесом. Я попросился у него на ночлег, но Блу предложил подождать до приезда жены, без которой ничего не решал. Кстати, это типично для австралийских семей. Женщины там обладают значительно большим авторитетом, чем в европейских и даже американских семьях.
Я разгрузил верблюдов в тени огромного эвкалипта и отвел их на задний двор с клочками зеленой травы вдоль забора. Джил приехала через час и не только разрешила нам остаться, но и отвела мне гостиничный номер бесплатно.
В загоне, куда я привел верблюдов на ночевку, паслась также лошадь хозяев, которая не только не испугалась, но, похоже, даже обрадовалась новым соседям. Обнюхавшись, они втроем отправились в дальний конец пастбища по своим животным делам.
Джил привела меня на второй этаж гостиницы, построенной еще в прошлом веке и мало в чем с тех пор изменившейся. В номере стояли две кровати и тумбочка с платяным шкафом. Не было в нем ни обогревателя, ни кондиционера. Но не было также и библии, обязательной в американских маленьких гостиницах. Сортир и душ были не в номере, а в конце коридора. Современным выглядел только электрический плафон на потолке, но выключатель был расположен возле двери, а настольная лампа отсутствовала. Подумалось, что предкам современных австралийцев жилось отнюдь не комфортабельно по нынешним стандартам, но они об этом не знали и радовались тому, что было. А в России большинство гостиниц подобны этой, и люди радуются, если удается в них устроиться.
После того как я устроился, хозяева пригласили меня к ужину в столовую на первом этаже. Был я единственным постояльцем, и Джил постаралась меня ублажить пирогом с мясом, огромным кексом и неограниченным количеством кофе. А в это время ее внуки рисовали в моем журнале лошадей и верблюдов, одногорбых и двугорбых. Было мне здесь тепло и уютно.
В ДУРКА’
Утром я нашел верблюдов пасшимися рядом с лошадью, и когда я их уводил, она тоскливо ржала, ржала, ржала.
Я уже успел оседлать Зину и Ваню, когда к гостинице подъехала машина с двумя мужиками средних лет. Тот, кто помоложе, назвался Кеном ’овли и оказался братом того Питера, который приезжал в Пиктон за верблюдами и обучал меня основам обращения с ними. Вторым был Рон Дебутер, тоже любитель верблюдов, приехавший посмотреть на безумца, идущего с верблюдами от Сиднея до Брисбена. Они узнали о моем существовании от Дона, моего благодетеля из Верис;Крик, который им позвонил и попросил сюда приехать.
Кен с Роном содержали своих верблюдов на ферме Питера в окрестностях города Тэмворс. Они пригласили меня приехать туда и пожить некоторое время, чтобы поучиться обращению с верблюдами. Я с радостью ухватился за эту возможность и обещал там быть через пару дней.
Дон показал мне проселочную дорогу, ведущую в деревню Дурки, в которой я предполагал провести следующую ночь. Проехав по ней с километр, я понял, что сглупил с этим проселком, но не в моих правилах возвращаться назад. Дорога состояла из буераков и колдобин, заполненных водой, оставшейся от грозы на прошлой неделе. Верблюды не любят ходить по воде, а здесь они то и дело соскальзывали в глубокие лужи по глинистым колдобинам. На возвышениях дорога раздваивалась, и неизвестно было, по какой же нам двигаться.
’отя Дон и нарисовал мне хорошую карту, выбравшись из девственного буша, я оказался на распутье, и не у кого было спросить направление. Наконец, я увидел на поле фермера, везущего за трактором распрыскиватель и поливающего свое угодье какой;то химией. Я покричал ему с дороги, но фермер был занят работой и не мог слышать моих призывов сквозь шум трактора. Пришлось до него добираться через поле, поросшее сорняком типа молочая. Оказалось, что фермер как раз и занимался его уничтожением посредством ядовитой химии. Еще более распространенным сорняком является в этих местах ежевика; уж чем только ее ни поливают, а она прет и прет. Это наш, европейский подарочек благословенной Австралии.
Фермер показал мне направление, противоположное тому, по которому я собирался ехать. (Я неоднократно убеждался, что мои инстинкты чаще подводят меня, чем выводят на правильную дорогу.) Он также сказал, что дальше по дороге живет русская женщина Ольга, которая пять лет как приехала сюда, выйдя замуж за местного фермера. ’отелось бы с ней увидеться, и я попросил фермера позвонить ей и сказать, что я предполагаю остановиться в Дурках.
В этом поселке был только магазин в сочетании с заправочной станцией. Его хозяйка оказалась членом поссовета (town council) и не возражала против моей ночевки на стадионе. Она знала русскую женщину Ольгу и позвонила ей домой, чтобы сообщить о моем прибытии. Ольги дома не было, и трубку подняла ее мама, которая не совсем хорошо поняла, о чем идет речь. Тогда я попросил передать мне трубку и поразил маму русской речью — она давненько ее не слышала в здешних краях. Мы условились, что они с Ольгой приедут навестить меня на стадион.
Верблюдам там понравилось, и мне тоже. В моем распоряжении была веранда, где я мог читать и писать, да и спать в случае дождя. Контора парка была закрыта, но вскоре пришла женщина, открывшая ее для предстоящего вечером заседания поссовета. Не успел я разгрузиться, как подъехали утренние визитеры;верблюжатники Кен и Рон. Они привезли пластиковую носовую распорку для Вани, которую и вставили взамен пластмассового кольца. Мы договорились, что завтра я побуду в гостях у Кена, а потом неделю поживу в доме Рона, который был на больничном и мог уделить мне больше времени, чем Кен.
После их отъезда пришла пора принимать русских. В гости пожаловали мама и дочь Ольги: Галина и Лина. Я несколько удивился, что Ольга сама не явилась, но они объяснили, что у нее чрезвычайно застенчивый характер.
А мне хорошо, легко было с внучкой и бабушкой.
Галине было 72 годочка, но не чувствовался в движениях ее мысли и тела этот возраст. Она легко смеялась и рассказывала о прошлой жизни в России. Отец ее был крупной фигурой в геологическом мире, и сама Галина поездила изрядно по России и в командировки по странам Африки, где наши геологи искали и находили золото, алмазы и нефть.
А потом ее дочь Ольга познакомилась с гостившим в Питере фермером и уехала к нему в Австралию. Пока с ней жила внучка Лина, все было приемлемо, но Ольга затребовала ее к себе, и лишилась смысла жизнь Галины в Питере. Она заверила меня, что совсем не скучает по Санкт;Петербургу, к которому так и не смогла привыкнуть. Скучает немножко по Ленинграду, городу ее детства и юности. А в поселке со столь унизительным для русского уха звучанием, Дурки, уж наверное жить не хуже, чем в наших Горелове, Неелове, Неурожайке тож.
Галина ходит на курсы английского языка при школе, много читает и смотрит телевизор. А еще существует ежедневный ритуал приготовления обеда и встречи Лины из школы. Она подружилась с австралийским зятем, и тот в ней души не чает. Зять считает, что только Галина и объединяет семью.
Лина в этой деревенской глуши вначале чувствовала себя залетной птицей. Да такой она и была — элегантная девочка из столичного, шпалерного Петербурга. Но школьные занятия вскоре сгладили тоску по друзьям в той жизни. Она и здесь отличница, не забыла русский язык, а здесь еще и французский изучает (иностранные языки в австралийских школах факультативны, то есть хочешь — учи, а хочешь — как хочешь). Лина нарисовала мой портрет в дневнике, и я убедился, что она прекрасная рисовальщица. Думаю, что не задержится она здесь и по окончании школы отправится учиться в Сидней. Такие в деревнях не живут.
Мы распивали чаи и кофеи с печеньем в помещении офиса, куда нас пригласила женщина, приехавшая его прибрать. Она сказала, что местный клуб пенсионеров очарован Галиной и ее энергией. Совсем недавно она организовала поездку на концерт в соседний город Тэмворс. Галина написала в моем дневнике: «Мир настолько тесен, земля такой небольшой шарик, и так необычны и интересны встречи. Сегодня мы встретили Анатолия, а месяц назад в наш город приезжал немецкий камерный оркестр, и в нем играли двое русских — один из Петербурга».
Мы бы еще долго сидели, но вдруг в офис фурией влетела Ольга и принялась кричать, что вот уже час, как ждет Галину и Лину в машине. Голос ее визжал, морщинистое, картофельного оттенка личико покрылось палевыми пятнами, и она почти плакала. Мои смущенные гости пытались оправдываться, говорили, что они регулярно выглядывали на улицу, чтобы ее встретить, но Ольга ничего не слышала и не видела — она кипела злобой. Я до сих пор не понимаю, почему она не захотела сразу прийти в офис и забрать своих подопечных. Мне также неясно, почему не захотела она пригласить меня к себе на чашку чая, ведь не каждый день приезжают русские в деревню Дурки. Бог ей судья.
Вечер был чрезвычайно наполнен событиями, но все было интересно для меня в этой стране. Вскоре началось заседание поселкового совета, состоявшего из 11 мужчин и женщин от 30 до 70 лет. Они пригласили также участвовать в заседании пятерых школьников, чтобы те привыкали к управлению поселком и высказывали свои предложения. Обсуждались различные проблемы. Затянулось сооружение спортивной площадки из;за того, что нанятые по контракту рабочие уложили бетон прямо на землю, не сняв слой почвы и не утрамбовав грунт. Придется все переделывать. Уже не первый год подумывали в поселковом совете о строительстве сарая для экспозиции старинной кареты, которую реставрировали, а выставить не могут. Помещение нужно также для экспозиции спортивных трофеев, которые подарила поселку вдова неоднократного чемпиона Австралии по гольфу прошлых лет.
У поселкового совета на балансе было 12 тысяч долларов, и они обсуждали, на что прежде всего их потратить. Я слушал их и думал: ну вы, буржуи, с жиру беситесь. Все у вас есть, отдали бы эти 12 тысяч нам на ремонт детсадика. Правда, не уверен я, что эти деньги не оказались бы в кармане какого;нибудь прохиндея новорусского. Ладно, буржуи, оставьте ваши деньги при себе, нам и так и так плохо.
День был удовлетворительным.
ВЕРБЛЮЖАТНИКИ
На клеверах мои ребятки подобрели, и Ванечка вначале шел как шелковый, да и Зина паинькой себя вела. Я отправился в Тэмворс боковой дорогой, где транспорт был редким. Вскоре встретился с женщиной, бегущей трусцой. Такого я не мог упустить и посигналил ей, прося притормозить. Мне была она любопытна оттого, что не видывал я в здешних деревнях много бегунов и бегуний. Этот вид времяпрепровождения характерен для жителей больших городов, но отнюдь не для деревень типа Дурки.
Сам;то я отношусь к бегу трусцой отрицательно и считаю это нарушением естественного образа жизни человека. Наши предки в охоте на мамонтов отнюдь не бегали километрами, а поручали это собакам. Ну, могли рвануть от мамонта спринтерскую дистанцию, да и то позднее сообразили приручить для охоты лошадей. Уж тем более не бегали они за;ради какого;то мазохистского удовольствия преодоления марафонских дистанций. Пропонент их и основатель нью;йоркского ежегодного марафона помер от разрыва сердца либо от рака во цвете лет. Вот тебе и бег трусцой за;ради здоровья.
Понятное дело, не высказал я свое мнение о ней, и даже наоборот — похвалил, повосхищался. А она обрадовалась, раскраснелась и тоже меня похвалила. Я спросил, а чем же она занимается в свободное от бега время. Оказалось, они с мужем разводят маралов ради их пантов. Я уже бывал на подобных фермах в США, поэтому и не напросился в гости.
через пару километров Ваня опять задурил и начал шарахаться от всего, напоминавшего животное. Это мог быть трактор в поле, скирда соломы, ряды бочек с горючим и т.д. В конце концов я был вынужден отказаться от езды верхом и поплелся впереди, а Ваня победоносно выступал за мной. Его работа теперь была вести за собой Зину, которая и несла весь груз. Тунеядец, одним словом!
К дому Кена я добрался к трем часам пополудни, но меня там никто не ждал, и ворота были на запоре. Я определенно знал, что Кен пригласил меня в гости на этот день, однако произошла осечка. ’отелось пить и есть, но дом стоял в районе новой застройки, и магазин был отсюда далече. Наконец я решил позвонить соседям Кена и попросить напиться. Дверь мне открыла молодая женщина с младенцем на руках. Она обрадовалась моему приходу, поскольку давно уже с веранды наблюдала за моими верблюдами. Ей хотелось на них посмотреть поближе, но стеснялась незнакомого дядьки;хозяина. Я уже давно преодолел природную стеснительность и могу свободно завести знакомство с любым человеком. Так и здесь, мы с ней быстро познакомились, и Клэр пригласила выпить кофе, к которому подала бутерброды с колбасой и сыром. Она сказала, что вот уже два года, как переехала в этот дом, но даже не знает имен соседей. Ну, это типично не только для Австралии, но и для США — соседи боятся или не умеют общаться друг с другом и годами живут бок о бок только кивая, даже не здороваясь.
Клэр позвонила на телевидение и рассказала о моем приезде. Редактор новостей обещал прислать команду. Наконец;то приехала жена Кена Лорейн. Она забыла о моем приезде и была занята, встречая сына из школы. Кена еще не было дома, но мне можно было наконец разгрузить верблюдов и пустить их на поле, где паслось семь верблюдов Кена. Во дворе у него стояли две телеги, приспособленные для упряжки верблюдов. Кен ежегодно отвозил верблюдов в пустынные районы западного Квинсленда и оттуда совершал поездки на телеге, запряженной двумя или четырьмя верблюдами. Он работал машинистом на электровозе и был доволен работой, но его неизменно тянуло на природу.
Наконец;то приехал с работы Кен и одновременно с ним команда телевизионщиков. Я попросил, чтобы они сняли меня в компании с Кеном и его женой, и вечером в программе новостей мы смотрели сами на себя. После ужина подъехал мой следующий хозяин, Рон Дебутер, и объяснил, как добраться к нему — всего;то было 15 километров пути.
Зина с Ваней подружились с верблюдами Кена и неохотно с ними расставались. Мне пришлось потратить полчаса, чтобы подцепить за уздечку вначале Зину, а потом Ваню. Они каждый раз попадаются на кусочки белого хлеба, к которым я их приучил с самого начала экспедиции. Но на сей раз даже эта уловка не сработала, поскольку не хотелось им покидать теплую одногорбую компанию. Пришлось сходить в сарай за охапкой сена и бросить невдалеке от ворот. Когда все стадо пришло к этой кормушке, тогда и удалось мне выловить своих неслухов.
Рон приехал утром и обещал следить за моим продвижением по дороге к его дому. Первые пять километров я сподобился ехать верхом на Ване, пока не почувствовал глухой звук, словно что;то металлическое бьет по хребту верблюда. Только сейчас пришло мне на ум, что седло, на котором я сижу, ударяет Ваню по хребту. Вероятно, сместилась кожаная подушка подседельника, и теперь тяжеленная стальная рама седла обрушивалась при каждом шаге на Ванину спину. Я срочно слез с седла и перепряг верблюда, подняв раму над горбом, и решил больше на него не садиться. Подъехавший Рон одобрил мое решение, у него тоже случались подобные неприятности.
Деревянный дом Рона стоял на вершине холма с видом на зеленые поля и синие горы Континентального хребта. Он сам его построил от фундамента до конька крыши. Окружают дом два гектара земли, на которых Рон устроил загон для своей единственной лошади. Двух верблюдов он держит рядом, на ферме Питера Товли, брата Кена.
Мы поместили верблюдов в загон с лошадью, которая соскучилась по компании и рада была даже моим верблюдам. Рон несколько месяцев как сломал ногу в лодыжке и не мог ездить верхом. Работать он мог только два дня в неделю, так что имел время помочь мне с ремонтом упряжи и седел.
Семья Рона приехала в Австралию из Бельгии после войны, и он родился на этой земле. Мать его была медсестрой, отец бухгалтером, но Рон не захотел заканчивать школу, а пошел работать на лошадиную ферму. После этого он сменил массу профессий, пока не переехал в Тэмворс и не устроился на автобазу шофером трейлеров. К этому времени три его дочери получили профессию медсестры, а сын выучился на санбрата. Все они устроены и обзавелись семьями.
С женой Рон развелся 10 лет назад, когда обнаружил, что в его отсутствие она спала с хозяином мясного магазина. С тех пор она давно уж рассталась с тем мясником и пыталась через детей уговорить Рона сойтись вновь, но Рон неумолим, и даже фотографии ее нет в доме. Другой жены себе он не завел, разочаровавшись в женщинах и переключивши любовь на верблюдов. Правда, в больнице, где он проходит курс физиотерапии, положил Рон глаз на медсестру, делающую ему электрофорез. Она моложе его лет на 25, но Рону кажется, что между ними возникла какая;то метафизическая связь. Ему не хочется форсировать события и навязывать сестричке свою любовь — пусть сама решает.
Несмотря на суровую внешность шоферюги, у Рона были тонкая душа и нежное сердце. Он не мог повредить ничего живого. Когда, выйдя на веранду, увидел я огромного паука с его сетью и спросил Рона, почему он его не изничтожит, Рон сказал, что не может рушить паучий дом. Этот паук здесь жил до того, как Рон появился, и будет жить после того, как Рон уйдет с этой земли. Каждый вечер за окнами его кухни являются к ужину три прелестные древесные лягушки. Я таких видывал только в террариуме зоопарка, и стоят они в Питере бешеные деньги. Рон с осторожностью открывает и закрывает окна, чтобы не повредить эту красоту. Вероятно, они знают его отношение и не боятся Рона. Сидят припечатанными к стеклу и уплетают летящих на свет насекомых. Два серых геккона живут у него на кухне и неустанно охотятся за мухами, а два других специализируются по насекомым снаружи.
Недалече от крыльца устроил он птичью кормушку и не забывает каждое утро наполнять ее смесью семян конопли, подсолнуха и пшеницы. Взяв бинокль, он из кухни, чтобы не потревожить, наблюдает кутерьму возле кормушки. Я тоже понаблюдал за их собранием и глаз было не оторвать от разнообразия красок и характеров попугаев, австралийских сорок, синиц и крикливых кукабур.
Поскольку Рон был на больничном, мы могли спокойно сидеть на веранде и рассуждать о тайнах мироздания и нашей роли в нем. Он считал, что мы пришли на эту землю, чтобы ее улучшить и украсить, поэтому очень нежно должны относиться ко всему живому вокруг нас.
Лет пять назад, когда он еще жил в городе, приятель принес Рону в подарок лисенка. Рон его выкормил молоком, и превратился лисенок в роскошную рыжую лису, привязанную к нему, как собака. Правда, она не только питалась собачьей едой, но и регулярно ходила на охоту, где общалась с дикими сородичами. Однажды Рон нашел на краю двора ее нору с пятью лисятами. Особенно его поразило то, что Рыжка решила перенести своих деток на кухню и доверяла ему их охранять, когда вечером уходила со двора на охоту. Собаки Рона признавали ее дикий авторитет и никогда Рыжку не трогали.
После того как Рон построил этот дом, он не мог оставить Рыжку в старом и перевез ее сюда. Казалось бы, здесь, в деревне, где вокруг просторы и полно дичи, Рыжка должна бы чувствовать себя вольготно, но получилось иначе. Всего в полукилометре от Рона находится птицефабрика, рассчитанная на 200 тысяч кур. Главными недругами ее хозяев являются рыжие лисицы, которые стремятся попасть внутрь и поживиться свежей курятинкой. Попав в птичник и преследуя одну курицу, лисица может навести панику на тысячи кур, которые сами себя убивают, спасаясь, сломя голову, от опасности. ’озяева ненавидят лис, разбрасывают вокруг птицекомплекса отраву и ставят ловушки. Вскоре после переезда сюда Рыжка пошла на охоту и не вернулась. Рон полагает, что она либо была отравлена, либо попала в ловушку.
Он написал о своей рыжей подружке рассказ, который назвал «Отверженная». Я спросил его, отчего у рассказа такое пессимистическое название, и Рон поведал мне, что рыжие лисы были завезены в Австралию для развития здесь традиционной английской охоты на лис. Колонисты надеялись, что лисы будут еще охотиться на кроликов. Естественно, как и другие иммигранты, лисы размножились, но вместо охоты на кроликов они принялись уничтожать кур и диких птиц Австралии. Они также нападают на только что рожденных ягнят. Рыжих лис фермеры ненавидят и преследуют всеми возможными способами. Рыжка была обречена в том смысле, что она не была готова избежать всех ловушек, предназначенных для ее убийства, которые расставили для нее люди.
Каждый праздник Рон поднимает на флагштоке флаг Австралии, а также флаг Эврики. На этом флаге изображен белый крест и пять звезд созвездия Южного Креста на голубом фоне. Этот флаг развевался в декабре 1854 года над головами шахтеров поселка Эврика, восставших против навязанных британским правительством налогов. Колониальные власти были напуганы донельзя, вспомнив аналогичное восстание против налогов в Америке, когда колонисты выбросили за борт кипы чая, подлежавшего налогообложению. «Бостонское чаепитие» произошло тоже в декабре, но 1773 года, и с него началась война за независимость США. Правительство австралийской колонии решило подавить восстание в корне, и войска приступом взяли восставший золотой прииск, убив при этом 30 шахтеров, а 13 посадив в тюрьму.
Восстание это получило широкий резонанс и поддержку по всей стране. Жители Австралии поняли, что тирания существует, и они должны защищать от нее свое право на свободу. Если же не защищать свою свободу, то правительство возьмет ее у народа и само будет решать, что хорошо, а что плохо. Благодаря широкой поддержке общественности 13 заключенных шахтеров были оправданы, а флаг Эврики стал символом свободы.
Рон считал себя наследником тех шахтеров и сам не признавал никакого насилия или вмешательства в свою жизнь. Я восхитился его обычаем на праздник вывешивать перед домом флаг свободы и заодно спросил, знает ли он происхождение слова «эврика». Нет, он не слышал этой фразы, произнесенной сидевшим в ванне Архимедом, который открыл закон вытеснения жидкости (я и сам забыл его название). В школе Рон был двоечником и не перенял от родителей ничего европейского. Даже благородную, видимо, дворянскую свою фамилию De Boitier он произносил не по;французски:
Де Буатье, а по;австралийски — Дебутер. Не привила ему мама свое знание иностранных языков и музыки. С собой из Европы она привезла массу ценной мебели, а теперь предложила сыну взять часть ее в свой дом, но Рон отказался. Его вполне устраивает мебель самодельная или купленная на распродаже.
Будучи типичным австралийцем, Рон обожает рассказы местного классика литературы Генри Лоусона, посвященные жизни золотоискателей. Особенно любит он перечитывать рассказ «Заряженный пес» о трех старателях и собаке. Я решил его привести здесь в пересказе Люциана Воляновского, написавшего книгу «Материк, переставший быть легендой». Итак цитирую: «В поисках золотого песка старатели использовали взрывчатку. Им приходилось бороться не только со скалами, но и с водой, которая заливала их рабочие места. Заряды они приготовляли самым примитивным способом: кусок плотного полотна смачивали в растопленном бараньем сале и шили из него длинный и узкий мешочек, который наполняли взрывчаткой, прикрепляли фитиль и все это забрасывали в заранее пробуренное в скале отверстие. После взрыва оставалась яма, из которой выгребали все обломки и сверлили снова.
Соседняя речка изобиловала разнообразной рыбой. После дня тяжелой работы трое старателей мечтали о вкусном ужине из жареной рыбы. Но вода в реке спала, и в мутном иле ничего не было видно. Тогда им пришло в голову, что для ловли рыбы отлично пригодится взрывчатка.
Они изготовили заряд с длинным фитилем, глубоко уходящим в массу взрывчатки, собираясь притопить заряд, а фитиль прикрепить к поплавку на поверхности воды.
И вот на сцене появляется пес, который был их большим другом. Лоусон описывает, что пес всегда был весел, ему казалось, что жизнь, весь мир, его двуногие друзья и он сам — это сплошная игра. Он обожал приносить поводок и весь хлам, который выбрасывали из лагеря, аккуратно притаскивал назад. С огромным интересом он наблюдал, как старатели готовят заряд, даже пытался им помогать.
Готовить ужин выпало как раз тому из старателей, который делал заряд. Двое остальных, согласно обычаю буша, уселись спинами к костру. Тем временем пес нашел приготовленный заряд и принес его жарившему баранину хозяину. По несчастью, конец фитиля попал в костер и, как пристало хорошему фитилю, сразу же занялся. Лоусон пишет, что прежде чем среагировал мозг перепуганного старателя, его ноги уже бежали. Двое остальных последовали его примеру и, что самое худшее, верный пес помчался за хозяевами. Те двое, которые оказались как бы на периферии событий, были отличными бегунами на короткие дистанции. Зато изготовитель заряда был немного тяжеловат. Пес с шипящим фитилем прыгал вокруг него и вертел хвостом от радости, что наконец можно поиграть с хозяином. Пронзительные вопли старателей, пытавшихся отогнать верного пса, не помогали. Наконец один из них набрался храбрости, догнал собаку, схватил ее за хвост, отчаянным усилием вырвал из пасти заряд и отбросил далеко назад.
Но верный пес ловко вывернулся, помчался со всех ног к заряду, ухватил его зубами и, осыпаемый страшными проклятиями, понесся с находкой вслед за своими друзьями. Один из них добежал до одинокого дерева и с проворством молодого медведя вскарабкался на четыре метра. Очень аккуратно, словно это был котенок, пес положил свою ношу под дерево и закружил возле него. ’отя дерево было молодое и довольно хлипкое, испуганный старатель пытался залезть повыше, но его попытки кончились тем, что верхушка обломилась, он рухнул на землю и тут же помчался во весь дух. Пес не мешкая подхватил заряд и припустил за любимым хозяином. Тогда тот с отчаяния прыгнул в ранее выкопанную трехметровую яму и приземлился благополучно, так как в ней был толстый слой грязи.
Пес мгновение смотрел на него сверху, как бы прикидывая, каков будет эффект, когда он бросит в яму свою ношу. Насмерть перепуганный старатель вопил: «Катись, катись, да проваливай ты отсюда!..» Тогда пес погнался за другим, который из последних сил добежал до дороги, промчался несколько сот метров и ввалился в кабак, крошечный домишко, где старатели пропивали свои заработки. Влетев туда, он захлопнул дверь и, задыхаясь, прохрипел: «Моя собака! Моя собака! У нее в зубах подожженный заряд!»
Увидев закрытую дверь, верный пес обошел вокруг кабака, вошел в заднюю дверь, о существовании которой отлично знал, и с искрящимся зарядом предстал перед публикой, довольный тем, что разыскал своего хозяина. Посетители молниеносно повыскакивали за дверь, а пес огорчился, так как был бы рад поиграть со всеми. Старатели заперлись в конюшне, а пес с зарядом в зубах отправился дальше, но когда он намеревался заглянуть в кухню, откуда ни возьмись, появилась злобная рыжая дворняга. Пес старателей уже был знаком с ее зубами и, держа в зубах свою ношу, попытался ретироваться, но дворняга нагнала его посреди двора, и началась схватка, во время которой пес уронил заряд и со всех ног умчался в буш. Рыжая дворняга с интересом обнюхала сало, которым был обмазан заряд, обнюхала второй раз и собиралась повторить в третий, как вдруг...
Заряд был отличного качества: динамит доставали в самом Сиднее, да и сделан он был с большим умением. Перепуганные парни увидели, как кухня заплясала на фундаменте. Когда развеялся дым и опала пыль, перед взорами старателей оказался забор с разметанными там и сям жалкими остатками рыжей дворняги.
Верный пес тем временем уже вертелся в лагере трех золотоискателей, довольный тем, что наконец случилось хоть что;то интересное и он наигрался всласть. Один из старателей привязал пса на веревку и вновь занялся ужином, а второй отправился вытаскивать промокшего товарища из глубокой ямы». Вот такая веселенькая история произошла с местными старателями, прозванными с тех пор рыбаками;ударниками.
Я у Рона гость, и он не позволяет мне не только готовить, но даже мыть посуду. Он заварил электросваркой отломившиеся шпеньки седельной рамы. Седельные подушки прохудились, и сено вылезало из них. Рон заменил сено кокосовым волокном и аккуратными швами зашил прорехи подушек. Все он делал основательно, чтобы потом перед людьми не было стыдно.
К нам в гости приехал Кен, чтобы попытаться объездить Зину. Рон не мог этим заняться из;за больной ноги. Я предупредил Кена о возможных выкрутасах Зины, которым я был свидетелем при ее объездке в Маселбруке. Здесь она осталась верной себе и попыталась придавить Кена, завалившись на левый бок. Флегматичный Кен посмотрел на нее пристально и опреде;
лил — обучению не подлежит. Несомненно, ее можно обучить верховой езде, но займет это не один день.
После этого мы втроем отправились на ферму брата;близнеца Кена, бородатого Питера. Я видел его последний раз в Пиктоне, когда он обучал меня, как ездить на верблюдах. В отличие от Кена, который любил запрягать верблюдов в повозки, Питер предпочитал скачки на них и был участником соревнований в штатах Виктория, Квинсленд и Новый Южный Уэлс. Он с неодобрением относился к деятельности Кевина ’ендли, продавшего мне верблюдов и седла. Кевин и его хозяева;ливанцы хотели узурпировать верблюжьи гонки в Австралии, поставить их на коммерческую основу и качать деньги с тотализаторов. Питер был сторонником чистого спорта и сам ловил в пустыне и объезжал своих верблюдов.
На ферме у Питера было 20 верблюдов, своих и Рона. Огромный самец по кличке Шерхан был отцом трех верблюжат. В Шерхане я впервые увидел мощное воплощение верблюжьей красоты и силы, а тот смотрел на меня презрительно, как солдат на вошь. Шерхана держали в отдельном загоне, боясь за жизнь молодых самцов. Дерутся верблюды шеями, и тот, у кого шея мощнее, прижимает соперника к земле, а потом обрушивается на него сверху грудной мозолью, ломая ребра.
Кен давно уже был женат, и дети его достигли возраста 15 и 12 лет, а его близнец Питер все выбирал себе подругу жизни. Вероятно, его проблема была в том, что уж дюже привлекателен был он для женщин. Он не пил и не курил, и мужское обаяние ощущалось в его мощной фигуре и улыбке, в запахе его здорового тела.
Похоже, Питер решил наконец;то остепениться, и когда мы приехали, он рыл экскаватором яму под фундамент нового дома. Как и брат, Питер работал электриком на железной дороге, имел стабильный и неплохой заработок, его ценили на работе. Однако счастливым он себя чувствовал только далеко на западе, в пустыне, где кроме него и верблюдов никого не было. Как раз в тот день, когда мы его навестили, ждал он из Сиднея нареченную. Я пожелал ему скорейшего новоселья.
Вероятно, у Рона происходит возрастная инверсия, мужской кли;
макс — он не может быть удовлетворен женщинами своего возраста. Я в этом плане от него не отличаюсь. Как;то мы сидели на веранде, похлебывали кофе и вдруг увидели заворачивающую к нашему дому машину. В гости приехала девушка с женихом. Они пригласили Рона на чашку чая в дом по соседству. Рон спросил девушку о самочувствии матери, похоронившей мужа год назад. Мать понемногу приходила в себя и даже решила собрать соседей, чтобы отметить эту годовщину. Я смотрел на Рона краешком глаза и видел, что он ищет повод, как бы уклониться от приглашения. Он и нашел его, сославшись на то, что мы должны вечером ехать в гости. Было ясно, что Рона приглашали для того, чтобы он взял на себя роль умершего мужа, а ему это было не в жилу. Рон был влюблен в юную сестричку, соседка же была для него допотопной древностью. Он не был в этом виноват, виноваты были гормоны, старившие женщин раньше мужчин. Но за все надо платить, и за вторую молодость мужчины платят укорочением жизни. Они уходят на тот свет значительно раньше женщин одногодок.
А мы собирались в гости к Кену, чтобы его дочь отпечатала на их компьютере стихи, которые он посвятил предыдущей любви. Назывались они «Ангел» и «Любовь aнгела», написал Рон их три года назад, когда был влюблен в девушку моложе его на 30 лет. Насколько я уразумел, любовь была чрезвычайно трагической. Девушка уехала в Новую Зеландию, а стихи остались. Он дал мне их почитать, и они понравились мне первозданной, примитивной искренностью. Рон сказал, что возможно, это первые и последние стихи в его жизни.
Мне захотелось поместить их в мой журнал, но у Рона не было печатной машинки. Я уговорил его съездить к Кену, чтобы его дочь Килли отпечатала на своем компьютере. Правда, перед этим я попытался уговорить Рона изменить название стихотворения «Любовь aнгела», поскольку из контекста видно, что не ангел влюблен, а Рон влюблен в ангела. Было бы правильнее стих назвать «Любовь к aнгелу», но Рону мои умствования были ни к чему: стих написан — и с плеч долой.
Пока Килли печатала, мы сидели в гостиной и обсуждали перспективы ее карьеры. На следующий год она заканчивала школу и хотела пойти учиться на ветеринара, но у Кена и его жены Лорэйн не было финансовых возможностей оплачивать колледж. Они могли лишь позволить себе оплату чего;то подобного нашему ремесленному училищу (vocational school), где готовили помощников ветеринаров. Сыну уготована подобная же судьба. Поговорка: «По одежке протягивай ножки» годится и для Австралии.
У Рона в доме не предусмотрено отопление, а камин он разжигает только по торжественным случаям. Наступала зима, и холодрыга в доме была зубощелкательная. Меня спасал электрический матрац, который я включал задолго до отхода ко сну, чтобы нырнуть в тепленькую постель. Рон не был книжным червем и выписывал только один журнал «читательская пища» (Rider’s Digest). Вероятно, это наиболее читаемое в мире периодическое издание, поскольку журнал печатается на многих языках. Основа у него американская, но издания в каждой стране имеют свою специфику и посвящены локальным проблемам. По вечерам я пытался его читать, но не добирался и до пятой строчки.
В последний день моего пребывания у Рона его приятель Пол пригласил нас на барбекю. Это когда на жаровне типа нашей шашлычницы жарятся котлеты (гамбургеры), мясо и сосиски с сардельками. В гости к нему собрались такие же шоферюги, как наши, только они не пили водки — перебивались пивцом. Я еще раз хочу подчеркнуть, что Австралия удивительно непьющая страна, возможно оттого, что некогда им пить — работать надо.
За стол садились, кому когда вздумается, тостов не произносили и каждый сам себе накладывал еду на бумажную тарелку. Меня еще раз поразило, что при обилии мяса отсутствовали такие специи, как хрен и горчица, но к столу подавали мой любимый веджимайт. Разговор был оживленным и, естественно, о работе. Мужики водили грузовики с прицепами, называемые здесь B;Double, сделанные в США. Мощность их была 500 лошадиных сил, и за одну ездку они перевозили 600 овец или 72 головы скота. Работа была трудная, но другой они не знали и не хотели знать. Она давала им заработок и удовлетворение. Счастье же ждало их дома.
У меня дома не было.
БАНДИТ
Кен подъехал на грузовике для перевозки скота, и мы без больших затруднений завели в кузов по пандусу Зину и Ваню. Мы решили не пытать судьбу на узком участке дороги между Тэмворсом и Бендемиром и перевезти верблюдов на грузовике. Новоанглийский хайвэй огибал здесь горный хребет Булимбала, и во многих местах дорога была без обочин и с крутыми поворотами, которые мне бы не пройти. Я убедился в этом, когда ехал в кабине между Кеном и Роном и оглядывался на моих подопечных. Сообразительная Зина села на дно грузовика, чтобы не мотало ее на крутых поворотах, а простак Иван расставил широко ноги и сопротивлялся напору ветра и качке кузова.
Кен и Рон высадили нас возле конюшен ярмарочного комплекса и, пожелав доброго пути, отправились по своим делам. Участок пастбища вдоль реки был огорожен высоким забором и оказался идеальным для моих верблюдов. Оставалось только найти прибежище для себя. Я, конечно же, мог прекрасно переночевать в палатке, но хотелось иметь место под крышей на случай дождя. В поселке с населением не больше ста человек оказалось два пивных бара. Зайдя в ближайший, я попросил бармена набрать телефон управляющего ярмаркой. Вкратце рассказав ему об экспедиции, я получил добро на ночевку и обещание открыть помещение офиса.
Теперь я мог не спешить и спокойно прогуляться по главной улице поселка, шедшей вдоль берега реки Мулуринди (Mulluerindie). ’отя это и была горная река, воды в ней было немного. Горы;то здесь не выше полутора тысяч метров, и снег не каждую зиму выпадает.
Многие подобные поселки и городки Австралии за последние годы подверглись кардинальной перестройке. С открытием супермаркетов исчезают бакалейные и овощные магазины, а также булочные и мясные лавки. Здесь же сохранился этот классический набор магазинов и неизменная почта, над которой развевался флаг Австралии. Я спросил на почте, нет ли у них какого;либо буклета об истории этого городка и происхождении столь странного названия. Почтарка по имени Дженни протянула мне брошюрку и посоветовала поговорить о прошлом поселка с ее свекром и свекровью, старожилами этих мест. Она обещала познакомить меня с ними, после того как закончит работу.
Из краткого путеводителя я узнал, что название городу дал какой;то романтик, читавший поэму Мура «Лалла Рук», в которой упоминается ручей под названием Бендемир. Мне же больше понравился юмористический вариант происхождения этого названия. Согласно ему, в прошлом веке возчики, доставлявшие бананы из штата Квинсленд на рынки Сиднея, останавливались на этом крутом перевале и говорили: «Bend;them;here» — «Давай будем сгибать их здесь, на хребте горы», имея в виду бананы, словно до этого они везли прямые бананы. Это типично английский или немецкий юмор, нам, русским, не очень;то и понятный.
Я вернулся к верблюдам и нашел их в полном здравии пасущимися на бурой траве, тронутой осенними заморозками. Жена смотрителя открыла дверь офиса и включила электричество, теперь я мог читать и писать. Можно было вскипятить воду и заварить кофе. Но я решил;таки сходить в гости к старожилам Бендемира.
Дженни спешила к себе домой и оставила меня наедине со свекровью Фэйз и свекром Питером Диксоном. Питер много занимался историей этих мест, но не мог разговаривать. У него была болезнь Паркинсона, при которой периодически наступали спазмы, не позволявшие внятно изъясняться. Беседу я вел с Фейз, бывшей моложе его лет на 20. Его предки приехали в эти места из Англии в прошлом веке, и когда;то все земли вокруг были собственностью семьи. Постепенно старожилы вытеснялись вновь прибывшими иммигрантами, и сейчас редко встретишь в этих краях семью по фамилии Диксон.
Фэйз с Питером в прошлом году провели фантастические шесть месяцев, путешествуя по Англии и Европе, но с радостью вернулись на родину в Бендемир. Дочь, конечно же, не захотела жить в этой дыре и уехала в Сидней, а им здесь покойно и воздух чистый.
Они предложили остаться на ужин, и я не очень сопротивлялся, поскольку с утра у меня во рту не было ни росинки. (Какая;то изощренная бессмысленность в этом выражении.) Я напросился почистить картошку и нарезать в огороде ревеня. Фэйз готовила ревень с овощами, а я обожаю его сырым, вкус ревеня почему;то возвращает меня в детство.
Фэйз была прекрасной поварихой, а я еще лучшим едоком ее шницелей с пюре и овощами, но опять к столу не подали горчицы и хрена, и пришлось мне удовлетвориться веджимайтом, австралийским вариантом горчицы. Питеру трудно было не только говорить, но и жевать.
Я поразился, с какой любовью и нежностью ухаживала за ним Фэйз, подвязывала слюнявчик и салфеткой вытирала губы. Жевал и думал, ведь не хотел бы ты, Анатолий, оказаться на его месте? Каждый должен быть счастлив тем, кем он есть.
Спал я в офисе, не разбивая палатки, и проснулся от утреннего холода. Пар шел изо рта. Поспешно вскочив, я сделал пробежку, чтобы проверить, как там верблюды, и помыться. Можно было бы принять горячий душ, но полотенце где;то затерялось, да и холодрыга была колотунная.
Я уже заканчивал сборы, когда в гости пожаловали супруги Марк и Карла Баллард с детьми. Они приходили прошедшим вечером, но не застали меня на месте. Принесли они с собой буханку свежеиспеченного хлеба, джем и банку растворимого кофе. А еще подарили мне два последних номера издаваемого ими журнала «Австралийский охотник с луком» с цветными фотографиями охотников, торжествующих над дичью. Я поразился, как можно в таком захолустье издавать журнал первоклассного качества. Правда, с современными компьютерами издательское дело заметно упростилось.
В благодарность за визит и подарки я покатал на верблюде их детей, а Марк обещал прислать мне следующий номер журнала, где предполагал напечатать интервью со мной. Мы попрощались друзьями, и я сел на Ваню в надежде проехать пару километров, чтобы проверить качество седельных подушек, отремонтированных Роном. Да не тут;то было — Ваня решительно пресек мои надежды на первых же ста метрах дороги. Похоже, за пять дней отдыха он отвык от работы. Пришлось оставшиеся 20 километров идти пешком.
Между Бендемиром и Урала не было населенных пунктов, только редкие фермы вдоль дороги. Поразительно, как мало заселена эта страна даже по сравнению с США, не говоря уж об Европе. Неужто и ее наводнят толпы людей, и будет здесь через лет 50 как в Бомбее — тесно и вонюче.
Мне понравилась трава на холме, огороженном добротным забором, и я завернул на ферму под романтическим названием «Эденфилд», «Райское поле». Я миновал первые ворота, но вынужден был остановиться перед вторыми воротами, за которыми захлебывался лаятельной слюной массивный доберман.
’озяин фермы разрешил мне остаться на ночь. Когда я уже разбил палатку и стелил постель, он пришел с кастрюлей овощного супа и горячими пирожками с луком. Звали его Сихан Варгас, и сначала эмигрировал он с женой Джанин из Испании во Францию. Они никогда не чувствовали себя во Франции комфортабельно, поскольку французы презрительно относятся к иммигрантам из Испании. Они ко всем презрительно относятся, на то они и французы. В Австралии Варгас уже 15 лет, и это его родная страна.
Во время нашего разговора лед подозрительности к чужаку растаял, и мистер Варгас даже позволил мне принять душ, устроенный в пристройке к дому. Я мог также и переночевать там. Джанин принесла простыни и
одеяла, кроме того, оставила она мне на завтрак кофе с сахаром и печенье. ’озяева были гостеприимны, но не хотели, чтобы я заходил в их дом. Я прекрасно устроился в пристройке и отдал должное фирменному джему хозяйки, которому она дала название «Эденфилд» — по названию своей фермы. Джанин варила его в этой самой пристройке и поставляла в магазины соседнего городка Урала. Сихан работал по контракту, выполняя электромонтажные работы на стройках.
На следующее утро Ваня не смилостивился надо мной и не дал никакой возможности на нем ехать. Я шел впереди, кручинясь, как вдруг увидел, как на левой стороне дороги притормаживает огромный фургон, на котором было написано: «Прогулки на верблюдах». Я тотчас вспомнил Кена, упомянувшего, что у него в гостях должен был остановиться верблюжатник Эрхард, разъезжавший по Австралии со своими верблюдами.
Эрхард был австрийцем, приехавшим пять лет назад в Австралию. Он зарабатывал на жизнь, устраивая катание на верблюдах жителям маленьких городишек. Он пригласил меня осмотреть внутри трейлер, на полу которого компактно лежали восемь верблюдов. Я обратил завистливое внимание на их прекрасную сбрую и на порядок внутри. Эрхард путешествовал с женой и двумя сыновьями 9 и 11 лет. Трейлер был их домом и школой на колесах. Многие мальчишки позавидовали бы такой жизни.
Я рассказал Эрхарду о своей проблеме передвижения верхом на верблюде. Он посоветовал пересесть с заднего на переднее седло. Возможно, седло натерло Ване крестец, и теперь нужно подождать, пока тот заживет. Раскритиковал он и мою сбрую из;за того, что сделана она из пластика, а не из кожи. Ну а где и на какие шиши мне кожаную сбрую купить!
Проводив фургон, я попытался проехать на переднем седле, и результат был отнюдь не утешительным — Ваня элементарно сбросил меня с седла. Так что плохо было мне в дороге.
В справочнике по истории этих мест я прочел об огромной скале возле дороги, где прятался знаменитый разбойник прошлого века капитан Тандерболт (Гром). Скала до сих пор стоит на том же месте и огорожена проволочной сеткой, что не помешало любителям автографов исписать ее во всех направлениях, как бог черепаху. Эти мелкие сявки решили таким образом приобщиться к славе Тандерболта, который является главной достопримечательностью этих мест.
При въезде в город меня остановил оператор местного телевидения, работавший также фотографом общенационального журнала «Австралийский телеграф». Он хотел снять фото для статьи о моем путешествии. Пока он настраивал аппаратуру, я приблизился к бронзовой статуе всадника на коне, установленной на перекрестке. Узрев эту невидаль, мои верблюды понеслись, сломя голову, я еле успел увернуться, чтобы не быть затоптанным. Это была статуя того самого разбойника Тандерболта, превращенного стараниями фольклористов и туристских агентств в героя.
Я не удивлялся, увидев в Англии статую Робин Гуда, тоже разбойника с большой дороги, но по крайней мере легендарного. Здесь же был памятник исторически конкретному конокраду и грабителю Фридриху Варду, убитому шерифом Волкером в 1870 году. Определенно, австралийцам позарез нужны герои. Даже вот и меня фотожурналист снимает на фоне верблюдов, а я уж явно в герои не гожусь — грешен и еще жив.
В муниципалитете мне разрешили ночевать в местном парке, где было хорошее огороженное пастбище. Макс Шульц, его глава, хотел вначале содрать с меня 8 долларов за постой, но посмотрев мой дневник, растрогался и позвонил жене, чтобы она подвезла ужин. Он настолько проникся идеями экспедиции, что решил показать мне достопримечательности города. Конечно, прежде всего повез он меня на кладбище, где была восстановлена могила капитана Тандерболта. Недалече располагалось здание полиции, куда было доставлено тело бандита. Фридрих Вард оказался полезнее обществу мертвым, чем живым. Да и бандитом он был не слишком удачливым: больше времени провел в тюрьмах, чем на свободе.
Город старался привлечь туристов, открыв еще два музея: военной истории и развития местных промыслов. Здесь восстановили также станцию давно уже закрытой железной дороги и пускают туда туристов за деньги. Слава богу, что пока не берут денег за обозрение могилы Тандерболта.
Я разбил палатку рядом с офисом, но заснуть мне долго не давал живший на чердаке вомбат, напоминавший мне большого енота. Ему не понравилось мое соседство, и всю ночь он ходил по чердаку, фыркая и плюясь. Когда я высветил его фонариком, глаза вомбата горели красным дьявольским блеском. Пришлось на всякий случай достать топорик и положить рядом со спальником.
Ванина забастовка продолжалась, но на сей раз мне удалось проехать на нем пару километров, остальные двадцать два до города Армидэйла я обреченно шел пешком. Уже в пределах города мне пришлось час добираться до комплекса ярмарки с ипподромом, зато с городом познакомился. Все;таки поразительно, что в такой глубинке существует город с собственной обширной картинной галереей, Историческим музеем и Музеем искусства аборигенов. Оправдывая свое армейское название (Army — армия), город обзавелся также армейским музеем, и он даже побогаче военного музея в соседней Урале. Но, конечно же, гордость города — Университет Новой Англии.
Я забыл упомянуть, что Новоанглийский хайвэй получил свое имя от этого района Австралии. В США также есть район под названием Новая Англия, и там также есть одноименный университет. Жителей Новой Англии в Америке называют янки, в отличие от жителей юга США, называемых дикси. Местные жители еще не определились, как себя называть.
На ипподроме мне позволили пустить верблюдов в загон и разбить палатку рядом. Руководство ипподрома очень беспокоилось о спокойствии лошадей, привезенных сюда для участия в параде по случаю празднования дня АНЗАК (Австралийско;Новозеландский армейский корпус), о котором я ранее писал. Завтра должны были состояться также торжества по поводу открытия Музея корпуса легкой кавалерии, принимавшего участие во множестве битв за океан. Это известие чуть не повергло меня в шок: может, эти армадельцы умом тронулись? Может, они еще и музей шахмат откроют? Как тот Остап Бендер;Илюмжинов в Элисте.
Эти Оси чокнулись на своей военной истории, и тому подтверждение я нашел, посетив соседей, приехавших для участия в открытии музея. Они собирались гарцевать на лошадях в униформе корпуса кавалерии времен Первой мировой войны. Правда, меня это не очень удивило. В Лондоне я знавал могильщика, который ежегодно участвовал в имитации сражения при Ватерлоо 1815 года. Было у могильщика звание майора, но он надеялся дослужиться до генерала. Он и меня приглашал поучаствовать — им позарез не хватало казаков.
Для участия в параде в Армидэйл приехал также Колин Во (Waugh) с семьей. Я приметил его, когда он руководил разгрузкой лошадей. При этом он попыхивал трубкой. В Австралии редко можно встретить курильщика трубки, реже, чем в США, поэтому и захотелось мне с ним познакомиться.
Колин владел скотоводческой фермой в районе Йеларбона, что на юго;востоке штата Квинсленд. Там на десяти тысячах гектаров паслось четыре тысячи голов крупного рогатого скота. Правда, Колин точно не знал, было ли там 4 или 4,5 тысячи. ’озяйствовал он с сыном Тимом, который тоже был рядом и подошел поздороваться. Во не используют лошадей при пастьбе и перегоне скота, предпочитая им четырехколесную мотоколяску.
Как и следовало ожидать, Кевин пожаловался на тяжелые времена и низкие цены на говядину. Он сдает скот по 1,2 доллара за килограмм, а в магазинах говядина продается по 8 — 9 долларов. Я решил Колина пожалеть и спросил, живет ли он в нужде. Колин от неожиданности такого вопроса встрепенулся — нет, живет он с семьей довольно комфортабельно.
Семья Во оказалась чрезвычайно дружелюбной и щедрой. Колин поделился со мной своим трубочным табаком, а Тим принес моим верблюдам полмешка фуража. Пригласили они меня также навестить их ферму, когда буду в Квинсленде.
Мне бы хотелось остаться посмотреть парад АНЗАК и открытие музея, на которое должен был явиться военный министр из Канберры. Однако управляющий ипподромом опасался, что стройные ряды конного парада будут несколько нарушены появлением моих верблюдов и получится конфуз перед военным министром. С этим доводом я был вынужден согласиться.
По дороге на Новоанглийский хайвэй я остановился возле булочной, где мне выдали четыре буханки черствого хлеба. Как всегда, я поделился с верблюдами по;братски — половину им и половину мне. Пока я общался с прекрасными булочницами, вокруг верблюдов собралась группа аборигенов. Было всего 9 часов утра, но часть из них была уже или еще пьяна. Я проходил через район города, заселенный аборигенами, для которых государство построило жилой комплекс.
Внешне аборигены мало отличаются от американских негров, только кожа иссиня;черная. В отличие от негров, аборигенов никто не привозил сюда в качестве рабов, они сами сюда пожаловали. Предположительно за
20 тысяч лет обитания на этой земле они не смогли ничего построить или изобрести, кроме пресловутого бумеранга, орудия пессимистов. Египтяне и европейцы тоже когда;то пришли к идее использования бумеранга, но, убедившись в несовершенстве этого оружия, придумали луки и копья. Аборигены больше ничего не изобретали и даже бумеранг мало кто из них мог толком бросить. Аборигены не носили одежды, а кроме бесполезных бумерангов оружием у них были копья и каменные топорики. Пищу они себе добывали посредством палок;копалок и заостренных прутьев для рыхления земли при поисках съедобных кореньев. Были у них еще примитивные сети для рыбалки.
Какой;либо религии либо философии здесь тоже не возникло, кроме анимистической идеи, что все живые существа и объекты природы имеют душу. Идея того, что мы приходим из Страны Снов и туда же возвращаемся, конечно же, прекрасна, но характерна для всех народов. У аборигенов не было и нет идеи, ради которой стоило бы жить и бороться, потому они ничего и не создали, включая и оружие. В этом плане они мало чем отличаются от американских индейцев. Неудивительно, что белым поселенцам не составило труда их завоевать. Недавно премьер;министр Австралии предложил свершить коллективное покаяние белых за все невзгоды, принесенные аборигенам за время существования страны. Но это ничего не изменит в их судьбе.
Заглянув в дневник, я с удивлением нашел, что наступил Международный день трудящихся Первое мая. Но не видно кумачовых стягов на улице, хотя в Австралии этот праздник отмечают все еще могущественные профсоюзы. Ваня был ко мне снисходителен и позволил проехать на нем три километра, и баста!
Я решил передохнуть около заправочной станции, и пока я устраивался в тени, ко мне подошел бородатый мужичок моего возраста и предложил зайти к нему домой на чашку кофе. Кевин оказался пенсионером, прослужившим в армии 31 год и вышедшим на пенсию в 51 год, а сейчас ему было 54. Он ежемесячно получал от государства чек на 1200 долларов, и это его сгубило. Не имея необходимости работать, он снял у хозяев домишко за
200 долларов в месяц, остальных денег хватало на жизнь. Ему не нужно было бороться за существование, не нужно было думать и даже мечтать.
Не было у него и женщин, поскольку в этой деревушке их и не должно было быть. Кевин отжил свою жизнь задолго до того, как она закончилась.
Мы медленно поднялись на перевал горы Блак Моунтан, черной горы. За километр до перевала несколько в стороне от дороги была одинокая скала, называвшаяся Дьявольской. В туристском путеводителе сообщалось, что капитан Тандерболт использовал ее для засады. Я теперь не удивлюсь, увидев табличку, отмечающую скалу, которую Тандерболт использовал как отхожее место.
’озяина гостиницы и заправки Тео уже предупредили о моем приходе, и он решил бесплатно поселить меня в своей гостинице. Он распорядился накормить меня ужином и завтраком, а сам отбыл к сыну в гости. Я зашел в кафе при заправочной станции, и официантка спросила, что бы мне хотелось заказать. Я сразу же приосанился и попросил меню. Естественно, особых разносолов там не предлагалось, и я заказал жареную рыбу с картофелем, традиционное австралийское блюдо.
Рядом со мной ужинал водитель трейлера Джеральд, поведавший, что среди шоферов считается, что это остановка, Блак Маунтан, является самым холодным местом в Австралии. Джеральд работой был доволен, он перевозил свиней, 351 голову за ездку. Перевозочная компания платила ему
25,7 цента за километр и в день заработать он мог около тысячи долларов. Вот в этом я усомнился. Ведь в таком случае он должен был проезжать ежедневно 4 тысячи километров. Австралия — страна легенд.
Я принял душ и залез под перину. Лафа.
ОВЦЕВОДЫ
По дороге на выгон, где паслись верблюды, я спугнул стадо кенгуру, и они походя перемахнули через забор и затаились в перелеске. Кенгуру здесь не очень пугливые, так как никто на них не охотится — неинтересно. Даже самый плохой стрелок может убить кенгуру из винтовки, но мало любителей его разделывать, а потом еще питаться кенгурятиной. Их мясо, наряду с мясом кроликов, идет на изготовление собачьих консервов и в продажу для людей никогда не поступает, хотя, как я слышал, вполне съедобно.
Выпуская верблюдов пастись, я всегда надевал путы на Ваню или на Зину, чтобы они не ушли далеко в буш. Как я убедился, для верблюдов не составляло никакого труда преодолеть любой забор из колючей проволоки, но путы не позволяли это сделать. Как правило, верблюд без пут перебирался через забор, но не уходил далеко, поскольку второй оставался внутри. Они не могли обойтись друг без друга.
Центральный город графства Гайра словно вымер. Многие магазины были закрыты, а в открытых не было видно покупателей. Веяло запущенностью. Я решил не останавливаться здесь — было еще рано, и следовать до поселка Ланготлин. Этот район издавна заселялся выходцами из Шотландии, поскольку по природным и географическим условиям напоминал горное плато на севере их родины.
В Ланготлине всего;то была дюжина домов, и даже заправки не оказалось. Вначале я предполагал остановиться рядом с магазинчиком сувениров, при котором было приличное пастбище. Тучная его хозяйка ничего не имела против, и в знак благодарности я предложил ей прокатиться на Зине.
Не успела женщина усесться в седло, как Зина завалилась на левый бок, прижав той ногу так, что толстуха закричала от боли. Я спешно поднял Зину, и женщина перестала кричать. Слава богу, она не сломала ногу, но синяк получила изрядный. Я так и не понял, сделала ли Зина эту подлянку специально или просто решила поваляться. Главное, о чем я беспокоился, чтобы хозяйка магазина не позвонила в неотложку. Ведь в этом случае она могла привлечь меня к ответственности за нанесение ущерба ее здоровью, а страховки у меня не было.
Слава богу, обошлось, но она охладела к идее оставить меня на ночевку. К тому времени во двор зарулил грузовичок, который вел молодой мужчина лет тридцати. Он спросил, можно ли покатать его детей, вероятно, он не видел, что произошло. Я сказал, что прокатиться можно на Ване, но мне нужно место для ночевки. Джеймс обрадовался возможности развлечь детей и предложил переночевать у него дома. Верблюдам же будет достаточно травы в вольере около его дома.
Седла мы оставили в помещении пожарного сарая, а вещи занесли в дом, где Джеймс выделил для меня одну из детских комнат.
На жизнь зарабатывал он стрижкой овец. Мне давно хотелось встретиться с человеком этой профессии, овеянной дымкой романтики путешествий, мужской дружбы, тяжкого труда и разгульного веселья. Да, Джеймс был потомственный стригаль и мог за восьмичасовой рабочий день постричь 120 — 150 овец. ’озяева платили ему 1,62 доллара за каждую овцу. Это чуть больше американского доллара, который дороже австралийского в полтора раза. Трудовой доллар, не так ли?
Кстати, Австралия была первым государством в мире, в котором ввели восьмичасовой рабочий день. Первыми его добились в 1856 году каменщики Мельбурна, а позднее — рабочие других специальностей. Профсоюзы отстояли в прошлом веке право на восемь часов работы, восемь часов отдыха, восемь часов сна и восемь шиллингов зарплаты в день. Если бы в России работяги добились подобного, то не было бы там никогда Великой Октябрьской революции.
Джеймс показал мне свои стригальные машинки, сделанные в Швеции, и набор лезвий вместе с заточечной машинкой. Меня поразило, что при стрижке подвешивается не овца, а стригаль. Широкий бандаж охватывает его поясницу и на пружине прикрепляется к перекладине сверху. Нужно обладать стальными мышцами, чтобы в таком подвешенном состоянии манипулировать тяжеленными сопротивляющимися баранами. При этом не повредить их кожу и ровно снять драгоценное руно, не оставив прорех.
Конечно же, Джеймс предпочел бы более легкую работу, но таковых в этом районе не было. Пять лет назад была у него стабильная и хорошо оплачиваемая работа на мясокомбинате в соседнем городке Гайра, том самом заброшенном, который я утром проходил.
Откупившая мясокомбинат американская компания незамедлительно уволила работников и предложила им идти на все четыре стороны. Большинство их жило в окрестностях Гайры и давало работу другим людям по их обслуживанию, иных заработков здесь не было. Те, кто постарше, решили дожидаться пенсии, а молодому, только что женившемуся Джеймсу нужно было выживать. Вот и вспомнил он освоенную в юности профессию стригаля, а инструменты остались ему от отца.
Выматывается он каждый день на работе, но куда денешься. Другой профессии в юности не получил, а сейчас уж поздно. Он рано бросил школу, увлекшись лошадьми, ковбойством. Так что пишет и читает плохо. В семнадцать лет он даже сподобился три месяца путешествовать по Европе, подрабатывая на фермах. Вернулся в Австралию и не желает больше никуда из нее уезжать.
Он член добровольной пожарной бригады и учится на курсах пожарных в надежде когда;нибудь стать профессиональным пожарным. Джеймс порассказал много интересного о пожарах и о том, как их тушить, а когда, наоборот, не надо. Особенно поразило меня, что в случае пожара машина не может выехать на тушение до тех пор, пока не будет в ней минимум три человека пожарных. В противном случае страховая компания отказывается выплачивать премию. Если же загорелась ферма, то ее хозяину лучше ее не тушить, а позвонив пожарным, ждать их, сложа руки. Если же он начнет суетиться и гасить пламя, страховая компания может не заплатить ему денег, обвинив в самоподжоге или вмешательстве в правильное тушение пожара. Я аж ужаснулся этим жутям.
Жену Джеймса звали Одеттой, как балетную героиню. Естественно, эта Одетта про ту Одетту никогда не слышала и на «Лебедином озере» никогда не бывала. Зато она прекрасно готовила и угостила меня жарким из барашка с настоящим, не растворимым кофе. Дети у них оказались талантливыми рисовальщиками и увековечили в дневнике моих верблюдов. В этом доме тепло, уютно. Мне бы такой, с раздетой Одеттой.
Джеймс позвонил с вечера матери в город Тентерфильд и попросил меня там встретить. Уехал он на работу еще до того, как я проснулся, поэтому завтракали мы вдвоем с Одеттой. В дорогу она завернула мне пару бутербродов.
Я решил двигаться к городу Гленко по проселочной дороге через сонную деревню с шотландским названием Бен Ломонд. Тамошний учитель начальной школы попросил меня остановиться на полчаса и рассказать ребяткам о путешествиях. Я в США часто останавливался в школах, чтобы прочесть подобные лекции, так что и здесь особых затруднений не было.
А деткам полезно, и про Россию будут знать с юных лет, авось, бомбы не захотят бросать. Правда, у австралийцев своих атомно;водородных бомб и не водится.
В Гленко, кроме остановки большегрузных трактор;трейлеров и таверны «Ред Лайон» («Красный лев»), ничего замечательного не было. Но таверна была знатная, старой постройки, из валунов, с двумя каминами, барной стойкой и залами для банкетов. Как раз в тот вечер здесь предполагалось заседание Ротари;клуба, международного клуба бизнесменов. Я посещал такие заседания в США, России, а в этой стране был на заседании клуба в Мельбурне.
’озяева таверны позволили верблюдам пастись в саду, а рядом с ним я разбил палатку. К вечеру похолодало, и я перебрался внутрь, чтобы погреться у камина и пообщаться с завсегдатаями. За стойкой бармена замещал его приятель Брет, приехавший в отпуск. Он служил капралом на военно;воздушной базе около Сиднея. Мне от него нужна была военная нашивка для коллекции, и я ее получил вместе с пинтой черного пива «Гиннес».
Меня заинтересовала одинокая женщина, сидевшая в углу и сосавшая коктейль. Звали ее Пэт, и пришла она для участия в заседании клуба. Было ей лет сорок, и страдания были запечатлены на ланитах ее и челе. Вероятно, чувствовала она, что я тот человек, которому она может пожаловаться на жизнь. Я заказал себе кружку пива и принялся слушать ее историю. Замуж Пэт вышла восемнадцать лет назад, и не по любви, а по настоянию родителей, которые таким образом сохраняли за собой ферму. Пока рожала детей и воспитывала их, можно было терпеть нелюбимого мужа. Ради детей и сохраняли они видимость семьи. Но дети уже стараются жить своей жизнью и не нуждаются в ее опеке. С мужем она не спала уже пять лет, не только потому, что не хочет, но и потому, что он к тому же импотент. В этой маленькой деревушке, да и в окрестностях, все друг друга знают и никакой адюльтер немыслим. Уходить некуда и не к кому. Ну, а как дальше жить?
Я захлебнулся от выплеснувшейся на меня горечи. Конечно же, ситуация безвыходная, но не бывает безвыходных ситуаций. И зря она кого;то винит, ведь во всех своих проблемах виноваты мы сами. Ее муж сидел в соседнем зале, тоже сосал пиво и с кем;то беседовал. А не рассказывает ли он сейчас свою версию семейной трагедии, тоже безысходную. Вот сложили бы два негатива, и получился бы позитив. Но люди боятся и не любят искренности. Эти несчастные не решатся сказать правду друг другу, да и не знают они ее. Многие люди значительно лучше чувствуют себя в несчастье, чем в счастье.
К семи часам собрались члены клуба «Ротари». Около пятидесяти мужчин и женщин расселись за столами, и председатель Джон Трегурта произнес краткую речь и представил гостей, упомянув и о моем присутствии. Обычно после вступительной речи докладчик говорит что;то умное о развитии бизнеса в той или иной отрасли либо об изменениях в налоговой или страховой политике государства. Здесь было по;другому.
Президент сообщил, что гостем клуба является исполнитель кельтских песен Колин Дуглас. Поднявшийся с места Колин был импозантной фигурой, с седой шевелюрой и в артистической одежде с бабочкой. Под аккомпанемент гитары он пел старинные шотландские песни и баллады. Исполнял он их с кельтским или шотландским акцентом, и я с трудом продирался к их смыслу. Потом исполнил самую австралийскую балладу Банджо Патерсона «Вальсирующая Матильда», но в иной версии, чем традиционная. Сюжет ее состоял из того, что ветеран войны возвращается домой без ног и не может станцевать с невестой Матильдой их любимый вальс. Мелодраматическая концовка всех расстрогала, и слезы навернулись на глаза прожженных акул капитализма. А говоря серьезно, заседание этого клуба было собранием друзей, пришедших послушать музыку и ничего больше. что и чудесно.
Я проснулся от всепроницающей холодрыги. На часах было всего пять утра, но сон не возвращался. Озноб сотрясал меня от макушки до пяток. Придется вставать и бегать — для костра дров я не запас, да и пора в дорогу собираться. Палатка была покрыта снаружи коркой льда, и прежде чем ее свернуть, пришлось отбивать лед. А верблюдам хоть бы хны, у них шерсть густая, не зря свитера из верблюжьей шерсти самые теплые.
Когда совсем уж собрался отчаливать, вышла хозяйка таверны Лин и предложила позавтракать. Ну кто бы возражал, только не я. Она по;быстрому сварганила яичницу с ветчиной и кофе, а сама отправилась куда;то в глубину таверны и растворилась в темноте.
По дороге в Глен;Инес был парк, разбитый среди валунов, которые напоминали колонны ритуального сооружения Стоунхендж. Не нужно ехать в Англию, чтобы увидеть комплекс Стоунхенджа, поскольку здесь создали его копию в натуральную величину. Этот район можно назвать Новой Шотландией, столько шотландского в его облике и в людях, его заселяющих. В Глен;Инес ежегодно устраиваются фестивали шотландской культуры. Ежегодно первого мая его жители надевают шотландские юбочки, берут в руки волынки и маршируют колоннами перед трибунами, изображая из себя не трудящихся, а вольных шотландских стрелков. В этом году Глен;Инес официально объявлен центром кельтской культуры Австралии.
По дороге в Глен;Инес меня встретил Денис челингсворз, издатель местной газеты, взявший у меня интервью и обещавший позвонить в мэрию по поводу моей ночевки.
Глен;Инес оказался симпатичным, компактным и преуспевающим городом, которого даже современный торговый центр не изуродовал. Двухэтажные здания центра были окружены одноэтажностью остальной части города. В городском парке мне позволили ночевать в помещении, где в выходные устраивались собрания бойскаутов. Верблюдов поместили на пастбище, охраняемое электроизгородью.
Самым насущным для меня было найти ветеринара, который мог бы взять у верблюдов кровь для анализа на какую;то очень заразную болезнь.
С недавних пор при пересечении границы между штатами Новый Южный Уэлс и Квинсленд владельцы животных должны были предъявить справку, что кровь животного не содержит этого вируса. Проведение анализа требовало недели, поэтому нужно было побыстрее взять у верблюдов кровь.
Я позвонил ветеринару, и он обещал приехать на следующий день. Пока же я мог погулять по городу и зайти в мэрию, чтобы поставить штамп в моем журнале и взять интервью у мэра. Звали его Робертом Двайером, был он в моем возрасте, типичный профессиональный политик, который может говорить много и ни о чем. Да и не было у нас ничего общего, зря только я с ним встречался. Я купил двухлитровую упаковку красного вина и отправился восвояси.
После обеда я зашел в школу, чтобы прочесть короткую лекцию.
С директором школы я встретился на заседании Ротари;клуба. Школьников выстроили шпалерами во внутреннем дворе, и я выступал перед ними, как Ленин, только без броневика. Я рассказал им о верблюдах и моих путешествиях по Америке и Австралии. Я позавидовал этим школьникам, которые живут в благополучной стране, учатся в школе, где не знают проблем с наркотиками, где есть прекрасный компьютерный центр.
Год назад я выступал перед учениками школы имени Александра Невского в Петербурге. Детки там были щупленькими, малокровными, только четверть из них можно было признать здоровыми. Не было у них такого компьютерного центра, как здесь, и наркотические волны колыхались вокруг школы. Страна была разорена, и школьники не знали, куда пойти учиться или работать после окончания школы.
Сумерки окружили мое прибежище, и мне бывало уютно с самим собой. Тем более удивился я огням и шуму за окном. Подойдя к группе людей около сарая, я поздоровался и спросил, чем они занимаются в столь позднее время. Оказалось, они приехали на тренировку по перетягиванию каната. Канат был перекинут через блок, закрепленный на высокой перекладине, а к канату была привязана бетонная чушка.
четверо мужиков, обутых в армейские ботинки, тянули канат под руководством тренера. Он рассказал, что существует Всеавстралийская федерация любителей соревнований по перетягиванию канатов, устанавливающая их правила. В команде могут быть 3, 6 или 9 человек, и существует столько же градаций веса команд. Участники должны быть обуты в стандартные армейские ботинки, и при соревнованиях воспрещается надевать перчатки или рукавицы. Соревнования проводились между городскими командами графств на первенство штата, и также между командами Нового Южного Уэлса и Квинсленда. Два раза в неделю здесь тренировались мужская и женская команды.
Я ошалел от такого профессионализма и вспомнил наших перетягивальщиков. Ведь занимаются они перетягиванием каната по пьянке или если нечего делать. Но чтобы два раза в неделю ходить на тренировку — это даже звучит смешно. Нет, это не для нас.
На следующий день ко мне на помощь приехали ветеринар Даг Эдлингтон с помощником Райаном. Они согласились взять кровь моих верблюдов для анализа. Даг первый раз в жизни работал с верблюдами, поэтому Зина чуть его не зашибла, когда он попытался взять кровь из ее шейной артерии. Я был вынужден посадить верблюдов на колени и связать их веревками, чтобы не вставали. Только тогда удалось ветеринарам подбрить участки шеи верблюдов и взять образцы крови. Даг решил не брать с меня денег за работу и обещал выслать результаты анализа через неделю в то место, где я буду пересекать границу.
Весь следующий день шел дождь, и вдоль дороги не было видно ни перспектив, ни горизонтов. На карте значились названия городков, оказывавшихся на поверку всего несколькими домами около дороги. В окрестностях Данди пора было становиться на ночлег, и я завернул в открытые ворота фермы. ’озяйка несколько удивилась нежданным гостям, но попросила подождать и вызвала из сарая мужа. Фреду было немного за 50, но седина к его вискам еще не подступила. Я даже ему позавидовал, поскольку сам в луня превращаюсь. Фред поместил верблюдов в овечий загон, а мне определил ночевать в сарае для стрижки овец.
Жена его Маргарет приготовила ужин, и у меня появилась возможность расспросить об их жизни в деревушке с шотландским названием Данди. Фред был мальтийского происхождения, но ему ни разу не удалось посетить родину предков, остров Мальту. Он был до мозга костей австралийцем, плотью от плоти этой земли. Он жил и кормился ею. На 300 гектарах не очень плодородной земли он умудрялся выращивать 2500 овец мериносной породы. Осенью он стриг их, и каждая давала ему шерсти на 25 долларов. Ежегодно около 400 старых овец отправлялись на мясокомбинат, который платил ему 12 — 13 долларов за голову. Он был прекрасным сварщиком и подрабатывал заказами на сварку техники. На круг годовой его доход был порядка 50 — 60 тысяч долларов.
После ужина мы уселись на веранде, и Фред угостил меня самодельным пивом и сигарой. Я до сих пор так и не научился курить сигары. Дымом их нельзя затягиваться, надо только полоскать им рот и выдыхать. У меня так не получается, поскольку таким образом я не накуриваюсь.
Фред сказал, что два его сына не пьют, не курят и не употребляют наркотиков. Они закончили колледж по управлению отелями и ресторанами. Младший сын специализируется в Лондоне, а старший работает управляющим крупного отеля в Сиднее. Фред рад за них, но сам никогда не хотел бы жить в городе. Здесь его земля.
Я вернулся в стригальный сарай и устроил себе постель на куче мериносной шерсти. Пахло от нее сеном и солнцем, излучала она тепло.
Спалось, как на печке.
ДОЛЯ ЖЕНСКАЯ
Фред позвонил в гостиницу города Дипвотер и договорился с ее хозяевами, что те найдут место для меня и верблюдов. Зная, что обеспечен ночевкой, я не спешил и не расстраивался, что Ваня не хочет идти под седлом. Спасибо и за то, что позволял проехать на себе хотя бы пару километров. Ну и хорошо, дольше пройду, больше здоровья наберусь. Но вообще;то я поражался самому себе: ну как удается мне, куряке и пьянице, проходить ежедневно 20 — 25 километров. И ведь с самого начала маршрута не было у меня никаких болезненных симптомов. Правда, учитывая свои дурные привычки, я ежегодно устраиваю себе продолжительные голодовки для очищения тела от скверны, в нем накапливаемой.
В прошлом году проголодал на воде 37 дней, кроме этого еженедельно я ничего не ем по вторникам. Так что стараюсь сохранить и дурные привычки, и хорошее здоровье.
Поселок Дипвотер (Глубокая вода) сохранился в первозданности,
таким, какой он был в прошлом веке, с широкой центральной улицей и
лавочками по сторонам. Его обитатели выходили на крыльцо и дру;
желюбно приветствовали нас.
Бар;гостиница «Дипвотер» находился на северной околице городка. Рядом с ней был небольшой загон, где практически не осталось травы, вытоптанной пасшимися там лошадьми. Меня устроили в свободном номере старинной гостиницы, холодном и темном, но с электрически обогреваемым матрасом.
Проблема питания верблюдов была решена просто — хозяин гостиницы позвонил в магазин, где продавали сельскохозяйственный инвентарь и фураж. через полчаса хозяева прислали мне в подарок кипу прессованного сена.
Устроившись на ночевку, я решил прогуляться по главной улице городка. В магазине сувениров мне подарили чайную ложечку с названием города, выгравированным на ней. В булочной хозяйка угостила горячими пирожками с мясом и просила зайти утром за свежеиспеченным хлебом. В мясной лавке я задержался дольше, так как ее хозяин Бил Шилд попросил подождать, пока сварит для меня полкилограмма сосисок. Все в этом городке хотели меня чем;то оделить. Это было чрезвычайно приятно, и напомнило мне путешествие по США. Там, в штате Вашингтон, хозяева магазина предложили мне брать с полок все, что мне было нужно, не спрашивая платы. Помню, я взял тогда батарейки для фонарика и пакетик орехов в шоколаде.
В городе не было библиотеки, а мне нужно было проверить электронную почту. Это тоже не оказалось большой проблемой — в мастерской по ремонту электроники у хозяина был компьютер с выходом в Интернет. Другое дело, что ничего нового для меня по электронной почте не пришло.
В гостинице меня познакомили с мосластой и громкоголосой женщиной, носившей мужское имя Джо Вильямс. (Это не редкость, когда родители дают девочкам имена в честь любимых дедушек или дядюшек. Правда, как правило, дается им еще одно женское имя, к примеру: Джо;Сюзан.)
Джо знала окрестные дороги, поскольку работала в компании, устраивавшей туристам недельные вылазки на природу. Днем они ехали верхом на лошадях по тропам вдоль горного хребта, а на ночь останавливались в подобных этому барах;гостиницах.
Джо предложила мне присоединиться с верблюдами к их каравану, но я с сожалением отказался. Во;первых, я знал, что лошади и верблюды не всегда сходятся характерами, во;вторых, верблюды очень не любят ходить по узким тропам, да еще в горной местности, где не всегда виден горизонт.
К вечеру бар наполнился гостями, в основном местными фермерами. Приехали и мои давешние хозяева, Фред и Маргарет, привезшие еще одну кипу сена для верблюдов. Это было у них традицией — два раза в неделю приезжать сюда на кружку пива, распивая которую, они делились новостями с соседями. Эти деревенские люди общались друг с другом значительно больше, чем горожане. Они были той самой основой, на которой держалось австралийское общество. И здоровой основой, насколько я убедился.
Заказав ужин, потягивали пиво два бородатых мужика лет под 50. Звали их Брайан Виллис и Джордж Вайат, и работали они могильщиками в пригороде Брисбена. Как правило, могильщики люди веселые, а эти — хоть самих в гроб клади. Я был заинтригован причиной столь мировой скорби и попросил поведать ее. Оказалось, Брайан и Джордж вместе служили в австралийском корпусе, посланном в 1969 воевать во Вьетнам. В то время американцы использовали химикат «Агент оранж» как дефолиант, чтобы лишить въетконгонцев возможности прятаться под покровом джунглей.
Много лет спустя оказалось, что этот химикат мог вызывать психические и органические расстройства. Сразу же после этого сообщения десятки тысяч бывших солдат в США оказались больными и подали в суд на государство, чтобы получить денежную компенсацию, и получили.
Однако если ты решил, что болен, то ты будешь болен. Я не отрицаю, что в некоторых случаях действительно могли произойти отравления, но в 99% случаев это чистая психология. Ведь те же вьетнамцы, которых выкуривали «Агентом оранж» из джунглей, почему;то не отравились им смертельно. Да потому, что не с кого им было слупить многотысячную долларовую компенсацию — с коммунистов не слупишь.
Мне показалось, что у этих австралийских мужиков как раз и был этот случай психопатического самоотравления. Но они уверяли, что отрава в форме ртути сидит у них в костях, и ничем ее оттуда не вытянешь. У меня и на это нашлось предложение — ртутное отравление очень даже хорошо лечится четырехнедельным голоданием. Они посмотрели на меня как на идиота: мол, — ты что, шутишь? Да мы и дня без пищи обойтись не можем. Ясно, что зря я рассыпал перед ними бисер — им хотелось быть больными.
Рядом с загоном, где паслись мои верблюды, остановилась на ночевку в передвижном фургончике пара пенсионеров, с которыми я тоже познакомился. Звали их Флойд и Мэри Грифитс, и ехали они в гости к детям из Брисбена в Мельбурн. Флойд всю жизнь проработал кондуктором на железной дороге, а выйдя на пенсию, интенсивно занялся сольным пением. У него с юности так и не пропало желание выступать на сцене. Конечно же, в 65 лет трудно рассчитывать попасть на оперную сцену, но Флойд не кручинился и решил давать концерты в домах для престарелых. Аудитория там непритязательная, к тому же администрация иногда платила какие;то деньги. Вот и здесь Флойд предложил хозяину спеть несколько арий из опер, а в качестве компенсации хозяин позволил пенсионерам переночевать в вагончике около гостиницы.
Флойд спел несколько арий из репертуара Лучано Паваротти, и это было совсем неплохо. Конечно же, к 70 годам его тенор приобрел старческое дребезжание и несколько раз во время выступления срывался, но для невзыскательной аудитории он был вполне приемлем. Его наградили овацией. Счаст; ливо улыбающийся Флойд вернулся за стол и заказал шницель. Он также пригласил меня погостить у него дома на берегу океана. Я записал телефон и адрес, но не был уверен, что смогу долго выдержать пение Флойда, если окажусь у него дома.
Мать Коллинса, хозяина гостиницы, пригласила меня к столу для почетных гостей и подала шницель. Я уже напитался сосисками, но кто ж от дареного отказывается. ’айди села рядом за стол и принялась рассказывать, какой у нее хороший сын и внучата. При этом она ни разу не упомянула жену сына, да и так невооруженным глазом было видно, что они на дух друг друга не переносят. Невестка позволяла ей приезжать сюда всего два раза в год и только на неделю.
Мать гордилась Коллинзом, который за 20 лет работы на шахтах смог накопить денег, чтобы взять в аренду этот бар;гостиницу. Дела шли неплохо, и он надеялся со временем аренду заменить выкупом гостиницы.
Я загодя включил электронагреватель матраца и отошел ко сну в блаженном тепле. Цивилизация имеет свои достоинства.
За прошедший вечер я успел поговорить с десятками человек и расспрашивал у старожилов, какие дорожные условия ждут меня впереди. Они в один голос предупреждали, что дорога впереди крутая и извилистая. Коллинз предложил наиболее крутой и узкий участок дороги преодолеть по полотну заброшенной железной дороги. Я его послушался и на переезде свернул на нее.
Железная дорога действительно не была крутой, но ее полотно было покрыто щебенкой, а не асфальтом, к которому мы привыкли. Я пытался идти по шпалам, но расстояние между ними было меньше ширины моих шагов. Вскоре стал я спотыкаться и чертыхаться. Вначале верблюдам было безразлично, шагать ли по гравию дороги или по гравию полотна, но вскоре я заметил, что они замедлили походку и более осторожно ступают, стараясь поставить ноги на шпалы — острая щебенка ранила их мягкие копыта.
Полотно железной дороги прорезало скальный массив, и вскоре с двух сторон надвинулись вертикальные гранитные скалы, с которых капала вода. Вода оказывалась также и между рельс. Когда дорога проходила в лощине, верблюды фыркали и сопротивлялись — очень не любят они замкнутые пространства. Вскоре метрах в 20 впереди я узрел коричневую змею, гревшуюся на рельсе. Это была одна из самых ядовитых змей Австралии. Естественно, при виде нас она поспешила убраться, возмущенная. И неудивительно — змей здесь не беспокоили 15 лет, со дня закрытия этого участка железной дороги.
Этого было достаточно. Я высмотрел пологий спуск с насыпи железной дороги и пробился сквозь лесные заросли к шоссейной дороге, шедшей параллельно железной. Материл себя щадно: «Ну что же ты, дурашка Толяшка, чужих советов слушаешься. Аль своей головы на плечах нет?
Уж мог предвидеть, что на заброшенной ветке можешь встретить». А шоссейная дорога оказалась отнюдь не хуже или опаснее, чем была до этого.
Мой внутренний монолог был прерван остановившейся рядом машиной с двумя прелестницами на борту. Приветствовали они меня с европейским акцентом, и я не прочь был с ними пообщаться. Привязав верблюдов к дереву, я устроился в тенечке эвкалипта и скрутил сигаретку. Я позволил барышням угощать верблюдов яблоками, а себя — тоже яблоками, но с настоящим черным хлебом, который не продается в местных магазинах. Барышни оказались сестрами, старшая из которых давно живет в Австралии и получила гражданство, а младшая приехала ее навестить из чехии. Они ехали из Брисбена в Сидней и не могли пропустить такую невидаль, как верблюды на дороге. Естественно же, я незамедлительно в них влюбился, но не знал, что с этой любовью делать. Правда, они презентовали мне прекрасный заменитель — каравай ржаного хлеба с тмином и бутылку красного вина. Можно и нужно жить на этом свете хотя бы из;за подобных встреч.
Я уже прошел и 20, и 25, и 27 километров, По карте здесь должна была находиться деревня с южноамериканским названием Боливия, но никакого жилья поблизости от дороги не было. Наконец рядом с дорогой я увидел фанерный щит с рекламой: «Обучаем машинописи, исправляем правописание». Ниже был номер телефона и указательная стрелка влево. Я несомненно нуждался в улучшении своей машинописи, да и правописание хромало, вот и последовал указанию стрелки. Спустившись к ручью и перейдя мостик, я оказался перед воротами, за которыми дорожка круто поднималась к дому на холме. С крыльца дома сорвалась собака и понеслась в нашем направлении, извергая возмущение лаем.
Верблюды взирали на нее презрительно, любая собака была для них моськой. Если какая слишком надоедала, они могли ее лягнуть так, что она была вынуждена лаять уже в полете. В отличие от лошадей лягаться они могли вперед, назад и вбок.
За собакой в нашем направлении спускалась женщина лет сорока пяти, стройная, но неприбранная. Одета она была в застиранные джинсы, такую же мужскую рубашку, а голову ее прикрывала бейсбольная кепка. Передвигалась она осторожно, вероятно, какая;то боль затаилась внутри нее.
Я представился и попросил остаться на ночь, хотя мне нужно бы остаться на две ночи — верблюды нуждались в отдыхе после столь трудной дороги. Она без колебаний согласилась меня приютить и помогла отворить ворота. По дороге к дому я обратил внимание на то, что она несколько подгребает левой ногой, поэтому и трость с собой носит.
Она перегнала трех лошадей на дальнее пастбище, а верблюдов мы пустили пастись рядом с домом. Мне она определила спальню, вход в которую был с веранды. На кухне топилась плита, и, подбросив еще дров, Яна принялась готовить нам ужин. Я очень ее поддержал, когда Яна достала фужеры и наполнила их вином, которое было мне подарено прелестными чешками.
Яна уж 15 лет жила вдовой после того, как муж покончил жизнь самоубийством. Последние годы у нее появились симптомы полиомиелита, которым она переболела в детстве. Получает Яна минимальную пенсию —
640 долларов в месяц, чего почти хватает, так как не надо ей платить за квартиру. Держит она еще трех лошадей, но почти не ездит на них из;за болезни. На шестидесяти гектарах земли пасется всего с десяток голов скота, а может уже и нет его, поскольку изгородь давно рухнула, и соседский скот пасется на ее землях.
Рассказывала она свою историю, немножко запинаясь, и я не без оснований предположил, что Яна приняла винца еще до моего прихода. После ужина я вышел на улицу покурить и спросил у нее, что бы я мог сделать по дому. Яна обрадовалась предложению, поскольку на днях спилила бензопилой сухое дерево и, разрезав на поленья, привезла во двор. А я обрадовался возможности показать мужицкую могутность и принялся колуном щелкать поленья, как орехи. Яна таскала их в кладовку, сделанную из прохудившейся цистерны для сбора дождевой воды. Все дома в деревенской местности снабжены такими цистернами, и жители пользуются дождевой водой как для питья, так и для хозяйственных нужд.
Вернувшись на кухню, мы допили вино, остававшееся в холодильнике, и продолжили разговоры. Яна несколько лет вела тяжбу с мэрией города Тентерфильда, которая проложила муниципальную дорогу через земли Яны без ее разрешения. Она надеялась выиграть несколько десятков тысяч долларов. Да как в анекдоте говорится: съисть;то она съисть, да хто ей дасть.
У города были адвокаты, а у Яны только желание и необходимость бороться с Системой.
Когда;то она решила открыть курсы секретарш. С тех пор и висит тот фанерный щит, на который я обратил внимание по дороге сюда. Яна надеялась, что будущие секретарши гурьбой хлынут сюда, и она на дому будет клепать деньги, давая уроки. Но забыла или не знала, что по нынешним временам все секретарские операции делаются на компьютере, а оного у нее не было. Она никогда не училась работать на компьютере и вряд ли когда;нибудь научится.
С утра Яна сочиняла письмо в редакцию местной газеты. В нем она возражала редактору, который утверждал, что жители города Тентерфилда зря поехали помогать жителям Сиднея ликвидировать последствия урагана. Неделю назад пронесшийся через Сидней ураган с градом перебил массу стекол в городе, но последствия были уже ликвидированы. С учетом этого поездка волонтеров в Сидней была бессмысленной.
Яна напоминала, как в течение пяти лет засухи в этих краях вся Австралия, включая жителей Сиднея, слала помощь жертвам засухи, и Яна участвовала в ее распределении. А вот теперь пришла пора помогать жителям Сиднея. Я не мог понять логики ее письма, получалось что;то типа: в огороде бузина, а в Кыеву дядька. Вероятно, Яне хотелось напомнить читателям газеты о ее важной роли в общественной деятельности. Ведь на следующей неделе должно было слушаться дело об иске, предъявленном Яной городу.
Были в жизни Яны лучшие времена, но живя бобылкой, она опустилась. Работая в поле или пиля лес, она не обращала внимания на свою внешность. В ней не осталось, а возможно никогда и не было женщины. Меня смущала история с самоубийством ее мужа, произошедшим в этом доме. (Позднее я узнал, что с Яны не снято подозрение, что она и убила своего благоверного.) Ложась спать, она оставила дверь спальни распахнутой, но я решил не пытать судьбу и прошел мимо в свою спальню на цыпочках.
На следующий день Яна отправилась в Дипвотер давать школьникам урок английской выездки лошадей, называемой дрессажем. С лучших времен у нее сохранилась униформа, и когда Яна ее надела, то напомнила мне английскую леди, собирающуюся на лисью охоту. Я даже сожалел, что не завернул давеча к ней в спальню.
В отсутствие Яны я изучил собранные ею документы, подтверждавшие, что ее предок, Боб Ричардсон, в 1817 году прибыл в Австралию кандальником. Несколько раз он пытался бежать с каторги, а потом устроился работать помощником садовника при ботаническом саде. Его потомки заселяли и осваивали эту страну, но неизбежное вырождение рода привело на свет Яну, его завершающую.
Из всех книг ее библиотеки больше всего мне понравилась повесть Брайана Тэйлора с дарственной подписью Яне. Повесть называлась «Рогатулька», и в ней автор вспоминал деревенское детство, напоминавшее мне собственное. Ведь так же мы охотились за воробьями с рогатками, рыбачили и ходили в ночное. Детство у всех одинаковое и прекрасное, а вот взрослая жизнь...
Автор книги многие годы проработал координатором комитета по созданию Национальной туристской тропы вдоль восточного побережья Австралии. По всей видимости, должен был он знать и те места, куда я держал путь. Из послесловия к его книге я узнал название города, где он живет, совсем рядом с маршрутом, который я себе наметил. Я должен был встретиться с Брайаном.
Яна вернулась к вечеру навеселе. Привезла она с собой и бутылку белого вина. Мы сели на кухне и долго говорили о наших бывших любовях. К сожалению, Яна сняла костюм английской леди;наездницы и вновь превратилась в разбитую полиомиелитом стареющую женщину пост;бальзаковского возраста. И опять по дороге к себе я не завернул в ее спальню. А может и завернул — уж и не помню.
ТЕНТЕРФИЛХД
Яна испекла к завтраку оладьи, такие, как мне готовили фермеры в штате Пенсильвания. Она тоже ехала в Тентерфильд по бесконечным судебным делам, и мы надеялись там встретиться.
Я пожелал ей благополучного их завершения, но подумал, что эта судебная тяжба ей нужна, чтобы чувствовать себя еще живой на этой земле.
Отдохнувшие за два дня верблюды послушно и с энтузиазмом следовали за мной. Ваня, как всегда, провезя меня 3 — 5 километров, категорически отказался идти под седлом, но позволил мне совершать моцион.
При подъезде к городу меня встретила ’эзел Пиллар, мать стригаля Джеймса, в доме которого я ночевал по дороге сюда. Узнав, что у меня кончился табак, она съездила в табачную лавку и привезла пачку крепкого табака «черный вол». ’эзел успела связаться с журналистом местной газеты, ждавшим меня на бензозаправке. Так что я входил в город, который
меня ждал.
Журналист Артур Рами рассказал, что Тентерфилд славится ежегодными фестивалями фольклорной музыки, являясь австралийским аналогом города народной музыки Нэшвиля в США. В нем родился и прославил его в песнях звезда фольклорной музыки Питер Аллен.
’эзел решила поместить нас на ферму друзей на северной окраине города. Я посадил ее на Ваню, и ’эзел с удовольствием прокатилась по центральной улице, приветствуя знакомых со спины верблюда. Она работала секретарем в школе, так что проезжавшие в автобусе школьники с энтузиазмом ей махали. ’эзел хотела, чтобы на следующий день я прочел школьникам лекцию о моих путешествиях.
Ферма семьи Дауд была на холме, с которого открывался вид на плодородную долину, расчерченную засеянными и убранными полями. В этой благословенной стране фермеры могут собирать в год два и даже три урожая.
Нас встретил хозяин фермы Рэй с дочкой Бронни. Ей очень хотелось прокатиться на Ванечке, а тот и не возражал. От этой девочки исходила какая;то всемирная доброта и непосредственность, хотелось ее погладить, да и она сама ластилась к людям. У ее отца тоже было доброе и открытое лицо человека, готового помочь всем вокруг.
Когда мы разгрузились, Рэй поручил работнику отвести верблюдов в загон, а меня пригласил в дом, чтобы показать предназначенную мне комнату. К тому времени подъехала и его жена Джулия, женщина, полная юмора и жизнерадостности. Она еще была и кормилицей дома, поскольку владела магазином по продаже сувениров и поделок местных ремесленников. Кроме этого Джулия вела курсы рисования, вязания и вышивки в студии рядом с домом.
У них был еще сын Пол двенадцати лет, спальня которого находилась на втором этаже. Он делил ее с пятым членом семьи, Яном. Яна взяли в дом год назад из агентства по устройству детей из неблагополучных семей. Мать его была алкоголичка, и Ян родился недоношенным. Он учился в специальной школе и научился читать и даже немножко писать, но самостоятельно жить не может. Мать его успела помереть от наркотиков, и семья Дауд решила взять Яна на ферму. Рэй учит его обращению со столярным и строительным инструментом, кроме того, Ян помогает ему устанавливать забор вокруг пастбища и участвует в перестройке дома. Государство платит Яну пенсию по инвалидности и снижает налог с семьи Дауд за то, что они взяли к себе больного сироту.
Кухаркой в доме был Рэй: Джулии попросту недосуг заниматься по дому, настолько она занята в художественной студии. К ужину он поджарил лаптеразмерные шницели и подал с вареной тыквой и горошком. Я еще раз обратил внимание на то, что здесь не было обеденной молитвы, столь обычной в американских домах.
Вино типа слабого портвейна мы пили после ужина, устроившись на веранде. Рэй раньше работал шофером, но несколько лет назад попал в аварию и серьезно покалечил ступню правой ноги. Поскольку он не мог больше водить машину, ему дали пенсию по инвалидности. Теперь он посвятил все время работам по дому и ферме. Несколько лет назад он завел стадо оленей, которых разводит для получения пант. Рэй рассказал мне, что раньше это был хороший бизнес, но с недавних времен подрывает его новое лекарство «Виагра», повышающее мужскую потенцию. Мне еще не приходилось воспользоваться им, поскольку недосуг женщинами заниматься, да и не было у меня с этим проблем. С годами я все щепетильнее становлюсь в отношении женщин, но не исключаю, что и они ко мне уже не бросаются с открытыми объятиями. Жизнь — это дорога, и не все идут в том же направлении, что и ты.
Рэя не волновали эти проблемы, поскольку его жизнь состояла из его дома и семьи. Это был счастливый человек, у которого все рядом, и он никуда не спешил. Мне тоже некуда было спешить, поскольку результаты анализа крови верблюдов еще не были готовы. Я решил посвятить следующий день прогулкам по городу, а также лекциям для школьников. Я с удовольствием встретился со школьниками и рассказал о своей экспедиции. Вопросов было немного, больше о том, чем верблюды питаются и где я ночую. Никто не спросил о России, наверное, оттого, что была она для них далекой и чуждой. Индонезия с Новой Гвинеей были им ближе. Мы;то привыкли считать себя пупом земли, да только пупок разошелся.
Рэй отвез меня на реставрированную железнодорожную станцию, с которой в детстве отправлялся навещать родственников в Брисбене. Уж
15 лет, как она не функционирует, и сомневаюсь, что превращение старого вокзала в музей вдохнет в него новую жизнь. Ничего особенно примечательного в старых вагонах, скамейках и тормозных колодках нет, а железнодорожные станции похожи друг на друга. Только на этой станции вагоны переставлялись на тележки другой ширины. В прошлом веке строившие железную дорогу английские умники приняли разные стандарты ширины колеи для штатов Квинсленд и Новый Южный Уэлс.
Аналогичная глупость случилась и у нас в России, где колею решили сделать шире, чем в других странах Европы. Считалось, что это затруднит вторжение армий противников на нашу территорию. Да не помогло: немцы исхитрились за четыре месяца дойти до Москвы. Дед Мороз только их и остановил.
Тентерфилд горд тем, что здесь 24 октября 1889 года премьер;министр Нового Южного Уэлса Генри Паркер произнес речь, в которой заявил о намерении создать независимое государство Австралию. Его мечта стала реальностью 1 января 1901 года, когда федерация английских колоний была объявлена независимым государством. Житель Тентерфилда Генри Паркер стал первым премьер;министром Австралии. Одно время рассматривалась возможность сделать Тентерфилд столицей страны, но выбрали Канберру. В утешение Тентерфилд сделали столицей фольклорной музыки.
Я зашел в седельный магазин, воспетый Питером Алленом, и почувствовал себя причастным к истории этой страны, поскольку сто лет назад здесь сиживал самый известный австралийский бард Банжо Патерсон. Он для австралийцев то же самое, что для нас Сергей Есенин или Владимир Высоцкий.
Традиции являются живой тканью истории. Я убедился, что в Тентерфилде они соблюдаются Полом Петри. Мы заехали к Полу на конюшню, где он содержит 20 лошадей;тяжеловозов породы клайдесдэйл. Я влюблен в этих красавцев еще со времен путешествия по дорогам США. У них могучая конституция, темно;коричневая шерсть и роскошные белые бабки на ногах. За такую красоту используют их во многих странах для рекламы пива, ну а поскольку я люблю пиво, то я люблю и клайдесдейлов. В поездке по США у меня был тяжеловоз бельгийской породы и тоже красавец. Оставил я его возить туристов в городе Сиэтле. Может, соберусь как;нибудь проехать с ним по Канаде.
В отличие от меня Пол прочно стоял на этой земле и знал, зачем живет. Такие люди и являются столпами общества. Он строил новую конюшню, к которой будут примыкать ресторан и зал, где предполагается устраивать вечера народных танцев.
Пол рад был гостям и пригласил нас на веранду выпить кофе с кексом. Мы неспешно отхлебывали кофейную горечь, а он рассказывал свою историю горечи и сладости жизни. Всего лишь пятнадцать лет назад был
он обычным работягой на стройке. Так бы и доработал до пенсии, но заболела жена, раком. Жизнь перевернулась, растрескалась, расползлась.
Семь лет умирала жена и с нею Пол, а когда он свез ее на кладбище, то и сам чуть за ней не последовал. С ним случился сердечный припадок, и его
отвезли в больницу на «скорой». Пришлось сердце шунтировать, и прика;
зано было ему менять образ жизни — отказаться от сигарет и выпивки, сесть на диету. Не мог он вернуться на прежнюю работу, и нужно было искать
что;то по силам.
Вспомнил он молодые годы на ферме, где помогал отцу ухаживать за скотиной. Тогда еще доживали на ферме оставшиеся с прежних времен лошади;тяжеловозы, красивые и благородные свидетели прежнего жизненного уклада. Пол любил запрягать их в старинную карету, чтобы прокатиться и ощутить, как его предки передвигались когда;то по этой земле. Все это давно ушло в прошлое, а сейчас решил возродить породу клайдесдейлов, разведением которых славился Тентерфилд в прошлом веке. У Пола было пять гектаров земли, на которых он и создал лошадиную ферму. Нашел он и ту старинную почтовую карету, в которой ездил в юности — почивала она благополучно в сарае новых хозяев фермы, никому не нужная. Купил он ее за пару сотен долларов и отреставрировал. Засверкала она полированными ручками и поручнями, красные лакированные двери открылись, чтобы принять внутрь пассажиров. Лошадей Пол купил в соседнем штате Квинсленд, где было несколько ферм по разведению клайдесдейлов.
Оказалось, что люди ждали, когда можно будет покататься в карете, которую они видели только в фильмах. Ее заказывают для свадеб и других торжеств, Пол возит также туристов по городу и рассказывает о его достопримечательностях. Забыл он о своих болезнях и сердца не чувствует — лошади вдохнули в него новую жизнь.
Мы попрощались, он подарил мне свое фото и подписал: «Анатолий, доброго тебе пути. А с лошадьми не бывает плохих дней. Бывают только хорошие или очень хорошие дни». Мне вспомнилось, что на противоположной стороне глобуса, в Канаде, конный полицейский сказал мне аналогичную фразу.
Мы вернулись в дом Рэя к прощальному ужину. Вся семья хотела дать мне что;нибудь на память. Рэй нарисовал в моем журнале чудесного медвежонка коала, жена его Джулия подарила собственноручную акварель, изображающую цветы Австралии, но больше всего меня обрадовала прелестница Брони. Она не только нарисовала мой портрет и верблюдов, но еще и поэму посвятила. Приведу начало (в моем переводе):
Был однажды человек под названьем Толи.
Путешествовал он век, не признавая боли.
А верблюдов он своих тешил и кормил,
Ну, а сам по вечерам портвейшок он пил.
Поскольку я не поэт, я не могу передать аромат стиха этой двенадцатилетней девочки, в которую влюблен навеки.
Утром Рэй решил проводить меня от своего дома до границы с Квинслендом. Он договорился с Бренданом Кузаком, жившим рядом с пропускным пунктом, и тот согласился принять меня на ночь. Рэй знал обходную дорогу, так что не беспокоили нас многотонные грузовики, не пылили трейлеры и не трещали мотоциклы.
Подходя к поселку Дженингс, я обратил внимание на аккуратные шпалеры полей готовой к сбору цветной капусты. Около дороги стоял комбайн, загружавший капусту в огромный рефрижератор. Брендан Кузак ждал меня, беседуя с владельцем комбайна. Он был пенсионного возраста, но время только подсушило его тело и украсило лицо мужественными морщинами. Двигался он стремительно, привыкший большую часть жизни проводить не под крышей дома, а под крышей небосвода.
Брендан ждал меня, чтобы проводить до дома, который был перестроен из конторы мясокомбината. Когда семь лет назад закрывшийся комбинат продавался с аукциона, Брендан купил его вместе с потрохами, но главной его целью было приобрести искусственный резервуар, обеспечивавший нужды комбината. Теперь он мог продавать воду и городу, и владельцам этой капустной плантации, арендовавшим у него землю.
Около дороги стоял автобус, привезший на работу сезонников. Я поразился, узнав, что здесь есть даже работяги, приехавшие из заокеанской Мексики. Зарплата сезонников стандартная — 8 долларов в час, но работать можно и сверхурочно. Я встречал бывших сезонников в ночлежках Мельбурна и Сиднея. Это люди, находящиеся на дне социальной структуры общества, дезориентированы и не знают, что им со своей жизнью делать. Местные сезонники были именно такими — они безучастно смотрели на моих любимых верблюдов и даже не хотели их погладить.
Брендан решил отправить меня на ночлег в бывшее общежитие работников комбината, а верблюдов поместить на пастбище, где раньше держали скот перед забоем. Весь огромный комплекс зданий, напичканный конвейерами, упаковочными машинами и прочей не проданной с аукциона требухой, медленно ветшал и разрушался. Только предсмертный рев сотен тысяч убиенных здесь животных словно все еще висел в воздухе.
Оставив меня устраиваться, Брендан отправился обратно к своему трактору, чтобы разметить очередной участок земли, предназначенной под капустное поле. Он только сдавал здесь землю в аренду, а сам разводил скот в другой части своих угодий, занимавших территорию в две тысячи гектар.
Его жена Патриция, или Пат, принесла мне в общежитие свежее белье и пригласила выпить кофе до того, как будет готов ужин. Стены ее обширной гостиной и кухни были завешаны фотографиями членов ее семьи, но на самом почетном месте была фотография старшей дочери Тери. Грустно на нее поглядывая, Пат поведала, как Тери родилась с генетическим недостатком — заячьей губой. Родители прибегали ко всему, чтобы этот дефект не был заметен. Пришлось сделать несколько пластических операций, и к двадцати годам Тери выглядела как любая другая девушка в этом возрасте. Тери закончила колледж и поступила работать в госпиталь, но душевная травма из;за врожденного недостатка преследовала ее неотстанно.
Она занялась йогой, потом буддизмом, позже вступила в какую;то секту. Тери неуютно было жить на земле, и она говорила, что если бы она была животным с подобным дефектом, то не дожила бы до взрослого возраста. В конце концов Тери уволилась с работы и уехала жить в пустыню, где обитали и другие члены секты. через месяц она покончила с собой, даже не оставив родителям письма.
Пат уже выплакала все слезы по дочери и рассказывала спокойно, пытаясь понять, почему же дочь решила уйти раньше положенного ей срока. Я предположил, что срок этот был заложен генетически, одновременно с дефектом верхней губы. Психические деформации сопровождают физические, а их не уберешь хирургическим путем. Может, она не хотела заводить семьи и детей, чтобы не передавать уродство будущим поколениям.
Когда ужин был готов, Пат позвонила Брендану по мобильному телефону, и он не замедлил приехать, чтобы распить со мной бутылочку пива.
За всю дорогу по Австралии так и не удалось мне найти настоящего собутыльника. А ужины здесь всегда вкусны и обильны, поскольку мяса много, и всякого.
После ужина Брендан достал аэрофотографию своих владений, и я смог увидеть, как это много — две тысячи гектаров. Последние годы его главной заботой является консолидация земель, то есть продажа дальних участков и покупка у соседей ближних. Глядя на эти земли, я думал, а завидно ли мне? Наверное, да. Но что бы я делал с этими землями, если бы имел? Вероятно, продал бы и уехал путешествовать.
ТИРАНОЗАВР
Мы с утра позвонили на таможню и получили подтверждение, что документы на верблюдов получены, и опасных вирусов в их крови не найдено. Путь через границу штата Квинсленд мне был открыт. Естественно, это правило не касается проезда через нее людей. Власти штатов установили карантин от заразных болезней, которые могут быть транспортированы вместе со скотом. К примеру, власти штата Новый Южный Уэлс беспокоятся о переносе из Квинсленда энцефалитных клещей. Поэтому весь скот, пересекающий границу с севера на юг, должен быть выкупан в траншеях с химикалиями, убивающими клещей. Купать же животных, двигающихся из Нового Южного Уэлса в Квинсленд, не нужно.
Я попрощался с хозяевами, и они обещали привезти мне по дороге полдник. Пограничный городок в штате Новый Южный Уэлс назывался Дженингс, а перейдя границу, я оказался в том же городке, но здесь он назывался Валангара (Wallangarra).
Удивился я тому, что за границей штата, словно подчиняясь административному делению, природа выглядела иной, чем в Новом Южном Уэлсе. Вдоль дороги чаще встречались пальмы, а кактусы были выше, деревообразнее, их мощные корни свисали плетями со скал вдоль дороги. Но главным отличием Квинсленда от южного штата, заинтересовавшим меня, были бутылочные деревья. Ствол у них на уровне земли был широким, а выше сужался, и дерево напоминало гигантскую бутылку с донышком где;то глубоко в земле. Между деревьев летали попугаи, которых я не видывал в местах южнее границы.
Штат назван Квинслендом (Queensland), поскольку был образован в 1859 году, когда Великобританией правила королева (Queen) Виктория.
На его территорию с тех пор был запрещен ввоз преступников, поэтому его жители гордятся тем, что основан он был свободными людьми, а не каторжниками, как южный сосед, Новый Южный Уэлс.
Следующей нашей остановкой был поселок Баландин, где мне обещали пастбище на заднем дворе почтового отделения. Подходя к дому с австралийским флагом над крышей, я потерял бдительность и сразу же был наказан. Верблюды успели заметить врага раньше меня и рванули назад, вырвав веревку из рук. Развернувшись, они полетели своей верблюжьей рысью назад по дороге, а потом через футбольное поле к холмам, где была хорошая трава. Я бежал за ними и радовался своему возросшему искусству навьючивания — ни один мешок или сумка не свалились по дороге.
Приближался к ним я в ярости, размахивая плетью, но запыхался по дороге, остыл, да и верблюды выглядели смущенными, хотя и оглядывались они еще панически. Подтягивая их за собой, я высматривал, что же их испугало, а когда увидел, посочувствовал им. Напротив почтового отделения была бензозаправочная станция, перед которой для украшения и рекламы поставили огромную, в натуральную величину, пластмассовую скульптуру тиранозавра. Вероятно, миллионы лет назад эти пресмыкающиеся охотились за предками моих верблюдов. При виде тиранозавра Зину и Ваню поразил импульс генетической памяти, вот и рванули, как их предки делали.
На сей раз я привязал бояк подальше от почтового отделения и зашел внутрь знакомиться с почтмейстершей ’езер и ее мужем Питером Вотерсом. Им позвонили мои давешние хозяева, и они рады были предоставить пастбище для верблюдов, но для меня места под крышей их дома не нашлось. Я не очень;то и расстраивался, поскольку мог спать и в палатке.
Но зашедшая на почту молодая женщина, услышав их извинения, предложила переночевать в ее доме на холме. Я с радостью погрузил вещи в багажник ее машины.
Звали эту несколько полноватую, а проще говоря, толстую женщину Джаки Майер, и оказалась она тоже любительницей верблюдов. Десять лет назад она в компании приятеля, Фила Скилтона, и еще нескольких энтузиастов совершила переход от этой деревни до побережья океана южнее Брисбена. Общая протяженность маршрута была около 150 километров, и двигались они по Новоанглийскому хайвэю. Супруги Кузак предупредили, что мне с верблюдами по этой дороге не пройти. Главным препятствием был перевал, где дорога сужалась и петляла. Я уже рассматривал путь обхода Брисбена с севера, поэтому и удивился, как же им эту дорогу удалось преодолеть.
Ларчик открывался просто — их переход финансировался винодельческой компанией, поэтому они могли нанять грузовик с мигалками, который двигался за процессией верблюдов по дороге. Так что им не страшно было, что кто;либо врежется в них при обгоне. Мне же не на кого было рассчитывать.
Джаки показала мне фотографию десятилетней давности, где она стоит в обнимку с верблюдом Ганди и приятелем Филом. В то время она была в значительно лучшей форме, чем сейчас. Я возмущаюсь женщинами, которые не могут быть в сексапильной форме. Ну, а проще говоря, бывают настолько толстыми, что с ними не хочется переспать. Если женщина не может за собой следить, она не представляет для меня интереса.
Партнер Джаки по той экспедиции оказался здесь же рядом, в гараже. Он ремонтировал машину Джаки. Я попросил его подробнее рассказать о той поездке. Филу было недосуг, но он предложил мне переночевать в его доме в Стэнторпе, который был на пути моего следования, и уж там поделиться опытом.
За минувшие десять лет Джаки сменила много работ и увлечений и только в этом году решила остепениться и поступить в колледж на отделение по подготовке работников социального обеспечения. Появился у нее и постоянный мужчина, который представился Питером. Он работал на ферме отца и тоже устал от поисков разнообразия. Они предполагали пожениться весной, в сентябре (да;да, в сентябре, весной).
Уже стемнело, когда был готов суп, а проще — бульон с вареным мясом. Джаки выставила кастрюлю на стол, и каждый из нас мог зачерпывать поварешкой столько бульона и мяса, сколько хотелось. Я никогда подобного супа не пробовал и остался доволен изрядно и надолго. Не все же время расстегаями с головизной питаться.
Утро началось криками прибежавшей во двор женщины: «Где там ваш русский, его верблюды сбежали с пастбища и вышли на хайвэй». Ну, мне еще этого не хватало! Натянув поспешно штаны, босиком вылетел я из дома Джаки и бросился к почте. Возле нее я застал веселенькое зрелище: Ваня действительно стоял около хайвэя, на тротуаре, а Зина тщилась прорвать забор из колючей проволоки и к нему присоединиться.
Я каждую ночь надеваю путы поочередно на Зину и Ваню, чтобы они не натирали бабки ног. В случае, если верблюд без пут преодолевает забор, он далеко не уйдет от своего стреноженного партнера. Так сейчас и произошло, но Ваня был опасно близок к проезжающим по хайвэю автомобилям. Он пугал водителей и сам был напуган удалью да проворством своими неуемными. Мне ничего не оставалось, как его пожурить и обуздать.
Переход до Стэнторпа был коротким, всего 12 километров, но я хотел провести вечер с Филом Скилтоном и расспросить его об оптимальной дороге до Брисбена. А городишко;то оказался чрезвычайно уютным, с парком вдоль берегов ленивой речушки, полями для гольфа и крикета, детским стадионом и центральной улицей, где автомобильный транспорт был запрещен. Но больше всего меня восхитил краеведческий музей. Я зашел туда, пока верблюды отдыхали на лужайке перед ним. Не ожидал я увидеть такого разнообразия предметов быта, домашней утвари, сельскохозяйственного и железнодорожного оборудования.
Меня встретила куратор музея Пегги и представила двум старушкам;волонтерам. Содержимое музея в основном состояло из подарков стариков, продававших свои дома и уходивших жить в старческие приюты. Естественно, не было в экспозиции картин Тинторетто, гравюр ’альса или акварелей ранних импрессионистов, но были там коллекции перочинных ножей, вешалок, утюгов, ножниц для стрижки овец, дверных ручек. Старинные локомобили, трактора, сенокосилки и прочий инвентарь стоял рядами на заднем дворе. Кресло парикмахера соседствовало с зубоврачебным, а коллекция телефонов — с подшивкой газет прошлого века. Я ходил с отвисшей челюстью, поражаясь, насколько быт австралийцев в начале века был устроеннее даже нашего теперешнего. Здесь было выставлено пять вариантов коромысла для переноски воды и других грузов, а у нас не во всех деревнях даже слышали о таком приспособлении. Здесь же было около десяти вариантов косы для укладывания в валки травы или зерновых. У нас же известна только коса;литовка с прямым косовищем и ручкой посредине. Мужики даже и не догадывались поискать косовища изогнутого, чтобы сподручнее было косить. А у нас только: «Раззудись плечо, размахнись рука...»
Расписавшись в книге посетителей, я там же выразил восхищение коллекцией и энтузиазмом сотрудников музея. Подобный музей я видел только в штате Орегон, недалеко от тихоокеанского побережья США.
В доме Скилтонов меня приветствовала жена Фила Роза, сам он был еще на работе. Роза была явно итальянского происхождения и сдерживала приход старости посредством крашения волос в жгуче;черный цвет. Роза распорядилась поместить верблюдов на пастбище, а меня пригласила на чашку кофе с печеньем и в ожидании Фила рассказала о семье.
Родители ее иммигрировали в Австралию с острова Сицилия, и было у нее в округе полно братьев и сестер. Женаты они были с Филом вот уж 22 года и успели наклепать семерых детей и двух внуков. Она не открыла мне свой возраст, а я, естественно, не спросил, но Филу было всего сорок два года. От этого я ошизел — к сорока двум годам уже быть дедушкой! У меня самого до сих пор внуки не народились, а я старше Фила значительнее.
Фил приехал на только что отремонтированной машине и передал привет от моей бывшей хозяйки Джаки. У него не было постоянной работы, но будучи мастером на все руки, он ремонтировал машины, копал экскаватором землю, давал уроки верховой езды, подстригал газоны и прочее. Несколько лет назад он попал в автомобильную аварию, и врачам с трудом удалось спасти его ногу от ампутации. С тех пор был Фил на пенсии и, чтобы ее не лишиться, старался зарабатывать немного и незаметно. Если ты зарабатываешь больше 500 долларов в месяц, получая при этом пенсию, то должен сообщить об этом в налоговое управление, и они пенсию урезают. Если же, паче чаяния, ты этого не сделал, то сделают это за тебя соседи. Доносчиков здесь побольше, чем в России. Вероятно, и Роза получала государственную пенсию, поскольку на работу не ходила. Я уже неоднократно встречал по дороге таких пенсионеров. Значит, минимальной пенсии в
640 долларов все;таки хватает для поддержки штанов.
Роза решила не готовить ужин, а пригласить меня в ресторан, которым владел ее младший брат Марио. Ресторан назывался «Траториа Кавалино» и был расположен на центральной улице города. Марио протянул нам меню с названиями десятков блюд, салатов, вин и десертов. Было там блюдо из спагетти с устрицами и называлось оно «Лоретта». Я его заказал, когда узнал, что придумала его Роза, а названо оно по ее второму имени: полное ее имя было Роза;Лоретта. Роза подрабатывала в ресторане брата, когда был наплыв клиентов; вся семья поддерживала его и гордилась его рестораном.
Семейные связи сохраняются не только среди итальянцев, англосаксы также не чужды семейных сантиментов. Фил рассказал, что его младший брат Джерри Скилтон снимался в фильме «Крокодил Данди» в эпизодической роли завсегдатая бара, в который заходит герой фильма. Таким образом, тень славы ’алка ’огана коснулась Джерри, а через него и Фила. А я вспомнил, что уже встречал австралийца, претендовавшего на роль знаменитого авантюриста Крокодила Данди. Это был Барри Томсон, с которым я прожил несколько дней в лесу.
Кроме тени славы, Джерри получил и денежный ее эквивалент — ведь фильм обошел весь мир. Брат Фила поселился в пригороде Брисбена Ипсвиче, где открыл дискотеку, и преуспел на этом развлекательном поприще. Мне хотелось продлить линию знакомства с людьми, каким;то образом связанными с легендарным Крокодилом Данди. Он был современным вариантом героя;разбойника и конокрада прошлого века капитана Тандерболта (Капитана Грома). Австралия нуждается в мифах.
ДИКИЕ СОБАКИ ДИНГО
Фил показал мне объездную дорогу к главному городу этого района, Варику. Когда на дороге было спокойно, Ваня становился покладистым и позволял ехать на нем верхом гораздо дольше. Я уж и не боролся с ним за право верховой езды и стал фата;
листом: Аллах велик, и только он знает, что с нами будет. И повезет
ли нас верблюд.
В отличие от соседнего штата, в Квинсленде железная дорога было действующей, и проходившие по ней товарняки нарушали покой проселочной дороги, по которой я двигался. Поскольку был я открыт для общения, то проезжие или прохожие запросто меня останавливали, чтобы расспросить, чем я занимаюсь.
Когда в очередной раз мы расположились в тенечке, возле меня остановилась девушка лет девятнадцати, говорящая с иностранным акцентом. Мы свернули по самокрутке и неспешно начали беседовать. Звали ее Марион, и приехала она в эту глушь из Англии. Искала экзотики, приключений, но оказавшись в Брисбене, связалась с наркоманами, профукавшими все ее денежные запасы. Марион поняла, что катится вниз, и попросила знакомых укрыть ее в деревне. Здесь она оклемывалась от наркотиков и пыталась заработать деньги на уборке шпината. Не так Марион представляла себе жизнь на противоположной стороне земного шарика.
Я утешил ее тем, что жизнь ее только начинается и судьба еще подкинет ей массу сюрпризов, как приятных, так и гадостных. Была Марион не в моем вкусе, а иначе я бы несомненно пригласил с собой — неуемыш старый.
Вдоль дороги были устроены дегустационные залы различных винодельческих компаний, и я не преминул заглянуть туда и отдать должное искусству виноделов. При каждом опробовании я делал задумчивое лицо, закатывал глазки и цокал языком, словно я запросто мог отличить «Каберне Совиньон» от примитивного «Рислинга».
Поражали гектары вишневых и яблочных садов, покрытые сверху сетками, напоминавшими рыболовные, но с еще меньшей ячейкой. Вначале я предположил, что сети предназначены охранять сады от нашествия птиц, но знающие люди разъяснили, что они защищают сады от частых здесь градов.
На бензозаправке, соседствовавшей с ликероводочным магазином, хозяин поинтересовался, где я собираюсь остановиться на ночевку, и предложил разбить лагерь рядом. Предложение было соблазнительное, тем более что в качестве приманки он угостил меня бутылкой пива «VB» («Виктория Биттер»), но, поразмыслив немного, я отказался. Нельзя мне в дороге напиваться.
Я решил добраться до деревни Дельвин и уже там искать ночлега.
Но вскоре дорога уперлась в мост с поперечными балками. Мост этот находился на линии высокой противокроличьей изгороди, тянувшейся на
541 километр и отделявшей земли, еще не пораженные кроличьей заразой, от земель, где они свободно размножались. Сетка была не только над землей, но и на метр ниже ее поверхности, чтобы кролики не могли подкопаться под изгородь и проникнуть внутрь запретной зоны. Еженедельно объездчики патрулируют эту зону и чинят прохудившуюся сетку. Ввоз кроликов в зону карается штрафом в 2000 долларов.
Я слышал историю про англичанина, высадившегося в прошлом веке на землю Австралии. Прежде всего он рассыпал приманки и уничтожил всех хищных зверей в окрестностях, потом принялся охотиться за аборигенами. Когда же он их уничтожил, пришла пора выпустить его любимых кроликов, которых он привез, чтобы чувствовать себя как дома, в Англии. Несомненно, англичанин этот гипотетический, а реальным был мистер Остин, который ввез диких кроликов в 1859 году в штат Виктория. Но до него Первый флот в 1788 году доставил на эту землю 5 кроликов. Вероятно, и последующие иммигранты привозили с собой кроликов, к мясу которых они привыкли на родине. Общеизвестно, в какую чуму для Австралии превратились эти безобидные с виду грызуны.
Дельвин оказался деревушкой в дюжину домов и с множеством загонов и пастбищ для скота. Прибыв на центральную площадь, я привязал к забору верблюдов и сел рядом покурить. Я предполагал, что наверняка кто;либо из местных жителей проявит любопытство и подойдет поговорить. Недалече три девочки тренировались в правильной посадке при выездке лошади. Инструктировала их женщина, одетая в джинсы и австралийские короткие сапожки; завершали ансамбль мужская клетчатая рубашка и широкополая шляпа. Закончив тренировку, она подошла познакомиться. Звали ее Дэйл Митчел и жила она здесь с мужем Джимом и двумя детьми.
Дэйл решила поместить верблюдов в загоне рядом с домом, а мне предоставила пристройку для гостей, где были кровать и холодильник с напитками. чувствовалось, что она привыкла сама принимать решения и не нуждалась в чьих;либо советах. Я был очарован садом вокруг дома, где между валунами были заросли бамбука, пальмы росли вдоль забора и нависали над миниатюрным водопадом и прудом. На альпийской горке росли неведомые мне цветы, а в ветвях деревьев щебетали неведомые птицы. Дэйл с гордостью сказала, что все это сделано ее собственными руками.
К вечеру приехал и сам хозяин Джим, которому было около пятидесяти. Свисающие усы успели поседеть, а волосы были совсем еще темными. Он на 500 гектарах собственной земли разводил тонкорунных мериносных овец. Работал, не зная выходных и отпусков, с восхода до заката солнца, ежедневно. Когда Джим здоровался, моя ладошка потерялась в его мужицкой длани.
Но раз в месяц он бывал другим. Я обалдел, когда после ванны Джим вышел в гостиную. Одет он был в строгий черный костюм с жилеткой и лампасами на брюках. Под жилеткой у него была белая крахмальная рубашка с жабо. Из шкатулки он достал орден на широкой красной ленте и повесил его на грудь. Наверное, вид у меня был ошалелый, и Джим поспешил разъяснить, что одевается для участия в заседании местного отделения масонской ложи розенкрейцеров шотландского толка. Этот фермер в масонской иерархии занимал 30;ю ступень из существующих 33 и гордился этим.
После ухода Джима я вышел в сад покурить и встретил Невила, брата Дэйл. Он жил в соседней усадьбе вместе с матерью и никогда не был женат. Невил был высоким и красивым мужчиной со смущенной улыбкой, которой как бы извинялся перед всеми за свое присутствие на этой земле. Я с удовольствием прошел к нему в столярную мастерскую, где Невил создавал свои мебельные шедевры в виде кухонных полок, платяных шкафов, этажерок и комодов, сделанных под старину. Он гордился тем, что недавно освоил ремесло краснодеревщика. Я поздравил его и порадовался за Невила, который во второй половине жизни нашел свое призвание. Естественно, воздержался я от комментариев его роли престарелого маменького сынка — это трагедия многих матерей и детей, не могущих разорвать пуповину взаимной зависимости.
Я попросил Дэйл разбудить меня, когда она соберется объезжать загоны, где паслись овцы. Она разбудила меня в пять часов, и мы без завтрака сели в ее вездеход и отправились на пастбища, бывшие в пяти километрах от дома. Дэйл очень беспокоилась о безопасности отары. Этот год был чрезвычайно кровавым — собаки динго за четыре месяца уничтожили 160 овец из 2500, пасшихся на склонах горы и в лощинах.
С винтовкой в руках она вышла из машины и попросила не разговаривая следовать по ее стопам. Метров через сто мы увидели несколько блеющих овец, сбившихся под кроной дерева, вид был у них беспокойный. Дэйл указала на сухой эвкалипт, в ветвях которого стрекотала сорока, а выше кружил стервятник. Мы отправились в том направлении, чтобы вскоре найти на земле еще живую овцу со сломанной задней ногой и выеденной задней частью. Вывороченные наружу кишки были вываляны в кровавой грязи. Кажется, у меня слезы навернулись на глаза, но Дэйл оставалась невозмутимой.
Я думал, что она на месте пристрелит овцу, но Дейл оставила ее лежать, чтобы подобрать позже и постричь шерсть. Шерсть с мертвой овцы
почему;то хуже качеством.
По дороге домой Дэйл рассказала, что собаки динго, вероятно, пришли на материк вместе с людьми, переплывшими океан на пирогах. Возможно, было это 50 или 100 тысяч лет назад. Вот эти одичавшие домашние собаки переселенцев и сделались собаками динго. Пока не было белых переселенцев, динго охотились на кенгуру и других мелких животных и птиц. Но с появлением овечьих отар у динго появилась легкая добыча. Собаки динго нападают на овец сзади, ломая им ноги мощными челюстями, а потом у живых выедают печень и почки. Они не возвращаются доедать жертву, поэтому нельзя ее использовать для приманки. Каждый раз, когда динго голодны, они охотятся за новой овцой. ’отя в центральных районах Австралии сохранились настоящие динго, в здешних краях они смешались с домашними собаками, и родившиеся от этого скрещивания ублюдки оказываются еще более изощренными и кровожадными охотниками на овец.
После этого рассказа и увиденной мною агонии овцы образ свободолюбивой собаки динго, преследуемой подонками;овцеводами, несколько померк. Этот романтический образ связан был с книгой о любви, прочитанной в юности: «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви». Теперь я презирал этих тварей, да и первая любовь давно прошла.
Дэйл никогда не расставалась с мелкокалиберной винтовкой, и когда мы возвращались к машине, она неожиданно вскинула винтовку и выстрелила. Когда я недоуменно на нее взглянул, Дэйл указала на кучу валежника возле поваленного дерева. Там она заметила несколько кроликов, которых по идее здесь не должно быть. Я уже видел противокроличью изгородь и теперь удивлялся, как же кролики могли через нее проникнуть. Дэйл предположила, что всегда найдутся пакостники, которым вечно плохо, ну они и стараются подпортить жизнь другим. Возможно, кто;то из них намеренно ввез сюда кроликов для размножения. Она собиралась срочно позвонить в противокроличье управление, чтобы прислали охотников.
На семейном совете Митчелы решили срочно заделывать прорехи в противодинговой изгороди, шедшей вокруг овечьих пастбищ. Дэйл созвала девочек, которых она обучала верховой езде, и мы через пару часов приступили к ремонту изгороди. Она состояла из обычной колючей проволоки, сверху и снизу которой шли ряды проволоки под напряжением. Динго не могли прорваться через нее, но подкопаться они были горазды. Джим нашел несколько таких подкопов, которые мы завалили валунами и щебенкой.
Работа эта была в удовольствие, но на свежем воздухе все проголодались. Дэйл объявила перерыв и достала корзину с фруктами, пирожными и кофе. Мы устроились на берегу ручья, а Джим продолжал возиться с трансформатором для зарядки батарей. Дочь Джима позвала его к столу, а так как он не пришел, позвала еще раз. Дейл в присутствии подруг сделала ей выволочку: «Мириам, никогда не заставляй мужчину делать то, что тебе хочется. Он сам это сделает, но научись ждать, а не надоедать».
через ручей простиралась долина, а на вершине холма белел крест, под которым был похоронен в прошлом году Джим Митчел старший, отец Джима. Дэйл сказала, что ей удалось получить у властей графства разрешение устроить на холме семейное кладбище. Она надеялась быть тоже там похороненной.
На пахоте Джим нашел цепочку следов динго, ведших к только что заделанной прорехе в изгороди. Рядом с этими следами он поместил капкан, окружив его принесенным со двора собачьим дерьмом. Динго не польстятся на приманку из старого мяса, но, унюхав собачий запах, они должны исследовать территорию и попасть в капкан, естественно. Такова была теория, ну а практика покажет ее истинность.
Джима возмущал соседний фермер, которого он называл отпускником. Собственно, сосед был не фермером, а богатым финансистом из Брисбена, купившим ферму, чтобы вложить деньги в недвижимость. Поместив туда пастись несколько десятков голов скота, сосед мог списывать налоги за содержание этой фермы. Сам он появлялся здесь только на время отпуска и не присматривал за состоянием забора вокруг своих владений. Собаки динго свободно там разгуливали и размножались безудержно. Как правило, скот они не трогали, а совершали набеги на овец Джима.
По дороге домой Джим повез меня познакомить со своим младшим братом, Сесилем. Так же как и брат Дэйл, он жил с матерью и никогда не был женат. Было Сесилю под пятьдесят, но выглядел он молодо, а хотел быть еще моложе, подкрашивая волосы в черный цвет. Насколько я понял, Сесиль еще больше Невила был подчинен и зависим от матери. Она не хотела с ним расставаться, когда Сесиль был молодым, поэтому он не покидал дома и не получил никакой профессии.
Иногда ему удавалось на месяц вырваться из;под крыла матери, устроившись на сезонную работу. Но вскоре он и сам начинал скучать по дому и добровольно возвращался в цепкие материнские объятия. Будучи гостем их дома, я наблюдал боковым зрением, как ревниво мать относится к моим разговорам с Сесилем. Позднее я беседовал об этом альянсе с Дэйл, и ее трясло от возмущения: мать погубила семейную жизнь родного сына.
Сесиль пытался заниматься киновидеосъемкой свадеб и других торжеств, но отсутствие профессиональных знаний помешало этому начинанию. Потом он стал официальным распространителем продуктов химической фирмы, но никто к нему за помощью не обращался. Когда я попросил его проверить мою электронную почту на компьютере, он не смог этого сделать, хотя имел собственный электронный адрес. Я с удовольствием попрощался с домом, для обитателей которого всякий посторонний был лишним.
На прощальный ужин Дэйл пригласила пять подопечных девочек, которые души в ней не чаяли. Они и прилипли;то к Дэйл оттого, что собственным родителям не было до них дела. Девочки могли прийти к ней в любое время без приглашения, здесь всегда для них был стол и дом. Дэйл была для них матерью и подругой, с которой можно было поделиться любым секретом. Это был дом для всех.
ДОН ВАЙТ
Рано утром мы съездили на пастбище, чтобы проверить капканы. Собаки динго оказались умнее, чем предполагал Джим: любопытство не привело их к гибели. Мы нашли много свежих следов, но капканы они обошли.
По возвращении домой Дэйл попросила меня по дороге на Варик остановиться в школе, где учится ее младший сын, и прочесть детям лекцию о лошадях и верблюдах. Они выстроились по одну сторону забора, а я с другой стороны уселся верхом на Ваню и поведал о том, как прекрасна их страна, когда смотришь на нее с верблюжьей спины. Детки непосредственно таращили глазенки и хлопали по команде учительницы.
Дэйл позвонила на ферму, мимо которой я должен был проезжать, и ее хозяин обещал меня встретить и приветить. Как всегда, зная заранее место ночевки, я не спешил и свободно общался с проезжими. Не отказывался заезжать на фермы вдоль дороги, если владельцы хотели угостить меня чашкой кофе. Пива не предлагали. Если на ферме были дети, я устраивал им катание на верблюде.
Ферму Дона Вайта найти было просто, поскольку он обмотал почтовый ящик на обочине дороги белым пластиком и нарисовал фломастером стрелку в направлении ворот. Поднявшись на холм, я услышал многоголосый лай собак. От дома отделился хозяин в окружении семи собак. Дону было хорошо за семьдесят, но годы не утяжелили его легкую походку, и не выцвели его голубые глаза. Для верблюдов было более чем достаточно травы на огражденном высоким забором пастбище. Меня ждал отдельный коттедж, где уже была постелена постель, на столе стояла ваза с фруктами, а в холодильнике прохладительные напитки.
Дон дал мне час, чтобы принять душ и переодеться. Он ждал меня во дворе дома, чтобы вместе поджарить на гриле бифштексы и гамбургеры. Компанию нам составили еще два парня, подрабатывавшие у Дона на ферме.
Одного из них звали Майклом, и жил он здесь всего пять месяцев. Парень он был городской, но сбежал сюда, чтобы спрятаться от друзей;наркоманов. Дон взял его из милости и учил обращению с лошадьми и ремонту проволочных изгородей. Майкл страдал ожирением, диабетом и еще какими;то непонятными ему болезнями. Государство платило ему пенсию, и он должен был регулярно ездить в Брисбен на медицинское обследование. С родителями он давно не общался, и Дон был ему вместо отца.
Второго парня звали Патриком. Он приехал в гости с дочками пяти и семи лет. Бывшую жену и мать его девочек суд лишил права общения с детьми и поручил Пату этим заниматься. Поскольку Пат не мог одновременно работать и воспитывать детей, государство определило ему пенсию, как одинокому отцу. Мать делит свое время между принятием наркотиков на улицах Брисбена и палатой психушки. Она была признана неспособной вести нормальный образ жизни и общаться с собственными детьми.
Дон помогал обоим парням, чем мог, и они были частыми гостями у него за столом. Но сегодня ужин был устроен в честь моего приезда, и стол ломился от закусок и салатов, которые Дон закупил в деликатесном магазине. С женой он развелся уж восемь лет назад и с тех пор не завел себе никакой женщины, обходясь обществом семи собак, преданно его любивших и не собиравшихся сбежать к другому хозяину.
После ухода гостей мы устроились в богато обставленной библиотеке Дона и за бутылкой вина поведали друг другу истории наших жизней.
Он был горд своими предками, род которых тянулся из времен Вильгельма Завоевателя. Дед его был генералом от инфантерии, руководившим эвакуацией войск из Галиполи во время Первой мировой войны. Дон тоже выбрал военную карьеру в авиации и служил в вертолетных подразделениях, базировавшихся в Корее и Вьетнаме.
Выйдя на пенсию в чине майора, Дон купил эту ферму с двумя тысячами гектаров земли, на которых паслось всего триста голов скота. Я спросил, как он относится к диким собакам динго. Оказалось, что они его не беспокоят, поскольку на скот не нападают. Они принадлежат к местной, туземной фауне, их нужно не уничтожать, а охранять. Эта точка зрения была абсолютно противоположна устремлениям овцеводов Митчелов, которых я поддерживал. Поэтому я и напомнил Дону, что согласно Акту об охране сельскохозяйственных угодий штата Квинсленд, владельцам земель рекомендовано контролировать популяцию динго в пределах их владений. Акт этот довольно расплывчатый, и хозяева поступают так, как им подсказывают обстоятельства. Дона собаки динго не донимали, поэтому и мог он быть с ними либеральным. Он особенно не нуждался в деньгах, получив наследство родителей и живя на армейскую пенсию 2500 долларов в месяц. Слушая его, вспоминал я наших армейских пенсионеров, получающих пенсию в 20 раз меньше, ну, о гражданских пенсионерах и говорить нечего.
Дон предложил мне остаться на ферме еще на день и осмотреть окрестности. Я не спешил и с удовольствием остался в этом гостеприимном доме.
На следующий день Дон повез меня в соседний город Ворик, в котором я собирался останавливаться по пути в Брисбен. В мэрии секретарь зафиксировала в журнале приходов и расходов мой появление в городе, чтобы потомки могли проверить, действительно ли я сподобился пройти с верблюдами от Сиднея до этих мест. что же касается предстоящей ночевки на территории ипподрома и родео, то мэрия ими не распоряжалась — это было частное предприятие.
По дороге домой Дон заехал в фуражный магазин, чтобы купить верблюдам две кипы прессованного сена. Там же продавалась одежда и обувь для фермеров. Еще вчера Дон обратил внимание на то, что туфли мои развалились, а ботинки доживали свой срок. И решил он купить мне австралийские сапоги с ушками. Меня умиляют эти ушки спереди и сзади, а не с боков, как у американских сапог. Почему;то у наших кирзачей ушки не положены. Фасон их не менялся с времен Первой мировой войны, и задуманы они были как армейские сапоги. Кстати, фасон знаменитых шапок;буденовок также был разработан для солдат царской армии знаменитым Васнецовым. Большевики захватили интендантские склады и напялили буденовки на красноармейцев. Не думаю, что эти истории были бы интересны и близки Дону. Мы купили коричневые сапоги фирмы «Блундстон» за 60 долларов. Я с благодарностью ношу их до сих пор.
Как и вчера, Дон пригласил меня на ужин. Стол он накрыл в библиотеке, где разжег камин, а на стол поставил свечи. Ужин этот напомнил мне вечера, которые устраивала мне любимая Джин в Лондоне. Я когда;то тоже любил и был любим. Дон не хотел вспоминать прежние любви, он до сих пор переживал развод с женой и не мог простить ей предательства.
Дон показал мне бумаги, подтверждающие древность его генеалогического древа и текущей в нем голубой крови. Но жил он здесь в глубинке простым фермером, и никто из соседей не догадывался, что был он потомком короля;завоевателя Англии. Я был исключением, поскольку не собирался здесь долго оставаться и унесу эту тайну с собой. Мы обещали писать друг другу.
Верблюдов пришлось держать в загоне с высоким забором. Каждый раз, когда я их выпускал в поле, они норовили перебраться через забор и отправиться по дороге дальше, но без меня. Я запряг и навьючил их с трудом, поскольку длительный отдых их развратил. До Ворика было всего;то 18 километров, и я неоднократно останавливался для общения с проезжими, а они угощали меня фруктами и овощами. Подарили и газету, где на первой полосе была фотография меня с верблюдами, так что в город я въезжал знаменитым.
Дон не забывал обо мне и подвез по дороге бутерброды с кофе, а также сено для верблюдов. На территории ипподрома меня встретил его управляющий Питер и показал место для палатки. Верблюдов мы загнали в вольеры для скота, травы там было мало, но выручало сено Дона.
На ипподроме и ущучила Дона журналистка национального радио, приехавшая брать у меня интервью. Как Дон ни отбивался, она 15 минут пытала его о встрече со мной и о том, что он думает о русских. Дон Россию пожалел, но сказал, что там ничего хорошего не произойдет до тех пор, пока люди не перестанут болтать и не начнут работать.
Соседкой моей по стоянке оказалась женщина лет сорока пяти. Звали ее Бев Брайан. Она работала в московском цирке, гастролировавшем по маленьким городкам Австралии, и приехала сюда за неделю до представления, чтобы развесить афиши.
Бев почти тридцать лет проработала вольтижером, а также на трапеции. Стены ее передвижного домика были увешаны ее цирковыми фотографиями лучших времен, когда была Бев молодой и красивой. Она действительно была раньше красавицей, да и сейчас еще сохранила стройность тела. Когда;то неотразимое лицо цирковой дивы избороздили морщины, столь характерные для женщин, неумеренно употребляющих косметику. Общалась она со мной как;то с запинками, словно не знала, о чем говорить.
Цирковая жизнь обычно бродячая, цыганская. Такой жизнью Бев и жила с шестнадцати лет, когда покинула родительский кров. Менялись привязанности и любовники, разочарования следовали одно за другим. Предыдущий год она провела в доме бывшего любовника;француза, женившегося на другой женщине и оставившего ее рядом в качестве служанки.
Бев едва избавилась от дурмана последней любви и осталась с единственным родным существом, миниатюрной болонкой. через неделю кончался ее контракт с московским цирком, и не было дома, где бы ее ждали. Рассказывая свою жизнь, она еле сдерживала слезы.
Я слушал ее историю как свою собственную. Наверное, в ней, как и во мне, заложен был ген бродяжничества, а наследственные болезни не лечатся. Я вспомнил когда;то великолепный, а теперь неприбранный дом Дона и подумал, а почему бы ей не поступить к нему в качестве домоправительницы.
Воспользовавшись мобильным телефоном Бев, я позвонил Дону и расписал все достоинства Бев. Мне хотелось, чтобы эти два одиноких и ставших мне близкими человека нашли друг друга. Дон просил время подумать и записал номер телефона Бев. Я надеюсь, что теперь живут они вместе.
Управляющий ипподромом сказал, что в дальнем углу парка находится женская экспериментальная тюрьма. Естественно, я не мог упустить воз;можности с нею ознакомиться. На крылечке одноэтажного дома сидели несколько молодых женщин, куривших дешевые австралийские сигареты. Они показали, как пройти в контору главной их охранницы по имени Сэнди. Та сидела за компьютером, играя в нашествие марсиан на Землю. Она оторвалась от него на полчаса, чтобы рассказать о сущности программы реабилитации молодых преступниц.
Сэнди дала мне общую информацию о федеральных и штатных тюрьмах Австралии. Годовое содержание в заключении одного преступника обходится государству в 60000 долларов. Предпринимаются попытки снизить расходы и улучшить эффективность пенитенциарной (слово;то какое грамотное для тюрем придумано) системы.
Эти 11 женщин выбраны из тысяч товарок, сидящих в тюрьмах за подобные же преступления: жульничество, воровство и хулиганство. Своим примерным поведением они добились внимания надзирателей и получили разрешение жить не за стенами тюрьмы, а в этом деревянном домике без решеток на окнах и при открытых дверях. Работают они в городе на уборке парков и улиц, посудомойками в школах или прачками в госпитале. Если выдержат годовой испытательный срок, их выпустят досрочно.
Я попросил Сэнди расписаться в моем журнале, но она отказалась. Вместо этого она позвала одну из зэчек, которая и пожелала мне доброго пути от имени всех 11 неудачных преступниц. А эта вертухайка Сэнди не удосужилась и доброго слова сказать. Конечно же, на такую службу идут люди с каким;то психическим сдвигом. Если и не садистки, как Эльза Кох в немецком концлагере, то и не великие гуманистки, как Мать Тереза. Этим людям нравится командовать другими.
Я выходил из города Ворика, декорированного афишами московского цирка, и надеялся когда;нибудь побывать в цирке, но в Москве. Да есть ли он там? В нынешние времена они только гастролями и выживают.
По дороге в местечко Аллора возле меня остановился черный «Мерседес», водитель которого поинтересовался, что я здесь делаю. Как всегда, я с удовольствием остановился с ним потолковать, и вскоре мы стали хорошими знакомыми. Тревор Глисон только что вышел на пенсию после тридцати лет руководства крупной компанией по переработке молока. Ему была обеспечена хорошая пенсия, так что работать было не обязательно. Однако Тревор купил молочную ферму и сейчас вел переговоры о покупке скотоводческой фермы. Он только сейчас осознал, что его истинное призвание не канцелярская работа, а вот такая: в поле, под открытым небом.
Тревор поехал в Аллору и договорился с руководством парка об устройстве верблюдов на ночь. Меня он пригласил переночевать. Я был восхищен этим огромным домом со всеми удобствами и обширной верандой, стоящим посреди буша. Построен он был недавно, и хозяева еще не успели насадить деревья и разбить лужайки. Кроме Тревора, в доме жили его жена Кристина и четырнадцатилетние двойняшки Тим и Джон.
Кристина всю жизнь была домохозяйкой и привыкла, что муж большую часть времени был на работе. Теперь он чаще бывал дома, и ей это не нравилось. Кристина попросила Тревора отгородить часть дома только для нее, а потом освоила компьютер. Совершенно неожиданно нашла она через компьютер применение своих знаний в психологии. Кристина много времени отдавала воспитанию своих двойняшек, но они все;таки отставали в развитии от обычных ребятишек. Это происходило оттого, что они были зациклены друг на друга и воспринимали окружающий мир в меньшей мере, чем другие дети. По компьютеру Кристина нашла адрес общества взаимоподдержки матерей, у которых в семьях росли двойняшки, тройняшки и так далее. через это общество она получила литературу по специфике обучения таких детей. Дальше — больше, оказывается, ежегодно проводятся международные форумы по проблемам семей с множеством детей, рожденных одновременно.
С изобретением таблеток, стимулирующих развитие беременности, увеличилось число женщин, рожающих пятерни, шестерни и даже семерни. Как правило, дети рождаются недоношенными и с дефектами зрения. Так что проблема эта животрепещущая, и Кристина решила ее изучить и написать диссертацию. Я и сам когда;то диссертации писал, поэтому был на ее стороне. Надо же бабе что;то делать.
Три месяца назад была Кристина представителем Австралии на международном форуме матерей;многодеток в Токио и прочла там доклад. Сейчас она готовила доклад, чтобы прочесть для международной конфе;ренции в Нью;Йорке. Дни ее были загружены под завязку, нужно было связываться с сотнями единомышленниц или единоматочниц. Аж дым от компьютера шел.
Утром Тревор отвез меня в парк к верблюдам и обещал привезти полдник, когда я буду в дороге. Вероятно, он же позвонил на телевизионную станцию в городе Тувумба (Toowoomba), так как на перекрестке дороги ждали меня оператор с журналисткой Салли Вильсон. Я всегда очень охотно общаюсь с журналистами, поскольку популярность помогает в нахождении пристанища, но не больше. С точки зрения финансовой я катастрофически нищаю.
Отстрелявшись с журналистами, вскоре я имел счастье общения с Малкольмом Ламбертом, физиком из Тасмании. Малкольм ехал на велосипеде вокруг Австралии и надеялся закончить маршрут за два года. На дорогу и жизнь зарабатывал он сбором фруктов на фермах, двигался не спеша. Мы сели с ним в тенечке, чтобы обменяться адресами и написать взаимные пожелания в дневниках. Малкольм два года зимовал в Антарктике, а потом работал в исследовательском институте, пока не надоело. Вот и сорвался в эту авантюру и рад был встретить себе подобного. Смеясь, он рассказал, что жителей Тасмании обзывают тасманьяками. Я эту шутку уже слышал, поэтому смеялся только из вежливости.
Беседу нашу прервал шум тормозов огромного трактор;трейлера, остановившегося рядом. Из кабины вышел водитель и приветственно нам помахал. Как правило, дальнобойщики пролетали мимо со свистом и со мной не базарили. Но у Криса было неотложное дело: он каким;то образом удосужился собрать у себя на ферме 12 верблюдов. Собирался их выгодно продать, только не мог найти покупателей. Верблюды ему уже осточертели, и если в ближайшие недели не удастся найти покупателей, ему придется их пристрелить. У меня не было знакомых верблюжатников в этих краях, но несомненно я найду их в ближайшее время.
Я записал телефон Криса и обещал в скором времени подыскать если не покупателей, то людей, которые не дадут верблюдам погибнуть. В случае чего позвоню Рону Де Буатье, верблюжатнику в Тамворсе. Он готов был приехать за моими верблюдами, если я закончу экспедицию, а верблюдов мне некуда будет пристроить. Водитель еще раз предупредил, что не может долго ждать, после чего сел на своего мастодонта, в чреве которого теснились 660 овец. После этого я распрощался с тасманьяком, и каждый из нас поехал туда, откуда другой приехал.
Дорога к поселку Пилтон поднялась на перевал, и там я увидел усадьбу с прекрасными загонами, заросшими зеленой травой. От главного шоссе шла грунтовая дорога к дому на холме. Я оставил верблюдов на перекрестке, а сам пошел на разведку. Над воротами висел плакат: «Осторожно, злая собака». Но не было плаката типа: «Посторонним вход воспрещен», поэтому я решил пройти дальше. Замка на воротах я не увидел, но непонятно было, как они открываются. Я за время путешествий по США и Австралии видывал множество воротных вариаций, решил и здесь не отступать.
В конце концов я встал на подобие рампы перед воротами и неожиданно ворота начали распахиваться вверх. Ошалел я от этой придумки, но и восхитился: хозяину при проезде ворот не надо выходить, чтобы открыть их и закрыть, как только машина съезжает с рампы.
Оказавшись во дворе перед домом, я встретил и пресловутую злую собаку, которая брехнула пару раз, но увидев в моей руке хлыст и поняв, что я ее не боюсь, подобострастно завиляла хвостом — охранница, ядрена вошь!
На собачий лай и мой крик из дому никто не вышел. Можно было приступать к грабежу, только девать мне сокровища некуда. Ретировался я таким же манером, ласково потрепав защитницу дома.
Главное строение Пилтона — это мемориальное здание для общественных собраний. Построено было оно в 1919 году и посвящено сол;
датам, погибшим в первую и вторую мировые войны. Я не устаю поражаться, насколько австралийцы чтут память своих ветеранов. Ведь такие здания или другого рода памятники сооружены во всех городах и посел;
ках Австралии.
Я сел рядом с верблюдами в ожидании событий, и они не заставили себя долго ждать. Минут через десять к мемориалу подъехал бежевый форд, из которого вышел учитель местной школы, представившийся Терри Райаном. Он заметил, что я нуждаюсь в ночевке, и предложил проехать еще километров шесть и переночевать в его доме, рядом с которым было пастбище для верблюдов.
Это было бы прекрасно, только Зина с Ваней приустали на переходе через перевал и не желали шагать еще шесть километров. Терри зашел в соседний дом и договорился с его хозяином Колином Беллом об устройстве верблюдов на его участке. У Колина хранились также ключи от здания мемориала, где можно было устроить лежанку из детских матрацев.
После этого Терри предложил проехать к нему домой на ужин. Жена его Дженни тоже была учительницей и обрадовалась гостю. В австралийском доме всегда найдется кусок мяса для гостя, а во дворе есть жаровня, чтобы его приготовить. Терри достал пиво, и мы уселись на веранде, чтобы поговорить о политике. Будучи воспитанными в духе либеральной интеллигенции, учителя мыслили довольно стандартно. Так, они осуждали главу партии «Одна нация» Полину ’ансон за ее выступления против неуемного въезда в страну выходцев из Азии. Либералы не могут обойтись без ярлыков, и здесь они также навесили на Полину ярлык фашистки. А я сам с ней встречался и разделяю ее убеждения, так значит и я фашист?
Я давно убедился, что политические споры никогда не ведут к истине, она только в вине, а его здесь не было. Спорящие непоколебимо верят в свою правоту и никогда не слышат доводы оппонентов. Поэтому я поспешил откланяться и попросил Терри отвезти меня в Пилтон, где меня ждали верблюды и теплый спальник.
БРАТХЯ
Жена Колина Глория пригласила меня на фантастический завтрак с горячим, только что испеченным хлебом с маслом и кофе. По дороге я неоднократно отмечал эту новую или основательно забытую старую моду печь собственный хлеб. Вероятно, появилась она оттого, что в продаже появились простые в обращении хлебопекарные приборы. А еще в магазинах продаются готовые к хлебопечению смеси муки с добавками зерен подсолнуха и других семян. Запах свежеиспеченного хлеба всегда напоминает мне детство.
Глория дала мне с собой буханку хлеба, фрукты и противокомарную сетку, столь необходимую в здешних местах, где не комары, а мухи донимают меня и приводят в плачевное состояние. Верблюдам также от них достается, когда облепляют они их глаза и ноздри. Мои бедняжки фыркают и машут головами, но ничто не помогает, кроме хорошего ветра. Я натянул сетку поверх шляпы и опускал ее на лицо, когда совсем было невмоготу. Ведь неудобство накомарника в том, что курить в нем плохо.
После Пилтона дорога сузилась, и скалы подступили к ней с двух сторон, что очень стало беспокоить моих «кораблей пустыни». Каждая проходящая машина вызывала у них панику, а особенно машины, приближавшиеся сзади. В одной из таких ситуаций шедшая сзади Зина испугалась и бросилась вперед на Ваню, а тот потащил меня за собой. В этот неподходящий момент накомарник сполз со шляпы мне на лицо и закрыл обзор. Ваня тянул меня вдоль кювета, и я напоролся на столбик;указатель расстояния, больно ударившись об него коленом. Верблюды тащили меня по асфальту дороги, слепого и с кровоточащим коленом.
Наконец я догадался сбросить накомарник вместе со шляпой и увидел, что верблюды уперлись в барьер дороги и перегородили проезд. Раздался визг тормозных колодок и огромный трактор;трейлер остановился всего в десяти метрах от нас. Шедшая в противоположном направлении машина также остановилась в ожидании развития событий. Верблюды были напуганы и неуправляемы. Пришлось срочно свернуть с дороги и успокоить их.
Моросил дождик, и я решил схорониться под навесом коровника, из которого доносилось мычание многочисленных коров, пригнанных на дойку. Внутри орудовали с доильными аппаратами два мужика моего возраста. Вид у них был шалый, заросли они недельной щетиной и замызгались коровьим дерьмом. Они настолько были заняты, что успели только кивнуть и продолжили суетню с коровами.
После посещения молочной фермы Дэвида Берча в окрестностях Маселбрука мне несколько странно было видеть этот полуразвалившийся коровник всего с шестью доильными машинами. Коровы были разномастными и низкорослыми, напоминавшими наших буренок. Рядом со входом стояло ведро с парным молоком, и я попросил разрешения его попробовать. Ближайший ко мне дояр отрицательно замахал рукой: «Ни в коем случае, оно маститное». Ого, ни фига себе — как же они сдают заразное, недоброкачественное молоко на перерабатывающий завод? Или это без разницы, если оно подвергается предварительной пастеризации?
Выйдя на улицу, я обратил внимание на покосившийся дом, как бы свисавший с холма. В окне виднелся силуэт женщины, которой я и помахал рукой в знак приветствия. Ответной реакцией была задернутая занавеска. Здесь нельзя было рассчитывать на ночевку.
Несколько километров я прошел без происшествий, но надо было искать ночлег. Слева от дороги к склону горы прилепился дом;развалюха. Парадный вход был забит досками, но в доме кто;то жил, так как стекла были целы и даже горшки с цветами стояли на подоконниках. Я зашел с противоположной стороны и увидел внутри мужчину, растапливавшего плиту. Войти в дом отсюда было непросто — от тропинки к порогу через провалившийся фундамент была перекинута только одна доска, правда, широкая.
Я окликнул обитателя дома, и он аж подпрыгнул от неожиданности, но все;таки вышел наружу, чтобы поздороваться. Рассыпаясь в извинениях, я попросил хозяйского содействия в устройстве на ночлег. У Даррела было пастбище возле дома, но забор завалился много лет назад, да и весь двор являл мерзость запущения. По;видимому, дом был когда;то богатым и процветающим. Окружающие постройки были предназначены для хранения и переработки фруктов и овощей, с тех пор остались штабели трухлявых упаковочных ящиков. На холме сохранились остатки пасеки, но пчелы давно ее покинули. Ясно было, что живет Даррел сам по себе, без семьи. Женщина просто побоялась бы зайти в его запущенный дом по хлипкой дощечке.
Даррел не пригласил меня войти внутрь, пока звонил соседям по поводу устройства на ночлег. Вернулся он с хорошей новостью — всего в трех километрах по дороге ферма Джона Коллинза, у которого есть десять гектар пастбищ; он готов принять меня на ночь. Я поблагодарил Даррела, а тот почему;то решил похвалить Горбачева за демократию и обругал Ельцина за развал России. Я, естественно, согласился с Даррелом, но в дальнейшую дискуссию не вступил — уж Даррел явно России не в помощь. А верблюды хотели жрать, да и я проголодался.
Джон ждал меня около входных ворот, чтобы проводить верблюдов на пастбище. Был он несуразно высок и тощ так, что мог переломиться от резкого порыва ветра, как былинка. Распряженных верблюдов мы отвели к пойме реки, где росли густая зеленая трава с ивняком, столь любимым Зиной и Ваней. Но произошло нечто неожиданное — не успел я стреножить Ваню и отпустить верблюдов на свободный выпас, как Зина ринулась прочь от заливного луга вверх по склону. Ваня припустил за ней галопом, так что путы не были ему помехой. Только забор из колючей проволоки смог их остановить, но они продолжали испуганно оглядываться на лощину. Я так и не понял причины их паники. Возможно, испугал их какой;то запах, который я не мог уловить. Самым опасным зверем в здешних краях считалась дикая собака динго, но это не для верблюдов. Правда, в горах было полно ядовитых змей. Когда и вторая попытка заставить их пастись внизу не удалась, я вынужден был оставить верблюдов в покое на холме. Корма там никакого они не могли найти — трава давно была выбита копытами стада коров, пасшегося недалече. У Джона и его подруги жизни Джоан было всего десять голов скота, который держали больше для развлечения, чем для получения дохода. Пастбище они сдавали в аренду соседу, владевшему сотней разномастных коров.
Джоан поджарила к ужину котлеты с горошком, а картофельное пюре я приготовил сам, так как ненавижу, когда на зуб попадаются кусочки нерастолченной картошки. Я, наверное, несносный привереда и зануда, не зря родился под знаком Девы. Я предъявляю слишком много требований к людям, меня окружающим, поэтому;то никто меня и не окружает. Живу одиноким волком, поскольку не могу примкнуть ни к какой стае. Потому;то и устраивает меня бродячая жизнь, что общаюсь с людьми недолго и не успеваю в них разочароваться.
За ужином Джон и Джоан рассказали о себе. Он рано бросил школу и пошел работать на ферму, где и батрачил до тех пор, пока не подставил спину под груз так неудачно, что у него хрупнул поясничный позвонок. Вот уж пятнадцать лет, как Джон инвалид и получает пенсию 740 долларов в месяц. Джоан тоже получает 740 долларов пенсии по какой;то своей болезни. Живут они вместе, почитай, десять лет, но не сочетаются браком потому, что в этом случае их пенсию урежут. Так что живут скромно, а в качестве дома используют сарай, сделанный из рифленого железа. Я и представить себе не могу, каково им здесь в летние месяцы, когда крыша и стены накаляются.
Ферму купили они, скинувшись деньгами с родителями Джоан. Родителям достался дом на холме, но общались они редко. Особенно Джоан боялась матери Джона, с которой тот прожил большую часть жизни до тех пор, пока она с ним не встретилась. Ей с трудом удалось вырвать Джона из любящих рук матери, которая до нее не позволяла никакой женщине к нему приблизиться.
Я всего несколько дней назад имел возможность наблюдать таких маменькиных сынков в деревне Делвин. Джоан с ними не была знакома, но рассказала о тех двух доярах, которых я встретил в этот день по дороге. Звали их Колин и Франсис Тальбот, и жили они с матерью Лорэйн, которой было за 80.
Семья Тальботов жила в этой долине с прошлого века и давно породнилась с соседями, так что все были здесь родственниками. Лорэйн насмотрелась, какие могут родиться уроды от близкородственных браков, поэтому не хотела она женить сыновей на знакомых ей девушках. Она легко находила изъяны в любой из них и отвращала от них сыновей. Колин и Франсис были ее сокровищем, и она не хотела их никому отдавать. Поэтому она дала им возможность закончить только начальную школу и после этого никуда с фермы не отпускала.
Сыновья ее не пили и не курили, не посещали ни баров, ни танцулек. Мать отправляла их спать в семь вечера, а в пять часов будила их к завтраку и новому трудовому дню. Только труд этот был неблагодарным: держали они 60 дойных коров, но молочность их была очень низкой, и рождалось много уродов. Лорэйн не зря боялась женить сыновей на ближайших родственницах, но забыла воздерживаться от этого при разведении своих коров. Я уже упомянул, что братья не позволили мне пить их парное молоко, поскольку коровы болели маститом.
Джон и Джейн рассказывали мне эту историю не только с сожалением, но и со злорадством. Дело в том, что несмотря на семь лет пребывания в долине реки Ма;Ма, соседи не признавали их за своих, поскольку они не были рождены в этих краях.
Однако они слышали о фамилии Типер, которые содержали у себя на ферме около 40 верблюдов. Не составило труда найти их телефон в справочнике и позвонить на ферму. Трубку подняла жена хозяина. Звали ее великолепно — Глория. Она, оказывается, тоже обо мне слышала, видела по телевизору и рада была бы встретиться. В ближайшие дни она собиралась ехать в Брисбен, где по выходным устраивала в парке катания на верблюдах. Эти катания были главным источником дохода фермы. Мы условились, что я позвоню ей после выходных дней, и Глория сможет навестить меня. Я уже думал о том, куда пристроить верблюдов, если мне придется сворачивать экспедицию.
Джоан накормила меня яичницей с ветчиной, а Джон проводил до моста и придержал автомобильное движение, чтобы я беспрепятственно пересек речку. Дорога шла в ущелье горы Вайтстон (Белокаменной), прорезанном этой рекой Ма;Ма (испорченное аборигенское «Муи;Муи» — деревня, жилище). По воскресным дням автомобильное движение бывает не столь интенсивным, но после вчерашнего дня я был напуган и каждый раз, когда слышал шум мотора, привязывал верблюдов к дереву или столбу.
Вздохнул я облегченно, когда выбрался из ущелья в обширную долину, где раскинулись многочисленные фермы по выращиванию овощей и люцерны. Поля подходили к самой дороге, и я не преминул запустить голодных верблюдов на окраину такого поля. Я уже придумал и оправдание, если хозяин приедет качать права: обочина дороги принадлежит всем проезжающим.
Но дальше появился соблазн и для меня: поля созревших помидоров, огурцов и лука. Естественно, было бы неприлично класть их в мешок, но насыщался я впрок и никогда в жизни не ел столько томатов и огурцов. Да и верблюдам перепало, ведь множество овощей лежало на земле, и я посчитал, что вряд ли они предназначены для продажи. В общем, когда хочется, оправдание найдешь.
По случаю воскресного дня мэрия города Гатона была закрыта, но я вчера созвонился с мэром Берни Сатоном и получил от него разрешение на ночевку с верблюдами на городском стадионе. Я старался пробираться к стадиону боковыми улицами, но и на них были невероятная чистота и порядок. Жители любили свой город и украшали, чем могли. Спортивные площадки, поля для гольфа, скверы, парки были в прекрасном состоянии и полны посетителями. Люди не прятались по домам, сидя перед телевизионными ящиками, они были снаружи и общались между собой.
Удивительно, что стадион был пуст, только в загоне для лошадей несколько всадников тренировались в бросании лассо и выездке. Меня никто не встретил, и не было даже поблизости телефона, чтобы позвонить смотрителю территории (ground;кeeper он здесь называется). Я пишу этот термин и осознаю, что русский язык не имеет в словаре подходящих слов, чтобы адекватно описать австралийскую жизнь. Да и не было у нас никогда таких стадионов, ипподромов, родео и ковбоев, и не будет.
В поисках телефона я вышел на соседнюю улицу, где приметил группу людей, что;то оживленно обсуждавших. Только подойдя ближе, я увидел у них в руках библии, а дискутировали они о каком;то постулате Нового Завета о грехе. Насколько я понял, идея состояла в том, что грешник любой, кто не верит в божественную природу Иисуса ’риста. Участники дискуссии готовы были растерзать такого еретика, а я;то как раз и не верю в этот постулат. Но выдавать свою сущность я не решился, так как пришел к ним позвонить по телефону. Слава богу, что не спросили о вере, а то бы и ляпнул. Бесят меня такие знальщики, что такое хорошо, а что такое плохо. Ведь от таких и пошел страшный большевистский лозунг: «Кто не с нами — тот против нас!»
Позвонить мне разрешили. Была у них еще лишняя тыква и хотели подарить мне ее с библией в придачу. Отмотался, объяснив, что варить тыкву мне не на чем, а для библии нет места в поклаже.
через час приехал смотритель и позволил пасти верблюдов на игральном поле, что категорически воспрещалось начальством. Но трава вокруг стадиона была вытоптана, сена тоже негде было достать. Он только попросил это делать после наступления сумерек. По поводу верующих он презрительно плюнул и сказал, что на подчиненной ему территории им возбраняется вести любую агитацию. Так что вход им сюда воспрещен. Я вздохнул облегченно.
Уже в сумерках приехал со мной познакомиться Брайан Тэйлор с женой. Его книгу «Рогатулька» я прочел в доме Яны Ричардсон, которой он ее когда;то подарил. Эта была самая австралийская книга из всех, которые я когда;либо читал.
Брайан жил в соседнем городе Тувумба и был рад нашей встрече, хотя никогда не был верблюжатником. Всю жизнь он был ковбоем и принимал участие в создании Национальной туристской тропы от Куктауна в штате Квинсленд до Мельбурна в Виктории. Эта тропа тянется вдоль восточного побережья Австралии более чем на пять тысяч километров.
В своей книге Брайан вспоминает детство и людей буша, которые в примитивных условиях, используя такие простые приспособления, как рогатулька, строили жизнь на этой земле. В предисловии Брайан написал, что осваивали эту страну люди с молитвой на устах и с верой в успех. чтобы преуспеть, нужно было тяжко работать. Те же, у кого кишка была тонка, не выживали здесь.
У Брайана с кишками было в порядке, но подвели тазобедренные суставы. Ему поставили искусственные суставы и лишили возможности ездить верхом. Он пошутил, что, по крайней мере, из;за инвалидности у него больше времени остается, чтобы написать следующую книгу об Австралии.
Он подписал и подарил мне свою книгу, а я пообещал прислать свою, как только сподоблюсь написать и издать. Я пишу ее и цитирую послесловие его книги: «Написав эти истории, я пришел к выводу: ...мальчишки никогда не взрослеют, они просто становятся больше. И эта книга помогла мне это вспомнить».
Помогла и мне.
КОЛЛЕДЖ
Брайан рекомендовал посетить сельскохозяйственный колледж, который находился всего в пяти километрах от Гатона по дороге на Брисбен. Во время путешествия по США мне довелось побывать в квакерском колледже и хотелось сравнить его с местным.
Несколько километров по хайвэю Варего отбили у меня всякое желание продолжать путешествие с верблюдами в этом направлении. При таком интенсивном движении я со стопроцентной вероятностью угроблю и себя, и верблюдов. Эта дорога может привести меня не в Брисбен, а в гроб. (Не утешила меня информация, почерпнутая в словаре имен: английское название Брисбен переводилось как «сломанная кость».)
От главного шоссе отходила боковая дорога, ведущая к этому колледжу, и я по ней последовал. Мне не хотелось падать им как снег на голову (тем более что снег здесь никогда не выпадал), поэтому я решил позвонить с фермы, попавшейся на пути. Когда мои верблюды завернули к воротам и оказались на лужайке перед домом, из него вышел здоровенный мужик в шортах и шляпе, но босиком. Наверное, он спал, и разбудил его лай собаки. Во всяком случае, он протирал удивленные глаза, увидев верблюдов у себя во дворе.
Я объяснил цель визита, и Нил Кумнер позволил позвонить от него в администрацию колледжа. Когда я разговаривал с секретаршей, объясняя, кто я и что хочу, похоже, она мне не поверила, посчитав это розыгрышем. Однако объяснила, в каком здании находится администрация, и просила сообщить, когда уже буду на месте.
Тем временем мой хозяин приготовил кофе с бутербродами и рассказал немного о своей ферме. По австралийским масштабам она была миниатюрная — всего 25 гектаров, но Нил мог снимать в год два;три урожая. Ну, а земли в этой долине черноземные, самые лучшие в Австралии. Наверное, именно поэтому здесь и был основан первый в Квинсленде колледж по обучению детей фермеров.
Я поблагодарил за хлеб;соль и отправился к стоявшему на холме комплексу зданий колледжа. На площади около административного корпуса была воздвигнута бронзовая скульптура быка в натуральную величину. Как только мои ребятки ее увидели, так и прыснули в сторону. На сей раз я ожидал подобную реакцию, вспоминая их реакцию на скульптуры бандиту Тандерболту и тиранозавру. Мне удалось развернуть бег и направить в густой кустарник, возле которого я их и привязал.
Секретарша позвонила декану колледжа и вскоре провела меня в его кабинет. Встретил меня мужчина чуть старше меня с профессорской благородной сединой, но демократического облика, в джинсах и рубашке апаш. Джон Терно был профессором физиологии, а преподавал он гигиену питания. Я тоже когда;то получил диплом физиолога, так что мы оказались коллегами.
Джон вышел на улицу, чтобы познакомиться с верблюдами, после чего препоручил помощнику устроить нас. Верблюдов отправили в самый дальний угол студенческого городка, подальше от конюшен, чтобы не пугать лошадей. Там находился откормочный комплекс для скота с загонами, где росло достаточно травы, чтобы хватило им на три дня, которые я собирался провести в колледже.
Здесь студентов обучали также гостиничному обслуживанию, и для этой цели был построен отель. Меня поселили в номере для почетных гостей, а профессор Терно вручил пропуск в студенческую столовую. Я не преминул ее навестить и оказался в том самом коммунистическом будущем, которое обещал народу безудержный оптимист Никита ’рущев. В 1960 году он пообещал, что через 20 лет советский народ будет жить при коммунизме, в обществе, при котором должен был осуществиться лозунг: от каждого — по способности, каждому — по потребности.
Мне уже был знаком по посещению колледжа в США «шведский» стол, при котором студенты брали на поднос все, что им нравилось из примерно 50 вариантов блюд: супов, салатов, десертов и напитков. Желающие могли взять еду с собой в комнату. ’одил я там кругами, чесал репу и вспоминал нашу нищенскую «восьмую» столовку, кормившую не заштатный колледж, а элитный Ленинградский университет им. А. А. Жданова. Я уже много лет как закончил тот университет, но продолжаю ностальгически заходить в «восьмерку», и с каждым годом там кормят все хуже и хуже. А здесь из жратвы было все, о чем я тогда мог только мечтать, да еще и в неограниченных количествах.
В обширной библиотеке я нашел новейшие журналы со всего мира, и не только по сельскому хозяйству. Можно было также пользоваться и компьютером. В отдельном зале компьютеры были подключены к Интернету, и я смог проверить свою почту и отправить письмо в США.
Я не брал продуктов к себе в гостиничный номер, поскольку горничная заполнила холодильник бутербродами на случай, если мне захочется перекусить в середине ночи. Была в моем распоряжении и кофеварка с запасом кофе на несколько дней, так что попал я в коммунизм, ребята.
Профессор Терно поручил доктору ’охенхаусу познакомить меня с учебным процессом в колледже. Меня он попросил прочесть студентам лекцию о роли верблюдов в освоении континента. Марк ’охенхаус был ветеринаром и специализировался по физиологии лошадей в стрессовых ситуациях, таких как гонки или тренировка на ринге. В конюшне было около 100 лошадей, но покататься мне на них не удалось, поскольку у меня не было страховки и соответствующего снаряжения. Здесь тренеры использовали метод не кнута и пряника, а только пряника, и действительно виртуозно управляли своими питомцами. Мне надо было бы у них поучиться методике, но мои верблюды были уже испорчены неправильным воспитанием.
К ним вполне подходила поговорка: горбатого могила исправит.
В кабинете Марка ’охенхауса мы попили кофе и поговорили о проблемах колледжа. Когда;то он был независимым учебным заведением и славился качеством выпускаемых из его стен специалистов. Однако позже его включили как один из факультетов в систему Университета Квинсленда.
И тогда колледж начал терять свое лицо. Уменьшилось финансирование, приходят в ветхость здание и оборудование, а руководство не может найти выхода из этой ситуации. Но хуже всего то, что идет грызня между преподавателями и научными сотрудниками за лучшее место и зарплату. Сплетни и интриги опутали отношения между людьми, и за внешне благополучной оболочкой престижного заведения скрывается ад людской злобы и зависти.
Я очень даже понимал Марка, поскольку сам когда;то работал в научно;исследовательских институтах и на своей шкуре познал крысиную возню докторов и кандидатов наук, называемую научной деятельностью. Я и уехал;то из России из;за того, что не хотел участвовать в этих крысиных гонках.
Из офиса колледжа я позвонил на верблюжью ферму Глории Типер, которая обещала приехать для встречи со мной. А пока я отправился читать лекцию студентам ветеринарного отделения. Темой я выбрал роль животных (верблюдов, лошадей, быков, ослов) в мировом сельском хозяйстве. Они до сих пор являются основной тягловой силой в производстве продуктов питания для большинства жителей планеты. Сейчас в США на фермах по выращиванию органически чистых фруктов и овощей трактора и комбайны заменяют лошадьми. Фермеры секты амишей до сих пор используют только лошадиную тягу, и произведенные ими продукты вполне конкурентоспособны на американском рынке.
В аудитории было человек пятьдесят, и слушали внимательно, однако вопросов не задавали. А ведь тема была в достаточной степени занятной, хотя и не очень насущной для Австралии. Учились здесь дети преуспевающих фермеров, заботы которых были далеки от проблем тягловых животных. К тому же приближались экзамены.
Глория Типер приехала ко мне в гостиницу в сопровождении двух женщин, живущих у нее на ферме. Одна была женой ее сына, другая же пыталась выбраться из многолетней зависимости от алкоголя и наркотиков. Глория и ее муж Джо приглашали к себе на ферму таких молодых женщин, предоставляя им жилье и питание в обмен на возможность работать на земле. На ферме никто не курил и не употреблял алкоголя, и каждый был волен ее покинуть, если что;то не нравилось.
Глория отнюдь не была религиозной и помогала людям от чистого сердца. Она считала, что все государственные программы помощи бедным бесполезны оттого, что людям не дают возможности вернуться к земле, откуда только и могут они черпать силу.
Мы съездили к загону, где паслись Зина и Ваня, и Глория пришла от них в восторг. Она удивилась, как мне удалось приехать с ними сюда из Сиднея и сохранить их в прекрасной форме. Зина и Ваня действительно были настоящими чемпионами и могли послужить рекламой в ее туристическом бизнесе. На ее ферме было более 50 верблюдов, но она готова была купить моих за ту цену, которую я заплатил их владельцам в Пиктоне — 1000 долларов за каждого. Она обругала Кевина ’энли, продавшего мне седла по 800 долларов. Красная цена им была всего 300 долларов, и она готова была их заплатить, если я соберусь продавать верблюдов. Мы договорились, что я позвоню ей в том случае, если решу прервать экспедицию и продать моих любимцев.
Я определенно отказался ехать на Брисбен через Ипсвич и решил обойти его с запада, двигаясь по направлению к городу Эск. Я бы и еще пожил при коммунизме, на территории колледжа, но пора и честь знать.
Дорога на Эск была проселочной. Автомобили по ней ездили редко, но это не помешало верблюдам запаниковать на мосту через речку Буараба. Мне пришлось их посадить прямо посреди моста и задержать движение транспорта минут на десять. Правда, люди здесь были неторопливые и, выйдя из машин, принялись давать советы, как успокоить верблюдов. А я;то знал, что Ваня решил ссадить меня с себя, вот и изобразил панику в самом неподходящем месте. У меня не было другого выхода, как идти дальше пешком.
Вскоре после мостового инцидента приехала делать репортаж команда девятого канала телевидения из Брисбена во главе с симпатичным Роаном Веном. Они решили заснять меня в общении с местными жителями. Я должен был заехать во двор дома и приветствовать хозяев, после чего подняться на крыльцо и попросить у хозяев рюмку водки и закуску. Мне;то хотелось кружку кофе и бутерброд, но по сценарию я просил водку несколько раз, поскольку снимались дубли. Водки;то все равно не дали, поскольку хозяева не держали ее в доме.
Съемки длились два часа, и я поздно спохватился, что пора искать прибежище на ночь. На перекрестке я привязал верблюдов к дереву и отправился через дорогу в сад, откуда доносился шум движка трактора. Только подойдя вплотную к деревьям, я уразумел, что за плоды на них висели — да это же авокадо, фрукт, который до приезда в Америку я не пробовал. Я до сих пор не привык к этой экзотике, но решил здесь взять на зубок. Взять;то взял, а потом долго не мог отплеваться — вкус недозрелого авокадо горче даже, чем вкус недозрелого грецкого ореха.
’озяин сада обкашивал траву между деревьев и неохотно остановил трактор, когда я ему помахал. Выслушав мою просьбу о пастбище для верблюдов, он снял шляпу, вытер пот рукавом рубашки, опять нахлобучил шляпу и сказал: «Тебя вижу впервые, кто ты такой — не знаю. Я не знаю, что твои верблюды могут натворить в саду, поскольку и верблюдов я твоих не знаю. Ищи ночевки в другом месте».
Не ожидал я такого ошарашивающего ответа. Ничего подобного не случалось со мной за все путешествие по этой стране. И сделалось мне почти физически больно за этого человека. Был он горек, как недозрелые плоды его авокадо. Ну что в ответ я мог сказать, да ничего, лишь стандартное: «’эв а гуд тайм» (всего доброго).
Проселочная дорога привела меня на хутор, где за ветхим забором
стоял накренившийся двухэтажный дом. На лай собаки вышел ветхий старик и принялся рассматривать меня подслеповатыми глазами. Наверно, и слышал он плохо, так как после долгих моих объяснений сказал, что должен позвонить сыну, жившему в соседнем доме. Да тот и сам пришел, услышав лай собаки и увидев моих несравненных красавцев. Звали его Питер Долан и жил он в недавно построенном доме с женой Деборой и детьми, Алексом и Еленой.
Питер с братом Полом унаследовали от отца ферму с двумя тыся;
чами акров. В Австралии лет десять назад приняли метрическую систему, но до сих пор в определении площади земельных участков пользуются английской системой. Если учесть, что в гектаре примерно 2,5 акра, то две
тысячи акров равны 800 гектарам. Земли в здешних местах скудные,
годятся только для пастбищ, а еще для выращивания земляного ореха,
арахиса. Это довольно трудоемкий процесс, требующий специальных
механизмов. Братья закупили их, а теперь обслуживают как свою ферму,
так и соседские. Я попробовал их арахис, и он ничем не отличался от американского. Я вспомнил, что бывший президент США Джимми Картер сделался миллионером на выращивании арахиса. Подобного успеха пожелал я и Питеру.
Они устроили мне роскошный ужин с бифштексом и тыквенным пюре, к которому я уже стал привыкать. В России оно было сладким блюдом, да еще и с молоком, а здесь его на гарнир подают.
Мне нужно было распланировать следующий день, и решил я позвонить на ферму Дианы Зиски, о верблюдах которой слышал еще от писателя Брайана Тэйлора. Ферма ее была где;то в этих краях, и мне хотелось на ней побывать. Диана с энтузиазмом восприняла мой телефонный звонок и обещала встретить меня на следующий день по дороге в Эск.
На ночь Питер отвел меня в свой старый дом, в котором жил до постройки нового. Там было все, что нужно для комфортабельной жизни в деревне: две спальни с гостиной и кухней, холодная и горячая вода, душ, ванная, газовая плита, холодильник, телевизор. О таком доме наш мужик только мечтать может, а вот этот фермер посчитал его недостаточным. С жиру они бесятся, подумал я, засыпая.
ДИАНА
Диана встретила меня на берегу реки, где запарковала свой пикап. С первого же взгляда было понятно, что это — личность. Ей было за полтинник и, естественно, прожитые годы отложили о себе память на лице, когда;то, наверное, весьма обаятельном. У нее были искрящиеся глаза и волевой подбородок женщины;воительницы. Широкополая шляпа, красная косынка на шее, джинсы и ковбойские сапоги со шпорами довершали образ этой амазонки. Разговаривала она уверенно и, вероятно, не терпела возражений. Да я и не возражал, когда Диана предложила погостить у нее на ферме в поселке Куминья. Правда, пришлось отложить посещение города Эск, да он никуда не уйдет. Она рассказала,
как добраться до фермы, и уехала готовиться к очередной экспедиции
в пустыню.
Дорога шла вдоль подножия горы, то круто вниз, то круто вверх. И то, и другое верблюдам чрезвычайно не нравилось, и приходилось долго их уговаривать. В конце концов они трогались с места, вспоминая, что в дороге им пищи не будет, и накормлю я их только по приходе на стоянку.
В поселке Куминья завсегдатаи бара показали, где свернуть на дорогу, названную в честь хозяина фермы, к которой она вела: Зиске. Вдоль дороги строились дома, возводились дамбы, выкорчевывался лес — деревня превращалась в пригород. через пять километров показались ворота фермы, над которыми был укреплен щит с ее названием «Балара ’омстед», а на постаменте высилась фигурка сидящего верблюда. Согласно местной легенде, Балара — это место в конце радуги, где путник может найти счастье.
Дорога шла у самого забора из колючей проволоки, за которым паслись многочисленные верблюды, встрепенувшиеся при нашем появлении и последовавшие за нами вдоль забора. Мои ребятишки также обрадовались новой компании и радостно орали, шуму было много.
На вершине холма стоял обширный дом с пристройками и открытым павильоном. Коновязи были ниже, рядом кострища с жаровнями. На шум вышла Диана и ее муж Сендрик. Был он за семьдесят, небольшого роста, сухощавый и хромой. У меня за время путешествия создалось впечатление, что все настоящие ковбои хромые либо имеют другие проблемы с ногами. Уж ноги;то они при такой работе ломают неоднократно. А еще их профессиональная болезнь геморрой.
Видно было, что он настоящий хозяин фермы, но он позволял жене покомандовать. Седрик указал, куда пустить пастись верблюдов, и где место для палатки. В дневное время я мог заниматься на обширной веранде, где стояли четыре обеденных стола с лавками. И столы, и лавки были сколочены из широких и толстых плах красного дерева. Веранда служила столовой, когда ферму посещали туристские группы или устраивались свадьбы. Рядом была кухня с тремя плитами, холодильниками и морозильниками. Здесь могли принять и накормить более ста человек.
Несколько в стороне от кухни были устроены душевые, туалеты, прачечная, гараж, а за ними в отдалении дом, где жили Диана с Седриком. Туда посторонним вход был заказан. На стенах, тумбочках, столах и подоконниках были картины, эстампы, статуэтки верблюдов, а на книжных полках книги о верблюдах. На почетных местах висели две картины маслом, на которых была изображена хозяйка дома. На одной она в английской парадной одежде верхом на арабской лошади. На другой же художник написал Диану верхом на верблюде. Конечно же, местные художники не принадлежали школе английского портретиста Рейнольдса, но Диану можно было узнать. По сути говоря, этот дом был верблюжьим храмом. Я посчитал, что с верандами площадь его около 400 квадратных метров.
Увлечение Дианы верблюдами началось в 1984 году, когда она отправилась в двухнедельное путешествие на них. «Крестным» отцом, посвятившим ее в мир верблюдов, был знаменитый тренер Ноел Фалертон. С тех пор она неоднократно завоевывала призы на верблюжьих гонках и с помощью Седрика создала ферму, где обитало больше полсотни верблюдов. Каждую зиму она устраивала сафари, двухнедельное путешествие с вьючными и верховыми верблюдами по пустыне западной части Квинсленда. Вот и сейчас она была занята приготовлениями к сафари, в котором должны были участвовать шесть человек: бизнесмен из Сиднея, двое врачей из Южной Африки, две медсестры из городишка Рома на границе с Новым Южным Уэлсом и сама Диана. Мне хотелось бы к ним присоединиться со своими верблюдами, но день пребывания в сафари стоил 100 долларов, сумма для меня неподъемная.
Перед отправлением в дорогу Диана решила сделать инспекцию всех наличных верблюдов, а также прогнать у них глистов. Половина верблюдов паслась возле дома, другая же была на пастбище возле озера Вивенхо, обеспечивавшего питьевой водой Брисбен. Мы отправились туда на джипе, прихватив химикат от глистов, который должен был быть добавлен в пищу верблюдов. Верблюды паслись на берегу озера, что меня удивило, так как в окрестностях Нью;Йорка, например, питьевые резервуары огорожены, и там нельзя ни рыбачить, ни купаться.
Когда мы проезжали опушку леса, Седрик заметил верблюда, отставшего от стада. Вел он себя странно и жалобно ревел. Подъехав ближе, мы увидели, что задние ноги верблюда запутались в клубке колючей проволоки, и он уже, наверное, не один день ждал спасения. Седрик достал кусачки, и вскоре несчастный галопировал к озеру на водопой.
Только здесь, в поле, я обратил внимание на то, что Диана ходит босиком, и вспомнил, что и возле дома я никогда не видел ее обутой. Диана подтвердила мое наблюдение — да, она уже 15 лет не пользуется обувью
во время работы на ферме. Обувается она, только отправляясь в город
за покупками или на званые вечера. Диана считает, что здоровье свое сохранила только благодаря ходьбе босиком, разряжая в землю статиче;
ское электричество.
Верблюдов загнали в вольер и каждого накормили зерном с добавкой глистогонного препарата. часть верблюдов отпустили на пастбище, а десять повели через буш к ферме. Уже стемнело, и только полная луна освещала дорогу к дому. Правда, дороги;то не было. Диана шла по целине босиком, не боясь терновников, кустов ежевики, колючей проволоки, острых камней и прочей колкости. Эта маленькая женщина создана быть лидером. Она как бы вышла из эпохи матриархата. И сейчас мы, два мужика, следовали за ней и верили, что она;то и выведет нас на правильную дорогу. ’орошо, когда кто;то берет на себя ответственность. Иногда.
Следующий день был посвящен ремонту и подгонке седел, сбруи и вьючных сум. Глядя на эти седла старинной кожи и переметные сумы, я удивлялся себе — как же тебе, Анатолий, удалось пройти более тысячи километров без всей этой роскоши. Да если бы у меня было такое оборудование, я бы давно уж и две тысячи километров прошел.
Ремонтом седел и переметных сум занимался Седрик, а я устроился рядом, чтобы поучиться рукодельному уму;разуму, да за жизнь поговорить. Предки Седрика прибыли в эту страну из Баварии и всегда были фермерами. У него много родственников в этих краях и центральной части Квинсленда, а под пастбище он использует земли в районе города Рома. Он точно не знает, сколько голов скота там пасется, вероятно, около тысячи. Ухода за ним особого не требуется — раз в год ездит он таврить скот, а другой раз — собрать его для сдачи на мясокомбинат. Седрик отказался от практики горячего таврения, так как при этом след тавра портит кожу. Как и многие фермеры, использует он для мечения скота жидкий гелий: животное не испытывает боли, а тавро проявляется на обесцвеченной шерсти, не портя кожу.
Седрик не только архитектор, но и строитель этого огромного дома, стены которого он сложил из валунов, а опоры и балки сделал из деревьев, им же и поваленных. Понемногу он сдает, особенно ноги ему отказывают, но на лошади ему хорошо и привычно.
К ужину приехал их сын Грег с женой и сыновьями, и Седрик испек к их приезду торт и вишневый сироп сделал на скорую руку. К внукам десяти и семи лет относится он как к взрослым, и они обожают его больше родителей. После завершения сафари Диана отправится в такую же двухнедельную экспедицию с детьми и внуками.
Она съездила в магазин и со смехом рассказала, как смела с полок все продукты, что там были, и навела панику на персонал, которому срочно пришлось звонить на склад насчет доставки добавочных продуктов. А закупила она продуктов на 1200 долларов: крупу, муку, сахар, кофе, сушеные фрукты, сладости и даже несколько бутылок вина к дням рождения. Мясных и рыбных консервов она не запасала, считая, что в пустыне слишком жарко их хранить и есть. Нет в пустыне и травы для верблюдов, поэтому закупила она грузовик прессованного сена.
Глядя на эти приготовления, я осознал, что моя первоначальная идея проехать страну по периметру нереальна. У меня нет ни ресурсов, ни опыта, ни напарника, чтобы успешно пройти маршрут. Я, конечно же, могу рискнуть, но с каждым днем все больше немеют ладони. Вероятно, нарушена циркуляция крови или барахлит блуждающий нерв, ответственный за иннервацию конечностей. К сожалению, это серьезно.
Надо экспедицию завершать, раз не удалось отправиться с Дианой в пустыню. Да и не пошел бы я с ней — не терплю амазонок. Кто;то из нас там бы и остался.
ЭСК
Утром приехали арендованные трейлеры, чтобы погрузить верблюдов, сено, продукты и отвезти участников сафари на базу, откуда должна была начаться экспедиция. Я мог бы быть среди них, если бы имел 1400 долларов. Но, честно признаться, если бы даже я деньги имел, мне трудно было бы оказаться в подчинении у Дианы. Уж я настолько привык быть собственным боссом, что взвинтился бы от ее руководящих указаний. Тем более что на ее стороне был опыт работы с верблюдами, а у меня только желание пройти тропу и гордыня неуемная.
Я загрузил верблюдов и отправился раньше участников сафари, чтобы Седрик мог закрыть все многочисленные ворота фермы, на которой никто не оставался. Он тоже ехал с ними до поселка Рома, где должен был две недели собирать скот для отправки на мясокомбинат.
Я неспешно следовал вдоль пустынного шоссе, останавливаясь на перекуры или беседуя с проезжими. Километрах в пяти не доезжая Эска заметил я дом, окруженный клумбами с цветами. Цветы были также на веранде и висели в горшках под карнизом дома. Будучи в некотором смысле совком, я удивился, что хозяева вместо грядок с помидорами, огурцами и прочей овощно;фруктовой съедобностью переводят землю и свой труд на несъедобную цветочность. Привязав верблюдов у ворот, я поднялся к дому, чтобы познакомиться с цветоводами. Волтер и Клэр пили на веранде кофе и мне налили. Меня несколько удивило, что муж и жена были дома в рабочее время. Волтер посетовал, что в этих краях работу найти трудно, и он счастлив, что работает в больнице уборщиком, хотя и всего три дня в неделю. Клэр не работает и получает всего 550 долларов пособия по безработице.
Я подивился и порадовался за них. И репу почесал — как же так получается, оба живут на пособие, а дом почти новый, в цветах утопает, да и земли вокруг с гектар. Ну, правда, ясно было, что не курят и не пьют супруги. А как же, черт возьми, время они проводят? Да цветы разводят, а не овощи. Дурак ты, Анатолий. Вот завел бы себе дом и тоже цветы разводил, а не по континентам шастал.
Волтер обещал навестить меня, когда устроюсь на ночь, и я неспешно поехал к Эску, думу думая. Нужно сегодня решать, двигаюсь ли я дальше вдоль побережья Австралии, либо здесь и прекращаю экспедицию. чем дальше я отъеду от этих мест, тем сложнее будет мне продать верблюдов.
У меня были некоторые сложности с навьючиванием — пальцы не чувствовали веревок и узлов. А дальше будет хуже. Надо звонить Глории Типер и просить, чтобы она приехала завтра с деньгами и забрала верблюдов к себе на ферму. Лучшего варианта мне не найти.
В Эске я зашел в муниципалитет, где мне разрешили ночевать на территории спортивного клуба и стадиона. Вокруг ипподромной дорожки было полно зеленой травы. Главное, о чем меня попросили — не пускать верблюдов на ипподром, так как при виде верблюдов лошади могут понести, покалечив себя и ездоков. Я обещал.
На территории ипподрома встретил меня смотритель, высокий, худой мужик, выглядевший изрядно потрепанным жизнью. Звали его Кол Брайан. Он явно мучился похмельем. Оттого и был со мной вначале агрессивным и не хотел открывать дверь в контору, где я мог бы переспать. Сам он жил в перевозном домике со всеми удобствами. Вот только плохо ему было, что пиво кончилось, но я пообещал эту проблему взять под контроль.
Постепенно мы притерлись, и Кол даже поставил чайник, чтобы заварить кофе. Как всегда в общении с незнакомцами, я вначале рассказал о себе и попросил Кола расписаться в моем путевом журнале. Потом попросил рассказать о его жизненных свершениях. История его была немудреная и грустная. Родился он на севере штата и рано пошел работать, не закончив школы. Он знал и любил лошадей и лет 15 назад устроился тренером на ипподром. Трагедия с ним случилась тогда, когда он по неразумению сделал ставку на «темную» лошадку и выиграл приличную сумму денег. Все!
Он сглотнул наживку дурной удачи. С тех пор он сделался игроком.
Будучи тренером, он считал, что хорошо знает лошадей и хитросплетения ипподромной жизни. И он действительно иногда выигрывал, не теряя головы. Погиб Кол тогда, когда выиграл 60000, да, 60 тысяч долларов.
Он держался год, и тогда даже жена с сыном к нему вернулись. Успели они на эти деньги слетать на Гавайи. Когда стали деньги подходить к концу, поставил Кол на кон последние пять тысяч. Считал, что вариант был стопроцентно выигрышный, и — пролетел...
Кол надеется поквитаться с фортуной, но трагедия в том, что игра стала целью и смыслом его жизни. Эта страсть посильнее даже наркотиков. Не зря еще Пушкин говаривал, что страсть к игре — самая сильная из страстей. Сильнее даже страсти сексуальной. Потому;то нет у Кола никакой половой жизни. Про таких говорят: «Не любовь его сгубила, а к одиннадцати туз».
С горящими глазами рассказал Кол, что наибольший выигрыш может быть, если поставить сразу на четырех лошадей и назвать, в какой последовательности придут они к финишу. Мне казалось, что разговариваю я с безумцем. Таковым он и был.
Американцы не отстают от австралийцев в приверженности к азартным играм. Там в 1997 году Институт общественных отношений провел обследование и нашел, что 4,4 миллиона американцев привержены азартным играм. Из них 30%, или 1,3 миллиона жителей, являются патологическими игроками, подобными Колу. Так что те из нас, кто еще не поддался этому, могут считать себя счастливцами. Каждый раз, когда мне плохо, я себя утешаю: да не пыхти ты, Анатолий, ты не горбатый, не импотент и не извращенец.
А представляешь, каково было бы, если бы обуяла тебя страсть к обладанию малолетними, мужчинами, либо родился бы ты некрофилом и получал бы наслаждение сексуальное только от сношений с трупами. А каково вампирам — им ведь постоянно приходится жертву искать, чтобы кровь из нее высосать и наслаждение получить от этого сексуальное?!
Слава богу, отвлек меня от горьких проблем Кола новый гость, и звали его Пол. Оказался он верблюжатником и прекрасно знал Глорию и Джо Типеров. Он неоднократно бывал у них на ферме, умел объезжать верблюдов и сам собирался организовать экспедицию вокруг Австралии на верблюдах, запряженных в телегу. Пол хотел сделать путешествие образом жизни, а на жизнь зарабатывать, катая туристов и детей на верблюдах. Пока он работал пекарем в Эске, но вскоре надеялся стать ковбоем и путешественником. У него еще не было своих верблюдов, он надеялся их откупить у Типеров. Я тут же вспомнил о встретившемся по дороге шофере Крисе, который грозился перестрелять своих 12 верблюдов, если не найдется покупатель.
Я дал Полу эту наколку в надежде, что когда я вернусь в Австралию для продолжения экспедиции, он поможет мне найти подходящих верблюдов.
Я позвонил Глории и сообщил о том, что я прекращаю экспедицию, и она может приехать и забрать верблюдов. Это был отчаянный шаг, я знал, что возврата нет. После звонка я сходил в магазин и купил бутылку портвейна, чтобы отметить конец экспедиции. По дороге к ипподрому остановил меня Волтер, тот самый владелец дома с цветами, у которого я пил кофе утром. Жена прислала с ним приготовленный для меня ужин и фрукты. Знатно;то как вечер отмечается. И все равно тоска смертная от сознания того, что не смог я сейчас пройти маршрут.
Глория прибыла раненько, часов в восемь, и привезла целый мешок денег в мелких купюрах, тех, которыми ей платили за катание на верблюдах. Выложила она мне 2600 долларов за двух верблюдов с седлами. То есть верблюдов я продал за ту же цену, что и купил. На седлах я потерял тысячу долларов. Ну что ж — обошелся малой финансовой кровью.
Я подвел Ваню с Зиной к рампе грузовика и обнял на прощание: уж извините, ребятки, если что;то не так было. А если и ярился на вас, то не по злобе, а по глупости. Спасибо за службу. Авось, еще увидимся.
Забирал я с собой только личные вещи, все же экспедиционное оборудование, включая палатку и спальник, я подарил Полу. Себе на память только путы оставил. Погрузив вещи в кузов, я попрощался с вышедшим из своего домика Колом. Ну что я ему мог пожелать, зная, что он смертельно болен игрой? Пожелал здоровья.
Глория доставила меня в Гатон, откуда шел автобус в Брисбен. Я позвонил из мэрии в городскую ночлежку общества Святого Винсента, и секретарша пригласила меня туда прийти самолично и зарегистрироваться на постой. Я даже порадовался за себя — навострился;то как приспосабливаться к бездомной жизни.
Автобус вез меня по хайвэю Варего, тому самому, который я хотел пройти с верблюдами. Ох, не прошел бы! ’айвэй связывал Брисбен с западным Квинслендом, и по нему осуществлялась доставка в город продуктов.
В обратном направлении везли то, что было необходимо городкам, поселкам и фермам глубинки штата. Над шоссе коромыслом стоял дым выхлопных газов и неумолчный рокот двигателей. Места верблюдам здесь не было.
Я ехал в комфортабельном автобусе, развалясь в удобном кресле, сверху меня обдувал прохладный воздух кондиционера. В короткий срок из дикой, неуютной, опасной для жизни британской колонии австралийцы создали цивилизованную страну. Несомненно, помогал им в этом пример США, которые на столетие раньше завоевали независимость от Британии.
Мы сделали остановку в городе Ипсвич, где жил актер из фильма Крокодил Данди, который приглашал меня в гости. Но я был бы ему интересен с верблюдами, а без верблюдов я был как все, частичкой толпы, никем.
Автобус прибыл на центральную станцию, связывавшую автобусные и железнодорожные маршруты. Оставив тяжелую сумку в камере хранения, я с рюкзаком отправился через мост на южный берег реки Брисбен, где была ночлежка. Удивительное дело, там меня ждали и готовы были предоставить место в зале на втором этаже. Зал был разделен перегородками на загоны, где стояло по две кровати. Постояльцы не имели права там находиться с восьми утра до пяти вечера. Запускали их в здание ровно в 5 часов и направляли на кормежку, за которой следовало мытье в душе. Клиентам после этого выдавали пижамы, а личные вещи с ручной кладью оставались до утра в кладовой. Таким образом, с пяти часов люди становились узниками этого заведения, кормившего их и дававшего им ночлег. По сути говоря, это была добровольная тюрьма.
Для меня сделали исключение и после ужина позволили прогуляться по городу с условием, что вернусь до девяти вечера. Южный берег реки Брисбен соединялся с северным мостом имени королевы Виктории. Вдоль южного побережья проходила эспланада с дорожками для бегунов и пешеходов, а также детским парком, ресторанами и музеями. Вдоль северной набережной шли дорожные магистрали с неослабным гулом мощных грузовиков и треском мотоциклов.
Центр города перестраивался, причем ускоренными темпами. Строители работали днем и ночью, спеша закончить реконструкцию города к началу Олимпийских игр 2000 года. Вероятно, какие;то олимпийские соревнования должны были проходить не в Сиднее, а здесь, в Брисбене.
До Брисбена также докатилась лихорадка азартных игр, но не в таком безобразном масштабе, как в Мельбурне. Казино здесь было устроено в здании классического стиля и называлось оно «Конкорд», что переводится на русский как согласие. В казино посетители заключили соглашение с хозяевами, что они согласны быть обманутыми и не собираются наказывать за это обманщиков.
Я обратил внимание, что большинство игроков еще и курильщики, правда, существует отдельный маленький зал для некурящих. Играют люди среднего или ниже среднего достатка, надеясь поправить дела подвалившей прухой. Китайцы и японцы составляют непропорционально большую часть толпы. Естественно, ставок я не делал, поскольку не верил в дурное счастье.
Центр города Брисбена — это огромный торговый комплекс австралийских и шикарных иностранных магазинов. Я знаю их названия на слух, но никогда не захожу туда. Для меня «Армани», «Версаче», «Гучи», «Калвин Клейн» всего лишь пустые звуки. Но здесь привлек меня бутик под названием «Верблюд» (сamel) и товары, там продаваемые. Ничего оригинального в рубашках, брюках, трусах, галстуках и других одеждах не было, кроме фигурки верблюда, вышитой на видном месте. Ее присутствие, так называемая торговая марка, повышало стоимость одежды на 20 процентов. Среди толпы покупателей я был единственным имеющим отношение к верблюдам, но ничего не мог там купить. Как тот сапожник, который без сапог.
Сделав несколько кругов через это покупательско;продавательское столпотворение, я вдруг что;то дюже заволновался, и даже дышать стал с трудом. Это чувство мне знакомо, оно приходит, когда заблудился, потерял направление и не ориентируешься, где север, а где юг. Тебя охватывает паника, ты начинаешь суетиться, и даже компас не помогает. В этом огромном помещении с множеством указателей, лифтов, эскалаторов и перехо;дов, с сотнями и тысячами людей вокруг, я потерялся и растерялся. Мне хотелось вырваться на воздух, на простор, но я не знал, куда бежать и где выход. Пришлось обращаться за помощью к охраннику, бездельно зревшему течение толп.
Только выбравшись на крыльцо магазина, почувствовал я облегчение и даже желание общаться с ближними. Далеко ходить не надо — на ступеньках сидела парочка и сосала из картонной упаковки самое дешевое в Австралии вино, типа рислинга. Я, естественно, к ним присоединился, достав свою бутылку портвейна. Были они музыканты и только что закончили выступление в дешевом ресторане, где их накормили, а денег не дали. Винишко закупили на свои, кровные. Смуглый парень с гитарой назвал себя цыганским королем Марком, а она — барабанщицей Николой Феникс.
Марк в Англии зарабатывал на жизнь, будучи каменщиком. Проработав год и накопив денег, он регулярно отправлялся бродить по заграницам в надежде, что там он прославится как гитарист. Обрыдло ему быть каменщиком. Барабанщица Никола была новозеландкой, а на жизнь зарабатывала трудом официантки. Она тоже мечтала о славе. Я же только славой и был сыт.
Все уже спали, когда я вернулся в ночлежку и забрался под солдатское одеяло. Трудно заснуть, когда отвык от города и нет рядом одногорбых спутников, Зины и Вани.
Я проснулся раньше всех, чтобы не спеша принять душ и побриться. На завтрак можно было есть кукурузные хлопья с молоком, овсяную кашу, яичницу с ветчиной и запивать кофе. В количестве жратвы нас не ограничивали, и еду можно было брать с собой. В конторе ночлежки меня оформили в качестве почетного гостя, предоставив отдельную комнату и право приходить и уходить из ночлежки, когда заблагорассудится.
Моими новыми соседями на третьем этаже оказались работники этой ночлежки, которым за хорошее поведение и тяжкие труды удалось выбиться из бездомных в служащие, да еще с зарплатой. Мое появление на этаже они встретили очень даже неодобрительно. Как же так, только вчера я появился, а уже расхаживаю по заповедному для клиентов служебному помещению. Они подходили ко мне и сообщали, что мне не положено здесь находиться. По сути говоря, отстаивали они свое право быть привилегированными и отличаться от серой толпы алкоголиков, наркоманов и сумасшедших. Самое занятное, что отбившись от них и доказав законность своего пребывания на верху бомжовой социальной лестницы, я и сам был бы не прочь указать случайно забредшему ночлежнику, что не по ранжиру сюда он попал.
На этот раз в прогулке по городу я решил посетить мэрию города, но по дороге заглянул в контору фонда поддержки семей военнослужащих с красивым названием «Наследие». Привлекла меня эмблема фонда в форме факела, обрамленного лавровым венком. Мне захотелось иметь в коллекции шеврон с этой эмблемой. Управляющий конторой несколько удивился столь необычной просьбе, но послал секретаршу на поиски, а сам решил со мной побеседовать. чем дольше мы разговаривали, тем приветливее он становился. После того как секретарша принесла желаемый шеврон, управляющий спросил, не желал бы я выпить с ним чашку кофе и поговорить о возможном сотрудничестве. Ну отчего же нет, решил я: человек он приятный и, может, что;то дельное скажет.
Мы прошли в соседнее французское кафе, где Стюарт Робертсон заказал две чашки кофе;экспрессо. Начало разговора было прелюбопытным: «Анатолий, у вас, случаем, нет аллергии к деньгам?» челюсть у меня отвисла, но я этого не показал, а только пробормотал, что нет у меня ни аллергии, ни болезненной к ним привязанности. В общем, я не имею ничего против их. Стюарт удовлетворенно хмыкнул и продолжал: «А не хотели бы вы путешествовать по странам, жить в дорогих отелях и плавать на яхтах?»
Засвербела у меня черепушка, зачесалась, и думаю: «Кубыть — не быть, ядрена штукатурка. Он что, наркоту предлагает мне развозить по миру?»
Но не высказываюсь. А он уловил момент сомнений и продолжает: «Не беспокойтесь, бизнес вполне лояльный и с наркотиками не связанный».
Это предложение мне очень даже понравилось, и голова закружилась от воображаемого праздника будущей жизни. Неужто наконец;то пруха пришла, нищета кончается, жизнь начинается?! Знать, не зря приехал я в этот город, судьба меня принесла в распахнутые объятия удачи!
Я внимательно слушал, а Стюарт продолжал: «Наша компания имеет отделения в 37 странах мира, но еще не открыла представительство в России. Мне кажется, вы заслуживающий доверия человек, и мы хотели бы с вами в дальнейшем сотрудничать».
Музыкой звенели во мне его слова, голова кружилась. Да, да, да! Я честный и порядочный человек, не могу врать, ненавижу фальшь и двусмысленности. Я тот, который вам нужен. Ну, а что же делать?
Он торжественно достал рекламный буклет и каталог компании «Интерлинк», продававшей через сеть дистрибьюторов косметику, бытовую химию и одежду с обувью. Я заглянул в каталог и нашел, что цены были не значительно ниже, а выше, чем в розничных магазинах.
Я встречал в США дистрибьюторов компании «Гербалайф», работающей по аналогичной системе, как и эта «Интерлинк». У них были, как и у Стюарта, красочные каталоги и визитные карточки. Встречал я их и в России, ласточек перелетных, эту хер;бу;лайфу продающих. Скользкий это бизнес, на дураков рассчитанный.
А в Питере знавал я Ольгу, бывшую театральную директрису, рекламировавшую аналогичную российскую компанию, которая тоже продает косметику и другие товары, маскирующиеся под отечественные разработки. На самом деле продают они китайские товары в российской упаковке. Ольга сама ничего не продавала, а открывала отделения фирмы в других городах. Безработные женщины тащили туда последние деньги, чтобы закупить образцы и каталоги, а потом искать себе подобных, чтобы те покупали образцы и каталоги, а те... и так далее. Система эта аналогична пресловутой финансовой пирамиде типа «МММ», на которой погорели сотни тысяч доверчивых вкладчиков, а обогатились единицы.
Положив каталоги на стол рядом с остывшим кофе, я сказал Стюарту, что мне знаком подобный способ распространения товаров без посредников и называется он пирамидой. Стюарт чуть не задохнулся от возмущения и заявил, что «пирамидки» запрещены в Австралии законом, и его компания вполне легитимная. Мне сразу сделалось противно за себя, да и за Стюарта, решившего, что клюну я на эту дурь. Я чувствовал себя внезапно разоренным и одураченным. Неужто никогда не буду я богатым, красивым и знаменитым? Ушел я, австралийским солнцем палимый.
У меня двойственное отношение к этому городу, поскольку восхищен я энергией стройки и перестройки, модернизмом и бережным отношением к немногочисленным реликтам прошлого. Город чрезвычайно ухожен и люди стесняются даже плюнуть на улице. Это прекрасный город, но не мой. Мне не было бы уютно в нем жить.
Я посетил мэрию, находящуюся в несуразном здании, гибриде классического греческого и британского протестантского стилей. Этакий Биг Бен на крыше Парфенона. Естественно, к лорд;мэру Джиму Сурли меня не допустили, но от его имени выдали мне цидулю, что он рад меня приветствовать в городе культурного и национального разнообразия. Я;то этому не очень и радовался.
На южном берегу реки возведен культурный комплекс, состоящий из нескольких театров, исторического музея, картинной галереи и библиотеки. В театр, понятное дело, я не пошел по причине финансовой, а музей с библиотекой навестил неоднократно, а как же!
Картинная галерея прямо великолепна своей простой, плоскостной архитектурой, а также использованием прудов и фонтанов как части интерьера. Как и следовало ожидать, картинная галерея выставляет преимущественно художников ’’ века. Коллекция европейских художников более раннего периода очень мала, да и неудивительно — музею не исполнилось еще и ста лет.
В историческом музее для меня наиболее интересной была экспозиция истории китобойного промысла. А еще музей гордится самым тяжелым экспонатом — немецким танком, подбитым австралийскими солдатами во время Первой мировой войны. Бедные немцы, ну чего им так не везло с войнами в этом веке? Может, в следующем повезет. Не дай Бог.
Бедные русские, ну почему нам так не везло с войнами в этом веке? Проиграли Первую мировую войну немцам, а наши союзники ее выиграли. Проиграли войну в Афганистане (одно утешает, что и англичане когда;то потерпели там поражение). Затеяли мы бесконечную войну в чечне. И не удивительно это, при таком всеобщем развале. Могущественная Российская Империя завоевывала Закавказье 50 лет.
В библиотеке была выставка памяти генерала Макартура, войска которого квартировали в Квинсленде. Из материалов выставки я узнал, что в 1942 году японцы сподобились обстрелять Сидней и Ньюкасл, угрожая высадкой на территории этой страны. Австралийцы с благодарностью вспоминают высадку американского экспедиционного корпуса в Брисбене и его роль в защите Австралии от агрессии Японии.
Обозревая эту выставку, вспомнил я, что в нашем советском лексиконе существовало ругательство «Макартизм», а вот чего так наши борзописцы тогда обрушились на Макартура, и вспомнить трудно. Кажется, во время корейской войны, когда Китай отправил туда своих «добровольцев», командующий войсками генерал Макартур предложил сбросить на Китай атомную бомбу. Но на этом он и погорел — президент Трумэн отправил его в отставку.
Конечно же, я не преминул съездить поездом на Золотое побережье южнее Брисбена. Места тамошние считаются наилучшими для любителей серфинга — катания на волнах. Для серфинга главное высота и продолжительность волны, и это там есть, я сам в этом убедился. Я люблю купаться в крутых волнах и заплываю далеко в океан, однако здесь я поостерегся и побарахтался недалече от берега.
С точки зрения архитектурной, Золотой пляж мало чем отличается от подобных во Флориде, где я побывал всего за полгода до этого. Я путешествовал по Флориде на велосипеде и смог подробно рассмотреть красоты тех мест. Модерная архитектура нивелирует культурную и географическую разницу двух стран. Магазины и закусочные и там, и здесь те же, поскольку происходит неизбежная и неуемная макдональдизация мира.
Лежа на пляже, обратил я внимание, что происходит также азиация мира. На этом австралийском курорте большинство гулявших по пляжу были японцы и китайцы. Наверное, это хорошо с точки зрения японцев и китайцев, но белые ропщут, тихо, чтобы не прослыть фашистами.
Пробыв несколько дней в Брисбене, я забеспокоился о возвращении в Нью;Йорк. Во время визита в офис компании «Юнайтед» в Сиднее мне сказали, что билет мой просрочен и для возвращения в США мне нужно покупать новый билет. Здесь же, в Брисбене, представители этой компании всего лишь оштрафовали меня на 75 долларов за просрочку билета и выдали новый. Всего;то делов.
Просрочен был у меня не только билет, но и виза, да еще месяц тому назад. Фактически был я теперь в Австралии на нелегальном положении. Я боялся идти в иммиграционную службу, опасаясь ареста. Но деваться было некуда, еще хуже, если арестуют в аэропорту и не удастся улететь по только что полученному билету. Попалась мне замечательная барышня, которая сразу поняла, что находясь в буше с верблюдами, я не мог заниматься иммиграционными делами. Она поставила в паспорт какой;то штамп, избавлявший меня от ареста, но въездную визу сюда мне можно будет получить только по специальному разрешению.
Собственно, делать мне в этой стране было нечего. Я надеялся вернуться сюда в лучшем финансовом и физическом состоянии и продолжить маршрут вокруг страны, которую познал только частично.
Я влюблен в ее великолепную природу и людей, живущих в ней.
Им и посвящается эта книга.
КОНЕЦ
СОДЕРЖАНИЕ
Велопробег по дорожью и ночлежкам Америки 3
Лиха беда начало 3
Филадельфия 12
Балтимор 15
Вашингтовн 26
Джорджия 35
Источник молодости 40
Мельбурн 47
Сокровища 51
Южный крест 59
Австралия глазами русского, или почему верблюды там не плюются 63
На борту 63
Мельбурн 67
Озанам 74
Русские 77
Австрия — Австралия 81
Снова Южный крест 85
Верблюды 86
Сидней 88
Праздник 91
Парламент 94
Лорд;мэр Сиднея Фрэнк Сартор 95
Бараки 97
Иммигранты 100
Пиктон 103
Отель «Джордж IV» 108
Наконец;то начало 112
Библиотека 115
Виндзор 118
Крокодил Данди 125
Святоши 130
Лесорубы 133
Дорожная экология 138
Объездчики 141
Скотник 147
Собаки Австралии 150
Глубинка 155
В Дурках 158
Верблюжатники 161
Бандит 171
Овцеводы 178
Доля женская 185
Тентерфильд 191
Тиранозавр 198
Дикие собаки динго 202
Дон Вайт 207
Братья 215
Колледж 220
Диана 225
Эск 229
Содержание 239
Анатолий Шиманский
ПУТЕШЕСТВИЯ РУССКОГО КОВБОЯ
’удожник А. Кузнецов
Корректор О. Корепанова
Верстка А. А. Казменковой
Издание подготовлено ООО «ИП Комплекс»
Лицензия ЛП № 000025, выдана 30.10.98.
Подписано в печать 22.09.2002. Формат 60х901/16.
Печать офсетная. Печ. л. 15,0
Тираж 500 экз. Зак. К2035
Отпечатано в типографии «ИП Комплекс»
Лицензия ПД № 2;69;585 от 27.12.00.
199053, Санкт;Петербург, В. О., 26 линия, д. 3.