Москва. 2006.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, март 2015.
(в записи нету начала лекции)
Кремлевское правительство должно непрестанно оказывать давление любого рода на бывшие республики СССР, дабы нормализовать положение там русского населения. То вполне естественно. Если говорят, что в округе Косово должны быть гарантированы места в полиции, среди начальства, среди преподавателей для недавних, незаконных иммигрантов албанцев, то преступно не требовать того же самого, пропорционального участия в полиции, на чиновных должностях и для русского населения Латвии, Литвы, Эстонии, тем более, что положение русских там намного более законно, чем положение упомянутых албанцев в Косово, оно более обосновано, более исторично.
К сожалению, мы такую же неверную политику, как и сейчас, проводили и в XV веке, вместо того чтобы создавать мощную русскую партию в Великом княжестве Литовском, которая могла бы быть инструментом нашего давления, а если необходимо, то и прямой угрозой польскому королю. Если у вас есть какие-нибудь сомнения в моей правоте, напомню вам о неприятных последствиях рывка русских за Урал. Мы все-таки не азиатское государство по культуре, а восточноевропейское, мы — Третий Рим, и наш долг — сидеть во весь опор в Восточной Европе!
Так вот, все же православной шляхты в Литве оставалось еще много. Были и православные магнаты. Магнатский род князей Острожских был вообще крупнейшим в Польше и в Литве вместе взятых. Князья Острожские по силе были сопоставимы с польскими королями. У них были свои войска и даже своя артиллерия.
Литва слабела. Если в начале XV века, при Витовте Литва была еще настолько сильна, что могла выбирать, кого бы ей присоединить — то ли Владимирскую Русь, то ли предпочесть Польшу, то через 100 лет, в начале XVI века Литва могла только выбирать, к кому ей присоединиться, кто ее присоединит — Польша или Московско-Владимирская Русь. То было всё, что осталось ей на выбор. Этим можно было, а, следовательно, и нужно было воспользоваться. Инструменты для того были. У нас было вполне сложившееся малороссийское казачество, можно было просто сыграть на неприязненном отношении, если не ненависти, казаков к полякам. У нас был сильный инструмент для идеологического использования — посягательство на святую православную веру. Сумели же идеологически подавить Новгород, хотя он был еще силен в военном отношении. Новгород и Псков — это контроль над Прибалтикой. А Киев был всегда важнее, чем Новгород. В конце концов, у нас ведь были свои войска. Конечно, безумием было бы попытаться силой захватить Великое княжество Литовское. Тогда ввязалась бы Польша. И неизвестно, кто бы еще ввязался. И очень трудно было бы православным западным русичам выбирать, кому сохранять верность — своему великому князю или чужому. Но совсем другое дело, если бы мы спровоцировали там столкновение православных с римо-католиками. А когда военные действия в Великом княжестве Литовском уже бы шли, вот тогда нам было бы самое время садиться на коней. И кое-что для того мы делали, но всё испортил Иван IV своей бездарной политикой, начиная с конца 1550-х годов: Ливонской войной с 1558 года, и особенно последующим поворотом к формированию опричной антисистемы и прямой практике террора.
А в Великом княжестве в то время был бездетный великий князь, он же король. Потому встал вопрос о смене династии. Приходилось кого-то призывать. И в этой связи король Сигизмунд принял следующее роковое решение. Исходя из того, что юридически он как Ягеллон, как потомок Ягайло, еще дальше как потомок Гедимина был наследным князем Литовским, но на другой, польской половине он был выборным королем, он решил, что вправе подарить Литву Польше. Вот тогда был золотой момент — немножечко подождать, затем немножечко подтолкнуть православную шляхту, простонародные толпы с копьями, и тогда мало не показалось бы не только Литве, но и Польше. Но то было невозможно. Люблинская государственная уния была заключена в 1569 году, после нескольких лет (почти пяти лет) опричнины в Москве. Классический ход — разорвать унию с Польшей и заключить унию с Москвой был невозможен, ибо кто же будет призывать тирана и людоеда? Вся Литва прекрасно знала, что творится здесь. Так что Иван — главный виновник. И вместо личной унии состоялась государственная уния. Польша и Литва объединились в 1569 году в государство Речь Посполита, по-польски — «Жечь Посполита», что значит «общее дело», а на латыни — «республика».
И тут положение резко меняется. До Люблина поляки так же не могли занимать серьезные должности (большинство должностей) в Литве, как и литвины — в Польше. Не могли приобретать в Литве земли и получать их по наследству, по завещанию, не могли так же, как литовцы не могли в Польше. Прямое наследство, правда, было всегда возможно, его признают все более или менее культурные страны. Теперь дорога полякам и ополяченным на польской службе литвинам к постепенному, мирному завоеванию земель и должностей в Великом княжестве была открыта. Окатоличивание и полонизация (ополячивание) пошли все убыстряющимся темпом. И тогда, прежде всего представители нищенствующих, но деятельных монашеских орденов, а также римо-католическое духовенство обеспокоились тем, что хлоп остается православным. Полякам можно было с высоты собственного гонора на то плевать, но не духовенству, не польской короне. Складывалась слишком неприятная ситуация: паны в большинстве — римо-католики, а хлопы в подавляющем большинстве — православные. Потому надо было что-то делать с православными.
Но ведь силком не загонишь в костел. Тогда-то уже точно за колья возьмутся. А крестьянский бунт такого масштаба плохо предсказуем. Да и у нас прошли опричные времена, и самого Ивана уже не было в живых. И Россия более или менее приходила в порядок в царствование добрейшего Федора Иоанновича. Значит, загонять в костел было нельзя. Тогда надо присоединить Православную церковь, на тех или иных условиях сделать ее пусть немножечко автономной, но все же частью Римской церкви.
То была не первая попытка унии. Первую унию пытались заключить еще в Лионе, в XII веке. Потом, в первой половине XV века была Ферраро-Флорентийская уния, которой мы кратко занимались. Наша церковь тогда не подчинилась унии, порвала отношения с византийским духовенством и в итоге стала автокефальной. Потом была еще одна попытка, но от них и следов не осталось.
Чем располагали польские короли и польские ксендзы, польский епископат, для достижения своих целей? Немногочисленные на момент заключения унии православные епископы, которых было всего 8, были недовольны. Конечно, они были весьма уважаемыми людьми, их никто не осмеливался притеснять, они располагали полнотой канонической власти в своих епархиях. Всё так. Но в сенат их не пускали. А католические епископы в польский сенат входили. Православным было обидно. Они тоже хотели, чтобы их признали панами, радцами, то есть сенаторами. Они хотели быть побогаче и пофеодальнее, как было принято в Польше.
И еще одно беспокоило епископов Западной Руси — растущее влияние мирян, которых не устраивало католическое давление. Хлоп, крестьянин обладал малыми возможностями самому защищаться и церковь защищать от панства, если пан — католик. А вот мещане обладали большими возможностями. На стороне мещан всегда был король, потому что если бы его бросили города, он совсем потерял бы какую-либо власть над своим дворянством, над своей шляхтой. Многие города Речи Посполитой обладали Магдебургским правом, полным самоуправлением в чертах города или несколько ограниченными возможностями самоуправления. Мещанские братства поддерживали школы, православные типографии, проводили совместно праздники, шествия, крестные ходы, оказывали сильное влияние, естественно, на городские дела. Старейшие братства упоминаются еще в XV веке, в том числе Львовское и Виленское братства. И со своими епископами они не очень церемонились. И то было естественно: «Я же монастырь отстроил или отремонтировал? Я. Кошелек мой, а также Петин и Васин. На наши денежки. Потому мы имеем право самого веского голоса». То тоже не нравилось православным епископам. Они хотели вознестись повыше над своими мирянами.
Есть еще одна причина, которая действительно вызывала законное беспокойство епископов. Дело в том, что в Литве происходило сближение православных с протестантами, причем с очень радикальными протестантами, не с лютеранами какими-нибудь, а с кальвинистами. А были и просто еретики. Мы не отдаем себе в том отчета. Мы привыкли к тому, что Польша на наших глазах — такая привычная католическая страна, а уж Литва такая католическая, что даже испанцы до нее не дотягивали, даже в лучше времена! На самом деле они такими стали постепенно. А в XVI веке увлечение протестантизмом было очень серьезным. Я уже называл виднейшего православного магната, а крупнейшим протестантским магнатом был князь Радзивил. Вы, конечно, слышали это имя. Это стариннейший, богатейший род, владевший многими замками, городками и так далее. Протестанты были религиозным меньшинством, то есть, они были «диссидентами». До появления в 60-х годах XX века советских диссидентов это слово означало «защищающееся религиозное меньшинство». Диссидентами оказались православные, но среди них были и протестанты. И в таких случаях по правилу «враг моего врага — мой друг» протестанты сближались с православными. Ученых богословов, настоятелей монастырей, православных епископов то не могло не беспокоить. Они понимали, что как бы мерзостно ни вели себя римо-католики, они все-таки гораздо ближе православным, чем протестанты. В общем мы того не забывали. Мы на католиков обижались, а когда могли до них дотянуться, то могли не обижаться, а сами обижать. И все-таки, хоть они нам и чужие, когда в 1683 году с помощью, прежде всего поляков, турок отбили от Вены, во всех московских храмах отслужили благодарственный молебен.
Надо иметь в виду еще одно. Уже в XV веке римо-католики портили, как могли, русское православное духовенство. В XVI веке процесс убыстрился. Во второй половине XVI века еще убыстрился. Почему? Было два серьезных положения, можно сказать, две нормы юстиции.
Первая норма — право «раздаяния духовных хлебов», то есть совершенно нормальное право участия мирянина в делах прихода, а видного мирянина или группы видных мирян — и в делах епархии. Это, кстати, и наше с вами право, которое нам предстоит долго восстанавливать. Но вы понимаете, какой характер это право приобретало в Речи Посполитой, где священник, игумен, епископ были православными, и паства была православная, а магнаты и паны в этой сверхфеодальной стране были римо-католики? А правило было то же самое: «Я же деньги давал, я же поддержал, потому этот поп меня не устраивает, пусть он идет на покой. Так и быть, на хлеб получит. Он мне не годится. Я тут хозяин, моя земля».
Вторая норма — право приобретения церковной должности. То есть, любой канонически приемлемый человек (то есть единобрачный и желательно вдовец) годится для приобретения церковной должности. Вот он и покупает себе место игумена, а то и место епископа. В монахи сам он не торопится, игуменом быть не хочет, и потому ставит своего заместителя, опять-таки того, кого выберет.
И вот, пользуясь правом патронирования и правом приобретения церковных должностей, польская знать, польское правительство, паны, ксендзы, направляемые опытнейшими, образованными католическими монахами-иезуитами, приводят к тому, что виднейшие православные должности, епископские кафедры, игуменские места в крупнейших монастырях, места городских, соборных протоиереев занимают либо люди малодостойные, либо с подмоченной репутацией, либо слабые. В XVI веке среди образованных монахов становилось все больше иезуитов. В конце XVI века иезуиты практически монополизировали систему школьного образования в Речи Посполитой.
Ежели архиерей с охоты не вылезает, хотя то — не самое монашеское занятие, то уже хорошо. Ежели любит закатывать приемы и пиршества в своей резиденции — великолепно. А если вопреки своему монашеству архиерей еще и бабник, то это совсем хорошо. Либо люди малодостойные занимали кафедры, либо люди вполне достойные, но слабые, не способные противоречить, не способные защищаться. Эта практика никуда не девалась, она очень стара. Так вели себя кое-где мусульмане с подвластным христианским населением, портили духовенство. Так же вели себя «энкаведешники» и «кагебешники» при советской власти. Уж это я сам наблюдал! Тут мне хватает и моего жизненного опыта. Поразительно другое, что они все равно потерпели неудачу. Не только большинство священников, но и большинство епископов оказались порядочными людьми, достойными пастырями и архипастырями.
Вот такая сложилась коллизия. Боязнь собственных мещан, боязнь сближения с протестантами плюс собственное стремление задирать бороду повыше, а жрать послаще, приводили к тому, что с православными епископами уже можно было поговорить об унии. Инициатором унии был Луцкий епископ Кирилл Терлецкий. Он был совершенно замечательный архиерей. Ему даже один раз (намечался большой скандал) пришлось отвечать перед коронным судом по обвинению в растлении девицы шляхтянки. Терлецкий в том случае оправдался, но на суде всплыло столько других веселеньких случаев, что потом, когда он станет униатом, православные публицисты будут намекать, что Кирилл-то теперь, наверное, к басурманам соберется, потому что там же многоженство, там ему будет совсем хорошо.
Он приобрел себе союзника, епископа Гедеона (Балабана). Но о том узнал могущественный Константин Острожский. Князь встретился с епископом Гедеоном и отговорил его принимать участие в делах унии. Другим сподвижником Терлецкого оказался епископ Ипатий из древней аристократической фамилии Пацеев. У того по женской части все было, кажется, в порядке, но он в прошлом был сенатором и, став монахом и епископом, продолжал жить широко.
Остальных более или менее уговорили. Прежде всего, уговорили престарелого киевского митрополита Михаила Рогозу, который ни в коем случае никаким прохвостом не был, но был тряпкой, был человеком безвольным. А ему предъявили развернутый проект, что мы договоримся, мы поставим все условия, что славянское богослужение, разумеется, нам оставят, литургию Златоуста, как совершали, так и будем совершать. Договорились, что даже Символ Веры останется без добавления филиокве. Женатое приходское духовенство нам тоже разрешат. А что нам еще нужно? Должны будем молиться за Римского папу? Ну, так разве папа плохой человек?
С тем в 1594 году Ипатий и Кирилл отправились в Рим. Там их сначала хорошенько выдержали, дали отстояться, ну не в тюрьме, конечно. Думаю, что где-нибудь на прекрасной вилле с садом, с хорошей кухней, но под домашним арестом. А затем выдержанных привели перед очи папы. Существует медаль, выбитая в честь того события, заключения Брестской унии. Существует даже картина, по крайней мере, гравюра с нее, тоже посвященная тому событию. На картине все ясно, можно больше ничего не рассказывать. Папа сидит на троне во всем великолепии, с тройной тиарой на голове, которую, между прочим, папы в XX веке не носят, стесняются, ибо «недемократично». За ним стоит сонм кардиналов, за ними стоят видные ученые богословы, представители разных конгрегаций монашеских орденов: униатов, иезуитов, францисканцев, доминиканцев. А перед папой на коленках два православных епископа. Что еще добавлять? Всё и так ясно. Ни о каких соглашениях и условиях речь не шла. Все условия два посланца из Киева приняли безоговорочно, то есть безоговорочно капитулировали. Они получили литургию Златоуста; необязательность целибата; убранство храма, не подлежащее изменению; наименования приходских и соборных должностей. Священник в Римской соборной церкви назывался «каноником», а в храмах, переходящих в унию, так и остались протоиереи, а не каноники. И когда по образцу иезуитов был создан униатский монашеский орден, то их назвали монахами-базилианами, то есть Орденом святителя Василия Великого, имя которого никого не отталкивает. Умеют люди работать. Этот орден формально даже существует еще, но только монахов нету. И главный в ордене назывался даже не «генералом», как в западных орденах, а «протоархимандритом». «Протоархи-» — это довольно забавно.
Да, они все это получили, но не в результате переговоров, не через уступки. Это все было им даровано «матерью Римской церковью», А как вы понимаете, то, что даровано, то можно ведь и отобрать. Причем даровано с великолепной оговоркой: даруется то-то, то-то, то-то постольку, поскольку это не вредит, не наносит вреда единству Римской церкви. И вот что-то не вредило, не вредило, а через двадцать лет начало вредить. И это что-то отобрали. Решили через 10-15 лет, что женатое, семейное духовенство вредит, и пошли заменять в городских храмах священников базилианскими иеромонахами. Селу оставили женатых попов. И так далее. Что-нибудь вот тут не так, что-нибудь с церковной музыкой не так, с пением что-то не так, надо заменить, чтобы было на иезуитский манер. И сейчас, уже после возвращения западных храмов, зная заранее, где и что искать, в них можно найти следы униатства. Например, соборы Жировицкого монастыря неподалеку от Слонима в западной Белоруссии, который два века пробыл в унии, и соборы Почаевской лавры на севере Тернопольской области (в исторической Волыни). Три нефа в храме длинноваты, но купол все же есть, потому глаза не режет. Средний неф заканчивается высоким многоярусным православным иконостасом, привычным для нас. А в боковых нефах были устроены боковые престолы. Одни развернуты направо, другие налево, не по востоку. Там совершались отсутствующие у нас заказные римские мессы, читанные иеромонахами, без хора. Сейчас такую мессу можно совершить минут за двадцать, очень быстро. У нас есть норма, что священник не может совершать две литургии в течение дня. У них давно уже нет этой нормы. Сколько надо, столько и совершит. Исповедальня тоже по католическому образцу. То есть, все время потихонечку, полегонечку что-то поправляли, что-то изменяли: «Пусть иконы стоят, но мы обязательно поставим вам и статуи, внесем католических святых в тот же храм, чтобы были». Потихонечку уния выполняла свою функцию превращения русского человека в человека западного, только второго сорта, даже скорее третьего сорта, да, третьего сорта.
Очень интересно, например, как еще в XIX веке называли белоруса, который перешел в католичество, — «костельный поляк» (Махнач говорит с ударением на «о», по-польски), то есть поляк из костела, в общем шавка, конечно, но в следующем поколении будет просто поляк, то есть, его дети уже будут поляками. Это очень похоже на синагогальную практику, где всегда весьма поощряется, чтобы русский или еще какой-нибудь женился на еврейке. Они воспитают, конечно, еврейских детей. А он — шавка, конечно, почти откровенно презираемое лицо. О нем будут заботиться. В материальном плане у него будет все в порядке.
В 1596 году все было готово. Ипатий с Кириллом вернулись. Втянуть в свою авантюру они смогли шесть епископов, включая митрополита. Двое отказались в эти игры играть — упоминавшийся Гедеон и Иеремия. Князь Острожский сильно опасался нападения на собор. Его еще провокационно напугали, что готовится нападение римо-католиков. И Острожский отправился со значительным воинским отрядом. Тогда король прислал Острожскому послание, в котором укорял его: «Как же тебе не стыдно! Ты с пушками собрался на церковный собор? Ты же князь и христианин!» Кончилось тем, что Острожский свои войска оставил и приехал один. Затем православных попросту надули. О сроке начала собора было всем объявлено. Все договорились. Но сторонники унии начали на два дня раньше. И ряд важнейших решений был принят до приезда православных. Сразу скажу, что православный собор был вполне законным, а униатский, как ни странно, нет. Первое, что бросается в глаза, — то, что большинство епископов были сторонниками унии. Шесть епископов — это еще куда ни шло, а два епископа собор не образуют. Но имейте в виду, что Киевская митрополия продолжала подчиняться Константинопольскому патриарху. Он был представлен, как и положено, апокрисиарием, то есть полномочным представителем, патриаршим послом. Был апокрисиарий и Александрийского патриарха. То есть, присутствие этих лиц делало православный собор каноничным.
Православные вели себя конечно наивно. Во-первых, они трижды ходили за митрополитом. Два раза к нему не допустили, а на третий раз несчастный Рогоза печально сказал: «Всё уже решено, и никто ничего менять не будет». В общем, мне его жаль. Тогда православный собор отверг унию и отлучил участников униатского собора. А униатский собор утвердил унию и отлучил участников православного собора. То был, конечно, раскол, разрыв, разругались. Но были еще епархии, все-таки епископ в своей епархии — лицо полновесное, с правом суда церковного. Участники оказались почти на равных. Но не тут-то было. Постановление собора должен был скрепить король, не потому, что король или даже Константинопольский император выше собора, а потому что король, царь или монарх — еще и высший магистрат, высший государственный чиновник. И когда решение собора скрепляется большой государственной печатью, оно тем самым приобретает силу закона. К тому все привыкли. Польский король, разумеется, скрепил униатское постановление и не скрепил, не утвердил постановление православного собора. После того можно было обвинять православных еще и в том, что они бунтовщики. Вот так!
Александрийский апокрисиарий Кирилл Лукарис сразу всё понял. Он свой долг исполнил, подписал решение православного собора, засвидетельствовал его как представитель своего патриарха… и исчез. Только его и видели! И правильно сделал. Впоследствии сам был патриархом. Константинопольский же представитель, протодьякон Никифор Кантакузин, блестящий аристократ и дальний родич византийских императоров, тоже скрепил своей подписью решение православного собора… и задержался. И задержавшись, закончил свою жизнь в польской тюрьме. Вы думаете, его посадили в тюрьму как православного? Нет, что вы! Его посадили как турецкого шпиона. Ну, он же вообще-то из Турции приехал. Значит, он турецкий шпион. Ныне он прославлен как исповедник. Повторяю, всё это, все эти трюки придуманы не НКВД. «Кагебешные» трюки также действовали и в XVI веке!
(короткий пропуск в записи; смена кассеты, наверное)
Мешаешь нам? Значит, ты шпион. Ну, тогда, в XVI веке был турецкий шпион, а в XX веке были японские шпионы, румынские шпионы… Самое же страшное, самое печальное, по крайней мере, началось тогда, когда епископ Гедеон вскоре скончался, а затем скончался и последний епископ. Как только остался один православный епископ, стало невозможным заполучить еще одного епископа, потому что для его рукоположения надо два епископа. А когда не стало и последнего епископа, стало невозможным заполучить священника или дьякона. Рукополагать стало некому. То ли не сумели они, то ли было сильное давление польских властей.
И вот в этом положении выяснилось, что три мощных силы стоят на страже православия в западнорусских землях. Три мощных силы еще сохранялись.
Первая сила — это мещанские православные братства, которые уже упомянул. У них бывали свои неприятности, но, в общем, их боялись. Они были богаты. Король был заинтересован в них, и старался, насколько возможно, оберегать права этих братств. И весьма скоро было устроено Киево-Братское училище в Братском монастыре, которое быстро превратилось в «Киевскую коллегию», и с 30-х годов XVII века у нас уже было православное высшее учебное заведение, если хотите, наш первый православный университет. В конце XVII века коллегия получила уже наименование «академия». На протяжении полувека она была единственным высшим учебным заведением и для нас здешних. У нас, в Москве Славяно-греко-латинскую академию удалось открыть только в 1685 году, через полвека. До того учиться можно было только в Киеве, который, кстати, весьма скоро перешел в состав державы Российской. Итак, первой силой были мещанские братства.
Второй силой были блестящие интеллектуалы, прежде всего Киевской коллегии. Хотя и другие школами занимались, с трудом, но занимались. И книгопечатанием занимались, и учебники появлялись. Мы многим обязаны киевским ученым. Например, первая грамматика русского языка была написана Мелетием Смотрицким, профессором Киевской коллегии. И весь XVII и почти весь XVIII век, до появления большой, Барсовской, московской грамматики учились по Смотрицкому. Первый академический исторический труд «Палинодия» был написан в Киеве, то было началом нашей исторической науки. В 1970-е годы были попытки издать, наконец, «Палинодию» Захария Копыстенского, но до сих пор не издали.
А третьей силой были естественно казаки. Они были сильны другим — у них были сабли, как однажды и сказал им польский король, когда казаки пожаловались ему на притеснения их поместных прав, их шляхетских прав в пределах их усадеб: «А что до ваших прав, то у вас есть сабли». С тех пор казаки настолько не забывали, что у них есть сабли, что один раз чуть было не погиб сам польский король вместе с польским войском.
И все же, несмотря на то, что силы были, их было мало. И, кроме того, в отличие от южной части нынешней Украины, в Белоруссии положение было хуже, там вообще не осталось православной шляхты. И все попало в руки римо-католиков, под настоящее иго, в отличие от вымышленного ордынского. Да и Польша была еще сильна. Наше согласие принять под высокую руку Московского государя гетманские земли по настоятельной просьбе гетмана, митрополита, казачьих старшин вызвало войну с поляками. Она началась в 1654 году. Воевать с поляками, имея под рукой хоть и ненадежных, но союзников казаков, русские войска могли. А воевать там, где казаков не было, защищать белорусов там, где не на кого опереться, где одно мужичье, Москва еще не могла. У нас силенок еще не хватало. Потому, если на казачьих землях униатских попов никогда не было, то в Белоруссии их было полно до 1839 года, когда Полоцкий собор упразднил унию. Потому католики ухитрились в Белоруссии перетащить очень многих в костел, в римское католичество. И вот потому в Белоруссии униатов нет, а католики есть. Особенно много католиков в тех белорусских областях, которые отошли к Литве. Вильна была униатским, довольно славянским, а не литовским городом. Сейчас стала вполне литовским. Вот там есть литовско-белорусское население, которое вполне стало «костельными поляками», а может быть, и настоящими поляками.
Интересно, что все видные деятели отрыва Белоруссии от России, все с самого начала, с Беловежской пущи, все сплошь из католических семей. Мы не обращаем на то внимание. Например, католик Станислав Шушкевич (глава советской Белоруссии). Мечислав Гриб (преемник Шушкевича) тоже из католической семьи. Главный оппозиционер, сейчас живущий в США, Зенон Позняк тоже из католической семьи. Все, кто старался разрезать историческую Россию, — ополяченные и окатоличенные белорусы.
Так вот, мы не могли освободить все западнорусские земли. Притом важно подчеркнуть, что и само православное население Западной Руси тоже уже не могло без нашей помощи освободиться. И у Хмельницкого с казаками силенок не хватало. По приглашению Иерусалимского патриарха, который проехал через Киев, удалось восстановить митрополичью кафедру. Проезд патриарха Феофана был значительным событием. Первым митрополитом после перерыва был поставлен Иов Борецкий, человек вполне православный. А гетман Сагайдачный принес с казаками всенародное покаяние за участие в смуте, за то, что они пролили тут православную кровь. Так вот, силенок не хватало, и потому почти сразу, уже в 1632 году все они, митрополит Иов Борецкий, казачьи полковники, образованные люди Киева, представители киевских братств обращаются к Московскому царю Михаилу Федоровичу с просьбой принять в подданство. Царь Михаил никак не мог того сделать: в том году мы еще были слишком слабы, чтобы решиться на войну. Потребовалось еще двадцать лет.
Следует добавить еще одно. Когда в XVII веке Россия частично возвращала западные земли, наступал и конец существования унии в тех землях, и униатов. Но когда мы сами стали западниками стараниями Петра, потом Екатерины, этот процесс не продолжался. В царствование Екатерины, в трех разделах Польши это государство исчезло. Заметим, что по первому и второму разделу Польши Российская империя не получила ни одного клочка нерусской земли. И только по третьему разделу, когда Речь Посполита была вообще упразднена, нам достались кроме русских еще и земли этнических литовцев. Но все польские земли поделили между собой Австрия и Пруссия, прихватив Галичину. Так вот, в XVIII веке мы перестали этим заниматься, и уния просуществовала еще довольно долго. Она должна была прекратить свое существование в начале 90-х годов XVIII века, а протянула до Полоцкого собора 1839 года. Он, кстати, проходил по инициативе униатского духовенства. И до него польские паны ухитрились загнать в костел довольно много хлопов.
Ну и наконец, то, что мы не получили Галичину, а досталась она после упразднения Польши Австрии, позволило с австрийской помощью на австрийские денежки сохранить унию до XXI века, до наших дней. Таким образом, это не оторванный от реальности вопрос. Уния остается и сейчас одним из инструментов вестернизации, инструментом антиправославной западной агрессии. Таковой она была всю свою историю. Об этом следует всегда помнить.
На том сегодня всё, господа. Пора помолиться и расходиться.
Все поют «Достойно есть»: Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего. Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу, Тя величаем.