Шурика Лукашова я знала со студенческих лет со времен стройотряда. Мы учились на разных факультетах. Первым, кого мы с подругой Ольгой увидели, когда в конце второго курса пришли записываться в стройотряд в Карелию, был именно Шурик: симпатичный улыбчивый парень маленького роста, громогласный и шумный. Он был назначен комиссаром одного из стройотрядов, отправляющихся летом на два месяца в Карелию. Мы Шурику тоже понравились, и он сразу зачислил нас именно в свой отряд.
Шурик мне симпатизировал. Часто, как бы в шутку он говорил мне весело: «Ленка, выходи за меня замуж!». Я только улыбалась, а Шурик отвечал за меня: «Ну да, я понимаю. У кого какой ценз, а у меня ростовой». Разница в росте у нас с ним была более, чем внушительная.
Однажды, узнав, что я неплохо могу рисовать и писать тушью, комиссар Лукашов «припахал» меня для написания лозунгов. Он позаботился о создании для моей работы всех условий. Происходило это в поселке Ледмозеро Муезерского района Карелии в здании школы, куда поселили наш стройотряд. Я выводила на плакате слова о комсомоле, партии и т.д., а восхищенный открывшимся моим талантом Шурик сидел рядом и оберегал мой покой, как бы кто-нибудь не помешал моей работе.
Группа ребят с одной красивой девушкой Валей расположилась неподалеку и наблюдала за нами, подтрунивая над начальственным поведением Шурика. Кто-то допустил матерное словечко. Шурик мгновенно отреагировал: «Вы что с ума сошли! При Леночке материться нельзя!».
Тут же обиделась Валя: «А при мне значит можно?!». Вообще-то в другой ситуации она бы и не заметила мата, так как сама иногда употребляла нецензурную лексику. А я не употребляла. Наверно, Шурик руководствовался именно этим обстоятельством, решая, при ком можно ругаться, а при ком – нет. Сам он в присутствии дам не употреблял матерные слова.
Как Шурик ни пытался прогнать компанию, ребята не расходилась. А Шурик продолжал ухаживать за своей «художницей». Отдал часть своего чая, принесенного ему кем-то из ребят. Шурик заботливо перелил половину чая из своего стакана в мой. Как потом оказалось, ребята решили проучить заносчивого комиссара и насыпали ему в чай слабительное лекарство - пурген. Собственно из-за этого они и не расходились, ждали результата. Когда же Шурик поделился чаем с пургеном со мной, все ребята напряглись. В их планы не входило так наказывать меня, можно сказать невинную, случайную жертву. Я со всеми была дружна, кому-то я нравилась, как девушка, поэтому ребята заволновались, но не уходили. Однако, ожидаемого эффекта не получилось. То ли доза пургена была недостаточна, то ли препарат был просрочен, некачественный, но на нас с Шуриком слабительное средство никак не подействовало.
Несколько позже мы все же познали радости поноса, но уже всем нашим отрядом. Нас накормили на обеде чем-то испорченным. И даже потом был объявлен карантин.
Во время карантина Шурик организовал мытье полов для борьбы с антисанитарией. Он лично контролировал, чтобы входящие с улицы вытирали ноги о тряпку на входе в здание школы. Вспоминается такая сцена. Поднимается на крыльцо высокий Володя Леонов с печально висящими усами на его добром лице. Маленький Шурик, ростом чуть ли не в половину Володи (просто Торопунька и Штепсель) останавливает парня громкой командой: «Стоять! Ноги, ноги вытирай!». Леонов послушно вытирает. Шурик пропускает его в дом и удовлетворенно констатирует: «Зараза не прошла!». Двухметровая «зараза» ухмыляется в свои печальные усы: «Ребенка может обидеть каждый», а мы с подругой обхохатываемся, наблюдая эту комичную сценку.
Этот карантин расстроил нашу трудовую деятельность в поселке Ледмозеро, к тому же произошла какая-то неувязка с организацией работы наших мальчиков. Наступил момент, когда мы уже не работали, нас соответственно не кормили, а свои деньги у нас закончились. Пока вопрос о нашей судьбе решался в руководящих инстанциях, мы голодали.
Помню, лежали с девчонками на своих кроватях и вспоминали разные вкусные блюда. Чем больше нам хотелось есть, тем более подробно мы рассказывали друг другу о любимой еде. Начинали так детально описывать, какая поджаристая была корочка у цыпленка-табака или какие сочные получались пельмени у мамы, что кто-то обязательно не выдерживал и обрывал эти сладостные воспоминания: «Все! Хватит. Издеваетесь что- ли? Я кого-нибудь из вас сейчас точно сожру!»
Когда какой-то парень из местных в очередной раз пришел к зданию, где мы жили, так сказать «позаигрывать», мы не стали его игнорировать, как было до этого в общении с местными парнями. Они подъезжали к школе, зазывали нас, а мы просто никак не реагировали. Теперь кое-что изменилось. Мы хотели есть, поэтому поставили условие парнишке: мы поболтаем с тобой, если ты нам принесешь что-то «пожрать»! Парень так обрадовался, что быстренько слетал на своем велосипеде домой и возвратился с буханкой хлеба и какой-то снедью. А мы в награду за еду пококетничали с ним на крыльце.
Вообще жители поселка Ледмозеро были хорошие, добрые люди, но на первый взгляд суровые и жуткие матершинники. Матом здесь не ругались, матом здесь разговаривали. Поначалу мы думали, что какие-нибудь тетеньки скандалят, громко произнося через слово трехэтажные ругательства, ан нет! При ближайшем рассмотрении оказывалось, что две соседки мило беседуют при встрече о том, о сем. Правда, исключительно матом. Через пару недель и мы уже как-то попривыкли к лексике ледмозерцев и уже не обращали никакого внимания на такую особенность поведения местных жителей.
По поселку гуляли собаки, тоже весьма сурового вида, больше похожие на волков. Мы при виде этих серых крупных животных слегка побаивались, но собаки, как и их хозяева, оказались весьма дружелюбными и не пытались нас даже облаять. Вообще, я заметила, что крупные псы не будут так ни с того, ни с сего гавкать на человека, в них всегда поражает какое-то мудрое спокойствие и степенность. Куда воинственней ведут себя такие мелкие собаченки, которые будут нападать на тебя где-то в ногах и стараться облаять своим звонким визгливым тявканьем не за что, не про что. А крупные псы посмотрят на тебя умными собачьими глазами оценивающе, и не будут «за зря» распалять себя. В общем-то, все как у людей.
Природа в этих местах поражала своей сдержанной северной красотой. Хвойные, густые леса, чистые озера. Про природу тоже хочется сказать: суровая, но в этой суровости было свое неповторимое обаяние.
Однажды, пограничники сообщили нам, что пропал глухонемой малыш лет 5-6. Мы вызвались пойти всем отрядом на поиски ребенка. Помню, как мы переживали за него, представляя, что мальчик не может позвать на помощь. Ведь он немой. Мы кинулись самоотверженно искать ребенка, не боясь сгущающейся темноты и незнакомых мест. Все закончилось благополучно. Мальчика нашли пограничники. Он ушел далеко от дома и просто заснул в траве на поляне.
Во время поисков мы обошли много мест и еще раз убедились, как красива карельская природа. Однажды мы с Ольгой наткнулись на вагончик, стоящий на территории предприятия по заготовке леса. Из него вышел молодой солдат-пограничник, по-видимому, охранявший эту территорию. Он поразил нас своей внешней красотой. Просто живой Ален Делон. Создает же природа таких красивых людей. После короткого расспроса мы продолжили поиски. Но потом и я, и Ольга долго находились под впечатлением, которое произвела на нас неотразимая внешность простого солдата. Вот уж никак мы не ожидали встретить в тех условиях среди леса такого писаного красавца. Красота – это тоже редкий дар, только, к сожалению, в отличие от других природных талантов она быстро проходит.
Вскоре весь наш стройотряд переправили на юг Карелии – в местечко Леппяниеми, что недалеко от городка Суоярви. Во время поездки из Ледмозеро в Суоярви со мной и подругой произошло небольшое романтическое приключение. Нашими соседями в плацкартном вагоне оказались два приятных молодых человека. Один был лейтенантом-пограничником, второй – гражданский человек. По мере того, как мы общались с парнями, между нами начали возникать какие-то невообразимые флюиды. Что это было? Нам до сих пор непонятно. Может, воцарилась эйфория после того, как мы поели. Ребята, когда узнали, что мы голодные, накормили нас. Не хочется так просто физиологически объяснять то волшебное состояние, в которое мы погрузились,ведь, кажется, так только про мужчин говорят: путь к сердцу лежит через желудок. А может в этот момент как-то встали планеты благоприятно для возникновения каких-то возвышенных чувств, но к концу поездки мы все четверо были уже почти влюблены. На одной из остановок наши кавалеры, почувствовавшие себя рыцарями, успели нарвать нам цветов. И мы сидели с цветами в руках необыкновенно прекрасные и загадочные, как нам в той волшебной атмосфере казалось и, наверно, нашим нечаянным поклонникам тоже. Меня больше всего умиляло, что мой ухажер – лейтенант-пограничник. Мне казалось, что это знак. Ведь мой отец был офицером погранвойск и как раз, будучи лейтенантом, встретил мою маму. За Олей ухаживал другой приятный парень, тот, который невоенный.
Это было какое-то дорожное наваждение. Мы вышли из вагона такие возвышенные и загадочные, будто под гипнозом. Однако, распрощались с юношами, даже не обменявшись адресами. Наверно, такие были «обалдевшие», что даже забыли это сделать. Еще дня два мы с подругой вспоминали с приятным чувством не так даже наших галантных случайных попутчиков, как это волшебное состояние, в котором мы пребывали во время общения с ними. А потом, в Леппяниеми, мы и вовсе забыли о своем дорожном приключении. Наши юные души переключились на новые впечатления.
Окрестности Леппяниеми поражали своей красотой. Нам показалось, что мы попали в рай. Здесь природа уже не была такой суровой, как в Ледмозеро. Деревья в округе росли не только хвойные, но и лиственные. Нас поселили на базе отдыха у чудного озера. Деревянное здание турбазы в прошлые годы было лютеранской церковью. К озеру можно было пройти по лесной тропинке или же с другой стороны через живописный луг со стожками сена. Открывавшаяся перед нашими глазами картина была достойна кисти художника-пейзажиста: зеленый луг с аккуратными стогами, вдали голубела гладь озера с несколькими изумрудными островами. С этой стороны озеро обрамляла гряда крупных камней-валунов. На берегу стоял деревянный домик бани. Лучшего расположения для бани не придумаешь: попарился и сразу окунайся в прохладную озерную воду. Вроде бы банька считалась заброшенной, но однажды нашим ребятам удалось ее растопить и попариться.
К озеру можно было пройти и с другой стороны - через лес. Лесная тропинка приводила на песчаный пляж. В сочетании с одинокой старой лодкой, неизменно лежащей на песке у кромки воды, открывавшийся пейзаж был не менее живописен, чем со стороны луга.
Между двумя этими проходами располагались заросли малины. Никогда потом я не ела такой крупной и сочной малины, причем, никогда не кончающейся. Ребята нашего и эстонского стройотрядов каждый день лакомились ягодами, но малины не становилось меньше. Не один раз наши повара варили из нее компот для всего стройотряда. А ягоды все не кончались, как будто каждый раз вновь вырастали, как отрубленные головы сказочного Змея Горыныча.
Про эстонцев надо рассказать отдельно. И они, и мы строили дома для птицефабрики. Обедали мы в столовой предприятия, и нас тамошние повара неплохо кормили, в основном, естественно, продукцией с фабрики - курятиной. Эсты, как окрестили стройотрядовцев из Эстонии наши ребята, приезжали в эти места не первый год, поэтому хорошо здесь освоились. Они переделали избушку на территории турбазы в бар и проводили там вечера после работы. Эстонские парни из досок соорудили барную стойку, из бревен сделали высокие стулья к ней, из коротеньких широких бревнышек – столики, а из узких –сиденья к ним. Все, как в настоящем баре. Прикрепив лампочки по окружности колеса старой телеги, эсты сделали оригинальную люстру. Стены они обклеили плакатами с яркими картинками, на которых были изображены красивые заграничные бутылки и эффектные девушки. Получилось довольно мило. Для нас все это было в новинку, как и проведение самого досуга. На своих посиделках мы обычно банально танцевали да выпивали. Здесь же проводились какие-то игры, что делало вечеринку более разнообразной. Чаще всего верховодила невысокая крепкого телосложения девушка Марика. Она знала огромное количество игр. В эстонском отряде было всего три девушки: две эстонки из Тарту и одна русская из Нарвы. Остальные – мальчики. Кроме девушек-эстонок в их стройотряде были еще три парня из Тартуского университета, часть ребят – наши коллеги из Таллинского политехнического института, остальные учились в техникуме в городе Нарва. Почти все были русские. В нашем отряде девушек было явно больше, чем у них, поэтому эсты с радостью приглашали нас в свой бар. Мы иногда ходили. Приглашали всех, но наши мальчики, мягко говоря, эстам явно не симпатизировали, поэтому игнорировали их приглашения.
На стройку нас возили на автобусе. Не всем хватало сидячих мест. Наши мальчики не уступали нам места, а предлагали сесть к ним на колени. Понятно, что не каждая девушка согласится на это. Эстонцы же сразу вставали, предлагая нам сесть без каких-либо условий. Наши мальчики почувствовали, что мы это оценили, и сразу невзлюбили эстов: «Выпендриваются! Галантных из себя строят!».
Командиром нашего стройотряда был армянин Самвел, а у эстонцев - еврей по имени Марик. В связи с этим наш Самвел обычно шутил: «Там, где прошел еврей, армянину делать нечего».
В Ледмозеро мы с подругой Олей много общались с Шуриком, а в Леппяниеми отдалились друг от друга. Мы свои вечера проводили в эстонском баре, а Шурик «замутил» с главной поварихой Верой Селиховой. Она тоже была нашей стройотрядовкой. В Ледмозеро Вера работала вместе с нами, а в Суоярви ее и еще двух наших девчонок оставили кашеварить. Энергичная и более старшая по возрасту Вера была назначена главной в этой поварской бригаде. Она с первых дней нашей стройотрядовской жизни симпатизировала Шурику и откровенно проявляла к нему повышенное внимание. Он же как будто не отвечал ей взаимностью. И вдруг в Суоярви выяснялось, что Шурик пропадает вечерами у Веры в комнате. Наши поварихи жили на втором этаже отдельно стоящего от нашей турбазы здания столовой. На первом этаже располагалась кухня и комната приема пищи, где мы собственно завтракали и ужинали. Обедали мы в столовой птицефабрики.
Как упоминалось выше, кормили нас неплохо, в основном курятиной с птицефабрики, но в промежутках между обедом и ужином и особенно после ужина мы все равно хотели есть. Наши молодые организмы требовали перекуса. А где можно было подпитаться, когда турбаза находилась в нескольких километрах от ближайшего магазина в Суоярви? Конечно, на кухне нашей столовой, где царствовала самодовольная Вера. Разумеется, вход туда был не для всех. Для нас с Ольгой точно нет из-за отсутствия симпатии с главным поваром. Естественно, Вера нас недолюбливала, ведь Шурик искал нашего общества, а ее игнорировал. И вдруг все поменялось. Ответ был прост. Ничто человеческое нашему Шурику не было чуждо. Да, да, никуда не уйти от этой хоть затертой, но мудрой фразы о пути к сердцу мужчины через желудок. Поэтому наш Шурик стал подкармливаться у симпатизирующей ему Веры. К нам с Ольгой он не охладел, а вроде как стал нас избегать, как будто стыдясь своей слабости.
Наши же сердца тоже не остались равнодушными. Мне понравился черноволосый с яркими карими глазами парень из Таллина по имени Вадим, а Оле – высокий светловолосый юноша из Нарвы Андрей по кличке «Папа». Вадим отлично играл на гитаре и часто исполнял песни на вечеринках в избушке-баре. У него было красивое интеллигентное лицо. Вел он себя скромно, не выпендрировался. О наших чувствах эти парни скорей всего не догадывались, но я чувствовала, что тоже нравлюсь Вадиму. Он посматривал на меня в баре своими красивыми глазами, но, по-видимому, был настолько застенчив, что не решался ухаживать. Так что романа не получилось.
Еще два парня из эстонского отряда стали проявлять ко мне знаки внимания: парень из Тартуского университета по имени Коля и парнишка из Нарвского техникума тоже Коля. Тартуский Коля мне был симпатичен, но он встречался по-взрослому с сокурсницей - эстонкой Рут. По-взрослому, это значит, что они спали, как нам рассказали другие ребята. Везде Коля и Рут были вместе, они были парой, но он все равно умудрялся со мной заигрывать.
Парнишка из Нарвы мне совсем не нравился. Парень был такой простой-простой и ни в какое сравнение не шел с утонченным Вадимом. Однажды уже в конце нашего пребывания в Карелии, распространился слух, что один парень из эстонского отряда разбился на мотоцикле. Причем, все описания указывали на то, что разбился мой отверженный ухажер. Мы отчего-то так подумали. Позже оказалось, что попал в аварию другой парень из другого эстонского стройотряда, которого мы не знали. Да и к счастью тот другой парень не погиб. Но до того момента, пока это выяснилось, я вся испереживалась за своего ухажера. Я чувствовала себя жестокой, парня чуть ли канонизировала в своих мыслях. Ну как же! Бедняга ушел в мир иной, не испытав взаимности. Я уже его почти любила. Когда же все выяснилось, совесть моя успокоилась, все вернулось на круги своя.
Подпитавшись на кухне у Веры, желудок Шурика успокоился, а душа поняла, что не хлебом единым жив человек, и требовала чего-то более ей милого. А этим милым для нашего комиссара были мы с Олей. И он начал зазывать нас в свою комнату пообщаться и поржать. Мы же, относившиеся последнее время к нему несколько презрительно: «Продался за банку тушенки!», все же решили быть снисходительными и согласились, но с условием: «А чем ты нас будешь угощать?». Есть то все время хотелось, и мы тоже решили воспользоваться особым положением Шурика на кухне. Шурик обещал угостить нас вином и этой самой тушенкой с хлебом. Знала бы главная повариха, что ее съестными подарками будем лакомиться мы. Но ведь подарки были не ее личные, а с нашей общей кухни, где продовольствие принадлежало всем стройотрядовцам.
Вот интересно, как устроен человек. В нашем маленьком коллективе происходило все так же, как было заведено в советском обществе. Работники общепита беззастенчиво пользовались своим особым положением, с ними заводили блат. Такова человеческая природа.
К концу пребывания в Карелии Шурик уже не знал, куда деться от общества поварихи. Сердцу не прикажешь, и даже вечно голодный желудок никак не мог уже повлиять на него.
Поварихи во главе с Верой за полтора месяца просто на глазах раздобрели. С ними дружила наша однокурсница Надя. В столовой мы сидели за одним столом: я, Оля, Надя и спокойная добрая Рая, которая тоже училась в одной группе с нами. Собственно мы да еще сокурсник Ваня представляли в стройотряде механико-технологический факультет политехнического института. Рая вызывала у меня симпатию, да и Надя тоже до стройотряда. Рая была молчалива и простодушна, а Надя вроде бы доброжелательна, но чувствовалась в ней какая-то хитрость. Про таких людей говорят: себе на уме. Дружба с властителями кухни оказала на Надю развращающее влияние. Надина физиономия приобрела сытый нагловатый вид, демонстрировавший некое превосходство над теми, кто был далек от кухни. Может нам, вечно голодным, просто так казалось. Тем не менее, все девочки отряда стали испытывать легкую неприязнь к работникам кухни. Да, произошло такое классовое расслоение общества в нашем маленьком стройотрядовском государстве.
Почти каждый день я наблюдала уморительную, с моей точки зрения, сцену. Надины манеры за столом выводили Ольгу из себя. Нет, Оля не произносила ни слова, но выражение ее лица говорило красноречивее любых фраз. Дело в том, что Надя отчаянно чавкала. Когда же она ела суп, было еще хуже. Надя так смачно прихлебывала, что казалось, будто она не заглатывает ложку супа. а засасывает ее, как пылесос. С каждым Надиным прихлебом красивое Ольгино лицо каменело, а взгляд огромных голубых глаз становился обжигающе холодным. Поначалу Надино чавканье мне тоже действовало на нервы, но потом я сочла данную ситуацию комичной и даже стала получать удовольствие, наблюдая за соседками по столу.
Оля молчала. С ее застывшего в презрительной гримасе лица летели гневные взгляды-молнии в сторону хлюпающей какой-нибудь гречневой кашей с молоком Нади. Рая помалкивала, понимая, что над столом сгущаются тучи. Надя наклоняла голову к тарелке, наполняла ложку пищей и втягивала ее в рот, издавая громкий противный звук. Тут же она вскидывала исподлобья испуганные выпуклые глаза, которые начинали совершать вращательные движения: сначала в сторону Ольги, потом на нас с Раей, как бы вопрошая: «Что? Что я делаю не так?». Она чувствовала, что бесит Ольгу, но никак не могла понять из-за чего, потому что продолжала страстно хлюпать. И все же Оля ни разу не сорвалась, ограничиваясь испепеляющими презрительными взглядами.
Из всего стройотряда мы с Олей больше всего дружили с девочками с машиностроительного факультета: с Зиной, Ирой, Аллой, Верой и Леной. Девчонки подобрались симпатичные, добрые и общительные.
Зиночка с лицом восточной красавицы к тому же была моей одноклассницей. Меня всегда восхищали ее глаза – черные, миндалевидной формы с прямыми, как стрелы, длинными ресницами. Такие глаза я называла глазами горной серны, как в романе у Лермонтова. Так описывал Максим Максимович Бэлу в «Герое нашего времени»: «И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны».
Смешливая и добродушная Зиночка симпатизировала нашему сокурснику и одногруппнику Ване. Однажды она вызвалась постирать Ване его любимую тельняшку. Зиночка постаралась, но к несчастью, проволока или труба, на которую она повесила сушиться выстиранную тельняшку, оказалась в некоторых местах ржавой. А Зина этого не заметила. Тельняшка высохла, на ней появились ржавые пятна, и вывести их было в тех условиях невозможно. Мы утешали бедную Зиночку. Она была в отчаянии. А Ваня отреагировал, как и положено мужчине. Сказал, что эти пятна всегда будут напоминать ему о беззаботном стройотрядовском времени и о прекрасной девушке Зине.
Ах, какое было замечательное для нас время. Мы были молоды, красивы, беспечны и всегда в готовности влюбиться. Были убеждены, что живем в самой лучшей стране мира. Неуверенности в завтрашнем дне не испытывали, а ждали чего-то невыразимо прекрасного и самого лучшего в своем будущем, и, конечно, необыкновенной единственной любви. Наши родители были живы, впереди еще были три года учебы в институте. Благословенное время. А тут еще и молодежная многонациональная компания, и шикарная карельская природа. Леса, луга, озера, ягоды, грибы.
Однажды нескольких девушек, в том числе и нас с Олей, на неделю отправили на другую работу. Работа была нетрудная. На живописном берегу озера нужно было на солнце переворачивать бревна для их сушки. Вдвоем повернуть бревно не составляло труда. Пока бревнышки подсыхали с одной стороны, мы тоже не теряли зря время: загорали и купались в озере. Место было изумительной красоты, и мы наслаждались своим новым положением. На стройке же у нас была довольно тяжелая физическая работа. Ребята выкладывали из кирпича стены, а нам – девочкам «доверили» подносить каменщикам тяжелый цементный раствор на носилках. Мы быстро уставали. Только, бывало, присели отдохнуть, как тут же раздавалось: «Девчонки, раствор!». Со временем у нас выработалось стойкое отвращение к этой фразе. Особенно, как нам казалось, противно звучал этот клич из уст интеллигентного симпатичного Сережи Толстых. Он кричал: «Девчонки, раствор!» так бодро, весело и доброжелательно, что хотелось дать ему в ухо или хотя бы огрызнуться. Сережа был хорошим парнем, и нам нравился, но в эти моменты наши изнеженные городские организмы, непривычные к такой тяжелой работе, вздрагивали и раздражались при звуке Сережиного голоса. Радость, с которой он просил у нас раствор, предполагала ответную радость. А мы не могли ответить радостно, потому что очень уставали. Вот именно это нас и нервировало.
Так что, когда нас перебросили в другое место поворачивать бревна, нам казалось, что попали в рай. В озеро мы не заходили по дну, а скатывались в него с берега по большому камню-валуну. Зажмурившись от наслаждения, мы соскальзывали по гладкой каменной поверхности в чистую прохладную воду, которая приятно охлаждала разгоряченные на августовской жаре наши тела. Озера в Карелии не менее живописны сами по себе, не только в компании обрамляющих их берегов. Повсюду на озере располагались разной величины зеленые островки. Туда можно было доплыть и там отдохнуть, любуясь открывающимися с середины озера великолепными видами.
Через неделю наши молодые крепкие тела покрылись красивым бронзовым загаром. Не один другой загар не сравнится с карельским. Солнце сделало нас с Ольгой еще большими блондинками. Мы теперь понимали, откуда у местных детей не просто белые волосы, а с каким-то зеленоватым русалочьим оттенком. Много раз мы с Олей восхищались цветом кудрей местной малышни. Однажды у озера с нами заговорили два таких блондинистых пацаненка. Они приняли нас за девушек из эстонского отряда, по-видимому, не только из-за нашей прибалтийской внешности, а скорей из-за нашей речи. Мы с подругой не хэкали, произнося букву «г», как многие ребята из нашего отряда. Близость Украины к Курской области отложил отпечаток на особенности говора курян. Мы с Олей родом были из других мест. Мое детство прошло в Ленинградской области, где звук «г» произносят так, как он и пишется – твердо. Мальчишки, приняв нас за эстонок, стали рассказывать, что недавно приехали хохлы строить дом для птицефабрики. Мы догадались, что ребята имеют в виду наш курский стройотряд и тут же обиделись:
- Мальчики, этот стройотряд вовсе не из Украины приехал, а из древнего русского города Курска.
- Да ну! А чего тогда они так разговаривают, как хохлы! - возмутились пацаны, и хихикая, продемонстрировали, как говорят наши стройотрядовцы -Хде тут хлавная дороха?
- Так, произношение не о чем еще не говорит. Да, Курская область граничит с Украиной, поэтому и говор такой сформировался не без влияния соседней республики. Но вообще Курск – это русский город, о нем даже упоминается в древней летописи «Слово о полку Игореве», - разъяснили мы мальчишкам.
В Суоярви, где мы работали, и в Леппяниеми, где жили, располагалось много озер, впрочем, как по всей Карелии. Мы часто купались еще и в озере рядом с нашей турбазой. Чаще всего к нему мы шли через лес по тропинке. Однажды идем с девчонками купаться и вдруг слышим такие громкие басовитые ухарские возгласы: «Ух! Эээх! Оххх! Ууу!». Такое впечатление, что эти звуки издает какой-то богатырь типа Ильи Муромца, а то и группа богатырей. Когда же мы, наконец, выходим на берег озера, то видим одного Шурика Лукашова, который плещется у берега и от холодной воды громыхает на всю округу. Да уж, голос был у Шурика сродни шаляпинскому и совсем не соответствовал его маленькому росту. Ему бы на клиросе петь. Вообще наш комиссар совсем не умел плавать. По этой причине мы с Ольгой вызывали у него восхищение, когда уплывали на середину озера. Правда и волновался он за нас по-настоящему.
- Ленк, ну вы что обалдели с Ольгой! Так далеко заплывать. Я уже вас из вида потерял. Я же за вас отвечаю.
- Шурик, ну разве это далеко? Так чуть-чуть поплавали.
Шурик на это только, улыбаясь, качал головой: «Но вообще вы меня восхищаете. Как вы это делаете?!».
Как я уже говорила выше, Шурик обладал сильным низким голосом. Он мог поистине им громыхать. Иногда наши ребята по вечерам от скуки пели хором. Они же из вредности не ходили в эстонский бар. Шурик нам рассказывал, как они пели: «Вечерний звон»: «Я со своим могучим голосом, естественно, исполнял арию большого колокола: «Бом, Бом!».
Да, ребята, отказывались ходить в эстонский бар, но в самом первом совместном вечере они участвовали. Когда мы только что приехали в Леппяниеми, в холле нашей турбазы был проведен этот вечер дружбы. Принимали участие три стройотряда: наш, эстонский и еще один курский стройотряд, состоящий из студентов курского педагогического института и который базировался в каком-то другом месте Карелии. Позже мы с этим отрядом больше не встречались. По случаю такой вечеринки мы нарядились в босоножки на каблуках и в длинные платья в цветочек с рюшками, которые мы прихватили с собой из дома для таких торжественных случаев. Тогда модны были платья длиной – миди с рюшками по вырезу горловины. В таких нарядах и с ярким вечерним макияжем мы спустились со своего второго этажа в холл.
Все наши гости были в стройотрядовской форме. У эстонцев она была модная, синего цвета, более красивая, чем наша цвета хаки. Особенно нам нравились их синие кепки с длинными козырьками. Сейчас в продаже имеются самые разные головные уборы, а в те советские времена в нашем городе купить кепку с длинным козырьком нельзя было. Потом, в конце нашего пребывания в Карелии, наши эстонские друзья подарили нам эти модные кепочки.
А в тот вечер, явившись в своих цветастых платьях с рюшками, мы поняли свой прокол, осознав, что на фоне модных эстонцев смотримся слишком провинциально. К тому же неудобно было на каблуках участвовать в разных играх, организованных эстонцами. Они и выпивку организовали тоже по-западному, как не было принято у нас. Кто-то из них стоял на разливе с отдельным столом, символизирующим барную стойку, и составлял коктейли. Мы-девочки с удовольствием принимали все новшества эстонцев, пили только коктейли, участвовали в играх, подмечали всякие разные модные штучки, детали в их внешнем облике. Ведь в те годы, когда наша страна была закрыта ото всего остального мира, в стране царил дефицит товаров, нам приходилось ухищряться, чтобы что-то достать. Даже журналы мод нужно было покупать по блату, чтобы быть в курсе последних тенденций. Жизнь в Прибалтике, а тем более в столице Эстонии была более приближена к западноевропейской культуре. Поэтому мы жадно впитывали в себя все новое, чего не было в нашем быту. Наши мальчики не были такими гибкими, как мы, и не собирались подстраиваться под эстов. На том вечере они подходили к стойке с напитками, и хоть слегка стесняясь своей простоты, все же настаивали: «А нам, пожалуйста, чистенькой налейте, не надо мешать!».
В тот вечер мы быстренько поднялись на второй этаж в свои комнаты, скинули босоножки и женственные платья, облачились в стройотрядовские брюки и в удлиненные просторные блузки, которые в те времена назывались распашонками, а сейчас бы их назвали туниками. Надели обувь без каблуков, и сами ощутили, что в такой экипировке веселиться, танцевать, участвовать в играх куда удобней.
Иногда по вечерам мы сидели в холле нашей турбазы и слушали песни в исполнении Володи Панфилова. Он неплохо играл на гитаре и хорошо пел. Его голос имел красивый тембр. Единственно, репертуар в основном состоял из дворовых приблатненных песен. Но иногда он исполнял и что-то стоящее, например, песни Владимира Высоцкого. Я часто просила Вову спеть одну из самых моих любимых вещей барда: «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так!». Когда Володя пел, я слушала внимательно и даже немного восторженно. Я всегда обожала любое проявление творческого таланта, и всегда открыто восхищалась такими людьми. Вскоре я почувствовала, что Володя уже как-то по-особенному смотрит на меня. Видно, мои восторги по поводу его певческих способностей он принял за симпатию и стал проявлять ко мне повышенное внимание. Вообще-то с самого начала ему нравилась моя подруга Оля, и вот к концу стройотряда мы уже обе были в его фаворитах. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, так как многие нас с подругой воспринимали, как одно целое и порой путали наши имена, называя меня Олей, а ее – Леной.
Володино внимание не имело для нас большого значения, у нас же с Олей были свои сердечные предпочтения, как уже упоминалось выше. Но вообще, мы были молоды, поэтому в нашей среде постоянно присутствовала какая-то атмосфера флирта, влюбленности. Эти нравились тем, те нравились этим, через какое-то время все могло поменяться. Ведь все были молоды и прекрасны, и определиться со своими предпочтениями в этой чудесной атмосфере не представлялось возможным.
Наконец наступил день прощания с Карелией. Однако, покидали эти благословенные места только девочки нашего отряда и два мальчика для сопровождения: комиссар Шурик и интеллигентный Сережа – тот, чье «Девчонки, раствор!» нас особенно раздражало. Остальные ребята решили остаться еще на месяц. Из-за нашего неудачного пребывания в первом месте в Карелии в поселке Ледмозеро нам не удалось много заработать. Но для девочек и те деньги, что получили, были внушительными. Нам с Олей заплатили по 90 руб. Ребята, конечно, получили солидней нас, ведь их работа каменщиков была более оплачиваемой, но они все же ехали за большими деньгами. И это понятно. Большинство отправились в стройотряд именно подзаработать. А мы – мамины-папины городские девочки больше искали романтики, чем возможности получить деньги, поэтому остались вполне довольны.
В последний день пребывания в Леппяниеми мы написали белой краской на спинках наших потрепанных стройотрядовских курток: КАРЬЯЛА -77 – это по-карельски - Карелия и 1977 год. А ниже также по-карельски - Леппяниеми. На новых больших рабочих перчатках каждый друг другу написал какие-то строки пожеланий, высказываний или просто расписался. Володя Леонов начертал на моей перчатке библейскую фразу: «Ищите и обрящите!». Самое длинное послание оставил, конечно же, Шурик Лукашов: «Когда, как темная вода, глухая лютая беда была тебе по грудь, ты, не склоняя головы, смотрела в прорезь синевы и продолжала путь». Автор этих строк Самуил Маршак. Я тогда удивилась и спросила друга:
- Шурик, это ты о чем?
- Ну как о чем! Я о том, как ты смело кинулась искать глухонемого мальчика в Ледмозеро. Помнишь? Столько в тебе было решимости, готова была в любые дебри пойти, чтоб только найти ребенка. Я раньше тебя такой не видел.
Вот как Шурик воспринял мой энтузиазм. Жаль, что та исписанная перчатка куда-то со временем затерялась.
Накануне отъезда в эстонском баре мы устроили «отвальную». Повеселились и напились от души с размахом. От многих расслабившихся спиртным ребят мы с Олей услышали признания в симпатии и массу комплиментов. Завершил весь этот поток приятностей наш сокурсник Ваня. Слегка заплетающимся языком и чокаясь с нами стаканами, он говорил нам: «Девчонки, я вас всегда уважал и в институте. А вот после проведенных вместе этих двух месяцев еще больше зауважал. Вы – молодцы, вели себя безукоризненно, нигде себя не уронили, ничем себя не запачкали. Очень достойно». Мы тоже не остались в долгу: «Ваня, дорогой, мы тебя тоже очень уважали и уважаем!». Градус вечера дошел до той самой высшей точки, когда все подряд начинают признаваться друг другу в любви и уважении.
Перед вечеринкой Шурик нас попросил: «Девчонки, прошу вас: не подпускайте ко мне Селихову!». «Шурик, что значит - не подпускайте? Ты ее боишься что-ли? Опасаешься, что изнасилует? Ну ладно, мы поприсутствуем рядом. Главное, ты сам старайся быть поближе к нам, не откалывайся!». А сами подумали: «Не фига себе, какой напор! Парень от нее бежит, а она, как танк, прет и прет!».
Я вообще не могла представить ситуацию, чтобы я бегала за мужчиной. Я даже не могла пригласить парня на белый танец, если он не мой друг-приятель, конечно. Такая же была и моя подруга Ольга. Возможно, со стороны казалось, что мы несколько заносчивы. В этом был и свой минус, так как ребята, зачастую боясь получить отказ, не решались проявить активность. Так только поглядывали. Это я уже поняла гораздо позже, лет тридцать спустя, когда у меня произошла одна интересная встреча.
Однажды, мы делали с мужем какой-то мелкий ремонт, и оказалось, что надо идти в магазин за чем-то, то ли строительная пенка закончилась, то ли еще что-то. Я пошла за этой нужной вещью, а муж остался дома делать что-то другое. По этой причине я спешила. Купив все необходимое, я уже торопилась домой, как вдруг решила взглянуть на витрину киоска на остановке у нашего дома: не поступил ли в продажу интересующий меня журнал? У киоска я постояла буквально несколько секунд. В это время боковым зрением я заметила, что со скамейки остановки метнулся какой-то человек, увидев меня. Мне показалось его лицо знакомым: «Ааа, кажется, он учился со мной в институте, но на другом факультете». Надо было спешить, и я быстро понеслась во двор. Когда я забежала в лифт, за мной стремительно заскочил человек.
«О, Господи вдруг какой-нибудь ненормальный!», - мелькнуло у меня в голове. Я вспомнила, как однажды ехала в лифте с молодым человеком-эксгибиционистом лет так 16. Он не нанес мне никакого вреда, просто показал свой детородный орган. Я не растерялась, а спокойно и вежливо его осадила, но потом было на душе долго скверно. Какая-то даже тошнотворная жалость. Я тогда представила, что у парня есть мать, и как ей должно быть горько осознавать, что у сына такое отклонение. Вот и в тот раз я подумала: «Что ж я такая невнимательная, вдруг опять какой-нибудь противный тип зашел или вообще маньяк». Я посмотрела на мужчину и увидела того самого человека с остановки. Да, это точно был парень, который учился со мной в институте. Сразу припомнилось, как он смотрел на меня своими выпуклыми глазами. Он все время гипнотизировал меня при встрече, но так ни разу не решился подойти. Наверно, чувствовал, как мы с Ольгой между собой посмеивались над его странными взглядами. Внешне он нам не нравился: худенький, невзрачный, с глазами навыкате. Сейчас он смотрелся намного симпатичней. Он был узнаваем, хотя прошло около 30 лет с окончания института, но изменился в лучшую сторону. Поджарый, но не щуплый, не полысел, не поседел. Никаких толстых пивных животов. Аккуратный вид: чистая рубашка, заправленная в джинсы. Есть такая категория людей, которые с годами становятся интересней.
- Вам на какой этаж? - спросила я.
- На такой же, как и Вам.
- На девятый что-ли?
- На девятый, девятый, Леночка – ответил он, глядя на меня в упор с улыбкой.
- А Вы знаете, как меня зовут? – удивилась я и подумала – надо же, имя мое знает, а я его имя никогда не знала.
Он ответил, молча, слегка кивнув и закрыв в знак согласия глаза.
- А я Вас тоже узнала, мы учились в одно время в институте, только на разных факультетах. Вы совсем не изменились. Вы учились, кажется, на строительном?
Он снова с легкой хитрой улыбкой ответил глазами и кивком головы, а потом добавил:
- А Вы так тут все и живете!
Эту фразу я потом буду часто вспоминать. Она меня одновременно и рассмешила, и слегка задела. Люди как-то улучшают свои условия, меняют не то, что дома, но и города, и даже страны, а я все так же, в родительской квартире. Я ощутила себя недоразвитым существом, застывшим в одной стадии развития. Некоторый намек на ущербность в этих словах может кого-то огорчил бы, но не меня. Я обладаю замечательной способностью находить во всем что-то забавное, смешное, что помогает мне радоваться жизни при любых обстоятельствах. Так что я теперь рассказываю эту фразу своим подружкам, чтобы лишний раз посмеяться: «Да, так тут и живу бедолага!».
- Так Вы, выходит, знаете, как меня зовут, и где живу?
- А как же было не знать о такой красивой видной девушке? – произнес он с довольным выражением лица.
- Интересно, отчего же Вы так ни разу и не подошли, и не заговорили с такой прекрасной, как вы говорите, девушкой?
- Боялся. Вы были такой недосягаемой и недоступной. Я только любовался со стороны.
Мы приехали на мой этаж и еще несколько минут постояли на лестничной площадке. Сергей, так звали мужчину, рассказал о себе, что разведен, что есть сын, где работает, кого видел и т.д. Я – о себе. Потом я пояснила, что спешу, муж ждет меня продолжать ремонт. Тогда он спросил:
- А муж сильно ревнивый?
- Достаточно – сказала я на всякий случай.
На сем мы и распрощались. Я пошла домой, а он, посмотрев на меня так же пристально и грустно, как в былые времена, поехал на лифте вниз.
После этого разговора я поняла, почему так много ребят смотрели на нас с Ольгой с интересом, но не всегда подходили. Впрочем, и правильно делали. Большинство нам не нравилось. Конечно, были и смельчаки, иначе мы бы так и проходили все институтские годы одни, а у нас все же случались романы.
Впрочем, сейчас не об этом. Плохо, когда девушка сама бегает за парнем, потеряв гордость, но и в том случае, когда так задирает нос, что ребята боятся подойти, тоже ничего хорошего.
Мы хоть и пообещали Шурику оградить его своим обществом от назойливой Веры, но иногда теряли его из вида, так как и мы, и он общались с другими парнями и девчонками. И не мудрено в этой атмосфере всеобщего братания. Все же во время вечера Шурику удалось не попасть в сети напористой Селиховой, но что ему удалось сделать, так это напиться больше всех. И не просто, а «в стельку». Шурик так решил расслабиться, что не рассчитал свои силы. Вечеринка еще была в самом разгаре, когда ребята унесли тело отключившегося Шурика в его комнату.
Шурик «отрубился» надолго. Путь на автобусе от Леппяниеми до Суоярви, а потом на поезде от Суоярви до Петрозаводска он провел в состоянии этой самой «стельки», то есть исключительно в горизонтальном положении. Помню, как в зале ожидания вокзала Суоярви мы прощались с нашими мальчиками. Им было очень грустно с нами расставаться. Они оставались работать, а мы, как счастливые дембеля, уезжали на волю отдыхать. Симпатизировавший нам с Ольгой Володя Панфилов, прощаясь, поцеловал каждую из нас по-настоящему, как у нас говорилось тогда - «взасос». Я настроена была на дружеский поцелуй, поэтому была несколько шокирована, отчего Володя, стоя рядом с нами, подвел итог: «Ольга умеет целоваться, а вот ты, Лена, не умеешь». Мы посмеялись, я вида не показала, но мне было не очень приятно, наверно, от того, что я действительно не умела целоваться. Опыт у меня было невелик. В душе я негодовала: «С какой стати я должна отвечать тебе на поцелуй, демонстрируя свое умение? Ты же не мой парень, и я в тебя не влюблена».
Пока мы прощались–целовались, коварная Селихова воспользовалась беспомощностью впавшего в глубокий сон Шурика и завладела ситуацией. Она уселась рядом с накрытым одеялом телом Шурика, лежащим на скамье трогательным маленьким холмиком, и по-хозяйски положила на него руку. Мы уже никак не могли что-то изменить. А Селихова уже командовала ребятами, куда занести и положить тело Шурика в вагоне поезда. Так до Петрозаводска Шурик ехал в обществе Веры и под ее охраной.
В Петрозаводске до отправления поезда на Москву оставалось достаточно времени, чтобы погулять и немного познакомиться с городом, что мы с Ольгой и сделали. Прошлись по какой-то улице до набережной Онежского озера. Оно показалось нам холодным, суровым, но прекрасным. Только мы собрались «повосхищаться» сдержанной северной красотой озера, как заговоривший с нами интеллигентного вида взрослый мужчина, оказавшийся писателем из Москвы, раскритиковал раскинувшуюся перед нами картину в пух и прах.
- Вот не умеют наши облагородить территорию. Все так серо, заброшено. Это не набережная, а какое-то жалкое подобие! Вот на западе умеют! – проворчал писатель. Мы не стали ему перечить, решив, что наверно, он много поездил и лучше нас знает, как должна выглядеть настоящая набережная, и пошли дальше осматривать город.
Петрозаводск нам очень понравился. Уютный, со своим лицом. Запомнилась улица, выложенная брусчаткой. Жаль, что времени для знакомства было мало. Еще нас поразило большое количество в городе лиц с кавказской внешностью.
- Не фига себе, и сюда, почти на край света, они добрались – удивлялись мы.
Так прогуливаясь, мы набрели на уютный кабачок. А были то мы при деньгах, поэтому решили гульнуть. Заказали маленький графинчик конъяка и по внушительной порции шашлыка. Размякнув от спиртного и еды, мы не заметили, как пролетело время. Когда спохватились, оставалось несколько минут до отхода поезда, а мы не очень - то хорошо представляли, насколько далеко ушли от вокзала. Осознав, что есть реальная угроза опоздать на поезд, мы кинулись бежать. Ужас охватил нас. Еще надо было забрать свой багаж из камеры хранения. На перроне мы увидели совершенно трезвого и волнующегося Шурика.
- Быстрей, где вас носило? Вы же могли опоздать. Я застолбил вам места рядом со мной и Серегой.
Только мы зашли в вагон, как поезд тронулся. Повезло! До Москвы мы с Олей ехали в компании Шурика и Сережи. Вера опять была лишена общества Шурика.
В Москве ситуация повторилась. На вокзале нас встречала моя московская подруга Галя. С ней мы учились в одном классе, жили в одном подъезде и поступили вместе на один факультет. Галиного отца перевели на повышение в Москву, и она, отучившись год в Курске, перевелась на аналогичный факультет Московского технологического института. Галина повезла нас с Олей в магазины «Ядран» и «Лейпциг», где мы потратили часть заработанных денег, накупив дефицитной косметики. Потом Галя уговорила заехать к ней домой. Ее мама давно меня не видела, поэтому хотела посмотреть, какая я стала. Когда мы зашли в квартиру, она принимала ванну. Время до отправления поезда на Курск поджимало. В конце концов, решено было запустить меня на минутку в ванную комнату для осмотра моей персоны Галиной мамой. Иначе мы опять рисковали опоздать на поезд. Когда мы ехали втроем в метро, у нас с Ольгой начался нервный смех.
- Отлично, осталось 5 минут. У Лукашева точно будет инфаркт. Ты представляешь, что сейчас с ним творится? – говорили мы друг другу.
И все же мы успели. На перроне первым, кого мы увидели, конечно же, был Шурик, нервно бегающий туда-сюда у вагона. Он обрушил на нас все, что думал. Мы бы даже его поняли, если б он нас обматерил, но Шурик никогда не позволял в присутствии дам бранных слов. Едва попрощавшись с Галкой, мы запрыгнули в вагон, и поезд тронулся.
Шурик опять занял нам, коварным и неблагодарным, места рядом с собой и Сергеем в одном отсеке плацкартного вагона. Теперь уже мы спокойно ехали домой. В соседнем отсеке располагались Селихова Вера со своими поварятами. Разумеется, мы в своей компании с Шуриком и Толстых, а они в своей – выпили за удачное возвращение в родные края. Расслабившись спиртным и злясь на нас из-за Шурика, Селихова громко стала рассказывать, чем нас кормили повара в Карелии. Они наперебой стали вспоминать всякие ужасы. Например, как сварили нам червивое мясо, и никто из нас не заметил.
-Сожрали, как миленькие! Ха-ха-ха! А помните, как мыши объели куриные тушки. Да еще и курица потом протухла. А мы их с марганцовкой обмыли, зажарили, а эти идиоты жрали и радовались! Ха-ха-ха! – хохотали подвыпившие поварихи. И наша сокурсница Надя вместе с ними. Все это они произносили нарочито громко, чтобы слышали все остальные. Им казалось, что они нас унизили, не понимая, что, прежде всего, они унизили самих себя. Мы никак не отреагировали на эти выпады, но нам было противно. Да, мы не испытывали к Вере и ее подчиненным симпатии, но мы такого не ожидали. Они кормили своих товарищей всякой гадостью и еще хвастались во всеуслышание. Можно было понять ревность Веры к нам с Ольгой. Еще бы: как только она ни привлекала внимание Шурика, и подкармливала его, и оберегала его пьяное тело, а он все время тянулся к нам. Но нельзя было понять такое свинское отношение поваров к своим товарищам по стройотряду, которые доверяли им, поручив готовить еду. К сожалению, кроме приятных воспоминаний о стройотрядовском времени остались и такие.
А недавно я узнала от нашей Зиночки – той самой, с глазами «горной серны», о совсем отвратительных событиях, произошедших уже по возвращению нас в Курск.
В деканат машиностроительного факультета пришло письмо с жалобой на ребят – машиностроителей из нашего стройотряда. В письме мальчиков обвиняли в постоянном пьянстве во время пребывания в Карелии. Подлость этого подметного письма состояла не только в этом. Главное, что оно было подписано Зиной и Аллой, разумеется, с фамилиями.
Автор подметного письма мало того, что заложил парней перед деканом, так еще и подставил хороших честных людей, подписавшись их именами.
Но подлость всего этого была еще и в том, что девушки узнали о письме только в конце 5-го курса. А до этого недоумевали, почему сокурсники - бывшие коллеги по стройотряду не здоровались, шарахались от них, а порой и грязно выражались вслед.
Кто написал это злосчастное письмо – мы уже не узнаем. Да и Бог ему или им судья. Но печально, что сокурсники так сразу безоговорочно поверили тому, что жалобу написали именно Зина и Алла. Не удосужились открыто поговорить с девочками. Несправедливые обвинения всегда больно ранят. А подлость всегда выбирает такие методы, чтобы как можно большему количеству людей причинить неприятности.
Мы с Ольгой учились на другом факультете и не знали ничего про это письмо. А жаль. Ведь, если бы мне тогда кто-то сказал о нем, то уж я бы уверила того человека, что не могла Зина никогда такого сделать. Я ее знаю с 5 класса. Она - человек порядочный, бесхитростный и открытый.
После возвращения в Курск произошло и первое в моей жизни настоящее горе. За день до приезда мой любимый папочка Дмитрий Васильевич слег от сердечного приступа. Накануне у нас дома собрались все самые близкие. Приехали мои два брата с женами. Не было только меня. Врачи не говорили папин настоящий диагноз, и мы думали, что у него инфаркт. Сначала он лежал дома. Я читала ему свой любимый рассказ Куприна «Гамбринус». Мне казалось, что оптимистичный конец рассказа должен внушить отцу оптимизм и возбудить жажду к жизни. Когда папу положили в больницу, мама дневала и ночевала у его кровати. Я тоже навещала его, но потом очень жалела, что не делала это чаще. Мы не знали, что отец обречен. У него был рак желудка. Врачи, не сказали маме этот страшный диагноз, не решились, видя, как она его любит и самоотверженно ухаживает за ним. И я была уверена, что отец поднимется. Если б я знала, я бы тоже не отходила от него. Но молодость есть молодость. Мы с Ольгой гуляли, ходили в кино, съездили в поселок Дъяконово Курского района навестить наших одногруппников, которые весь сентябрь работали на консервном заводе. Нас – стройотрядовцев, трудившихся в Карелии, от этой работы освободили.
Папа умер 28 сентября. Для меня как будто рухнул весь мир. До сих пор сердце холодеет, когда я вспоминаю, как мама сообщила мне о его смерти. Утром 28 сентября она пошла к отцу в больницу. Я была дома. В дверь позвонили, я открыла. На пороге стояла осунувшаяся заплаканная мама: «Папы больше нет». Самые страшные слова в моей 19-летней жизни. Моего папы, самого доброго, самого веселого, самого любимого и любящего нет? Как же такое может быть?!
После похорон, когда вся родня разъехалась, когда уехали братья Валера и Саша и младшая невестка Таня, мы с мамой остались один на один с нашим безутешным горем. Стоял промозглый октябрь, отопление еще не включили, от того наша трехкомнатная квартира казалась особенно холодной, какой-то большой, пустой и печальной. Чтобы лишний раз не расстраивать друг друга мы с мамой старались горевать по отдельности. Давали волю слезам, только уединившись каждая в своей комнате. Говорят, что душа 40 дней еще присутствует на земле. Наверно, папина душа переживала за нас, видя, как мы страдаем, разбежавшись по своим углам. Однажды я проснулась, явственно услышав ласковый папин голос: «Леночка моя». Слезы брызнули из моих глаз от боли и тоски по любимому человеку. Как же мне не хватало его тогда и потом всю остальную жизнь.
Совсем недавно в начале лета папа был полон сил и провожал меня в стройотряд. Он так радовался, глядя на меня молодую в ладно сидящем новеньком стройотрядовском костюме. Мне кажется, что он даже в этот момент гордился мной, что я не осталась летом «валять дурака», а ехала в компании таких же молодых красивых людей работать. Мой папа был человеком позитивным, энергичным и бесконечно любящим. Мне кажется, что оптимизм я унаследовала именно от него. Его любовь и рыцарское отношение ко мне и маме делали нашу жизнь счастливой. Когда он ушел, ему через 27 дней должно было исполниться 57 лет.
В эти тяжелые для меня дни рядом всегда была верная подруга Оля. Еще две мои близкие подруги Наташа и Таня в это время находились вместе со своими сокурсниками в колхозе и еще не знали о постигшем меня горе. В те дни мы с Олей выкурили огромное количество сигарет. Я ей все рассказывала, рассказывала про отца, каким он был, как все произошло, что пришлось испытать моему брату Саше, когда он забирал отца из морга. Удивляюсь, как Оле хватало терпения слушать меня, по сто раз рассказывающую одно и то же.
Позже, через несколько лет я тоже буду рядом со своей подругой, когда ее постигнет такая же утрата. Ее отец - замечательный Михаил Петрович, умный, обаятельный, веселый человек, во многом схожий с моим папой, умрет еще более молодым - в 54 года. Печально, что так рано ушли наши отцы.
Тогда, в трудный для меня период, Шурик тоже меня поддержал. Однако, жизнь продолжалась, но увы, теперь уже без папы.
После стройотряда наши мальчики один за другим начали проявлять к нам с Ольгой интерес. Мне вдруг пригласил на свидание Володя Леонов, тот самый высокий флегматичный и добрый парень с усами и в очках, которого во время карантина Шурик заставлял вытирать ноги: «Зараза не прошла!». Я применила все свои дипломатические способности, чтобы отклонить предложения Володи, как можно мягче, не обидев. Только я дала ему «от ворот поворот», как другой Володя - Панфилов пригласил пойти с ним на свадьбу его сестры. Пришлось и ему мягко отказать, делая упор на то обстоятельство, что я не знакома с его сестрой, поэтому мне не совсем удобно идти на свадьбу. В общем, Володя понял то, что нужно было понять.
В свою очередь Шурик решил познакомить меня со своим творчеством. В школьные годы он написал фантастический рассказ. Я из вежливости и любопытства прочитала творение Шурика, хотя никогда не любила такую фантастику, где летают межпланетные корабли и действуют космонавты разных национальностей с именами Джон, Стенли, Иван и Мирослав. Разумеется, я уже не помню имен героев рассказа, но смысл именно такой. Произведение Шурика меня не впечатлило, но писал он очень даже хорошо. Что называется «под сурдинку», он подсунул мне вместе с рассказом свой школьный дневник. Я понимала, что в его желании раскрыть свою душу был какой-то потаенный замысел. Однако, прочтение дневника не только не добавило в моем отношении к Шурику каких-то чувств, а даже как-то неприятно поразило своей сентиментальностью. Дело в том, что в основном в дневнике отражались страдания Шурика, влюбленного в свою одноклассницу. Текст сопровождался фотографиями предмета любви. Она не отвечала Шурику взаимностью, и он даже дрался из-за нее с соперником. Я была в растерянности: зачем мне Шурик дал читать свои откровения? Не скажу, что это приятное занятие. И вообще мне казалось, что вести дневник – совсем девчачье дело. Вернее, не само ведение дневника, а именно описание страданий – не мужицкое это дело. Сейчас я понимаю, что дневник писал юный Шурик во время учебы в школе. Я же знала повзрослевшего Шурика - мужчину. Он был нас на 5 лет старше. Поступил в институт после армии, проучившись сначала на подготовительном отделении. То, что Шурик с его низким брутальным голосом, с замечательным чувством юмора, напористым характером был так чувствителен в школе, главным образом говорило о его творческой натуре.
Олю тоже атаковали ребята из нашего стройотряда. Так как это были не мои кавалеры, то я всех их не запомнила, кроме одного - Валентина. Он проявлял симпатию к Оле еще в Карелии. Но романов не получилось. Мы ждали своих принцев.
Дальше всех нас закрутила учеба, и мы уже только здоровались и обменивались дежурными фразами типа «Как дела?» при случайных встречах в институте. Шурик быстро женился на хорошей девушке, а после окончания института распределился на один из курских заводов. Там он всю жизнь по специальности и проработал.
Мы с Олей распределились в Ригу. В конце института нам уже было совсем невмоготу оставаться в провинциальном Курске. Душа звала в крупные города. А поехать работать в Прибалтику, это все равно, что заграницу. На нашей специальности мы шли 8 и 9-й по счету в очереди на распределение, а на предприятие «Ригас мануфактура» было заявлено всего два места. Мы дрожали, боялись, что кто-нибудь из первых семи, идущих по списку перед нами сокурсниц, тоже захочет поехать в Ригу. На счастье они побоялись туда распределяться в отличие от нас. Мы же, обе, будучи стрельцами по гороскопу, готовы были к самым дальним путешествиям. Мы не только не боялись, а просто считали дни, когда мы покинем «эту деревню Курск» и уедем на запад – в «цивилизацию». Смешно вспоминать. Сейчас я вполне довольна своим городом и уж более, чем рада, что не живу в Прибалтике, особенно в наше время, после распада СССР. Нет уж, сейчас мне хорошо со своей семьей в нашем уютном российском городе Курске. Все повторяется, и теперь уже мой сын ворчит на свой город, а я пытаюсь ему доказать, что это самый лучший город на земле. Ведь для человека самое лучшее место там, где его семья.
В Риге я проработала два года, потом вышла замуж и вернулась в Курск. Через год приехала домой и Оля и вскоре тоже встретила своего избранника. У нас родились дети: у меня сын, а у Оли – дочка. Иногда я встречала на улице Шурика. Мы всегда рады были увидеться. Я узнала, что у него растет дочь. Не помню точно, с какого момента, мы стали периодически сталкиваться с Шуриком в магазине «Курск», который находился рядом с моим домом. Шурик жил в другом районе, но возвращаясь с работы домой, тоже всегда заходил в этот гастроном.
Шли годы, жизнь текла своим чередом. Когда мы случайно встречались где-нибудь у прилавка, мы никогда не ограничивались простым приветствием. Шурик рассказывал про свои дела, а я – про свои. Каждый раз после того, как мы поболтаем с Шуриком о том - о сем, у меня повышалось настроение. Он был все такой же веселый, громкий и галантный. К примеру, иду я по гастроному озабоченная, уставшая от разных неприятностей, как вдруг слышу за спиной басовитое: «Мадам, а вам сегодня никто еще не говорил, что вы просто офигительно выглядите?». У меня сразу на душе становится тепло, и как будто никаких проблем. Я поворачиваюсь и расплываюсь в улыбке: «Шурик…». На нас уже обращают внимание, а нам пофиг, мы всегда рады встрече друг с другом. Шурик картинно берет мою руку и целует. «Шурик, ваша галантность не знает предела!», - кокетливо замечаю я.
Шли годы, голова Шурика понемногу покрывалась сединой, но в целом внешне он не сильно менялся. У него родился внук, про которого он рассказывал с любовью и умилением в глазах. Потом умерла моя мама, последние два года я не работала, ухаживая за ней. После ее ухода я начала искать работу. Шурик решил помочь. Стал узнавать: нет ли вакансий на его предприятии в заводоуправлении. Вскоре я устроилась в другое хорошее место, но была тронута его участием. Где бы мы ни встречались с Шуриком случайно, всегда были рады пообщаться. Однажды мы даже столкнулись на похоронах. Я пришла поддержать одну подругу. Умер ее родной брат. А для Шурика покойный был коллегой, с которым он много лет просидел в одном кабинете. Пока шло прощание в квартире, мы, находясь во дворе, успели пообщаться. Потом он при встрече упрекал меня: «Что ж ты не была на поминках? Я тебя все искал, так хотелось еще с тобой поболтать». «Да, Шурик, я посчитала это неудобным. Ведь я даже не была знакома с покойным. Поддержала подругу в горе и ушла».
Великое дело – студенческая дружба. Поговорить - одно удовольствие. Общие воспоминания, общие духовные ценности, общее чувство юмора и понимание во всем.
Годы шли, гастроном «Курск» превратился в супермаркет, наверху над ним открылось кафе. Шурик много раз при встрече говорил мне:
- Ленка, сколько этой жизни осталось? Когда мы с тобой сядем ну хоть в этом кафе, выпьем пивка и хоть наговоримся вдоволь?
- Да. Надо как-нибудь посидеть. Повспоминать. Вот Ольге позвоню и соберемся. А сейчас спешу – постоянно отвечала я.
Потом у Шурика умер отец и при встрече он рассказывал, как намучился, когда организовывал похороны. Мы всегда делились друг с другом своими проблемами, горестями и радостями.
Прошло еще время. Я особенно не вспоминала Шурика в своей повседневной жизни, но иногда ловила себя на мысли, когда заходила в супермаркет, что давно не видела своего студенческого друга, и начинала искать глазами его невысокую фигуру по торговому залу. Это продолжалось довольно долго.
Однажды мне позвонила моя одноклассница и коллега по стройотряду Зина и рассказала, что они собирались своим курсом. Я вспомнила о Шурике:
- Ой, Зин, а Шурик же Лукашов с тобой учился. Он был на встрече? Я что-то его давно не видела.
- К сожалению, Лена, и не увидишь! Моя сокурсница сообщила, что Саша Лукашов скоропостижно скончался, что-то с сердцем. Кажется, уже почти год назад. Вот такие печальные новости.
Это сообщение прозвучало для меня, как гром среди ясного дня. Я была потрясена и потом долго ходила с таким чувством утраты, что даже сама не ожидала этого. Оказалось, что веселый и разбитной Шурик, всегда готовый выслушать, поддержать добрым словом, рассмешить, много значил для меня. Оказалось, что в моей душе он занимал особое место. И когда я узнала, что его больше нет на этом свете, я ощутила реальную пустоту. Мне показалось ужасным, что я искала его глазами в супермаркете, а его уже не было в нашем мире. Недоумевала: почему так давно не встречается Шурик? А он уже был на небесах. Я корила себя за то, что так и не нашла время встретиться, посидеть, выпить.
У меня есть семья, более близкие друзья, но почему мне так больно думать, что Шурика уже больше нет, что никогда уже не посмеемся с ним над каким-нибудь пустяком. Меня поразило, что Шурик занимал так много места в моей душе. Вроде бы не был близким другом, вроде бы никогда не была влюблена в него, но было у нас то, что и называется - родство душ.
Еще меня утешает знание, что Шурик был человеком счастливым. Отчего я сделала такой вывод? Нет, он никогда не говорил напрямую: счастлив он или нет. Но уже по тому факту, что он прожил в одном браке с одной женщиной всю жизнь, можно сделать какие-то умозаключения. Конечно, мы никогда не обсуждали личное, но в каких-то словах, упоминаниях чувствовалась его любовь к жене, дочке и особенно к внуку. Вообще он, похоже, отличался своим постоянством во всем. Ведь и работу он ни разу не менял. Всю жизнь протрудился на одном предприятии.
И все же, говоря о том, что считаю его счастливым человеком, я имела в виду самую главную причину. Его любовь к жизни. Такие позитивные люди, как Шурик, всегда счастливы, не смотря ни на что. Хорошие и плохие обстоятельства меняются, а отношение таких людей к жизни остается неизменным. Они счастливы просто от того, что живут. Случилось что-то печальное, поплакал, пережил и шагай дальше, живи! Многие оптимисты именно так и говорят: жизнь – это и есть счастье. Мне это понятно. Я же тоже ходячий позитив. Кто-то, зная все перипетии моей жизни, может мне не поверить, но я искренне считаю себя тоже счастливой.
Может, совсем не кстати, но к вопросу о счастье вспомнился мне один старец Иоанн Крестьянкин, про которого я недавно услышала, посмотрев по каналу «Культура» телеверсию концерта на основе книги «Несвятые святые» и другие рассказы архимандрита Тихона (Шевкунова), опубликованной в 2011 году. Фрагмент про Иоанна читал актер Дмитрий Певцов. Удивительный человек был этот священник. К нему шли толпами молодые люди, совета взять, причаститься. А главный священник храма и еще другой служитель, видно позавидовали такой популярности Иоанна и донесли в органы. Настучали, как говорят в народе. Дескать, учит не тому молодежь, например, не вступать в комсомол. Да, вот и такие бывают священники, лучше их называть попами. А старец на допросе пояснил, что совсем он не призывал отказываться от комсомола, просто не мог дать благословение на это, когда его просили именно не о совете, а о благословении. Он рассуждал логично: если главная доктрина комсомольцев – неверие в Бога, то как он может благословить человека на неверие. Но никто не стал сильно напрягаться в различии понятий: благословить и призывать, поэтому вскоре Иоанн оказался в лагере. Примечательно, что он всю свою оставшуюся жизнь молился за спасение души того следователя с Лубянки, который его во время допросов пытал. Он переломал все пальцы на руках Иоанна. Иоанн не держал на него зла, только молился за него. Потому что он был сильным несокрушимым человеком, а следователь слабым и ничтожным. И все же Иоанн хотел, чтобы Господь спас эту заблудшую душу. Вера и любовь к Богу делали старца сильным и непобедимым. Тело можно убить, но душу, жаждущую жизни, наполненную любовью, нельзя уничтожить. Потом, уже вышедший на свободу Иоанн говорил,что в тех тяжелых условиях был особенно счастлив. Ведь Бог подарил ему возможность вынести серьезное испытание и благодаря силе своего духа помочь другим. Он пояснял, почему был счастлив, потому что именно в то тяжелое для него время Бог был, как никогда, близко.
К чему я сделала такое отступление? Уж, наверно, никак не для проведения параллели между нами с Шуриком и этим достойнейшим священником, «несвятым святым», как назвал его и других героев книги архимандрит Тихон. Упаси Господи нас грешных. Представляю, как Шурик сейчас бы посмеялся над таким предположением. А хотела я сказать, что есть люди, с рождения настроенные на позитив. Вот как этот батюшка. Но у него в багаже была еще огромная духовная работа и крепкая непобедимая вера в Бога. И еще конечно, Божий дар предвидения. Но вообще позитивным людям легче чувствовать себя счастливыми, чем унылым пессимистам.
Время идет. Давно нет Шурика, нет и супермаркета «Курск». На его месте пиццерия, какие-то магазинчики. Но есть греющие душу воспоминания о бескорыстной студенческой дружбе. Спасибо, Шурик, что ты был в моей жизни.
Этот мой рассказ – дань нашей дружбе и памяти о тебе.
Январь 2015 г.