Рассказ опубликован в литературном журнале"Невский альманах"( № 2 за 2014 г.)
Его втолкнули в комнату в подвале. Скрипнула дверь. Лязгнул засов. Полумрак. Когда глаза привыкли, Виктор огляделся. Небольшая комната. Каменный пол и потолок. Сыро. На полу рваное тряпье. Узкое окно с решеткой, откуда проникал слабый поток света. Он встал на стул и дотянулся до него. На него взглянула заснеженная площадь, по которой понуро брела рота фашистов. Одеты в основном в зеленые шинели и широкие кованые сапоги. Однако, не привыкшие к русской зиме, немцы поверх одежды были укутаны во что попало. Из-под касок за шеями вылезали шарфы, женские платки. На победоносных завоевателей не похожи.
«Вот и русская зима вам, как кость в горле встала! Думали, что по России, как по Европе, парадным маршем прогуляетесь? Нате выкусите!» – со злостью ухмыльнулся парень.
Селяне рассказывали, что немцы, входя в деревню, заставляли топить печи несколько дней беспрерывно, пока кирпичи не начинали трескаться.
Юноша сел на тряпье. Истерзанное от ударов тело нещадно болело. Хотелось пить.
«Ни есть, ни пить не дадут. Зачем? Если не сегодня-завтра будут расстреливать», – размышлял он.
Война застала Виктора в отпуске, у родителей в деревне. Через два дня он уже ушел добровольцем на фронт. Первый год творилась такая кровавая мясорубка, что от его полка осталось человек пять. В роте вновь созданного полка он уже числился бывалым, а это был только август 1941 года. А в сентябре его рота, входившая в состав четырех армий Юго-Западного фронта, попала в окружение.
Ему повезло: его за несколько дней до окружения раненого отвезли в тыл.
В разведку он попал совершенно случайно. После выздоровления в запасном полку, когда выкликали разведчиков, Виктора взял за руку сосед по койке и вывел из строя вперед. Семен был постарше и потом всегда повторял, что мол, в пехоте человек живет максимум три атаки, а в разведроте жизнь дольше. Действительно жизнь пехотинца могла решить шальная пуля или осколок снаряда. В разведке многое зависело от собственного ума, терпения, внимания, находчивости и иных профессиональных навыков.
Первый свой выход в разведку Виктор запомнил навсегда: от страха его всего трясло.
Требовалось перейти линию фронта и взять в плен «языка».
Ночью тайком подползли к окопам фашистов и залегли. Ждать пришлось недолго. Через полчаса в траншее раздался шорох, и показались две тени. Он тогда от испуга прижался к земле так, словно врос в нее. Тело от неудержимого страха стало покрываться потом. Первого немца пропустил вперед, а второго искушенный в разведке Вася Смирнов схватил в охапку и тихо, но твердо шепнул: «Хальт!». Немец от неожиданности и испуга осел. До сих пор помнится лицо этого солдата. Обрюзглое небритое, с острым ястребиным носом и раскрытым от ужаса ртом. Фриц был здоровенный, но настолько растерялся, что дал себя связать и все бормотал по-немецки. Первый немец в это же время нарвался на другую пару наших разведчиков. Пленным заткнули рты, связали руки, обыскали и отобрали все имевшиеся при них документы.
Потом Виктор брал много захваченных «языков», но этот останется в памяти.
Также не сразу, а только со временем он понял, что разведка дело тонкое. И прежде чем идти на задание, надо изучить местность, определить слабые места в обороне противника, скрытые подступы, наметить пути проникновения и возвращения. Но все-таки главное для разведчика – это внимательность и терпение. Порой в засаде приходилось сутками сидеть в одном месте и ждать «языка».
Один раз в засаде у деревни Любовки пришлось просидеть трое суток. Задача была взять в плен офицера, желательно из штаба немецкой дивизии. Поэтому разведгруппа организовала засаду у дороги, по которой, судя по наблюдениям, двигались штабные автомашины. Однако два дня, как назло, проезжали лишь грузовики и повозки. Лишь на третий день в полдень на дороге показались две легковые автомашины. Снайпер якут выстрелом поразил водителя первой. Фашисты не успели опомниться, как были окружены разведчиками и не успели оказать сопротивления. Среди пленных четырёх офицеров один оказался заместителем командира дивизии.
Тогда Виктор получил свою первую боевую награду – медаль «За отвагу».
Юноша решил подойти к окну. Тело саднило, и боль прожигала огнем изнутри. Очень хотелось пить. На площади не было ни души. Тихо шел снег. Он показался необычным. Снежинки не падали, а как бы парили, не спеша, задумчиво. Словно размышляя о своей роли на земле.
– Укрывает землю, – думал пленник. А в итоге, чем все закончится? Придет весна, он растает, и следов не останется. Так же и жизнь человеческая».
Как комсомолец он в Бога и потусторонний мир не верил. Но сейчас, глядя на эти сыплющиеся снежинки, захотелось поверить в иную жизнь после смерти. Если есть на небесах рай, то он точно туда попадет. Почему бы и нет? В свои двадцать два года никому плохого не сделал, честно трудился, а сейчас освобождает свою Родину и бьет, как может, фашистов. Почему-то вспомнилось, как в детстве видел расстрел священника. Поп принял смерть достойно: степенно перекрестился и сказал большевикам с вскинутыми винтовками: «Бог вас простит! А мне больше делать нечего на этой грешной земле». Виктор тогда расплакался и долго не мог прийти в себя, его колотило. Но тут же юноша устыдился своих мыслей: «Религия есть опиум народа, как сказал Ленин, а он всегда прав».
Неожиданно дверь распахнулась, и в камеру прямо на пол бросили тело.
За время войны солдат привык к крови и смерти, но тут глаза расширились. Существо, которое должно было быть человеком, представляло собой месиво крови и мяса с кусками ободранной кожи, кровоточащими руками и ногами. Руки безжизненно плетьми качались на плечах, перебитые пальцы неестественно торчали. Вместо глаз зияли впадины, уши были вырваны. Несчастный приоткрыл рот и раздался всхлип. Там, извиваясь, болтался обрубок языка.
Виктора затошнило и вырвало. Между тем существо стало подползать, кривясь от боли к нему, Виктор побелел, не зная, что делать.
В это время вновь открылась дверь, и двое фрицев потащили его на второй этаж, снова на допрос.
Участниками действа были все те же лица. За столом так же лениво сидел в кожаном кресле с высокой спинкой упитанный офицер в звании гауптштурмфюрера. Его китель настолько морщился по швам, что казалось, ткань вот-вот затрещит и разорвется. На круглом пухлом лице сновали водянистые бегающие глазки. Большой нос картошкой напоминал свиной пятачок.
Рядом сидел, прикрыв глаза, полный немец, держащий в руках металлические щипцы.
Долговязый переводчик в звании обер-ефрейтора услужливо вытянулся по струнке рядом с офицером.
Офицер заговорил, а переводчик, нахмурившись, выкрикнул по-русски:
– Узнал того, с кем вместе в разведку ходил? Если будешь молчать, то такое же точно дерьмо из тебя Ганс сделает!
Горилла, которую именовали Гансом, скалилась.
В душе у Виктора все похолодело. Он понял, что закинутое к нему в камеру тело было живыми остатками Саши Борисенкова. В голове наступил туман. «Как мы могли в этот раз так просчитаться?» – настойчиво стучало в висках.
Разведгруппа получила перед наступлением наших войск рядовое задание: проникнуть в расположение немцев и путем наблюдения собрать информацию о боевой силе и средствах противника в районе. Изучив передний край обороны противника, они решили проползти рядом с сопкой и углубиться в лесной массив. Однако обыденность задания притупила бдительность, и во время наблюдения они почему-то не обратили внимания на копошащийся куст ракитника у сопки, в котором, как оказалось, залегло немецкое охранение. Из этих кустов, уже в спину, их накрыло огнем ручного пулемета. Пришел в себя Виктор в этом кабинете.
– Будешь ваньку валять? – порывисто рявкнул переводчик, демонстрируя знание русского народного фольклора.
Очень хотелось пить. Виктор сплюнул и тут же удивленно ухмыльнулся: «В организме, оказывается, есть еще какая-то жидкость».
– Ах ты, скотина. Плеваться надумал! – взвизгнул обер-ефрейтор.
Двое фрицев связали Виктора. Горилла между тем, сверкая глазами, со щипцами уже подступил к жертве пыток.
Боль пронзила тело и стала, нещадно разрастаясь, палить огнем каждую клеточку. «Только бы выдюжить и не крикнуть. Нельзя показать им свою слабость, а тем более страх», – упорно терзала сознание мысль.
Но когда начали дробить пальцы, то в глазах взорвались разноцветные круги, и взрыв боли разорвал тело и помутил сознание.
Сознание вновь вернулось от холодного ушата воды. Виктор открыл глаза: рядом стоял фриц с пустым ведром. Он инстинктивно впился в лацкан гимнастерки и стал высасывать из куска материи живительную влагу.
– Не говоришь, шут с тобой. Завтра тебя казнят. Это будет показательная казнь, чтобы все знали непоколебимость арийского духа. Если обещаешь на казни извиниться перед немецким вермахтом, то больше пытать не будем. Мы милостивы, – высокомерно гнусавил переводчик.
«Пообещать – не значит выполнить. Лишь бы больше не пытали», – подумал истерзанный болью разведчик и измождено кивнул.
В камере тела Саши Борисенкова уже не оказалось.
Когда же глаза привыкли к полумраку, пленник вдруг заметил на стене большие корявые, выцарапанные кирпичом, слова «За Родину и умереть не страшно». Эти слова нередко произносил командир разведроты Егоров. «Саша, как же ты смог вывести это перебитыми руками? Сколько желания и сил в тебе сохранилось!» – прикусив губу, изумленно размышлял парень.
Тело нещадно болело. Снова хотелось пить. Он подошел к окну и вздрогнул.
На площади на четвереньках передвигалось в лохмотьях тело Саши Борисенкова, жалобно мыча обрубком языка. «Что он там делает?» – ахнул Виктор, но тут же все стало ясно.
Раздался лай собак и в окошке появились несколько эсэсовцев с откормленными немецкими овчарками. Ходила молва,что немцы натравливали своих собак на изуродованных пленных, чтобы выработать в служебных псах свирепость и жестокость. «Похоже, сейчас Сашку растерзают», – подумал парень, и его руки сжались в кулаки.
Между тем свора собак с диким лаем накинулись на жертву. Овчарки неистово стали зубами рвать незащищенную человеческую плоть и тут же заглатывать куски мяса. Тело, видимо из последних сил, в агонии стало защищаться, размахивая руками. Кому-то из псов досталось: раздался визг. Собаки извиваясь, стали метаться по сторонам, пара собак припала к земле, слюна капала из их оскаленных морд. Но силы были явно не равны, запах свежей крови еще больше ожесточал животных. И вот они вновь дружно набросились и жадно стали рвать куски человеческого мяса. Брызги крови разлетались в стороны. Две псины стали волочь по снегу ребра с кишками.
Виктор бросился и стал колотить ногами в металлическую дверь камеры, дико крича. Стены сотрясали один за другим бешеные возгласы:
– Гады! Сволочи! Что вы делаете?!
Неожиданно дверь распахнулась. На пороге показался откормленный фриц, что-то рявкнул по-немецки и размахнулся автоматом.
Резкая боль в голове оглушила пленника. В глазах вспыхнул фейерверк искр. Тихая темнота и покой накрыла сознание
Сколько Виктор пробыл без сознания, трудно сказать. Очнулся он, ощутив на лице холод воды. Открыл глаза. Сначала показалось, что перед ним видение. Но затем понял, что перед ним в черной рясе сидел священник. Борода и длинные седые волосы. Добродушный взгляд из-под густых бровей. Кровоподтеки на лице. Сидя перед ним, священнослужитель осторожно протирал мокрой тряпицей лицо солдата.
– Батюшка, а вы как сюда попали? – недоуменно прошептал разведчик.
– Партизан прятал. Их потом нехристи заживо сожгли, – плавно отозвался священник и его лицо, явно от воспоминаний, хмуро заострилось, глаза потемнели.
Видимо от сочувствия, проявленного к нему, Виктор вдруг как-то по-детски, с надеждой на чудо, прошептал:
– Пить!
Батюшка участливо вздохнул:
– Это я от рясы кусок оторвал и руками держал тряпицу за окном. Снег редкий идет: долго пришлось ждать, пока слоем материю покрыл, аж рука занемела.
Юноша что-то хотел сказать, но священник его почтительно остановил:
– Тебе сейчас надо сил набраться. Позже поговорим, бедолага. Дитя ведь совсем.
Виктору вдруг стало удивительно легко и спокойно. Он даже не заметил, как глаза доверчиво закрылись сами собой.
Его окутало пряным запахом конского щавеля, жужжанием шмелей, звонким треском кузнечиков. Вот и друг Митька героически пробирается через заросли на рыбалку, и холодные стебли лопухов нестерпимо хлещут по ногам. Вот закинуты удочки и глаза бегают с пучеглазых головастиков, ходящих стайками у берега, на поплавок. Нет сегодня улова, и нисколько не расстраиваясь, ребята бросаются в прохладную синь воды. А в небесной синеве застыли пухлые, похожие на вату облака. Красотища!
– Рыбаки пришли, – улыбается мама и добавляет. – Парное молоко будете?
Кто же из детей откажется от такого удовольствия, и они с наслаждением его пьют.
– Шнель!– крик и стук двери грубой реальностью вошли в сознание юноши.
Пленника снова повели, но не наверх, а по коридорам первого этажа, и обшарпанные двери своими белыми глазницами встречали и провожали их в путь.
Когда они вышли во двор, то разведчик все понял. И почему-то в голову пришли мысли: «Два раза жизнь уготовила встречу со священнослужителями. При первой – при мне попа расстреливали, а при второй, наоборот, меня».
Страха не было. Наступило уже какое-то равнодушное состояние. Видимо, тело настолько было истерзано болью, что уже мешало жизни.
Рядом бежали мальчишки и извещали детскими криками село:
– Нашего ведут вешать!
Пленник ушел в себя. Странное ощущение, словно не стало мыслей. Как будто изменилось что-то в порядке бытия. О Боге не думалось. Но в голове монотонно и твердо стучало: «За Родину и умереть не страшно».
Пришел в себя солдат уже на эшафоте.
Внизу была толпа. Женщины, старики, дети. Это реальность: мужская часть населения от 16 до 60 лет на фронте и в партизанах или расстреливалась сразу при вступлении фашистских войск в любой населенный пункт. Обычно, вступив в захваченное поселение, немцы сразу неистово выискивали коммунистов и офицеров Красной армии. Поиски велись незамысловато: срывалась с головы шапка, если стрижка была короткой, значит, это красноармеец, если прическа – командир. По этому признаку тысячи людей приравнивались к переодетым бойцам Красной армии и расстреливались.
Толпа молчала. Но в десятках глаз Виктор читал боль, сострадание и уважение. Именно читал, потому что было состояние как провидение, будто он вошел в иное измерение.
– Пришла пора исполнять обещание, – прорезал тишину пискливый голос обер-ефрейтора.
«Сейчас получите, – ухмыльнулся про себя разведчик и тут же спохватился. – Раззява. Надо было речь подготовить. Что вот сказать-то? Да и времени нельзя терять, его не так много осталось у меня в этой жизни!»
И собравшись с силами, солдат гордо и непокорно взмахнул головой, а затем громко и несколько торжественно начал:
– Мне предложено покаяться перед новой властью и отказаться от старой. Но новой власти у нас нет, у нас была, есть и будет наша, рабоче-крестьянская! И Родину мы никому не отдадим, так и знайте! Наша армия уже рядом и скоро прогонит и отсюда незваных гостей! Хотя в гости с огнем и смертью не ходят и ...
Виктор не договорив, замер и смутился: «Сумбурно и нескладно говорю. А надо бы красиво сказать! Но где мне было учиться? Не доводилось не только выступать, а слушал-то речи пару раз».
Он смущенно посмотрел в толпу и лицо его озарилось. Глаза людей светили ему, несли любовь и дарили силу.
– Henken! – дико закричал гауптштурмфюрер.
Толпа охнула и заголосила.
В это время сухонькая, хромая бабушка, опираясь на посох, спрятавшись, чтобы немцы не увидели, за спину кряжистого старика, подняла руку и перекрестила пленного.
И неожиданно тучи сами собой разверзлись, как будто распахнулись небеса, и сноп солнечных лучей целеустремленно осветил стоящего перед виселицей смертника.
Народ изумленно выдохнул.
– Это знамение!– пронесся по толпе удивленно-восторженный шепот.
Легенда о необъяснимом, с позиции марксистко-ленинского мировоззрения, явлении жила в этом поселке долгие годы, передаваясь из поколения в поколение, вызывая неизбежные споры между рассказчиками и скептиками.
А в это самое время Виктор почувствовал какую-то легкость, прилив сил, видимо его душа уже не была способна носить настолько изувеченную в пытках плоть, именуемую телом. Он почувствовал, что на самом деле взмывает ввысь из этого грешного мира.
Через три дня началось наступление Красной Армии, войска вступили в деревню, и мальчишки бежали, уже радостно крича:
– Наши пришли!!!
Скажу без вымысла, в эту войну в народе не было деления на красных или белых, а были только, с одной стороны, НАШИ, все люди этой многострадальной страны вне зависимости от пола, возраста, национальности, сословия или вероисповедания и, с другой стороны, только ФАШИСТЫ.
И еще долгие годы после Великой победы слово «фашист» в народе считалось самым бранным словом сродни «ироду» или «душегубцу».
Что было, то есть и будет. И кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет Русская земля.