Провожая траурный кортеж

 
    Смена времен – единственная надежда народа.
            Парафраз из текста пьесы Бертольда Брехта «Кавказский меловой круг».
               

        Траурный кортеж, состоящий из автокатафалка премиум-класса с  выдвижным подиумом для  загрузки гроба  и нескольких роскошных автомобилей сопровождения, украшенных  венками, медленно и зловеще выехал на главную улицу города. Он напоминал гигантского черного змея с большой головой – катафалком. На улице, перекрытой по такому случаю полицейскими, стало тихо: слышен был только приглушенный шум моторов дорогих автомобилей. Все пешеходы замерли, провожая взглядом ползущий похоронный кортеж.
        У автомобиля, припаркованного возле кафе, стояли молодые люди, одетые в узкие брюки и белоснежные рубашки. Их солнцезащитные очки, казалось, недоброжелательно поблескивали. Один из них выдвинулся вперед и встал, скрестив руки на груди. По его непроницаемому лицу, тем более по глазам, невозможно было разобрать, какие эмоции он испытывает. Молча наблюдая за кортежем, он лишь шевельнул головой, прислушиваясь к разговору своих друзей.
       – Правят кто угодно: олигархи, семьи крупных чиновников, воры в законы, но только не правосудие, – подражая голосу того, кого в эту минуту везли в катафалке, сказал один.
       – Его многочасовые речи о прогрессе ничего не стоили по сравнению с двухминутным видео об издевательствах в тюрьме. Политика, на всех углах кричавшего об успехах, молниеносно выбросило за борт, – сказал другой.
       – Не было ни одного американского университета, в котором бы он не вещал о своих достижениях, – произнес молодой человек, повернувшись к своим друзьям...
         Владелец ресторана с черной повязкой на рукаве вышел на улицу и почтительно встал, рассматривая кортеж.
       «Кто сможет оценить его деяния? – подумал он. – Неужели все эти попрошайки, раздирающие бюджет? Они уже давно отучились напряженно работать и предпочитают лишь демонстрировать лояльность к властям. Курящие, пьющие, запойные, ведущие нездоровый образ жизни и имеющие наглость требовать от  государства первоклассные пенсионные и медицинские услуги».
       Он со скорбной миной смотрел на автомобили.
       «Что было до него? – размышлял он. – Закон джунглей, хаос, в котором процветали все эти рожи, раз в месяц  приходившие за данью в ресторан, а если здесь оставались пообедать, так лучше было бы сразу застрелиться...  Но многое так и осталось непонятным. Кто мы? Страна собственников или пролетариев? Почему у нас невозможно определить, что происходит? Борьба с коррупцией или передел собственности? Реформы  или дымовая завеса, чтобы все оставалось как есть?».
        Увидев последний автомобиль траурного кортежа, владелец  ресторана сделал рукой движение, напоминающее жест военного, отдающего честь...      
        Художник отвел взгляд от ротонды, которую рисовал, и заметил приближающийся траурный кортеж... Он вспомнил, как показывал в президентской резиденции заказанный ему триптих из уменьшенных копий картин великих мастеров: «Прометей прикованный», «Изгнание из рая», «Жена Лота». Рассмотрев полотна, президент остался доволен и, молча кивнув, покинул императорский зал резиденции. Художнику не составило труда понять идею, объединяющую три картины. Власти хотели подчеркнуть традиции смирения с библейских, античных времен. Все должны понимать: наказание за непослушание неизбежно...
         Блистая изящными формами и полировкой, автомобили кортежа медленно двигались по главной улице города. В тот момент, когда кортеж достиг здания библиотеки, заведующая отделом античной литературы, дама с высокой прической, подошла к стеллажу читального зала, расположенному около окна. Увидев кортеж, она негромко произнесла:
         – Как я могла забыть, сегодня его похороны!
         Ее реплику услышал профессор N,  заканчивающий статью о демократических институтах Афин времен Перикла. Профессор подошел к окну и встал рядом с ней.
       – Мне немного жаль его, – сказала она, глядя на кортеж, – отличные фонды, компьютеры, электронная база, отремонтированные помещения и зарплата, не напоминающая  материальную помощь, появились при нем.
        Заведующая с умилением посмотрела на моложавого профессора, который взглянул на кортеж и протяжно произнес: – Да... По его странной интонации нельзя было понять, соглашается он с ней или нет. Он сел за свой стол, где были разложены ноутбук, ежедневник и старинный фолиант внушительного размера. Но продолжить работу не получилось: он никак не мог сосредоточиться. Профессор, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза и на мгновение представил себя в аудитории, переполненной слушателями, где все они, как две капли воды, были похожи на заведующую.
       «Вам не грозит, мои любезные, получить дубинкой от служителей закона по своим интеллигентным головкам на каком-нибудь оппозиционном митинге! – все более распалялся он, стоя на трибуне.  – Предполагаю, что вы скажете, когда вам зададут вопрос о том, куда делись его политические оппоненты. Находясь в благостной обстановке библиотеки, вы, скорее всего, приведете массу исторических аналогий со времен античности, когда заживо сжигали, замуровывали или четвертовали политических противников! – продолжал он греметь. – А он своих противников всего лишь отстранил от власти, выслал из страны или посадил в тюрьму, – мягко улыбнувшись, скажете вы. – Конечно, милейшие, сейчас другие времена! Все делается цивилизованно! Четвертование заменили авиакатастрофой, тайную организацию провокаторов и наемных убийц назвали Национальным информационным центром!  И после всего этого вы обеспечили ему вотум доверия в семьдесят пять процентов!».
       Представив это, профессор так разнервничался, что почувствовал, как кровь приливает к голове... Он посмотрел на портрет премьер-министра и усмехнулся: «Вместо того, чтобы считать религию психологической помощью старого образца, он шагу ступить не может без католикоса». Ученый быстро сделал в уме историческую проекцию. «Пройдет не так уж много времени и они сами разожгут костры инквизиции, устраивая зрелища, как это было в Древнем Риме, когда их единоверцев травили дикими зверями на представлениях в Колизее, – размышлял он. – Все изменилось после того, как правители уразумели, что смирение и всепрощение могут какое-то время скреплять шаткое сословное общество, постоянно раздираемое противоречиями». Профессор  еще мог смириться с неравенством и нищетой, политической незрелостью общества, которое обожает отождествлять свой сомнительный культурный уровень с великими достижениями ученых и художников. Но он не мог принять того, что сейчас как ни в чем не бывало уживаются одновременно технический прогресс и средневековье... Для себя ученый давно решил: бога выдумал человек. Точно так же он сотворил железные дороги, интернет, психоанализ... Все эти новшества, как и придуманный в старину бог, служили одной цели: чтобы легче было жить на земле. Он неоднократно задавал себе вопрос, почему в 21-м веке повсюду крестятся, ставят свечки и уповают на бога? Не потому ли, что утрачена вера в технический прогресс, необоснованно рьяно верили в него, явно преувеличивали возможности науки. Профессор подумал, что в фантастических рассказах, несмотря на чудо-технику, космические путешествия и перемещение во времени, человек по-прежнему несчастлив, одинок, обманут. Мало что меняется в этом мире: раба заменил «маленький человек», на месте героя – супермен, вместо мученика – «лишний человек». Он записал в блокнот вопрос, чтобы поразмышлять о нем на досуге: не потому ли  религии, поначалу казавшиеся небольшими религиозными сектами, стали мировыми, что в свое время они получили небезвозмездную мощную поддержку государств? Профессор посмотрел на экран ноутбука и на стартовой странице обратил внимание на финансовые индикаторы. «Рабство давно отменено, уже нет оброка и поденщины, не стало сословного неравенства, дворянских привилегий, уже мало кто говорит о нещадной эксплуатации, – задумался он. – Но неравенство и эксплуатация никуда и не делись. Только поменяли форму, приобрели «цивилизованный» вид. Вместо пролетария, которому нечего терять, появился Современный Раб, по рукам и ногам связанный кредитами и ипотекой – его ни за что не заманишь на баррикады. Вот он – расчетливый ход Новых Эксплуататоров: комфорт, в ущерб свободе, и несословная, но хваткая денежная зависимость. Новое крепостничество! Повелительный жест короля – взлет ставки ЦБ – в один момент лишает нас путешествия, новой зимней резины и репетитора для сына... В отличие от римского раба, у современного много господ: Государство, Банк, Шеф, Спрос… Вместо оброка – многочисленные налоги, да и социальное неравенство никуда не исчезло – «натянутый лук» Лоренца. Выстрелит так выстрелит однажды!».
       – Вы сегодня в блестящей форме! – сказал добродушного вида пенсионер своему партнеру по шахматам, убирая ферзя из-под удара и чуть ниже опустив кепку на глаза. 
       Они с приятелем сидели на скамейке, играя в шахматы в небольшом сквере, который примыкал к центральному проспекту.
      – Вчера начал принимать таблетки для улучшения кровоснабжения, – ответил приятель, цепким взглядом охватывая шахматную доску. – Вам гарде!
      – Неужели? – добродушно воскликнул пенсионер, откидываясь на спинку скамейки. Он увидел кортеж и произнес: – Мне как-то не по себе наблюдать похоронную процессию... почему бы кортежу не проехать с большей скоростью, а не так, вытягивая жилы и действуя на психику тех, кто следующий в очереди на тот свет?
        Его приятель тоже посмотрел на кортеж, быстро разглядел в толпе переодетых в гражданское секретных агентов:
      – Ралли «Президентский дворец – Пантеон»?
       Он представил, как несколько катафалков, грузно маневрируя, пытаются обогнать друг друга на повороте.
        «Каким образом боязливый обыватель может оценить эпоху генералиссимуса? – подумал он, жертвуя пешкой. – Как оценить правление, где были и гражданская война, и экономическое чудо, «каменный век» и технический прогресс? – мысленно спросил он себя, улыбаясь своему приятелю. – Что ему вообще известно, в отличие от меня, верующего только в справедливость в долгосрочной перспективе и в неизбежный идиотизм в краткосрочной? Он видит в событиях божественный замысел или провидение, тогда как они – всего лишь следствия тонких тайных операции». 
       – Кто этот странный тип в лохмотьях, около винного магазина? Видите того оборванца? Он держит хоругвь, а правой ногой топчет вроде бы головной убор... цилиндр? – спросил добродушный пенсионер.
         Его противник по шахматам посмотрел в ту сторону и произнес:
        – Сейчас такие времена, что сам черт ничего не разберет... Примат ментальности над западными ценностями?
         Добродушный пенсионер скривил рот, оценивая то отчаянное положение, в которое попали его шахматные фигуры.
        – Помните, когда женщинам запрещали кататься на велосипеде, появляться на улице без мужчины... за приталенные платья сносили головы? Многим было ясно, что это средневековье, но фанатики упирались, как сумасшедшие. «Эта наша самобытная культура – национальная идентичность!» – кричали они, – отметил добродушный пенсионер, прежде чем признать свое поражение...
       Визави добродушного пенсионера, укладывая шахматные фигуры в коробку, подумал: «Он прав, но все эти любители падать ниц не только отсталые, но еще и агрессивные». Он вспомнил, как вчера по телевизору видел митингующих на организованных бисламским правительством митингах. «Поверить не могу! – ужаснулся он. – И здесь родились цивилизации, наука?!». Чуть помедлив, он  сказал:
       – Согласитесь, – это неплохая зомби-мысль, выдать отсталость народа за его менталитет, а архаичный образ жизни – за некую «иную» цивилизацию... Черт бы их всех побрал! Раньше под культурными ценностями понимались признанные всеми достижения: математика, медицина, поэзия Ближнего Востока, римское право, греческая демократия, европейская рыночная экономика... А сейчас изволь восторгаться томагавком индейцев, у которых была узелковая письменность в то время, когда в Европе уже появились первые университеты. Да, этот кривой топорик интересен, оригинален, но эта всего лишь самобытность и уж точно не культурное достижение.
          Чубатый хлопец вошел в магазин и обратил внимание, что продавец внимательно смотрит в окно. – Пожалуйста, тортик «Шоколадный принц», – попросил он продавца и тоже посмотрел в окно. Как раз в этот момент траурный кортеж проезжал мимо магазина. «Интересно, есть ли еще идиоты, которые считают те события "победой прогресса", – подумал молодой человек, взяв торт. – Гремучая смесь из штурмовиков, националистов, «лесных братьев» и опьяняющих демократических лозунгов, чтобы смести власть».   
         Кортеж потянулся дальше, приближаясь к небольшой гостинице «Пале-Рояль», где парочка занималась тем, чем должны заниматься молодые люди, оставшиеся вдвоем в номере.
         – Иди сверху, – ласково сказал он молодой девушке, утонченной и изящной. Улыбнувшись, она начала приподниматься, но боковым зрением ощутила отблеск полировки лимузинов. Девушка посмотрела в окно и увидела автомобили кортежа.
       – Что там? – спросил парень.
       – Ничего любопытного, дорогой... Это везут того, кто предлагал народу религию и дутый патриотизм вместо процветания и удовольствий... но тебя должна интересовать только я, – прошептала она, – сейчас я задам тебе жару...
         Напротив драматического театра автомобили кортежа остановились на пару минут. Организаторы похорон решили таким образом подчеркнуть просвещенный характер правления канцлера и его страсть к театрализованным представлениям.   
        Щелкнула зажигалка. Король прикурил сигарету и глубоко затянулся. Они с Шутом, воспользовавшись перерывом в репетиции, курили  у служебного входа  в театр.  Презрительно оглядев автомобили кортежа, Король произнес:
        – Его предшественник, «вечный главнокомандующий»,  правил невероятно долго, но умудрился не выглядеть посмешищем… а этот же смехотворно быстро стал комическим персонажем.
      Шут несколько секунд разглядывал кортеж… Его мрачный взгляд и  нарисованная  до ушей улыбка жутко контрастировали между собой, придавая лицу зловещее выражение, и, честно говоря, глядя на Шута, меньше всего хотелось улыбаться.
       – История как вечная трагикомедия, ваше величество… Только в одном случае преобладает драма, а в другом – фарс... Генералиссимус был великим стратегом, он тонко умел подменить свою некомпетентность, приводящую к массовым жертвам, бесконечным чествованием «героического» прошлого…
      Шут повернулся к Королю:
       – Я слышал, что фильм... в котором вы сыграли августейшего поклонника известной балерины, не выпускают в прокат. Действительно, все так плохо?
       – Боюсь, режиссеру не хватит терпения объяснять чиновникам, что в искусстве возможны художественное преувеличение, вымысел... Да и вообще, если кто-то был канонизирован после смерти, это не значит, что при жизни будущий «святой» не ходил в туалет...   
       Автомобили одновременно тронулись с места. Король и Шут стали аплодировать вслед удаляющимся автомобилям... 
       Кортеж медленно выползал из подземного тоннеля... Натянув кепку почти на самые глаза и стараясь скрыть улыбку, он встал у пешеходного перехода, дожидаясь зеленого сигнала светофора. Повернув голову, он посмотрел на молодую женщину, с виду похожую на домохозяйку; она утирала слезы, которые лились так обильно, что ее платок можно было выжимать. «У нее в голове нет такой каши, как у меня, – подумал он. – Вначале нам внушали, что капитализм загнивает, потом сказали: "обогащайтесь", а теперь снова засомневались в буржуазных ценностях. Нет, все-таки лучше себя чувствуешь, когда нет иллюзий!». «Вообще, что за манера – всякий раз переписывать под себя идеологию, конституцию и историю», – посетовал он, равнодушно наблюдая за тем, как хнычет домохозяйка... Кортеж удалился, загорелся зеленый сигнал светофора...
       – Похоже, вы у нас давно не были, раз не знаете, что приезжему уже не нужно регистрироваться в комиссариате, – сказал таксист, остановившись перед полицейским кордоном.
       – Двадцать лет, – спокойно ответил пассажир в пальто и шляпе с короткими полями.
       – А почему? – удивился таксист.
       – А вот из-за него, – пассажир показал на траурный кортеж.
       «Я знал, куда ветер дует, когда ты распорядился вынести тело "отца народов" из Мавзолея, – размышлял пассажир, – тебе было плевать на миллионы замученных. Тебя волновала сама система, которую ты собирался отмыть, шельмуя "лучшего друга физкультурников". Ведь был же выбор: не только извлечь на свет божий смердящую мумию фараона, но и признать сам режим гнилым. Чем, собственно, ты отличался от предшественника? "Тройки" заменили психбольницами, а "волчьи билеты" стали виртуальными. Ты хотел осчастливить миллионы, но не смог добиться этого даже для своих близких, вынужденных искать счастья у "вероятного противника". Счастье не раздают как продуктовые наборы, его добиваются потом и кровью. Его не выпрашивают, как потерявшийся мячик, человек должен заполучить его сам, не рассчитывая на партию и правительство».
        Кортеж остановился.  Большие лимузины медленно  поворачивали к кладбищу, с трудом вписываясь в узкую улицу. Около  Т-образного перекрестка возвышалось  здание редакции. Прямая дорога на кладбище, преисполненная в прежние времена зловещим смыслом для журналистов, теперь служила неиссякаемым источником для ироничных  шуток. Рассматривая в окно траурный кортеж, главный  редактор политического раздела еженедельника подумал: «Уходит целая эпоха. Теперь другие времена. Депутат, которому припомнят эпизод двадцатилетней давности, когда он погладил в автомобиле коленку секретарши, может забыть о политической карьере. Премьер-министр, включивший в диссертацию два абзаца, не сославшись корректно на автора, вынужден уйти в отставку. Разве подобное могло быть при нем? Политик с огромным букетом цветов странным образом мог очутиться в канаве, свалившись с моста, тогда как в это время он должен был ужинать в кругу семьи... но этого никто не заметит». Он вернулся к рабочему столу и просмотрел свою статью – недельный обзор. Ему не понравилось название. Он стер прежнее название статьи и, с силой ударяя по клавишам, написал новое: «Охота на ведьм!».
         Когда траурный кортеж подъехал к кладбищу, раздались звуки похоронного марша.