Семь кругов
Он очнулся голым посреди пустой семиугольной комнаты, в которой не было ничего, кроме серой штукатурки. Штукатурка шевелилась. Повсюду были лица. Они то выступали барельефом, то проваливались вглубь, то менялись местами, то меняли свои черты. Стоило посмотреть в одну точку – и в этом месте стена сглаживалась, но где-то на периферии зрения лица продолжали возникать и исчезать. Лица шептали, шипели, кричали, смеялись, плакали, угрожали. От жуткой какофонии хотелось сжаться в комок и пронзительно кричать, чтобы не слышать, не слышать, не слышать.
– Ты никому не нужен, – перекрикивая друг друга, визжали голоса. – Ты не нужен родным. Им нужно, чтобы ты был удобным, чтобы тобой можно было гордиться, а сам ты – не нужен. Что они знают о тебе? Кого они представляют вместо тебя? Они твердят, что скучают, а стоит тебе приехать, как очередной фильм о политике оказывается важнее и интереснее. Ты не нужен друзьям. Ты достал их бесконечным нытьём и жалобами. Они поддерживают тебя из вежливости, но надолго ли хватит их вежливости? Ты не нужен тем, кто говорит, что ты умён и интересен – они могут поговорить с тобой полчаса, поспорить, посмеяться, а потом пойдут к тем, кто им действительно нужен. Никому не нужно то, что ты делаешь. Никому не интересно то, что ты пытаешься сказать. Ты говоришь с пустотой. Ты кричишь в пустоту. Ты сражаешься в пустоте с пустотой, но и внутри тебя – пустота. Пустота победит. Пустота всегда побеждает.
– Ты ничего не стоишь, – шипели другие лица. – Ты ничего не умеешь. Всё, что ты делаешь, ты делаешь посредственно. Однажды это поймут даже те, кто хвалит тебя. Если не поняли уже. Может быть, только вежливость удерживает их от того, чтобы сказать тебя правду, чтобы вынести приговор, которого ты заслуживаешь.
– Ты только вредишь всем, – плакали третьи. – Ты причиняешь боль тем, кого любишь. Ты предаёшь их доверие. Ты не оправдываешь ожиданий. Ты ранишь их своим мнением. Ты пользуешься чужой добротой. Ты не любишь тех, кто почему-то любит тебя.
– Ты трус, – цедили четвёртые. – Ты боишься переступить границы привычного и изменить что-то в своей серой жизни. Боишься порвать старые связи и как огня избегаешь новых. Ты боишься боли. Ты боишься признаться, что скучаешь по кому-то так сильно, что хочется грызть край стола – потому что боишься надоесть своей нелепой собачьей привязанностью.
– Ходячая нелепица, – хихикали пятые. – Все всегда смеялись над тобой и всегда будут смеяться. Ты смешон даже своими попытками не быть смешным и прикинуться нормальным. Ты смешон попытками притвориться, что тебе нравится быть смешным. Смешон попытками сохранить лицо, честно признавая свою нелепость. Даже страдать ты умудряешься настолько смешно, что никто не воспринимает это всерьёз. Придуркам не бывает плохо.
– Посмотри в нас, – издевались шестые. – Мы – зеркало. Видишь, нас тошнит от отвращения? Ты никогда не привлечёшь внимания тех, кто привлекает тебя.
– Спи, – шептали седьмые, – спи. Не делай ничего. Не меняй ничего. Ты не можешь ничего изменить. Не стремись ни к чему. Ты ничего не хочешь. Уходи в свои грёзы и живи в них. Спи.
Голоса опоясывали его, обручами стягиваясь на груди и мешая дышать. Он пытался вспомнить любимую песню, но забыл слова, пытался вспомнить любимую книгу, но сюжет ускользал из памяти. От того, что он помнил лица дорогих людей, легче не становилось – он знал, что не нужен ни одному из них.
Но вдруг зазвонил телефон.
– Ты не забыл про флешмоб?
– Какой флешмоб?
– Ну как какой? Драка подушками же. Ты чего, спишь? Ноги в руки и бегом, начало через 20 минут. Мы тебя уже ждём.
– Бегу!
Сон, просто сон. «Ждём» – какое волшебное слово! Как удар колокола вдалеке, когда ты третьи сутки блуждаешь по лесу и отчаялся найти жильё. Ждём-м-м. Бом-м-м.
– Бом-м-м, – отозвались настенные часы. Одним рывком он вскочил и бросил взгляд на циферблат, собираясь лететь чистить зубы. И чуть не закричал от страха: круглое стёклышко, защищающее стрелки, скривилось в презрительной гримассе.
– Взду-мал-сбе-жать? – протикал механический голос.
– От нас-с не уйдёш-ш-шь, – прошелестела перьями подушка.
– Ад найдёт тебя, – констатировал с полки Данте.