Я сидела на холодном полу, вцепившись в колени, и раскачивалась из стороны в сторону в наваждении, безумном припадке. Грудь сдавливало, я чувствовала пустоту, разорванную связь; я начинала ощущать, как весь мир отворачивается от меня вместе с ней. Мне уже не холодно, не тоскливо, мне невероятно больно, как будто по сердцу рубанули идеально острым ножом. «Зачем ты ушла?» — всё, что крутилось в голове, и я не могла прекратить думать об этом ни на минуту.
Я вспоминала, как видела её три дня назад, как она весело щебетала и предлагала поехать к озеру на пикник. Она даже выторговала у бабушки корзинку, чтобы сложить туда мои любимые сладости и две упаковки виноградного сока. Она знает меня лучше, чем кто-либо другой, сомневаюсь, что Бог догадывается хотя бы о половине. Но всё же она ушла даже не попрощавшись, не оставив записки или намёка, не обмолвившись парочкой слов о своих планах. Просто покинула меня и оборвала нашу связь, разбила нашу общую душу и забрала здоровую себе.
Я не шутки ради говорю о душе и о том, что чувствую пустоту. Луиза— Anima mea, проще говоря, она есть моя душа, моё сердце и самое дорогое, что мне даровал этот мир. Нас соединил сам Бог, даровал общие мысли и чувства, желания и вкусы, он разделил одного человека по двум телам и отпустил с миром. Я не могу дышать, пока не дышит она, не могу чувствовать, пока не чувствует она, и не могу жить, когда она не рядом. И как же это чертовски несправедливо, что я даже не знаю причину её ухода.
Я подняла глаза и снова же опустила, не желая смотреть на это. Моя мама повесила зеркало прямо напротив того места, где я сидела последние два дня. Оттуда на меня смотрела обезображенная девушка, нет, одинокое чудовище без будущего и прошлого. Мои некогда синие глаза стали потухшими и безжизненными; светло-русые волосы спутались и висели клочками; на лице две глубокие царапины, которые я оставила себе сама, а кожа заметно побледнела. Меня тошнило от этого вида, но исправлять ничего не хотелось. Я желала лишь сидеть с закрытыми глазами и раскачиваться, как на игрушечном коне, которого нам подарили на день рождения одиннадцать лет назад.
«Anima mea. Anima mea. Anima mea».
Я с беззвучным криком упала на пол, вцепилась в свои волосы и начала кататься по полу, ожидая давно закончившиеся слёзы, но их уже не было. Лишь боль, горечь, сплошное недоумение, а потом, когда я почти до крови расцарапала кожу головы, наступила прострация.
Я лежала на спине и смотрела в светлый потолок, прислушивалась к звукам за дверью, но было тихо, словно кто-то нажал на кнопку и выключил все мои чувства. Не осталось гложущих мыслей, безумных идей, сомнений и раздумий, одна сплошная гнетущая тишина.
Я закрыла глаза и представила, что она сейчас со мной, что не было тех трёх дней потерянности. Она, как и прежде, сидела на кровати и рассказывала о своём насыщенном дне или же придумывала безумные планы, побуждая меня включить мозг и помочь ей. И я это делала, мы сочиняли вместе всё: свою будущую жизнь, музыку, стихи, распорядок дня. Она начинает — я заканчиваю и наоборот. Мы дополняли друг друга, связанные, как нам всегда казалось, прочной нитью, которую ни одни, даже самые острые ножницы не смогут разрезать.
Но вот что-то смогло нас разлучить, и я лежу одна. Теперь так будет всегда.
Я почувствовала, как что-то коснулось меня, совсем легко, а потом в районе левой руки заметно потеплело. Кто-то лёг рядом со мной, хотелось бы, чтобы это была Луиза, но это не так и пора привыкнуть. Мне стало почти уютно, почти хорошо, почти приятно. Нет целостной души — нет и полных чувств.
Я медленно развернула голову, чтобы узнать, у кого хватило смелости находиться со мной в одной комнате. Из-под чёрных густых ресниц на меня пристально смотрели светло-зёлёные, необычайно красивые глаза. Мне нравилось то, что я вижу, а главное то, что я абсолютно не понимала, кто передо мной и что вообще происходит за приделами моего личного вакуума.
Я вяло отняла от пола согнутую в локте руку и немного расставила пальцы. Мою ладонь обожгло, как будто кто-то плеснул кипятком, и чьи-то длинные тонкие пальцы сплелись с моими и сжались, но не причинили дискомфорта, только расслабленность и спокойствие. Он разделил мою печаль, он тоже страдал.
Прикрыв глаза, я успокоилась, но тут же снова напряглась, потому что в голову ударила мысль, потом ещё одна, и все безрадостные. Я вспомнила, чьи глаза на меня смотрели и чья рука соприкасалась с моей. Он не мог страдать так же, как и я, никто не может.
Я, не открывая глаз, разжала руку и уронила её обратно на пол, оставив в уже привычном состоянии. Ни одного звука, почти не слышно дыхание, полная неподвижность. Мне было неловко от того, что я, в безумном порыве найти островок спокойствия, прибегла к такой помощи.
— Твоя мама прислала меня, — ответил на немой вопрос парень.
— Она думает, что я не выдержу с тобой долго и выйду сама?
Я не нашла в себе силы, чтобы подняться с пола. Во-первых, сказывалась усталость, а во-вторых, он был настолько тёплым, что я, кажется, тонула в этом; жар от его руки обволакивал моё почти закоченевшее тело и заставлял чувствовать себя лучше.
— Нет, она хотела, чтобы я силой вытащил тебя из этого бункера. Судя по твоей щеке, мне лучше следовать твоему плану.
— Почему ты такой тёплый? — я оборвала его фактически на полуслове, прижимаясь сильнее, наплевав на свои принципы.
— Ты лежишь на ледяном полу, Виола.
— До этого мне было всё равно, — мой голос был совсем тихий и слабый, как подбитая птичка. — А теперь холодно и тепло в одно время.
Я не знала, зачем говорю это, но мне не хотелось останавливаться. Я молчала почти три дня, а теперь разговаривала с человеком, которого терпеть не могла, потому что приходилось делить с ним внимание Anima mea. Они дружили на протяжении всей школы и ещё год в университете, и мы всё это время не находили общий язык. Видимо, горе действительно сближает.
— Ты скучаешь по ней?
— Встань с пола и ляг на кровать, — бесстрастно сказал парень.
— Ты скучаешь? — упорно повторила я.
— Виола, встань..
— Ник, ответь мне, чёрт тебя подери, что ты скучаешь! — крикнула я, и тут же последние капли воздуха вышибло из моих лёгких. Мне стало трудно дышать и двигаться, но я вперила в него гневный взгляд.
— Конечно, скучаю, но я не убиваюсь как истеричная героиня старинных романов, потерявшая драгоценный платок. Это нормально, Виола, боль вообще обычное состояние, и общество не требует, чтобы ты выставляла её напоказ.
— Ты не сможешь понять.
Я смогла восстановить дыхание лишь тогда, когда он почти перекинул меня на кровать и рывком укрыл одеялом. Сам Ник устроился рядом, взобравшись на белоснежное покрывало в своих любимых старых кедах.
— Куда мне до божественной связи между двумя самыми большими фантазёрками, которых я когда-либо встречал. Ты прекрасно знаешь, что это глупости, так же как и то, что ты сейчас проявляешь слабость.
— Мне плевать, что ты думаешь. Я чувствовала её каждую секунду, я знала, что она всегда сможет мне помочь, каждый момент в моей жизни окрашен её присутствием. Мы ближе, чем подруги или сёстры, мы одно целое, и так было всегда. До недавних пор.
— Ты хочешь, чтобы я пустил слезу? — он усмехнулся.
Я выбралась из-под одеяла и обнаружила, что моё светлое платье на тонких бретельках слишком высоко задралось, но мне не было до этого дела. Я сидела на скомканном одеяле и буравила взглядом Доминика, а он лишь натянуто улыбался мне в ответ и периодически подмигивал в те моменты, когда я была готова сорваться.
— Тебе смешно?
— Я стараюсь найти что-то позитивное в твоей меланхоличности и напускном трагизме. Кстати, никогда не замечал, что у тебя есть веснушки.
Я занесла руку для слабого удара, но Ник поймал её, и снова уложил меня на прежнее место. Мне вновь встало тепло, а когда я не видела его лица, то ещё и спокойно.
— Я хочу её найти.
Парень развернулся ко мне и вскинул брови. У него было поникшее выражение лица и потухший взгляд, что бы он там не говорил, ему плохо. Мне тоже было плохо, но я предпочитала выглядеть сумасшедшей заведенной куклой, а не прятать свои истинные чувства под улыбками и глупыми шуточками.
— Помоги мне.
Он ещё сильнее вскинул брови, так, что глаза были почти на выкате, а рот открылся в удивлении.
— Зачем?
— Мне без неё плохо.
— Она сама решила уйти, это был её выбор, Виола.
— Ей тоже плохо, я знаю, не может быть иначе. Давай найдём её, — я приподнялась на локтях и посмотрела в его чистые зелёные глаза с мольбой, — пожалуйста.
— Нет, — резко ответил он и отвернулся.
Я снова вскочила со своего места и подползла к парню, чтобы хоть как-то переубедить. Я дотронулась до его щеки, заставляя обернуться, но он лишь отмахнулся.
— Ник. Пожалуйста. Клянусь, если мы найдём её, я начну к тебе лояльно относиться, — я снова потянула к нему свои руки, но он их перехватил. — Даже перестану называть чёртовым напыщенным индюком. Только помоги, ты ведь сам этого хочешь!
Я всё тянулась к нему, стараясь заставить его развернуться, а парень каждый раз прерывал мои жалкие потуги. Сделав более сильный рывок, я качнулась вперёд и повисла, удерживаемая за запястья его руками, совсем близко к его лицу. Если прежде у меня была слабость, то сейчас изнеможение полностью завладело моим телом, и глаза стали постепенно прикрываться. Я засыпала над ним, и если вдруг у Ника проскочит в голове шальная мысль, то он вполне может отпустить меня, и я ударюсь об его нос. Про то, что наши губы могут соприкоснуться, я даже боялась думать. Матерь Божья, это же противный Ник!
— Пожалуйста, — прошептала я, и парень обречённо застонал.
Он оттолкнул меня и встал с кровати. Я, сонная и утомлённая, неловко завернулась в одеяло, потому что уже знала, что он ответит.
Ник возвёл руки к небу, но на прощание всё-таки сказал: «Начнём завтра».