«Понимаешь, Петрович, я люблю воробья. А ты спроси меня, за што я его люблю? Я тебе сразу ответ дам: за то, што он не предаёт и всегда остаётся со мной. Тем-то што, прилетят, лето отпоют здесь, на всём готовом отживут, а как захолодает, они – шмыг, и в тёплые страны. А этот со мной в зиму остаётся. Зимой-то, бывало, выйти лишний раз на улицу не охота, а ему бедняге каково. Смотрю раз, а они в кучку сбились и на корове сидят. Та их не гонит, понимает, что замёрзнут в смерть иначе.
Помню, ещё, когда сидел на Севере по третьей ходке, то там мы придумали, как защитить воробья. Весной туда тоже скворцы прилетали. Ну, лагерное начальство приказывало скворечники делать. Мы, ясное дело, не могли ослушаться. Но только отверстие в скворечнике делали такое, что скворцу было не пролезть, а воробей за милую душу туда шмыгал. И по справедливости это было: эти с нами тут холода делили, а те на югах чувыркали. Да и вообще-то это русская птица. Или вот ещё, какой случай вышел…». Я сидел рядом с двумя старыми мужиками и ждал автобус, который увёз бы меня до города. Мне было интересно с ними сидеть, не вмешиваясь в их разговор. Второй собеседник не возражал, а значит, соглашался. Рядом, у наших ног копошились воробьи, я подкидывал им крошки от булки. Они кидались к каждой крошке, ерошились, громко чирикали, кидались друг на друга для испуга, как ни в чём ни бывало, отлетали, потом снова ввязывались в кучу-малу. Обычная воробьиная суета. «А вы, товарищ, как думаете, - спросил меня сосед по скамейке?». Ответить я не успел, так как подъехал мой автобус. Но думал я, также как и он.