Не знал, как начать. Как рассказать. Как поделиться. Как научить и научиться самому. В жизни каждого наступает определенный момент когда он достигает того возраста что уже есть чем поделиться. И хочется сделать это как можно быстрей. На самом деле это не зависит от возраста как принято считать. Большинству и ста лет не хватит понять, что на самом деле происходит.
Но если ты все-таки приобретаешь соответствующие знания, следующей проблемой перед тобой встает, как это сделать. Как изложить свои мысли. Как донести правильно все то, о чем ты хочешь поведать. Ведь за каждым есть грешок тщеславия. Все хотят быть замеченными. Однако всем не угодишь. Поэтому, чтобы получилось качественно, я пишу одному человеку.
Не обязательно тому, которого знаю или с кем близко знаком. Это может быть выдуманный персонаж. Главное чтобы он был один и не вызывал у меня отвращения. Тогда я могу писать ему честно, не кривя душой и не утаивая подробностей. Откровение всегда выглядит хорошо.
История моя пойдет обо мне. О моей семье. О детстве и последующем взрослении. О том, что происходит с каждым на разный лад.
Когда я родился мои родители уже как два года не жили вместе. По большому счету они никогда не жили вместе как нормальные люди. Единственной причиной их нахождения под одной крышей было то, что отец страшно боялся моей матери. Моя мама была, да и сейчас является, одной из самых влиятельных женщин, которых я знаю. Правда я никогда ее не видел, что очень и очень странно.
С рождения я живу с отцом. С нами живут и другие дети. Они похожи на меня, но мы не родственники. Говорим мы на одном языке. Также с нами живут, и такие дети, чей язык я не понимаю. Они живут в отдельных запертых комнатах. И не имеют права выходить оттуда, пока не выучат язык.
Пока отец жил с матерью у него было все, о чем он мог только мечтать, кроме свободы. Никакой самодеятельности. Перед тем, как что-либо сделать, надо было обязательно спросить разрешения у матери, причем в письменном виде. Его это жутко раздражало. Но поделать он ничего не мог.
Однако, как только здоровье матери пошатнулось, отец не пренебрег возможностью тут же, не раздумывая лишней секунды, от нее отгородиться. Теперь между нашими домами располагается дом соседа. Все что ему осталось от предков это дохлая лошадь, которая приносит ему только убытки.
Несмотря на то, что здоровье моей мамы ухудшилось, она сумела восстановить свое влияние в нашей округе и наш сосед постоянно подбивал к ней клинья, чтобы не остаться голодным. Обоим такой союз был выгоден. Матери - союзник, соседу - кусок хлеба.
Что касается меня, то мать и не подозревала о моем существовании. Я до сих пор не понимаю, как такое могло произойти. Я думаю, ни у кого в голове не сможет уложиться такое невообразимое стечение случайных обстоятельств.
Раз уж мы заговорили о домах, то следует рассказать и о мамином доме. Он распростерся на очень большой территории. Все его комнаты строились вокруг одной большой гостиной. Но в какое-то время построения все больше уходили в восточную сторону дома. В каждой комнате висели часы, и все они показывали разное время.
Отличительной чертой северной части дома было то, что там не было отопительных труб, и круглый год в этих комнатах держался невыносимый холод. Ходили слухи, что те люди, кто осмеливался туда зайти, больше никогда не возвращались.
По словам одних они не могли найти выходной двери из-за непроходимых комнатных деревьев, по словам других, там обитали медведи, которые разрывали людей на части. Тем не менее, самой вероятной версией остается то, что все они все-таки просто окоченели от холода. Когда я был ребенком, и влияние отца было не значительным, я выглядел светлым улыбчивым жизнерадостным, как и полагается детям в моем возрасте.
Я был еще слишком мал, чтобы быть интересным отцу. Как только я достиг школьного возраста, я сполна ощутил его заботу. Обучался я на дому. Среди прочих сверстников проживавших у нас дома я отличался мгновенной сообразительностью. Вот только отец пресекал всю мою сообразительность на корню. Все же иногда, когда отца не оказывалось рядом, старшие ребята заметившие мои незаурядные способности помогали мне узнавать больше, чем я должен был знать, по мнению отца.
На одном из таких внеплановых занятий отец внезапно появился. Он отвел парня, что занимался со мной в специальную комнату для воспитательных бесед и серьезно поговорил с ним. Больше мы его не видели. На замену ему из тайной комнаты отец выпустил одного из тех самых детей, незнающих языка.
Он, новобранец из тайной комнаты, был так рад такому исходу событий, что потакал любой приходи отца, даже самой немыслимой.
После того как исчез один из старших ребят остальные были ужасно напуганы. Наши тайные занятия приостановились на неопределенный срок. Но спустя некоторое время нашелся еще один смельчак, который был больше поражен моим рвением к освоению науки, чем боялся отца. Он ,на свой страх и риск, взялся обучать меня дальше. Я в точности запомнил его слова «на самом деле, это ты учишь меня, а не я тебя, и ты этого не понимаешь только потому, что для тебя это все слишком очевидно».
Но и он долго не продержался, отправившись через месяц в комнату воспитательных бесед, откуда так и не вернулся.
Не сложно догадаться, что и ему на замену пришел ребенок из запретной комнаты. Тогда я совсем не понимал, почему их не интересует наука и почему отец настроен оппозиционно, также у меня в голове не укладывалось почему они во всем поддерживают отца ведь он буквально не давал сделать свободного вздоха. Более того он заставил этих детей следить за нами, записывать все что мы делаем.
У нас оставалось одно преимущество - наш язык, которого они не понимали. Они не могли понять, о чем мы разговариваем так увлеченно. Таким образом, наши совместные лекции потеряли все свое практическое применение и стали лишь устными.
Ничто нельзя было записывать. Это был новый приказ отца. Печатное слово мы использовали лишь в одном случае, когда сам отец диктовал нам то, что по его мнению должно было составлять основную базу наших знаний и в последствие пересказывать ему наизусть.
Несмотря на все принятые ужесточенные меры отца, мои старшие товарищи по моей просьбе, все же соглашались делиться со мной своими знаниями. Они говорили, что скоро нас совсем не останется и дом заполнят дети из тайной комнаты. Мы все боялись, что исчезнет язык, на котором мы говорим. А для меня он имел особое значение. Поскольку, это был язык моей матери. И пока он существует я чувствую ее присутствие я знаю, что она, где то рядом.
Обращение предсказания в жизнь не заставило себя долго ждать. Один за другим мои товарищи отправлялись в комнату проведения воспитательных бесед. Это продолжалось до тех пор, пока я не остался один из всех, кого я знал и с кем мог говорить.
В конце концов отец решил окончательно истребить меня, уничтожив все книги всю веками на копленную мудрость. Он бросал их в печку по одной. При этом на лице его не отражалось никаких эмоций. Казалось, он был воплощением холода в самом остром понимании этого слова.
Я был подавлен, разбит вдребезги. Все, чем я дорожил, бесследно исчезло. Провалилось в бездонную пропасть.
Последующие несколько лет я не вымолвил и слова. Просто не видел смысла. Я не искал общения с теми людьми из тайной комнаты. Даже тогда, когда отец заставил меня учить их язык. Я отпирался, как мог.
Но он, этот примитивный скупой бедный язык, проник в меня как вирус и запомнился навсегда.
Тем не менее, все неожиданно изменилось, когда я впервые увидел мяч. В тот же день я впервые вышел из дома. Не знаю почему, но мяч возобновил мою страсть к занятиям только уже не к академическим, а к физическим. Возможно, это произошло потому, что я воспринимал идеальную форму шара как надежду, как правильное течение обстоятельств. А с другой стороны возня с надутым куском кожи помогала мне отвлечься от других дел.
Отец называл это футболом. Когда он увидел меня на улице с мячом в первый и последний раз я застал его улыбающимся так искренне, как мне в тот момент казалось, что я был готов на все, подобно тем детям из тайной комнаты, лишь бы эта улыбка оправдала мои ожидания. Одно маленькое движение краешка губ очень круто перевернуло тогда мой мир.
Я рассуждал, а что, если до этого я занимался совсем не тем делом? Я потерял столько времени изучая писанину таких же людей, как и я сам. А если я ошибся, то и они могли ошибаться. Зачем тогда мне корпеть над ошибочными истинами, которые погубили всех кого я любил? Тем более, когда такое никчемное занятие как футбол приносит такую большую радость?
С тех пор я проводил все свое время с мячом. Сутками напролет я отрабатывал каждое движение, которое мне показывали дети из тайной комнаты. Эти черные грязные дети, которых и людьми то назвать сложно, на удивление довольно хорошо разбирались в основах этой незамысловатой игры. Они разевали рты и перешептывались на своем туземском диалекте, который мне был непонятен, наблюдая как элементы, которым они меня обучали я доводил до совершенства, а в последствие, и улучшал буквально в течение одного дня. Я чувствовал на себе их злобу. Но я и не старался им понравиться. Возможно, кто то и осудит меня за это, но я всегда считал себя выше, лучше детей из тайной комнаты. Не потому что у меня, что-то лучше или быстрей получалось. Не потому что мы отличались цветом кожи. Даже не потому что они выполняли все прихоти отца, а я нет. Я считал себя особенным только потому, что являлся последним представителем, который является носителем языка такого выдающегося человека, как моя мать. Это выделало меня на фоне любого человека, что я когда либо видел. Тем не менее, я продолжал свои занятия по футболу. Я засыпал с мячом, я просыпался с мячом. Даже когда я трапезничал, я держал мяч рядом собой.
Но продолжалось это довольно недолго. В следующий раз, когда отец обратил внимание на то, как я обращаюсь с мячом, парень из тайной комнаты в тигрином прыжке заплел мне ноги своими ногами. Боль была невыносимой. Но никто даже не подумал обратить на это внимание. Я подполз к отцу. Я не спрашивал его, почему боль такая сильная. Не спрашивал, как ее остановить. Не спросил, долги ли будет болеть. Я лишь поинтересовался смогу ли я снова, когда-либо играть в футбол. Его ответ был четким и прямым. То, что он сказал, я запомнил на всю жизнь. Не раздумывая ни секунды лишней, он, как и подобает человеку его уровня, отчетливо произнес «нет»
. Неужели все так до ужаса просто. Разве не заслуживают усердные старания подкрепленные талантом хоть капли внимания и поощрения. Тогда я едва ли понимал, что вообще происходит. Никакие важные философские вопросы меня не интересовали в тот момент. Единственный вопрос, который так и остался без ответа, что же все-таки мне следовало делать.
Отныне со спортом, который так нравился отцу покончено. От науки я отказался, потому что она была не в свободном для меня доступе. И я решил просто ждать. Когда не хватает сил и веры в себя, когда кажется, что весь мир повёрнут против тебя одного и, что никому на свете не бывало хуже, чем тебе сейчас в своем темном уголке, начинаешь опрометчиво уповать на сверхъестественное.
Так и я ждал. И надеялся. Вернее не совсем ждал. Везде я стал пытаться прочитать знаки, заметить знамения, сигналы, которые, мне казалось, вот-вот должны были возникнуть. Все, что хотя бы отдаленно напоминало бы знак свыше. Но к сожалению, а на самом деле к великому счастью, я не нашел ничего подобного, никакой мистики, все заурядно и рутинно.
Удача вернула меня обратно к здравому рассудку. Оклемавшись, после небывало странного периода, я снова стал прежним собой и никогда больше не предавал себя. Все, что мне было нужно - это систематически проработанный план. Но чтобы был план, нужна задача. А задачи у меня не было. Но как говорил Шерлок Холмс это задача на три трубки. Но насколько трубок задача, чтобы найти задачу он не упоминал.
Я расположился удобно в кресле и стал ждать снова. Только теперь, вернее сказать подслушивать, людей из тайной комнаты. Проводя с ними огромное бессмысленно упущенного времени, я стал разбирать особые диалекты и с лихвой понимал, о чем они шепчутся. Но вида не подавал. Мало ли вдруг у них есть и другой диалект. А с ними я уже не в ладах. И изучить новый диалект, чтобы подслушивать будет очень сложно. Дело на бесконечное множество трубок.
Ждать пришлось совсем недолго. Один из них маленького роста, но уже лысый как дед молодой парень, обронился словом с другим о том, что хотел бы заглянуть в библиотеку моего отца. Проявив недюжий интерес к библиотеке, я старался всеми верами правдами получить от отца право находиться там, хотя бы ограниченное время.
Тогда я и заключил с отцом сделку на кошмарных условиях. Сделку, которая в последствии, вышла мне самому же боком. Сделку, плоды которой знай я раньше, никогда бы на нее не согласился. Но тогда я был молод, слеп, глуп. Все, что мне было нужно - дорваться до книг.
На любом языке.
В них я, по моему мнению, должен был найти то, сам не знал что. Но, определенно, что-то важное. Что-то значительное решающее.
Требования отца были таковыми: «я сдаю экзамен вслепую. Неизвестно, что, когда и как. Если я его прохожу, то буду пользоваться только тем материалом, который даст мне он сам только тогда, когда он посчитает нужным». И я, дурак, согласился. Будь чуть умнее, чуть находчивей, чуть менее близорук, я бы увидел все факторы буквально кричащие мне о том, что я должен бежать от туда мо всех ног. Но неизведанное меня пугало больше, намного больше, чем про топтаные тропинки, пускай даже через болото.
Поскольку я не знал ни точной даты, ни времени, а узнал только место, которым была гостиная в нашем доме, я стал ждать именно там.
Я не выходил оттуда более, чем на пять минут. Бывало, я даже недели проводил в постели, чтобы не пропустить заветное событие.
Для особых нужд у меня в углу комнаты стояло ведро, которое я благополучно, после сделанных мною дел, опустошал в тайную комнату.
Не наблюдая заката и рассвета, я потерял отсчет времени. Поэтому не могу точно сказать, сколько времени я там провел. Но однажды краем уха я услышал, что моя мать объявила об открытом наборе на работу в ее собственную библиотеку. Всем в округе было прекрасно известно о жестких требованиях моей матери в отношении своих подчиненных. И передо мной встала не разрешимая задача. Дилемма на проверку прочности.
Думал я, несмотря на моя ожидания, не долго. Решающим фактором в принятии мной решения сыграли мои размышления о случайности и преднамеренности. Мне казалось, что я наконец-то был замечен и, что знаки всегда преследовали меня, просто я их не замечал. И тот факт, что мать не нашла никого подходящего на эту должность до самого последнего дня, только укрепил мои подозрения о том, что должность та создана для меня и мне во благо.
О том, что отец может аннулировать нашу договоренность, в случае моего провала, я даже не задумывался. Слепая вера в мою неповторимость совершенно затуманила мой разум. Дождавшись момента, когда все обитатели тайной комнаты покинут гостиную комнату, я выкрал бумагу, подтверждающую мою личность, и, полный решительности, направился на волнительную встречу с матерью.
В голове я перебралась сотни всевозможных диалогов и их развитие. Как я заявлю о себе. Скажу ли я сразу, что я ее сын или сначала дождусь одобрения на должность. Ведь, если не пройду, будет стыдно говорить, что сын могущественной женщины неудачник, неудостоившийся даже должности в библиотеке.
Подойдя к воротам, я увидел огромную территорию, чего края не было видно даже если встать на высокий холм. Я был горд матерью и особенно собой за т,о что я являюсь именно ее отпрыском.
Все диалоги переплелись в несусветную кучу наваленных друг на друга слов. Все тело охватила леденая дрожь. Чтобы успокоиться, я глубоко вдохнул, затем решительно выдохнул, и направился прямиком на сторожей, что охранили ворота.
Нагло предъявив им свой клочок бумаги я вальяжно ждал, когда меня впустят и все еще не оставлял надежды составить хотя бы один удачно придуманный диалог.
Но будучи увлеченным ответами на свои же вопросы, которые, по моему мнению, должна была задавать мне мама, я не заметил, как ворота не открылись, а наоборот стали недоступными для меня. Один из стражей вернул мне бумагу, сославшись на то, цитирую: «Язык, на котором там написано, не отвечает нормам дома матери». Этим было всё сказано. Несмотря на все мои уговоры, резко перешедшие в мольбы, стражи были невозмутимы.
Слезы скатились от внешних уголков моих глаз к самой середине, и ручьем полились по щекам, смыкаясь у подбородка. Не знаю, что больше всего меня волновало в тот момент. То, что я думал, насколько я был не прав, поддавшись порыву чувств и отдав предпочтения несуществующим знакам, чтобы успокоить себя и найти любое подтверждение своей уникальности. Или тот факт, что я навсегда могу остаться сидеть в гостиной, ожидая прихода отца экзаменовать меня.
Ведь после такого он мог не прийти никогда. Если конечно он не пришел в данную минуту и не застал мое отсутствие. Истекая слюнями, соплями и прочими женскими жидкостями, я рванул в отчий дом, что было сил. Благо он еще не появлялся. Об этом я догадался по поведению аборигенов. Они всегда суетились до его прихода. Ведь надо порадовать хозяина, чтобы он бросил кость. Таким образом, я просидел еще полгода в гостиной до следующего его появления. Еще полгода я опорожнялся в ведро и вываливал его содержимое в тайную комнату. За это время я узнал из скольких квадратов выстроен потолок, сколько цветов на стене в гостиной, более того сколько из них с четырьмя лепестками, а сколько с пятью и я даже сосчитал сколько досок на полу.
Убивающее ожидание заставило меня считать все, что поддавалось подсчету. Тем не менее, ждать оказалось не так уж и сложно, как я ожидал. И в один день он все-таки пришел. Молча, не произнеся ни слова, сел за стол, характерные движением руки пригласил и меня присесть.
Не выждав ни единой секунды паузы, отец, с завидно быстрым темпом речи, начал задавать вопросы очень провокационные, я бы даже сказал, двояко выпуклые. Однако, прождав полгода, перегораешь и начинаешь относиться к вопросу со всей несерьезностью, даже если от него зависит дальнейшее благополучие твоей жизни. Как оказалось это и является ключом к успеху. Беспристрастное хладнокровное рассмотрение всех вариаций относительно поставленной задачи.
Затем отец встал, с огромнейшим презрением в глазах и недовольством, посмотрел на меня сверху вниз и афишировал, что завтра он скажет, какую литературу я буду должен прочитать в ближайшее время. С моей стороны не последовало никакой реакции, которую еще полгода назад я ожидал от себя в случае успешного прохождения слепого экзамена. Остыл видимо, очерствел. Находясь долгое время разделенным с кучей дерьма всего лишь ветхой дверью, начинаешь привыкать к подобного рода обстоятельствам.
Следующим утром первым осенним упавшим клиновым листом я обнаружил на столе записку с названием книги. Не то чтобы я не был рад вновь возобновившейся возможности постигать науку, но все обернулось для меня слишком хорошо и даже приторно, что мне стало казаться, что и увиливая от усердных занятий постижения книг мне предначертано в жизни особое место под счастливой звездой.
Реакция отца, который думал, что проявляет божью милость, а в ответ я плюю ему в лицо, долго ждать не пришлось. Теперь свое право на причастие к книжной мудрости я должен был ежедневно доказывать, работая на небольшом участке земли, который приносил отцу основной доход. С раннего утра, до самого заката раскаленного шара, я был вынужден, как и жители тайной комнаты, перекапывать неплодородную почву, а после окончания работ в поле, еще и отчитываться за плохое состояния и без того малого урожая.
Книга, что дал мне отец, вдоль и поперек была пропитана увесистыми высказываниями сомнительных авторитетов. Но, за неимением оппозиционного мнения для сравнения, приходилось работать с тем, что есть в наличии. В ней говорилось, что изначально в мире существовала династия только моего отца и процветала, и не знала бед. Затем пришла чужестранка предвещавшая беду, принесенную белой женщиной, которую сейчас я называю своей матерью. Более того, белая женщина запретила прикасаться голыми ногами к земле и заставляла ужасные мученические вещи, именуемые обувью. А во время болезней и эпидемий запрещала заваривать травы и делать настойки. А только и делала, что травила белым песком, который она называла порошок и давала белые плоские ягоды, которые надо было глотать, а если их разгрызть, то они тоже пре вращались в этот самый порошок.
Закрыв книгу на этих строчках, мне стало жутко не по себе, очень обидно за отца, которого я считал непримиримым тираном, и тошно стало от матери.
Женщина, жаждущая власти разрушила жизнь мужчине высоко духовному, заботившемуся о прекрасном, человеку с потенциально светлым, а, возможно, и утопическим будущим. Немудрено, что такие потери сделали его столь черствым и грубым.
Я вдруг понял его мотивы такого отношения ко мне, и от самого себя мне стало ужасно противно, что я до сих пор напоминаю ему о таком вероломном падении. И в этот момент для себя я твердо решил, что положу жизнь ради того, чтобы внести малую лепту для возобновления давнишних идей моего, не побоюсь этого слова, великого отца.
Я взял лопату и всю оставшуюся жизнь проработал на небольшом участке земли моего отца, смешавшись с жителями из тайной комнаты. До кровавых мозолей на руках, я работал за идею восхваления и восстановления чести его. И даже на склоне лет так и не узнав, что на самом деле моя мать подарила обувь этому дому, принесла в него основы простейшей медицины. И даже не буду иметь представления о том, что дом, в котором так проклинают белую женщину и так восхваляют неудавшегося мужчину, как я и сам, впрочем, делаю, своими руками построила моя, что так и не узнала о моем существовании, мать.