Глава VI. Коринфские тайны

               
      
   Римская провинция Ахайя. Город Коринф.
   Весна 810 года от основания Рима
   (57 год нашей эры).

 

   Менипп шагал по извилистой улочке, уводящей его от Коринфской агоры куда-то в южную часть города. Здесь не было ничего общего с беломраморными площадями и величественными зданиями городского центра: узенькая дорога без какого-либо мощения, тесно стоящие дома… Лучи давно взошедшего солнца всё еще не проникли в глубины этой улицы, чем-то неуловимо напоминающей мрачное узкое ущелье.
В спёртом воздухе висел тяжкий дух нечистот и сырой гнили. Над головой ликийца через улицу от дома к дому тянулись веревки, на которых сушилось колоритное старое тряпье, из-за чего и без того нездоровый воздух все время насыщался влажными испарениями.
  Здесь Менипп чувствовал себя весьма неуютно, и он невольно старался ускорить шаг, насколько это было возможно. Перед ним представал во всей своей неприглядности совершенно другой Коринф, вовсе не похожий на тот город, что показывал ему друг Сострат. Напрасно было бы искать здесь богатые портики и весело искрящиеся в лучах солнца фонтаны, украшенные прекрасными скульптурами. Вместо широких площадей взору представали грязные тесные дворики, по которым уныло бродили тощие собаки; вместо широких красивых улиц – полутемные закоулки, в которых туда и сюда деловито шмыгали крысы; вместо фонтанов – широкие грязные лужи, не просыхающие даже в сильную жару; казалось, само солнце, священное око бога Гелиоса, упорно не желало заглядывать в эти промозглые трущобы.
«Не хотел бы я, чтобы снятое для меня жилище оказалось где-нибудь в подобном месте, - с тревогой подумал Менипп. – Я, конечно, человек вполне неприхотливый, однако куда лучше жить в землянке на природе, нежели прозябать в таком вот зловонном городском тупике, где рискуешь либо погибнуть под ненароком обрушившейся прогнившей балкой, либо подцепить какую-нибудь заразу и потом промучиться всю оставшуюся жизнь изнуряющей болезнью…»
 Менипп мысленно возблагодарил богов за то, что они послали ему друга, готового принять его в своем доме на всё время его пребывания в Коринфе. Правда, тут возникала проблема: а что скажут его учителя и товарищи по школе, если узнают, что он обитает в роскошном доме, а не в тех дешевых апартаментах, что сняли для него коринфские любители божественной мудрости? И еще: ведь  далеко не в каждом городе, куда занесут его странствия, найдется такой вот радушный друг вроде Сострата – это вовсе не правило, а счастливое исключение. На эти мысли Менипп про себя ответил, что он ведь не раб, а свободный человек, а потому волен сам себе выбирать жилище – правда, при таком выборе оплачивать свой кров ему придется самому. Ну, и решать подобные вопросы следует по мере их поступления, а не гадать заранее, как там дело сложится в каком-либо ином городе. В Коринфе, слава богам, у него есть Сострат, да и жилья своего он пока еще не видел, так что для начала его следовало всё-таки найти…
 Менипп с горечью осознал, что после кричащей роскоши, увиденной им в богатых домах Сострата и Аррахиона, открывшееся ему так внезапно убогое зрелище настоящей нищеты действует на него особенно угнетающе. В этот еще довольно ранний час народу здесь было немного, и редкие прохожие попадались ликийцу, будто бы выныривая из сероватой пелены липкого тумана, как тени умерших в Аидовом царстве. Да и видом своим многие из них напоминали скорее бесплотные тени, нежели живых людей…
  Но вот навстречу ему попался мужчина солидных лет, судя по его виду, не принадлежавший к обитателям этих нищих кварталов. На плечах у него был вполне приличный плащ, а в руке он держал посох, украшенный затейливой резьбой.
 - Добрый господин, - почтительно обратился к нему Менипп, - не подскажешь ли ты мне, как пройти на Третью улицу Ткачей?
Мужчина с интересом взглянул на ликийца своими живыми серо-голубыми глазами.
 - Третья улица Ткачей большая, - сказал он. – А что тебе нужно на этой улице?
- Я ищу там инсулу Корнелия Палемона, - отвечал Менипп.
Прохожий понимающе кивнул и повернулся лицом в том направлении, откуда шел.
- Иди по этой улице дальше, - объяснил он, - пока не дойдешь до небольшой площади, имеющей форму квадрата; ты узнаешь ее сразу, ибо как раз в центре ее растут две старые маслины. На одной стороне этой площади стоит небольшой храм, посвященный какому-то местному герою. Свернешь в проулок, что идет вдоль храмовой стены, и по нему выйдешь на Третью улицу Ткачей. Там повернешь налево, пройдешь примерно одну стадию и увидишь сразу несколько многоэтажных домов. Один из них и есть инсула Корнелия Палемона, какой именно дом – там подскажут. Запомнил?
  - Думаю, да, - смущенно улыбнулся Менипп.
 Незнакомец тепло улыбнулся в ответ.
- Не робей, мой молодой друг, - сказал он, слегка хлопнув Мениппа по плечу. – Коринф город большой… много лет назад совсем юным я тоже пришел сюда на поиски своего счастья и, представь себе, не прогадал! Счастливой тебе дороги!
  Менипп вежливо поблагодарил прохожего и отправился дальше в указанном ему направлении. Скоро он добрался до небольшой площади, в центре которой величественно возвышались две старые маслины. Поравнявшись с храмом, еще закрытым для посетителей в эту утреннюю пору, Менипп вошел в тесный проулок, пролегающий между двумя кирпичными стенами одноэтажных старых домов, и по нему выбрался на Третью улицу Ткачей. Улица оказалась довольно широкой, здесь не было ни затхлости, ни тошнотворного зловония, и Менипп наконец с удовольствием вздохнул полной грудью.
Теперь он шел по дороге, вымощенной камнем и оснащенной высокими тротуарами для пешеходов. Уже было позднее утро, и навстречу попадалось немало прохожих, а мимо то и дело со стуком прокатывались крытые повозки. Мениппу подумалось, что в часы пик эта улица становилась весьма оживленной и шумной. Сейчас это время еще не наступило, и по улице можно было продвигаться без особых затруднений. Вдоль дороги тянулись ряды торговых лавочек и магазинов – большинство из них уже открылись. На прилавках были разложены товары: корзины, полные сушеных фиников; мешочки с орехами; сухофрукты – яблоки, айва, дыня, груши и прочие; величаво выделялись своим солидным видом амфоры с соусами и приправами; на чистой тряпице румянился выпеченный хлеб разных форм и сортов… Менипп шел мимо бесконечной череды магазинных фасадов, чьи дверные створы были приветливо распахнуты для проходящей толпы, и дивился этому изобилию, пытаясь представить себе – каково это изобилие осенью, когда прилавки заполняет уже не столько привозной товар, сколько плоды собственного, местного урожая!
  Вскоре Менипп очутился под сенью длинного портика; и под ним тянулся ряд торговых лавочек, каждая из которых была снабжена собственной вывеской. Сразу же ему попалась небольшая таверна, где можно было посидеть, перекусить и выпить чашу недорогого бодрящего вина. Далее размещались уже специализированные торговые точки: тканевая лавка, где наряду с рулонами ткани продавали туники различных размеров; потом – зеркальная мастерская, где выставлялись зеркала самых причудливых форм и разной величины; цветочный магазин; мастерская сапожника, мастерская медника… густые группы людей собирались возле каждой из этих уютных лавчонок, беседуя между собой, обмениваясь впечатлениями и попутно прицениваясь к товару. Большой город и его оживленные улицы начинали свой обычный трудовой день, похожий и одновременно не похожий на другие дни.
 Менипп, глаза которого начали уже утомляться от царящей вокруг суеты и мелькания пестрых одежд, дошел до перекрестка, образованного сразу четырьмя высокими кирпичными зданиями. По центру пересечения Третьей улицы Ткачей и какой-то другой улицы возвышался фонтан, обнесенный мраморной оградой. Несколько девушек набирали воду в кувшины. Менипп спросил попавшегося ему торговца лепешками, где здесь находится инсула Корнелия Палемона.
- А вон там, - охотно ответил торговец, - надо свернуть во двор…
  Менипп прошел еще немного от фонтана до многолюдного портика и, свернув налево, вскоре остановился перед самым большим из окружающих перекресток зданий. В этом строении имелось целых пять этажей, а выше пятого этажа тянулись какие-то деревянные разномастные надстройки – нечто вроде антресолей или голубятни. На эту мысль ликийца навели стаи голубей, вьющиеся над черепичной кровлей.
  Менипп остановился перед фасадом большого дома и принялся рассматривать его, задрав голову. Похоже, именно здесь ему придется коротать свои свободные от занятий дневные часы и целые ночи… вот только посмотреть бы, что за жилье подобрала ему местная философская община? Конечно, явно не нижние этажи, где располагались жилища людей вполне состоятельных. Неужто Сострат был прав, и его засунули куда-то на самый верх, на чердак к голубям, где ютились самые неимущие? И ведь за него уже всё решили, даже заплатили за месяц вперед! Вроде как и возразить будет невозможно…
Инсула Корнелия Палемона представляла собой здание в сугубо римском стиле, и скорее всего, предназначалось оно изначально для италиков и римских вольноотпущенников, тем более, что последние еще со времен Юлия Цезаря, восстановителя Коринфа из руин, составляли подавляющую часть населения. Но, разумеется, стать обитателем этого дома мог любой человек, если у него было на то желание и водились хоть какие-то деньги.
Пятиэтажный дом был выложен из кирпича и покрыт прочной защитной штукатуркой салатового цвета. На гладком фасаде строители искусно выделили каждое окно: оконные проемы обрамлены выступающей полоской из кирпича в виде небольшой арки. На уровне второго этажа вдоль всего фасада тянулся сплошной узкий балкон, на который имелись выходы из помещений, для которых балкон был общим; местами он был разделен узкими перегородками, чтобы соседи не шатались по балкону перед окнами обитателей помещений. На ограде балкона Менипп увидел висячие цветочные горшки. Юная девушка старательно поливала из кувшина цветы, высаженные в три горшка, закрепленные на ограде; заметив молодого красивого человека, разглядывающего фасад со двора, девушка прервала свое занятие и, в свою очередь, подозрительно посмотрела на него. Менипп тепло улыбнулся ей – девушка смутилась и тотчас скрылась в балконном проеме. Выше второго этажа тоже имелись балконы, но они были короткими и тянулись не более, чем на два-три окна. Одна стена, обращенная в сторону морской гавани в Кенхреях, была лишена окон, и по ней тянулись зеленые вьющиеся заросли плюща. Под этой глухой стеной росли довольно высокие, по-весеннему обновленные деревья.
  Мениппу раньше приходилось видеть подобные строения лишь однажды – в Антиохии*. Говорили еще, что большая часть населения Рима живет именно в таких многоэтажных домах. Однако в Риме Менипп пока еще не бывал, а потому римских инсул не видел.
Вдоволь налюбовавшись внешним видом своего будущего обиталища, ликиец решил-таки войти вовнутрь этого людского муравейника и познакомиться наконец со своей жилой комнатой.
Вход в инсулу располагался со стороны двора, и с обеих сторон его окружали торговые лавки с натянутыми над прилавками полосатыми пологами из водоотталкивающей ткани. Из-за этого вход в жилые помещения увидеть с улицы оказывалось довольно сложно – тем более, что дверной проем находился в неком углублении стены, и к нему вела деревянная лестница в десяток ступеней. Так и получалось, что ко входу в дом надо было пройти мимо двух торговых прилавков.
Мениппу подумалось, что Коринф вполне можно было назвать городом торговцев! Торговые точки здесь попадались буквально на каждом шагу.
Поднявшись по лестнице крыльца, он очутился в прихожей – полутемном и сыроватом помещении. У стены восседал здоровенный верзила в поношенной тунике и с увесистой дубинкой в руках. Уперев конец дубинки в дощатый пол, он рассеянно вертел в руках свое орудие, будто намеревался просверлить дырку в подполье.
Угрюмая  и примитивная физиономия этого субъекта совершенно не располагала к знакомству, а потому Менипп, не моргнув глазом, прошел мимо него, направляясь к подножию широкой лестницы, что смутно виднелась в полумраке и вела на верхние этажи. Однако миновать просто  так бдительного стража ликийцу всё же не удалось.
  - Эй, ты! – грубо вскричал здоровяк, резво вскочив с приземистого табурета, на котором восседал. – Ты куда?
 - А в чём дело? – недовольно отозвался Менипп.
 - Здесь вопросы задаю я, - злобно осклабился привратник. – А твое дело отвечать…
- Неужели? – Менипп усмехнулся. Здоровяк имел внушительный и весьма устрашающий вид, как и полагалось вышибале, однако Менипп и сам был далеко не задохлик, а в своих странствиях встречал и не таких самодовольных силачей, мнящих себя геркулесами местного пошиба.
 - Не думаю, что ты можешь мне указывать, приятель, - заметил он спокойно. – Понятно, что вежливости тебя не учили, однако я нигде не увидел таблички с надписью, что вход сюда запрещен!
 - Послушай, парень, - отвечал верзила уже более миролюбиво. Похоже было на то, что уверенность в себе и хладнокровие пришельца произвели на него должное впечатление, - ты что, живешь здесь? Что-то я тебя никак не припомню…
  - И не мудрено. Я здесь впервые. Однако вот собираюсь жить здесь, - и он сунул в нос привратнику табличку с записанным адресом.
Тот тупо уставился в письмена на табличке – похоже, верзила с дубинкой попросту не умел читать. Менипп добавил:
  - Мне нужно видеть Корнелия Палемона.
В ответ привратник громко расхохотался. Менипп взглянул на него с недоумением.
 - В этом есть что-то смешное? Разве это не инсула Корнелия Палемона?
 - Я гляжу, ты совсем прост, парень! – усмехнулся детина. – Да, это инсула Корнелия Палемона, только Палемон здесь не сидит и тем более не живет, ибо он – владелец! – привратник поднял кверху заскорузлый толстый палец. – А тебе, коли ты и впрямь собираешься здесь снимать жилье, надо идти к инсуларию* Лувению! Ты понял?
   Он задал последний вопрос так, будто говорил со слабоумным. Менипп предпочел не заметить этого.
   - Ну, и где мне найти этого Лувения? – сухо спросил Менипп.
   - Инсуларий живет здесь, - сказал верзила, словно делился секретом, - но  посетителей он принимает в особой комнате, что на первом этаже. Как войдешь в коридор, сразу направо! Там увидишь дверь с надписью. Если Лувения там не окажется, вернись и подойди ко мне. За небольшую плату я провожу тебя в его жилище… Понял? – вызывающе спросил он.
    - Понял, понял, - пробормотал Менипп, продолжая путь.
   «Ишь ты, за плату! – подумал он негодующе. – Вымогатель чертов. Я и без твоего сопровождения найду этого Лувения, коли мне надо! Охота была баловать тебя деньгами!»
     Ликиец вошел в полутемный коридор и повернул направо. Пройдя несколько шагов, он увидел  на одной из дверей надпись: «инсуларий». На стук в дверь из-за нее донесся голос, разрешающий войти. Менипп приоткрыл дверь и переступил порог.
      За столом сидел худощавый человек средних лет и что-то писал на табличке. Перед ним стоял длинный ящик с вощеными табличками, а в углу небольшой комнаты возвышался массивный армариум, доверху набитый свитками и кодексами*. На столе торчал и малый негорящий светильник, свидетельствуя, что хозяин кабинета работает здесь и в темное время суток. Сидевший приподнял голову и недовольно взглянул на Мениппа из-под густых сдвинутых бровей.
    - Инсуларий Лувений? – спросил Менипп.
    - Он самый, - отвечал человек. – А тебе чего, парень?
    - Да вот… собираюсь здесь жить, - сказал Менипп. – За меня уплачено… на месяц вперед.
    - Ишь ты! – усмехнулся Лувений. Он откинулся на спинку скрипнувшего стула и взглянул на посетителя с явным интересом. – Вот даже как? Ну что же, проходи, присаживайся… - он кивнул на скамью, стоявшую у самой противоположной стены. Скамья была явно сработана на скорую руку и предназначена для людей далеко не знатных, так что, садясь на нее, Менипп придирчиво выбрал себе место, дабы не получить занозу в задницу.
   - Ну, давай посмотрим, - произнес Лувений, отодвигая от себя таблички и доставая из армариума толстый потрепанный кодекс. Положив его перед собой, он раскрыл его и принялся листать видавшие виды страницы.
   - Так как, говоришь, тебя зовут? – спросил инсуларий.
   - Мое имя Менипп, - сказал Менипп, - я происхожу из Тельмессы, города в Ликии…
   - Стало быть, Менипп Ликиец, - инсуларий понимающе кивнул. Он еще немного полистал кодекс с самым серьезным видом, словно изучал некий документ государственной важности. Мениппу подумалось, что этот Лувений не зря ест свой хлеб – он явно во всём любил порядок! С одной стороны это было хорошо, а вот с другой… это с какой стороны посмотреть.
   - Действительно, есть такая запись, - сообщил инсуларий, - вот и деньги внесены, начиная с этого месяца. Заплатил за тебя сам Архогор, известный в городе купец и покровитель философии. Слушай, парень: твоя аренда уже четвертый день, как оплачивается! А ты где-то шляешься…
    - Разве это имеет значение? – недружелюбно заметил Менипп.
    - Для меня – нет. Впрочем, деньги-то не твои! Иначе ты был бы куда более щепетилен. Ну ладно, здесь ты прав: не мое это дело. А диплом* у тебя есть?
    - Диплом? – слегка опешил Менипп. – нет, диплома у меня нет.
    - То есть, римского гражданства ты не имеешь?
    - Нет, не имею.
    - Странно… Я полагал, коли за тебя платят известные в городе люди, то уж римское гражданство у тебя точно имеется. Но как же тогда я могу быть уверенным, что ты и есть тот самый Менипп, за которого уплачено?
    - А зачем мне врать? – Менипп пожал плечами. – Какая в этом корысть?
    - Очень простая: пожить на дармовщину, а потом резко смыться, вот и всё, - сказал инсуларий. – Ты вот возьмешь и исчезнешь, а вместо тебя ко мне явится другой Менипп Ликиец и будет утверждать, что это за него уплачено. И кто из вас есть настоящий Менипп – откуда мне знать?
   - Так что же мне делать? – спросил Менипп.
   - Будет довольно, если человек, внесший за тебя плату, лично поручится, что ты и есть тот самый Менипп.
   - Что же мне, просить Архогора, уважаемого и пожилого человека, ехать сюда и свидетельствовать перед тобой, что я - это я?
   - Ну зачем же, - благодушно заметил инсуларий. – Сам Архогор не появлялся здесь, сюда приезжал и платил управляющий с его личной печатью. Вот свидетельства этого управляющего будет вполне достаточно.
   - Ну хорошо, - согласился Менипп. – Однако получается, что сейчас меня в мою комнату просто не пустят?
    Лувений немного смутился. Он почесал в затылке, как-то беспомощно взглянул на собеседника, потом тяжело вздохнул.
   - Я так понимаю, ночевать тебе негде? – спросил он. – Подружка к себе больше не пускает?
   - Нет у меня никакой подружки, - сухо отозвался Менипп. – И ночевать мне действительно негде.
    Менипп лукавил: он мог вернуться в дом к Сострату, старый добрый друг был бы только рад его возвращению. Однако про себя Менипп уже решил, что злоупотреблять гостеприимством Сострата ему не следует. Философы коринфской школы могут поинтересоваться, как Менипп пользуется предоставленным ему жилищем. И этот чертов инсуларий, у которого, как видно, всё и всегда аккуратно записывается, выложит им по часам, когда Менипп ночевал в инсуле, а когда болтался неведомо где… Менипп не хотел с первых же дней вызывать к себе недоверие старших товарищей по школе и лично своего учителя; поэтому пользоваться гостеприимством Сострата следовало лишь тогда, если этому находились действительно серьезные причины. Сейчас таких причин не было.
    - Ну ладно, - сказал Лувений, - будем считать, что я тебе поверил, приятель. Сейчас пойдешь в свою комнату, а завтра постарайся привести сюда своего поручителя.
   - Хорошо, я приведу, - пообещал Менипп. – Так куда мне идти?
   - Значит, так, - Лувений открыл свой кодекс на другой странице. – Ценакула*, в которой ты будешь проживать, находится на третьем этаже под номером одиннадцать. В ней три комнаты, но твоя будет только одна. Она самая маленькая; однако, и ты ведь у нас обитать в ней будешь один…
   - То есть как? – не понял Менипп. – А кто же будет занимать остальные комнаты?
    - Остальные комнаты в этой ценакуле снимает семейство некоего ритора… как его, - инсуларий вновь заглянул в свой кодекс, - а, вот! Нашел… его зовут Луций Цезоний Зенон. Он снял ценакулу целиком, но сам с семьей будет занимать лишь две комнаты, третью он сдает в субаренду – то есть тебе, приятель…
   - Откуда такие сложности? – удивился Менипп. Ему вовсе не улыбалась перспектива делить свой кров с разношерстной толпой жильцов и каждый вечер становиться свидетелем семейных разборок и скандалов.
   - Откуда? – усмехнулся Лувений. – Да всё оттуда – от заоблачных цен на жилье! Сам Зенон всего лишь ритор и учитель, и у него нет средств, чтобы оплачивать всю ценакулу. Поэтому он берет еще к себе субарендатора. Это обычная практика и в Коринфе, и в Александрии, и в самом Риме! Как говорится – ничего личного.
    Менипп заметно помрачнел. Ему стало очевидно, что в таких условиях о спокойном отдыхе можно позабыть напрочь! Кроме того, ему стало ясно, почему Сострат сравнил инсулу с муравьиной кучей…
   - Впрочем, если тебе что-то не по вкусу, - едко заметил Лувений, - то никто не мешает тебе в одиночку снять ценакулу полностью! Или твои покровители за твое в ней проживание заплатят, если им не жаль потратить на тебя всего тысячу сестерциев в год! Плати и живи себе спокойно.
     У Мениппа аж дух захватило от такой суммы. Естественно, никакая школа не станет нести за него такие расходы, так что придется ему ютиться в тесной каморке за пару десятков сестерциев в месяц… Без всяких удобств, разумеется.
    - Ну так что: пойдешь в свою комнату? – спросил инсуларий.
    - А разве у меня есть выбор? – отозвался Менипп. – Кажется, за меня уже всё решили.
    - Ну, это не мое дело, приятель. Не думаю, что тебе стоит вешать нос – в крупных городах империи большинство людей так живут. Ничего страшного.
    - Так я пойду? – спросил Менипп.
    - Погоди: ты не уяснил себе сроки арендной платы. Так вот, запоминай: наниматель твоей ценакулы Цезоний Зенон должен вносить арендную плату мне лично не позднее ежемесячных Нон*; а так как ты – субарендатор и свою плату отдаешь ему, то тебе следует расплачиваться с ним до наступления Календ*. Понятно? Если станешь проваливать сроки оплаты, то у тебя начнутся серьезные неприятности. И не говори потом, что я тебя не предупреждал.
    - Бить будут, что ли? – мрачно заметил Менипп.
    - Бить, может, и не будут, - серьезно отвечал инсуларий, - а вот заложить кирпичом вход в твою комнату смогут легко! Такая мера обычно помогает нерадивым жильцам быстро найти необходимые средства.
    - Да, весьма сурово, - иронично заметил Менипп, - вот только как же я достану денег, если буду сидеть замурованный в своей конуре? И станут ли мне приносить еду, или просто предоставят своей участи - подохнуть с голоду?
    Инсуларий захлопнул свой кодекс, невольно подняв при этом маленькое облачко пыли.
    - Послушай, парень, - сказал он доверительно, и его светло-серые глаза, казалось, слегка подобрели. – Ты производишь впечатление хоть и не слишком искушенного, но вполне разумного молодого человека. Давай сегодня не будем говорить о дурном и о грустном. Видишь, я иду тебе навстречу: не вполне уверенный в том, что ты тот, за кого себя выдаешь, всё же пускаю тебя в арендованное и оплаченное жилище… Правила я тебе объяснил, есть и другие правила, но они касаются твоего поведения, и тебе о них расскажет твой жилищный наниматель – Зенон…
    - Я не знаю этого Зенона, - резко ответил Менипп, - и не понимаю, почему я должен отдавать деньги ему. Насколько я вижу, официальное лицо в этой инсуле – ты, инсуларий Лувений. Значит, и плату я должен отдавать тебе.
    - Правильно, - мягко сказал Лувений, - я официальное лицо. Однако договор на аренду ценакулы под номером одиннадцать со мной  заключал именно Зенон. И плату за всю ценакулу я принимаю только от него. Принимать деньги от тебя я не имею права – это будет называться взяткой, и я не хочу, чтобы хозяин за взятку лишил меня места и выгнал в три шеи; работа у меня, конечно, не подарок, однако приносит неплохой доход, позволяющий кормить семью… А с Зеноном ты договоришься, он честный и разумный человек. Ну, будешь брать с него расписки в момент передачи денег – только и всего. С такими вещами проблем обычно ни у кого не возникает…
    - А почему тогда Архогор платил за мою комнату тебе, а не Зенону? – никак не сдавался Менипп.
   Инсуларий сокрушенно вздохнул.
   - Твой покровитель Архогор платил заранее, - терпеливо пояснил он, - и платил только за комнату. Зенона тогда здесь не было и в помине. Он, кстати, сетовал, что не сможет платить за всю ценакулу, и очень обрадовался, узнав, что есть жилище уже с готовым субарендатором. Так что тебе он будет весьма рад, и я надеюсь, вы с ним найдете общий язык… ну что еще неясно?
   - Да всё ясно, - сказал Менипп недовольным тоном.
   - Вот и славно, - отозвался Лувений. – Вещи у тебя есть? Или вот эта палка и поношенный плащ составляют всё твое имущество?
   - Есть кое-какие вещи, я принесу их потом.
   - Хорошо. Можешь идти в свою комнату, приятель: ключ тебе передаст Зенон. И еще: если возникают какие-то недоразумения… ну там, шумят ночью, пьянствуют или дерутся, - в мое отсутствие обращайся к остеарию…
    - К кому? – не понял Менипп.
    - К привратнику, то есть, - сказал Лувений. – Ты видел его при входе.
    - А-а… это тот самый кабан, что сидит за входной дверью с оливковой дубинкой?
    - Тот самый, - хмурое лицо инсулария на миг озарила слабая улыбка. – Ну, если он тебе чем-то и вправду не понравился, то это не беда: остеарии у нас сменяются через сутки. Завтра здесь будет уже другой. Так вот, в служебные обязанности остеариям помимо охраны входа также вменяется улаживание всяких свар и конфликтов между жильцами. Поэтому можно и должно к ним обращаться.
    Менипп невольно усмехнулся: какой-такой конфликт способен уладить тот остеарий или другой, наверняка ему подобный? И чем уладить? Той самой дубинкой? Едва ли эти ребята в состоянии каким-либо другим способом призвать людей к порядку.
    - Если вопросов больше нет, то ты свободен, - сказал Лувений. – А у меня еще много неотложных дел…
    - Последний вопрос, - сказал Менипп. – Этот самый Зенон… он сейчас дома?
    - Я ведь ему не сторож, приятель… и я не слежу, кто из жильцов когда выходит или приходит! Могу только сказать, что Зенон почти всегда дома: днями напролет он строчит не то стихи, не то какие-то трактаты… ритор, видишь ли, ученый человек, он живет в каком-то своем, особенном мире. Думаю, ты его застанешь в любое время.
   Менипп поблагодарил инсулария и вышел из его кабинета в коридор, сразу очутившись в обволакивающем сыроватом полумраке. Немного постоял за дверью, затем решительно двинулся в сторону широкой лестницы, ведущей на верхние этажи. На душе было неуютно и горько. Ликиец, весьма хорошо знавший эллинских поэтов и философов, вдруг ощутил себя так, словно находится и не в Элладе вовсе, а в совершенно другой стране. В домах Сострата и Аррахиона ему понравилось далеко не всё, но там он чувствовал себя эллином; здесь же всё было ему чуждо, и даже вроде как вполне разумный порядок проживания в этом многоэтажном общежитии действовал на него раздражающе. Вот и названия вещей и должностей были негреческие, чужеродные: инсуларий, остеарий, ценакула… Под стать названиям были также имена: Лувений, Цезоний… всё римское! Трудно даже представить себе, что он находится в Коринфе, древнейшем городе Эллады… И Менипп крайне остро ощутил, что настоящего, эллинского Коринфа, давно уже нет. Это совсем другой Коринф – римский…
     Кстати, имя нанимателя арендуемого им жилища свидетельствовало о том, что носитель его – вольноотпущенник*. Менипп всегда недолюбливал вольноотпущенников и относился к ним настороженно. По его мнению, среди людей, значительную часть своей жизни проносивших на шее ярмо раба, а потом нежданно обретших свободу, весьма трудно будет найти достойного человека. Для столь крутого поворота в своей судьбе необходимо было совершить какую-либо подлость, а возможно, даже целый ряд подлостей.
      Когда ликиец подошел к подножию лестницы, в лицо ему шибанула ужасающая вонь, густая волна которой катилась из-под лестничного пролета. Менипп невольно остановился, растерянно вглядываясь в полумрак и зажимая нос пальцами. Когда глаза привыкли немного к сумраку помещения, он разглядел под лестницей контуры нескольких огромных терракотовых амфор, выставленных вдоль стены; приглядевшись, Менипп убедился, что всего их четыре. Под ними располагалась длинная скамья, и нетрудно было догадаться, что она предназначена отнюдь не для сидения (сидеть среди такого зловония мог разве лишь до бесчувствия пьяный, либо человек, напрочь лишенный обоняния), а для того, чтобы становиться на нее ногами и получить возможность заглянуть в огромный кувшин. Мениппу стало любопытно: что же такое интересное может быть в таком сосуде? И почему от него так воняет?
      Он приблизился на несколько шагов к зловонным сосудам. От жуткого амбрэ сильно защипало в глазах.
   «Да что же это такое? – подумал он в смятении. – Может быть, кто-то сдох тут под лестницей и разлагается теперь в какой-нибудь из этих амфор? Надо тогда сказать об этом инсуларию…»
     Преодолевая отвращение, он поднялся на скамью и заглянул в широкое горло сосуда. Амфора оказалась почти доверху наполнена мочой.
     Менипп немедленно шагнул назад со скамейки и поспешил к началу лестничного пролета: у него закружилась голова. Понадобилось несколько минут, чтобы он вновь пришел в себя.
    «Наверное, есть еще немало вещей, которых я решительно не понимаю,» - мысленно сказал он сам себе.
   Кое-как оправившись от увиденного и унюханного, он начал подниматься по лестнице. Ступени были выполнены из кирпича-сырца, выложенного рядами. Лестничный пролет оказался, однако, довольно широким, а стены покрыты грубой штукатуркой далеко не высокого качества. Преодолев два лестничных пролета, Менипп очутился на квадратной лестничной площадке, от которой открывалось два дверных проема – налево и направо. Менипп с любопытством заглянул в один из проемов.
   Взору его предстал длинный коридор с довольно высоким потолком, кое-где слабо освещенный настенными светильниками. Ликиец понял, что перед ним первый жилой этаж. Коридор был пуст, однако по виду массивных дверей, украшенных изысканной резьбой и с висящими на них изящными кольцами из полированной бронзы, Менипп догадался, что здесь живут довольно состоятельные и даже весьма небедные граждане, наверняка обладающие заветными римскими дипломами. Это им принадлежал первый этаж и удобные балконы, украшенные цветами и тянущиеся по всей длине фасада. Постояв немного на пороге, Менипп стал подниматься выше. Второй жилой этаж выглядел уже более скромно: входные двери не такие симпатичные, как этажом ниже, и кольца, висевшие на них, были  из вполне обычной, а не полированной бронзы. Не задерживаясь здесь, Менипп последовал еще выше – на третий жилой этаж. Ступая по кирпичным ступеням, он невольно почувствовал в груди волнение: как-то встретит его снятое для него жилище! А вдруг это и впрямь собачья конура, о которой предупреждал его Сострат, когда звал жить к себе в свой роскошный дом?
До сих пор все предупреждения и предостережения его верного старого друга всякий раз оказывались уместными и совершенно точными.
      Но вот и третий жилой этаж. Менипп с бьющимся сердцем переступил порог лестничной клетки и очутился в полутемном коридоре. Светильников на стенах тут было куда меньше, чем на втором и первом этажах: хитрые содержатели дома явно экономили на удобствах жильцов – только в глубине коридора едва мерцала навесная масляная лампа. Она давала света ровно столько, чтобы человек, направляющийся в свое жилище, не расколотил ненароком себе лоб в окружающих потёмках.
      Тут двери были уже вовсе без всякой резьбы, а висевшие на них кольца представляли собой довольно грубые поделки каких-нибудь подмастерьев, выполненные не из бронзы, а из обыкновенной меди. Тем не менее, двери выглядели вполне добротными и надёжными, а это, пожалуй, было поважнее всяких художественных изысков, за которые с жильцов, несомненно, драли еще дополнительные деньги. Менипп медленно прошел по коридору: в отличие от нижних жилых этажей этот коридор явно убирался хуже. А может, очередь до него не дошла еще… Менипп заметил по углам неубранный мусор, какие-то тряпки, брошенные у стены; на середине прохода валялись незатейливые глиняные игрушки, то ли забытые, то ли выброшенные детьми кого-то из жильцов. Но вот Менипп остановился перед дверью, на которой висела табличка с номером «XI»; он набрал полную грудь воздуха и трижды постучал тяжелым медным кольцом в дверное полотно.
      Звуки  ударов меди о дерево гулко разнеслись по коридору. Менипп прислушался: за дверью не раздавалось ни малейшего шероха. Выждав с минуту, он постучал еще. Но и на этот раз ему не ответили. Создавалось впечатление, что в ценакуле никого нет.
    Менипп негромко выругался и отошел от двери. Ну, и что дальше делать? Может быть, стоит вернуться к инсуларию и, обяснив ситуацию, попросить у него ключ от входной двери, чтобы самому осмотреть отведенную ему комнату? Черт его знает, куда провалился этот самый Зенон!
    Однако после недолгого раздумья Менипп отказался от такой затеи. Во-первых, скорее всего, ликиец просто не мог иметь доступ в ценакулу в отсутствие главного арендатора. А во-вторых, мало ли куда мог отлучиться Зенон! Может, он просто вышел в ближайшую хлебную лавку, в цирюльню, да просто по нужде, в конце концов! Скорее всего, следует просто немного обождать.
   Менипп вышел на лестничную площадку и остановился там, опершись на деревянные перила. Откуда-то снизу донеслись шум торопливых шагов, чьи-то голоса; кто-то выскочил на площадку этажом ниже, а потом пустился бежать по коридору… однако затем всё стихло. Большой дом жил своей внутренней жизнью, и никому здесь не было дела ни до арендатора ценакулы на третьем этаже, ни до никому не известного молодого ликийского философа.
   Чтобы скоротать время, Менипп вздумал немного прогуляться по самым верхним этажам огромного строения. Он неспешно двинулся вверх по лестнице. Четвертый жилой этаж показался ему выглядящим еще сравнительно прилично, но вот еще выше… после четвертого этажа лестница стала принимать иной вид: в ступенях не хватало многих кирпичей, на стенах появились целые поля осыпавшейся штукатурки, на потолке запестрели черными пятнами следы от жжёных спичек. Добравшись до пятого этажа, Менипп увидел на стенах лестничной клетки несколько образцов настенной живописи. Тематика изображений оказалась довольно однообразной – секс, секс и еще раз секс. Секс обычный, секс оральный, секс в той или иной мере извращенный… незатейливые рисунки показывали главным образом огромный эрегированный фаллос в различных ракурсах, либо бесстыдно раскрытое влагалище. Встречались, однако, и целые композиции, включающие в себя двоих и более участников. Несмотря на примитивную грубость изображений, незадачливым художникам едва ли можно было отказать в наблюдательности и должном знании предмета.
   Здесь же, на стенах Менипп прочел и надписи той же направленности, но уже с указанием конкретных лиц. Одни были сделаны на латыни, другие – на греческом… «Полибот трахает Луциллу!» Это по-латыни. Очевидно, для кого-то эти сведения были достаточно важны. Надпись на койне показалась Мениппу более информативной и даже с некоторыми признаками поэтики:
    «Мальчики! Кому нужен хороший минет, обращайтесь в ценакулу под номером ХVI: там молодая вдова Евтихия отсасывает за два обола!»
     Было только неясно: это вдову зовут Евтихия, или же в надписи имя женщины не указано, а Евтихий – имя усопшего, чья безутешная вдова подрабатывает таким способом? Загадка без ответа… Ну, и дальше всё остальное в том же роде…
     Менипп остановился при входе в коридор и вгляделся в темный проход. Светильников здесь не было вообще, и свет попадал сюда через открытые входные двери жилых помещений. Через весь коридор на веревках было развешено сохнущее белье. Воздух здесь отдавал затхлостью, сыростью и сладковатой гарью.
      Менипп прошел вперед и чуть не налетел на старика, спавшего прямо в коридоре на колченогой лежанке и укрытого ветхим дырявым покрывалом. Немного дальше на немытом, наверное, уже сто лет полу играли чумазые ребятишки. Ликиец сделал несколько шагов по проходу; в открытую дверь одной ценакулы он смог увидеть интерьер ее – помещение оказалось сплошь поделенным на узкие малые комнатенки; если можно было вообще так назвать крошечные участки жилой площади, отделенные один от другого повешенной занавесью, или полупрозрачной перегородкой, сплетенной из соломы и наспех обмазанной глиной. В одной такой лакуне, ветхая занавесь которой оставалась приоткрытой, Менипп увидел женщину, сидевшую на лежанке и кормящей грудью младенца; она с испугом уставилась на вдруг появившегося при входе в ценакулу незнакомца. Тотчас из-за драного полога выглянул худой мужчина бледного вида, в старой выцветшей тунике, очевидно – муж, заметивший тревожный взгляд своей кормящей супруги.
     - Эй, парень! – воскликнул он настороженно. – Тебе чего?
     - Мне? – машинально отозвался Менипп. – Да ничего…
     - Ты кого-то ищешь?
     - Нет-нет, я никого не ищу. Я попал сюда случайно. Простите, я не буду вам мешать.
    Он поспешно отступил во мрак коридора и направился к выходу из него. Выйдя на лестничную площадку, ликиец невольно вздохнул полной грудью: даже на этой видавшей виды лестнице, которую явно мыли крайне нерегулярно, воздух был куда чище и суше, нежели в коридоре самого верхнего этажа. Впрочем, Менипп увидел, что лестница уводила еще выше, и откуда-то сверху доносились голоса и различные звуки: плач младенца, хлопанье дверей, чья-то озлобленная ругань. Вероятно, там находилась мансарда, чьи уродливые постройки Менипп мог наблюдать, когда осматривал здание со двора. Туда Менипп уже не пошел: всего несколькими минутами, проведенными на самом верхнем этаже среди тамошнего бытового ада, он оказался сыт по горло.
    Менипп поспешно спустился вниз по лестнице и остановился на площадке третьего этажа. Он вновь вошел в коридор и вновь потолкался в дверь одиннадцатой ценакулы, пока не убедился, что никто из ее обитателей так и не пришел.
    Менипп сплюнул с досады и вернулся на площадку. Промаявшись на ней еще с полчаса, ликиец наконец-то услышал звуки шаркающих шагов, доносящиеся снизу. Он перегнулся через перила, и увидел, как по лестнице, кряхтя и опираясь посохом на ступени, неспешно поднимается человек. Менипп вздохнул с облегчением: чутье подсказало ему, что это идет именно тот, кого он давно дожидается.

***

 Перед Мениппом предстал пожилой мужчина в потертом старом гиматии, с почти лысой, напоминающей яйцо головой и седой бородой, спадающей на грудь. Лицо его было бледно и сплошь покрыто морщинами; на нем тускло блестели бисеринки пота – старик явно утомился, поднимая свое тощее, но явно тяжелое для его сил тело на третий этаж большого дома. На спине он тащил плетеную корзину, набитую рулонами свитков – то ли произведения классиков, то ли его собственные труды… Старик выглядел таким усталым и замученным, что Менипп внезапно почувствовал, как сердце его невольно наполняется жалостью и состраданием.
- Ритор Зенон? – спросил ликиец, когда идущий по лестнице человек достиг верхней ступени площадки.
Старик резко остановился и поднял на него свои выцветшие, однако весьма живые глаза.
  - Да, - отвечал он с некоторым недоумением, - а мы с тобой знакомы, славный юноша?
Менипп давно не считал себя юношей: в его возрасте мужчина считался уже вполне зрелым. Однако для пожилого человека такое к нему обращение выглядело совершенно естественным.
  - Нет, не знакомы, - сказал он сухо. – Но я – новый жилец ценакулы за номером одиннадцать…
  - Ах, вот оно что! – сразу оживился старик, и на его бледном лице появилось даже некое подобие улыбки. - Очень, очень хорошо… ты жилец третьей комнаты в нашей ценакуле. Прости меня, дружок, что заставил тебя ждать; я иду с очередных занятий! А вообще я давно хотел взглянуть на своего субарендатора…
- Ну, теперь взглянул, - кисловато улыбнулся Менипп. – И как впечатления?
   Зенон оглядел собеседника с головы до ног.
     - Если судить по внешности, то ты должен быть прекрасным человеком, - сказал ритор, - ибо облик твой исполнен классической красоты и подлинного благородства. Однако, внешность, к сожалению, бывает обманчива – этой истине меня научила долгая и тяжелая жизнь. Но – пока рано говорить об этом. Я так понимаю, ты здесь для того, чтобы занять свою комнату… Тогда не будем стоять на лестнице, а пойдем прямиком в наше жилище. Я дам тебе ключ и всё покажу.
     Менипп уступил ему дорогу, и Зенон суетливо прошмыгнул мимо него в полутемный коридор. Ликиец последовал за ним. Старый ритор производил впечатление вполне общительного и безобидного соседа – вероятно, с таким было нетрудно ужиться. Но какие-либо выводы делать было, конечно, преждевременно.
    Подойдя к двери, старик извлек откуда-то из складок гиматия большой бронзовый ключ и отпер дверь. Толкнув ее, Зенон переступил порог и вошел: тяжелое полотно с протяжным скрипом распахнулось.
     - Входи, дружок, прошу тебя! – позвал старик уже из помещения.
    Менипп несмело вошел в ценакулу. Он сразу очутился в квадратной и тесной прихожей, в которой едва можно было повернуться такому крепкому молодцу, каким был он. Однако сразу за прихожей открывался узкий недлинный коридор, который уводил в обе стороны – налево и направо. Зенон прошел в коридор первым и зажег светильник, висевший на стене. Проход сразу же озарился неверным мигающим светом. Окошек в коридоре не было. Но при рассеянном сиянии настенной лампы Менипп увидел, что в коридоре имеются две двери – одна слева, другая справа. Было очевидно, что это и есть двери в жилые комнаты.
    - Однако мне говорили, что здесь три комнаты для жилья, - недоуменно огляделся Менипп. – Но я вижу только две двери в стене…
    - Тебе всё говорили правильно, - заметил ритор. – За этой вот дверью – сразу два помещения. Тут будет жить моя семья. А твоя комната – отдельная, и вот она, с другой стороны, в самом конце коридора… Так что у тебя, дружок, будет комнатка с отдельным входом. Это весьма удачно, можно сказать, что тебе повезло…
    Менипп сразу же подумал о верхних этажах дома, где он только что видел вообще ужасающую картину: как люди ютятся в одной комнате, разделяя ее на лакуны посредством самодельных перегородок и тряпичных занавесок. Вот уж точно говорится, что всё познается в сравнении! На фоне такого убожества любая, самая непритязательная комната покажется признаком роскоши…
    - Да уж, действительно повезло, - усмехнулся Менипп. – Ну и как, могу я на нее взглянуть?
   - Ну конечно! Это ведь теперь твоя комната!
    Ритор быстренько открыл свою дверь, исчез за нею, и до Мениппа донеслись звуки возни: старик пребывал в поиске. Пока Зенон искал в своем жилище ключ от его комнаты, ликиец немного осмотрел коридор.
   В дальнем конце его, в противоположной стороне от его будущей комнаты, он увидел на торцевой стене металлические балки, заделанные в стену; на этих балках, как на консолях, был установлен большой сосуд, под которым висела узенькая трубка, выводящая в закрепленную ниже опять же на стене емкость в виде широкой чаши. Под ней на полу стоял еще один сосуд, по виду довольно тяжелый.
       Из комнаты появился Зенон, с удовлетворенным видом показывая Мениппу ключ, приделанный к медному кольцу.
     - Нашел! – радостно вскричал старик. – Памяти не стало совсем, с трудом вспомнил, куда его подевал…
     - А что это там такое? – спросил Менипп, показывая на мудреное настенное сооружение, занимавшее торец коридора.
     - Ах, это? – слегка рассеянно оглянулся Зенон. – Это лутерий*. Но о нем немного позже. Сначала посмотри свою комнату…
    Менипп взял у него ключ и, подойдя к двери своей комнаты, открыл ее. Ступив на порожек, он молча оглядел открывшееся его взору помещение.
    Как он и ожидал, его новое пристанище выглядело вполне убого. Неровные стены, небрежно покрытые некачественной, с комочками, краской;
пол, выложенный из битых черепков, смешанных с мелом; узенькое окошко, затянутое полупрозрачной кожей, пропускающей примерно половину световых лучей, падающих на нее с улицы… Окно, правда, имело ставни, используемые главным образом в зимнее время, чтобы не проникали снег и ветер. Столь же непритязательно выглядела и меблировка, если вообще можно было так назвать жесткую лежанку, на два локтя возвышающуюся над полом и накрытую старой рогожкой; небольшой видавший виды сундук, стоявший в углу и служащий для хранения постельного белья; столик на двух плоских опорах, габариты которого позволяли без всяких усилий переместить его с места на место. Имелся даже стул в единственном экземпляре, а завершали всё это нехитрое убранство глиняный светильник и пара старых кувшинов. Роль платяного шкафа, по-видимому, выполняли несколько ржавых гвоздей, вбитых в стену над изножьем лежанки: на них вполне можно было повесить дорожный плащ или полотняный мешочек со съестными припасами, чтобы до них не добрались мыши.
     Удручали и размеры комнатушки: она оказалась узкой и недлинной, находиться в ней вдвоем сколько-нибудь долгое время не представлялось возможным. Хорошо хоть, что имелось место, где лежать; и даже, сидя за столом на единственном стуле, можно было читать или писать при свете небольшого светильника. А что еще нужно странствующему философу?
     Менипп вступил в комнату, остановился в ее центре, огляделся по сторонам. Зенон несмело протиснулся в дверной проем вслед за ним.
   - Тесновато, конечно, - заметил старик, - но ведь есть не только отдельный вход, но и окно тоже отдельное. Для одного человека жилище вполне подходящее, ведь так?
    Менипп мрачно промолчал в ответ. Он подошел к окну, оглядел старые, покосившиеся ставни, местами покрытые глубокими трещинами. Небольшой паучок вылез из одной такой трещины, на секунду замер, а потом испуганно побежал по полотну ставня, соскочил на узкий облупленный подоконник и пропал в какой-то щели.
    - Ставни старые, их давно пора менять, - заметил Менипп. – Зимой тут, наверное, можно околеть от холода…
    - Так у нас есть жаровня! – воскликнул Зенон с воодушевлением. – И еще печка! Зимой мы найдем способ согреться, об этом не беспокойся, мой друг. Идем в наши комнаты, я тебе покажу…
    Менипп снова обвел взглядом свое малосимпатичное жилище и спросил небрежно:
   - Так сколько я должен платить за это неприглядное обиталище?
   - Двадцать три сестерция, - скороговоркой отозвался ритор и тут же, будто извиняясь, добавил, понизив голос: - в месяц…
      Мениппу подумалось, что старик очень переживает – а вдруг новый постоялец возьмет и откажется от сделки? И дело даже было не в том, что ему придется искать нового субарендатора, а скорее в том, что в молодом ликийце ритор усмотрел для себя некую родственную душу. Менипп уже научился немного разбираться в людях и отметил про себя, что этот старый человек, подошедший уже к завершению земной жизни, несмотря на то, что имел семью, тем не менее так и остался совершенно одиноким. Ему почему-то стало жаль этого старика.
    - И эти деньги я впредь должен отдавать тебе? – спросил он.
    - Ну да… - нерешительно отвечал Зенон, как будто говорил о неприятной обязанности, наложенной на него помимо его желания. – И знаешь ли, мой друг… с оплатой здесь строго. Чтобы не иметь неприятностей, нам с тобой надо…
    - Знаю, знаю, - заверил его Менипп, - я должен вручать плату за свое проживание тебе до наступления ежемесячных Календ. Мне уже говорил об этом инсуларий…
   - Ну и ладно, - с видимым облегчением сказал Зенон. – А теперь давай зайдем к нам в комнаты. Я покажу тебе свое жилище…
   - Честно говоря, почтенный Зенон, я не очень понимаю, зачем мне нужно заглядывать в обиталище твоей семьи, - заметил Менипп.
    - Ну как же! Мы ведь отныне добрые соседи! Кроме того, я обещал показать тебе жаровню для обогрева, - поспешно отвечал ритор, - чтобы ты не переживал, будто тебе придется мерзнуть зимой…
     Мениппу показалось, что старику хочется, чтобы Менипп убедился: его соседи будут жить ничем не лучше, нежели он. Или немногим лучше. Он решил не противиться добросердечному порыву ритора.
    Менипп дал Зенону себя увести из своей каморки. Старик взял его за руку и торжественно ввел в свои «покои».
      Войдя в комнатную дверь, Менипп оказался как бы перед выбором – идти ему налево или же направо. Сразу за входом находилась кирпичная перегородка, разделявшая довольно большое помещение на две примерно равные комнаты. Войдя в помещение, посетитель сразу упирался лбом в торец этой самой перегородки, а потом уже решал, в какую из комнат шагать дальше – в левую или в правую. Каждая комната имела одно окно, и оба эти окна также, как и у Мениппа, были затянуты тонкой полупрозрачной кожей, а снаружи имели ставни.
   Однако имелись и существенные отличия: полы в обеих комнатах были выложены терракотовой плиткой теплого красновато-коричневого цвета, а не битыми черепками, как в комнате ликийца. И стены здесь не покрывались дешевой краской, а были выкрашены разными цветами, нанесенными по сырой штукатурке: левая комната имела стены красноватого оттенка, а правая – сиреневого. Более того: на эти цветные стены были нанесены изображения. На стенах левой комнаты Менипп увидел вполне прилично нарисованные колонны и пейзаж за их стволами, а в правой комнате по стенам плыли дельфины, рассекавшие гребнями и хвостами пенистые волны.
     Обстановка в обеих комнатах была крайне скудной: в комнате с плывущими дельфинами имелся только стол и пара складных стульев к нему, а также лежанка, установленная вдоль стены, смежной с комнатой Мениппа. В комнате слева вообще не было ничего, кроме большого сундука, стоявшего в углу. С первого взгляда Менипп догадался, какая комната принадлежит Зенону – несомненно, та, что с дельфинами. Об этом также свидетельствовало и наличие какой-никакой мебели в этой комнате, и некоторые предметы обихода, как-то: груда вощеных табличек на столе, соединенных меж собой шнурком; бронзовый светильник; ручная ступка; чехол для свитков; пенал со стилосами для письма; терракотовая копилка для монет, выполненная в виде забавной полосатой свинки, и другие подобного рода изделия и мелочи.
    Комната ритора была раза в два больше каморки Мениппа. А вторая комната немного еще и превышала размерами комнату Зенона. Правда, эта разница в площадях двух комнат замечалась отнюдь не сразу.
    - Так ты живешь один? – слегка удивился Менипп. Вся обстановка помещений наводила на мысль, что в этих комнатах обитает только один человек.
    - Пока да, - вздохнул ритор, - я приехал сюда первым, заключил договор на аренду и вот… жду прибытия своего семейства завтра-послезавтра.
   - И большая у тебя семья? – поинтересовался Менипп.
   - Помимо меня самого, есть сын и дочь, - сказал Зенон и, после некоторой заминки добавил: - и еще жена сына… невестка то есть.
   -  А дети? У сына с женой дети есть?
   - Детей нет. Была у них девочка… но сейчас ее нет, и уже давно.
     Менипп почувствовал себя неловко: он невольно вторгся в чужую жизнь, ненароком задел больные струны неведомой ему человеческой души. Ему захотелось извиниться, но пока он подбирал подходящие случаю слова, старик поспешил сменить тему.
   - Мой молодой друг, - сказал ритор, - а ты не мог бы назвать мне свое имя? Мы с тобою общаемся, беседуем, а я так и не знаю, как к тебе обращаться.
   - Очень просто, - улыбнулся ликиец. – Меня зовут Менипп, а родом я из провинции Ликия.
   - Прекрасно, - удовлетворенно кивнул ритор, хотя Менипп так и не понял, что тут прекрасного. – И чем же ты занимаешься, достойный Менипп?
   - Я… - ликиец немного замялся. – Вообще я… приехал в Коринф, чтобы продолжать учиться философии. Здесь собирается наша философская школа, и мне сказали, что тут будут такие великие учителя, пред которыми те мудрецы, что обучают меня, сами всего лишь ученики. Больше я пока сам ничего не знаю, Зенон.
   - А кто же твой непосредственный учитель, Менипп? – поинтересовался любопытный старик.
   - Деметрий Сунийский, - сказал Менипп сухо.
   - О-о! – ритор уважительно поднял глаза к потолку. – Я слышал о нем. Если память меня не подводит, Деметрий из Суниона – один из столпов кинической философской мысли, продолжатель учений Диогена, Антисфена, не так ли?
   - Именно так, - сказал Менипп, слегка удивленный тем, что заурядный ритор обнаруживает неплохие познания в области структуры кинической школы. Впрочем, его учитель и впрямь был человеком известным.
   - Признаюсь, Менипп, мне весьма приятно, что моим соседом и даже субарендатором оказался столь достойный и серьезный молодой человек, - серьезно заметил Зенон. – И как долго ты намерен оставаться в Коринфе?
   - Пока не знаю, - отвечал ликиец, - это решать не мне. Есть руководство школы, есть учитель… но, насколько мне известны их планы, в Коринфе мы должны задержаться на несколько месяцев, а возможно, и на год. Потом собирались отправиться в Рим!
   - Да-а… - старый ритор взглянул на молодого собеседника с явным уважением. – Когда-нибудь ты станешь знаменит, как твой учитель, а возможно, и больше! И я буду гордиться тем, что был в моей жизни когда-то целый год, в который я делил кров с самим Мениппом!
      Ликиец подозрительно взглянул на Зенона: старик, оказывается, умел и подольститься. Вот только зачем это ему нужно… Ясно было одно: красивый, сильный, благородной осанки молодой человек, да еще ученик знаменитого философа, произвел на старого ритора весьма благоприятное впечатление.
   - А ты сам, почтенный Зенон, не принадлежишь к какой-либо философской школе? – поинтересовался Менипп.
    - Э-э, нет, мой молодой друг, мне в жизни не было суждено заняться вплотную философией, хотя я в молодости подумывал об этом, - с грустью признался старик. – Но мне пришлось зарабатывать на жизнь, а потому я много лет проработал школьным учителем. Тут уж было не до философии… заработки учителя, сам понимаешь, столь скудны, что почти всегда мне приходилось подрабатывать писцом. Ну, а с годами я набрался и знаний, и опыта, и это позволило мне сделаться ритором. И вот, в последние годы занимаюсь тем, что обучаю сынков богатых родителей основам красноречия ради их будущей публичной карьеры… Вот, собственно, и всё! Так я и не стал носителем божественной мудрости, поневоле отдавши предпочтение мудрости сугубо житейской…
     Оба замолчали, раздумывая каждый о своем. Но вот Зенон, отбросив грустные мысли, деловито сказал Мениппу:
   - Давай, мой новый друг, я расскажу тебе кое-что о правилах проживания, ибо знать их тебе не только полезно, но и необходимо. Первое, что следует запомнить, это вопрос водоснабжения. Ты уже видел в коридоре лутерий? Так вот, в баке лутерия всегда должна быть вода. Следить за этим – святая обязанность жильцов. Кроме того, в общем коридоре ты, наверное, заметил три больших сосуда, что установлены за нашей входной дверью? Такие есть возле каждой ценакулы, их также необходимо всегда держать полными воды на случай пожара. За этим тоже следят обитатели ценакулы; инсуларий с группой здешних рабов еженедельно совершает обход, и если обнаружится, что сосуды у нас пусты, или же воды там слишком мало, нам с тобой, дружок, грозит нешуточный штраф.
    - Я смотрю, главная забота инсулария состоит лишь в том, как бы побольше содрать денег с жильцов, - хмуро заметил Менипп.
    - Что поделаешь, - вздохнул в ответ ритор, - инсуларий поставлен сюда владельцем, и его задача – блюсти интересы хозяина прежде всего. Но в данном случае лично я полностью на стороне администрации. Посуди сам, любезный мой Менипп: если случится пожар, а у нас не окажется под рукой воды, вся эта инсула в одно мгновение превратится в гигантский костер! Из огня успеют спастись лишь те, кто обитает на нижних этажах, тогда как те, кто ютится наверху, шансов на спасение практически не имеют – разве что у них вдруг вырастут крылья! К сожалению, не все жильцы понимают, чем может обернуться отсутствие воды на этаже; вот владельцам и приходится вразумлять их денежными взысканиями. Перспектива потерять свои кровные как нельзя лучше прочищает мозги очень многим людям, и они вдруг резко обретают завидную способность рассуждать здраво.
     Менипп почувствовал, что действительно беседует с ритором, хотя тот и говорил довольно неприятные вещи: речь Зенона текла, будто лесной ручеек, и его вполне можно было заслушаться. Однако сейчас красноречие собеседника волновало ликийца в самую последнюю очередь.
      - Вопрос действительно весьма важный, - согласился Менипп, - но если так, то почему администрация инсулы не имеет специальных рабов, призванных периодически заполнять водой эти злосчастные сосуды? Разве это так сложно?
      - Ну почему же? – благодушно усмехнулся Зенон. – Ты, вероятно, говоришь об аквариях*? Такие рабы в распоряжении инсулария есть. Можно сделать заказ заранее, и они натаскают на этаж воды сколько угодно. Проблема, однако, в том, что за такую услугу необходимо платить, и сумма набегает нешуточная. Некоторые так и делают, главным образом те из жильцов, кто не имеет такой нужды - считать каждый обол или каждый асс… иные нанимают аквариев вскладчину – это те люди, которые не просто соседствуют, не зная друг друга, а живут одной дружной коммуной. Но если ты молод и обладаешь завидным здоровьем, вряд ли тебе покажется в тягость сходить несколько раз в неделю за водой: всего лишь хорошая зарядка для тела, и не более.
     Менипп невольно усмехнулся: старик рассуждал вполне логично, только сам-то он выпадал из этой нехитрой схемы - его спасал почтенный возраст. Насколько понял Менипп, в ближайшем будущем в их ценакуле появятся сразу две хозяйки: невестка ритора и его дочь. Две женщины. Это где-то в сельской местности женщина ходит к источнику за водой; здесь же, где огромный наполненный кувшин необходимо еще втащить аж на третий этаж, необходима немалая мускульная сила. Таким образом, водоснабжение становится исключительно заботой молодых здоровых мужчин. И остаются для этой цели только сын Зенона, которого он пока еще не видел даже, и сам Менипп! Перспектива не сулила ничего приятного…
    - Ну хорошо, - сказал он без всякого воодушевления. – А где берут воду?
    - Идем сюда, - отозвался Зенон с готовностью. – Я покажу…
     Он торопливо пересек комнату и подвел Мениппа к окну. Тот взглянул на улицу и увидел широкий дворик, напоенный веселым солнечным светом; посреди дворика возвышался средних размеров фонтан, обнесенный каменной оградой. Всё стало ясно без вопросов: вокруг фонтана суетились молодые люди, наполнявшие водой свои кувшины и амфоры. Менипп увидел на спине одного из них некое приспособление вроде решетки; двое других юношей подняли наполненный кувшин и закрепили его на спине товарища, после чего тот направился к дому. Наверняка это и были нанятые кем-то из жильцов акварии…
    - Если таскать самому воду с помощью ведер, понадобится полдня, - уныло заметил Менипп.
    - А что делать? – Зенон развел руками. – Вода сама наверх не потечет, а что касается аквариев… если у тебя водятся лишние деньги, дружок, то их служба всегда к твоим услугам.
    Лишние деньги у Мениппа, естественно, не водились.
   - Странно, однако, что в таком большом доме и нет водопровода, - сказал он угрюмо.
   - Водопровод есть, - отозвался Зенон, - только он не про нас. Вода подводится только на первый нежилой этаж, где расположены лавки и магазины, а также на второй или первый жилой этаж, где живут весьма состоятельные люди. Цена водопровода входит в стоимость жилья. Как видишь, всё очень просто. Кстати, то же самое касается и канализации…
    - Кстати о канализации, - заметил Менипп, - я нигде не вижу здесь отхожего места. Зато при входе в здание я наткнулся на несколько огромных амфор, наполненных мочой. Вонь стоит невообразимая. Вся инсула ходит туда, что ли?
    - Ну конечно, нет, мой добрый Менипп! – ритор даже улыбнулся. – В эти амфоры выливают содержимое ночных горшков. Эту мочу потом забирают для использования в дубильных мастерских, где выделывают кожи. А индивидуальные отхожие места есть только на первом жилом этаже! Там, куда доходит и водопровод. Ты, между прочим, не забудь купить себе простой ночной сосуд. Здесь эта вещь совершенно необходима! Сколько нацедишь туда, всё надо будет снести вниз под лестницу и вылить в отхожие амфоры. В Риме такие мочеприемники называются долиями.
    - Вот черт побери! – в сердцах выругался Менипп. – При таких условиях весьма велик соблазн просто выплеснуть в окно содержимое этого сосуда!
    - Некоторые так и делают, - сурово заметил Зенон, - однако за такими хитрецами весьма бдительно надзирают скопарии*. Заметив ценакулу, из окна которой на улицу выбросили нечистоты, скопарий незамедлительно докладывает инсуларию, и тогда на всю ценакулу накладывается крупный денежный штраф. А при третьем таком попадании в очко жильцов-хулиганов вышвыривают на улицу. Надеюсь, ты понимаешь, как это серьезно. Кроме того, мне трудно представить себе тебя, культурного человека, ученика известного философа, за столь неблаговидным занятием. Излишне говорить о том, что жертвой таких хулиганов может стать любой человек, в том числе и ты сам, или твой друг, пришедший навестить тебя… Идешь себе по двору, и тут тебе на голову и плечи валятся чьи-то испражнения! Вот ведь ужас, в самом деле! Поэтому я согласен, что таких паршивцев, что ленятся выносить свои нечистоты вниз под лестницу, следует выселять безо всякого снисхождения. Это совершенно правильно.
       Менипп усмехнулся: уж его-то другу такая неприятность никак не грозит! Сострат, выросший в роскоши, ни при каких обстоятельствах не появится здесь. Да и как бы Менипп стал принимать друга в такой каморке? В ней и повернуться-то негде.
    - Ну хорошо… - продолжил он свои расспросы. – А если я захотел по-большому? Мне тоже тащить свое дерьмо в эти чертовы сосуды?
   - Ну нет, - засмеялся ритор, - тогда твой путь лежит в латрину…
   - Это что еще такое?
   - Проще говоря, общественный нужник, - пояснил Зенон. – В городах, подобных нынешнему Коринфу, латрины необходимы. Если твой кишечник терпит, просто идешь туда и спокойно делаешь свои дела. Если же ты опорожнился дома в горшок, выносишь его туда же, накрыв какой-нибудь тряпицей, и вываливаешь содержимое в общий сточный желоб. Городская канализация здесь сооружена по римскому образцу. Ближайшая латрина находится вон там, на другой стороне двора…
    Зенон подвел своего подопечного к окну и показал ему торец здания соседней инсулы. Там Менипп увидел низкое, но широкое крыльцо и распахнутую дверь, в которую входили и выходили люди. Менипп только головой покачал.
    - Да… - протянул он с задумчивой грустью. – Как это всё непохоже на древнюю, классическую Элладу! Я чувствую, что нынешняя Греция уже действительно живет исключительно по римскому образцу, как ты сам выразился.
   - А что поделаешь, - грустно улыбнулся в ответ Зенон. – Мир вокруг нас стремительно меняется, увеличивается численность народонаселения, быстро растут большие города… Ведь сам посуди: сегодняшний Коринф по количеству жителей уже приближается к миллиону! Только вдумайся, что означает эта цифра! Это – второй Рим! А римляне весьма прагматичны и практичны, они научились от эллинов культуре, однако и сами научили нас многому. Вот хотя бы тому, как на небольшой сравнительно площади разместить столь гигантское скопище людей. И надо признать, у них это получилось весьма неплохо. Я бывал в Риме, долгое время со своей семьей жил в Остии*, там, кстати, женился мой сын, там умерла моя внучка… - Зенон сделал невольную паузу, голос старика дрогнул. Но он справился с воспоминаниями и продолжил: - Сегодня Коринф скорее римский город, нежели греческий. И это не чья-то прихоть, не чья-то воля, добрая или злая; это веление времени! Видишь – гигантский город живет, действует, бурлит, в нем кипит жизнь! И причиной тому – римский образец. Нравится нам с тобой это или нет, мой добрый Менипп, но – за римлянами будущее! И это необходимо принимать как данность…
    Зенон говорил что-то еще – много и увлеченно, но Менипп слушал его всё меньше и меньше. Его мысли, спутанные поначалу новыми впечатлениями от обиталища, в котором ему предстояло жить, постепенно возвращались к событиям прошедших суток и, конечно же, к прекрасной Киниске, забыть которую было свыше его сил. Кроме того, ему следовало еще сегодня посетить дом Архогора и встретиться там с учителем, если тот всё-таки прибыл ранним утром в Коринф. Выбрав удобный момент, Менипп вежливо прервал излияния словоохотливого ритора и, сославшись на срочные дела, поспешил оставить его. Старик Зенон отпустил своего молодого собеседника с нескрываемым сожалением.

       Примерно через час после знакомства с ритором Зеноном и своим будущим жилищем Менипп уже стучался в двери богатого дома, расположенного вблизи беломраморного источника Перены. Ему открыли, и он очутился в небольшом уютном дворике, по которому, мило беседуя, прогуливалось несколько человек довольно солидного возраста. Почтительно приветствовав двоих беседующих мужчин, первыми попавшихся ему на пути, ликиец осведомился, может ли он увидеть здесь Деметрия Сунийского. Оба философа дружно кивнули, и один из них ответил, что Деметрий находится сейчас во втором перистиле.
     Получив такие сведения, Менипп взволнованно закусил губу: с одной стороны, он был рад, что учитель добрался из Азии сюда вполне благополучно, однако с другой – ему, скорее всего, предстояло теперь выслушать много нелицеприятных упреков со стороны учителя. Деметрий действительно слыл занудой и был нетерпим к людской необязательности. И вот Менипп сам давал ему прекрасный повод в очередной раз запустить в ход застоявшийся механизм своего занудства, и в качестве топлива при этом выступала его собственная персона.
      Сокрушенно вздохнув, ликиец отправился разыскивать учителя. Второй перистиль представлял собой узенький внутренний дворик, обнесенный по периметру изящными колоннами, выполненными в строго коринфском стиле. Здесь он увидел не менее десятка мужчин различных возрастов: одни отдыхали в прохладной тени портика, другие вели между собой неспешные разговоры, сидя на скамейке возле небольшого фонтана; кое-кто внимательно читал, сосредоточенно разматывая длинный свиток. Оглядевшись по сторонам, Менипп почти сразу увидел сухощавого узкоплечего мужчину с немного крючковатым носом, холодным взглядом настороженно смотрящих глаз, с обширной лысиной на седеющей голове и длинной узкой бородой; он непринужденно беседовал с человеком, внешне представляющим его полную противоположность: ниже среднего роста, плотным, немного даже полноватым, чернобородым и с круглым, весьма добродушным на вид лицом. Смущаясь и краснея, ликиец приблизился к ним и вежливо поклонился.
      - Радуйся, учитель… - несмело приветствовал он худощавого философа.
   Деметрий сразу же повернул к нему свое худое длиннобородое лицо.
    - А-а, вот и ты, Менипп! – вполне дружелюбно воскликнул он. И тут же обратился к своему собеседнику:
    - Достопочтенный Архогор, позволь представить тебе Мениппа из Тельмессы Ликийской, одного из моих лучших учеников. Он подает немалые надежды, весьма смышленый и очень любознательный молодой человек.
     Менипп почтительно поклонился хозяину дома:
    - Радуйся, достопочтенный Архогор…
    - Очень рад, - улыбнулся чернобородый мужчина, пожимая руку ликийца. – А почему он не с тобой вместе, мой любезный Деметрий, коли этот молодой человек – один из твоих лучших учеников?
     - Менипп у нас прибыл в Коринф раньше нас, он ожидал меня здесь и должен был встретить меня в Кенхрейском порту, однако по каким-то причинам наша встреча там не состоялась, - Деметрий взглянул на смутившегося Мениппа с некоторым недоумением. – Но вот он всё-таки разыскал меня здесь, в твоем гостеприимном доме.
    - Вот как? – Архогор поднял брови. – И где он остановился, небось на каком-нибудь занюханном постоялом дворе?
   - Твой управляющий снял для него жилище и оплатил его на месяц вперед, - пояснил Суниец. – Я полагаю, там всё улажено… Не так ли, Менипп?
   - Ах, так это за него ты просил, когда говорил, что надо снять жилище? – вспомнил Архогор, даже не давши Мениппу открыть рот. – Понятно…Честно говоря, я не понимаю, зачем все эти сложности. Парень вполне мог остановиться и в моем доме – места хватило бы всем, тем более, что странствующие философы – народ весьма непритязательный.
   Деметрий испытывающе взглянул на своего ученика, а тот опустил глаза. Менипп хорошо знал, что философ-киник должен уметь довольствоваться самым необходимым, чему и учил его Деметрий с первых же дней их знакомства. Между прочим, и сам учитель подавал тому пример: в своих скитаниях он останавливался в самых дешевых гостиницах, и даже если его приглашали в богатый дом, Суниец тщательно избегал роскошества и всяких излишеств: мало ел, мало спал, вообще не пил вина, и даже ночевал порой во внутреннем дворике под открытым небом, укрывшись своим дорожным плащом, если позволяла погода.
    - Так ты вселился, Менипп? – повторил вопрос Деметрий. – Тебя всё устраивает?
    - Да… вполне, - сухо ответил ликиец.
    - Ну и прекрасно… - заметил Деметрий беззаботно. Мениппа это почему-то разозлило. Прекрасно! Сам бы сунулся в эту чертову инсулу и отведал бы сполна – как там прекрасно! Даже в нужник толком не сходишь…
     Вслух же он заметил:
    - Вот только… инсуларий усомнился, тот ли я человек, за которого уплачено. Он просил, чтобы пришел человек, внесший плату за жилье, и поручился бы, что я именно тот, за кого себя выдаю.
   - Нет вопросов, дорогой мой Менипп, - благодушно сказал Архогор. – Сообщи мне, когда соберешься в свою инсулу; я отправлю с тобой своего поручителя. А пока я оставлю вас, дорогие гости, мне нужно отдать кое-какие распоряжения… Вам же наверняка есть, о чем потолковать, и без меня.
   Архогор откланялся, и Деметрий с Мениппом остались вдвоем.
    - Ну? – промолвил Деметрий с мягким укором. – Что ты мне скажешь, мой славный мальчик? Что помешало тебе соблюсти нашу договоренность? Я очень волновался за тебя. Ты всегда был весьма аккуратен в делах, оговоренных заранее; почему же ты так и не прибыл в Кенхрейскую гавань?
   - Прости меня, учитель, - ответил Менипп, понурив голову. – Я невольно доставил тебе беспокойство. Некоторым оправданием мне может послужить то, что в Кенхреях я неожиданно встретил своего старинного друга, с которым крепко дружил в детстве. Мы оба очень обрадовались встрече, он показывал мне город, и вот я…
   - Достаточно, - Деметрий предостерегающе поднял руку, - я всё прекрасно понимаю: соблазны большого города, твоя молодость… Твой возраст с точки зрения философии – это еще детство. Вероятно, встреча со старым другом явилась только началом твоих головокружительных приключений, не так ли?
   Менипп опустил голову еще ниже. Ему показалось, что Деметрий попал в самую точку.
     - Зато теперь, - продолжал учитель, - ты ощущаешь себя разбитым и опустошенным, тебя не оставляет чувство, что время было потрачено зря, твоя голова тяжела, а в коленях таится омерзительная дрожь, и к этому еще  прибавляется смутное ощущение вины… я прав?
     - Думаю, что не совсем, учитель, - возразил Менипп.
     - Вот как? – Деметрий поднял брови и растерянно потрогал кончиками пальцев свою длинную седеющую бороду. – Это весьма интересно. Быть может, твой давний друг привержен философии, и вы при встрече обсуждали с ним труды древних мудрецов? В таком случае я буду очень признателен тебе, если ты посвятишь меня в суть вашей философской дискуссии…
     Менипп невольно улыбнулся: трудно было представить себе человека, более далекого от философии, нежели Сострат, всегда открытый всем радостям жизни и не привыкший в чем-либо себе отказывать.
    - Нет, учитель, конечно же, нет, - поспешно заметил он. – Мой друг вовсе не философ, он – сын богатого коринфского торговца.
    - И вы провели всё свое время в каком-нибудь притоне с дешевыми девками? – едко спросил Деметрий.
    - Нет, учитель! – горячо возразил Менипп. – Мы не шатались по тавернам, уверяю тебя! И в домах порне тоже не были. Зато мы посетили гробницу Диогена Синопского…
    Деметрий взглянул на ученика с неподдельным любопытством.
   - Это действительно интересно, - сазал он. – Возможно, ты запомнил то изречение, что начертано на надгробном камне нашего Учителя?
   - Конечно, запомнил!
    Менипп в самом деле обладал прекрасной памятью, а потому без всякого труда повторил надгробную эпитафию Диогена.
    - Что же, ты и вправду воспроизвел ее весьма точно, - одобрительно заметил Деметрий. – Но вот вопрос: тебя не смущает, что, посетив могилу Диогена Синопского, ты тут же нарушил его главную заповедь о том, что следует довольствоваться тем, что имеешь? Разве не выглядит совершенно нелепым твое поведение, когда ты, почтив память усопшего мудреца и получив от него завет, сразу же с головой бросился в омут наслаждений?
   - Ничего такого не было, учитель… - процедил Менипп сквозь зубы. – Мы с моим другом просто погуляли, и он показал мне свой родной город.
   А про себя ликиец подумал: «Зевс Всемогущий! Ну почему я должен оправдываться за свое совершенно нормальное поведение; почему должен ходить по городу как оборванец и не сметь даже бросить взгляд на красивую женщину? Разве такая жизнь соответствует человеческой природе?»
      И он вдруг с неподдельной тоской подумал, как легко и непринужденно чувствовал он себя в компании друга Сострата…
   Между тем Деметрий неожиданно улыбнулся.
   - Ну хорошо, мой дорогой Менипп, - сказал он примирительно. – Я вижу, ты не хочешь раскрывать мне всей правды, но – это твое право. Мне только хотелось бы, чтобы ты был осмотрителен в сердечных делах. Я не обижен и не сержусь на тебя. Ты ведь у меня на обучении, а не в услужении; ты волен поступать так, как считаешь нужным, а лишь даю тебе советы, как и подобает учителю. Надеюсь, ты сегодня останешься здесь? Или у тебя снова назначено свидание с твоим давним и веселым другом?
    - Нет у меня сегодня никаких свиданий, - отвечал Менипп.
    - Это уже хорошо. Сегодня у нас здесь, в гостеприимном доме славного Архогора, намечается большой философский диспут. Здесь присутствуют не только представители кинической мысли, но и несколько учителей школы стоиков*. Им весьма любопытно выявить то общее, что объединяет киническую школу со школой стоической. Мы собираемся рассмотреть сегодня целый ряд философских суждений наших древних учителей, и прежде всего – учителя Антисфена… Главнейшим же из вопросов будет следующий: возможно ли научить человека добродетели? И если это возможно – бывает ли так, что человек ее снова теряет? Я очень хотел бы, чтобы ты послушал мнения старших собратьев, а возможно, и высказал бы свои мысли по этому поводу…
    - Конечно, учитель, - сказал Менипп. – Я непременно останусь и послушаю суждения своих старших собратьев.

     Однако слушал философские дебаты Менипп крайне невнимательно. Его обычный интерес к мыслям и суждениям любителей мудрости куда-то незаметно улетучился. Он не успевал следить за ходом мысли выступавших, постоянно отвлекался, а порой и откровенно скучал. И всё то время, что он провел в перистиле дома Архогора, его не оставляли мысли о прекрасной Киниске: о ее взгляде, о ее улыбке, о великолепных руках… Чем больше думал Менипп об этой женщине, тем сильнее и неумолимее влекла она его к себе. И странное дело – философский диспут как будто усилил его тоску, заставил его мысли работать только в одном направлении: как же ему вновь увидеть эту дивную обворожительную красавицу? И чем больше слушал Менипп жаркие споры философов, тем больше он сомневался в том, что всё это бесконечное словоблудие имеет хоть какое-нибудь значение в сравнении с возможностью его новой встречи с Киниской. Наслушавшись мудрствований собратьев по философской школе, Менипп вдруг неожиданно для самого себя решил, что такая встреча не просто возможна, но и решительно ему необходима, если он не желает умереть с тоски прямо на очередном философском диспуте.
    С наступлением вечера утомившиеся от жарких словопрений философы разбрелись кто куда: одни захотели прогуляться по вечернему весеннему городу, наслаждаясь свежим воздухом; другие надумали отправиться к морю, вид которого успокаивал взволнованную душу и приводил в порядок смятенные мысли; некоторые оставались в доме и, собравшись возле фонтана, продолжали вполголоса обсуждать волнующие их вопросы. Деметрий находился среди этих последних, и Менипп подошел к нему сказать, что он отправляется в свою инсулу. Учитель спросил его – не желает ли он остаться в доме Архогора, однако Менипп, представив себе, что споры ученых мужей наверняка продлятся и ночью, решительно отказался, сказав, что желает отдохнуть в одиночестве.
    - Тогда непременно приходи завтра, - сказал Суниец, - мы продолжим обсуждать наследие Антисфена и посвятим день изучению его трудов: «О прекрасном и справедливом», «О свободе и рабстве», «О мнении и знании».
Я полагаю, тебе будет полезно присутствовать при чтении и обсуждении.
    - Разумеется, учитель, - рассеянно ответил Менипп, постаравшись изобразить на своем лице заинтересованность. К счастью, Деметрий был увлечен разговором со своими собратьями и попросту не заметил фальши в голосе своего ученика. Менипп поспешно направился к выходу.
      Только очутившись на вечерней притихшей улице, он наконец-то ощутил себя свободным. Менипп сам удивился тому, насколько тяжело он пережил сегодняшний день. Ведь еще недавно беседы умудренных годами мудрецов представлялись ему весьма интересными и содержательными, настоящими приключениями мыслей и неожиданных выводов, а сегодня они вдруг резко показались ему на удивление пустыми и тягостными, не имевшими никакого практического значения.
     Менипп медленно пошел по улице, приветливо улыбаясь заходящему солнцу. Неожиданно для него самого появилось чувство признательности другу Сострату, показавшему ему иную жизнь, ее простые радости, не ограниченные какими-то философскими догмами и запретами. И минувший день, такой безрадостный и тягучий, пожалуй, впервые заставил его задуматься о том, а стоит ли ему вообще посвящать свою жизнь философии.
    По некоторому размышлению ликиец рассудил, что всё будет зависеть от того, как развернутся события в дальнейшем. Но он уже точно знал, что всё время, что ему суждено провести в Коринфе, он посвятит поискам такой желанной ему гетеры с этим необычным именем – Киниска! Она одна безраздельно завладела его сердцем, и он непременно найдет ее; он расскажет ей о своей любви, он признается ей в том, что безудержно влюблен в ее глаза, в ее руки, в ее улыбку, в каждое ее движение! Менипп так ярко представил себе ее величественную походку, исполненную скрытой неги и затаенной страсти, и невольно застонал от нахлынувшего на него любовного томления…
       Он найдет ее, найдет во что бы то ни стало! И если она когда-нибудь скажет ему «да», тогда – прощай, философия, прости и прощай, учитель Деметрий! Менипп навсегда останется с любимой в Коринфе. Ему неважно, кем он станет для нее – мужем, другом, любовником, да хоть домашним рабом, - важно, что он каждый день сможет видеть ее, любить ее, говорить ей «Доброе утро, любимая!»… Что же может быть желаннее и прекраснее этого? Если же она скажет твердое и бесповоротное «нет»… Ну что же… тогда Мениппу будет всё равно, чем заниматься. Почему бы и не философией? О, тогда он сделается таким заядлым киником, что имя его прогремит на всю Ойкумену! Возможно, даже затмит имя самого Диогена…
      Ликиец зашагал к инсуле, где его ждала тесная каморка, сейчас куда более желанная, нежели просторный дом Архогора, набитый доверху разглагольствующими философами. По крайней мере, в той каморке он сможет остаться наедине с собой – особенно, если семья Зенона еще не приехала.
      О, божественная Киниска! Нет, она определенно обратит на него свое благосклонное внимание. И даже – уже обратила! Ведь такую улыбку, что она послала ему, женщина просто так не дарит кому попало. Надо только найти Киниску… И он ее найдет непременно! Пусть только услышит его Афродита – богиня, помогающая всем искренне влюбленным! Он будет много ей молиться, он принесет ей жертвы… И она, конечно же, поможет.

   ***
   
       Аристокл любил приходить к морю ранним утром, когда диск солнца только-только поднимался над горизонтом, когда с моря дул свежий бриз, и чайки с пронзительными криками вились над белоснежными гребнями зеленоватых волн, словно приветствуя наступление нового дня. Некоторое время Аристокл стоял, глядя в морскую даль и наслаждаясь величественной панорамой, раскрывающейся перед ним. Он с наслаждением вдыхал морской воздух, улыбался набирающему силу солнцу, слушал раскатистый шум прибоя; ему нравился этот многогласый голос волн, когда они, шурша галькой, с шипением откатывались с пологого берега обратно в морскую пучину. Если позволяло время, Аристокл купался, ныряя и плавая в могучих, ласково-прохладных волнах… потом выходил на каменистый берег, куском ворсистого полотна вытирал волосы и короткую курчавую бороду, быстро одевался, а затем поднимался по каменной лестнице в город, торопясь вовремя попасть на агору – туда, где находилось здание курии.
   Так было и в тот день, четырнадцатый день майских Ид 810-го года.
     Поднявшись по каменным крутым ступеням на самый верх, откуда начинался город, Аристокл еще раз с наслаждением посмотрел на расстилающийся перед ним необозримый морской простор. Он просто обожал море. Он решительно не понимал, как люди могут жить без моря, где-нибудь в горах, в глубинах густых дремучих лесов, или в степях… как они живут в городах, удаленных от моря, - тесных, душных и пыльных, никогда не овеваемых морскими ветрами? Разве это жизнь? Как же хорошо, что он родился и живет в городе, который просто немыслим без омывающих его с двух сторон сразу двух морей – Ионического и Эгейского!
    Улыбнувшись еще раз необъятной морской стихии, от вида которой всякий раз захватывало дух, Аристокл с видимым сожалением повернулся к ней спиной и деловито зашагал в сторону агоры. Час был весьма ранний, и прохожих попадалось совсем немного. Совершив небольшую утреннюю прогулку после освежающей морской ванны, Аристокл чувствовал себя на редкость бодрым и помолодевшим. Но вот, наконец, и курия…
     Аристокл миновал парадную стражу у главного входа и вступил в огромное здание. Пройдя длинным, отделанным цветным мрамором коридором к своему кабинету, он открыл дверь и сразу помрачнел, увидев на своем столе груду свитков. Ежедневная работа ждала его, и меньше ее никак не становилось.
   Подойдя к столу, Аристокл со вздохом опустился в свое кресло, рассеянно взял в руки первый попавшийся футляр, извлек из него свиток. Он машинально развернул его и принялся за чтение, но в голове всё еще стоял шум моря – такой родной и такой зовущий, перемежающийся писком чаек, реющих над пенными волнами… Нет, сегодня у него решительно нет рабочего настроения! Вероятно, необходима некая внешняя встряска…
    И она не замедлила произойти! Стоит только об этом подумать…
    Не успел Аристокл пробежать глазами и нескольких строк, начертанных на жестком пергамене, как в дверь постучались, и она тут же с легким скрипом приоткрылась.
      - Прости, господин, - на пороге появился иринарх, озабоченно и робко заглянувший в помещение.
     - Входи, Перант, - небрежно бросил из-за стола Аристокл. – Что у тебя?
     - Господин, - сказал Перант извиняющимся тоном. – Только что к зданию курии подкатила каррука*… Я должен сообщить, у себя ты или нет…
     - Важный посетитель? – спросил Аристокл, приподняв брови.
     - Посетитель? Нет… Скорее, проверяющий! От самого проконсула*!
    Аристокл с нескрываемой досадой взглянул на хаос, царящий на его рабочем столе и негромко выругался. Проклятье! А ведь день начинался так замечательно…
    - Ну что тут поделаешь! – с явным раздражением заметил он. – Зови сюда этого проверяющего…
    Перант едва успел скрыться за дверью, как из коридора донеслись гулкие, по-военному четкие шаги, из чего легко было заключить, что вновь прибывший вовсе не нуждался в приглашениях. Перант едва лишь успел посторониться в дверях, как с порога его бесцеремонно оттеснил в сторону стремительно вошедший в кабинет человек; он почти ворвался в помещение с таким видом, как будто торопился застать хозяина кабинета за игрой в кости или каким-то другим непотребным занятием. Окинув цепким орлиным взором кабинет, незнакомец впился немигающими глазами в непроницаемое лицо Аристокла, и от такого взгляда Аристоклу сразу сделалось не по себе.
    - Ты парафилакс? – отрывисто спросил прибывший, видимо, полагая, что обычное приветствие здесь совершенно излишне.
     Аристокл неспешно и молча поднялся со своего места, глядя исподлобья на ворвавшегося к нему незнакомца. С первого же взгляда он понял, что перед ним римлянин, и не просто римлянин, а чиновник из ближайшего окружения проконсула; ничего хорошего от такого посетителя ожидать не приходится. Однако он решил, что в любом случае необходимо сохранять лицо, ибо он сам есть полномочный представитель коринфского народа, действующий по его поручению и с его всеобщего согласия, а вовсе не  является назначенцем римских властей.
    - Я Аристокл, сын Горгия, из древнего коринфского рода Эвнеидов, - сказал он, четко выговаривая каждое слово, - и я парафилакс города Коринфа, столицы Ахайи. Приветствую тебя, господин.
    Римлянин, казалось, был слегка смущен непробиваемым спокойствием коринфского представителя: видимо, он давно привык нагонять страху на своих собеседников резким напором. Но этот, похоже, не испугался.
     - Исчерпывающий ответ, - заметил римлянин  с одобрением, в котором, однако, сквозила скрытая ирония. И тут же, повернувшись к Перанту, спросил:
      - А ты кто?
   Перант раскрыл было рот, но Аристокл решительно сделал ему знак молчать.
    - Одну минуту, - почтительно, но твердо сказал он, обращаясь к римскому чиновнику. – Все твои вопросы прошу обращать ко мне: я представляю здесь городское самоуправление, а этот человек – мой помощник и подчиненный. За него отвечать буду только я. И прежде, чем я стану это делать, мне необходимо узнать – кем является мой посетитель.
     - Посетитель? – римлянин презрительно выпятил нижнюю губу, и Аристоклу в какой-то миг показалось, что тот собирается плюнуть ему прямо на стол. – Я тебе вовсе не посетитель, нахальный ты самоуправленец! Я уполномоченный римского проконсула. Распустили тут вас, обнаглевших эллинов! Нынешний принцепс благоволит к вашей стране, а вы этим нагло и беззастенчиво пользуетесь… вот и устроили тут себе это… самоуправление!
    Голос римлянина, и так резкий и неприятный, внезапно повысился, и казалось, изрыгаемые им слова отскакивают от стен кабинета, как свинцовые пули римских пращников отскакивали от щитов эллинских гоплитов*.
     - И результаты вашего так называемого самоуправления уже налицо!
    Аристокл не отвечал, мысленно прося богов придать ему максимум терпения. Высокомерный тон, взятый проконсульским уполномоченным, начинал серьезно раздражать Аристокла. Но у него не было такой власти – выставить римского чиновника за дверь. Можно только стиснуть зубы и призывать на помощь всё свое самообладание. Выдержав паузу, Аристокл вежливо заметил:
    - Согласно императорскому указу, Ахайя является сенатской провинцией* и управляется проконсулом, однако город Коринф имеет также и свое управление, традиционно представляемое народным собранием, созываемого для решания многих внутренних вопросов. Что же до меня, то я как раз и являюсь таким избранником народного собрания, призванным решать проблемы городской обороны, а в мирное время – пресекать беспорядки и расследовать тяжкие уголовные преступления… убийства, например…
    В показной вежливости Аристокла таилась скрытая издёвка: парафилакс как будто давал римскому представителю урок по государственному провинциальному устройству. Он полагал, что римлянин, показавшийся ему надменным и тупым, не заметит этого, однако тот заметил. Тем не менее, не выказал ни негодования, ни досады.
    - Вот и видно, как ты и твое народное собрание решает ваши городские проблемы, - едко произнес уполномоченный, - обнаруживаете полнейшую беспомощность; хлеб только даром жрёте!
    Аристокл внимательно присмотрелся к римлянину. На вид тому было чуть больше сорока лет. Аристокл же недавно перешагнул тридцатипятилетний рубеж. Во всей фигуре римлянина легко угадывалась воинская выправка: немногим выше среднего роста, плотного телосложения, широкоплечий, с толстой шеей. Лицо – угрюмое, с глубоко посаженными холодно-серыми глазами; прямой массивный нос, носогубные складки резкие и тонкие, доходящие почти до уголков рта, постоянно изогнутого в полупрезрительной усмешке. Подбородок квадратный, тяжелый, слегка выступающий вперед. Весьма неприятное лицо…
     Зато, как невольно отметил Аристокл, очень аккуратная прическа: седеющие волосы подстрижены ежиком и безукоризненно ухожены – волосок к волоску. Римлянин был одет в голубую тунику с узкой красной полосой на груди, а на правой руке его поблескивал золотой перстень. Насколько Аристокл знал римские отличительные знаки в одежде, такая полоса и перстень свидетельствовали о принадлежности их носителя к сословию эквитов*.
   «Важная птица, - сказал Аристокл себе мысленно. – Однако, похоже на то, что при этом глуп, как затычка от винной бочки! Высокомерный, напыщенный индюк…»
      Аристокл не хотел устраивать с римлянином пустых препирательств, а потому пропустил мимо ушей его топорный выпад по поводу дармового хлеба.
    - Может быть, проконсульский уполномоченный всё же представится? – спросил он сухо. – Не имел такой чести - видеть тебя раньше, господин. Тогда, возможно, наш разговор приобретет более предметный характер.
     - Более предметный? – римлянин стрельнул в Аристокла своими холодными, как лед, глазами. – Будет тебе предметный, парафилакс… Меня зовут Квинт Статилий Корнелиан. По сословию – эквит, по должности – проконсульский квестор*. Назначен сюда неделю назад, до этого был в Британии, еще раньше – в провинции Африка. Теперь ясно?
    Сердце Аристокла словно упало. Безысходная тоска сдавила грудь. Из сказанного римским чиновником следовало, что отныне именно квестор будет надзирать за ведением уголовных дел в Коринфе, а он, Аристокл, назначенный народным собранием, станет выполнять все его указания. Стало быть, теперь ему предстоит едва ли не каждодневное общение с этим грубым и самоуверенным болваном, перед которым ему придется отчитываться о каждом своем шаге. Вот она – истинная цена коринфского самоуправления!
    «Орк* тебя сюда принес, - выругался про себя Аристокл. – Сидел бы и дальше в своей Африке! Так нет же, припёрся в Ахайю – не иначе, как за повышением…»
    - Что ж, теперь вполне ясно, - сказал парафилакс вслух. – Остается неясным лишь одно…
    - И что же именно? – с угрожающим спокойствием произнес Корнелиан.
    - Мне неясно, почему вдруг проконсул озаботился состоянием уголовных дел в городе настолько, что прислал своего уполномоченного, столь важного чиновника, как ты, квестор…
   - Тебе это неясно? – напористо спросил римлянин, мотая головой, словно бык, собирающийся боднуть.
   - Нет! – вызывающе ответил Аристокл.
   - Тебе объяснить?!
   - Было бы желательно, - криво улыбнулся парафилакс.
   - Ну что ж… Я тебя немного введу в курс твоих дел, коли ты сам не в теме. Видишь ли, парафилакс, на днях в Коринфе бесследно пропал видный член италийской общины, публикан* Галерий Прокул… Может быть, ты всё-таки знаешь, а что, собственно, с ним случилось? Куда это он делся?
    - Разве я должен сторожить каждого видного члена италийской общины? – вызывающе спросил Аристокл. – Или я обязан интересоваться их личными передвижениями?
    - Не обязан. Однако исчезновение Галерия Прокула несомненно носит криминальный характер.
   - Неужели? И откуда это видно?
   - Да всё оттуда! Ты хоть знаешь, что в городе у тебя уже два года, как бесследно пропадают люди?
     Аристокл не ответил. Римлянин смерил его уничтожающим взглядом, словно тот был виноват во всех бедах римского государства. Затем продолжил свою отповедь:
       - Проконсул проявил поистине олимпийское терпение. Пока исчезали члены эллинской, египетской, сирийской общин, он смотрел на это сквозь пальцы, справедливо полагая, что в Коринфе есть самоуправление, и назначенные народным собранием люди разберутся, наконец, что же такое происходит! И что же? Оказывается – ничего! Парафилакс ни на шаг не продвинулся в расследовании этих исчезновений – ведь так? Более того, он и не помышлял кого-то разыскивать! Ты хоть знаешь, а сколько людей непонятным образом исчезли в Коринфе за два последних года? Бьюсь об заклад, что даже это тебе неизвестно! Орк знает, чем ты здесь занимаешься со своими бездельниками-иринархами…
    - Мы можем судить только о тех пропавших, о ком поступили хоть какие-то сведения! – резко возразил Аристокл, понявший, что в данном разговоре молчание с его стороны – отнюдь не золото. – Об их пропаже нам сообщают их родные или друзья. Между прочим, многие потом находятся – живые и невредимые! Огромный, гигантский город, насчитывающий куда более полумиллиона жителей! Это число постоянно в движении, одни люди прибывают в Коринф, другие покидают его… как можно требовать от меня, чтобы я держал под надзором их всех? Я могу провести расследование, могу найти и покарать убийц, однако я не в состоянии гоняться за каждым жителем Коринфа, который решится сбежать от надоевшей жены или же надумает спрятаться от своих назойливых кредиторов.
   - Это всего лишь пустые слова, парафилакс, призванные оправдать твою бездеятельность, - заявил римлянин, отметая напрочь все возражения. – Если бы ты всерьез занялся расследованием хотя бы одного такого случая, ты смог бы прийти к разгадке. Однако тебе это не нужно. Ты успокаиваешь сам себя: свыше полумиллиона жителей, и я ничего поделать не могу! Пропадают люди, а ты этого как будто и не видишь! А они, между прочим, подданные императора и обязаны платить налоги; они живут в империи Рима и должны трудиться на ее благо… В конце концов, они – часть того самого народа, что поставил тебя на твою должность и вручил тебе соответствующие полномочия! Придет такой день, и люди спросят тебя – парафилакс, где наши сыновья, братья, внуки? Куда пропадают наши сограждане? Ты нашел хотя бы одного из них? Кто виновен в их более, чем странном, исчезновении? И что ты им ответишь? Что их слишком много, чтобы ты мог уследить за каждым? Думаешь, твоих сограждан устроит такой ответ? Или ты намереваешься сидеть сложа руки, тупо ожидая, когда истечет срок твоих полномочий, и на твое место назначат другого?!
    Аристокл угрюмо молчал. Он только покосился на входную дверь, так и оставшуюся приоткрытой, и с облегчением заметил, что Перант тактично исчез, оставив его наедине разбираться с римским чиновником.
    - Молчишь? – воскликнул Корнелиан вызывающе. – Молчишь… И не мудрено, ведь сказать-то тебе нечего, не так ли, а, парафилакс?
     Проконсульский квестор по-хозяйски прошелся по кабинету, с презрительным видом оглядывая все его стены и углы.
    - Так я повторюсь, - возобновил он свой монолог. – Пока неведомо куда пропадали члены всяких городских общин, проконсул еще терпел всё это безобразие! Но теперь пропал римский гражданин, и такого он терпеть уже не станет. Коринф – это не деревня в каппадокийских горах и не мелкий городишко в киликийском захолустье; это один из главных центров империи! Просто так человек здесь исчезнуть не может. И мы будем искать его, пока либо не найдем, либо не узнаем, что же с ним случилось.
    - Италики держатся очень обособленно от других общин, - мрачно заметил Аристокл, - мы не можем знать досконально об их делах…
    - Это иудеи держатся обособленно от всех, - злобно прошипел квестор, - в силу своих религиозных запретов, а италики – они здесь главные! Они – римские граждане, чтобы ты знал, парафилакс! И о них тебе надлежит заботиться еще больше, нежели о твоих соплеменниках эллинах! Налицо тяжкое преступление, совершенное против граждан Рима, а ты о нем даже не знаешь?!
     Аристокл понуро опустил голову. Как бы ни был ему неприятен этот надменный и грубый римский чиновник, но доля истины в его жестких упреках несомненно была, и притом немалая. Странные исчезновения людей, периодически замечаемые примерно в течение двух последних лет, как-то незаметно стали некой обыденностью: родные или друзья пропавших, побегав и посуетившись, постепенно успокаивались и переставали беспокоить городские службы, смиряясь с потерей, либо просто теряя последнюю надежду. А иные и не особо переживали даже – исчез куда-то человек, ну и ладно! Найдется со временем – хорошо, а не найдется – значит, не судьба… У всех и без того житейских проблем полон рот. Истинная картина таких исчезновений оставалась покрыта полнейшим мраком – тем более, что далеко не все родственники обращались в курию. А сколько в огромном городе людей, проживающих одиноко, которых никто никогда не хватится! Разве что соседи посудачат меж собой – ведь был же, и вдруг пропал! Стало быть, отправился куда-нибудь. Мир большой…
     Кроме того, Аристокла и его подчиненных постоянно заедала «текучка»: обстановка в огромном городе всегда оставалась весьма напряженной. То и дело вспыхивали конфликты между общинами, основанные на оголтелой национальной розни; нередки были жестокие убийства, как одиночные, так и групповые; в окрестностях города промышляли шайки разбойников; особенно дерзкие из них проникали в город, на рынки, форумы и другие общественные места, где совершали нападения на богатых людей, занимались грабежом и провоцировали кровавые побоища между разноплеменными горожанами. Парафилакс, его иринархи и боевые отряды диогмитов часто сбивались с ног, и за всеми этими малоприятными хлопотами как-то сами собой терялись и забывались дела о людях, тихо и незаметно исчезнувших. Иногда предпринимались попытки напасть на след того или иного горожанина: Перант и его подручные выясняли места, где обычно видели пропавшего человека, порой устанавливали наблюдение, но дальше все попытки расследовать его дальнейшую участь неизменно заходили в тупик. Гигантский разноплеменный город, широко известный по всей империи своими невероятно свободными нравами, вавилонским столпотворением множества разноязычных племен и  буйным разгулом преступности, надежно хранил свои зловещие тайны.
     Но вот теперь пропал человек, имевший римское гражданство. Смотрите, как переполошились высокомерные, гордые римляне! Пропал италийский откупщик! Наверняка вор: люди его ремесла всегда имеют немало врагов, и неудивительно, что этот публикан исчез! Лежит себе в какой-нибудь яме с проломленной головой, а то и вовсе закопан, как собака, где-то за пределами города. Как его найдешь? Но, видимо, кто-то из влиятельных родственников взял и обратился напрямую к проконсулу. А тот одним махом спихнул вопрос на своего вновь назначенного квестора… И вот теперь этот ретивый служака землю роет, лишь бы найти пропавшего публикана живым или мертвым, и только благодаря этому происшествию вспомнилось, что, оказывается, случаи исчезновений людей имели место и раньше! Иначе о других пропавших никто бы даже не подумал.
      Корнелиан неприязненно оглядел поникшего головой Аристокла и молча опустился на стул, обычно предназначенный для посетителей. Парафилакса безумно раздражала его манера вести себя так, будто он здесь хозяин. Однако Аристокл понимал, что ссориться с римским чиновником сейчас отнюдь не в его интересах.
    - Как давно ты занимаешь эту должность? – спросил квестор.
    - Второй месяц, - отвечал Аристокл.
      На хмуром и решительном лице Корнелиана отразилось некоторое замешательство.
    - То есть как? – удивился он. – Мне говорили, что ты избран во второй раз! Или это неправда?
    - Это правда, - отвечал парафилакс, - только первый раз я избирался на годовой срок три года назад. Я отслужил положенное время и вернулся к своим личным делам, а на этой должности побывали два парафилакса, по году каждый; а теперь вот – снова назначили меня. Так что я еще не успел даже должным образом принять дела… - он кивнул на свой рабочий стол, заваленный свитками и документами.
    - Так вот оно что… - протянул Корнелиан, откинувшись на спинку стула. – Можно сказать, ты еще только вступил в должность… почти, как я. Однако у тебя были предшественники! Они, наверное, передавали тебе дела, у них имелись какие-то версии, собранные сведения…
   - Вот, постепенно разбираюсь, - Аристокл пожал плечами и кивнул на свитки.
   - Но сами-то бывшие парафилаксы – они где? Они что-нибудь делали, кого-то искали, что они говорят? Их спросить можно?
   - Некого спрашивать, - сухо ответил Аристокл.
   - Почему?! Они что – умерли?
   - Один уехал в провинцию Азия, и насколько я понял позже, в его документах вообще нет никаких упоминаний о пропадающих в городе людях.
Что касается второго… то у него я действительно обнаружил кое-какие записи о людях, странным образом исчезнувших из города, по крайней мере, год-два назад.
     - Но это уже зацепка! – вскинулся квестор. – Надо позвать к нам этого парафилакса. Пусть пояснит свои записи, расскажет, предпринимал ли он какие-то поиски, принесли они какие-то результаты… Как его имя?
   - Эвтимен…
   - Так он передавал тебе должность?
   - Нет, - отвечал Аристокл, пристально глядя римлянину прямо в его серые, колючие глаза. – Не передавал… Эвтимен пропал так же бесследно, как и те люди, чьи имена значатся в его списках…
   - Что?! – Корнелиан мгновенно вскочил на ноги. – Как пропал? Пропал сам парафилакс? Человек, избранный вашим народным собранием?
   - Да, квестор…
   - И когда же это случилось?
   - Минувшей зимой.
   - Клянусь громами Юпитера! – вскричал римлянин. – И вы его не искали? Это же не какой-то бродяга или мелкий рыночный торговец… это же сам парафилакс! Видное должностное лицо! Избранник коринфского народа! Вы должны были весь город перевернуть вверх дном, но непременно найти…
      - Господин проконсульский квестор, - терпеливо и почтительно сказал Аристокл, выдерживая строго официальный тон, - конечно же, мы его долго искали. Но наши поиски не дали никаких результатов. Его жена показала, что как-то вечером он собрался и сообщил ей, что ему необходимо отлучиться по служебным делам. Такое бывало и раньше много раз, поэтому бедная женщина вовсе не удивилась. Эвтимен сказал ей, чтобы она не ждала его, а ложилась отдыхать. После этого он вышел из дома, и больше его никто не видел. Не объявился он ни через неделю, ни через месяц, и никак не дал знать о себе. Ну, и где его искать? Эвтимен исчез, не оставив следа и никому не сообщив, куда именно он направляется. Ушел пешком. Растворился в ночи – и всё!
    Корнелиан молча уставился в одну точку немигающим взглядом. Аристокл выжидающе смотрел на него.
   - Да-а, - протянул квестор. – Ну и дела творятся у вас здесь…
   Аристокл предпочел промолчать.
   - Послушай, - сказал Корнелиан в некотором замешательстве, - знаешь ли, прости… ты называл мне свое имя, парафилакс, но я успел позабыть его.
     - Аристокл, сын Горгия, из рода Эвнеидов, - сказал Аристокл. А сам при этом подумал: «У него еще и памяти нет. А, впрочем, дело не в памяти. Обычное римское высокомерие, этакое имперское чванство. Разговаривать с человеком и при этом не давать себе труда запомнить его имя – на такое способен только римлянин. Однако, надо отдать ему должное – не постеснялся признаться в забывчивости и даже извинился. Одно это весьма необычно…»
     - Да, - отозвался Корнелиан, - Аристокл из рода Эвнеидов, - он повторил имя парафилакса раздельно и отчетливо, явно стараясь закрепить его в памяти. – Ты хорошо знал этого Эвтимена, можешь сказать, что он был за человек?
     - К сожалению, я почти не знал его, - отвечал Аристокл, - видел всего-то пару раз и почти не общался с ним. Мне говорили только, что он был очень честный человек и добросовестный гражданин. Если ты предполагаешь…
    - Я ничего не предполагаю, - сказал квестор, - Еще нет никаких оснований что-либо предполагать. Нужны хоть какие-то факты. А их, как я понимаю, нет. Но наверняка должен быть кто-то, хорошо знавший Эвтимена – его привычки, интересы, слабости, в конце концов… И этот кто-то может оказаться непосредственно в твоем окружении, парафилакс Аристокл.
    Аристокл задумался всего на несколько секунд.
    - Такой человек действительно есть, - сказал он. – Это Перант, один из моих иринархов. При Эвтимене он был его непосредственным помощником и осведомителем. Это весьма достойный человек, хороший боец и верный слуга…
   - Ладно, хвалить его будешь потом, - махнул рукой Корнелиан. – А сейчас давай-ка его сюда. Потолкуем с ним…
    Аристокл подошел к входной двери и велел стражнику у входа позвать иринарха. Не успел парафилакс занять свое место за рабочим столом, как Перант уже стучался в дверь.
    Он вошел в комнату военным шагом и вскинул руку в имперском приветствии. Корнелиан хмурым взглядом оглядел его. Перант явно был готов к тому, что его позовут: он расчесал волосы, пригладил свою короткую черную бороду и захватил с собою свой форменный зеленый плащ. Из-под плаща торчали кожаные ножны меча, а с правого бока к поясу была приторочена увесистая дубинка. В руке Перант почтительно держал широкополую фригийскую шляпу.
    Парафилакс встал и подошел к иринарху почти вплотную, оказавшись между ним и Корнелианом.
   - Мой добрый Перант, - сказал Аристокл несколько торжественно, - нас почтил своим визитом Квинт Статилий Корнелиан, господин проконсульский квестор. Он задаст тебе несколько вопросов. Постарайся ответить как можно точнее.
  - Да, мой господин! – отвечал Перант.
  - Так ты иринарх? – спросил Корнелиан. – Командир отряда диогмитов?
  - Да, господин квестор!
  - И сколько людей под твоим началом?
  - Девяносто два, господин!
  - Неплохо, - одобрительно заметил римский чиновник. – Почти целая центурия! Выходит, ты у нас – центурион?
  - Выходит так, господин квестор…
  - И чем же занимаются твои люди?
  - Охраной порядка на улицах и в общественных местах; предотвращением столкновений между членами разных общин; поиском убийц-одиночек и их задержанием; преследованием и уничтожением разбойничьих шаек в городских окрестностях.
  - И на всё это – только девяносто человек? – деланно изумился квестор.
  - Нет, господин! В Коринфе двадцать иринархов; у многих из них отряды куда больше моего, мой – один из самых малых. Все мы служим интересам города под командой господина парафилакса!
   - Понятно, Перант… - благодушно сказал Корнелиан. – Ты вольноотпущенник?
   - Да, господин!
   - А твои бойцы?
   - Все диогмиты – вольноотпущенники из бывших общественных рабов.
   - Очень хорошо, - квестор внимательно оглядел плащ Перанта и его оружие. – Судя по твоему одеянию и снаряжению, диогмиты и их командиры в Коринфе не бедствуют. Кто вам платит?
  - Мы получаем жалованье из городской казны, - отвечал Перант.
 - Ну, а то, что городская казна находится в ведении римских властей в лице квестора эрария*, подотчетного самому проконсулу – это тебе известно?
  - Известно, господин квестор!
  - То есть именно квестор эрарий выделяет средства на ваше содержание?
  - Да, господин…
  - Хорошо, - Корнелиан обошел вокруг иринарха, тщательно разглядывая его, словно заморскую диковину. – Очень хорошо, Перант… Выходит, для вольноотпущенников из государственных рабов вы живете очень неплохо и, должно быть, весьма дорожите своим положением, не так ли?
    Немного помедлив, Перант ответил со скрытой издевкой:
   - Это если посмотреть, о каких вольноотпущенниках идет речь, господин. Я знаю также и то, что бывают очень-очень богатые вольноотпущенники. В Коринфе таких достаточно много, господин…
  - Перант! – предостерегающе воскликнул Аристокл, но квестор сделал ему нетерпеливый знак, призывающий его помолчать.
  - Неужели? – спросил чиновник с неподдельным удивлением. – И ты знаешь таких лично? Может быть, назовешь имена?
   Перант замедлил с ответом.
   - Я полагаю, это к нашему делу не относится! – резко вмешался Аристокл. По его мнению, Корнелиан был не тот человек, перед которым следовало обнаруживать такого рода познания.
   - Ну почему же? – миролюбиво возразил квестор. – Совсем не плохо, что твой подчиненный недурно осведомлен о крупных коринфских состояниях.
Вот если бы он так же хорошо разбирался в криминальной обстановке в городе, то цены бы не было твоему иринарху.
   Корнелиан отвернулся от Перанта, словно потерял к нему всякий интерес.
   Между тем, Перанта явно встревожило это замечание римского чиновника.
     - Господин квестор, - обратился он к Корнелиану, - я только хотел сказать, что мои бойцы и я сам всегда очень ревностно относились к своей службе, и наше жалованье заслуживаем честно!
      - Ревностно? – выкрикнул квестор, гневно сверкнув холодными, как лед, глазами. – Честно? Так как же ты допустил, что твой бывший патрон, парафилакс Эвтимен, исчез без следа, будто в воду канул? Может быть, объяснишь нам эту тайну, ревностный ты наш?!
    Перант явно растерялся: он не ожидал, что разговор столь резко перейдет на личность бывшего парафилакса, исчезнувшего неведомо куда одной глухой зимней ночью. Аристокл же отметил про себя, что разговаривать с Корнелианом было нелегко – он умел держать собеседника в постоянном напряжении.
       - Господин Эвтимен был моим патроном, - с достоинством ответил Перант, - я искренне уважал его. Однако он не отчитывался передо мной, куда и когда ему идти или ехать; я появлялся перед ним лишь по его зову. Тогда я не был еще иринархом, я был всего лишь одним из рядовых бойцов.
     - Всё это прекрасно, - отозвался Корнелиан, - но меня интересует нечто другое: что именно ты предпринял, чтобы найти своего пропавшего патрона?
    - Я участвовал в его поисках вместе с другими, - ответил Перант, опустив глаза. – Кроме того, мне пришлось быть старшим над всеми диогмитами до избрания нового парафилакса, оно состоялось, когда наши поиски оказались безуспешными. Господин Эвтимен пропал бесследно… как мы ни старались, мы его не нашли.
    - Не нашли, - как эхо, повторил Корнелиан, садясь вновь на стул для посетителей. – Вот и видно: либо вы просто не умеете искать, либо вообще ни черта не ищете! И в том, и в другом случае напрашивается единственный вывод, что…
   - Господин проконсульский квестор! – яростно перебил его Аристокл. – Я вовсе не добивался второго срока для занятия своей нынешней должности! Если ты полагаешь, что я не справляюсь со своими обязанностями, я готов хоть сегодня уступить ее более достойному кандидату!
    Корнелиан исподлобья взглянул на разгорячившегося парафилакса.
     - Ах, вот даже как? – воскликнул он. – А как же ваше народное собрание? Что ты скажешь тем людям, кто выдвинул тебя? Признаешь, что обманул надежды избирателей? Он, смотрите-ка, готов уступить более достойному… Это стенания сопляка-мальчишки, а не слова мужа! Самому-то не противно? Нет такого понятия – не справляюсь! Ты волен не справляться в постели со шлюхой – это твоя личная проблема, а на государственной должности ты справляться обязан! Тем более, если тебя выдвинули на второй срок! Разве это подвиг – уступить более достойному? Исполнять свой долг перед своим народом – вот это подвиг! Так исполняй его!
      В кабинете наступила звенящая тишина. Корнелиан бросил взгляд на Перанта, словно бы вспомнив о том, что нельзя патрона распекать в присутствии подчиненного, но уже всё равно было поздно. Квестор безнадежно махнул рукой:
       - А впрочем, зря я тут перед тобой распинаюсь, - произнес он вдруг упавшим голосом. – Ведь ты даже не римлянин…
     Аристокла это замечание резануло по живому, как бритвой! Он никогда не был римлянином, никогда не хотел им быть и гордился тем, что он – эллин из знатного и древнего рода. И меньше всего ему хотелось разводить сейчас бесплодные споры с этим грубияном по поводу превосходства римлян над эллинами или эллинов над римлянами.
     - Может быть, мы всё-таки займемся делом? – спросил Аристокл, сверля квестора негодующим взглядом.
     - Мы займемся, парафилакс, непременно займемся, - заверил его Корнелиан. – Римский гражданин Галерий Прокул во что бы то ни стало должен быть найден. И мы его найдем.
   «Чтоб ты провалился в Тартар со своим проклятым откупщиком»! – от души пожелал Аристокл мысленно квестору.
    Между тем Корнелиан невозмутимо продолжал:
   - А пока у нас есть факт исчезновения парафилакса Эвтимена, и есть человек, хорошо его знавший. Перант!
   - Да, господин квестор!
    - Расскажи, чем вы занимались с Эвтименом перед тем, как он пропал.
    - Чем занимались? – переспросил Перант, наморщив лоб.
    - Я говорю, естественно, о делах, которые были тогда предметом вашего расследования! Что еще тут непонятно?!
    Корнелиан сорвался на крик. Аристокл стиснул зубы: он явно с трудом сдерживался, чтобы собственноручно не вытолкать римлянина вон из кабинета. До чего же несносный тип…
   - Помнится… - Перант усиленно напряг память. – Ах да, мы занимались поисками одного легионера из когорты ауксилиев.
   - Что заставило городского чиновника такого ранга лично вести поиск какого-то рядового ауксилия? – спросил Корнелиан.
   - Мой патрон Эвтимен интересовался поисками других горожан, и вот тогда старший центурион когорты обратился к нему с просьбой помочь в поисках пропавшего легионера. Сведений о нем было больше, нежели о других пропавших, и господин Эвтимен решил, что если заняться поисками этого легионера, можно выйти на след и остальных исчезнувших людей… потому он сам взялся за это дело, полагая, что оно будет не слишком трудным.
   - Ну что ж… вполне здравое суждение, - заметил квестор. – Он был далеко не глуп, ваш Эвтимен. Ну и что? Нашли вы того легионера?
   - Нет, господин! – отвечал Перант с сожалением. – Мы с господином Эвтименом сперва вышли на его след, а далее… далее след этот затерялся.
   - Понятно. Я вижу, в этом городе уже привыкли к случаям необъяснимого исчезновения своих граждан, поиски ведут не до конца, и свои неудачи в этих поисках воспринимают как должное. Но вот вопрос: твой нынешний патрон Аристокл говорит, что Эвтимен отлучился из дома по делам службы. По крайней мере, так он сказал своей жене. Как ты думаешь, Перант: могла ли эта отлучка быть как-то связана с исчезновением легионера?
   - Думаю, что могла, господин квестор.
   - А возможно ли, чтобы Эвтимен солгал своей жене, а сам отправился по своим личным делам? – спросил Корнелиан. – К какой-нибудь куртизанке?
  - Не думаю, господин квестор, - сказал Перант. – Господин Эвтимен был очень честным человеком и очень любил свою жену.
  - Ну и что? – усмехнулся Корнелиан. – Все мы любим своих жен, и это не мешает нам заводить любовниц и посещать самых различных жриц любви. Уж где-где, а в Коринфе такое считается совершенно естественным, не так ли? Более, чем естественным; проще сказать – само собой разумеющимся. Ведь так?
  - Наверное, так, - отозвался Перант.
  - Стало быть, Эвтимен легко мог солгать жене и отправиться на любовное свидание? Ведь мог, а, Перант?
  - Наверное, мог. Я не следил за своим патроном, господин квестор! И уж тем более, не совал нос в его личные дела…
  - Ничего ты не знаешь, Перант, - махнул рукой Корнелиан. – И сказать не можешь ничего определенного. Как тебя решились назначить иринархом – ума не приложу.
     - Но господин Эвтимен не посвящал меня в свои планы и тайны! – резко возразил Перант. – Откуда же мне их знать?
     - Мне сказали, что ты был его ближайшим помощником, правой рукой! – напористо отвечал Корнелиан. – Вот и ответь: в каком состоянии он был во время вашей последней встречи? О чем говорил? Может, что-то в его словах показалось тебе странным? А в его поведении что-то необычным? Какие распоряжения он тебе оставил прежде, чем исчезнуть в ночи? Не помнишь? А?
      - Нет, не помню… Всё было, как обычно…
      - Врёшь! – вскричал римлянин. – Дело об исчезновениях коринфских граждан разве закрыто? Разве найден их похититель или убийца? Нет! Так какое же ты имеешь право не помнить обстоятельств этого дела? Ты ведь иринарх! Ты сам сказал: «Я ревностно отношусь к своей службе!» Разве это не твои слова, вольноотпущенник? Ревностно относиться к делу – это значит не спать, не есть, не пить, пока дело не завершено, и помнить все детали его, как будто всё произошло вчера! А если ты забыл эти детали, так это значит, что ты и всё дело забыл, и как вообще тогда его можно раскрыть?
      Перант угрюмо молчал. Парафилакс молчал тоже. Корнелиан тяжко вздохнул.
   - Вспоминай, - бросил он Перанту. – Вспоминай вашу последнюю встречу с Эвтименом! Вспоминай, иринарх…
     Наступила тишина. Перант мрачно раздумывал. Аристокл переводил взгляд с одного на другого и не мог отделаться от ощущения, будто бы Корнелиан взял Перанта невидимыми клещами и теперь не разомкнет их, пока не вытрясет из того всё, что еще сохраняется в недрах его памяти.
   - Господин Эвтимен был очень подавлен неудачей в поисках легионера, - сказал Перант наконец. – он обещал центуриону помочь, и сильно переживал, что не смог этого сделать. Но центурион обратился к нему слишком поздно: со дня исчезновения легионера минуло пять или шесть дней…
    - На чем застряли ваши поиски? – резко перебил Корнелиан.
    - Кто-то сказал патрону, что разыскиваемый нами легионер был замечен прямо на улице с какой-то женщиной. Они поговорили немного, потом вместе куда-то пошли. Женщину этот свидетель рассмотрел очень плохо, не запомнил ее совсем… только сказал, что очень высокая и вроде бы какая-то сухопарая. Простолюдинка с виду. Патрон предположил, что женщина была из какого-то ближайшего дома порне, которых в том квартале полно; и мы с ним стали обходить эти дома, пытаясь обнаружить эту женщину по тем скудным приметам, что у нас имелись. И ни в одном из тех домов ни одной похожей на нее не оказалось…
     - И что дальше? – спросил квестор.
     - Дальше? – отозвался Перант. – А дальше патрон сказал, что продолжать искать бесполезно: слишком много времени прошло после того, как легионер пропал. Потом был праздник в честь Диониса… у Эвтимена были выходные, и я подменял его. Мы занимались охраной порядка на улицах, тут не до чего уже было.  К теме пропавшего легионера мы уже не возвращались. Помню только, что патрон говорил, будто на празднике встретил центуриона ауксилиев и принес ему извинения. Патрон был очень обязательным человеком. А после праздника Диониса прошло дня два или три, и господин Эвтимен исчез: ушел из дома среди ночи и не вернулся.
    Корнелиан призадумался.
    - Женщина на улице, - задумчиво произнес он. – Но мы так и не знаем, куда направился в свой последний выход Эвтимен, а это – самое главное. Тот легионер, похоже, также исчез навсегда. А вот женщина…
   Квестор отвернулся от Перанта, и тот невольно почувствовал огромное облегчение: Корнелиан давил своим напором собеседника, словно бетонной плитой.
    - Вот вопрос: кем могла быть та женщина? – спросил квестор, обращаясь словно бы ни к кому. – Не зря так упорно разыскивал ее Эвтимен.
    - Я полагаю, - осторожно заметил Аристокл, - что Эвтимен разыскивал ее лишь потому, что она была той самой единственной нитью, ведущей к разыскиваемому легионеру. Что же до нее самой, то Эвтимен правильно предполагал, что она являлась обычной проституткой. В самом деле: с кем станет встречаться легионер ауксилиев, отпущенный из лагеря в увольнение? Ясное дело – с одной из жриц доступной любви… Кроме того, приличные женщины на улицах с легионерами не заговаривают и по улицам в одиночку не разгуливают. Так что сам по себе факт такой встречи ничем не примечателен, и ничего нам не дает.
    - Всё это логично и правильно, - согласился Корнелиан, - но почему после этой встречи женщину найти так и не удалось, а легионер пропал без следа? Это случайность, или же именно в этом заурядном факте кроется разгадка?
   - Но какое отношение обычная проститутка может иметь к исчезновению людей? – воскликнул парафилакс. – Какая тут связь…
   - Обычная проститутка может служить приманкой, - заметил Корнелиан.
   - Для неотесанного деревенского парня, каковым, несомненно, являлся легионер ауксилиев, – да, - согласился Аристокл. – Хотя кому вообще мог понадобиться вполне заурядный легионер, чтобы приманивать его? А сам Эвтимен? Неужели его, умудренного жизнью человека, носителя выборной государственной должности парафилакса, приманили уличной девкой?
   - Не знаю, - словно бы сдаваясь, произнес квестор. – Не знаю, Аристокл… Я всего лишь попытался заострить внимание на некоторых обстоятельствах этого дела, которые нам представил-таки твой иринарх. И вот что тебе необходимо сделать. Ты должен поднять все имеющиеся сведения о пропавших людях. Наш добрый Эвтимен, как мы увидели, занимался этой проблемой и что-то успел нарыть. Всё, что хранится в этих свитках, на этих табличках, всё до мельчайших подробностей! Любая из них может иметь весьма важное значение. Это долгий и кропотливый труд, но он нам крайне необходим. Основное внимание следует обратить на следующее: есть ли нечто общее у пропавших без вести людей? Пересекались ли где-то и когда-то их дороги? Знали ли они друг друга, вели какие-либо совместные дела? И еще – обстоятельства их исчезновения… В случае с легионером имела место быть некая женщина, без особых примет, но – очень высокая! Это, между прочим, примета! Всё это необходимо внимательно изучить, тщательно проверить, сопоставить… тебе понятно, парафилакс?
      - Разумеется, - отвечал Аристокл.
      - А параллельно с этим должны идти неустанные поиски Галерия Прокула, - продолжал квестор. – И мы сейчас с твоим добрым Перантом пойдем и посмотрим на его бойцов. Я сам хочу поставить им задачу…
    Корнелиан положил руку на плечо Перанта, приглашая его с собой, и шагнул к выходу. Перант взглянул на своего патрона умоляющим мимолетным взглядом.
     - Квестор, - сказал Аристокл, поднимаясь со своего места.
   Корнелиан остановился и обернулся, вопросительно глянув на него.
    - Похоже, ты решил обойтись без меня? – спросил Аристокл.
    - У тебя много работы, парафилакс, - невозмутимо заметил квестор. – Твой иринарх достаточно толковый малый, чтобы я мог себе позволить не отвлекать тебя от текущих дел. Я думаю, мы с ним разберемся и сами… Не так ли, Перант?
    - Прости, господин… я не знаю… - пролепетал иринарх беспомощно.
    Корнелиан понимающе улыбнулся. Этот римлянин, оказывается, мог еще и улыбаться.
   - Послушай, парафилакс Аристокл, - обратился квестор к парафилаксу. – Я хорошо понимаю, как тебе не хочется, чтобы я совал нос в твои заросшие мхом дела. Я не очень приятный человек, и без меня вам тут было бы куда спокойней. Поверь, у меня весьма много хозяйственных дел и забот в этой провинции, и я прикомандирован сюда решением римского сената на срок, соответствующий сроку полномочий нынешнего проконсула. Хочу тебя успокоить: я не буду иметь возможности стоять над тобою пастухом и погонять тебя. Да это и не нужно. Ты в этом не нуждаешься, иначе никто в народном собрании не выдвигал бы тебя на второй срок. Проконсул поставил мне конкретную задачу: разобраться с пропажей римского гражданина. Когда он найдется, или же станет известна его участь, я, скорее всего, оставлю тебя в покое, хотя криминальная обстановка в городе остается в моей компетенции, как к тому обязывает моя должность. Однако все уголовные дела, охрана порядка, розыск преступников и прочее, в том числе и поиски пропавших твоих сограждан, остаются целиком в твоем ведении, мой друг! Тут я лишь смогу время от времени приходить тебе на помощь, коли возникнет в том нужда. Надеюсь, ты меня понял?
   - Полагаю, что да, - сухо ответил Аристокл.
   - Прекрасно, клянусь Юпитером! Надеюсь, скоро увидимся…
   «Кто бы сомневался», – подумал парафилакс со смешанным чувством облегчения и некоторой досады.
   Перед его глазами мелькнуло всё еще растерянное лицо Перанта, затем коротко стриженый затылок Корнелиана, и дверь со стуком закрылась. Аристокл тяжело опустился в свое рабочее кресло. Через несколько минут он вновь обратился к своим свиткам и вощеным табличкам, оставленным ему его пропавшим без вести предшественником…

 ***

       Первую ночь на новом месте Менипп провел плохо. И вовсе не потому, что постель отдавала легкой сыростью, а ложе оказалось чересчур жестким: в своих скитаниях ликийцу приходилось не раз ночевать и в куда более неприхотливых условиях. Да и шуму никакого не было: семейство Зенона пока не появилось, и в своих комнатах старик ритор ночевал один – уж он-то никак не мог помешать безмятежному сну Мениппа! Спать ликийцу не давали исключительно его же собственные мысли о Киниске…
       Едва Менипп смеживал усталые веки, едва только затуманивалось сознание, и он медленно проваливался в благодатный сон, как тут же появлялась она. Киниска танцевала перед ним, и на сей раз танец прекрасной гетеры предназначался не шумной толпе подвыпивших гостей, а лишь одному ему – Мениппу! Киниска была такой же обольстительной, гибкой, пластичной и совершенно неутомимой, как тогда – на симпосионе в доме Аррахиона; и свой эротический танец она исполняла то на фоне клубящихся грозовых туч, озаряемых мерцанием зловещих зарниц, то среди россыпей далеких бесчисленных звезд… Менипп метался на ложе, слабо вскрикивал, порой задыхался; а танец Киниски всё так же завораживал и притягивал его. И только иногда обворожительная гетера как будто открыто обольщала ликийца… Совершенно внезапно она являлась ему стоящей возле его поскрипывающего ложа; в его тесной и жалкой комнатушке, хотя наверняка была привычна к просторным покоям с богатым убранством; и, ласково и маняще улыбаясь ему, приближалась к ложу, смотрела на Мениппа сверху вниз и сладострастно шептала:
      - Ты ведь любишь меня, Менипп? Признайся откровенно: любишь? Ну, так иди же ко мне… Ведь я давно жду тебя!
      Она протягивала к нему обнаженные руки, она нежно касалась его лица своими необычайно длинными, очень гибкими пальцами, присаживалась к нему на его жалкое узкое ложе, и… Менипп тут же пробуждался.
   И подобные мучительно-сладострастные видения преследовали его всю ночь напролет, напрочь лишая и сна, и отдыха.
      Только с рассветом Менипп немного пришел в себя и успокоился.
      Во всех его членах ощущалась непривычная слабость – как будто он ночью не отдыхал, а работал в поле или в каменоломне. С трудом он дотащился до лутерия, кое-как умылся, с ужасом обнаружив, что запас воды в нем явно на исходе, и только потом вспомнил, что Деметрий Суниец приглашал его сегодня в дом Архогора на философские занятия. Пропускать подобные мероприятия, особенно, если их настоятельно рекомендовал учитель, в школе было не принято. Менипп даже испытал некоторое облегчение, решив, что участие в философских диспутах как-то отвлечет его от мучительных и тоскливых раздумий о Киниске, а потому поспешил, не теряя времени, отправиться в дом Архогора.
      Однако последующее присутствие на философских занятиях, как и накануне, не принесло Мениппу никакого облегчения. Промучившись всю первую половину дня, Менипп обратился к Архогору с просьбой отправить с ним в инсулу своего управляющего для подтверждения его личности инсуларию; тем самым он получил благовидный предлог для своего дальнейшего отсутствия. Возвращаться же обратно в школу в этот день Менипп вовсе не собирался.
    Вместо этого ликиец отправился к Сострату. К счастью для него, Сострат оказался дома. В дружеской беседе Менипп поделился с ним своей тоской, признавшись в собственной бепомощности, хотя и решительно не представлял себе – чем ему может помочь его единственный и верный друг.
     - Вот же ты влип, дружище! – полупрезрительно хмыкнул молодой коринфянин. –  В нашем городе многие тысячи прекрасных гетер и десятки тысяч девушек порне! Так нет же – далась тебе эта Киниска! Не понимаю, чего такого ты в ней нашел…
     - Я тоже не слишком понимаю, Сострат, - горячо признался Менипп. – Но это сильнее меня, это нечто такое, с чем я не в силах вообще бороться! Я уже думаю, что это даже не любовь, как я полагал вначале… Это некая мучительная страсть, что сродни смертельной болезни: я никогда в жизни не чувствовал ничего подобного! Я попросту схожу с ума, Сострат: для меня нет других женщин, кроме нее! Я потерял покой, потерял сон… даже занятия в философской школе стали представляться мне крайне занудными; этаким дурацким способом впустую убивать время! И есть только одно лекарство от моей болезни: я должен встретиться с Киниской! Я должен разделить с нею любовное ложе… О Сострат, если это случится хотя бы один раз, я буду готов хоть умереть, ибо такая встреча будет означать, что я не зря прожил свою жизнь!
      В ответ на страстный монолог ликийца Сострат только досадливо сморщился, как будто отведал недозрелый лимон.
    - Должен ли я понимать эти слова, как просьбу помочь тебе устроить твою встречу с Киниской? – спросил он.
   - Мой добрый Сострат, - смущенно отвечал Менипп, - я ни в коем случае не хотел бы тебя напрягать своими проблемами… однако, если ты мне в этом действительно поможешь, я готов стать твоим слугой хоть до конца своих дней.
    Сострат, казалось, пропустил мимо ушей это опрометчивое высказывание ликийца. Он о чем-то напряженно раздумывал, а Менипп только выжидающе молчал.
    - Видишь ли, мой добрый друг, - сказал коринфянин наконец, - устроить твою встречу с Киниской, конечно же, возможно. Я был бы готов даже спонсировать твое с нею свидание, если бы сам был уверен, что оно тебе поможет. Однако я очень боюсь, что тебя ждет горькое разочарование, а сам я попаду в крайне незавидное положение.
    - Это почему? – упавшим голосом спросил Менипп.
    - Да потому, что ты на минувшем симпосионе вёл себя весьма глупо! – сказал Сострат без обиняков. – Тебе об этом говорил еще наш добрый друг Аррахион, только сделал это очень мягко, дабы не обидеть тебя. Я же на правах твоего старого друга буду выражаться куда как резче. Что же до Киниски… многие уверены, что это из-за тебя она покинула симпосион, так как ты ее преследовал, точно пьяный кентавр. И что это из-за тебя она с дороги прислала какого-то раба, принесшего непонятное сообщение о ее болезни, не позволяющей ей подняться с постели…
   - А я думаю, что здесь я ни при чем, - глухо сказал Менипп, - и у Киниски были сугубо свои причины покинуть ваш симпосион…
   - Возможно, - отозвался Сострат, - однако не в наших силах запретить людям оценивать то или иное событие по-своему. А ты, дружок, можешь думать всё, что угодно… вряд ли это кого-то интересует! Киниска, чтоб ты знал, именно гетера, а не проститутка; ее, конечно, можно соблазнить деньгами, причем немалыми, на встречу с тобой, но она хорошо знает людей и ценит их воспитание! Малейший твой промах во время вашего свидания – и она легко вышвырнет тебя из своего дома; Киниска далеко не глупа и сразу поймет, кто именно финансировал вашу встречу. Зная ее характер, я вполне могу предположить, что на следующем симпосионе она публично бросит мне в лицо те деньги, что я дам тебе для расплаты за ее услуги… я вовсе не желаю оказаться всеобщим посмешищем в глазах своих друзей, знающих меня и моего отца много лет, только ради исполнения твоей навязчивой прихоти. Уж ты прости меня за откровенность, но твоя так называемая страсть не стоит того, чтобы я подвергал опасности свою репутацию…
     - А если я пообещаю, что не подведу тебя, Сострат? – спросил Менипп всё еще с надеждой.
    Сострат пытливо заглянул в глаза своего друга.
    - Говоришь, что не подведешь? – спросил он вкрадчиво. – Дружище, да ты даже не замечаешь того, как совершаешь одну дикарскую выходку за другой! Ты даже не понимаешь, что с тобой порой опасно иметь дело!
     - Ты это о чем? – опешил Менипп.
     - Да хотя бы о том, как именно ты покинул мой дом после возвращения с симпосиона! Ты выдрыхся в удобной постели, поутру поднялся и – был таков! Тебя не учили, что подобным образом воспитанные люди никогда не поступают, особенно со старыми друзьями?
   - Послушай, Сострат… Я просто подумал, что нарушать твой отдых ради выполнения неких придуманных условностей будет непорядочно! Ты сладко отдыхал, а у меня были свои дела… Я не счел себя вправе нарушать твой сон – что же в этом дурного?
   - Ах, ну да, я ведь забыл: киники вообще против всяких условностей. Этому учил тебя твой учитель Деметрий… Только не все живущие на земле люди – киники, дорогой Менипп! И большинство их с презираемыми киниками условностями, как это ни странно, считается. Например, с такой: предлагаемые тебе от души подарки следует принимать также с душой, а не делать вид, что ты их не заметил. Именно так ты обошелся с моим тебе подарком.
    - Это ты, наверное, про паллий… - начал было Менипп.
    - Ну да, про паллий, про тунику, сандалии, про ту одежду, в которой ты был на симпосионе! – отвечал Сострат. – Я их тебе подарил, если ты помнишь, и мой подарок тебе был весьма необходим, тем более, если ты собираешься на любовное свидание. Однако ты ушел и не взял эту одежду с собой. Ты ее просто оставил в моем доме, хотя Эвном принес ее тебе… Вот и посмотри: ты пренебрег моим гостеприимством, молча оставив мой дом, - это раз! Ты отверг мой тебе дружеский подарок – это два! Тем самым ты грубо нарушил сразу две древнейших общечеловеческих заповеди, известных людям еще со времен Геракла и Пройта*, нарушил – и даже не заметил этого! Киник недоделанный… и как же ты собираешься встречаться с гетерой, одной из самых изысканных женщин в нашем обществе? Ты придешь к ней в своем залатанном трибоне, с корявой палкой в руках? Ты, разумеется, волен поступать, как считаешь нужным, но не вмешивай меня в свои дела, я был бы полный дурак, если бы взялся помогать тебе устраивать твои любовные шашни. Хочешь – можешь обижаться, хочешь – прости…
    Менипп подавленно молчал некоторое время. Затем смиренно сказал:
    - Ну что ты, мой дорогой Сострат. Обижаться на друга – это удел глупцов. Я понимаю твои опасения и глубоко уважаю твою заботу о своей репутации; более того, я как твой друг сам должен был об этом подумать. Так что это ты меня прости… И за откровенность отдельное спасибо: я действительно стану расчитывать только на себя в этом деликатном деле…
    - Вот как? – кисло улыбнулся Сострат. – Жаль, что я так и не убедил тебя в полной несостоятельности твоей затеи. Между прочим, упрямство – это тоже удел глупцов; неужто ты об этом не слыхивал?
    - Слыхал, конечно, и полностью согласен; но у меня не тот случай.
    - Неужели? А по-моему, самый тот! Хочешь услышать мое мнение как друга?
    - Как друга – пожалуй; с интересом выслушаю.
    - Ну так вот, - поучительно сказал Сострат. – Все твои стенания вокруг Киниски не стоят и выеденного яйца, и нет здесь ни любви, ни страсти. В основе твоих страданий лежит следующее: твои учителя внушили тебе пренебрежение к условностям и отвращение к простым человеческим удовольствиям, в том числе и отвращение к женщине. Пока всё вокруг тебя было спокойно, ты воспринимал это как должное. Но вот тебе встретилась женщина – действительно незаурядная: красивая, умная, изысканная, в самом деле способная обворожить и обольстить… вся твоя киническая скорлупа разлетелась вдребезги от одного ее взгляда, от одной лишь ее улыбки; твои давние желания, придавленные каменной плитой кинических взглядов на мир, мгновенно проснулись; произошел взрыв дремлющего вулкана – и вот результат: ты осознал себя не замшелым философом, а человеком - молодым, полным сил мужчиной, открытым для мирских наслаждений! Вот что произошло, мой бедный друг, и мне лишь остается поздравить тебя с пробуждением! И дело вовсе не в Киниске, Менипп, дело именно в тебе самом! А вместо Киниски вполне может быть любая другая женщина, в должной мере искушенная в искусстве любви. Я даже мог бы тебе это доказать…
    - Вот даже как? – Менипп недоверчиво приподнял брови. –  И каким же образом?
    - Очень просто. Послушай меня и сделай, как я скажу.
    - Ну, хорошо… слушаю.
    - Сейчас ты примешь ванну, переоденешься в одежду, что я подарил тебе, и которая тебя по-прежнему ожидает, и отправишься вместе со мной в одно место… Я уже давно туда собирался.
    - В дом порне, что ли?
    - Ты с ума спятил или просто вздумал издеваться? Может, ты хочешь окончательно рассердить меня, чтобы мы по-настоящему поссорились?
   - Ой, прости, милый Сострат, я просто неудачно пошутил…
   - Пошутил он… Следи получше за своим языком, приятель! Мы пойдем туда, где тебя встретят такие чаровницы, что все бредни о Киниске разом вылетят из твоей головы… вот увидишь! И ты мгновенно излечишься от своей тоски.
    Менипп горестно вздохнул:
   - Вряд ли такое возможно, дорогой Сострат…
   - А вот увидим! Собирайся. Ванная ждет.
   - Но позволь всё-таки узнать – куда же мы пойдем?
   - В храм Афродиты, - просто отвечал коринфянин. – Бьюсь об заклад, ты никогда не был в подобном святилище…
   - И где же находится это святилище? – полюбопытствовал Менипп.
   - Да в твоих любимых Кенхреях!
   - Вот как? – удивился Менипп. – Послушай… а это не тот ли храм… Афродиты Меланиды?
    Сострат чуть заметно вздрогнул.
    - У тебя премерзкое свойство, Менипп: помнить то, что тебе знать не должно, и напрочь забывать о том, что для тебя жизненно необходимо! Я уже предостерегал тебя относительно храма Афродиты Меланиды: упаси тебя Зевс оказаться хотя бы вблизи него! Я за твою жизнь тогда не дам даже и ломаного обола… Кроме того, храм Афродиты Меланиды стоит в роще Кранейон, а я говорю о Кенхреях… Ты способен уловить разницу?
  - Способен… не сердись, Сострат, прошу тебя!
  - А ты не задавай идиотских вопросов. Мы пойдем в храм Афродиты Кенхрейской.
   Менипп виновато и хитро взглянул на сердитого друга.
  - Ну, что еще непонятно? – раздраженно спросил Сострат. – Собирайся!
  - А можно еще один идиотский вопрос? Только один!
  - Ты бываешь просто невыносим… ну, задавай!
  - Это не тот знаменитый храм Афродиты Пандемос, известный во всем мире? – спросил Менипп. – Когда-то он славился на всю Ойкумену…
   - Нет, не тот, - отрезал Сострат. – Храм Афродиты Пандемос стоит на вершине горы Акрокоринф. Туда надо тащиться в гору не меньше тридцати стадий! Мало удовольствия, знаешь ли… впрочем, дело даже не в этом.
   - А в чем же? – не удержался от вопроса Менипп. Однако Сострат вполне спокойно пояснил:
   - Храм Афродиты Пандемос нынче совсем не тот, что был во времена расцвета нашего славного города, когда Рим существовал в виде малого поселения на берегу Тибра. И служительницы храма нынче тоже не те, что раньше. Сейчас они больше похожи на дешевых портовых шлюх, нежели на истинных служительниц Афродиты. Представь себе только: когда на море открывается навигация, они целой толпой спускаются с Акрокоринфа, встречают на дороге из гавани всякий сброд и бесстыдно предлагают себя… какой ужас! Позор… и теперь их главная клиентура – заезжая матросня, что шляется по всему свету! Мне такая компания не нужна! Еще, чего доброго, подхватишь дурную болезнь …
    - А храм в Кенхреях лучше? – спросил Менипп.
    - Ну конечно! Он куда менее известен, его посещают только достойные и небедные люди определенных кругов, и там свято берегутся древние священные традиции! Там и остались только настоящие священные жрицы богини любви… Так ты пойдешь наконец в ванную, Орк тебя забери? Рвань и нищету, от которых разит потом и дорожной пылью, в Кенхрейском храме не принимают! Прежде, чем ты будешь допущен к храмовым девушкам, ты пройдешь перед пытливыми взглядами старых и опытных храмовых жриц, и будь уверен – они мигом определят: кто ты такой, сколько можешь заплатить храму, не несешь ли в себе какую-либо опасность… И не сомневайся: они легко найдут способ непринужденно спровадить посетителя, который хотя бы одной из них покажется подозрительным…
    - Но тогда они легко поймут, что я бедный философ, и за душой у меня нет ни обола! – воскликнул Менипп.
    Сострат покровительственно взглянул на своего наивного друга.
    - Дурачок! – небрежно заметил он. – Ты идешь со мной! А меня там знают. Но хватит разговоров! Марш мыться и переодеваться! Киник-воздыхатель несчастный…
         
        И вот оба друга - в заветном зале храма Афродиты Кенхрейской. Рассеянный свет проникает в зал, создавая интимно-мягкий световой фон происходящей церемонии выбора. В зале несколько десятков мужчин, они прохаживаются вдоль натянутой ленты, выбирая себе ласковых подружек на ближайший час…
      Сострат с Мениппом ожидали своей очереди. Вместо одной уведенной девушки храмовые служительницы тотчас приводили другую, так что общее количество улыбчатых юных обольстительниц оставалось постоянным. Да и очередь двигалась достаточно быстро.
    Менипп был весьма рассеян и почти не смотрел на храмовых куртизанок, пребывающих в томительном ожидании. В отличие от него Сострат казался очень возбужденным и постоянно суетился.
    - Ты так и будешь стоять в позе статуи отдыхающего Геракла? - едко и нетерпеливо бросил коринфянин ликийцу. – Дело, конечно, твое, дружище: можешь и дальше упиваться своей сердечной тоской. Но я лично пришел сюда не созерцать и тосковать, а развлекаться и наслаждаться. Так что, если ты не против, я пройду вперед…
   - Конечно, мой друг, проходи, - отвечал Менипп рассеянно, однако с такой искренней теплотой, что Сострат почувствовал укол совести за свою несдержанность.
   Коринфянин выбрал себе высокую златоволосую девушку с ясно-голубыми глазами, которая чарующе улыбнулась ему, когда Сострат вручил ей монету – целую драхму. Это была небывалая щедрость. Иеродула* опустила глаза и тихо прошептала со смирением в голосе:
     - Я служу богине Афродите…
   Сострат снисходительно улыбнулся ей в ответ и быстро увел девушку. Порадовавшись за его удачный выбор, Менипп вновь устремил скучающе-тоскливый взор на священных куртизанок и в который уже раз за день тяжко и горько вздохнул. Тяжело было осознавать, что ни одна из этих девиц ему совершенно не нужна… и зачем он вообще пришел сюда. Менипп уже подумывал о том, а не выйти ли ему во дворик и не подождать ли там Сострата, когда он натешится со своей избранницей, как вдруг в этот момент очередной посетитель  увел в тайную комнату еще одну девушку, а вместо нее служительница храма вывела другую. Менипп бросил на новенькую мимолетный взгляд, и… сердце его дрогнуло и замерло. Перед ним стояла – Она! Это была она! Высокая, стройная, с длинными темными волосами, в длинном, до пят, полупрозрачном одеянии… Служительница оставила ее посреди помещения, а сама исчезла в полумраке коридора. Иеродула огляделась, словно искала кого-то среди находящихся за ограждающей лентой мужчин. Менипп почувствовал нарастающий жар, вся кровь бросилась ему в голову. В горле мгновенно пересохло, ладони сделались влажными. Он судорожно стиснул в кулаке монету, которую дал ему Сострат для оплаты услуг храмовой девушки. Силы небесные – Киниска здесь! В храме Афродиты Кенхрейской! Неужели боги услышали его мольбы, неужели они прониклись сочувствием к его мучениям? Она оглядывается, как будто кого-то целенаправленно ищет… Уж не его ли? Однако надо спешить, пока какой-нибудь ловкач не опередил его.
      Менипп глубоко вздохнул и ринулся вперед, будто собирался нырнуть в глубокий омут. Он сделал шаг, другой, третий… высокая девушка стояла неподвижно и явно ожидала, когда к ней подойдут. Менипп остановился, сердце в его широкой груди колотилось быстро-быстро, будто хотело выпрыгнуть наружу. В тот же миг он ощутил противную слабость в коленях, ему стало трудно дышать, не хватало воздуха… Зевс всемогущий, но это вовсе не Киниска! Совершенно другое лицо, иной взгляд, не такие глаза… и руки совсем не такие! Разве что рост примерно, как у Киниски, а скорее всего, эта иеродула прсто немного повыше своих товарок, вот и всё. Проклятая демоница Атэ*! Это она морочит ему голову… Иначе он никогда бы не принял бы эту совсем юную девушку за незабываемую и такую обворожительную гетеру, навсегда похитившую его сердце! Какой жестокий, какой поистине подлый обман… или самообман?
    Тоска Мениппа после того, как он понял, что обознался, сделалась совсем невыносимой. Появилось непреодолимое желание бежать прочь из храма, бежать без оглядки! И в тот же миг ликиец ощутил жгучую досаду на самого себя. В самом деле, ну сколько же можно страдать и мучиться? Он потерял сон, и вот уже Киниска является ему сперва во сне, а теперь даже средь бела дня… Так недолго и рассудка лишиться! Пора опомниться, ведь он не мальчик, а вполне зрелый муж; и нет ничего глупее, чем предаваться любовной тоске не где-нибудь, а в храме Афродиты! Менипп заставил себя вновь посмотреть на храмовых девушек. Внимание его привлекла одна из них: она сидела на резной скамеечке, эротично изогнув свой гибкий стан и медленно, будто невзначай, оглаживая свои крутые гладкие бедра. Менипп ощутил приятное волнение, в груди нарастало и ширилось обжигающее желание, а когда он увидел, что глаза игривой иеродулы устремлены прямо на него, он испытал настоящий любовный жар… Юная, но весьма искушенная жрица любви мгновенно поняла, что ее невидимая стрела попала в избранную ею цель; она улыбнулась, провела ладошкой по изгибу своей точеной талии и взглянула в лицо Мениппу лукавыми и манящими глазами. С ее головы по плечам, словно змеи, соскользнули несколько темно-золотистых кос, огибая сияющие полушария полуобнаженных грудей. Менипп улыбнулся в ответ томному взгляду чаровницы. Он подошел к ней и протянул монету – серебряную драхму. Девушка неспешно приняла денежное подношение и спрятала его в особом кармашке своего одеяния.
    - Я служу богине Афродите… - кротко заметила она.
    - И я тоже пришел послужить богине Афродите, - с улыбкой ответил Менипп, протягивая ей свою мускулистую загорелую руку. Жрица оперлась на нее и слезла со скамеечки, потом повернулась к ликийцу лицом, замерла на мгновение и вновь улыбнулась:
   - Как тебя зовут, прекрасный пришелец?
  От чарующих звуков ее голоса невольно замирало сердце.
   - Меня зовут Менипп, - отвечал ликиец, - а как твое имя?
   - А меня зовут Анфиса, - сказала иеродула. – Пойдем со мной, Менипп!
     Она крепче сжала его руку и быстро-быстро повела за собой. Свернув в полутемный коридор, Анфиса, не выпуская руки Мениппа, сделала несколько торопливых шагов и достигла двери в стене – именно за этой дверью она принимала гостей.
      В комнате царил уютный полумрак; за спадающей откуда-то с потолка газовой занавеской, чуть колеблющейся от едва уловимого движения воздуха, Менипп разглядел накрытое ложе, выполненное в форме храмового алтаря; над ложем возвышался тщательно вырезанный из розового мрамора кумир Афродиты размером чуть больше человеческого роста. Богиня стояла полуобнаженная, а на ее губах едва различалась добрая улыбка. Афродита как будто молчаливо приглашала влюбленных отдаться волнующей страсти на своем ложе-алтаре.
      Трепетной рукой Анфиса отдернула газовую занавеску, сорвала с себя полупрозрачное покрывало и нетерпеливо бросилась на просторное ложе; поколебавшись одно мгновение, она томно перевернулась на спину и легла, раскинув руки в стороны – взору Мениппа предстали ее груди с восставшими бусинками розовых сосков, ее золотистые змееподобные косы, свободно разлетевшиеся по широким и мягким подушкам.
     - Иди же ко мне… Менипп! – сладострастно прошептала она.
   Перед статуей богини из каменных плоскодонных чаш поднимались тонкие прозрачные струйки курящихся благовоний, наполняя всё помещение возбуждающими ароматами. Где-то за стеной звучала волнующая нежная мелодия, незаметно навевая любовные грёзы… Менип сбросил с себя белоснежный паллий, скинул тончайшую тунику, снял сандалии. Затем ликиец стал на колени у края ложа и с удовольствием заметил, каким восхищением загорелись глаза девушки, созерцавшей его обнаженное – такое закаленное и мускулистое тело.
      Он прильнул к Анфисе, нежно обнял ее  теплый стан, так трогательно трепещущий в его ласковых и сильных руках. Кончиком высунутого языка Менипп коснулся сначала одного ее соска, затем другого, и они мгновенно стали совсем твердыми и чуть упругими, как будто подавая ему знак – ни в коем случае не ослаблять столь возбуждающие ласки.  Тогда он осторожно взял один сосок девушки ртом и нежно сжал его губами. Анфиса сладостно застонала, резко запрокинула голову, от этого движения ее косы хлестнули по поверхности ложа, словно плети… Она обхватила грудь и плечи Мениппа своими жадными руками, ее крепкие ноги обвились вкруг его бёдер, и это разом взыгравшее в нем ощущение алчущей женской силы мгновенно воспламенило ликийца – он даже застонал от захлестнувшей его волны вожделения. Мягко опрокинув девушку спиной на широкое ложе, Менипп с силой ворвался в ее горячее лоно, как яростный обжигающий смерч, и с каждым его следующим толчком Анфиса вскрикивала всё громче и всё сладостнее…
       - …Что? – вдруг спросил он рассеянно, глядя в разрумянившееся лицо Анфисы, - прости… ты что-то сказала?
   Девушка очнулась на мгновение от охватившего ее блаженства и замерла  под его взглядом. Мениппу сразу же сделалось ужасно стыдно за так некстати вырвавшийся у него и совершенно неуместный вопрос. Было и без того совершенно ясно – Анфиса не говорила ничего.
    Менипп поднял голову и с недоумением огляделся. В комнате совершенно определенно не было никого, кроме них двоих. Вот разве что статуя богини любви… Однако Менипп никогда не слыхивал о статуях, которые обладали бы способностью произнести хотя бы одно слово.
      Ликиец обратил свой взгляд на юную жрицу – такую прекрасную и желанную – и тут же заметил горькое недоумение в ее глазах. Желая заслужить прощение, он осыпал жаркими лобзаниями ее лицо, гибкую шею, крепкие плечи; его жаждущие руки вновь заскользили по ее теплому трепетному телу. Анфиса в ответ обняла его нежными и крепкими руками, приникла лицом к его плечу, плотно прижалась своей роскошной грудью к его могучей груди – как будто хотела слиться с ним в единое целое, и в то же время – укрыть своим телом и… защитить его? Менипп приподнял Анфису, подложив свои крепкие ладони под ее плотные, горячие ягодицы, и вошел в нее с новой неослабевающей силой, ворвался, как морской шквал в узкую каменистую бухту… Анфиса запрокинула голову и испустила прерывистый вопль, полный восторга, ярости и сладостной боли; Менипп отозвался ей глухим страстным стоном, отдаленно похожим на львиное рычание…
     Бросив случайный взгляд на колеблющуюся газовую занавеску, он вдруг ясно увидел стоящую за ней, как в белесом облаке, высокую женскую фигуру. Женщина в полном молчании смотрела прямо ему в глаза. И это был ЕЕ взгляд – тот, который он, испытав на себе однажды, уже не мог забыть никогда; и та же чуть заметная улыбка – одним краешком губ! – улыбка, постоянно зовущая его… Белая рука с узкой кистью, с длинными точеными пальцами, опущенная вдоль тела, на фоне черного одеяния словно отливала серебром. Менипп невольно вскрикнул от изумления и откинул голову назад; Анфиса резко оттолкнула его, упершись обеими руками в его широкую выпуклую грудь, и в тот же самый миг Менипп отчетливо увидел, что за газовой занавесью никого нет. Слабый ток воздуха чуть-чуть колебал прозрачные складки, создавая иллюзию едва заметного постороннего присутствия.
    - Я не хочу! - крикнула Анфиса. – Мне было так хорошо… Мне еще ни с кем не было так хорошо!
    - Анфиса, - растерянно пробормотал Менипп, - прошу тебя, успокойся. Я ведь только…
    - Ты предаешься любви со мной, а сам в это время думаешь о другой! – вскричала девушка, и в ее глазах мелькнули искорки настоящего гнева.
   Менипп лишь виновато потупил взор. Храмовая иеродула попала в самую точку. Неужели его внутреннее смятение так бросается в глаза? А впрочем, наивный глупец, кого это он захотел ввести в заблуждение? Женщину? И не просто женщину, а искушенную служительницу богини любви?
   - Анфиса, - прошептал он одними губами. – Прости меня, Анфиса…
   Девушка некоторое время внимательно смотрела ему в глаза, потом вдруг резко подалась вперед, прильнула к нему и нежно провела своей мягкой ладошкой по его пылающему от стыда лицу.
   - Прости меня, господин, - жарко зашептала она, - умоляю тебя, прости: я не должна была говорить такого, я обязана смиренно молчать, но мне было так безумно хорошо! Я забыла про всё… не сердись на меня, милый, добрый господин! Я умоляю тебя…
    Менипп ласково погладил ее по темно-золотистым волосам, ободряюще улыбнулся и нежно поцеловал девушку в голову, где-то за маленьким изящным ушком. Потом со вздохом поднялся с ложа и взял свой паллий.
   - Это ты меня прости, Анфиса, - тихо сказал он. – Поверь, мне очень жаль.
   Он набросил на плечи плащ и, грустно улыбнувшись девушке, молча ушел.

       Уже совсем стемнело, когда Менипп покинул внутренние покои храма. Сострат, ожидающий друга в небольшом зеленом парке возле святилища, шумно выразил свое одобрение по поводу того, что Менипп всё же решился свести знакомство с храмовыми жрицами, и тут же принялся делиться собственными впечатлениями. Расписав другу в самых восторженных выражениях прелести своей избранницы и цветисто рассказав об ее умении доставить мужчине самое изысканное удовольствие, Сострат наконец вспомнил и о переживаниях Мениппа. Оборвав самого себя на полуслове, он спросил:
     - Ну, а ты чего молчишь? Как твои впечатления? Размыкал свою тоску?
     - Вполне… - сдержанно улыбнулся Менипп.
     - Ну вот видишь! – искренне обрадовался коринфянин. – А я что тебе говорил! Дело вовсе не в Киниске, дружище: дело в тебе самом! Вот в этой самой голове! – он постучал Мениппа по лбу. – Если даже ты и не излечился до конца от своей страсти, то начало твоему исцелению сегодня наверняка положено. Вот и прекрасно… Ну что, пойдем ко мне? Самое время отдохнуть после любовных трудов, выпить доброго вина… Что скажешь?
   - Прости, друг, но мне необходимо вернуться ночевать в инсулу, а с утра отправиться в школу, - сказал ликиец рассеянно. – Я и так сегодня пропустил полдня занятий… Если же я пойду к тебе, то школы завтра мне точно не видать.
   - Какой ужас! – Сострат даже руками всплеснул. – Целых полдня! Кошмар! Ну, теперь твой старик задаст тебе хорошую трепку…
   - Не смейся, Сострат, - грустно заметил Менипп. – Мы уже обсуждали с тобой эту тему, давай не будем к ней возвращаться.
   - Как скажешь, дружище. Ты свободный человек: если тебе угодно убивать время, ежедневно слушая заумный бред одержимых словоблудием старцев, то никто не вправе тебе мешать. Можно только пожалеть тебя… Меня, однако, весьма радует, что ты очень быстро вошел во вкус настоящей жизни: даже успел влюбиться! Это многообещающее начало: так что можешь сказать этому кинику Деметрию, что он даром тратит на тебя свое время!
   - Сострат! Прошу тебя еще раз: не надо говорить о моем учителе в подобном тоне! Между прочим, если бы я не встретил его тогда в доме своего отца в Тельмессе, то наша встреча с тобой вообще не состоялась бы.
   - А вот здесь ты действительно прав, друг мой: что верно, то верно. Хвала Деметрию Сунийцу! Да, кстати об отцах… вчера мой отец вернулся из очередной поездки. Он будет очень рад увидеть тебя! Мой славный старик прекрасно помнит тебя, хотя видел Мениппа еще совсем мальчишкой, так восторженно встречающим корабли в Тельмесской гавани… Поговоришь с ним, он тебе даст дельные советы; глядишь, ты хоть его послушаешься, бросишь свою бродячую жизнь, займешься настоящим делом…
    - Мой дорогой Сострат, - терпеливо отвечал Менипп, - я непременно повидаюсь с твоим славным и мудрым отцом; но сейчас мне надо пойти к себе и отдохнуть – завтра мне необходима свежая голова, а я почти не спал предыдущую ночь. Так что прости…
    Сострат в ответ только фыркнул.
   - Ладно уж, не извиняйся, - сказал он с сожалением. – Не силком же мне тащить тебя, в самом деле… иди себе, куда хочешь. Только уговор: надолго не исчезать – понял? У нас с тобой впереди еще немало интересного! Дорогу к моему дому ты знаешь, двери его для тебя открыты в любое время дня и ночи! Если придешь, а меня дома не окажется, позовешь Эвнома, он тебя впустит и позаботится о твоем удобстве. Ну, а теперь ступай, и пусть хранят тебя боги!
    Ликиец с коринфянином крепко пожали друг другу руки и разошлись. И Менипп почувствовал, что ему и вправду стало намного легче. Ведь у него есть такой славный, добрый и просто замечательный друг…

Конец VI главы.

_ _ _ _ _ _ _ _ _ _

*Антиохия – большой город на реке Оронт, основанный Селевком Никатором в 300 году до н.э. С I века до н.э. – столица римской провинции Сирия. Была четвертым по величине городом империи после Рима, Эфеса и Александрии;

*инсуларий – профессиональный администратор в инсуле; в его обязанности входили надзор за порядком, поиск будущих жильцов, улаживание домовых конфликтов, взимание с жильцов арендной платы и т.д. За это он обычно получал в аренду от владельца все верхние этажи инсулы сроком на 5 лет;

*кодекс – пачка нарезных листов пергамена, сложенных в определенном порядке и прошитых ниткой. На этих листах можно было писать с обеих сторон. Прообраз современной книги;

*диплом – две бронзовые таблички, соединенные кольцами, с указанием на них данных о владельце, сведений о воинской службе, общественных заслугах и т.п. Первоначально выдавался легионерам вспомогательных войск, закончившим службу, для получения различных привилегий. В эпоху империи служил документом о наличии у владельца римского гражданства;

*ценакула – квартира из нескольких комнат в жилом доме;

*Ноны, Календы – в каждом месяце были три главных дня, по отношению к ним велся счет остальных дней месяца: Календы – 1 число, Ноны – 7 или 5 числа, Иды – 15 или 13 числа. Ноны 7 и Иды 15 приходились на март, май, июль и октябрь; от названия Календ происходит понятие «календарь»;

*«имя нанимателя свидетельствовало о том, что носитель его – вольноотпущенник» - вольноотпущенники получали родовое имя господина, отпустившего их на волю; прежнее имя обращалось в прозвище и ставилось последним;

*лутерий – умывальник;

*акварий – раб, доставлявший воду на жилые этажи инсулы, водонос;

*скопарий – дворник. Вместе с аквариями имел столь низкий статус, что при смене владельца инсулы подлежал продаже вместе со зданием;

*Остия – римский город в устье Тибра, главная гавань Рима;

*стоики – представители философской школы стоицизма, основанной Зеноном Китийским (IV-III века до н.э.). Представляли себе мир живым организмом, управляемым божественным законом, перед которым все люди равны: свободные и рабы, греки и варвары, мужчины и женщины. По их учению, все людские грехи и безнравственные поступки – есть саморазрушение, ведущее к утрате человеческой природы. Правильные желания, воздержания, благие дела – гарантия человеческого счастья. К поздним стоикам относились философ Сенека и император Марк Аврелий;

*каррука – дорожная повозка на четырех колесах, обычно экипаж высокопоставленных чиновников;

*проконсул – в эпоху империи наместник сенатской провинции. Назначался из числа бывших римских консулов, а в провинции наделялся полномочиями консула. Срок полномочий обычно составлял один год, но мог быть и продлен до нескольких лет;

*гоплит – греческий тяжеловооруженный воин-пехотинец;

*сенатская провинция – в империи было два вида провинций: императорская и сенатская. Последняя управлялась проконсулом; доходы с нее, поступавшие в императорскую казну, контролировались прокуратором, независимым от проконсула. Финансовая часть находилась в ведении квестора эрария. Статус сенатской провинции для ее населения был предпочтительней, чем провинции императорской;

*эквиты – «всадники» - в раннюю эпоху патрицианская знать, составлявшая римскую кавалерию, сражаясь верхом. Позднее – второе после сенаторов сословие с имущественным цензом 400 тысяч сестерциев. Внутри сословия эквитов существовало резкое социальное расслоение;

*проконсульский квестор – «изыскатель» - представитель ординарных магистратур. Квесторы заведовали казной, вели финансовые дела, сопровождали консулов на войне. Кандидат на соискание магистратуры квестора был обязан прежде десять лет отслужить в армии. Проконсульский квестор назначался в провинцию вместе с проконсулом и на тот же срок; ведал вопросами благоустройства, осуществлял надзор за рынками, следил за общественным порядком, осуществляя полицейские функции;

*Орк – в римской мифологии подземный демон, божество смерти. Пожелание «Орк тебя забери» примерно соответствует нашему «Пошел ты к черту!»;

*публикан – богатый человек из сословия эквитов, бравший у правительства на откуп сбор податей и казенные подряды;

*квестор эрарий – квестор, заведующий финансами в аппарате управления сенатской провинции;

*Пройт (Прет) – древний царь Аргоса, ведший упорную борьбу с братом Акрисием (отцом Данаи и дедом Персея) за власть. Бежал в Ликию к царю Иобату, женился на его дочери Сфенебее и, вернувшись в Элладу с ликийским войском, отвоевал у Акрисия часть царства с центром в Тиринфе, стену вокруг которого, по преданию, воздвигли циклопы, приведенные Пройтом из той же Ликии.
   Коринфский герой Беллерофонт гостил у Пройта, когда влюбившаяся в него Сфенебея была им отвергнута и оклеветала его перед мужем. Не желая нарушить священный обычай гостеприимства, Пройт отослал Беллерофонта в Ликию к Иобату с письмом, в котором рассказывал о якобы нанесенном ему оскорблении и просил тестя извести подателя послания;

*Атэ (Ата) – богиня обмана, заблуждений и временного умопомрачения.