Боря осторожно срезал верхушку яйца, помахал солонкой в желтенький кратер, поперчил немного и аккуратно водрузил сверху маслянистую катышечку:
- Понимаешь, Саня, все дело в маленьком кусочке вот этого простого сливочного масла.
- Понимаю. Давай уже закончим наше совещание, - полистал Сан Саныч заветную тетрадку.
Ресторан в это время стоял пустой, кроме Бори и Сан Саныча в зале никого не было. Друзья-пинкертоны начали завтракать поздно, часов в одиннадцать, после того, как встретились со всеми утренними подозреваемыми, и сидели тут, кажется, целую вечность - даже синички давно перестали порхать по залу в поисках своей корочки сытого счастья. Аркашина полудюжина поменяла к обеду скатерти, разложила новые приборы, и теперь в углу перешептывалась о чем-то своем, не женском, но и не мужском однозначно.
- Так, смотрим наших подзащитных, - полистал Сан Саныч свои каракули.
Но смотреть особо было нечего: какое-никакое, но алиби было у каждого из опрошенных. Трое охранников - один пультовой, один с въездной будочки и еще лентяй совсем резервный – в это время играли в карты, «все равно перезагрузка системы, а что такое, какие вопросы?» Пошептавшись, они предъявили Сан Санычу итоги ночного бдения: пожеванный листок с расписанной до пятидесяти пулей. Городецкий, внимательно изучив три не обезображенных интеллектом лобешника и, отметив про себя особенности игры (один постоянно вистовал и наскребал в результате только свои нищие копеечки; второй бесстрашно задирал ставки и влетал в хорошие минуса по горе; третий же богатырь сидел ровненько по маленькой, играл сиротскую шестерную и имел самую широкую ряшку из всех трех физиономий) - решил пока принять это перекрестное хлипкое алиби за рабочую гипотезу.
Служба ресепшн во главе с рыжезнаменной Кэтрин с шести до шести тридцати помогала девушке - будильнику поднимать с постели тридцать шесть человек: именно столько беспомощных спозаранку постояльцев насчитал Городецкий по тетради заявок. Он еще подивился – какие крепкие привычки у гостиничного люда: ведь у всех есть телефоны с будильниками, ан нет – надо напрячь ближнего, вернее – ближнюю не свою. Боря пристал с вопросом - во что днем превращается девушка будильник, но рассерженный безрезультатным утром Сан Саныч выдал такую кощунственную гипотезу, что капитан-атеист чуть не перекрестился.
Садовники тоже имели алиби. Эти два брата, по Бориному «один грабля, другой лопата» (и вправду, очень похожие друг на друга) - в тот момент расставляли переносные поливалки. И свидетельство симу было железобетонное: бельгийский общественник Маттиас, приехавший открывать Светловский правозащитный филиал, поместил об этом подробный отчет в книге жалоб и предложений. Запись, сделанная через переводчика Чермашина Станислава Иннокетьевича, единственного областного фламиниста, гласила, что в шесть часов двенадцать минут долбанные садовые работники включили воду в неправильную сторону, в результате чего была забрызгана гребаная дорожка для дебильного утреннего бега и он, идиот-представитель Брюссельской организации по безопасности мирового сообщества, больной на всю голову кретин-скупердяй - опасно поскользнулся и нарушил собственную устойчивость (грохнулся он, надо сказать, знатно - Тереньтьевич, когда изображал падение, сам чуть не подвернул ногу).
Но самое заковыристое оправдание представила Сталина Рубеновна, медуница парусовского медпункта, вставлявшая в Сан Саныча трубочку при отравлении злополучной овсянкой. Как женщина опытная и один раз уже депортированная - она сразу предупредила Сан Саныча о наличии стопроцентного алиби: в те сутки она проходила «суточное мониторирование артериального давления» и на ней был браслет, записи с которого она могла предъявить любым органам при любой необходимости.
Городецкий даже обрадовался этому обстоятельству - Сталина Рубеновна, если честно, ему понравилась. Дитя войны, воспитанная в ледяной строгости, учившаяся читать по-русски на «Рассказах о Ленине» - систему она ненавидела свято и сильно; и это сквозило от ёё сухой, невысокой, затянутой в халат фигурки также явно, как и гарантированной болью от зубного сверла свежеиспеченного стоматолога-двоечника.
Отсчитывая белесые крупинки по маленьким баночкам – «от изжоги, от панкреатита, и от сосудисто-вегетативной дистонии» (Сан Саныч, как отец болезнетворной девочки, конечно, сталкивался с гомеопатическими чудачествами, но веры в то, что разведенная десять тысяч раз водка должна сшибать одной каплей алкоголика-бегемота – веры такой ну не имел совершенно) - Сталина Рубеновна отрывисто, почти без акцента рассказала Городецкому историю своего траволечебного романа.
По распределению, после училища, она попала в Вымпельное, и уже там пересидела и все смутные времена, а потом - и всю оставшуюся жизнь - начальницей фельдшерско-акушерского пункта. Ни семьи своей, ни детей у нее никогда не было, но уж вымпельцов свеженарожденных за сорок лет напринимала она считай полное село - за три сотни перевалило. Лекарств ведь никаких не было – зеленка и та по блату – и Рубеновна перешла на травы, благо в предгорьях чуть выше Светловска их росло на три Красных книги.
Она закрыла медпункт на ключ изнутри, и они покурили у раскрытого окна - Сан Саныч рассказал ей, как бабушка в детстве лечила его «от всех болезней»: держала тряпочкой за язык, чтобы не выскальзывал, и терла его марлей, намоченной в спирте.
Тут Боря перебил товарища и горячо поддержал столь радикальный способ излечения всего мужского организма, и вообще – указал на универсальную пользу такого хорошего продукта, как спирт. Он поведал, как однажды на стрельбах, когда они стояли на полигоне рядом с птицефабрикой и яиц у них было просто немерено – «вот их, Саня, оказывается, можно варить без огня, представляешь? В котелок со спиртом полдюжины кинул и – готово», - постучал Боря ложечкой по макушке очередного яйца.
- Подожди! – нахмурился Сан Саныч. - Откуда у тебя яйцо всмятку?
- Ильза их называет «смятые яйза». А знаешь, мы тогда на птицеферме этой…
- Боря, что у тебя за спецпитание, я спрашиваю? – Сан Саныч покосился на усопшую половинку замученного вкрутую яйца у себя в тарелке.
- Ну, Мариша сделала мне парочку не как всем. А что? Я просто совсем такие вареные не люблю: они скучные, как строевой смотр под сонцепеком.
- Это какая - такая, рыженькая что ли?
- Ага. Маринка-рыжинка, - Боря положил в рот ложечку с кусочком желтенького и беленького и закрыл глаза от наслаждения. – Очень вкусно.
- Боря. Ты используешь служебное мужское положение в личных целях!
- Не кричи, - попросил Боря, – дай откушать спокойно. Как там у тебя в стишках, про завтрак?
- «По жизни - ошибок не счесть. Но можно - хотя бы поесть?»
- Вот, вот! А ты орешь, как собака недорезанная. Извини, к слову пришлось, - Боря опять прижмурился. - Да не дергайся, Муся вне подозрений. Я ее лично проверил.
- Когда? Подожди – куда ты утром бегал? Я проснулся – тебя нет.
- Саня, я встаю рано, ты же знаешь,– потянулся за следующим яйцом Боря. – Я просто на базар сгонял. Там только утром можно купить свежий творог. Ты же знаешь, что мне для мышц нужен творог. А Маринка – вне подозрений: работает на другой смене, не варила она собачку.
- Ну, тогда, конечно, - протянул Сан Саныч. – Как же можно утро без творога свежего пережить?
- Смотри, – Боря сунул Городецкому под нос ложечку, - это не яйцо всмятку – я такие не люблю, слишком жидкие. Это – «в мешочек» называется, их надо чуть дольше варить. Ну, девочки тут знают.
Сан Саныч вздохнул и задумался.
- А знаешь, как моя бабушка очутилась в Светловске? – спросил он у Бори. – Из-за такого вот яйца «в мешочке», - кивнул он. - Она у меня из Курской губернии, село Красный Лог. В тридцатом, когда колхозы стали укоренять, она рассказывала - пришел после страды старший брат, да как жбурнул под лавку уклунок с зерном – килограмм пять - все, что за лето на трудодни заработал – и говорит: тикай, Танюра, тикай. Голод тут будет, тикай, говорит – в Харьков. Ну, в городе она в служанки к жене какого-то пролетарского партайгеноссе сразу устроилась. И вот он – на заседание своего Малого Совнаркома, жена его – на ****ки, и бабуле моей, которой тогда восемнадцати не было – говорит: а ты, Танька - свари яйца в мешочек. Бабуля думала-думала - взяла кальсоны хозяина, порезала и нашила мешочков таких небольших.
- И сварила? – Боря подпер рукой голову.
- Ага. Выгнали ее в тот же день, и она на крыше вагона – сюда, в Светловск подалась. Ей подруга написала: что татары тут работу давали – минареты штукатурить. Хлебом кормили. Так голод и пережила. Ну - и осталась. Потом в прачечной работала, при городской больнице. Там зрение и кончилось – хлорка, пар.
- Порошок если бы был…
- Если бы, - опустил голову Сан Саныч.
- А я, кстати, прачечную думаю открыть, - сказал Боря. – Чистый бизнес. Кстати - Зара Маратовна, кличка «Замарашка» – это местная завпрачечной – очень обстоятельная такая женщина. Ты слышишь меня? Ты на меня ее запиши, я к ней на допрос завтра пойду в ее подвал. Слышишь? Посмотри на меня.
- Только, Боря, когда будешь свою прачечную открывать - скрипнул зубами Городецкий, - на телефон девушку посади, которая анекдота про министерство культуры не знает.
- Да все нормально, Саня, ты не переживай. Посмотри на меня, слышишь? Она же услышала, что ты правнучку Таней назвал?
- Думаю, да. Она мне глазами показала, что – поняла.
- Ну, значит отошла со спокойным сердцем. Ты ничего не мог сделать, это жизнь. Не грызи себя. Мы с тобой до таких лет вообще не доживем.
- Я мог бы раньше обезболивающие привезти, - покачал головой Городецкий.
- Не мог. Посмотри на меня. Не мог ты раньше. Ну посмотри на меня.
Высокая гибкая девушка тихо поставила перед Борей тарелку с припухшим в подставочке яичком.
- Борис Глебович, вот – я свежее принесла. Как вы любите, - она тускло мазнула взглядом по Городецкому и, опустив глаза, улыбнулась Боре.
- Нельзя есть так много холестерина, – опешил Сан Саныч. – Даже если любишь сильно-пресильно.
- Спасибо, Маринушка, - склонил гладкую голову Боря.
Девушка двумя пальцами заправила выбившийся рыжий локон под белоснежный колпак и целомудренно отдефилировала на кухню.
- Хватит пялится, – пробурчал Боря. – Просто она мне, Саня, по одному их варит – чтобы не остыло, понимаешь? Их же надо есть только горячими, - пояснил он.
- Ну, если надо… Что ты с ними делаешь, Боря? На что ты их ловишь? Они у тебя, что - Британскую энциклопедию по ночам переписывают? – сглотнул слюну Сан Саныч.
- Не понял, – нахмурился Боря.
- Да все нормально. Говорю: нравится мне твой Союз рыженьких, Борис Глебович.
- Нормальные девчонки, - пожал плечами Боря. – Яркие.
- Я и говорю: для нас лучше рыжие, чем – голубые.
- Случай сложный, - Боря постучал ложечкой по скорлупе очередного яйца. Даже вскрытие сделать невозможно: потерпевшего практически сьели. Без остатка.
- Боря! – Сан Саныч бросил вилку.
- Тихо. У тебя должна быть холодная голова и теплый живот. Глотай давай. Иначе тебя опять будет пучить…
- Боря!
- ..как после шпица.
Городецкий встал, взял тарелку и перешел за соседний стол.
- Тю, ты шо – обиделся? - Боря подсел к Сан Санычу. - Мы тут, не щадя живота своего, - поставил он перед собой принесенные тарелки, - ведем такое следствие, а ты психуешь. Тебе дальше докладывать?
- А есть что докладывать? – процедил Городецкий.
- Конечно, босс. Вот, я тут посмотрел ведомости закупки товаров, и что бы ты думал?
- Боря, зачем ты смотрел ведомости закупки товаров?
- Не скажи, не скажи... У нас в полку, когда перерасход горюче-смазочных был, только через эти ведомости и вскрыли ту контру подпольную. Саша, скажи мне, что ты покупаешь - и я скажу, кто ты! – Боря хлопнул об стол ладонью. - Ну, угадай, чего они закупают тут больше всего?
- Хороших рыбных консервов в масле?
- Если бы! Смотри, всего: полотенец, туалетной бумаги, даже – зубочисток – всего примерно на четыреста человек в месяц. А презервативов – видишь? – как на десять гусарских полков!
- Боря, ты на этом вопросе помешан просто. Тут в холле автомат стоит с этим делом.
- Сана, подумай: чужих сюда вохра не пускает. Гости в номерах между собой – я тут прикинул – каждый день по три раза должны этим делом заниматься. Причем все, Саня – даже та бабушка с кисой.
- Может они презики как-то в производстве используют, не знаю там, картошку от сырости в них на зиму сохраняют.
- Саня, столько картошки схавать невозможно.
- Ну, хорошо. Действительно, странно. Но как, Боря, как - подумай - это может быть связано с убийством собачки? Где те презервативы и где та собачка?
- Вот тут ты прав. Этого я не знаю. Но первичные документы изучать надо, - Боря хмуро потряс патрончиком с перцем. - У нас в дивизионе, когда начпрод скомуниздил запас сухпая на всю ядерную зиму – я его по маршрутным листам разкуркулил.
- Боря, у меня уже от твоего сухпая изжога. Люди просто что-то химичат, может - перепродают налево. Женьке надо об этом сказать – и все.
- Презервативы – налево? – Боря яростно потряс перечнецой. - Куда? В детский сад? В дом престарелых? Там что - их продажа запрещена законом?
- Ну, не знаю. Может, где-то нехватка серьезная. В зоопарке, блин! – развел руками Городецкий.
- Нет, тут пахнет чем-то нехорошим…
- Клубникой или бананом. С запахом аспирина еще не придумали. Да поставь ты этот перец, - Сан Саныч схватил Борю за руку. - Да они на всем зарабатывают слева, на всем, Боря, на всем! Тут на каждой фигне – целая индустрия. Всегда сотрудники что-то себе имеют слева. Это вторая, невидима верхушка айсберга, - Сан Саныч изобразил руками объем левых доходов персонала.
- Низушка. Правильно говорить: «невидимая низушка айсберга», - Боря постучал перечнецей об стол.
- А ты не смейся. Вот ты знаешь, сколько в баре на соседней улице - из того вина, что в номер заказывают и недопивают потом – продается? Половина!
- И как ты это нарыл?
- «Отель» Хейли в прошлом году прочел. И еще я, помню, читал: во время карнавала, ну в Рио-де-Жанейро - бесплатно раздают десять миллионов презервативов, вот!
- Нам не до карнавалов, Саня. У нас все гораздо серьезнее.
...продолжение следует.