Вторая неделя отступления. «Отступление» – звучит красиво, вроде как бы и оправдывает наше позорное бегство.
А это ведь мой первый бой. Сколько мечтал я о подвигах, о том, как буду убивать проклятых фашистов, сражаться до последнего патрона, прикрывая грудью Родину и товарищей. В мечтах выглядело очень красиво, а получилось все совсем не так. Поднялся в атаку, пробежал всего каких-то пять –шесть метров – и всё. Темнота.
Когда очнулся, была такая тишина, что подумал, что рай, который мы так часто клеймили на комсомольских собраниях, все же существует. Надо мной светило теплое солнышко, ласковый ветерок обдувал воспаленные щеки. Я закрыл глаза, ожидая прихода ангелов или бесов, потому что ничего не знал о том, что происходит с нами по ту сторону жизни. Нестерпимо болела голова, да еще какая-то муха упорно кружилась вокруг моего лица, больно кусая щеки. Эта муха и возвратила меня и к жизни, и к действительности. « В раю и аду мух не бывает- я еще не умер». Почему я один? С трудом приподнялся – вокруг одни трупы. Вчера еще они были живыми людьми, с которыми мы шутили, ели пропахшую дымом кашу, смеялись, беззлобно подшучивая друг над другом. Их уже нет, а я есть. Кто-то дал мне еще один шанс на жизнь, чтобы прожить ее и за себя и за тех, кто остался на этом поле, - надо вставать и идти вперед, к своим. А где они, свои?
Вторую неделю иду по лесу с такими же, как и я, израненными, оглохшими, изможденными от ран, голода и неизвестности. Нас четырнадцать, из которых двое тяжело ранены, и мы по очереди несем их на самодельных носилках. Грохот, взрывы со всех сторон, идем на восток….
Еще одна неделя. Кто сказал, что это густонаселенный район – наверняка никогда не был в этих лесах. Может, нам кажется, что прошла целая неделя? Хлеб давно закончился, последние крошки отдали раненым. Чтобы хоть как-то обмануть желудки, пьем вонючую болотную воду, едим кислые ягоды, траву, листья…
За все это время не встретили на партизан, ни местных жителей, зато нарвались на колонну немецких грузовиков. Они бы нас не заметили, но уж так по-хозяйски спокойно и уверенно фашисты ехали по нашей земле, что мы, не сговариваясь, решили начать бой. В конце концов, лучше умереть в бою, чем сдохнуть от голода или утонуть в болоте. Но фашисты лениво отстрелялись в ответ и поехали дальше, горланя веселые песни.
Про нас они все же не забыли. Вот уже третий день гонят, как волков. Обложили со всех сторон и не спеша прочесывают лес. Мы разошлись по одному, чтобы легче было затеряться, я слышу отдельные выстрелы и понимаю - нас остается все меньше. Измученные, голодные и раненые, мы слишком легкая добыча для загонщиков.
Я один. Сил не остается совсем и предательская мысль все настойчивее стучит в воспаленный мозг: скорей бы конец. И я опять представляю, как засмеюсь в лицо врагам и о чем вспомню в последнюю минуту своей жизни. А в лесу вдруг наступила тишина. Но она совсем не радует меня: все замерло, как будто все живое в лесу, затаившись, ждет приближающейся беды. А может это мне только кажется?
Шум. Слышу опять голоса и крики загонщиков – начинается охота. Не поверили, что вооруженную до зубов механизированную колонну может обстрелять горстка измученных, израненных солдат. Надо вставать и бежать дальше, но ноги не слушаются, и нет сил не только бежать, но и просто шевелиться. Я покатался по листьям, они налипли вязкой липкой массой на изорванную одежду, потом залез под кучу сломанных веток, нагреб немного с боков прошлогодней прелой листвы и замер. Господи, если ты действительно есть, помоги!
Шум приближается, и вот уже отчетливо слышу гортанную немецкую речь. Понимаю, что они растянулись шеренгой, и прочесывают лес. Вот уже показались между деревьями. Даже вижу того, кто идет прямо на меня. Понимаю, что не заметить меня он не сможет: я как раз на его пути. Шум приближается все ближе, и мое сердце предательски стучит в унисон ему. Понимаю, что это последние дни моей жизни и сейчас надо вспомнить что-то самое важное, но, как назло, вспоминается совсем не то, что надо: старый тополь на краю нашей деревни. Я заставляю вспоминать дорогие мне лица мамы, жены, а перед глазами – почему- то именно этот тополь. Закрываю глаза и слышу шум листвы, даже ощущаю сжатыми в кулак пальцами шероховатость морщинистой коры. Хруст веток рядом со мной…
Нет, смерть надо встречать с открытыми глазами. Открываю – и встречаюсь взглядом с немцем. Это первый немец, которого я вижу так близко. Странно, но он совсем не похож на тех наглых злобных молодцов с засученными рукавами, которых показывал нам политрук. Замерев, смотрю на него, и сознание быстро, как фотографию, схватывает рыжеватую непослушную прядь над высоким лбом, голубые глаза, стройную худощавую фигуру, туго перехваченную ремнем, начищенные до блеска сапоги.
Он тоже не ожидал меня увидеть: его глаза широко раскрылись от удивления и неожиданности и, замерев , он внимательно рассматривает меня. Я понял, что это конец, но заготовленные заранее правильные красивые слова комом застряли в горле , и я, как завороженный, молча смотрю на того, кто сейчас… Немец неожиданно улыбнулся кончиками губ, немного скривив рот, чуть заметно кивнул головой и пошел дальше, обронив через несколько шагов какой-то предмет. Я ждал, что сейчас он вернется, позовет своих, но шум загонщиков становился все тише.. .
Надкусанная плитка горького шоколада и фляжка спирта помогли протянуть еще один день, пока меня нашли две женщины. Они бродили по лесу в поисках грибов, хотя ни одного гриба в их корзинах я не заметил.
В партизанском отряде, куда они привели меня, я сражался почти до прихода наших. А потом пошел дальше, на запад, отмеряя солдатскими сапогами нелегкие версты войны.
Прошло уже много лет. Никому и никогда не рассказывал я о том, что случилось тогда со мной. Никогда и никому, но не было и дня, когда я не вспоминал бы о том, «моем» немце. Вряд ли кто бы понял меня, да и какими словами можно объяснить все произошедшее со мной. Я часто задавал себе один и тот же вопрос: а как поступил бы я на его месте - и не находил ответа…
Не кривя душой скажу, что был неплохим солдатом: боевым наградам тесно на моем единственном пиджаке, купленном для майского праздника. Фильмы про войну не смотрю – разве можно на экране показать все, что тогда происходило с нами? Она равнодушно и безжалостно перемолола наши жизни и судьбы, разделив их на «до» и «после войны».
Воронки и наспех вырытые ямы, полные трупов, - братские могилы. Отец и брат – пришло казенное письмо со словами «Пропал без вести». Не знаю до сих пор, в какой братской могиле похоронены, а сколько таких могил со временем заросли травой и деревьями… Может, и похоронить некому было – война. В каком квадрате, в какой воронке ждут они, когда же предадут земле по –христиански, а может уже и ждать перестали.
Была у нас санинструктором Оксанка, девчонка лет восемнадцати, откуда-то из-под Полтавы. Мечтала артисткой стать. Агитбригады звали с собой, а она все смеялась: «Кто ж моим солдатикам петь будет?»
Ей оторвало обе ноги. Мужики без ног, и то…, а тут девчонка. Глаза, обезумевшие от обиды и боли:
-Кто же меня теперь замуж возьмет?
Возвращаться не к кому: вся семья погибла еще в первые месяцы войны. Долго искал ее после победы – да сколько было тогда таких переломанных судеб!
Злой и уставший, после каждого боя мысленно спрашивал Его:
- _Зачем ты пришел сюда? Убивать? Но почему не убил меня? Тогда зачем тебе нужна такая война?
Дошел до Германии с одним чувством – мстить за все, что видел и пережил. Может, и выжил затем, чтобы отомстить.
В первом же городке ворвался в первый попавший дом, выбил прикладом деревянную дверь - и увидел остекленевшие от страха и ужаса женские глаза. Она испуганно смотрела на меня, прижимая к груди худенького мальчугана с рыжеватыми волосами. Ну, разве мог я убить их, если Он тогда пощадил меня? И, странно, но сразу вся ненависть и боль ушли, и я впервые понял, что ненавидеть надо не тех людей, которых кто-то послал воевать с тобой, а то, что называется войной.
Прошло уже много лет. Моя правнучка уехала в Германию на практику или стажировку – не очень разбираюсь в этом. Директор, узнав, что она приехала из Волгоградской области, пригласил ее в гости показать портрет своего деда, который погиб под Сталинградом. Месяц назад она позвонила мне:
- Деда, он так обрадовался, узнав, что я родом оттуда, что неудобно было отказаться. И еще я познакомилась с его внуком, мы решили пожениться. Но это не всё. Курт узнал, что у тебя больное сердце, и предложил сделать операцию здесь, в Германии.
Я согласился, но не из-за операции – просто хотелось еще раз увидеть правнучку и страну, которую мы когда-то победили. Из аэропорта ехали на машине, и я не узнавал того города, который видел в далеком сорок пятом, - широкие улицы с яркими рекламными щитами, цветы, яркие огни…
Меня сразу повели в большую комнату, и на стене я увидел сразу два портрета, увеличенных и отретушированных из старых черно-белых фотографий: свой и немецкого солдата с рыжеватой непослушной прядью над высоким лбом, голубыми глазами, стройной худощавой фигурой, туго перехваченной ремнем, начищенными до блеска сапогами….