Посвящается 70 летию освобождения советскими войсками узников концлагеря Освенцим в Польше
Наконец-то наступили последние школьные летние каникулы, восьмилетка закончена и можно, отдохнуть от школы, от постоянных уроков. Так надоела вечная зубрежка химии. Все заброшу и буду до поступления в педагогическое училище, день и ночь купаться на озерах, на реке Кондоме, - оптимистически проговорила моя подруга Лида Быкова.
Я согласно кивнула головой и, улыбнувшись, ответила:
- Знаешь, Лида, нам нужно продолжить традиции прошлого 1963 года: сходить всем вместе в ночное, на рыбалку. Мне тогда очень понравилось ночевать у вашего озера. Рядом с ним такая большая поляна, хоть цыганский табор разбивай. Попросим у географа Федора Степановича опять ту же большую туристическую палатку, которую давал в прошлом году. Думаю, он по старой памяти не откажет. И нам хорошо, и ему: отчитается перед директором Иваном Ильичом о совершенном туристическом походе. Вместо него в роли сопровождающего уговорим сходить с нами в поход маминого брата, дядю Васю Фронякина. Он и так на озере каждую ночь рыбачит, семья большая, трое детей, да их с женой двое, пять человек надо накормить.
Дядя Вася с войны вернулся инвалидом, нигде на работу по состоянию здоровья не принимают. Пенсия по инвалидности маленькая, а жена его, тетя Валя почтальонкой работает, тоже не велика зарплата. Старший сын Володя окончил ремесленное училище, а потом ушел в армию. Отслужив в Семипалатинске, завел семью и остался там жить. Витя учится на сталевара, скоро закончит и пойдет работать на завод КМК. Среднему Коле еще год в нашей школе учиться осталось. Сережке десять лет исполнилось. Их семья, как и наша уток разводит, озерной зеленкой их кормим, больше нечем. Правда, у них еще коза Розка есть, какое, никакое молоко, но им подкармливаются. Мама сейчас каждый день относит им по два литра молока, у нас корова Зорька недавно отелилась. Надои увеличились, но, к сожалению, больше двух литров не можем отдать. В нашей семье тоже растет четверо детей, отцу с матерью приходится день и ночь работать, чтобы нас прокормить.
- Ой! Люда! Как хорошо, что ты о рыбалке напомнила, - воскликнула Лида. - Давай поступим так: я пойду с братом Валеркой к Федору Степановичу за палаткой, если он даст, мы ее сразу отнесем к нам. Ты же иди к брату матери и договорись, чтобы он уже завтра нас сопроводил в ночное. Потом Валерка сходит к Серовым и предупредит Любу и ее брата Юру о завтрашнем походе. Я думаю, Коля и Сережа Фронякины, твой старший брат Николай и сестра Нина тоже пойдут. Уже набралось десять человек, это нормально. Валерка гитару с собой прихватит, котелок для ухи сама принесу, мне ближе всех. Оставшуюся живую рыбу от ухи, отдадим твоему родственнику, пусть продаст хоть немного, детям что-нибудь сладкое купит.
Задуманное нами свершилось: палатку получили, ребят оповестили и на следующий день, в шесть вечера, встретились на берегу горного озера. Не смог с нами пойти брат Николай, сдавал зачет в техникуме. Наш сопровождающий расставил всех по прикормленным местам с удочками и сказал:
- Лучшему рыбаку в награду лично вручу первую чашку ухи, так что постарайтесь наловить рыбы, как можно больше каждый.
Дети советских лет любили соревнование, и ребята принялись усердно, с большим азартом, за рыбалку. К нашей радости, рыбы в озере водилось много и абсолютно разной. Кто ловил сорожек, кто окуньков, чебаков, а Юра Серов выловил даже три небольших щучки. Садки постепенно наполнялись, но рыба, встретив закат, отправилась на сон. Увидев, что улов пошел на убыль, дядя Василий крикнул:
- Баста! Конец рыбалке, ребятишки! Заканчиваем ловлю, разводим костер и приставляем варить уху. Я смотрю, Люда с Ниной уже начистили рыбы достаточно для ухи, вы, девочки молодцы. Коля, сынок, у меня к тебе есть просьба: сходи на гору и наломай березовые веточки – штучки четыре. Мы их обожжем в костре и потом подержим в кипящей ухе, будет очень вкусно.
Лучшим в соревновании оказался двенадцатилетний Валера Быков, брат моей подруги Лиды. Мальчик вырос у этого озера и применил свои способы рыбалки: ловил на опарышей, на квасцовое тесто, а все остальные на обыкновенных дождевых червей. С какой гордостью Валера принял из рук нашего рыбацкого судьи первую порцию ухи в алюминиевой чашке, будто она была не алюминиевой, а золотой. Остальные ребята без всякой зависти захлопали громко в ладоши. После ужина победителя попросили сыграть на гитаре, Валера научился играть на ней у учительницы музыки нашей школы. Не дожидаясь излишних уговоров, мальчик заиграл любимую песню «Землянку». Ребята, сидящие у костра, внимательно слушали, наступила такая тишина, что кроме песни, был слышен даже писк комаров. Вдруг среди чарующей тишины раздался тяжелый вздох, похожий на всхлипывание. Я взглянула на ребят, но у всех были спокойные, умиротворенные лица. Мельком посмотрела на дядю Васю и увидела его глаза, полные боли и слез. Тогда подумала: «Наверное, «Землянка» вызвала у него тяжелые воспоминания о войне, поэтому расстроился до слез». Хотела задать вопрос, что его так расстроило, но дядя встал и командирским голосом отдал приказ:
- Парни, натяните палатку, а вы девчонки быстро купаться. Я постою на берегу, покараулю, в озере глубина неизмеримая, а пловцы из вас, смею предположить, никудышные. Сам обмоюсь, привык по вечерам в реке купаться, а потом вы, мужички, поплаваете.
Мальчишки отправились ставить семиместную палатку, а я, Нина, Люба и Лида с визгом бросились в теплую вечернюю воду. Купались, брызгались, верещали, как сороки. Наш телохранитель отошел метров на пятьдесят, разделся и поплыл на середину озера. Девчонки, накупавшись вдоволь, вышли из воды и пошли в прибрежные кущи, чтобы снять мокрые купальники. Люба и Лида, переодевшись быстрее, побежали греться к костру, Нина и я остались дожидаться дядю. Он любил нас, как родных детей, и мы его любили, ведь он был братом нашей мамы.
Увидев, что он выбрался из воды на берег, тихонько подкрались к нему, чтобы напугать, как это делали дети. Подкравшись, громко крикнули:
- А вот и мы, руки вверх!
Дядя Вася резко повернулся к нам, его лицо, покрытое мелкими каплями воды, стало белым, как мел. Мужчина быстро схватил майку и попытался прикрыть ими голые ноги, но майка выскользнула из рук. Мы с сестрой увидели страшную картину: все ноги дяди были в глубоких ямках, будто кто-то вырвал из них куски мяса, а потом ямки затянулись, превратившись в глубокие сморщенные шрамы. Вырванные куски были на спине и на плечах, почти по всему телу. Дядя Василий, смутившись, тихо произнес:
- Не пугайтесь, моих шрамов, племяшки, это собаки мной пообедали.
Мне в этот момент вспомнилось очень похожая картина: мама пекла круглый хлеб, и я, не дождавшись, когда она отрежет ломоть, откусывала от краюхи хлеба кусок. Мама спрашивала:
- Это кто оставил дыру в хлебе, ему же больно. Надо дожидаться своего ломтя, а не драть зубами святой каравай. Тело, стоявшего перед нами родственника напоминало каравай, много, много раз надкушенный.
Я запомнила слова матери на всю жизнь и больше так не делала. Молча одевшись, родственник позвал нас к костру:
- Пойдемте, пичуги, посмотрим, как там наши парнишки палатку поставили. Вдруг дали слабину, малейший ветерок свалит, и будете вы тогда до утра пищей для комаров.
Возвратившись к ребятам, услышали веселый смех, шутки. Младшие мальчишки: Валерка и Сережка боролись на поляне, старшие их судили. Подойдя к судьям и борющимся ребятам, дядя спросил:
- Ну, судьи, чья силушка взяла?
Юра Серов, засмеявшись, ответил:
- Я думаю, будет ничья! Они друг друга стоят: ваш Серега хоть младше Валерки на два года, но жилистый мужичок, не хочет сдаваться. Так до утра победы не дождемся, и тут же добавил строгим тренерским голосом:
- Все, борцы, хорош, оба молодцы! Пожмите друг другу руки и пойдемте купаться, а потом будем пить чай у вечернего костра.
После купания ребят, мы снова уселись у костра, разлили по кружкам ароматный мятный чай и с наслаждением принялись за чаепитение. Я, пораженная дядиными шрамами, не вытерпела и спросила:
- Дядя Вася! Мне очень хочется узнать, когда, и как, на вас напали собаки? Ведь по многочисленным шрамам на теле видно, что они чуть не загрызли вас до смерти. Мы с сестрой Ниной ничего об этом не знали, мама никогда не рассказывала. Времени до ночи много, очень прошу, расскажите про историю с собаками.
Меня поддержали и другие ребята:
- Василий Семенович! Расскажите, пожалуйста, нам очень интересно узнать, как это произошло, - попросил Юра Серов.
- Да! Да! Расскажите, расскажите, - прокричали ребята хором.
Дядя помолчал немного, потом вдруг решительно сказал:
- А что, считаю, что пришло время рассказать вам о зверствах немецких фашистов во время Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов. Историю вы изучали, и, кое - что знаете о войне, все уже достаточно взрослые. Про собак, говорите рассказать, собаки что – животные, чему обучат, то и сделают, а страшнее звери в человеческом облике, с которыми мне довелось встретиться во время войны. Это не люди, а бездушные чудовища, считавшие себя властелинами мира. Двадцать лет прошло со дня Победы над фашистской Германией, а я все помню, как будто это произошло со мной и другими людьми только вчера. Память приносит мне жуткие страдания, поэтому по ночам не сплю. Только, тогда, когда сижу с удочкой ночью над рекой, слушаю тишину, вроде становится легче. Днем могу немного поспать, а потом в работе по хозяйству пытаюсь хоть на время избавиться от страшных воспоминаний.
На войну я пошел в 1941 году, было мне двадцать два года. Дома осталась жена Валентина и годовалый сын Володя. Воевал честно, бил фашистских гадов вместе со всеми. Был ранен, после лечения в госпитале отправлялся снова на фронт, получал фронтовые награды. Очень скучал по жене и сыну, хотелось скорее изгнать врагов со своей Родины. Как же я ненавидел их зато, что они творили на родной земле. Тогда я еще не знал, что по моим пятам шла беда, которая в корне изменила мою дальнейшую жизнь. Случилась беда в январе 1943 года, за два года до конца войны. В это время, как я позже узнал название, шла операция «Кольцо», проводил ее Донской фронт. В те дни на огромном фронте – от Воронежа, до Черного моря шло успешное наступление советских войск. Наши войска тогда окружили армию Паулюса. Его армия держала около себя семь наших армий, а они в таком наступлении были совсем нелишними. Началось мощное сражение, немцы сопротивлялись яростно. В жестоком бою полегло много человеческих душ, как немцев, так и наших. Многие бойцы были не только убиты, но и попали в плен. Среди пленных, к моему несчастью, оказался и я с другом Антоном Севрюгиным. Меня ранило в руку, но все бы ничего, если бы не тяжелая контузия головы. Мина, взорвавшая недалеко, отбросила нас с Антоном на большое расстояние. Антон тоже был ранен в ногу, но не контужен. Територрия, где мы находились, оказалась у немцев. Я был без сознания, Антон пытался вынести меня в наше расположение, но был ранен повторно. Ночью, подбирая своих раненых и убитых, немцы наткнулись на нас, так в бессознательном состоянии я оказался в плену у немцев. С другом нас потом разлучили, о дальнейшей его судьбе мне ничего неизвестно.
Сколько злоключений выпало на мою голову: допросы, избиения, пытки, но, как оказалось, настоящий ад ждал впереди. Адом для меня стало пребывание в концентрационном лагере смерти Освенцим – Биркенау, который находился в Польше. После того, как в 1939 году этот район Польши был занят немецкими войсками, Освенцим фашисты переименовали в Аушвиц, уже в апреле 1940 года врагами был создан концлагерь, предназначенный для массового уничтожения людей. Мы, заключенные лагеря, были лишены свободы и возможности принимать решения. Эсэсовцы, а их было около шести тысяч, контролировали каждый наш шаг, мысли, поступки. Пожив в лагере, я многое узнал о жизни узников. Мне товарищи рассказали, что на протяжении первых двух лет количество заключенных было около шестнадцати тысяч, а в 1942году достигло уже двадцати тысяч.
Вход в лагерь Аушвиц венчала надпись на немецком языке «Arbeit macht frei», русский перевод гласил так: «работа дарит освобождение». Только труд в этом лагере дарил узникам не желанную свободу, а жестокие издевательства, пытки и, в конечном счете, смерть.
Да! Здесь был настоящий земной ад. Заключенных делили на классы, что было зрительно отражено нашивками-винкелями. Политических заключенных обозначали красными треугольниками, уголовников – зелеными. Евреев – желтыми, антиобщественных – черными, свидетелей Иеговы – лиловыми. Шесть дней в неделю, все способные к работе, должны были трудиться, кроме воскресенья: строить химические предприятия. Утром в половине пятого нас поднимали прислужники немцев, надзиратели по прозвищу «капо». Давали «пустой» завтрак: кусочек хлеба и слабенький чай. Если надзирателям, назначенным выполнять надзор за рабочей бригадой, не нравилось, как узники работали, то их жестоко наказывали. В лагере существовали отдельные блоки для наказания. На всю жизнь запомнились 11 блок – газовая камера. Между блоками 10 и 11 находился большой пыточный двор, где заключенных избивали, а потом расстреливали. Эсэсовцы придумывали с каждым разом все более изощренные пытки: людей по четыре человека помещали в так называемые «стоячие камеры», размером 90 на 90 сантиметров, где им приходилось стоять всю ночь. Более жестокие меры подразумевали медленные убийства: провинившихся узников либо сажали в герметическую камеру, где они умирали от нехватки кислорода, либо просто морили голодом до смерти.
Побыв в застенках Аушвица подольше, узнал от ранее прибывших узников, что привезенных по железной дороге пленных делили на четыре группы. Первую группу, составляющую примерно три четвертых всех привезенных, отправляли в газовые камеры в течение нескольких часов. В нее входили женщины, дети и старики. Эсэсовцам были нужны здоровые работники, поэтому тех, кто не проходил медкомиссию по полной пригодности к работе, они, молча, приговаривали к ужасной смерти: удушение газом в газовой камере и сжиганию мертвых тел в специальных огненных печах, называвшимися – крематориями.
В этом лагере находился самый большой газовый « цэх» и крематорий в Европе: четыре газовых камеры и четыре крематория. Каждый день в Аушвице убивали несколько тысяч человек. Люди из первой группы даже не знали, что идут на верную смерть. Им приказывали раздеться догола, и идти в душ, только вместо душа включали газ. Снятые вещи сортировали, изымали самые ценные вещи, золото и пускали в продажу. Вторая группа заключенных отправлялась на рабскую работу на промышленные предприятия различных компаний Германии. В течение шести лет в комплексе Освенцима были приписаны к фабрикам более четырех сот тысяч узников. Из них, ребята, больше трех сот тысяч погибли от болезней, избиений, либо были расстреляны.
Больше всех страданий переносили узники третьей группы: здоровые дети, близнецы, карлики. Именно на них немецкие врачи проводила свои зверские медицинские эксперименты. Был среди них врач-садист, его так и прозвали «ангелом смерти», фамилия врача после окончания войны стала известна всему миру – Йозеф Менгеле. К сожалению, этот изувер избежал наказания. При нем Освенцим стал научно-исследовательским центром. Опыты над людьми, проводимые им, всегда заканчивались смертью. Приведу вам несколько варварских исследований, например, опыт с холодом. Врачу эсэсовцу хотелось знать, при какой самой низкой температуре умирает человек? Он обкладывал живого человека льдом и наблюдал, когда у него остановится сердце. Брал для своих исследований людей разного возраста и пола. Проведя многочисленные испытания, сделал вывод, что человека, тело, которого охлаждено до тридцати градусов, спасти невозможно. Особенно изуверским был опыт по влиянию на человека большой высоты. Выясняя, как можно помочь немецким пилотам, заказал специальную барокамеру, в которой тысячи заключенных приняли страшную смерть при сверхнизком давлении, их просто разрывало на части.
Немцы особенно ненавидели евреев и цыган, считали их самой низшей расой. Им хотелось доказать, что они никогда не смогут иметь голубых глаз, какие имеют истинные голубоглазые арийцы. Менгеле стал вводить евреям с карими глазами инъекцию голубого красителя, очень болезненную, после нее испытуемые просто слепли, беспомощных, слепых людей отправляли в крематорий. На детях садисты проверяли новые вакцины, заражали туберкулезом, гепатитом, малярией, делали донорами раненых немецких солдат.
Господи, ребята, если бы вы видели глаза этих крох, глаза полные боли и страха. Это были не маленькие дети, а старички и старушки. Я никогда не забуду этих взглядов, протянутых ручонок, с выколотыми на них лагерными номерами. Так же больно было видеть людей, которых в лагере, ни по их вере, называли «мусульманами». Это были узники, которые находились в стадии крайнего физического и психического истощения, напоминающие скелетов, их кости едва прикрывала кожа. Они были на грани сумасшествия и часто кончали жизнь самоубийством, «шли на проволоку», по которой пропущено высокое напряжение.
Каждый день в концлагерь прибывали новые заключенные со всей оккупированной Европы, прибывших пленников, называли «Цуганги» и «Мехико». Когда мы, вернувшись с работы, не находили товарищей по блоку, то понимали, их умертвили в газовых камерах, а тела сожгли в крематории. Оставшиеся в живых заключенные говорили о них с обреченной болью: «вылетели в трубу». Но не все узники были согласны со своей участью, многие пытались бороться. В 1943 году в лагере сформировалась группа сопротивления, которая помогала заключенным разных национальностей бежать, а осенью ее участники разрушили один из крематориев. Насколько мне известно, за всю историю Освенцима, были совершены около семисот попыток побега. Но только триста из них увенчались успехом. Летом 1944 года я тоже принял участие в побеге, но первая попытка оказалась не удачной. Меня и моих товарищей поймали, жестоко избили, но не расстреляли. Чтобы прекратить практику побегов, эсэсовцы придумали особую изуверскую методику: пойманного беглеца оставляли в живых, а всех узников блока, в котором он жил, расстреливали. Этот метод был, действительно, действенным и препятствовал совершению побегов. После того, как меня поймали, жизнь стала совершенно невыносимой. Всех беглецов посылали на самую тяжелую работу, почти перестали кормить. У меня была сломана правая ключица, и надзиратель каждое утро бил по ней хлыстом, садистки улыбаясь от наслаждения.
Но вскоре эсэсовцам стало не до меня и моих товарищей. В связи с приближением советских войск, осенью 1944 года администрация Освенцима начала эвакуацию заключенных в лагеря, расположенные в Германии. В Аушвице царила суматоха, мы решили воспользоваться ей и совершить новый побег. К этому времени на его территории скопилось много умерших узников, женщин детей, стариков, крематории не справлялись, не хватало места. Тогда, чтобы скрыть следы своих преступлений, за оградой лагеря, мертвых стали складывать в штабеля. Один слой мертвые люди, другой дрова, которые поливали бензином, а потом другой слой мертвых и так несколько аналогичных слоев. Потом штабеля поджигали, а пепел вывозили на поля Германии, как удобрение. Перед побегом мы увидели очередной штабель из людей и дров, считаю, что именно этот штабель, в какой-то мере, спас мне в ту ночь жизнь.
Кто-то из ребят уронил алюминиевую кружку, она ударилась о котелок с ухой, зазвенела, но никто из них, даже ухом не повел на раздавшийся звон. Все, затаив дыхание, широко раскрытыми глазами смотрели на рассказчика. Дядя Вася посмотрел на часы и, удивленно покачав головой, произнес:
- Ребята! Уже девять часов вечера, не пора ли на покой? А завтра я расскажу вам историю до конца.
Но тут начался такой гвалт, все стали настаивать на продолжении рассказа. Дядя Вася замахал руками и сказал:
- Хорошо! Хорошо! Давайте продолжим, постараюсь изложить по короче, самую суть. Жаль, конечно, что в рамки одного часа, события тех страшных дней втиснуть невозможно, но попробую.
- Василий Семенович! Вы, пожалуйста, ничего не сокращайте, нам нужно знать всю правду об Освенциме. В учебниках об этом концлагере очень мало написано. Вы сегодня нам, как очевидец тех событий, открыли страшные факты, о которых возможно, никогда б не узнали, - проговорила Люба Серова.
Слушатели, немного размяв занемевшие от долгого сидения тела, снова замерли, устремив глаза на дядю.
- В тот день, как мне показалось, мы тщательно продумали детали побега. На дворе стоял октябрь, погода была осенняя, но солнце припекало по-летнему. Осуществление побега должно было проходить во время отправления очередной партии пленных в Германию. Бдительнось эсэсовцев в такой момент притуплялась. В этот раз к побегу подготовили шесть человек, члены сопротивления по своим каналам узнали, что узников, которые уже совершали побег, в другие лагеря вывозить не будут, их просто расстреляют на пыточном дворе. Бежать скопом было нельзя, сильно заметно, поэтому и решили отправлять на свободу малыми группами. Нам сообщили имена и адреса членов польского сопротивления, которые должны нас укрыть на первое время. Имя женщины, у которой муж был сожжен в Освенциме, я хорошо запомнил, ее звали Яна. Именно у нее, я должен был находиться до отправки в подполье польского сопротивления. К, сожалению, мое здоровье в этот день меня сильно подвело.
После первого побега мне отбили почки, никак не заживала сломанная ключица, рана на руке постоянно открывалась, и что-то творилось с правым легким, я жутко кашлял. Сначала все шло хорошо, мы удачно покинули по прокопанному тоннелю лагерь, переоделись в подготовленную одежду, ее лежало на территории лагеря целые горы, после сожженных узников. Но одного не учли, одежду обрабатывали специальной жидкостью для обеззараживания, этот запах хорошо помнили немецкие овчарки. Простившись друг с другом, закоулками отправились каждый по своим адресам. Я очень ослабел и не мог бежать, задыхался, поэтому упустил драгоценное время. Эсэсовцы с собаками на двух мотоциклах догнали меня метров за пятьсот от дома, где ждала меня Яна. Они не стали бить прикладами, пинать сапогами, как это сделали в первый раз, а просто отдали на растерзание собакам. Три овчарки накинулись на меня с яростью и стали рвать тело на куски. Пока был в сознании, старался закрывать руками шею, горло, лицо от укусов – вцепятся в горло, сразу наступит конец. Я не знаю, сколько длилась травля окровавленного, истерзанного тела, потому что был в полном беспамятстве. И все-таки на мое счастье один из жителей, сочувствующий заключенным, из окна увидел жестокую расправу надо мной. Когда меня, бездыханного, эсэсовцы закинули в мотоцикл и уехали, он пошел к соседке Яне и рассказал о происшествии на улице.
Немцы не сомневались, что я мертвый, после такой экзекуции никто не оставался в живых. Бесчувственное тело, потерявшее много крови, просто кинули у штабеля с мертвыми узниками, а ночью бы сожгли. Но, видимо, не судьба была мне той ночью умереть. Когда стемнело, Яна с соседом подкрались к приготовленному людскому могильнику и нашли меня. Они уже спасали узников, которых немцы в бессознательном состоянии складывали у штабеля, приняв за мертвых. Подпольщица была медсестрой и по пульсу определила, что во мне еще теплится жизнь. Поляки забрали мое полуживое тело и перенесли в сарай к Яне. Я не знаю, сколько дней был без сознания, но эта пятидесятилетняя женщина выходила меня. Скрывался в погребе, который находился там же, в сарае. Спасительница лечила травами, отварами раны, на рынке достала пенициллин, обменяв осеннее пальто. Когда очнулся, Яна попросила рассказать о семье, и о том, как попал в плен к немцам. Польский язык чем-то похож на русский, в лагере выучил довольно много польских слов для того, чтобы лучше общаться. Слушая рассказ, женщина заплакала, потом вдруг тихо сказала на достаточно понятном русском языке:
- Вы, пане Василий, напоминаете мне сына, погибшего в 1941 году, которого мы с мужем Вацлавом, очень любили. Я все сделаю, чтобы вернуть вас жене и сыну. Хочу попросить, когда приедете домой, то расскажите обо всех зверствах, творившихся в концлагере Освенцим. И еще, хоть иногда вспоминайте меня добрым словом, мне будет приятно. Теперь мы почти родственники, потому что стали кровниками. Почему кровниками? Сейчас открою тайну, когда вы находились без памяти, на грани жизни и смерти, я перелила вам свою кровь. Моя группа крови первая, подходит любому человеку. Помогла мне выполнить эту медицинскую процедуру подруга, тоже медик, после переливания крови вы начали понемногу поправляться. Теперь наши сердца связаны кровным родством, у меня никого не осталось, и я прошу вас быть названным сыном. Узнав ее тайну, разволновался до слез, моя мать умерла рано, тогда сквозь слезы прошептал:
- Никогда не забуду, что вы для меня сделали. Спасая мне жизнь, спасли не просто человека, а мужа и отца, надеюсь, в будущем дедушку и прадедушку будущих внуков и правнуков. Для меня будет огромной честью иметь такую мать, с этой минуты буду называть вас мама Яна, и давайте перейдем в обращении на «ты».
Я нежно обнял добрую и сильную духом женщину, поцеловал ей руки, спасшие меня от неминуемой смерти. Она погладила меня по седой, как лунь, голове, а поседел я в концлагере, тихо проговорила:
- Как жаль, что ты в свои двадцать шесть лет, имеешь седую голову семидесятилетнего старика, но ничего твоя жена и сын признают тебя. Если бы ко мне сейчас вернулись муж и сын, пусть даже без рук и ног, я бы посадила их под иконой и молилась за посланное счастье день и ночь.
Мне можно сказать очень повезло: к Яне я попал в октябре 1944 года, а 27 января 1945 года советские солдаты заняли Освенцим. Освободили оставшихся в живых около семи с половиной тысяч узников. Точное количество погибших пленных в лагере установить было невозможно. Я позднее читал в газетах по этому поводу мнение советских историков, они считали, что в Освенциме было уничтожен от 1,4 до 1,8 миллиона человек. Среди них были люди разных национальностей, но большинство из которых, составляли евреи. Многие эсесовцы избежали наказания, но этого не удалось сделать коменданту Освенцима Рудольфу Хессу. По радио я услышал, что в марте 1947 года в Варшаве состоялся процесс по его делу. Целый месяц заседал польский высший народный суд и 2апреля 1947года приговорил его к смертной казни через повешение. Виселица, на которой повесили Хесса, была установлена у входа в главный крематорий Освенцима, чтобы другие садисы помнили, что их злодейства будут наказаны. После войны концлагерь Освенцим – Аушвиц – Биркенау стал музеем. Очень важно иметь такой музей. Чтобы мы знали и смогли вовремя остановить зверей в людском обличии, которые могут заходить в своих поступках сколько угодно далеко, где нет никаких границ, где не существует никаких принципов морали. В тоже время, чтоб эти нелюди понимали, что любое зло будет наказано здесь, на земле, или свыше.
С большой радостью встречали поляки и оставшиеся в живых заключенные освободителей. Я, пройдя многочисленные проверки, смог вернуться в родной город Сталинск, переименованный позже в Новокузнецк, к жене Валентине и сыну Владимиру. Многих заключенных зато, что были в плену, судили и ссылали в Сибирь. Но за меня тогда заступилась Яна и ее сосед, они дали свои показания, которые были подтверждены рваными ранами на моем теле. Служить дальше по состоянию здоровья я не мог, поэтому меня комиссовали из армии.
Остальное все уже происходило здесь на Родине. После войны появились на свет еще три сына: Коля, Витя и Сережка, двое из них сидят сейчас перед вами. С Яной я переписывался до тех пор, пока она не умерла от воспаления легких в 1957году. Свою спасительницу я не забуду, буду ей благодарен до самой смерти. Может, подкоплю денег и съезжу в Польшу, поклонюсь ее могиле. А вас, ребята, прошу, когда подрастете, сделать все, чтобы на землю нашей Родины никогда больше не ступала нога захватчика. Дослушав рассказ до конца, мы со слезами на глазах подбежали к дяде Васе, чтобы обнять его. Юра Серов произнес:
- Василий Семенович! Большое спасибо за ваше мужество и несгибаемую волю. Мне есть чему у вас поучиться, да и другим ребятам тоже. Мы постараемся сохранить память обо всех погибших во время войны, как на фронте, так и в лагерях. Ведь благодаря Великой Победе наших войск над фашистской Германией, мы сегодня живем спокойно и счастливо на земле.
Эпилог.
Дети Василия Семеновича Фронякина выросли, появились первые внуки, но в Польшу ему так и не удалось съездить. Он погиб в 1968 году от руки убийцы, который, как немецкие овчарки, рвал его тело на части: нанес ему тридцать восемь ножевых ранений за кружку спирта, находившегося в цистерне, которую охранял мой дядя, работая сторожем, в мирное время. Когда на могиле прогремел салют в честь погибшего фронтовика, а у дяди Васи было несколько фронтовых наград, я горько заплакала, подумав: «Человек столько зла и горя хлебнул во время войны и плена и все - таки выжил, а здесь, в мирное время, чужой, подлый мерзавец, отнявщий жизнь у собственной жены, следом отнял жизнь мужа и отца четырех сыновей. Разве это справедливо?!
Окончив педагогический институт, стала работать учителем истории. Проходя тему «Великая Отечественная война 1941 – 1945 годов» рассказывала детям о подвиге нашего народа в борьбе с фашизмом, о зверствах эсэсовцев в Освенциме и в других концлагерях, а их на территории Европы было около тысячи. Есть у меня одно заветное желание, как и у моего дяди, Василия Семеновича Фронякина, чтобы на земле больше никогда не было войн, чтобы наша планета превратилась в цветущий сад, где всегда царили только добро и любовь.
( В работе над рассказом использовались архивные документы).