Боря аккуратно подровнял в стопочку с десяток квадратиков сыра и поддел их щипчиками:
- Саня, зачем они так тонко режут?
- Чтобы ты мог их укусить. Представляешь, если бы они потолще были, ты бы их в рот не засунул, такой-то пачкой.
- Саня, слой сыра должен быть толще слоя хлеба - это избитая азбука. А пока они так тонко режут, мы будем наращивать эти промокашки до нормальной толщины. Пойдем, возле окна сядем.
Боря ел не спеша, но в своей энергичной манере: стул у него отстоял от стола чуть ли не на полметра, и он резкими рывками наклонялся к тарелке, со стороны - прямо нырял в нее носом.
- Так, открывай свою тетрадку, я отчитываться буду. Пиши: начальник охраны.
- «…охраны». Есть. Он из оперов или из следаков? – Городецкий дважды подчеркнул должность.
- Из оперов. «Опре-упал-намоченный».
- А какой опер, уголовка?
- Нет, обэповец, - Боря подцепил два кусочка масла и стал намазывать их на хлеб черенком ложки.
- А, бескорыстный борец за денежные знаки. И за что его попёрли с такой хлебной нивы? - Сан Саныч взял с тарелки колесико огурца.
- Да кто ж тебе за так вскроется, Саня? Мне он такую поганку задвинул: вроде, ради хохмы - в один альбом для опознаний вклеил фотку единоутробной тещи. Говорит, так кайфовал, так кайфовал - когда на нее указывали: мол, вот эта, точно эта – сводница она, или - домушница. Посмотрите, товарищ лейтенант, какая морда кровожадная, мол, узнаю ее из тысячи! Типа – душой отдыхал в такие моменты от постоянных стрессов на работе оперской. А один терпила, Сергуня наш мне рассказывает: стучит так ногтем, по фейсу тещиному: я, мол, эти наглые поросячие глазки ни с чем не спутаю. А Серожа наш, как бы сочувствующий такой: я, гражданин потерпевший, тоже.
- Фуфло. За такое не гонят. Это как кнопку подложить в школе, - Сан Саныч начал задумчиво отгрызать кожуру у огуречной кругляшки.
- Ясное дело - фуфло. Это - мелкое должностное, притянуть за такое нельзя. Кстати, кродайловый туфля - стоит десять штук вечнозеленых.
- Каждая?
- Нет, оба нога вместе. А теперь главное, - Боря наклонился к чашке с чаем и шумно прихлебнул с края. – Горячий какой – не возьмёшь в руки прямо никак.
- Что главное, Боря?
- И наливаю я себе его всегда, Саня, так: по самую бровочку. Ты знаешь, в Узбекистане гостю чая дают чуть-чуть в чашке. В знак уважения. Если по самый край налить, то это означает: "Вставай и уходи! "
- Сиди и говори! При чем тут Узбекистан? - Сан Саныч положил на тарелку обгрызенный кружочек и взял следующий.
- А мы там стояли, полгода. Перед Афганом, - Боря опять шумно сёрбнул крепко заваренного настоя. – Короче: с шести ноль-ноль до шести тридцати камеры не работают по приказу опера.
- Откуда дровишки?
- От Тереньтьевича, вестимо. Он рассказал, а я потом по накладным в бухгалтерии проверил - полгода назад Серакуз пробил новую охранную систему. Комплексную, такую – чтобы Женька могла из своей Риги по интернету все закоулки «Парусов» осматривать. Но: перезагрузка и профилактика системы – полчаса в сутки. Это он срок установил – утром, аккурат в пересменку.
- А что там профилактировать? Объективы парами спирта протирать? - Городецкий взял следующий огурчик.
- Не знаю. Но фак остается факом – полная перезагрузка. И диски архивов – он у себя хранит, в сейфе. Слушай, что ты шкурки у огурцов обгрызаешь? Оголодал совсем на семейных харчах?
- А, это… Не обращай внимания. У меня Танюська так грызет, а я ее за это ругаю, - Городецкий подравнял сложенные внахлест обглоданные кружочки. – А ты чего так ментов не любишь, Борис Глебович?
- Люблю я их, но страшною любовью, - Боря обнял двумя руками чашку. – Всю жизнь на жаре служил, а кисти вот все равно: один раз отморозил – и постоянно зябнут, - он поднял чашку на уровень глаз. – Я тебе расскажу одну историю, можешь ее в свою тетрадку вписать. Приехали мы с Лизунчиком как-то в отпуск, к теще в столицу. Погуляли-отдохнули, я к однокурснику по училищу заскочил на вечерок, прихожу – Лиза в слезах: губы дрожат, ухо – в крови. В подъезде какой-то пьяный ублюдок кухонный нож к горлу приставил, так она одну сережку сняла, а вторую – никак, руки трясутся. Вот он с мясом и вырвал, - Боря отхлебнул из чашки, но на стол ее не поставил. – Я сразу выбежал, пару кругов вокруг дома нарезал: да нет уже никого. Ну, рванули в отделение. Говорю: служивый, родной – давай на бобике по району прошвырнемся, час всего прошел, шушваль же эта – бухая, зависла наверняка где-то.
- И что?
- Что? – Боря опять приподнял чашку, но пить не стал. - Отвечает: ждите потерпевший, протокол оформить сначала требуется. Через два часа – в кабинет позвали, он и завел свою шарманку: а вы, гражданка, точно хотите заявление подавать? А вы приметы все помните? Ну – я ему объяснил про приметы по-простому, по-рабоче-крестьянскому, - Боря все же отхлебнул чая, но кружку на стол ставить не стал. – На следующий день Лизка его по альбому указала: у него шрам на губе; короче - поехали к нему на хату – а там: тот нож столовый. Лизка прямо заверещала, как увидела. Стали оформлять опознание – так эта скотина на нее рычать начала: вы, дамочка, жизнь невинному человеку ломаете. А опер сидит и не чешется!
- Посадили?
- Посадили. На три дня. Я пришел потом к менту этому, а он: нет прямых улик, мало доказательств.
- Забашляли подельники алконавта оперу? – кивнул Сан Саныч.
- Да понятно, что забашляли. Но - собаке волка не перевыть. Прямых нет, я им – кривые сделал. Обрезал этому гаду со столовым ножом его кривые уши.
- Как?
- Да просто - взял и отчекрыжил. Дверь с ноги высадил, в кадык его ткнул, чтобы не орал, ну и - голову между ног зажал: чик-чик и все. Легче, чем кочерыжку капустную перерезать. Там же, Саня, даже хряща настоящего нет, - Боря поставил кружку на стол. – Мякушко сплошное.
- А подельники? Не достали тебя? – Сан Саныч глянул на Борю.
-Да мы уезжали на следующий день. Так сказать - отбывали в места постоянной дислокации. Правда, теща кипиш подняла, как узнала – Лизка-то от мамочки ничего не скрывала. Лиза и Подлиза.
- Это ты про тещу?
- Ага. Я про себя потом ее так величать стал, когда она телегу на меня начальнику дивизиона накатала. Ну, «подлая Лиза» – укоротил ёё покороче. Она – тоже ведь Лиза.
- Не встречал, чтобы мать дочку - как себя назвала, - удивился Городецкий.
- Ну да, сына по имени мужа назвать – это нормально, правда?
- Нормально, - кивнул Сан Саныч. – Особенно, если того мужа давно и след простыл.
....продолжение следует.