Предыдущая:http://www.proza.ru/2015/03/12/660
Далее перехожу к рассказу непосредственно о семье деда Флегонта, опираясь на «Родословную…», а также на мамины воспоминания.
Важным дополнительным источником сведений о семье деда стал также протокол его допроса от 28 августа 1933 года, проведенного ОГПУ по Западно-Сибирскому краю в г.Новосибирске, в процессе возбужденного против него дела об участии в контрреволюционной организации «Союзтранса».
Этот документ является составной частью большого дела, затребованного мной в августе 2011 года через Хабаровское краевое управление ФСБ и найденного ими в архивах ФСБ Новосибирской области. Я в сентябре 2011 года был приглашен в краевое управление ФСБ, где и ознакомился с материалами дела, по моей просьбе мне были сделаны копии с основных документов дела. Об этих документах, самом процессе и его последствиях я расскажу позже, когда буду вести рассказ о событиях жизни деда в тридцатые годы.
Согласно родословной схеме у Петра Лаврентьевича Попова было шестеро детей: три сына – Пётр, Матвей и Флегонт, а также три дочери – Васса Копцева, Сета (Синклития?) Никулина и Варвара Амосова. Дед Флегонт среди них был младшим. В разделе протокола допроса деда, связанном с семейным положением, рукой деда записано: «…брат Пётр, 60 лет,.. брат Матвей, 49 лет…». О возрасте сестер: Вассы Копцевой и Синклитии Никулиной – он не упоминает. Таким образом, учитывая, что в момент допроса самому деду было 36 лет, разница в возрасте у них составляла: с братом Матвеем – 13 лет, а с братом Петром – и вовсе 24 года!
Далее – мамины воспоминания:
«…Пётр Лаврентьевич и Прасковья Викторовна… это были мои дедушка и бабушка Поповы. Я их совсем не помню, т.к. видела их, будучи совсем маленькой. Количества всех их детей я не знаю… Мой отец был самым младшим и родился в 1897 году (первого января по старому стилю. В.Г.). Ввиду того, что старшие дети в семье стояли уже крепко на ногах и имели какие-то профессии и занятия, а папа был никак не определен, а также то, что семья имела материальную возможность дать младшему сыну образование, было решено учить младшего ребенка в Петербурге, тем более, что он проявлял склонность к математическим наукам.
До определенного возраста дети жили вместе с родителями. Это была крепкая крестьянская семья среднего достатка… Усадьба объединяла разные постройки, находящиеся под одной крышей, учитывая суровый сибирский климат… Моя детская память смутно сохранила воспоминания о такой усадьбе в виде каре. Двор был закрытый со всех сторон. Огороды, видимо, находились за территорией двора.
Мама не любила к ним ездить. Интересы у них были разные. Мама была городской жительницей, а их семью интересовали сельхозпродукты, урожаи и т.д. Ещё маму шокировало то, что, имея большое богатое хозяйство, питались они очень скудно. Зачастую на столе стояла общая миска с квасом, луком и хлебом, тогда как погреб был набит крынками со сметаной и маслом. Да и живности был полный двор. По рассказам моего отца, в день его рождения, когда он был ещё ребёнком, его мать, моя бабушка, надевала на него новую рубаху и вела в церковь причащаться. Ни сладостями, ни подарками этот день не был отмечен. А ведь он был любимым младшим сыном в семье…».
Вот такая, не очень лестная, оценка крестьянской жизни со стороны сугубо городских жителей, коими являлись моя бабушка Галина Андреевна и моя мама. Я согласен с ними. Им крестьянские проблемы понять было нелегко, а сам уклад жизни тоже быт далёк от их понимания.
Большую информацию о характере жизни и имущественном достатке семьи Петра Лаврентьевича Попова дают показания деда в протоколе его допроса. В разделе «Имущественное положение (до и после революции) допрашиваемого и его родственников» он записал:
«До 1918 г. у отца, занимавшегося хлебопашеством, было овчинно-шубное производство с наемными рабочими до 20 человек. Было до 10 лошадей, 20 коров, 12 га посева…».
По меркам жизни дореволюционной Сибири и её старожилов этот достаток был, по всей видимости, обычным, нормальным явлением, где было не натуральное хозяйство, а расширенное производство, с изготовлением продукции не для собственного потребления, а уже на продажу, где не хватало собственных рук, а потому привлекались наёмные.
По меркам же Советской власти это было, несомненно, типичное кулацкое хозяйство, да с привлечением батраков, требовавшее не столько порицания, сколь несомненной ликвидации, что, видимо, и было произведено в начале 20-х годов. Ну, а социальное положение самого деда следователи из ОГПУ так политически однозначно и квалифицируют: «сын кулака»!
Конечно, было бы интересно услышать о детстве деда от него самого. Думаю, что для него оно не казалось таким уж суровым. Тем более, что даже по маминым словам, хозяйство у них было крепким, а привычка жить экономно и питаться просто – это аксиома крестьянской жизни вообще, где ведут счёт каждой копейке, где детей не балуют разносолами и с детства приучают и к простоте, и к экономии.
Думаю, что и своё детство дед вряд ли считал особо трудным, а себя – чем-то обделённым в нем. Дед говорил, что сибирские крестьяне по своему укладу жизни вообще отличались от крестьян средней полосы России. Наверно на эту разницу свой отпечаток накладывал сам образ жизни, наличие свободной земли, больший интерес к труду и его результатам, более развитое чувство воли, самостоятельности и самодостаточности.
Очень хорошо эту разницу в крестьянской жизни описал в своем романе «Амур-батюшка» известный дальневосточный писатель Николай Павлович Задорнов (отец нынешнего, всем известного юмориста, Михаила Задорнова. Кстати, старшему Задорнову у нас в Хабаровске установлен прекрасный памятник, на набережной Амура). В этом романе он повествует о жизни крестьян-переселенцев в маленькой деревне на диком и необжитом берегу Амура. Там они, перебравшись с великими лишениями из центральной России, в середине 19-го века, в тяжелейших и суровых климатических условиях тайги своим нелёгким трудом осваивают дикую природу дальневосточного края.
Но чувствуют они себя здесь по-иному, гордостью и великим спокойствием за результаты своего труда, за свою причастность к великому делу освоения просторов Руси переполняется их душа и сердце. Позволю себе привести несколько выдержек из этого замечательного романа, написанного в тридцатых годах прошлого века.
ПРИЛОЖЕНИЕ № 4.
«…На старом месте жить Егору становилось тесно и трудно. Жизнь менялась, село разрослось, народу стало больше, а земли не хватало. Торгашество разъедало мужиков. Кабаки вырастали по камским селам, как грибы после дождя. У богатых зимами стояли полные амбары хлеба, а беднота протаптывала в снегах черные тропы, бегая с лукошками по соседям… В те времена так случалось, что ни в чем не повинного человека секли время от времени лозами перед всем народом единственно для того, чтобы и ему было неповадно, чтобы и его уравнять со всем драным деревенским людом. Обычай этот долго не переводился на Руси…
…Кузнецовы, так же как и все жители сельца, были до «манифеста» государственными крестьянами. Помещика они и раньше не знали и жили посвободней крепостных. Егор всегда отличал себя от подневольных помещичьих крестьян и гордился этим. Он жил небогато. Да и не мог он разбогатеть. Он работал в своем хозяйстве прилежно, но особенного интереса, пристрастия к этой работе не чувствовал. Жадностью и корыстью он не отличался. Жизнь его кругом стесняла, и его силе негде было разгуляться…
…Между тем за последние годы движение в Сибирь оживилось. Началось это еще до «манифеста», после того, как в народе прошел слух, что открыли реку Амур, которая течет богатым краем, что там хорошая земля, зверя и рыбы великое множество, а населения нет и что туда скоро станут вызывать народ на жительство… Когда стали выкликать охотников на Амур, дело решилось само собой, словно Кузнецовы только этого и ждали…
…Эх, Сибирь, Сибирь!.. Еще и теперь, как вспомнят старики свое переселение, есть им о чем порассказать… Велик путь сибирский – столбовая дорога. Пошагаешь по ней, покуда достигнешь синих гор байкальских, насмотришься людского горя, наготы и босоты, и привольной жизни на богатых заимках, и степных просторов, и диких темных лесов. Попотчует тебя, кто чем может: кто – тумаком по шее, а пьяный встречный озорник из томских ямщиков – бичом, богатый чалдон – сибирскими пельменями, подадут тебе под окном пшеничный калач и лепешки с черемухой.
Приласкают и посмеются над тобой, натерпишься ты голоду и холоду, поплачешь под березой над свежим могильным холмом, поваляешься на телеге в разных болезнях, припалит тебя сибирским морозцем, польет дождем, посушит ветром. Увидишь ты и каторгу, и волю, и горе, и радость, и простой народ, и господ в кандалах, этапных чиновников, скупых казначеев. А более всего наглядишься кривды, и много мимо тебя пройдет разных людей – и плохих, и хороших…».
И вот, наконец, после долгих мытарств, они достигли берегов Амура.
«…Спокойнее всех смотрел на будущее Егор… В это утро, присмотревшись к району высадки и его окрестностям, он решил, что жить тут можно. Сопки, гнилые деревья, топкая земля и буревал не скрыли от него богатства здешнего леса… Земля, родившая буйные травы, чернолесье, ягодники и плодовую дичь, не могла, как ему казалось, не родить хлеба. А чистить эту землю под пашню у него – он знал – хватит силы и решимости… Он шел в Сибирь землю пахать и сеять и без своего хлеба не представлял жизни ни для себя, ни для детей, когда они подрастут… Ему казалось, что чем больше тут положит он сил, чем трудней ему будет, тем лучше будет жить его род, поэтому не жалел он себя. Он желал подать пример и другим людям, как тут можно жить…».
Прошел год.
«…Егор смотрел на двинувшуюся великую реку, и мысли ясные, спокойные приходили ему в голову. Прожит без малого год, самый трудный, первый год, первая злющая, голодная зима. Одним этим половина дела сделана. Выжил человек, вытерпел. Теперь, Егор, приложи руки, и вот она перед тобой, новая жизнь, возьми теперь ее, полей землю потом…
…Покой и радость были на сердце Егора, когда после корчевки сидел он по вечерам у своей бездворовой избы, у костра, а вдали дымилась его пашня и темнел голый лес… «Я поднял эту землю, раскрыл, раздвинул лес, словно вырыл из глуби топей пашню свою». И Егор верил, что не зря душа его радуется после каждого трудового дня… Егор до сих пор немного страшился новой жизни, как она раскрывается, как забирает с толком, охотно всю его силу, как за труд и терпение вознаграждает с лихвой… На старом месте сколько ни трудись – знаешь, сведёшь концы с концами, на добрый конец сладишь одежонку и прокормишься.
А тут сама жизнь сильными толчками подаёт Егора вперёд, и он робеет этих толчков, хотя и радуется им и сознаёт, что сам он этому причина… Здесь и руки становились сильней, голова ясней. Человек не узнавал сам себя, осмеливался говорить прямо и открыто. Он ещё помнит старый закон, что нельзя показывать достатка людям и признаваться в удаче, а надо хныкать, жаловаться. А то люди злобятся. Но эти законы становились не нужны. Старый страх не нужен…».
И апофеозом его новой жизни звучат слова и мысли, которые он пытается донести до своей дальней российской родни, в процессе написания письма, над которым трудится вся его семья:
«…Не то хотелось написать ему. Не в том главное, что на Амуре есть зверь и рыба, что земля родит, церковь и мельница построены. Он понимал, что главное не в этом. Ему хотелось бы написать, что живет он тут наново, все создает сам, что это будит в нем небывалую силу, страсть к созиданию, какой в нём никогда прежде не бывало. Он хотел чувство своей радости от новой жизни переслать на родину».
(Николай Задорнов «Амур-батюшка», М., «Терра», 2007 г., стр. 8,9,10,46,223).
* * *
Я думаю, эти строки в полной мере можно отнести не только к переселенцам на Дальний Восток, но и в Сибирь. Эти новые чувства и иное качество жизни в полной мере относились и к пращурам деда, да и к нему самому.
Конечно, в его детстве и отрочестве были и радость, и печаль, и игры с друзьями, и веселье и наказания, и чувство семейного очага, и учеба в школе. Ведь деревня Малая Минуса находится недалеко от Минусинска, а сам город своим притяжением уже предполагает другой уровень мировоззрения и культуры, нежели чисто деревенский. К тому же – и материальный достаток семьи, и склонность деда к математическим наукам, о которых пишет мама, нужно было кому-то и как-то свести воедино. А затем и прийти к осознанию необходимости дать самому младшему в семье не просто возможность научиться читать и писать, что было бы вполне естественным и достаточным для крестьянского труда, да и крестьянского образа мышления.
Нет, не так всё просто и приземлено было в этой семье. Ведь пришли же в семье Петра Лаврентьевича Попова к достойной удивления и восхищения мысли дать «младшенькому» достойное образование. Значит отнюдь не только сельхозпродукты и урожаи интересовали их семью, но и нечто другое, более серьёзное, глубокое и перспективное. И ведь кто-то не только разглядел в нём задатки будущего интеллекта, но и сумел донести эту мысль до сознания его близких и родных, подвигнув их к мысли – дать ему возможность получить достойное образование, не пожалев для этого денег. Мы, с позиции сегодняшнего дня, как-то упускаем из виду, что такое решение в той крестьянской среде было сродни подвигу и само по себе вызывало глубокое уважение.
Тут напрашивается еще одно предположение: о тех, кто мог подсказать эту светлую мысль родителям деда Флегонта, убедить их в необходимости продолжить его учёбу на более высоком уровне. Без сомнения, на общественную и культурную жизнь Енисейской губернии в целом, и Минусинского округа, в частности, в течение длительного времени, накапливая и углубляя её интеллектуальный потенциал, большое влияние оказывали ссылаемые сюда революционеры – от декабристов и народовольцев до социал-демократов всех направлений и мастей.
Вот только несколько известных фамилий, нашедших свой принудительный временный приют в здешних краях – М.И.Пущин, М.В.Буташевич-Петрашевский, Д.А.Клеменц, А.А.Кропоткин, Е.К.Брешко-Брешковская, В.И.Ленин, Ю.П.Гавен.
ПРИЛОЖЕНИЕ № 5.
ПУЩИН Михаил Иванович (1800–1869 гг.): капитан, командир лейб-гвардейского Конно-пионерного эскадрона. Из дворян Санкт-Петербургской губернии. Брат И.И. Пущина, видного декабриста, друга А.С. Пушкина. Окончил 1-й кадетский корпус. Знал о существовании Северного общества и участвовал в совещаниях у К.Ф. Рылеева накануне восстания. Осужден по X разряду, приговорен к лишению чинов и дворянства и к отдаче в солдаты до выслуги. Он был первым декабристом, попавшим в ссылку в Енисейскую губернию в 1826 году и направленным для службы в Красноярский гарнизонный батальон. После амнистии участвовал в подготовке отмены крепостного права по Московской губернии. Впоследствии стал действительным статским советником, в 1865 г. переименован в генерал-майоры и назначен комендантом Бобруйской крепости. Оставил мемуары, где описал, в частности, службу в Красноярске.
БУТАШЕВИЧ-ПЕТРАШЕВСКИЙ Михаил Васильевич: В истории российского освободительного движения первой половины XIX века дело участников кружка петрашевцев стало едва ли не самым громким после процесса над декабристами. Организатором и душой кружка был Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, личность незаурядная, выделявшаяся своей одаренностью даже на фоне таких выдающихся деятелей и членов кружка, как Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.Н. Плещеев, Н.А. Спешнев. Вместе со своими сподвижниками Михаил Васильевич в 1849 году был приговорен к смертной казни, замененной вечной каторгой. В 1860 году из места ссылки в Иркутской губернии он был выслан в Енисейскую губернию. Местом ссылки ему было назначено Шушенское.
В 1863 году Петрашевский обратился в Енисейскую казенную палату с просьбой о причислении его к сословию красноярских мещан. Но губернатор обязал Городскую Думу взять с Петрашевского подписку, что он отказывается от своих сословных прав. Енисейский губернатор хлопотал, чтобы Петрашевскому назначили местом ссылки Туруханск, но высшее начальство оказалось гуманнее и его выслали снова в Минусинский округ, сначала в Шушенское, а затем в Кебеж. Однако и здесь Петрашевский не угомонился. Он пишет свои разоблачительные корреспонденции, лечит крестьян, становится ходатаем по их делам. 6 декабря 1866 года он вернулся из Енисейска, куда ездил для разбирательства своей судебной тяжбы, а на следующее утро его нашли мертвым в своем доме: кровоизлияние в мозг.
На смерть его откликнулся герценовский «Колокол»: «Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский скоропостижно скончался в селе Бельском Енисейской губернии 45 лет. Да сохранит потомство память человека, погибшего ради русской свободы жертвой правительственных гонений».
КЛЕМЕНЦ Дмитрий Александрович: – революционер, просветитель, исследователь Сибири. Его имя стоит в одном ряду с такими деятелями революционного народничества 70-х годов XIX века, как П.А. Кропоткин, С.М. Кравчинский, С.Л. Перовская и воспринималось современниками и последующими поколениями не иначе как в ореоле революционной романтики. Но он был не только теоретиком и агитатором, но и прекрасным организатором, практиком.
Дважды он делал попытки освободить из сибирской ссылки Н.Г. Чернышевского. Его конспиративный талант почитали сами жандармы, и когда в 1879 году он был наконец арестован, то долго не могли поверить, что удалось схватить неуловимого Клеменца, а в 1881 году он был приговорен к пяти годам административной ссылки в Сибирь. Первоначальным местом ссылки Клеменцу была назначена Якутская область, но в 1882 году ему удалось добиться замены его на Минусинск. Он вошел в науку как оригинальный исследователь русского и коренного населения Сибири.
Свою первую крупную научную работу «Древности Минусинского музея» (Томск, 1886) он написал в Минусинске. Она была задумана как каталог археологической коллекции музея. Но в процессе работы автор вышел за рамки первоначального замысла, создав вполне самостоятельное в научном плане исследование, в котором дана оригинальная классификация археологического материала и высказан ряд глубоких мыслей об этнической истории древнего населения Сибири. В 1886 году Клеменц провел обследование обширного золотопромышленного района, включавшего Ачинский и Минусинский округа, а также прииски Южно-Енисейской тайги и Кузнецкого округа Томской губернии.
КРОПОТКИН Александр Алексеевич: – ссыльный, народник. Богато одаренный глубоким умом философа, поэтическим талантом и артистическим складом натуры, он мог бы стать видным ученым, художником, общественным деятелем, но кончил жизнь в безвестности в глухой сибирской провинции в 45 лет. Его фигура для современников и последующих поколений оставалась в тени его прославленного брата Петра Алексеевича, выдающегося ученого и революционера, отца российского анархизма. А между тем и сам Петр Алексеевич не раз признавал, что своим духовным развитием обязан брату Александру.
Когда в 1874 году был арестован и посажен в Петропавловскую крепость его брат Петр, Александр спешно выезжает из-за границы, где он в то время находился, в Россию. Кропоткин был арестован. Его попытки добиться открытого судебного расследования оказались безрезультатны. Ему отказали даже в просьбе повидать умиравшего от чахотки сына. В заключении начальника III отделения по его делу говорилось, что он обнаружил «крайне вредный» образ мыслей, и потому его дело было разрешено не судебным, а административным порядком. Местом ссылки Кропоткину был назначен Минусинск.
БРЕШКО-БРЕШКОВСКАЯ Екатерина Константиновна: - активная участница «хождения в народ» в 1873-74 гг., одна из основателей и лидеров партии эсеров и ее боевого крыла. «Бабушка русской революции» - так ее называли современники, т.к. начав борьбу за «счастье народное» в начале 1860-х гг. при Александре 11, канун Февраля 1917 г. она встретила при последнем Николае в возрасте 73 лет. Но, в отличие от других народниц – В.Засулич и С.Перовской, к примеру, - ее деятельность была изучена и отражена на родине слабо, причиной чему - её негативное отношение к большевикам, непринятие их внешней и внутренней политики, разгон Учредительного Собрания, результатом чего явилась ее эмиграция. Между тем, Е.К. Брешковская провела на каторге, в тюрьмах и в ссылке на поселении практически четверть века (1878 г. – Кара, 1879 г. – Баргузин, 1881 г. – Кара, 1885 г. – Селенгинск, 1892 г. – Иркутск, 1895 г. – Тобольск, 1910 г. – Нижне-Илимск, Киренск, 1913 г. – Иркутск, 1915 г. – Якутск, 1916 г. – Минусинск).
ЛЕНИН Владимир Ильич. Рано утром 8 мая 1897 года на простой крестьянской телеге, запряженной парой лошадей, В.И. Ленин выехал в село Шушенское, куда и прибыл в тот же день поздно вечером. Енисейский губернатор докладывал в канцелярию Иркутского генерал-губернатора: «Минусинский окружной исправник донес, что политический административно-ссыльный Владимир Ульянов прибыл в назначенное ему место жительства село Шушенское Минусинского округа 8 мая с.г., и тогда же учрежден за ним надлежащий надзор полиции сроком на три года».
ГАВЕН Юрий Петрович (1884-1936) – настоящее имя – Дауман Ян Эрнестович. Латыш. Революционер, коммунист, советский государственный и партийный деятель. С 1901 г. в латышской СДРП. Во время революции 1905 г. руководил боевыми дружинами Лифляндской губернии, делегат 5 съезда РСДРП (1907). В 1908 г. был арестован и до лета 1914 года находился в каторжных централах Риги и Вологды, затем был сослан в Минусинск на каторгу. После февральской революции в марте 1917 был Председателем Минусинского Совета и членом комитета РСДРП (б). Осенью 1917 – делегат демократического совещания в Петрограде. А в сентябре с мандатом ЦК РСДРП (б) направлен в Севастополь, где стал председателем Севастопольского ВРК. С весны 1918 нарком военно-морских сил Республики Таврида, руководил обороной Крыма от румынских и немецких интервентов. С 1921 – председатель ЦИК Крымской АССР, с 1924 – член президиума Госплана СССР. В 1931-33 гг. директор советской нефтеторговой фирмы в Германии. С 1933 – на пенсии. Расстрелян как троцкист в 1936 г.
Ю.Гавен, по всей видимости, оказал большое политическое и морально-нравственное воздействие на моего деда, который, в разговоре со мной, называл его своим духовным наставником. О его роли в жизни деда – впереди.
* * *
Как видим, среди прочих, одним из важных революционеров, которые оставили свой след в Минусинском округе, являлся «Великий вождь Октябрьской революции». А период его пребывания в Шушенском практически полностью совпадает по времени с появлением на свет героя нашего повествования.
Нет, конечно, не сами перечисленные «возмутители российских умов» подвигли моих пращуров на продолжение учёбы моего деда. Но они не могли не заложить в среде местных аборигенов глубокие корни идей просвещения населения, развития общественной мысли, защиты собственных прав, научного подхода к ведению сельского хозяйства, народным промыслам, развитию предпринимательства, оказали благотворное влияние на создание местной интеллигенции.
А уже вот эти продолжатели их великих мыслей и практических дел и могли стать той благотворной тяжестью на чаше весов, побудившей моих пращуров к решению дальнейшей судьбы моего деда. В подтверждение своих предположений хочу добавить и то, что наверняка именно эти люди настояли на дальнейшей учебе деда Флегонта не в Красноярске, Иркутске или Новониколаевске, и даже не в Москве, а именно в столице Государства Российского – в сиятельном Санкт-Петербурге.
Продолжение:http://www.proza.ru/2015/03/19/150