Каждый день подготовки к проверке приносил новости, которые как бомбы взрывали привычный уклад жизни гвардейской части. Пятой мотострелковой роте была поставлена задача – подготовить показные занятия «рота на физической зарядке»…
Перед строем роты расхаживал худой, как спортивный велосипед, капитан Дудыкин – начальник физической подготовки полка. На его далеко не богатырской груди едва умещались многочисленные значки, свидетельствующие то ли о славном спортивном прошлом, то ли о явно нездоровой страсти к блестящим штучкам. Среди прочих выделялся знак, похожий на бычий глаз, с буквами ВУ. Такие знаки носили офицеры, окончившие средние военные училища. Выпускники высших училищ и академий поглядывали на обладателей «бычьего глаза» свысока, постоянно подтрунивали над ними и расшифровывали аббревиатуру ВУ как «велосипедное училище», «вроде учился» и «выпить умеет». Все это в полной мере относилось к Дудыкину – мастеру спорта по велосипедным гонкам, не блиставшему интеллектом любителю возлияний. В полку его прозвали «шаровая молния» за его удивительное умение выпить за один вечер в трех-пяти местах «на шару».
Был Дудыкин носителем и еще одного прозвища – «рыцарь, лишенный заначки». Дело в том, что его жена работала в финансовом отделении полка и доподлинно знала, когда и сколько денег получает ее муж. Надо сказать, что вот этому-то обстоятельству офицеры искренне сочувствовали и частенько сами приглашали некредитоспособного Дудыкина посидеть за столом без особого ущерба его кошельку.
– Солдаты! – пафосно произнес Дудыкин. – Вам выпала большая честь – продемонстрировать физическую мощь нашей части. А честь нашей части – это часть вашей чести!..
Явно опешив от собственного красноречия, начфиз, выдержав паузу, продолжал:
– Физическая подготовка является важнейшей неотъемлемой частью боевой подготовки, основой боевого духа солдата. Вы слышали о трехстах спартанцах, остановивших многотысячное войско царя Ксеркса?
Солдаты несмело закивали.
– Это потому, что каждый из них был… спортсменом-разрядником! Хотя, конечно, их командирам было, конечно, легче, – продолжил Дудыкин, рассматривая субтильные фигуры бойцов, – так как дохляков в Спарте сбрасывали в обрыв в допризывном возрасте…. Но нам об этом можно только мечтать! – вполголоса добавил Дудыкин.
«Наверное, поэтому и набрали всего триста», – подумал стоящий рядом командир роты старший лейтенант Землянухин.
– Ну, ладно! В конце концов, наш народ будут защищать те, кого этот народ и нарожал! – подытожил свою короткую речь Дудыкин.
– Форма при проведении показных занятий номер два! – громко скомандовал Землянухин.
Здесь необходимо пояснить, что форма одежды в Советской армии предполагала четыре варианта: от первого – спортивная обувь и трусы до четвертого – полностью одетого бойца с ремнем и головным убором. Форма номер два для краткости и наглядности называлась «голый торс» при надетых брюках-галифе и сапогах.
Выполняя команду, солдаты и сержанты сняли и аккуратно уложили перед собой куртки, нижние рубашки, ремни и пилотки и построились в одну шеренгу вдоль гимнастических снарядов.
Вид роты с «голым торсом» поверг офицеров в шок. Нет, причиной тому была не разница в уровне физического развития между старослужащими и молодыми: это различие легко вычислялось и предполагалось изначально. Вид полуголой роты вступал в непримиримое противоречие с основой основ службы в Советской Армии – принципом единообразия. (А принцип единообразия был главным негласным правилом армейской эстетики и звучал так: «Хоть безобразно, но однообразно!»).
Солдаты роты были… разноцветными! От шоколадно-лоснящихся старослужащих сержантов до почти снежно-белых новобранцев. Хотя это не совсем точно: молодые военнослужащие тоже имели коричневый загар, но с исключительной локализацией на лице, шее и кистях рук. Время, остававшееся до проверки, категорически исключало возможность хоть как-то нивелировать это различие путем естественного загара новобранцев-«альбиносов» или отбеливания старослужащих.
Дудыкин и Землянухин переглянулись и никакого оптимизма в глазах друг друга не увидели. Ситуация казалась безвыходной. Но недолго.
– Товарищ старший лейтенант! – раздался голос санинструктора роты сержанта Цепляева. – У моей старшей сестры на ноге шрам, который даже летом не загорает и остается белым. Так вот, она перед походом на пляж его закрашивала марганцовкой и никто, практически, его не замечал!
Есть в «великом и могучем» такое слово – «смекалка». Даже наиболее серьезные толковые словари русского языка затрудняются точно определить значение этого слова. На память приходит старый образчик черного армейского юмора. Заметка в армейской газете под названием «Солдатская смекалка»: «На учениях в окоп рядового Петрова упала граната с горящим запалом. «Мне п.…ц», – подумал Петров. Не подвела смекалка солдата!»
Но, тем не менее, очевидно, что смекалка является одной из важнейших составляющих загадочной русской души! Эдакая загадка в загадке, помогающая найти разгадку в безвыходных ситуациях.
Землянухин еще с военного училища слышал о том, что в армии иногда красят унылую пожелтевшую траву в веселенький зеленый цвет для услады глаз начальства. Но красить людей?! Солдата можно наказать, поощрить, посадить на гауптвахту и еще чего-то там – все это не противоречило принципам гуманизма... Но покрасить?!
Однако чувство долга, подобно тяжелой гире, склонило чашу весов душевных колебаний к однозначному решению: красить!
* * *
После ужина в расположении пятой роты царило оживление. В строю стояли голые по пояс молодые солдаты, а сержанты, вооружившись кистями и котелками разведенной марганцовки, с шутками и прибаутками ликвидировали «белые пятна» на телах первогодок. Руководил процессом старшина роты.
Сначала казалось, что задача эта не из сложных. Но практика, как всегда, оказалась сложнее умозрительных построений. Плохо разведенная марганцовка ложилась неровно, оставляла потеки; не до конца растворившиеся кристаллики чертили на коже фиолетово-коричневые полосы. По мере высыхания неравномерность «окраса» проявлялась все сильнее, и ретивые сержанты вновь и вновь накладывали слои «средства для загара» на более светлые места тел своих подчиненных.
Агент иностранной разведки, окажись он свидетелем этой сцены, пришел бы в полное замешательство. Боди-арт как разновидность модернистского искусства только-только становился модным среди творческой элиты Запада – а здесь целая мотострелковая рота Вооруженных Сил СССР в полном составе самозабвенно занимается ЭТИМ!
– Закончить… покраску! – с трудом найдя нужное слово, скомандовал старшина. – В две шеренги становись! Предъявить тело для осмотра!
Старшина обвел взглядом застывших в строю бойцов, и сердце его противно екнуло. Молодые солдаты напомнили ему рябеньких перепелок, которых приносил с охоты его дед. «Свет в казарме стал ни к черту, перед проверкой нужно вкрутить лампочки» - подумал он. Еще раз окидывая взглядом строй, он слегка прищурился: вроде нормально, успокоил он себя.
– Рота, отбой! – скомандовал старшина, и с мыслью, усвоенной с детства, что марганцовка полезна для здоровья, убыл домой.
* * *
Командир батальона подполковник Остапенко был старожилом полка. Из положенных пяти лет, отпущенных для службы за границей, он прослужил почти шесть. Это было редчайшее исключение из правил – но две справки, отвезенные им в Москву в прошлом году, сделали свое дело. Справки были убедительными, размером два метра на три, с красивыми затейливыми рисунками и прочным ворсом. Да, роль венгерских ковров в советской военной кадровой политике была в те времена весьма существенной.
Подполковник любил пройтись по полку в предрассветной мгле, которая действовала на него умиротворяющее. Он направлялся в расположение батальона, чтобы посмотреть, как пятая рота действует по команде «подъем» и проводит утреннюю зарядку. Недвижимый влажный воздух, настоянный на листве и травах, тишина, смешанная с нечастым мягким грудным говором горлинок – все это рождало мысль о том, что этот мир исполнен внутренней гармонии.
Остапенко отворил дверь в казарму и, не услышав никаких признаков наличия бодрствующего наряда, подумал: «Совсем мои солдатики утомились с этой подготовкой к проверке, надо бы пожалеть да поберечь их: ведь совсем еще дети!».
Поднимаясь по каменной лестнице, он услышал какой-то цокающий звук, а потом и увидел блестящий металлический шарик, прыгающий вниз по ступеням.
«Откуда он здесь взялся?» – почти безразлично подумал комбат. Наклонившись, он, как рачительный хозяин, машинально подхватил шарик и… нестерпимая боль пронзила его руку!
– А-ааа! – взревел Остапенко. Он подкинул шарик вверх, и зачем-то поймал его другой рукой. Он почувствовал, как будто и в другую ладонь ему вонзили острый гвоздь. Так, жонглируя шариком и издавая громкий звук, сочетающий в себе ноты глубокого возмущения и неприкрытой угрозы всему близлежащему человечеству, комбат взлетел по пролетам лестницы и оказался в расположении роты. Около печки застыл дежурный по роте сержант Горин. Беспечная улыбка на его лице моментально уступила место выражению ужаса и глубокого понимания того, что жизнь есть изделие одноразовое. Он себя чувствовал насекомым, которому через мгновение в грудь вонзится булавка энтомолога.
А случилось вот что. Дело в том, что казармы, где располагался гвардейский мотострелковый полк, были построены еще во времена австро-венгерской монархии и обогревались печами. И хотя Венгрия отнюдь не относится к странам с холодным климатом, влажные ночи заставляли суточный наряд всю ночь интенсивно кормить печи угольными брикетами. Действия дневального, по недосмотру которого печь ночью гасла, приравнивались к преступлению против человечности и покушению на святое святых – сон солдата. И наоборот, особо искусные кочегары почитались наравне с богами, даровавшими людям огонь.
В дежурство Виктора Горина печи всегда грели особенно жарко. Это объяснялось его требовательностью к дневальным, которым он не давал расслабиться и еще одним секретом, поначалу известным немногим. Дело в том, что если в горящую печь бросить кусок мыла, то горение усиливалось многократно: печь раскалялась докрасна и начинала издавать звук как МиГ-21, взлетающий на форсаже с соседнего аэродрома. Таким образом, две металлические печи, стоявшие в центре казармы, со временем становились для бойцов б;льшим, нежели просто источниками инфракрасного излучения – символом единения немудреного солдатского комфорта и тепла духовного, зовущегося боевым братством. (Через много лет Виктор с изумлением прочитал в какой-то книге, что в Римской мифологии особо почитались пенаты – боги-хранители и покровители домашнего очага, а затем и всего римского народа. Каждая семья имела обычно двух пенатов, изображения которых помещались около очага).
Но это было позже, а сейчас вернемся к нашим пенатам. Напомним, около печки замер скорбящий о своей ближайшей судьбе дежурный по роте гвардии сержант Горин. Это именно он нагрел (как ему казалось – несильно) на печке шарик от танкового подшипника и, заслышав звук открывающейся внизу двери, запустил его вниз по ступеням. Он был в полной уверенности, что это вернулся ходивший в столовую за чаем и хлебом дневальный. Но вместо добродушного и немного нескладного механика-водителя Пети Кондратюка в расположение роты ворвался жонглирующий шариком и орущий командир батальона гвардии подполковник Остапенко собственной персоной. Внезапные гастроли передвижного цирка ужасов!
Надо сказать, что не только солдаты, но и офицеры побаивались комбата. Даже спокойный его голос, сам его тембр вызывал у бойцов легкий шок; а сейчас сержант находился в полнейшем одеревенении, не в состоянии сделать и шага. Он закрыл глаза, и, поняв, что от судьбы не убежишь, расслабился.
Время шло, но ничего не происходило.
«Неужели… приснилось?» – медленно разжимая веки, думал Горин. Но, открыв глаза окончательно, он увидел потирающего ладони комбата. Он подошел к сержанту и, по-отечески потрепав его за ухо, сказал:
– Ты, это… В следующий раз так сильно не грей. Я у себя в кабинете.
Остапенко спускался по лестнице. На лице его возникала и исчезала глуповато-извиняющаяся улыбка: он вспомнил, как в пятом классе интерната для сирот он с товарищем положил под дверь классной руководительницы наполненную фекалиями красивую коробку из-под конфет, перевязанную атласной лентой…
До подъема оставалось полчаса. Комбат парил в облаках воспоминаний о своем голодном, но таком счастливом детстве. А сержант потихоньку возвращался к жизни, прокручивая в голове только что пережитое. При последних прокручиваниях трагизм ситуации уже почему-то не казался однозначным.
– Рота, подъем! Построиться на физическую зарядку! – что есть мочи скомандовал почти возвратившийся к жизни дежурный по роте.
* * *
Наблюдая за построением роты, Остапенко понял, что удар судьбы в виде раскаленного шарика был сегодня не последним! В строй один за другим становились существа, окрас которых представлял собой нечто среднее между бурундуками, рябчиками и молодыми кабанами. Тонкие лоскутки кожи, свисающие вниз и торчащие в разные стороны, делали бойцов еще более похожими на диковинных зверушек.
Пулеметной очередью в голове комбата проносились версии, пытавшиеся связать увиденное со здравым смыслом. Самой правдоподобной ему показалась мысль о каком-то странном заболевании, и он, как бы невзначай, сделал пару шагов назад от пестрой шеренги. Отступив назад, Остапенко обратил внимание, что на лицах солдат и сержантов сияли улыбки, а некоторые еле сдерживали душивший их смех. Комбат с ужасом подумал, что это коварное заболевание поразило не только кожные покровы бойцов, но и их нервную систему.
Наблюдавший за реакцией комбата дежурный по роте поспешил на помощь своему недавнему благодетелю.
По мере того, как сержант шепотом сбивчиво объяснял командиру батальона суть произошедшего, лицо Остапенко оттаивало. Уголки губ подполковника стали подрагивать, и Горин не мог понять: то ли это нервный тик, то ли зарождающаяся улыбка…
Связаться с автором Вы можете по e-mail: avladnsk@yandex.ru