Бывают дни, которые искупают ошибки
и грехи целой жизни.
Артуро Перес-Реверте «Мыс Трафальгар».
В храме пахло ладаном и прогоревшими ярким огнём свечами. В час меж очередными службами, под иконами и иконостасами было тихо. Редкие прихожане и просто любопытствующие, старались ходить осторожно, но всё же громкие стуки, тут и там падали в высоту купола, пугая. Звякнула медными монетами монашка в свечной лавке, ей, видимо, было скучно без покупателей. Старый служка укоризненно посмотрел на неё, приподнял от пола полотно рясы и небрежно-мелко перекрестился. Скрипнула дверь и высокий, седовласый мужчина, боязливо оглядываясь по сторонам, проник в церковь, вытирая ноги о камни на входе, с лежавшей на них мокрой тряпкой. Сидевший на обратной стороне окна приходской голубь, смотревший внутрь одним глазом, проигнорировал его вниманием, тяжело взлетев, направился к нищим, завтракавшим бутербродами на кормилице – паперти. Вошедший сделал два или три шага вперёд, впоследствии чего, споткнувшись о выбоину в полу, хотел было возмутиться, но, вспомнив, где он, промолчал. Со всех сторон на него смотрели мудрые глаза святых: справа, слева, с сумрачных притворов, с выписанного золотом иконостаса, в зовущих солнечных лучах плавал кадильный дым. Намоленная верующими благодать, испокон века жившая в праведности церкви, легко и незаметно прилегла на его плечи, мягким шарфом окуталась округ шеи.
Из угла в угол, еле-еле успевая за своими быстрыми шагами, прошёл крепкий, с рыжеватой окладистой бородой, дьячок. Что-то поправил перед тёмным старинным образом, простужено кашлянул, запросто пообщавшись с присутствующим где-то здесь Богом:
- Прости, Господи, раба твоего грешного, здоровья совсем нет, внутри всю грудь перехватило, где только и простыл? Придётся таблетки принимать, химию эту. Хочешь – не хочешь.
Звонко ударилась о паркетный камень, мелкая монета, вырвавшаяся из рук монашки, задремавшей было в свечной лавке. Тишина подпрыгнула до самых хоров, а незнакомец вздрогнул от неожиданности, что бы укоризненно оглянуться и, вынув из кармана выглаженный платочек, насухо промокнуть им заслезившиеся глаза.
- Свят, свят, свят! – окрестила лоб провинившаяся женщина. – Нету терпежу моего человеческого, как заснуть то хочется. Аминь! Так и прилегла бы, так и прилегла. Дай Бог мне сновидений ночных добрых. Аминь!
- Гражданин! – громко и напористо зашептал вошедший, обращаясь к рыжебородому дьячку, невзначай прищёлкнув пальцами протянутой к тому руки. – Можно мне посоветоваться с Вами?
- Отчего же – крепчайше пробасил церковнослужитель. – С превеликим усердием, но посильно разрешу Ваши сомнения и воздам нужный совет, кхе, кхе, кхе, простудился вот.
- Исповедоваться хотелось бы – вмиг засуетился спросивший. – Только я к стыду великому, почитай пару раз за всю жизнь всего и был в храме то, можно ли мне?
- Бог простит.
- Вы думаете?
- Кха! – улыбнулся дьяк. – Не сомневайтесь, а вот мы теперь отца Иону спросим, раз он свободен пока от мирских дел и пребывает в добром здравии на наше счастье. Господи помилуй!
Появившийся священник был крут телом, заботливо спрятанном под вместительную чёрную рясу, кучерявь же бороды привольно расположилась на бескрайней груди, поверх цепи креста. Он любил с детства самого, своё служение Господу нашему Иисусу Христу, поклонение великим заповедям христианским, чтил святых и деяния их, проповеди его считались лучшими в округе большого города. Неизбывного внутреннего добра человек и не только для прихожан. Меж царскими вратами и аналоем с иконой возник луч, проистёкший из стрельчатого окна напротив. Свет поочерёдно ловко приложился к тёмным образам иконостаса, совершил малые поклоны и, преломившись, исчез за колонной.
- Слушаю, сын мой, что привело Вас сегодня в храм?
- Грехи свои хотел бы рассказать, душа неспокойна в последнее время, горит изнутри, постоянного выхода требует – волнительно заговорил заново пришедший. – Не откажите святой отец, наставьте на путь добрый.
- Как зовут то? – спросил священник, замахиваясь широким знамением.
- Николай Красносиний. Рисую картины, леплю из глины, по мере сил.
- Крещён ли?
- Скорее да, чем нет, деревенский паренёк я церкви позакрыты были, на
дому такие таинства вершились, бабки древние веру хранили, спасибо им. И крёстный есть, и крёстная. Хотя старенькие совсем, если, по правде сказать. Прошлым летом навещал, материально ещё иногда помогаю, где ветхий дом поправить, кочетка купить, с дровами морока.
- Бог видит добрые дела! – ещё раз мягко сотворил на прихожанина крест батюшка. – Ну так чинно слушаю Вашу просьбу, не стесняйте себя и слабую душу, во святом храме стыда нет, а есть вера.
- Исповедаться хочу, батюшка, грешен делами своими, и давят они на сердце, аж, скажу без прикрас, обширный инфаркт настойчиво в окна-двери стучится, день и ночь, ночь и день. А усну, во сне подавно, тяжело и темно, муторно – выдохнул одним словом Николай.
На паперти зашумели нищие, заглушая шум большого города, зачем-то кричали друг на друга. Иха шелудивая собака, поджав изъеденный блохами хвост, торопливо пробежала вниз и встала, у изножья ступеней взглядывая исподлобья. Блистал, привалившись спиной к забору церкви, безоблачный и послеобеденный день, посередине рабочей недели. На фоне пёстрых облаков, чинно плыли вдаль позолоченные кресты, над потемневшими от ига времени куполами. Метрах в пятидесяти правее, чинно ходил по акватории вчерашней лужи разодетый в дорогую обувь мальчуган. Гнал ногой предполагаемую волну, а руками крутил упирающийся штурвал. Любознательная мамаша, меж тем, явно встала на сторону одного из попрошаек, вся подавшись туда, к месту спора.
- Ваш юный мореплаватель запросто может подмочить репутацию – не преминула съязвить следовавшая мимо тучная дама. – Корабль уже дал течь, кренится на один бок.
- Ой, да проходите себе, пожалуйста, насоветовали целый короб – было возмутилась гражданка, но мнимый сухогруз залил ватерлинию, говоря по сухопутному щиколотки, и уже начинал трубить носом сигнал тревоги.
- Мне то что?
Меж тем собака побирушек, проследовала курсом прямо к отважному мореплавателю и остановилась в пенном кильватере, буквально в полуметре от происходящего. С интересом тявкнула всей своей беззубой пастью.
- Антон! – взвыла сирена материнского негодования. – Назад!
Разворот не получился, корабль сел на пятую точку, чем вызвал хохот толпящихся на паперти. Идиллия, да и только, однако ведь в углу моря нет.
- А решим мы с вами вот так – белозубо усмехнулся отец Иона. – Тянуть не будем, в ближайшее воскресенье и сотворим чин исповеди, но только пройдите все подготовительные этапы о коих Вам расскажет, вот этот болезный дьяк.
Рыжеватый священнослужитель поцеловал спокойную руку батюшки, в свою очередь получил от него на рыжую смиренную голову крестное знамение, только после приглушённо закашлялся:
- Кха, кха, кха.
- Спасибо – поклонился в ноги Николай.
Разговор закончился, и священник бесшумно ушёл, мягко приступая по каменным плитам. В свечной лавке зазвонил мобильный телефон, монашка мигом проснулась, засунув плоский аппарат под чёрный платок. Досадливо зашептала.
- Перво-наперво выучим молитву, предшествующую исповеди – начал дьяк. – Для этого пребудем в сторонке, помолимся.
- Я готов – выпрямился Николай.
Молитвенник, появившийся в крепких руках рыжебородого, был стар и потрёпан неимоверно. В нескольких местах, из переплёта торчали выпавшие листы. Но видно было как дорога книга ему, как тепло он согревает её своим теплом и аккуратно раскрывает на нужной странице:
- Боже и Господи всех! Всякаго дыхания и души имый власть, един исцелити мя могий, услыши моление мя, окаянного, и гнездящегося во мне змия наитием Всесвятаго и Животворящаго Духа умертвив потреби. И мене, нища и нага всякия добродетели суща, к ногам святаго моего отца со слезами припасти сподоби, и святую его душу к милосердию, еже миловати мя, привлецы. И даждь, Господи, в сердце моём смирение и помыслы благи, подобающия грешнику, согласившемуся Тебе каятися, и не в конецоставиши душу едину, сочетавшуюся Тебе и исповедавшую Тя, и вместо всего мира избравшую и предпочетшую Тя: веси бо, Господи, яко хощу спастися, ащё и лукавый мой обычай препятствием бывает: но возможна тебе, Владыко, суть вся, елика невозможно суть от человека. Аминь.
- Аминь – в такт повторил Красносиний, и широко размахнувшись правой дланью, перекрестил и лоб, и грудь, и ещё, и ещё.
- Ну вот и хорошо, вот и благо – улыбнулся дьяк. – По порядку к следу-
ющим канонам.
Минут через двадцать пять седовласый вышел из храма под ещё яркий круг неохотно затухающего солнца. Вечерний свет незаметно и ненавязчиво начал готовить себе законное место на ночлег, подогнув к земле нижние ветви деревьев. Ночью в густой кроне было тепло и близлетающие комары не могли забраться в хитросплетение листьев. Пытались, ломали ломкие жала, некоторые страдальчески больно подворачивали в спешке лохматые лапы. Но даже хромоногие криком жужжали, и даже мертвецки-прихлопленные вальяжно шевелили жужжалками, шли на абордаж.
Город спешил по родным домам, на ужин. Разбрелись с паперти бомжи и нищие, где-то под калиброванными столбами с аистиными гнёздами спали, видя во сне кровати под белыми простынями. Прыгали меж ними зелёные лягушки, хватая губерниевскими ртами обречённую мошкару. В ближайшей автозаправке закончился бензин Рязанского нефтезавода, и голосом похожим на комариный мало воспитанная фифа качала права женщины, закреплённые ей конституцией.
- А я не поеду! У меня топлива на два километра – тонко визжала она, хватаясь за розовый корпус смартфона.
- Хозяин-барин – покланялся узбек. – За сто рублей я с чайником схожу к соседям. Экто сто пятьдесят.
- Прямо сейчас тебя мальчик приедут в асфальт закатывать, или в ржавую железную бочку с бетоном – взъярилась красавица. – Неси ведро из запаса. (Дальше в тишину проследовали слова, которые вам лучше не читать. Какова красотка, таков и язык).
- Спасибо – гастробайтер быстренько исчез за колонкой.
И тут из-за угла надсадно выполз огнеопасный бензовоз. Скрепя колёсами перебрался через прилёгшего полицейского и чванливо пованивая Евро-5 стал у стенда с огнетушителем. Земляк внутрях кабины смачно зевнул челюстями, бесстыдно радуясь окружающей его жизни. А что такое? Хлопок убирать не надо, бензин необлагаемый налогом, налево справно идёт.
- Я, по скайпу, распорядился – осмелел узбек.
Николай не ставший ждать окончания диалога короткими шагами свернул в зев огромного Универсама. Продукты в объёмном холодильнике заканчивались, он, как и все остальные белковые, вынужден поддерживать себя грубыми калориями. Цены продолжали беситься, никто не мог схватить их за горло, утром один ценник к вечеру другой, с новым, щеголеватым в фас
нулём.
- Социальная карта есть? – с акцентом спросила на кассе землячка, подумала и добавила, – пакет нужен?
- Нет! – разменял один ответ на два, задумчивый Красносиний.
Состряпать съедобную холостяцкую трапезу дело техники. Три яйца, масло, соль, сковородка и вот уже зашипела, вздрагивая на антипригарном покрытии совершенно по-разному глазастая яичница. Два добротно отмытых от вреднейших микробов типично красиворожих помидора, кус ноздреватого сыра. Ароматно запариваемое в чешском приземистом бокале растворимое кофе со сливками. Всё равно не спать.
Тяжело читается Александр Чудаков, в голове свои воспоминания, свои прожито-промелькнувшие, не облагаемые индульгенциями поступки. Плохие и хорошие, разные. Поле переходишь, а тут оказывается, жизнь изживаешь, причём ведь угловато, но начисто. Промокаешь, слёзы и пот промокашкой намеченных лет, оттого она истончается, убывает, мохрится по краям. Для того и живём все, что б остаться в памяти кого-то. В письмах, книгах и делах. Обелисках.
- Бах, перебах, бах – ах – ах!!! – раскалывают окна фейерверки, вот ещё чума, так чума, но стёкла терпят морщась от негодования.
Воскресенье стало тихой зарёй и тёплое, не разгоревшееся солнце, по пути умываясь чистейшей росой, заглянуло в просыпающиеся микрорайоны. Собаки, игнорируя места для выгула, тянули за поводки спотыкающихся хозяев. У Николая пёс отсутствовал, благодаря редким командировкам в санаторий, оттого и одной заботой меньше. Пока зло закипал чайник, он сделал лёгкую подзарядку, взбудоражено почесал холодную пятку. День предстоял трудный в своей новизне, необычный, очищающий.
На паперти толпились нищие. Он подал всем, думая, что так и надо, от всей души. Голуби смотрели внутрь храма, потом оборачивались к людям, делая заговорщеские глаза, будто они знали такое, что народ не знал. Внутри храма готовились к службе и уже несколько человек стояли с горевшими свечками.
- Прости Господи! – тихо прошептал, обращаясь к яркому лику Христа вошедший. – Яви человеколюбие твое. Аминь.
- Аминь – отозвался кто-то рядом.
Мягкий свечной запах и мирное потрескивание воска, как и тогда, наволокло на Николая истинное тепло. Та же гамма вычитывалась и на лицах
прихожан, добровольно избравших дорогу к храму. Есть у христиан вот такие места единения, где они переплетаются своими душами и становятся едиными, как кремень, как неизбывная река Волга. Потом всё перемешалось в голове и времени: молитвы, хор, голос батюшки ведшего ныне службу, голуби за окном, ладан. Роняла мелочь свечница, кашлял в рукав дьяк.
- Когда же исповедь нынче начнётся? – спросил он стоявшую рядом прихожанку.
- Вон давно каются! – чернооко и широко махнула взглядом та. – Что, в первый раз решились? Вы мужики исправно ходите только на войну, в баню и на рыбалку. Хоть шеренгой, хоть рассредоточившись. Совсем иное дело кровь сдавать из пальца и в церковь. У нас один на службе, три дня прогулял, пока вакцинацию проводили, хорошо не уволили. Правда, чудно?
- Впервой, это точно – честно ответил Николай, приобщая немалую приятность собеседницы и раскланиваясь. – Премногое спасибо за подсказку и простите. Седой вон как лунь, а без гармони.
- Бог простит! – улыбнулась соседка и даже чуть подтолкнула туда, где очередь кающихся верующих заметно исхудала
Отец Иона встретил его как старого знакомого. Круто перекрестил:
- Рад видеть Вас во храме, готов терпеливо выслушать и давать советы, снимать грехи. Грешен ли?
- Грешен! – стремглав решился Николай. – Мучится душа моя, маму я свою обидел, ещё давно, лет сорок назад. Как же, молодой был, в город прибыл на работу, после службы лоботрясом, в Красной армии. Ещё прочие родственники начали окапываться в первопрестольной, заводили хозяйства, получали жильё. Болит душа, с тех самых пор и болит, жива была мама, не попросил прощения. Теперь поздно, памятник только погладишь. Зима была лютая, а поприехала она к нам в гости, запроведать, да и соскучилась. Переправить её надо было из-за одного застолья к другому, а мне в вечернюю смену. Я весь в клешах, воротник пальтеца поднят, девчонки по сторонам млеют. Разве можно мне с ней в метро? Она же деревенская бабушка, в валенках. Хотя ей и пятидесяти то не было. Посадил её в троллейбус, ехать минут пятьдесят, мороз градусов тридцать пять, они и теперь то не отапливаются. По пути машина сломалась. И ещё раз. Мама заболела тогда сильно, а сколь много вытерпела? Ты прости меня милая… Отпусти грех, батюшка, нету сил!
- Бог испытаний лишних не воздаёт, сколь человек держит. Молод был,
ослушен. Простит Господи, грех сей. Возлюби ближних сих! Отпускаю! Ещё согрешил?
- Виновен! – поспешил бледный Красносиний. – В другой раз уж отец с матерью прибыл, на новоселье. Теперь пыльным летом, может чуть-чуть под раннюю осень, при рубашках лёгких щеголяли. В метро ехали, по дороге лимитчиков, к нашим Пенатам. День рабочий, вагон пустопорожний, сидим разговариваем. А женщина напротив собралась выходить, и вдруг у неё кошелёк плюх об пол, упал. Хилый такой, коричнево-затёртый. Отец быстро пересел и ногой добычу прикрыл. Нагнулся и запазуху его юркнул. А тётка та потерю заметила, в соседний вагон, каким то чудом, назад запрыгнула, в грязное окошко оттуда права накачивает. Струсил по-видимому я, батюшка, в противоположный конец ушёл, по сторонам смотрю, зеваю. На следующей остановке гражданка на папу коршуном упала, чуть затылок не клюёт. Я то, Господи, отвернулся, знать ничего не знаю. Вернул он ей коричневого, а мне ничего не сказал, молча посмотрел. У кого теперь прощения испросить? Нехорошо то как!
- Терпи сын мой, да в долготерпении твоём, зародится зерно доброты, передашь его людям, те дерево вырастят, плоды – дал поцеловать нагрудный крест священник. – Отпускаю! Понявший грех свой, да понят будет! Дела твори нужные.
- Стараюсь, святой отец.
- И запомнят желающие запомнить, ибо верна вечная истина, что остаётся человек в памяти послеживущих своими делами, а не тем, что говорит во время ссоры его рассерженная жена. Чти это. Трудов вокруг не перечесть. Есть ли ещё грехи?
- Есть! – чуток замялся Николай, как бы сомневаясь, но тут же продолжил. – Вот настали они лихие девяностые, тяжко зажил народ, но я как-то держался наверху, семью кормил. Мимо книжных магазинов спокойно не проходил, уж тогда тома стали появляться в свободной продаже. Вот однажды вышел из такового, шёл нудный осенний дождь, осклизлые капли тут же попали за воротник, щекоча лопатки. Грязный вечер накрыл тусклые фонари, темно. И тут я заметил её, стоявшую у подмокшего угла с двумя зеленоватыми книгами. «Купите Цветаеву за двадцать рублей» - сказала она, и такая тоска зазвучала в её голосе, что помню до сих пор. Но я купил те книги, и был горд. Почему я не дал ей те два червонца просто так? Неужто пожалел? Так и видится в глазах ссутулившаяся, маленькая фигурка и рука крепко держащая нужные ей деньги. Отпусти!
- Отпускаю! – улыбнулся отец Иона. – Безо всяких на то комментариев.
Служба закончилась, и просветлённая паства заспешила на близкую улицу, приостанавливаясь на паперти и мелко крестясь. Утробно вдарил колокол, прощаясь с ними до следующего раза, и тут же набежавшая из-за реки тучка, бросила на них три капельки влаги.
- Бываю изредка несвободен в своих поступках - в пустеющей церкви слова Николая раздавались всё более звучно, торжественно. – Будто бы кто заставляет меня, принуждает. Грех ли?
- Грех смалодушничать, ибо терпением воздастся. А не господин ли Люмьер сделавший величайшее изобретение человечества, потом всю жизнь пытавшийся от него отмежеваться, занимаясь другим, был несвободен. Он же, постоянно понукаемый Люцифером, к продолжению изысканий и усовершенствований кино, сопротивлялся, и не оттого у него всю жизнь изысканно - отчаянно и чугунно болела голова? Или Люцифер пребывал в ней, маленьким инородцем? Кстати, да будет Вам доподлинно известно, фамилия Люмьер переводится на русский слог как свет, а Люцифер как светоносный. Отпускаю с благодатью и это.
На Николая Красносинего нисходила тёплая отрада, он был вроде, как и старый, но одновременно новый, перелицованный в Синекрасного. Тихо-тихо сгорали и гасли свечи, лики святых темнели, делаясь от этого добрее и ближе. Зазвенела ведром уборщица, отворяя подсобное помещение.
- Дачу любимую я собираюсь продавать – трудно зашептал уставший кающийся. – Так получается по жизни, ситуация сложилась таким образом, вообщем то вполне приемлемая и не критическая. Мне её жалко, а ей, быть может, меня. Но вот на днях приехал я, батюшка, туда и изумился. Будто изменилось всё, такие же дом, баня и беседка, яблони и кустарники, а нет ни в чём огня, как памятник бронзовый. И тогда я понял, умерла душа то у моей даченьки, от тоски умерла. И стоит теперь всё бездушное, декоративное, может, оттого и не покупают её, сторонятся. Сними грех, святой отец. Плачу по ночам, во сне, подушка утром мокрая.
- Не горячись, сын мой – один всего раз вздохнул священник. – Вещи привыкают к человеку, согласен, но что бы оставаться человеком, надобно расставаться с ними легко, с любовью. Верю, в хорошие руки попадёт, оттает и воскреснет, как дерево в апреле. Отпускаю и это. Молись постоянно Богу нашему, Иисусу Христу, и ниспустится истина тебе, и придёт успокоение. Ещё ли грешен?
- Мелкие грешки всякие водятся, как без них? Хотя каждый грех велик.
- Сначала дел наворотят, а потом батюшка помоги – заворчала уборщи-
ца. – Батогами бить. Кажный день, кроме выходных, да праздников.
- Макаровна, занимайся, голубушка, своим делом – мягко укорил её Иона. – Каждому человеку помогать надо, ибо поодиночке люди былинки, а в семье сила то общая. Огромная. Тебе ли не знать?
- Ой, грех мой, грех! – закрестилась та, меж не забывая погромыхивать ведром чуть. – Кран вон подтекает, целая кружка за ночь, как бы беды не случилось. Кап да кап.
- Я прослежу. Обещаю.
- Кха, кха, кха – кашлял где-то рыжий дьячок, и гулкое эхо забегало за выкованную люстру, тяжко повисшую посередине взмывшего ввысь купола. Высокий, белоголовый мужчина, ещё долго и настырно, клал низкие поклоны, останавливаясь у каждой иконы, у блёсткого иконостаса. По-прежнему пахло ладаном и христианской верой, входили и выходили новые верующие, сразу меняясь лицом и манерами. Каждый шёл в своё заветное, одним им приласканное место и там шепча губами молитву, целовал образа, прикуривал от уже неминуемо прогорающих, тёплые, нагретые вспотевшими ладонями свечи.
В эту лунную ночь он спал так, как не спал, верно, с самого босоногого полузабытого детства. Бродил под окнами, помахивая широкими рукавами, прохладный таки бриз. В соседнем дворе рвалась из рук дребезжащая гитара, тонюсим голоском пела под неё, незнакомая лысая девчушка. Пела про парня в горы тяни, рискни, и про Бирюсу, и про город детства пела, и про взвейтесь кострами. Под Высоцкого хохотали самозабвенно, и про пингвинов шутили, а вот стоит над горою Алёша заставил их раздуть ярко-ало огоньки дешёвых сигарет.
Снилось ему под утро широчайшее Русское поле, ромашки сделали его удивительно белым, от края до края, цветы, цветы, цветы. А в середине стоит стол, под накрахмаленной скатертью, и они сидят за ним рядком, все три брата, в косоворотках лёгких, крестиком вышитых. Пьют ядрёный квас из расписных ковшиков липовых, по подбородкам течёт, а им весело.
Просыпаться страшно не хотелось. Звякнула где-то СМСка. Будильник покряхтел старчески и изготовился. Вспомнил, как расстались с о. Ионой.
- Приходи, сын мой, просто так, чай пить из самовара, беседы вечерние вести, матушка обязательно рада будет, ей светских разговоров недостаёт, с женой приходи – приглашал священник.
- Уж я давно один, с той аварии – помрачнел Николай. – Может, когда расскажу, коли смогу, теперь тяжело вспоминать. Уж извините премного.
- Один приходи – перекрестил его батюшка.
На вернисаж ехал в разболтанном троллейбусе, надоела бесконечность пробок, а тут выделенная полоса, научное достижение двадцать первого века. Наблюдал как, то один, то другой автолюбитель, поддавшись искушению, вылетал перед рогатой машиной, нёсся впереди несколько сотен метров, и вот, пожалуйста, сразу два экипажа ДПС. Чтите же законы, нервные господа! Раньше одно только ГАИ справлялось, теперь ГИБДД, ППС, ДПС, полиция и другие, страшно сказать, органы.
Но красная «Мазда» не хило повиляв на прощание сильно затёртым в прежних тёрках задним бампером, остановиться не пожелала, продолжила движение в заданном направлении. Обе страшные мигалки, выпучив красные фонари, тут же закрякали вдогонку, побросав на произвол судьбы остальных нарушителей. Утренний, вялый народ, ожидая зрелищ, прилепился к мутным окнам общественного транспорта, по левую сторону салона.
- Теперь полтора года на автобусе в метрополитене ездить будет, по единому проездному билету – со знанием дела пояснил весёлый пенсионер, засовывая в карман мятую газету. – Намедни, одна такая, на регулируемом перекрёстке светофор свалила, и вот он фактически упал, но не отключился, в одну сторону цельный белый день зелёным помигивал. Нормально так, одностороннее движение. Только к вечеру отключили. Цирк.
- Загибаешь, дед – зевнул парень в бейсболке тонущего московского «Спартака», с футболки которого кудрявился Валерий Георгиевич Карпин, в рваных джинсах и лакированных ботинках.
- Мясоед – смухортился пенсионер.
- Да я тебе щас подковы то ржавые соскребу, без обиды – ринулся было в контратаку фанат, но тут «Мазда» изловчилась и ласково причмокнув, поцеловала в щёчку, не ожидавшую такой внезапной симпатии полицейскую «Хонду». После чего, поскулив, стала поперёк выделенной полосы, быстро наплакивая вокруг себя маслянистую лужу.
Ничего так себе ошарашенный страж дорожного порядка, нестерпимо грузно протиснулся, в течение буквально трёх минут из обжитого рабочего пространства на улицу. Обходительно потрогал ставшими вогнутыми двери родного автомобиля, оглядел вдаль, притихшую округу.
За опущенным стеклом водительской двери «Мазды» прозябала в тоске не знакомая Николаю, очень молодая женщина. Сразу так и не вспомнишь, может случалось видеть? Калейдоскоп. Лица, как такового, на ней не было.
- Извольте выходить, машина Вам больше не понадобится! – взревел на
неё, старший лейтенант. – Тут, милая, покушением на должностное лицо, при исполнении попахивает. Это ж надо враз столько всего нарушить, пожалуй, мы тебе незамедлительно наручнички разношенные примерим, жаль стразы повыковыривали, не носила ранее?
- «Человек не мыслящий» – опрометчивой строчкою метнулось в седой голове Николая. – «Теперь вот сама себе явно не рада, а и стоило только придержать эмоции, остановиться и расслабиться, поуважать окружающих, они же тоже человеки. Воспитания маловато, гонора много ещё бы дороги отремонтировать и улыбнуться. Знакомым и не очень, любимым и даже врагам, даже врачам и налоговикам».
- Не задерживаемся, рядком выходим! – погнал вон водитель, со змеиным шипением растворив имеющиеся двери разом, предвкушая не один час дремоты и полного безделья, в зеркала заднего вида, с удовольствием обозревая мигом набирающуюся нервную пробку. Все, без исключения, куда то лезли, сигналили, неприметно карябались.
- Я больше не буду, правда – заметно дрожала от пришедшего испуга нарушительница, некрепко стоя на подкашивающихся каблуках. – Простите, если можно.
- Права, документы на машину, Осаго, моли Бога, что жертв людских нет – страж общественного порядка предвкусил уже размер предполагаемой расплаты, толщину конверта, может не одного.
- Кони люты, рвут удила – прилюдно свистнул спартач в бейсболке, на глазок оценивая нанесённый ущерб.
Каждый из пассажиров прерванного рейса, считал себя причастным к ситуации, подходил, цокал языком, и небрежно перешагнув через утлый камень бордюра, уходил в сторону станции метрополитена.
- Как светофор красна, полна изба осколков – пошутил пенсионер.
- Лейтенант, ты её до смерти самой не запугай – неловко попытался вступиться Николай Красносиний, но краем глаза ухватив, как автоледи приложившись к красному же аппарату, с люто прогрессирующим напором доказывает невидимому абоненту непреложный закон жизни, приостыл внутренне, решив, что эта мадам без высокого покровительства не останется. Уж заспешили, поди.
- Мой адвокат, думаю, скоро прибудет и представитель страховщика – приосанилась мадемуазель. – Все вопросы через них. Пока аварийки включу.
Николаю стало сильно неприятно. И потом, на вернисаже закадычного школьного друга, пытался не вспоминать об утреннем происшествии, но в голову забирались сомнения. Что же это было, жизнь нынешнего молодого поколения? Но ведь не таких видел он последнее время в храме, а истинно верующих, предлагавших душевное тепло. Вот и тут, в светлом зале, ходят они впечатлённые современным искусством, держатся за руки, шепчутся на ухо.
- Не грусти, старик, - тихо подошёл с левого боку, с двумя бокалами вина самый первый друг. – Жизнь удивительно простая штуковина и не надо её насильно усложнять. Расскажи, как поживаешь.
- Вчера на исповеди был – после долгой паузы взял бокал Николай.
- Да ну!? – неподдельно изумился художник. – Сильный ты человек, я и не подозревал.
- Вот–вот.
Тишина бродила по выставочному залу, смотрела в окна на улицу, сдувала незаметную пыль с картин, удивлялась. Где-то ворковали голуби…
Жизнь разная…