Стадион надорвано замолчал. Всевидящие камеры уставились на Егора наглыми окулярами и спешили, и запечатляли исторический момент, ровно как зарвавшиеся художники – импрессионисты. Побитый бутсами до кровоподтёков мяч, послушно притаился на одиннадцатиметровой отметке, всем своим видом показывая подчинение судейскому решению. Хотя, исходя из нюансов спортивной логики, на последней дополнительной минуте, полуфинального матча чемпионата мира, пенальти здравомыслящие судьи не назначают. Парень из Германии, по зову своей арийской крови, пренебрёг этим, послав в глубокий обморок испанских домохозяек. Он свистнул фол. Пока ничья, но немцам выгоднее сыграть в финале с Россией, чем с этими потомками конкистадоров, выжигающими футбольные поля разных континентов, последние лет десять. А ты Егор Поляков штатный пенальтист русских, хотя семь минут назад профукал выход один на один с ихним вратарём. Вроде и делал всё правильно, положил мяч под рабочую левую, ударил, не сближаясь в противоход, уже слышал, как низвергается криком стадион. Откуда на пути круглого взялась боковая штанга, понять невозможно, словно из-под газона, ещё и отскок к угловому флажку, а ведь молодой этот наш, красиво рвался на добивание.
И вот молчит ожиданием исполин из бетона, пластика и стекла, скребётся его сердце о рёбра подтребунных помещений. Захлёбываются коротким криком и отключают микрофоны, стараясь отдышаться, всезнающие комментаторы. Егор подспудно видит как нервно прихрамывая, вышел к границе разрешённой зоны наш тренер, всунул ручищи в карманы костюма и стал, не в силах жить эту жизнь дальше. Отвернулся от поля лучший друг, Васька Перегудич, заменённый минут восемь назад, как раз на того молодого, с горячей кавказской кровью. Сдунул, от греха подальше, за самые пределы трибун, слабохарактерный ветер, и оттого угловые флажки мигом обмякли, свесившись вдоль стойкого древка.
Давай Егор!!! – не выдержал кто-то в нашем фанатском секторе, но тишина поглотила этот зов отчаяния, даже не поперхнувшись, тогда как остальные битком забитые пронумерованные ряды оцепенело проглотили языки. Однако тут же на галёрке запылал пламенем дымовитый файер, забрызгивая горючими искрами грузных полицейских. Человек сто выкинули вверх хваткие руки, что б натренированными, лужёными глотками, выкрикнуть в тёмное небо:
- Оле, Оле, Оле!!! Росси – и – ия вперёд! Вперёд, вперёд, вперёд!!!
Но арена была испанской, красно-жёлтой, с языкастым львом, ставшим во весь рост. Их видавший виды наставник, хватая за грудки арийского арбитра, с вылезшими из орбит глазами, пытался восстановить попранные права человека. Капитан, чуть не плача от неизбывного горя, пинал бутылки с водой у скамьи запасных, вынуждая резервного папашу из старомодного ФИФА, что то быстро строчить в затрапезном блокнотике. Явственно запахло красной карточкой.
- В правый угол вырезай – шепнул в ухо Полякову наш вратарь Костя Ляпин, надёжный как китайская стена, и в надоевших воротах, и проходя фигурантом в постресторанных разборках.
- Не – е! Он туда девяносто процентов валится, коуч же бубнил на установке, чем вы слушаете? Парни – и! – вытирал подолом футболки истекающий потом лоб центральный хав, натурализованный хохол Алик Озеренко. – Хотя бабушка надвое сказала.
Потомки мореплавателей затянули свою паршивую, фанатскую песню, их было больше, намного больше, несравнимо. Германец будто с испугом, пожевал материал свистка, потянул из кармана жёлтые карточки, невозмутимо пересчитал, остался доволен количеством, косо глянул на табло. Следом, ни с того, ни с сего, надувая выбритые щёки яростно свистнул, испанцы испуганно примолкли, вместе со своим языкатым зверем и заморскими владениями. Тут же, схваченная за низ правого уголка красная, упёрлась в великого испанского наставника. Тот вначале как бы даже и не понял, так не сопоставлялся с его неприкасаемой личностью самый обыкновенный, чуть-чуть помятый бумажный квадратик. На арену ещё раз упала незнакомая тишина, стало явственно слышно, как за трибунами сигналят друг другу нетерпеливые автомобили, готовые согнуть в три погибели своих главных врагов – светофоры. Вон туда; вытянулась в сторону раздевалок рука немца, и тренеру не осталось выбора, как покориться, мысленно проклиная всех и вся.
Егор не смотрел за событиями, он присев на корточки, старательно перешнуровывал фиолетовые бутсы. Цвет глаз его девушки, сидящей где-то там, в застеклённых кабинах vip – лож. В его голове всё перемешалось в манную кашу, и дрожащие руки никак не могли завязать крепкий узел, хоть плач. Заныла застарелая тяжёлая травма, до конца не долеченный мениск, в колене закрутилась юлой тупая, как сибирский валенок боль, но он вдруг справился со шнурками и встал, поглядывая на ждущий его мяч.
- Давай! – подтолкнул в бок спутницу кучерявый фанат, расположившийся в середине нашего сектора. – Отсалютуй викторию немцу!
- Рано! – не согласилась та.
- Самый раз.
Только они, только эти двое знали, в каком месте несла файер девица, и что это ей стоило. Собаки, ростом с годовалого телёнка, подозрительно косились на неё, интеллигентно рычали в сторону, собачьим своим умом не подозревая о подвохе. А эта, в шортах, так и ощупывала всю-всю, чуть симку из телефона не достала, только бесполезно всё, голь на выдумки сильна. Нетерпение легло в чашу, а тут ещё многие помешивали её древками с полотнищами национальных
флагов. Пристыженный тренер, одним мигом ссутулившийся и уменьшившись в размерах, нырнул в темень тоннеля, исчезая.
Судья торопился теперь, недовольно заметив, как потихоньку – полегоньку в проходы между рядами вживляются фигуры зверовидных полицейских. Пусть по одному, по два, в редких местах три, но это что-то да значило, что-то да портило, разбалансировало.
- Шнелль, шнелль! – по – немецки забормотал тевтон, трусцой врываясь в испанскую штрафную, где позабытый Богом и людьми, прозябал их голкипер. Плевал на задники перчаток, одновременно творя в блестящей бритой голове молитву родной Андалусии, далёкой теперь, как марсоход на огненной планете за околицей галактики. – Ахтунг!
За рефери боком-боком подтянулся к ленте белой линии, как к рампе сцены драматического театра Озеренко, поковырял носком футбольной обуви газон и, оставшись довольным, улыбнулся бледными губами:
- Не боись, Егор, ты же гарный хлопчик, воротища такие вместительные, а промах исключён по определению. Я помню, сам один разик Шпаклёвскому вколотил. Хочешь, пробью?..
По пропылённым листьям огромного тополя в Рязанской глубинке, шершаво поливал неугомонный дождь. Огромные капли стучали так, и сяк по старому шиферу крыши дома и по тарелке телевизионной антенны. Света в деревне вот уже три дня как не было и оттого приёмник телепрограмм просто так, для мебели, притаился в углу спальни, рядом с пошатнувшейся этажеркой. Дождь, уверенной походкой заглянул за сарай, в ряды цветущей картошки и в курятник, откуда любопытствуя глазом, выглядывал рыжий кочет. За лесополосой лениво вспыхнул зигзаг молнии, что бы свалившись в огромную лужу, зашипеть всем своим горячим телом, превращаясь в облачко пара. Дождь был везде, по всем дорогам, избегающим из деревни, в заброшенном карьере и выгоревшей на Первомай школе. Мать Егора Полякова, штатного пенальтиста Российской сборной по футболу, пила чай под дождичек, с соседкой напротив. Один чайник победили, закипал второй, уже начавший подпрыгивать от выпиравшей из него гордости, пузыри колотили крышку, матерились.
- Поди, играют уже – высказала предположение гостья. – Я и программу то потеряла, хотя можа внук куда заиграл, скялет неугомонный. Ты знаешь, чяво придумал вчера?
- Чяво?
- Мыша нашей собаке в будку бросил, у той чуть инфаркт не произошёл, скулила дай Бог каждому, цепь чуть не порвала. А серая мышь сдохла от страха.
- Эээ-х!
Дождь ввалил хлеще. К петуху, кося взглядом на соперниц, подошла его любимая хохлатка и от греха подальше увела того вглубь, в чёрную темноту за нашестом. Молнии взялись полосовать синеву низкого неба, треща разрядами по верхушкам короедом пожираемых сосен. Там внутри чащи захохотали хохотом лесовики, почёсывая лапищами давно немытое тело под лохмотьями растрепавшейся мешковины. «Всем дождям дождь» - думали коровы, мокнув в чистом поле, на выпасе. Насквозь пролило пастуха, молоденького парнишку, с кнутом подмышкой. Гуляла нонче гроза: «Бабах!»
- Ложку гнуту, ложку алюминиевую в форточку бросай! – заплескала руками соседка. – Маруська – а – а! Звезданёт по кумполу то!
- Надо.
Столовый прибор тут же, шомором, вылетел в распластавшуюся под окном малину и молнии, как по мановению волшебной палочки увяли, скукожились, вспыхнуло электричество. Подружки раскрыли было рты от неожиданности, да стремглав махнули на это рукой, не до того.
- Включай, – скомандовала Маруся–2, - можа ещё гоняют?
Экран послушно вспыхнул, на мгновение причухался, словно решаясь на что-то и приняв разумное решение, зашумел чашей далёкого стадиона. Успели, лишь бы снова не погас…
Егор стоял метрах в двух от одиннадцатиметровой отметки, наблюдая за тем, как ариец выгоняет из прямоугольной штрафной горячих испанцев. Те пёрли на него всем строем, даже кипер, в перепачканных перчатках, собака такая. Лысина блестела тульским самоваром, и капельки пота откатывались за оттопыренные уши, повисая клипсами на мочках. Но судья оказался (к слову сказать, как и все представители далёкой земли Бавария) стойким, словно олицетворение самой Фемиды, сошедшей со святой горы.
- Кому говорю, пошли вон! – посоветовал стокилограммовый бородач, Юра Субреткин, наш центральный защитник. – Не доводите слабый и плохой мир до конфликта, вы меня знаете. Мы ж ещё не начинали делать из жёлто – красных футболок лоскуты, идите, идите, в сторонку. Покамест мы верхом на конягах в яблоках, стучим копытами.
- Шнелль! – заклинило баварца, постепенно входящего в раж, на глазах неспокойного стадиона, непроизвольно хватавшегося за карман с карточками. Надо сказать, что испаноговорящие постепенно сдались, и начали группировать
коалицию, уже за белой линией.
Кудрявый фан тягуче огляделся по сторонам, что бы утвердиться в своём удушливом волнении, обстановочка ещё та, нервная. Забить пеналь надо, назло всем врагам, назло тем кто не верит в нас родимых, принимая за представителей республики с зелёного экватора. За всех медведей рванём, мальца не покажется, а там хоть трава не расти, хоть не расцветай.
- В банановом и жарком Сингапу - уре – запел под нос он.
- А? – не расслышала спутница.
- Давай сюда файер, объявляю готовность номер раз, трусы и противогаз, делаем мировому сообществу козью ногу и выволочку по первое число. Когда ещё в полуфинал выйдем? Скажи?
- Бесполезно!
- Оле, оле, оле, оле – е – е! – вскипели наши соотечественники.
И вот его извлекли на свет, и соседи по сектору испуганно округлили и без того круглые глаза. Инстинктивно отпрянули от парочки с фейерверком, попытались самоустраниться. Переодетый коп, что-то приметил с прохода и уже втихую заговорил в запазуху робы со светоотражающей полосой по низу. Терять чалого времени нельзя, схватят с салютом, суши сухари. Хоть ихняя современная тюрьма и лучше нашего застенка во сто крат, но всё же, всё же.
Стадион всколыхнулся гулом, заприметив движение Егора к субтильному мячу, приковавшему взгляды тысяч и тысяч болельщиков. Трое хозяйничали в просторной штрафной испанцев: лысый кипер, немец со свистком и карточками, Егор Поляков с пересохшими губами. И как яблоко раздора, и как средство разъединившее мир на два лагеря, битый бутсами, круглый, кожаный снаряд…
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь! – мелко перекрестилась мать, под перестук летних капель.
- Аминь! – поддержала подруга.
Электричество вновь погасло и тёмный экран телевизора незряче посмотрел в смеркающееся окно, будто ему только и интересно было происходящее там. Женщины с виду даже не возмутились, это без привычки оскорбительно, а привыкнешь, да вспомнишь рейтинги руководителей, раскудрявая берёзка. За печуркой напомнил о себе некормленый сверчок, отчего усатый кот недовольно
смухортил морду, шевельнув хвостом.
- Опять не усмотрим – вздохнула Маруся-2. – Надо либо уж бензогенерлатор покупать на смертельные деньги.
- Посмотрите на неё, люди, да их на одно колёсико не хватит, да горючка на заправку, да Витьке Чиркину за подключение, ей бо наверху останешься, до скончания века.
- Дети на что?
Ливень закончился и теперь редкие капли провоцировали на здоровенных акваториях луж фонтанчики пузырей. Утята, отмеряя красными перепонками лапок, дорогу до близлежайших водоёмов, невозмутимо шлёпали туда, предвкушая. Соседский внук, гремя велосипедом, стрелой промчался в сторону библиотеки, там старейший из всех, ламповый транзистор «Сокол», настроен на спортивную программу…
Егор отвернулся от ворот и, отсчитав, пять шагов от отметки, остановился. За ним, за его ломаными – переломанными конечностями, не отрываясь, смотрел теперь весь мир, от северного моря, до южного, кто с надеждой, кто наоборот. Главный судья, широко размахнувшись, нетерпеливой дланью пригласил Егора Полякова продолжить игру, ею же показал вратарю ленточку ворот. Разбегаясь, он слышал вокруг тишину, готовый вложить всего себя в этот момент, значимее которого в жизни больше не будет. Один шаг, другой…тишина давила, третий, четвёртый…гул загустел, стал похожим на жидкий бетон, пятый… И когда он уже занёс ногу для удара, по верхним рядам фанатского сектора прокатился хрип взрывающегося фейерверка и снаряд, разбрызгивая искры, прилетел к воротам жёлто – красных. Там он заюлил, зафыркал, выжигая янтарную траву метрах в пяти от белой сетки. Левая ступня, обутая в обувь цвета глаз любимой ставшая опорной, легко вздрогнув, проскользнулась по газону и удар получился скомканным, на удобной высоте, в правый угол. Лысый успел даже злорадно усмехнуться, что бы потом, распластавшись в полёте, по – зверски схватить круглое ядро, прилипчивыми перчатками. Пожарные, поблескивая касками, изолировали файер в ведро с песком, из которого тотчас потянулся в небо прощальный шлейф дыма, как плач по нашей победе. Такого железного шанса больше не будет, не будет больше, не будет! Трибуны мигом зашлись в экстазе, Вася Перегудич вскочил и бросился на игровое поле, широко раскрыв безумно кричащий, перекошенный рот:
- Сказали тебе, в правый не бей!!! Оглох что ли?! Он же спал и видел мяч в том углу. Егорка – а – а!!!
- Москаль! – подвёл жирную черту Озеренко.
- Тьфу – плюнул против ветра постаревший тренер.
Мы были в четвёрке один раз, в консервативной, доброй Англии, в дальнем шестьдесят шестом, прошлого века. Полуфинал и матч за бронзу продули, с одинаковым счётом. Тогда был Яшин, велик и капитален, только Эйсебио и Бобби Чарльтон справлялись с ним, ито с помощью подвохов. Теперь пенальти не забиваем, чёрт нас дери.
Команда растерялась. Прижались гуртом к своей калитке, только пенальтист маячил за центральным кругом, но ему пас никто не отдавал. Пренебрегали. Черно стало на душе Егора, в голове дымились мозги, и почему-то вертелись два слова: «Испанская и инквизиция». Соперник попёр на пролом, по флангам и в центре, где Юрка Субреткин на глазах превращался в перворазрядника, а штрафная в проходной двор, с гуляющим туда-сюда ветром атак.
- Держаться!!! – дробился по трибунам голос Кости Ляпина. – Не фолить!!! Прессинговать! Под уда – а – ар!
И они держались, и катились в дикие подкаты прямыми ногами, и хватали за футболки и выбивали мяч на спасительный угловой. Там Русский дух, там хватучие парни уцепились за малюсенький шанс, не оторвёшь, не уговоришь, не испугаешь. Пели трибуны, и деловито стучал кожаный барабан, взывая своим пустым нутром к разноголосице высоковольтных вувузел. Футбол тихо и неумолимо поработил доверчивых людей, расточительно растянул время на секундомере немецкого судьи. А независимая колючая стрелка зацепилась за приглянувшуюся ей секунду, охмуряла ту, вне взрывоопасного пространства. С ума посходили все: испанцы, русские, немец, по малому радиусу доставлявшему свисток ко рту. Но с западной трибуны, уже опять вторгалась в разминочную зону недооценённая тишина, заворожено поглядывая на зелёный газон, с тут и там выдранными с мясом лоскутами травы. А над мутью безмолвия светило в глаза огненное солнце, с шестимесячными завитками рыжих протуберанцев.
И когда уже наши центральные защитники упали, не в силах приподняться корчились в муках, он свистнул, грозно и нестерпимо, прервав на полутоне вувузелы и барабан. Сразу абсолютно неинтересным, всем без исключения, стал старый интриган, досточтимый мяч раздора, кожаный бродяга. Вот так всегда у человеков, то сказочно велик, то скатертью большак дороги.
- Дополнительное! – захлебал из пластика бутылки уже отрекшийся от жизни наш тренер. – Массажисты, (далее нецензурно и грубо) стоппарей наипервой в чувство, давай! Бутсы Горькову поменяйте, как корова на льду!
- Залепите ссадину – сунул в кутерьму ногу Егор, но ему никто не ответил, оставил без внимания, что вообще то никогда не практиковалось, но ж с ума посходили мужики, перешли грань. Счас попьют впрок жидкости, на муравушке поваляются, придут в себя. Полчаса б ещё не умереть. Раззудись!..
- На костре подумает – спрятал вздрагивавшие руки под рясу инквизитор. – Как пятки начнут плавиться, так и забудет бесовские игры, так и закричит, захлебнувшись дымом. На свете много прочих радостей, пользуйся только, но не всякий понимает и горит, и горит, горит.
- Мочевой пузырь бычий, тряпками-лохмотьями набивают, ногами пинают как юродивые, отродясь такого девства не видел, а я признаться, долго живу – поддержал второй, в балахоне с прорезями для глаз.
В тот же час и минуту ту, в средневековой Европе, многие века назад, судили чёрные люди, осмелившегося веселиться. И он пылал алым факелом, под свист и улюлюканье простолюдинов, под томные взгляды из-под ярко-шёлковых палантинов…
Но и Испанцы не из крупповской стали, а из обычной человеческой плоти, вот уже там не добежали, вот уже в защите не отыграли, вот ушли от стыка. Молодой наш по флангу проскользнул, до лицевой линии рвался, ну! эх, поле коротковато оказалось. Лысый то не спешит уже выбивать, задумчиво бродит по вратарской, ковыряет шипами чуть заметную кочку. А мы и не против, всё равно кто-то выиграет, у нас шансов пятьдесят процентов и у вас ведь не более. Вровень стоим.
Как ты Юрка мимо мяча то промахнулся? Ихний десятка бил в упор, под перекладину, что б она провалилась в тар тартары. Арена радостно взвыла, защёлкали затворами фотокорреспонденты, ловя в хищные кругляки окуляров очередной исторический момент. Но жив ещё Константин Ляпин, кулаки выставил, и нате вам, с кондачка то тут без вас героев хватает. Хоть ты звезда раззвезда, с нами Бог, самый лучший и справедливый. Закатайте обратно. Ну, свисти! Иначе мы все попадаем, не встанем.
- Держаться! – выскочил на поле тренер. – Парни мои милые! Я перед вами на колени встану, только не подведите, только не свалитесь мешками перед противниками. Крепи – ись!
- Спокойно Саныч – потянул его обратно Василий. – Немец глазом косит, как бы составы не подравнял. Что у него на уме, как думаете? Сам бродяга устал поди, соловей-разбойник с большой дороги.
Трель свистка, однако, пролилась бальзамом на противоборствующие команды неожиданно. Опорники неохотно возились с мячом в центральном круге, остальные безучастно приглядывали за непорядком поблизости. Теперь стадион облегчённо умерил пыл, но волну погнал по всем круглякам периметра, по всем разноцветным трибунам, облегчённо бубнил приговорённый барабан:
- Буммм, буммм, буммм!!!
Заколдовали над списками бьющих послематчевые пенальти оба тренерских штаба. Пять туда, пять сюда, проще простого, только не надо ошибиться, на кону финал чемпионата мира. Шли к нему долго и тернисто, не верили в успех, делали умные лица в телевизорах, интервью давали. Близко, как никогда локоточки, укусить бы. Меж тем игроки вперемежку валялись на прохладной травке, заваленные пустым пластиком бутылок. Сводило судорогой ноги у каждого второго, остальным не до того, плыл туман перед глазами, врывались в зрачки сполохи.
Первым заполнил бумажку испанский ассистент главного, чуть не на блюдечке вручил мятый лист арбитру, что б тот, пошевеливая потрескавшимися губами, прочёл. Достал немец из потайного карманчика человеческие очки в золочёной оправе, приступил к чтению. Быстро осилил, лизнул красным языком уголок рта, довольно прищурился:
- Зер гут.
Наш, Сан Саныч, четверых записал и остановился, как вкопанный, поднимет руку и назад отведёт, поднимет и отведёт. Не может решиться, а все отвернулись понятливо, ждут, будто они не при чём, так, мимо проходили. Не встревают длинными носами. Потом и вовсе заколебался тренер, обездвижелся, авторучку выронил. И тут суд да дело, встал выпрямившись Вася Перегудич, сказал, поглядев по сторонам, нервно покашляв:
- Пятым Полякова пиши коуч, без подвоха, он своё дело знает. Два раза подряд не промахиваются. Верь старому охотнику.
- Гут, гут – деловито обрадовался германец, поверх очков проверил список, и словно не веря, глянул в сторону приподнявшегося Егора. После чего, не вполне удовлетворённый, искоса - хмуро уставился на Российскую скамейку запасных. Что русскому хорошо? Что немцу смерть?
- Соберись, баварец, да свисток не урони в травку – прохрипел Константин. – Русские своих товарищей в беде не бросают. Сколько уж тебе это доходчиво объясняли? Неужто мало? Будут бить те, кто записан. Ферштейн?
По четыре забили. Стадион скрипел от экстаза, заставив бедное население близлежащих кварталов позакрывать окна и жалюзи, выключить неспешную музыку в кафешках и ресторанах. Редкие прохожие перебежками по безопасной стороне улицы, коротали свой путь, наподобие продолговатых теней исчезая в дверях прохладных магазинов.
Последним у упёршегося противника бил их главный бомбардир, человек-гол. Уверенный в своей безнаказанности, почти без разбега, ткнул носком, а Ляпин хватая удачу за яркий хвост, вытягиваясь в струнку, самыми кончиками пальцев, погладил мяч по круглому боку.
- Слушаюсь – сказал тот и шмыгнул за боковую штангу.
Народ в магазинах попрятался в примерочные кабины, а в одном из кафе сам
собою заиграл музыкальный аппарат. Вздрожал городище от необузданных страстей, кое где отключилась наружная неоновая реклама, апокалипсис нате вам, да и только. Спустили два задних колеса у велосипедов, припаркованных к дереву. В далёком океане родился цунами.
- Слышь ка, коп, ну отпусти на все противоположные стороны! – взмолился кучерявый фанат, уводимый в наручниках с негостеприимной трибуны. – Дай хоть досмотреть! Ну, присяду в каталажку, тебе, что легче от этого? А я больше не буду, ну, правда! Отпусти, брат! Из университета, пить дать, моментально попрут, листовки в почтовые ящики сулять!?
- Дать – ь – ь – пришёл на помощь сержант-напарник.
- Чё тебе от него надо? – не унималась девица, по очереди поколачивая стражей порядка ладошкой. – Это я виновата, и меня заметай! Тебе показать, где я его пронесла? Показать?
Полицейский знай, помалкивал, разъяснять задержанным, что к чему и во что кладут, в его обязанности не входит, ведь и языкам не обучен, для того вон волонтёры. ФИФА петарды во время матча пускать запретила? Исполняйте. Нарушили, покорно следуйте за мной. Депортируем, а там и во въезде откажем. Медведям в берлоги палите, шкуру не попортите. Просто, как всё великое.
И вот опять стоял у одиннадцатиметровой отметки Егор Поляков, лучший пенальтист россиян. Последний шанс, предпоследний исполнен не был. Знал, ребята позади него взялись за руки, надеются. Легко разбежался и вправо, лысый удивился не меряно в самом начале, но по заказу запрограммировано остановиться сгруппировавшись, не смог, запрыгнув в обратный угол. Шипом одним задел, но мало, мячик приятно пошуршав, всколыхнул сетку и лёг перепуганный в уголочке.
От любви до ненависти один шаг, только что вся страна не могла слышать его фамилии, а теперь могуче раскрыв рты разрывала глотки истошным криком радости. Минут пять ещё, собирал игроков обеих команд судья, к центральному кругу. Для рукопожатия. Испанцы свои ладони подавали неохотно, в наших пальцах дрожала победа. Тяжелейшая, мучительная, но такая сладкая
- Прости, друг – обнялся с вратарём Егор. – Сам понимаешь, тут либо я, либо ты, ничьи не дадено.
- Камараден! – улыбнулся кипер, стягивая через бритую голову футболку, намереваясь поменять её на сквозь пропотевшую Поляковскую одёжку. Задрал вверх большой палец, посыпал сверху предполагаемой солью.
- Свидимся ещё.
Укрывала большой город ранняя, ароматная ночь. Мыли с пенным шампунем морщащийся асфальт чернощёкие дворничихи. Уходили в томно вздыхающее море полусонные рыбаки, погромыхивая резиновыми сапогами.
«Утомлённое солнце, тихо с морем прощалось…»
А финал мы проиграли. Раньше истерзанные полуфиналом наши парни, пали ноль два, но встречали их в аэропорту, на рассвете рабочего дня, взрослые и дети, числом неимоверным. Даже многие просто страждущие в зал прибытия не пробились, наседали на хилое заграждение:
- Оле, оле, оле! – пугались дюралевые самолёты и фигуристые стюардессы местных авиалиний.
- Смотрите, вот Они идут: Костя Ляпин и хохол Озеренко, Егор Поляков и Юра Субреткин, молодой с Кавказа и Горьков натерший кровавые мозоли новой обувкой и Вася Перегудич и остальные. Дай тебе Русь таких исполинов поболе, дай тебе Господи возрождения, есть же с кого пример брать, только не ленись, дай тебе Бог.
Лил дождь в российской глубинке, спал в материнском доме Егор Поляков, штатный пенальтист футбольной сборной. Видел тёплый сон, как пьёт он весенний берёзовый сок, течёт тот зашиворот по подбородку, между лопатками за пояс. Старикан тополь гонял верхушкой надоедливых воробьёв и огромных майских жуков. Земная ось подвинулась несколькими градусами, и они теперь являлись в июне. Коричневые, бронированные жужжари со всего лёту врезались в неохватный ствол, трясли от неожиданности головами, возмущались ещё. Один вторгся в форточку, и мать беззвучно гоняла его банным полотенцем.
- Иди, иди, шкрябёшься тут – шептала она. – Спят дети.
- Жу – у – у – согласился с доводом мохнатолапый, приземляясь на чистую клеёнку просторного обеденного стола. Лизнул капельку вишнёвого варенья, закатил от удовольствия глаза. Живут же люди!
На печную трубу неуклюже присел местный ворон, хозяйски оглянулся. Дождь моет пыльные листья, за околицей намокает ржаное поле, к урожаю. По дороге к лесу хрюкая от усердия, мирно ковыляет секач. Сейчас унюхают его деревенские собаки, все готовы?
За дровяником собрались местные пацаны. Побросали у водопроводной колонки верноподданные велосипеды, ждут. Верховодит всеми соседский внук, трёт, не сомневаясь, простуженный нос. У каждого тетрадка в клеточку и угры -
занный усердием карандаш. Точит их большая, мальчишеская забота.
- Девчонок не пускать, гнать взашей – пропищал шестилетний Феропонт Гнилобоков. – Со страху помрут. Милиция понаедет. Кому поверят? Я вчерась к Макеевым за вишней лазил. Гнилодед чуть-чуть не словил, право слово, едва вывернулся.
- Клянёмся! – вытер нос сосед.
- Каждому по автографу, Егорову и Коськину – зашептал Витька Фрязин по кличке Пескарёва ссадина. Это он на малой рыбалке поранил крючком рыбьего подростка, лечил от доброты душевной, пару дней всякими мазями из тюбиков (от поясницы там и геморроя), таблетки мял в парное молоко, поил. Пескарь изворачивался и стонал в голос. Залечил, вообщем.
- Завтра сыграем, наше село против Полякова и Перегудича, думаю разорвём серебряных призёров на мелкие полосы – встрял Колян, с Болдовской горы, что за верхним перекатом.
- Замётано.
Дождь выдохся и пришли девочки, в выходных платьицах, принесли цельное решето румяных пирогов с мармеладом, покрытое сверху свежевыглаженным полотенцем. Встали у скрипучего крылечка, лучезарно стесняясь, протирали о бока вспотевшие ладошки. После пили огненный чай, Перегудич их похваливал, а они краснели, пальчиками подбирая выползающую начинку:
- А живём ничего, даже весело, - скромно отвечала на поставленный вопрос Дуняша Янчук. – Ребята только за косички дёргают. Дались они им?
- На матч нас вызвали.
- Обыграют – тоном, не терпящим возражения, подтвердила та и надкусила зубками очередной пирожок. – Они всех подряд обыгрывают, вот позавчера Бесполянских снесли, три ноль. Могли и крупнее, да не стали. Придём поболеть.
А шанс ещё будет, верится мне, и не один.
Не может не быть. Подождём.
г. Москва. весна 2014года.