...Участник многих сражений, боец первого еврейского спецназа по борьбе с террором (101 подразделение) и командир одной из лучших десантных дивизий резерва, более известной как «дивизия Кача», 80-летний израильский полковник Шимон Каганер (Кача) убежден, что свои войны Израиль всегда вел исключительно ради мира – других целей не было.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Если допустить, что каждый человек состоит из воспоминаний, то Кача, хранящий на протяжении многих лет уникальные документы и фотографии периода первого еврейского спецназа и израильских войн; Кача, товарищами которого были Арик Шарон, Меир Хар-Цион, Мота Гур, Дани Матт, Эзер Вайцман и другие, чьи имена вошли в историю, - скорее носитель коллективной памяти. Меир Хар-Цион - друг его детства (вместе росли в Ришпоне), он же привел его в 101-е спецподразделение Арика Шарона. Участник самых рискованных операций 101-го подразделения в тылу противника, а так же боев за Иерусалим (1967) и сражений по ту сторону Суэца в районе Исмаилии (1973), Кача и по сей день в хорошей форме: возраст над ним не властен. Разве что напомнят о себе следы былого ранения - осколки, с которыми он не расстается уже более полувека.
Кача берет с полки арабский нож с кривым лезвием, поддевает им дверцу стелажа и извлекает пистолет, на стволе которого выбит немецкий крест и дата – 1941 год. Он хранит его с той памятной ночи – 21 декабря 1953 года, когда отправился с Меиром Хар-Ционом и еще двумя бойцами 101 спецподразделения на операцию в Хеврон. Выполнив задание, группа уже возвращалась назад, когда была атакована иорданскими солдатами, открывшими огонь из укрытия. Меир сказал Каче: «Когда покажутся - целься в главного. Они его подберут и отступят».
- Но тут мы немного ошиблись, - произносит Кача, делая паузу и наблюдая за моей реакцией. – Солдаты бежали, едва их командир упал, как подкошенный. Они и не думали его подбирать. Я думал, он ранен, вытащил фляжку с водой, но когда подошел, увидел, что офицер мертв. Взял его пистолет, и мы пошли дальше. Когда я разглядел свой трофей уже в лагере, у меня мурашки по телу побежали. Пистолет был немецкого производства. Изготовлен в 1941 году. Наверняка, не раз побывал в деле. Как он попал из Германии к иорданцам, до сих пор остается для меня загадкой. Моше Даян увидел у меня этот пистолет и говорит: «Пусть остается у тебя. В качестве награды за операцию». С тех пор я с ним не расставался. Проблемы начались потом, когда от меня каждый год стали требовать подтверждения лицензии на трофейный пистолет. В конце концов мне это надоело, я залил его дуло свинцом и избавился от лишней «головной боли».
Кача извлекает из шкафа еще один трофей, на сей раз - автомат калашникова:
- Его подобрал в Синае во время Шестидневной войны один солдат и вернулся с ним в свой киббуц. Через несколько дней парня снова вызвали на юг, откуда он уже не вернулся -подорвался на мине. Когда я приехал в дом солдата на «шиву», его отец вынес этот автомат и протянул мне: «Пусть он будет у тебя. Еще пригодится». Родители погибшего парня выжили в Катастрофе: мать пятнадцатилетней девочкой покинула Вену с последним транспортом, отец бежал из окккупированной Польши, воевал в составе армии Андерса и остался инвалидом. У их сына был еще брат-близнец, который поклялся восстановить род за себя и за погибшего. И знаешь, он выполнил свою клятву: в его семье девять детей и шестьдесят четыре внука и правнука. Классическая история еврейской семьи. – Кача делает паузу и продолжает. – А я потом прошел с этим автоматом всю Войну Судного дня. Когда наша дивизия получила винтовки М-16, я попросил одного оружейника сделать мне из «калашникова» гибрид, чтобы его калибр был тот же, что и у моих ребят. А он в довершение ко всему еще и выбил на стволе мое имя – Кача. Получился именной «калашников», - говорит мне Шимон Каганер, чьи предки прибыли в Эрец Исраэль из Нежина в начале прошлого века. И, похоже, теперь самое время отправиться в начало истории, потому что не бывает дерева без корней, а человека – без рода и племени.
ОТ НЕЖИНСКИХ ОГУРЧИКОВ К ЕВРЕЙСКИМ КОРОВАМ
- Я по-русски не говорю, но кое-что помню. На записки учителя о том, что ее сын интересуется девочками больше, чем учебой, мама всегда реагировала одинаково: «Не хочу учиться, а хочу жениться?», - последнюю фразу уроженец Израиля Шимон Каганер (Кача) произносит по-русски почти без акцента. Отсмеявшись, продолжает. – Слышала про нежинские огурчики? Так вот, мои родители родом из Нежина, где у деда по линии отца – Каганера - была фабрика, и там делали эти знаменитые соленья. Семьи моих родителей жили по соседству, а Ося и Ида считались женихом и невестой уже с пятнадцати лет. Под влиянием старшего брата отец стал активистом нелегального еврейского движения еще когда учился в гимназии. В 17 лет его арестовали и выслали в Казахастан. Связь между родителями прервалась. Мама решила ехать в Палестину и ждать его там. В 1925 году она отправилась туда со своим старшим братом. А отцу неожиданно повезло: жена Горького, помогавшая политзаключенным, убедила Сталина отправить ссыльных евреев в Палестину. К тому времени отец уже третий год отбывал ссылку в Казахстане. Когда ему сказали, что теперь ему можно уехать в Палестину, но без права возвращения, он возмутился: «Коммунисты придумали этот трюк, чтобы сломить сионистов! Так что я остаюсь здесь и буду продолжать свою борьбу». Отец не знал, что после его ареста мама уехала в Палестину. И надо же такому случиться: буквально накануне, когда он должен был подписать согласие на выезд в Палестину, либо отказаться, товарищ передал ему почтовую открытку с фотографией, полученную от кого-то из Эрец-Исраэль. На снимке были отчетливо видны три еврейские девушки, работающие в поле. Когда отец узнал в одной из них маму, он тут же изменил свое решение и подписал согласие на выезд. Из Оси он стал Ашером, и, прибыв в Палестину, отправился на поиски мамы. Оказалось, что она уже во Франции - учится на агронома.
Теперь о том, как она там оказалась, - продолжает он. - Когда начались погромы, дядя моей мамы эмигрировал в Америку. В Чикаго он неплохо заработал, и увидевшись с племянницей в Палестине, воскликнул: «Ида, ты с ума сошла? Собираешься всю жизнь оставаться сельскохозяйственной рабочей? Лучше уж тогда агрономом!», - и оплатил ей учебу во Франции. Отец разыскал новый мамин адрес и написал ей, что прибыл в Палестину. Она тут же ответила. Кстати, у меня сохранились их письма, - добавляет Кача. – Родители писали друг другу по-русски, но в конце непременно добавляли несколько слов на иврите. Они договорились, что на каникулах мама приедет в Палестину, и тогда прояснится, как быть дальше: все же три года не виделись! Отец к тому времени находился в Рухаме и работал на участке, купленном бароном Ротшильдом для еврейских поселенцев. Чтобы встретить маму, он взял коня с повозкой и целых три дня добирался до Яффо, куда прибыл корабль. Мама провела в Палестине неделю. Родители решили пожениться, когда она закончит учебу. Она вернулась в Эрец-Исраэль в 1930-м году. В первый же свободный от работы день, когда из-за проливного дождя в поле невозможно было выйти, родители поехали в рабанут. Дядя (тот самый, из Чикаго) предложил им в подарок купленный им участок земли (там сейчас центр Рамат-Гана): «Делайте с ним что хотите!». Но отец заявил: «Мы будем жить своим трудом!» и убедил маму отказаться от подарка. Родители были одержимы сионистскими идеями.
Я родился в 1934 году, был первым сыном и получил имя Шимон в честь маминого отца. Потом родилась сестра Эмануэла, названная в честь бабушки Мани, и младший брат Авигдор, названный в честь своего деда по отцовской линии. Сестра у меня – преподаватель архитектуры, брат – профессор, ну а я простой мужик, фермер, но они почему-то мной гордятся, - смеется Кача. – Родители «сделали» своего младшего сына через двенадцать лет после старшего (меня), когда отец вернулся с войны: он ведь служил в английской армии артиллеристом, воевал против Роммеля.
Когда мне было девять лет, отец еще был на войне. В первый Пэсах, который мы отмечали без него, он прислал мне поздравление, где писал, что надеется на победу народа Израиля, и обещал будущий праздник встретить вместе со мной.
В 1946-м, когда отец уже вернулся с войны, однажды вечером в нашу дверь постучали. Вошли двое мужчин. Мне тогда показалось, что они прилетели с Луны, ведь до этого я никогда еще не видел мужчин в костюмах и галстуках! Незнакомцы оказались агентами по продаже земельных участков. Ну а мы угощали их по русскому обычаю чаем, а не кофе, - смеется. - Гости предложили родителям два участка в районе Герцлии с большой скидкой. Отец деловито спросил, какая там почва, есть ли вода? Они улыбнулись: «Эти участки предназначены для застройки, а не для сельского хозяйства. В будущем они многократно возрастут в цене. Сделка очень выгодная!». Но отец только что вернулся с войны, денег у него не было, и весь наш капитал заключался в девяти коровах, о чем он им сразу и сказал. «А почему бы вам не продать коров? Вот и деньги появятся!» - не унимались гости. - «Продать коров? Нет уж, спасибо!» - решительно заявил отец. Когда они уехали, я сказал отцу: «А, может, стоило согласиться? Ведь если участки подорожают, их можно будет продать по другой цене и купить гораздо больше коров. И тогда у нас будет большая ферма». Он посмотрел на меня так, словно видел впервые: «То есть купим дешево, а продадим дорого? Ты это имел в виду?» - «Да!» И тут он с чувством произнес: «Шимон, запомни, мы не спекулянты и всегда будем жить только своим трудом! Это «там» (в Нежине) нас называли жидами-спекулянтами, а тут мы у себя дома, на своей земле, и того, что ты мне предлагаешь, не будет никогда!» С этими убеждениями отец не расстался до конца жизни.
НЕВЕСТА ИЗ БОЧКИ И ИСПОРЧЕННЫЙ СЮРПРИЗ
- Я думаю, что у меня были отличные родители, и они сумели нас правильно воспитать. Во всяком случае, мне не так важно, ЧЕМ занимаются мои дети и внуки, а важно, КАКИЕ они люди. И еще мне важно, чтобы они никогда отсюда не уехали. Наш еврейский дом – здесь. Его невозможно выстроить в Америке или Европе. И у нас есть ответственность перед будущими поколениями, перед историей, - произносит Кача.
Кстати, у моей жены Рут тоже интересная семейная история, - продолжает он. - Ее дед прибыл с семьей в Палестину из Литвы в конце позапрошлого века. Когда его супруга умерла, оставив его с маленьким ребенком, он какое-то время помыкался один, а потом не выдержал и написал письмо родне в Литву: «Нет ли у вас на примете подходящей еврейской девушки, которая согласилась бы выйти замуж за вдовца и стать хорошей матерью его ребенку?». Ответ не заставил себя ждать: «Невесту нашли. Отправляем на корабле. Встречай». У деда Рут был в Тель-Авиве магазинчик и он знал в порту многих грузчиков. Договорился, что они сразу сообщат ему, когда прибудет корабль. Но тут случилась беда: турки не позволили евреям сойти на берег. На помощь пришли те же грузчики-арабы. Они спрятали невесту в бочку из-под селедки и спустили с корабля с прочим грузом, а вечером доставили ее к отцу. Так что я иной раз говорю жене: «Если бы я знал, что твоя бабушка прибыла сюда в бочке из-под селедки, то еще подумал бы, жениться на тебе или нет», - хохочет.
Десять лет назад, когда мне исполнилось семьдесят лет, семья решила устроить мне сюрприз – созвать на юбилей множество гостей, - вспоминает Кача. – Прихожу как-то домой и вижу на столе груду неподписанных конвертов. Внутри – открытки. Спрашиваю: «Это что?» - «Приглашения на твой юбилей. Тут только часть, мы не знаем точного адреса людей, которых собираемся пригласить». – Я начинаю рвать конверты и говорю: «А где остальные конверты?» - «В мешке. Уже подписаны. Собирались нести на почту». – «Несите мешок сюда. Не будет никакого юбилея!» Дети возмущаются: «Но мы уже сами большие и вправе решать!» А я им отвечаю: «Когда я стану большим и мне будет лет 90, тогда и устроим юбилей», - смеется.
СЕМЕЙНАЯ РЕЛИКВИЯ
- Где-то в начале 1990-х прибыли в Израиль мои кузены по линии мамы. Я тогда был на резервистских сборах, но вырвался на день, чтобы с ними повидаться. И знаешь, что я им сказал? – улыбается. - «Ну, господа Кагановы, и где вы были эти пятьдесят лет?» - смеется и добавляет. – Это была замечательная встреча. Наконец, мы все собрались здесь, в Израиле. Кстати, была еще одна интересная история. Мой отец в середине 1960-х ездил в Москву. Его старшего брата Воли уже не было в живых. Он встретился с его вдовой, и она передала ему семейную реликвию, которая передавалась с конца позапрошлого века по мужской линии нашего рода - от старшего сына к старшему сыну. И вот она полезла под кровать и извлекла из тайника миниатюрный ТАНАХ на иврите. «Твой покойный брат был первым сыном в семье и получил ее от отца. А я теперь вынуждена прятать вашу семейную реликвию под кроватью, потому что в России за такие вещи преследуют. Вот я и решила: пусть она лучше будет у тебя: отдашь своему первенцу Шимону!». Отец привез реликвию в Израиль и ничего не рассказывал мне о ней целых одиннадцать лет!
- Но почему? – не выдерживаю я.
- Ждал особого случая, - отвечает Кача. - И дождался, когда вся наша семья собралась вместе по особому случаю в канун Рош ха-Шана: мы отмечали не только праздник, но и присвоение мне очередного воинского звания. Помню, как отец, вручая ТАНАХ, сказал: «Знаешь, Шимон, если бы твой прапрадед, который начал в нашей семье эту традицию, знал, что в итоге она окажется у его праправнука – полковника израильской армии, защищающей народ Израиля, он бы пустился в пляс от радости даже в могиле». С тех пор я с этой реликвией не расстаюсь.
Но это еще не конец истории, - продолжает Кача. - Лет восемь назад в поехал на Кавказ к своему другу. Поездка была отличной, но на обратном пути меня неожиданно задержали таможенники, обнаружившие на досмотре ТАНАХ. Они заявили, что я не имею права вывозить за пределы их страны подобные раритеты! Я пытаюсь убедить их, что привез книжечку с собой из Израиля. Они не верят. Между тем, уже начинается посадка в самолет... Таможенники уперлись, и я не отступаю. Какие-то говнюки начинают мне кричать: «Отдай им то, что они просят, и нас не задерживай!» И тогда я говорю таможенникам: «Хорошо. Вы можете взять у меня эту вещь, но только вместе с моей рукой!» Не знаю, почему, но это на них вдруг подействовало, и меня с моим ТАНАХом через границу пропустили.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
...Много ли в Израиле дивизий, которые, кроме номера, носили бы спустя десятилетия имя своего лучшего командира? Участника израильских войн, чью руку пожимал Давид Бен-Гурион, и чьим мужеством восхищался премьер министр Англии Тони Блэр? Офицера, которого король Иордании Хуссейн лично приглашал в гости? Кача – это, без преувеличения, целое явление.
«ПРАВО БЫТЬ ОДНИМ ИЗ МНОГИХ»
Сам же он считает себя всего лишь одним из многих.
- Кстати, а почему бы тебе не написать книгу своих воспоминаний? – спрашиваю я бойца первого еврейского спецназа по борьбе с террором, участника многих войн Шимона Каганера (Качу). – Ведь для многих израильтян ты - живое воплощение истории.
- У меня нет для этого ни терпения, ни времени, - посмеивается он. - До тебя сюда приезжали и литераторы, и журналисты… предлагали написать за меня книгу: «Ты нам только расскажи, как все было, покажи письма, документы, а мы сами сделаем всю работу и пришлем тебе на правку». У меня в таких случаях один ответ: «Разве что когда стану постарше», - смеется. – Но название для книги уже есть: «Право быть одним из многих». И еще документы, к которым время от времени добавляются новые. Кача протягивает мне стопку фотографий и бумаг. Вытаскиваю наугад медицинское заключение, написанное профессором, и читаю: «Мы лечим его более тридцати лет. Другой бы на его месте давно опустил руки, но речь идет об очень сильном человеке, который мужественно справляется со всеми последствиями тяжелого ранения».
– Я храню его вместе с другим медицинским заключением, которое мой лечащий врач направил в ЦАХАЛ более сорока лет назад, - произносит Кача, заметив мой интерес к документу. – Тогда я еще командовал ротой, а не дивизией. Валялся в больнице после тяжелого ранения в живот. Довольно долго часть кишечника вообще была снаружи... Меня лечили антибиотиками. А тут начинается Синайская кампания и – никаких шансов на досрочную выписку. Не могу же я оставить своих солдат! Звоню Арику (Шарону): «Пришли за мной в больницу джип». Он тут же присылает. И врачу остается только посылать в ЦАХАЛ это медицинское заключение. Обрати внимание на последнюю строчку, - смеется Кача. Я читаю: «Курс лечения антибиотиками прерван. Больной из отделения сбежал». Поскольку мне часто приходилось попадать в больницу из-за последствий ранения, у меня уже наберется десяток таких справок, - хохочет.
…В этот момент я вспоминаю историю о том, как во время Шестидневной войны товарищ Качи по 101-му спецподразделению Меир Хар-Цион, оставшийся тяжелым инвалидом после одной из операций и с недействующей рукой, все же поднялся в Иерусалим и присоединился к воюющим за Старый город.
- Сначала он пришел к Михе Капусте, который когда-то был его солдатом, а в Шестидневную уже командиром. А потом они присоединились к нам, - вспоминает Кача эту историю. – Я Меира понимаю. Разве мог он усидеть дома, когда шли бои за Иерусалим? Меир был «акшан» (человек поступка). И всегда добивался того, что задумал.
«ОН ЕЩЕ ВЫРАСТЕТ В ЛЬВА»
- Начинал я армейскую службу в пехотной бригаде Нахаль, - говорит Кача. – Армия тогда была еще слабая и не справлялась с арабскими бандами, проникавшими на территорию Израиля через границу почти каждую ночь. Грабежам и убийствам не было конца. Все понимали: эту проблему нужно решать как-то иначе. Бен-Гурион считал, что нестандартно мыслящий командир и неиспорченные традиционными учениями солдаты, способны совершить маленькую революцию и повести за собой всю армию. Моше Даян полагал, что с этой задачей справятся и опытные офицеры.
Шарону тогда было 25 лет. У молодого майора уже много чего было за спиной, начиная с Войны за Независимость. Арик не вписывался в привычные армейские рамки, а храбрости и отваги ему было не занимать. Поэтому ставку решили сделать на него, - продолжает Кача. – Но Арик сразу выдвинул три условия: «Каждого бойца для своей группы я буду выбирать сам - никто в это вмешивается! Мое участие в планировании всех операций обязательно, поскольку только я знаю возможности своих бойцов и их предел. И еще: мы получаем лучшее снаряжение, которое есть в армии. Если же моей группе понадобится особая обувь или нестандартное оружие, нас должны ими обеспечить!».
У меня хранятся все документы, относящиеся к периоду создания и деятельности 101-го подразделения, которое по сути превратилось в первый израильский спецназ по борьбе с террором. Принципы были железные: все операции проводятся только на территории противника; мы атакуем банду еще до того, как она проникнет на израильскую территорию; ни одно действие грабителей и убийц не остается безнаказанным. Что касается последнего принципа – он диктовался не местью, а, скорее, идеологией.
В начале 1950-х мы и не мечтали о средствах, которыми располагает современный спецназ, и всю разведку на территории противника выполняли сами, полагаясь на свои глаза, уши и внутренне чутье, и ничем себя при этом не обнаруживая!
Могу тебе со всей ответственностью сказать, что современный израильский спецназ готовится долго и действует на самом высшем уровне. Отбирают лучших из лучших. А тогда у нас практически не было времени на подготовку. Еще вчера я был простой солдат в Нахаль, а сегодня уже выхожу в составе небольшой группы на операцию по ту сторону границы - вот так это было!
- Как ты попал в 101-е спецподразделение?
- Меня привел туда Меир Хар-Цион. Он родился в Герцлии, а рос, как и я, в Ришпоне. Мы дружили едва ли не с трех лет. Меир пришел к Шарону раньше, успел себя проявить, и одного его слова было достаточно, чтобы Арик сразу зачислил меня в группу. Кстати, он же (Шарон) подбирал и новые имена бойцам 101-го подразделения. Меир, у которого была длинная и сложная в произношении фамилия, благодаря ему стал Хар-Ционом. Ну а я взял себе имя Кача до прихода в спецназ – в память об одном поселенце, убитом арабами в Тель-Хай.
Спецподразделение состояло из тридцати пяти солдат действующей армии и пяти «стариков». Один из них, Йоси, увидев меня в первый раз, сказал: «Этот - совсем ребенок!», на что Арик ему ответил: «Не волнуйся, он еще вырастет в льва».
101 подразделение просуществовало всего несколько месяцев. Решение Моше Даяна о прекращении его деятельности было воспринято нами тяжело. Мы спросили Даяна: «Почему?». Он сказал: «Вы сделали хорошую работу, но мне нужны не четыре десятка отчаянных храбрецов, а чтобы вся армия была такой, как вы». И нас перевели в 48 дивизию (ту самую, которая впоследствии получила еще одно, неформальное название – «Кача» - Ш.Ш.). Слова Бен-Гуриона о том, что если группа справится со своей задачей, она поведет за собой всех остальных, стали реальностью. Этим во многом объясняется успех Израиля в Шестидневной войне и Синайской кампании. Маленькая революция в армии, которую имел в виду Бен-Гурион, произошла очень вовремя.
- Как приняли «сорвиголов» Шарона в армейской дивизии? – спрашиваю я Качу.
- С одной стороны, на нас смотрели с уважением. С другой стороны, были и проблемы. Например, там был один офицер-десантник, который служил в дивизии задолго до нашего прихода туда. Арик сказал мне: «Этой ночью ты поведешь группу за границу». И включил в ее состав этого офицера. Я тогда был простой сержант и предложил Арику: «Все, что нужно, я сделаю, но пусть командиром группы будет он, чтобы не получилось неудобной ситуации. Все же он старше меня и выше по званию». Но Арик был непоколебим: «Я назначаю командирами групп только тех, на кого могу положиться, как на себя самого. Точка!» Когда я сказал офицеру, что назначен командиром группы, он сказал: «В таком случае я с вами не иду». – «Но это же какое-то детство!», - возразил я ему. – «Нет. Это принцип. В армии должна соблюдаться субординация!». Через пару дней этот офицер подал прошение о переводе из нашей дивизии. С Меиром была та же история. И даже более интересная, чем у меня. У Меира была такая «спина» в лице Арика Шарона и Моше Даяна, что офицерское звание он получил безо всяких курсов, на которые пытался ходить, но через два дня бросил: «Я вообще не понимаю, о чем они там говорят!». Он был человеком действия.
Когда мы стали частью дивизии, Арик перво-наперво велел нам повести роту молодых десантников по Израилю: «Они должны все промерить своими ногами, знать каждую тропинку». Иным это давалось тяжело. Ругались на чем свет стоит. Я им говорю: «Да вы посмотрите, какой пейзаж!» (ноф - иврит), а они мне: «Ноф у нас есть и в Тель-Ноф!» (игра слов). Там была тогда наша база.
…В книге Меира Хаар-Циона есть эпизод, где он описывает одну из операций 101-го подразделения в Хевроне. Один из бойцов говорит Меиру: «Надо уходить, нам тут больше нечего делать». Дальше цитирую: «Я продолжаю молчать. Кача тоже молчит. Он такой же, как и я. Тут каждый из нас проходит экзамен, кто на что способен».
- Как-то Меир сказал мне: «В Израиле люди становятся друзьями или в детстве, или в армии, или когда связаны одной работой. У нас с тобой, Кача, есть все три причины для дружбы: детство, армия и работа». Наши с Меиром фермы были по соседству, - поясняет Кача.
…К сказанному им добавлю еще одну деталь: оба получили тяжелые ранения во время операций, у Качи – 86 процентов инвалидности.
Между тем Кача продолжает свой рассказ о Меире, вспоминая, как тот с группой товарищей отправился в Иорданию, чтобы отомстить бедуинам, которые зверски убили его сестру Шошану вместе с ее другом.
- Мы договорились с Меиром, что если он на обратном пути в условленное время не выйдет со мной на связь, я сообщу Арику о том, что они ушли. Так и случилось. Мне пришлось звонить Арику. Он сказал: «Подожди, я должен поговорить с Даяном», после чего вернулся ко мне и сказал, что в Рамле готовы самолеты, и если Меиру понадобится помощь, я могу действовать. Я взял с собой бинокль, приготовил ящик с записками, которые собирался разбросать с самолета для Меира в пустыне, чтобы предупредить его о предстоящем аресте. Вызволять группу мне не пришлось: она уже возвращалась без потерь. Арик сказал: «Летите с Меиром к «старику» (Бен-Гуриону) в Сдэ-Бокер», но когда мы были уже по дороге туда, связался с нами снова и все отменил: «Старик» уже знает. Возвращайтесь назад». Членов группы отвезли в полицию, где они некоторое время находились под арестом.
Ты, наверное, знаешь, что по поводу размежевания Меир выступил с очень резкой критикой Арика, фактически отрекся от него, - говорит он после небольшой паузы. - Я узнал об этом еще до того, как вышла эта статья - от своих «шпионов» в газете. Попросил журналистку напечатать в том же номере и мое мнение, где постарался смягчить нанесенный Меиром удар. Но прежде предупредил Арика о том, что собираюсь это сделать. И знаешь, что он мне сказал? «Только обещай мне, что Меир от твоего выступления в газете не пострадает!» Такое у Арика было уважение и бережное отношение к Меиру, несмотря ни на что!
- Каково это – хоронить своих лучших боевых товарищей? – спрашиваю я Качу, которому в течение всего четырех месяцев (с декабря 2013-го по март 2014-го) пришлось проводить в последний путь Дани Мата, Ариэля Шарона и Меира Хар-Циона.
- Знаешь, мне слишком часто задают в последнее время этот вопрос, - отвечает он. – И я отвечаю на него так: «Лучше пусть буду провожать я, а не меня». В конце концов каждый из нас когда-нибудь умрет.
…После траурной церемонии по случаю кончины Ариэля Шарона к Каче подошел бывший премьер-министр Британии Тони Блэр, которому переводчик рассказывал о каждом из тех, кто выступал с прощальным словом. Он пожал ему руку и произнес: "Я знаю, что ты особенный человек и очень много сделал для Израиля. Но мне понравилось в тебе и другое. Ты говорил сейчас от сердца, не как политики, у которых сегодня на уме одно, а завтра другое, - тут он сделал паузу и не без иронии добавил. - Я и сам когда-то был одним из них.
Кача ответил: «Если захочешь навестить меня на моей ферме, буду рад». – «Не откажусь», - улыбнулся Блэр. На том и расстались. О том, при каких обстоятельствах пожал Каче руку создатель государства Израиль Бен-Гурион, и чем говорил с ним король Иордании Хусейн, мы узнаем чуть позже.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
...Отказаться от заслуженной награды за Войну Судного Дня, быть на равных с солдатами и беречь их жизнь, как свою…Бойца первого еврейского спецназа и командира одной из лучших десантных дивизий резерва, без преувеличения, можно считать совестью израильской армии.
НЕ ПО УСТАВУ
- Каждому из своих офицеров я всегда говорил: «Не старайся быть лучше других, а просто делай максимум того, что ты можешь. Выполни задание и сохрани жизнь солдат». Мне приходилось встречать отличных офицеров, которые были очень хороши в бою, но не слишком дорожили жизнью своих солдат, - говорит мне полковник Шимон Каганер (Кача), припоминая случай сорокалетней давности. - Как-то мы стоим с командиром батальона Дани Маттом. С нами еще командир роты. Что-то обсуждаем. Вдруг подходит один из моих солдат: «Кача, у тебя есть минутка? У меня проблема...» Я говорю Дани Матту: «Извини» и поворачиваюсь к солдату. Оказывается, тому нужно срочно отлучиться из части домой: что-то у него там случилось. Выслушав солдата, хлопаю его по плечу: «Езжай!». Он убегает. А Дани делает мне внушение: «Кача, мне не нравится дисциплина в твоей дивизии. Ты стоишь с командиром батальона и командиром роты, в середине нашего разговора подходит твой солдат, никому не отдавая чести и обращаясь не по уставу. Такого в дивизии быть не должно!». Я ему отвечаю: «Хорошо, Дани, давай по существу. Ответь мне: когда объявили призыв, разве мои ребята прибыли не первыми? А на учениях разве они не показали себя лучшими? Так что же тогда не так?» Дани продолжает гнуть свое: «Это все хорошо для мирного времени, но когда начнется война, очень многое будет зависеть от дисциплины, - и приводит мне в пример дивизию одного полковника - вот у него дисциплина на высоте. Солдаты всегда отдают ему честь, соблюдается строгая субординация». Я отвечаю: «Дани, я не хочу себя ни с кем сравнивать, но уверяю тебя, что если случится война, мои ребята никого не подведут! Все будет в порядке». Через три года началась Война Судного Дня. И тот полковник, которого мне приводил в пример Дани – не стану называть тебе его имени - совершил во время боя тактическую ошибку, которая стоила жизни десяти солдатам, и было много раненых. Те, что выжили, впоследствии устроили бойкот своему командиру. Ну а моя дивизия проявила себя в той войне очень хорошо, и у нас практически не было потерь. Но я тогда Дани ничего не сказал. Он сам заговорил со мной об этом: «Кача, я тебе кое-что должен. Помнишь тот наш разговор – еще до войны? Ты был прав, и я беру свои слова назад. Если бы ты допустил оплошность, твои солдаты были бы за тебя горой, а его дивизия от него отреклась: не хотят его больше знать!». Я ему ничего не ответил. А что тут говорить. Было и прошло. Мы с Дани столько боев вместе прошли!...
…После окончания Войны Судного Дня Качу вызвали на комиссию, где распределяли награды для отличившихся в боях.
- Я отказался получать награду, - вспоминает Кача. – Дани Матт был одним из членов комиссии и незаметно подал мне знак: «Ты что?» Но я был непреклонен: «Если награждать – то всю дивизию. Что я могу бы сделать один, без своих солдат? Как я им в глаза потом посмотрю?». Все годы я жил в полной уверенности, что принял тогда правильное решение. Знаешь, Мота Гур однажды сказал: «Где «цалаш» (знак доблести) – ищи чью-то «фашлу» (просчет). Когда все идет по плану, нет нужды потом совершать подвиги и раздавать «цалаши»». – Кача делает паузу, улыбаясь своим мыслям, и продолжает. – Сейчас, когда у меня подрастают правнуки, нет-нет, да и промелькнет мысль: «А, может, и стоило тогда согласиться на «цалаш» ради них? Как бы они хвастались теперь перед своими дружками, что у прадеда есть такая штука!», - смеется и добавляет уже серьезно. – На самом деле для меня нет большей награды, чем письма Арика Шарона, Моты Гура и Дани Матта, которые я храню много лет. Или вот эта книга, написанная моим другом и товарищем по 101-му спецподразделению Меиром Хар-Ционом, которую он подарил мне со своим личным посвящением. Наконец, фотографии, которые напоминают мне о прошлом.
ИСТОРИЯ ТРЕХ ФОТОГРАФИЙ
За спиной Качи – большая цветная фотография, снятая в июне 1967 года на Храмовой горе. Бен-Гурион с улыбкой пожимает ему руку.
- Шестидневную войну я начинал командиром роты, а заканчивал уже заместителем командира дивизии, - вспоминает Кача события, предшествующие тому, что изображено на снимке. – В первую же ночь после начала боев за Иерусалим, заместитель командира нашей дивизии был ранен, и Мота Гур назначил вместо него меня. Вместе с полномочиями я получил под непрекращающимся огнем карту раненого, все его бумаги и бинокль. Так что новую должность мне пришлось осваивать в условиях боя.
…Спустя годы Мота Гур напишет ему: «Ты стал заместителем командира дивизии в трудный момент, когда она несла потери, но то, как ты бесстрашно вел себя под огнем, вселяло в солдат уверенность в победе».
Кача рассказывает историю фотографии, висящей за его спиной:
- Когда наша дивизия находилась на Храмовой горе, появился Бен-Гурион. Он оглядывался по сторонам в поисках знакомых лиц и в этот момент его взгляд упал на меня. Бен-Гурион улыбнулся, подошел и протянул мне руку. Мы были с ним знакомы, он даже помнил о том, что я еще до Синайской кампании я получил в одной из операций тяжелое ранение. В момент нашего рукопожатия я услышал, как кто-то из фотографов – а их там крутилось немало - щелкнул затвором камеры. Прошло двадцать лет. И вдруг мой товарищ привозит из Америки журнал, выходящий в Нью-Йорке, и там – эта фотография! Видишь, каска у меня с одной стороны чуть скошена, это ее осколком немного «обрезало».
…Из стопки фотографий, лежащих на столе, я выбираю две. На одной из них Кача снят на пограничном мосту вместе с иорданцами: один из которых одет в традиционную галабию, и на голове его - куфия.
- В период переговоров Израиля с Иорданией об условиях мирного договора я был в составе нашей делегации, - объясняет Кача. – Когда официальная часть закончилась и началось неформальное общение, король Хусейн спросил меня: «Что я могу сделать для тебя?» Я ответил: «Если между нашими странами будет мир, мне бы хотелось побывать в вашем королевстве, встретиться с офицерами, которые воевали против нас в Иерусалиме летом 1967-го, и принять их у себя, в Израиле». У меня есть фотография, где мы с королем сняты вместе, а на этом снимке, который у тебя в руках – момент встречи с иорданскими офицерами, которые воевали против нас в Шестидневную войну.
- А к какому периоду относится эта фотография? – спрашиваю я про третий снимок, запечатлевший застолье офицеров. Один из них стоит и с улыбкой что-то говорит Каче, сидящему вместе со всеми за накрытым столом.
- У этого снимка тоже интересная история. – Кача смеется. – Перед тем, как оставить Исмаилию и вернуться домой, в Израиль, мы устроили по ту сторону Суэца прощальную встречу с офицерами ООН. На всякий случай мы «шифровались», скрывая от них наши настоящие имена - ведь они общались и с нашими противниками египтянами. Меня, например, мои ребята звали перед «умниками» (представителями ООН) «закан» (борода). И во время прощальной встречи полковник ООН, - Кача указывает на стоящего офицера, – вдруг встает и говорит: «Надеюсь, что когда-нибудь мы узнаем и ваши настоящие имена». И в тот же момент поворачивается ко мне и спрашивает: «Правда, Кача?» Все, конечно, сразу поняли, что, оказывается, они знали о нас гораздо больше, чем мы думали, и, конечно, оценили юмор. На снимке схвачен момент, когда полковник произносит мне эту фразу.
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ МИССИЯ
- Когда началась Война Судного Дня, наша дивизия была на севере, в районе Бейт-Шеан. Я знал, что Арик (Шарон) на юге, и там очень «жарко». Рвался туда. Сам искал для себя войну. Но командир округа сказал: «У вас особая миссия, помяни мое слово - вы еще войдете в историю, и ты будешь меня за это благодарить. Завтра ты с членами оперативного штаба должен прибыть в аэропорт. Там получите секретное задание». И вот мы уже в самолете. Я открываю карты и вижу: задание рискованное и очень смелое. Мы уже в воздухе, но в последний момент все отменяется: авиация нужна на Суэце, нас не смогут прикрыть с воздуха. Возвращаемся назад и наконец-то (!) нас отправляют на южный фронт, в Синай. Офицер связи из оперативного штаба Шарона узнает об этом первым и тут же связывается с Ариком: «Тут твой бородатый друг с севера прибывает». Арик сразу понимает, о ком идет речь и говорит ему: «Очень хорошо! Он нам нужен тут!» И мы сразу подключаемся к операции в районе Суэцкого канала и начинаем продвигаться к Исмаилии. В этих боях я потерял одного солдата.
…В канун двадцатилетия после окончания Войны Судного Дня Ариэль Шарон напишет Каче: «Спасибо за твой вклад. Я знал, на кого можно положиться. В Войну Судного Дня твоя дивизия была для нас на южном фронте как луч солнца, пробивающийся сквозь тучи». Это письмо полковник Шимон Каганер (Кача) хранит вместе с запиской от своего бессменного водителя, прошедшего с ним не одну войну: «Кача, береги себя!»
«МЫ ВСЕГДА ВОЕВАЛИ РАДИ МИРА…»
- После соглашения о прекращении огня между Израилем и Египтом мы еще довольно долго продолжали оставаться в «Африке» (по ту сторону Суэца), - вспоминает Кача. – Едва появилась первая возможность съездить домой в отпуск, на летном поле выстроились две очереди – из офицеров и солдат. Я стоял в одной из них (офицерской), когда увидел, что в обход первой и второй очереди к самолету проходят солдаты, которых почему-то беспрепятственно пропускают. Поймал одного из них (он был мне незнаком): «В чем дело? Как это у вас получается?» А он мне шепчет на ухо: «Скажи, что ты из дивизии Качи – и тебя пропустят!» - смеется Кача.
- Это был мой трюк, я дружил с Читой - начальником полевого аэродрома и договорился с ним, что по этому паролю он будет пропускать всех моих друзей, - смеется участвующий в нашем разговоре с Качей Авраам Орни, который в Войну Судного Дня был членом оперативного штаба дивизии. – Мы делили с Качей одну комнату на египетской вилле, которую штаб нашей дивизии занял после прекращения огня. Весь Синай приезжал к нам в гости: Качу в армии знали все. Он с каждым говорил как с равным, невзирая на разницу в возрасте и звании.
- Необязательно быть товарищем каждому солдату, - поправляет его Кача. – Но солдат должен чувствовать, что его жизнь командиру так же небезразлична, как и его собственная.
…Напоследок спрашиваю Качу, как он оценивает нынешнее состояние армии, которая всегда занимала в его жизни одно из важнейших мест.
- Ну что тебе сказать? Солдаты сейчас более умные, образованные, профессиональные. Все мои дети - десантники. Все умнее меня: у каждого – высшее образование. Но главное это то, что все живут здесь, в Израиле. Потому что у евреев нет и не может быть другого дома. - Кача выкладывает перед мной несколько фотографий, где он снят вместе со своими детьми и внучкой перед совместным прыжком с парашютом. Все пятеро - в форме ЦАХАЛа. – Что же касается армии, цели ее не изменились. Если нам и приходится еще воевать, то мы воюем не ради войны – ради мира.
Шели Шрайман