Ковры и картины, три торшера, зеркальный шкаф во всю стену, ваза в рост гренадера и вторая рядом, с пахучими желтыми цветами навытяжку, несколько столиков и кресел, по сибаритстски растопыривших гнутые ножки вокруг помпезного мраморного столика - номер был огромный, номер был просто шикарный, номер был откровенно царский; а ближе к кровати, стоявшей на таком прямо парадном возвышении – так переходящий просто в откровенно императорский. В таких люксах, подумал Сан Саныч, должны мучить предметами роскоши отцов-основателей секты пассивных аскетов.
Но кровать эта была одна, хоть и таких размеров, что из нее можно было бы при случае настрогать дюжину нормальных брачных лож.
- Ты смотри, диванчик какой маленький, - оглядел мягкий уголок Боря. – Ты или я на нем?
- Можем по очереди. По полночи.
- А ты знаешь, без толку тот диванчик, - завершил обследование номера Боря. – Одеяло все равно одно.
- Ляжем валетом? - предложил Сан Саныч. – А то твои новые связи с голубой общественностью меня как-то не радуют.
- Да ладно. Будем держать себя в руках, авось обойдется. Только ты не раскидывай свои руки-ноги, хорошо? А это, что – лучший номер?
- Самый лучший. Люкс для новобрачных.
- Типун тебе на язык! Ладно, я в ванну – сложу бритвенные принадлежности.
Боря заорал так, что ревун атомного ракетоносца подал бы со стыда в полную отставку: короткое резкое гиканье завершились раскатистым грозным воем. Сан Саныч пулей влетел в ванную и схватился за сердце: бритый друг плескал одеколон на ладони и шлепал себя по щекам с таким жаром, что в академии мазохизма ему бы наверняка предложили полторы ставки.
- Ахх, хорошо, Саня! Пощи-ипывает! Понюхай, какое амбре, - он сунул под нос Городецкому хрустальный флакончик. – Чувствуешь, там нотка горького апельсина?
- Я курю, у меня нюха нет, - прислонился к косяку Сан Саныч.
- И мяты еще - красивый шлейфик такой, долго держится на коже. В рекламе написано: подходит молодым людям до тридцати.
- Выбрось, - вздохнул Городецкий.
- Ааа-аа ах! – Боря похлопал себя по лысине, - это чтобы добро не пропадало, – пояснил он. – А что ты такой грустный, браток?
- Я не грустный, я серьезный. Я бизнесмен на отдыхе.
- Серьезно? Ха – смешно получилось! А я, Саня, тоже скоро стану бизнесмен бизнесменом: кроме стирального порошка - еще одну тему начинаю. Косметику женскую.
- Серьезно? А что – давай, - передумав кривляться, сказал Сан Саныч. - Я у тебя оптом румяна закупать буду. А то у меня – коллектив женский, а я ничего в этих красках-мазях не понимаю, - пожал он плечами. – Прикинь: впервые купил на подарок косметику и умудрился – крем от морщин взять! Просто там было написано: «Номер один в мире морщин», я и подумал – хорошее что-то.
- Хороший крем – это очень, очень важно. В человеке должно быть все прекрасно – и помада, и тени. Посмотри, у меня, что – мешки под глазами? – Боря оттянул щеки.
- Нормальные складки. А ты мне советы по этим притиркам давать будешь?
- Я тебе сейчас все уже скажу, Саня, главное скажу: на хорошей девушке должна быть только хорошая косметика.
- Боря, это у тебя слоган такой будет! И выдели жирно-жирно: «только». А ниже – «рай в неглиже!».
- Супер, забираю идею, - Боря погладил себя по темени. - Как ты думаешь – мне уже начинать бриться налысо? Почти ничего не осталось, - вздохнул он.
- А с парфюмом – ты прав. Я давно хотел купить что-то казановское. Они же все чувствует да, Боря? они же всегда запахи различают?
- Все чувствуют, все - особенно душу. Вот тебе любая сказала бы, что ты: сильно грустный. Вообще, Саня, они – насквозь нас видят, – поежился Боря. – Знаешь, я, когда разводился, сам не свой был, так меня ломало. Заглянул с утра в магазинчик напротив нашего базара, говорю – у вас водка есть? Нет, говорит. А вино? Тоже нет. Совсем нет спиртных напитков. Я думаю, ну что она наторгует тут такая чернобровая? И так ей веско: ну, тогда плохи ваши дела. А она глянула на меня, как рентгеном по больным внутренностям: это ваши дела плохи, говорит. Представляешь?
- С бодуна был?
- Причем тут это? – засопел Боря.
Они помолчали, разглядывая каждый свой угол умывальника.
- Тяжело было разводиться?
Боря махнул в ответ невысказанные междометия.
- Ты что – действительно только ножик свой афганский взял?
- И тот - еле забрал. Моя Лизка, радость белобрысая, всю дорогу выла: оста-авь на память, оста-авь на память. Нормальная?, - Боря постучал пальцем по лбу, -Нет, ну я еще носки взял.
- Носки – это святое. Особенно левые. А я бы с собой все книги унес. Хотя – даже не представляю. Я бы не развёлся.
- С такой – ты бы не завёлся. Особь бесцветная едкости ацетоновой. Это я дурак молодой был, летеха залетный.
- Ну, не переживай, друг. Посмотри на меня – я уже не грустный, - Сан Саныч улыбнулся Боре. - Иди, вырви волосы у себя в носу - и будем спать, ладно?
- Ладно. Жизнь прекрасна, Саня, - вздохнул подбритый артиллерист.- Если, конечно, хорошо побриться на ночь. Иди – попробуй.
- Ты думаешь – мне этой ночью что-то светит?
Сан Саныч закончил свои нехитрые омовения и потянулся в самый угол за фирменным розовым полотенцем («Смотри, Саня - они одинаковые – я твое подальше повешу, чтобы мне не перепутать, хорошо?»).
Выключив свет, он вышел из ванной. Бори негде не было, в номере было тихо, только чуть развевалась тюлевая штора. Городецкий лег на свою сторону кровати и щелкнул выключателем, но большой торшер в самом углу этого аудиенц-зала остался непослушно горящим.
Сан Саныч чертыхнулся, подошел к шкафу, взялся за выключательный шнурочек и - замер. Зеркальная дверка во всю стену отразила представителя действительно хмурого пола. «Ничего примечательного» - подумал Городецкий, разглядывая высоченного (сто восемьдесят девять сантиметров, мерили еще в военкомате, если с тех пор и присадила жизнь, то – не на много), сутулого (он распрямился, вспомнив, что частенько ругал дочь за то, что она постоянно горбится) субъекта на неприлично длинных и неприлично волосатых ногах. Сам себе он был знаком хорошо, правда, никогда себя не видел такого грустного в таких дурацких невеселых трусах.
Сан Саныч поднял руку и длинными музыкальными пальцами (шли в комплекте с полным отсутствием слуха) коснулся лба отражения.
Отражение недовольно поморщилось, и он вспомнил слова Веры, когда они весной сходили на ту старую кинокомедию с дерганным кучерявым неудачником: «У тебя, Саша, лицо такое напряженное, как будто ты все время ждешь неприятностей». А что их ждать? - подумал Городецкий, - они не опаздывают.
Сан Саныч подвигал щеками, проверяя, слушается ли его собственное отражение. Все в нем, в принципе, было привычное, обыкновенное и непримечательное, все как у всех – и подбородок, и скулы, и рот. Ну, может только: чуть скособоченный нос (подростковое приключение на весь свой шнобель) и густые, почти слившиеся брови. Да, и еще глаза – такие темные, что зрачки были почти не заметны – отличали это лицо от многих невеселых физиономий.
- Почему он говорит, что я мрачный? - спросил у зеркала Сан Саныч, - Такой же веселый балабол, как и в молодости. А он говорит – слышишь, да? – что глаза грустные…
«А как они могут быть веселыми?» – уже не вслух он вспомнил вечные чертики в ее лучистом взгляде.
Он прищурил глаза в ответ на пристальный взгляд отражения, засопел и вдруг показал язык этому типу коварной наружности, который нагло сопел тут напротив. Этот тип не нравился ему однозначно, и вообще - Сан Саныч никогда не мог понять мужчин, которые любуются собой в зеркало.
«Дурак» - глухо сказал тип, не разжимая рта.
- Глаза – это зеркало души, - пояснил отраженному молодчику Сан Саныч. – А душа у меня веселая. Только ей последнее время как-то тесно, вот она и кряхтит, понимаешь?
- Не знаю, что и делать, - добавил Сан Саныч опять вслух.
«Выпусти меня» - сказало что-то изнутри отражения глухо, но отчетливо.
Сан Саныч замер. Детский страх Зазеркалья взял его холодной потной рукой за нежное теплое горлышко.
«Открой меня» - не разжимая рта снова прогундосила стесненная им душа.
Сан Саныча парализовало. Он даже не смог кивнуть, только изобразил бровями безмерное удивление– двойник движение повторил, а решительная душа сразу прокомментировала: «Харе кривляться – открой меня».
- Мне страшно, – наконец возобновил диалог с отражением Сан Саныч.
«Не бойся» - утешил его глухой голос, - «просто выпусти меня, слышишь».
Сан Саныч подергал за створку:
- Как тебя выпустить?
«Найди клю-юч» - душа явно неплохо разбиралась в земных делах.
Сан Саныч хотел пояснить, что ключа от души он с собой в трусах не носит, но тут силы покинули его, он прижался лбом к зеркалу и вместе с отражением медленно сполз на роскошный белый ковер, который изображал в этом номере шкуру доисторического квадратного единорога.
- ...я в шкафу кровью истекаю, а ты – себя разглядываешь, какой ты там красавчик! Я все в щелочку видел.
- Ты меня так испугал, Боря. Я стою и вспоминаю – слово из головы выскочило – помню только, что как «поллитра» звучит, а это, это – «полтергейст»!
- А я на тебя, Саня, разозлился просто. Я там защелкнулся, блин, в шкафу этом дурацком, мне уже кислорода не хватает. А ты – сам с собой триндишь про фигню всякую.
- Боря, а почему голос такой – как из блиндажа разбитого?
- Да там химия какая-то против моли – а у меня аллергия, я нос зажал. Да я же тебе все объяснил!
- Когда?
- Ты спросил: «Что делать?» – я говорю: «Открой дверцу», ты спросил: «Душа моя, это – ты?» - я говорю: «Я, кто же еще». Ну, что еще непонятного?
- Боря, слышишь, - Сан Саныч, поморщившись, посмотрел снизу на товарища, который, сидя на ковре, держал его голову на своих коленях, - а зачем ты вообще в этот шкаф полез?
...продолжение следует.