Её глаза сводят меня с ума. Тёмно-вишнёвые, глубокие, блестящие, в окружении длинных бархатистых ресниц, они всегда говорят правду. Её лицо радуется мне. Нежные, слегка шершавые губы растягиваются в подобие улыбки. Но глаза просят. Просят молчать и ничего не говорить. Просят забыть о страданиях, которые мы переживаем. Но как я могу забыть, если эти глаза вечно напоминают мне о них, о горе, о жизни, о воле?
Её щёки пухленькие, и когда она смеётся на них появляются ямочки. Она часто смеётся, будто пытается отойти от мира, отдалиться, стать всем чужим весёлым спасением от бесконечного траура. Она смеётся, но в её глазах застыла невидимая, но ощущаемая мольба. Я до сих пор слышу тревогу, я до сих пор чувствую гнёт войны над собой.
Её волосы такие пышные, такие густые, такие тёмные, словно огонь пепелища, начали выпадать. Отчего? Она ведь всё время смеётся. Щёки пухленькие, но сама она мертвенно бледна и так худа, так страшно худа. Как она двигается, эта хрупкая статуэтка с руками, стёртыми в кровь? Как находит в себе силы работать и вновь ранить свои белые пальцы?
Я гляжу на неё украдкой - она вечно куда-то спешит. Её лицо серьезно, а брови чуть нахмурены. Если она замечает меня, то улыбается. Неужели эта странная сила, которой она обладает, с самого начала жила в её глазах, в её душе? Я отдам ей всего себя, каждую крошку скормлю её губам, заставлю глаза наконец засиять и не вспоминать о пережитом ужасе.
Боже, как она носит эту косу? Её волосы весят больше, чем она сама. Кости проступают под тонкой кожей. На щеках неестественный румянец. Страшно, как мне страшно. Я боюсь её или за неё?
Она бежит домой, поскальзывается, падает. Её руки крепко прижимают к телу свёрточек. Что внутри? Хлеб, Божий дар, сокровенный хлеб, который нельзя потерять, намочить, замарать. Она лежит и не может встать. Я бегу к ней, хочу помочь, но её глаза заставляют меня отпрянуть. Этот пронзительный, полный смелости и отчаяния взгляд... Медленно, неуловимо медленно, она поднимается. Неожиданно стремительно срывается с места и убегает, бросая мне очередную улыбку - на смех нет ни сил, ни времени - умирает сестрёнка. Она улыбается, а глаза умоляют, просят, ползают передо мной на коленях, все равно оставаясь наверху, не унижаясь ни капли. Подчиняюсь этому пугающему завету.
Я не выдержал и пришел к ней. Она лежит в кровати. Тёмные волосы выделяются на фоне лица, слившегося с простыней. Сухие губы приоткрыты, будто шепчут что-то, но она молчит. Наклонился, чтобы убедиться в этом. Она не улыбается мне. Как непривычно видеть её лицо, искажённое болью и запятнанное светом одновременно. Рука холодна как лёд. Острые ключицы, скулы...
Но её глаза всё ещё горят, они говорят со мной - бездумно, быстро, скомкано. Ледяные пальцы сжимают мою руку, напоминая, что жизнь не отступила от нее. По её лицу, или по моему?, текут слёзы, горячие, словно кипяток. Может, слёзы, наши общие слёзы, растопят её, согреют. Глаза... её глаза пылают. Их огня хватило бы, если бы он извергся полностью, но конца ему нет. Как костёр, в который подкладывают полена, в них подкладывали печаль, скорбь, голод, разлуку, муки. Она не сдалась. Она улыбнулась. Она мне улыбнулась! Не лицом, не своими распухшими губами. Глазами, яркими, просящими и горящими. Она засияла ярким светом, этот свет затопил мой разум. Её глаза сводят меня с ума...
Я потерял её. Уже сорок лет прошло, но она и её глаза по-прежнему преследуют меня. Я один в пустой холодной квартире, но мне кажется, что она сидит подле меня. Разум твердит, что всё это было давно и не любовь вовсе, что я никогда ей не нравился, что она умерла от голода в той проклятой богом сырой морозилке, отдав свой хлеб родным, что это дела давно минувшей давности, но... Сердце отказывается верить. Оно убеждает в обратном. Оно кричит, что она рядом. Я чувствую пламенный взгляд её яростных, молящих глаз, которые окончательно свели меня с ума...