На следующее утро после приезда к родителям я первым делом решила сходить на берег моря. Не терпелось узнать, продолжается ли ход мойвы.
Упругий ветер разогнал облака и обнажил радужный купол неба над островом. В середине оно было голубовато-зелёным, а чуть дальше — бледно-изумрудным, словно выточенное из нефрита. На востоке полыхала жёлто-оранжевая гамма всех оттенков. Над домом румяное поднебесье было янтарным, как молодой майский мёд, а за горой — золотисто-палевым, с шафранным окоёмом.
Вчера перед сном мы с мамой вышли подышать свежим воздухом. Пахло ночной фиалкой. Без неё да анютиных глазок и петуньи я уже не представляла себе родительский дом. Где бы мы ни жили, они всегда цвели под нашими окнами, а по вечерам около дома неизменно пахло ночной фиалкой. Её невзрачные стебли и мелкие цветочки днём малоприметны, но вечером и особенно ночью заполоняют всё вокруг своим тонким ароматом. Наслаждаясь фиалковым запахом, мы любовались предзакатным небом. Оно, словно по волшебству, становилось то мглисто-багряным, то пурпурно-пылающим, а у горизонта — бирюзово-каменным, будто присыпанное сизым пеплом.
— Чуден, неповторим, Господи, мир твой! — сказала мама.
И вот теперь это росное утро. Из моря сияющим подсолнухом вынырнуло солнце, местами по краю запечатанное сгустками плотного тумана. Там, где дымка была слабее, лучи пробивались огненными языками и были удивительно похожи на гигантские жёлтые лепестки. Прямо за домом возвышалась крутая гора, покрытая сочными травами и пышными кустами. Примерно на середине багряным пятном пунцовели цветы. Саранки? В Приамурье так называют дикие лилии. Но там они оранжевые, густо припорошённые задорными веснушками. А эти — бордовые, цвета переспевшей вишни, с тёмно-зелёными блестящими листьями. Интересно, что это за цветы? Надо непременно узнать! И заодно с высоты посмотреть на окрестности: с горы, должно быть, вид потрясающий.
Я вышла из калитки, обошла вокруг дома, пересекла железнодорожное полотно и стала подниматься. Круто, однако, но забраться можно. Удерживаясь за траву и кусты, я не спеша приближалась к полыхавшему багрянцем кусту. Обильная роса блестела и искрилась на солнце. Самые крупные капли, попав в сияние луча, то здесь, то там вспыхивали миниатюрными софитами. Это было ещё одно чудо.
Я глубоко вдыхала морской воздух, насыщенный запахом йода и соли. Ноги и подол платья быстро вымокли. Стало совсем скользко, однако я упорно продолжала карабкаться вверх, не думая о том, что могу поскользнуться и сорваться. Так у меня всегда — стремление преодолеть препятствие, добиться желаемого да ещё неуёмное любопытство — всё это часто переходит грани разумного. В теперешнем моём положении и на ровном месте опасно упасть, не то что с такой крутизны. Гора становилась всё отвеснее, чаще стали попадаться камни и оползни.
Наконец я добралась до цветов. Притягательные издали, вблизи это были невзрачные бордовые соцветия, отдалённо напоминающие чертополох. Я огляделась. Село лежало передо мной как на ладони. Оно вытянулось вдоль узкого побережья на несколько километров. По сути, это была одна улица. Правой стороной она выходила на песчаный берег моря, рыжий от песка, с причудливыми островками камыша и живописных валунов, а другим рядом домов примыкала к железнодорожному полотну под горой, на которую я поднялась.
Я перевела взгляд на море и ахнула: вода, которая в физическом смысле, как известно, является прозрачной и бесцветной жидкостью, отсюда, с высоты, ошеломляла неожиданным разнообразием и контрастностью оттенков: жёлто-лазурная, словно золотая с жемчужной россыпью со стороны восходящего солнца, ближе к середине она была сине-зелёной (вот он какой — цвет морской волны!), а у горизонта — изумрудно-малахитовой. У дальних скал плескались лилово-фиолетовые, почти чернильные волны, щедро отороченные белоснежной пенной бахромой. Ближе к берегу море становилось жемчужно-перламутровым, почти молочным, а на гребнях небольших волн — хрустально-серебряным. Нет, не напрасно я взобралась сюда — такую красоту снизу не увидишь!
Внизу хлопнули дверью. Во двор с ведром вышла мама — должно быть, за водой.
— Эй-ей-ей! — закричала я. — Ма-а-ма! Мам-а-а-а!
Она растерянно посмотрела в одну, потом в другую сторону и пошла к калитке, думая, наверно, что я зову её с улицы.
— Ма-а-а-ма, я зде-е-е-сь, на горе!.. Я здесь...
И тут она увидела меня на полпути к вершине. Выронив ведро, которое с грохотом покатилось по тротуару, мама испуганно закричала:
— Отец! Виктор! Сергей! Сюда, сюда! Скорей!
Из сарая выглянул отчим, на крыльцо выскочил брат. Мама, показывая рукой в мою сторону, что-то говорила им, всплёскивая руками и хватаясь за голову. Сергей крикнул мне:
— Не двигайся! Не спускайся! Я сейчас!
Он метнулся в сарай и выскочил оттуда с верёвкой в руках — как был в трусах и майке, в домашних тапочках, которые он тут же потерял. Стремительно пересёк огород, перепрыгнул через забор и стал взбираться по железнодорожной насыпи. Следом за ним с палкой в руках трусцой семенил отчим. Время от времени он тоже хрипло кричал:
— Стой там! Не двигайся! Не смотри вниз.
Что-то кричала мама, метавшаяся по двору. Раздуваемые ветром полы халата делали её похожей на испуганную подбитую птицу. Она то садилась прямо на тротуар, то вскакивала и глядела на меня, прижимая руки к груди. Из соседних домов выбегали люди и застывали у калиток. Их тревога насторожила меня. Я что-то не так сделала? Вдруг оступлюсь, а как остановиться? Гора действительно крутая...
Брат торопился, иногда оступался и тут же начинал скользить вниз, хватаясь за кусты и траву. При этом он всё время разматывал верёвку, один конец которой держал отчим, оставшийся у подножия. Теперь я видела перепуганное Серёгино лицо совсем близко, слышала его хрипловатое прерывистое дыхание. Поднимаясь почти без передышек, он твердил, как заведенный:
— Главное — не двигайся. Жди меня, я сейчас!
Вдруг он резко остановился (кончилась верёвка) и подал знак отчиму, чтобы тот поднялся выше. Вот брат наконец поравнялся со мной.
— Ты в своём уме? Что тебя понесло сюда? — набросился он на меня. — Ты хоть понимаешь, что натворила?
— А что я такого сделала? Просто прогулялась по горе. Смотри, море какое красивое!
Серёга даже не взглянул в сторону пролива и продолжал ругаться:
— По-хорошему, этой верёвкой тебя бы отходить по одному месту. Ты о ребёнке подумала? То боялась на экзамене разродиться, а здесь, у чёрта на рогах, не боишься? Стой и не двигайся! Я выше поднимусь.
Он вскарабкался ещё метра на три, упёрся ногами в куст, а плечами — в уступ горы и подал знак отчиму. Верёвка натянулась, я ухватилась за неё и сделала шаг-другой вперёд. Ноги тут же заскользили по траве, и я сорвалась вниз. С ужасом вцепившись обеими руками в мокрую верёвку, я с трудом остановилась. Сергей весь побелел лицом и закричал:
— Не смотри вниз. Повернись ко мне и пяться задом наперёд. Не спеши.
Я неловко развернулась, держась руками за туго натянутый канат, откинулась назад и стала осторожно переставлять ступни пятками вперёд. Брат напряжённо следил за каждым моим движением. Пальцы рук немели, разламывало спину, немилосердно разболелся живот. В самом деле, как я не подумала — ведь схватки могут начаться в любой момент... Вдруг прямо здесь? Ноги стали ватными, закружилась голова, затошнило как в самолёте. Но я упрямо спускалась, пока силы не оставили меня. Я присела на камень и заплакала, но отчим и мама были уже недалеко. Мама спокойным голосом сказала:
— Посиди, доченька, отдохни.
— Зачем ты туда взобралась? — тоже спокойно спросил отчим.
— Хотела поближе рассмотреть вон те красные цветы и на море полюбоваться.
— Ну и что, красивое море?
— Да, оно такое яркое и разноцветное!
Постепенно я успокоилась, встала и снова начала спускаться. Трава подсохла, ноги почти не скользили, да и склон горы был уже пологим.
Наконец я ступила на ровное место. Кружилась голова, тряслись руки. Родители подхватили меня и повели через рельсы. Мама плакала, отчим молча курил. От своих калиток подходили соседи. Они тоже со страхом наблюдали за моим спуском. Сквозь слезы мама рассказывала, что в прошлом году с этой самой горы упала и насмерть разбилась годовалая телка.
— А как она туда попала? — удивилась я.
— Вон там, за селом, на гору есть пологий подъем, по нему сейчас Сергей спустится. Наверху — большая площадка, там косят сено и пасутся коровы. А телка отбилась от стада и не нашла привычный спуск... Слава Богу, мы к тебе подоспели. Сама ты бы не спустилась с такой крутизны, к тому же роса сегодня такая... И мама снова заплакала.
Тут подошёл Сергей. Обе ладони его распухли от кровавых мозолей: отчим догадался удерживать канат палкой, а у Сергея не было времени на раздумья. Ноги ему тоже пришлось обрабатывать спиртом и йодом, потому что он поранился на острых камнях. Мама потом ещё несколько дней пила сердечные капли.
Меня переодели в сухое, напоили горячим молоком и уложили в постель. После всех треволнений я крепко уснула. Мне приснилось, что я снова летаю. Нет, не с горы, а просто, на ровном месте — слегка разбегаюсь, отталкиваюсь от земли и лечу. Я часто летаю в своих разноцветных снах.
Проснулась оттого, что кто-то открывал дверь снаружи. Лаял Дезик — значит, это чужой. Вошла женщина — худая, с отёкшим лицом и с синяком под заплывшим глазом. От неё несло винным перегаром и ещё каким-то мерзким запахом, от которого мне сразу стало дурно.
— Да ты не пужайся, — успокоила она меня хриплым прокуренным голосом, — я ваша соседка, Лащилиха. Мать, небось, говорила про меня?
— А звать-то вас как?
— Любка я, Лащилова. Меня тут всякая собака знает.
Она прошла в кухню, достала с полки таз и вывалила в него содержимое мокрой сумки. Я ахнула — там копошились крупные жёлто-красные крабы и оранжевые звезды, шевелили длинными иглами серебристо-чёрные морские ежи. Женщина достала из этой шевелящейся кучи и положила на стол большие плавники невиданной рыбы.
— Это электрический скат, — пояснила она. — Мать для тебя просила. Может, есть чем опохмелиться, а то мочи нет, — и открыла холодильник.
— Это вы сами поймали? — спросила я, рассматривая морских обитателей.
— Нет, я взяла у норок.
— У каких норок? — не поняла я.
— У нас здесь зверосовхоз — норок и чёрно-бурых лисиц выращиваем. Одних норок две тысячи.
— Две тысячи?! Ой, а можно их посмотреть?
— Можно, конечно, если осторожно, так как не стерпишь около них долго.
— Почему?
— Ну почему, почему — по кочану. Чуешь, какая от меня вонь? Я уж принюхалась, а свежему человеку невмоготу. У норок под хвостом железы защитные. Если они чем-то недовольны, секрет, ну жидкость такую, выбрасывают — хоть стой, хоть падай.
— А крабы-то откуда?
— Для зверьков в день вылавливают три тонны свежей рыбы, а в сети попадают и эти чуда-юда. Гляди, гляди, что вытворяют, черти!
— Значит, норки рыбой питаются?
— Не только. Им завозят ещё китовое мясо — от говядины не отличишь, даже вкуснее. Да вообще норок кормят лучше, чем детей в детсаду: и мёд, и молоко, и сливки, сливочное масло, животные жиры, витамины всякие. Всё самое свежее. А как же, мех-то у них дорогущий — мягкое золото.
— Ой, а можно мне с вами?
— Можно, отчего ж нельзя? Собирайся, сейчас автобус подойдёт, мне на смену пора. Сапоги резиновые надень, а то там мокро.
Я быстро переоделась и выскочила на крыльцо, не подумав даже записку оставить — мол, я там-то и с тем-то, скоро вернусь...
Подошёл старенький совхозный автобус, мы сели и поехали. В салоне стоял такой запах, что я старалась дышать через раз, пересиливая отвращение. Всю дорогу меня мутило. К тому же автобус трясло и подбрасывало на гравийной дороге. Но я терпела, лишь бы посмотреть чудо-зверьков. Когда ещё такой случай представится?
Автобус выехал за село и повернул к морю. Напрасно пыталась я разглядеть какие-нибудь строения. Вдоль берега, насколько хватало взгляда, тянулись ряды сеток под навесами, где прыгали, сидели или спали красавицы норки — одни или с детёнышами. Трудно было отвести взгляд от их искрящегося меха, то пронзительно-чёрного, то коричневого, то красновато-каштанового, то голубого или палево-дымчатого. А дальше потянулись клетки со зверьками невиданной красоты, которых так и называют — королевские норки, или крестовки. Их ослепительно-белый мех украшали причудливые чёрные пятна. Отдельно содержались особо крупные породистые самцы.
По рядам между клетками ходили хмурые женщины в резиновых сапогах и чёрных халатах и через шланги подавали в кормушки серую густую пасту, молотую из рыбы, китового мяса, сливочного масла, мёда и чего-то там ещё. От одного вида этой густой вязкой массы мне стало дурно. Предварительно кормушки тщательно промывали водой из другого шланга. Отходы смывались потоком воды и по желобам удалялись за пределы гигантского клеточного города. Даже здесь, под открытым небом, хотя с моря дул ветер, стеной стоял густой резкий запах, от которого кружилась голова и тошнило.
Тут же ходили зоотехники и ветврачи в белых халатах. Они рассказали много любопытного о норках и чернобурках. Я была в восторге от увиденного и услышанного, хотя и держалась из последних сил, чтобы не потерять сознание. И все же скоро мне стало дурно, и я понеслась к выходу.
Не подумав о том, что до дома больше трёх километров, я пошла не в обход по дороге, где можно было остановить любую машину, а по берегу моря. Решила, что напрямую быстрее. И вскоре оказалась одна на диком пустынном берегу. Не возвращаться же назад! Так даже интереснее — с морем поближе познакомлюсь, берег лучше рассмотрю. Ведь всё, что окружало меня, я видела впервые. Главное — не заблужусь: впереди слева виднелось село, оттуда доносились лай собак, стуки топора, с горы слышалось мычание коров. К тому же беременным рекомендуется побольше ходить, вот и прогуляюсь заодно.
Утром море покорило и очаровало меня с вершины, а теперь вот оно — у самых моих ног! Здравствуй, море, будем знакомы! Я весело засмеялась, а море зазвенело серебристой волной и выбросило на песок огромную, с футбольный мяч, голубую медузу. Бедняжка! Сейчас я помогу тебе вернуться в твою стихию. И я подтолкнула медузу в воду. А вон ещё, и ещё одна... Ой, а это кто? Два крупных краба сплелись клешнями и свирепо скрипели, катаясь по песку. А вы, драчуны, разбирайтесь сами.
Я бегала по берегу и разглядывала очередного подводного незнакомца, помогая каждому зазевавшемуся вернуться в море. Прогулка, однако, становилась не из лёгких. По мокрому песку идти было нетрудно, но все чаще стали попадаться нагромождения валунов или выброшенных морем деревьев. Иногда путь преграждали гигантские ворохи морской капусты вперемешку с водорослями. Это ж надо, какая она сочная да блестящая, а длинная-то какая! Я попыталась вытянуть из кучи хотя бы одну зелёную ленту, но это мне не удалось. Капуста была скользкая, липкая и прямо неимоверной длины. А сколько её просто валяется и гибнет по берегу, источая терпкий запах йода. В Приамурье бы такое богатство... Зелёные ворохи тоже пришлось обходить. А тут ещё стали попадаться потоки, бегущие к морю — хорошо хоть неглубокие, хотя и очень быстрые. Переходить надо повыше, а то оступлюсь, смоет в море, а оттуда не выбраться — вон там какие водовороты...
Ветер усиливался, по небу поплыли плотные облака, которые скоро превратились в тучи. Море угрожающе зашумело. Волны становились всё выше. Они выбрасывали к моим ногам крабов, осколки причудливых раковин и кораллов, морских ежей, зазевавшуюся рыбёшку, обрывки ярких водорослей. Стремительно сгущались сумерки. Пошёл мелкий дождь, а потом и холодный ливень. Я вся промокла, испугалась, но упрямо шла вперёд, глядя под ноги и стараясь не споткнуться. Когда станет совсем темно, придётся остановиться. Вот тут я и сгину! Так мне и надо! И всё из-за своей неугомонности. Ещё в четвёртом классе учительница, которую я мучила вопросами, написала в характеристике: любопытна и не в меру любознательна. Я у неё тут же спросила: «А это хорошо или плохо?» — «Любознательность хороша, но тоже в меру, а любопытство — плохо». С возрастом у меня не появилось меры ни в том, ни в другом, потому и не знают покоя ни те, кто рядом, ни я сама.
В сапогах хлюпала вода. Я тряслась от холода. С дороги послышался собачий лай, блеснул огонёк крайнего дома. Я подняла палку на случай, если придётся отбиваться от собак, и пошла на свет. На стук вышла хозяйка и запричитала:
— Батюшки-святы, нашлась, пропащая! Жива-здорова! Ну слава Богу, родители-то с ума сходят. Вчера штормовое предупреждение передали — тайфун на остров идёт... Где ж ты запропастилась?
— Да я на норках была, оттуда шла берегом.
— Кто ж там ходит — сам чёрт ногу сломит! А рожать-то скоро? — причитала женщина, переодевая меня в сухое.
— Да уж срок подошёл.
— Ну ясно, почему твои так переполошились. В роддом ездили, в больницу, в морг, в милицию заявили. Им только вечером сказали, что тебя в совхозе видели. Не отпущу никуда. Позвоню матери — нашлась непоседа...
Ночью на море разыгрался шторм. Шквальный ветер поднимал волну в полтора-два метра, вдоль берега повалило несколько электрических опор и десятки деревьев.
Доведённые до отчаяния в первый же день моего пребывания, родители приставили ко мне охрану — брата Сергея, который по такому случаю взял отпуск без содержания и бдительно следил за каждым моим шагом.
Да, права была моя учительница...