Начался второй день моей работы в редакции районной газеты. Накануне, по заданию редактора, я побывала в строительной организации. С утра написала своё первое интервью и с нетерпением ждала, когда его напечатает неторопливая машинистка.
Крюкова прочитала, кое-что поправила и сказала:
— В номер.
— Что, прямо вот так вот в номер? — не поверила я.
— Написано неплохо, — сдержанно сказала она. — Пером владеешь, хотя над стилем ещё надо поработать. Тебе ближе художественная манера письма, а у нас газета, сельскохозяйственная районка. Привыкай. Завтра собирайся к Ивану Ивановичу Донцову, в колхоз. Выпиши у ответсекретаря пропуск (село пограничное) и временное удостоверение литсотрудника. Выдержишь испытательный срок — получишь постоянное. Выезд в пять утра.
— Так рано?
— А ты как думала? Весна, сев начинается. Позже приедешь — никого не застанешь в конторе: все в поле. Садись, записывай. В первую очередь организуй выступление председателя о начале посевной: дневная норма и её выполнение, за сколько дней планируют закончить зерновые, кто лидирует, ну и так далее. Чтобы зря машину не гонять, возьми ещё несколько материалов, на своё усмотрение. Поговори с завотделом сельского хозяйства, она лучше знает, о чём давно не писали, что сейчас актуально.
И я пошла к Маше в отдел.
— Что, в «Ленинский путь»? — удивилась та. — Выступление Ивана Иваныча?! Плохо твоё дело. Крюкова же знает, что он на пушечный выстрел газетчиков не подпускает. По большим праздникам самой ей кое-что перепадает, а то и её отфутболивает.
— А почему?
— Да, говорят, лет пять назад мой предшественник что-то напутал в его выступлении, ну, что-то с показателями — то ли завысил, то ли занизил. Видела бы ты, какой шум поднялся! Завотделом уволили, Крюковой влепили выговор. С тех пор Иван Иваныч и не признаёт нас, писаками называет. А колхоз передовой, есть о чём и о ком писать. У самого председателя несколько орденов, в том числе орден Ленина. Да в этом хозяйстве сплошь орденоносцы — и доярки, и механизаторы, и скотники. Несколько человек — полные кавалеры ордена Трудовой славы, а это, ты знаешь, приравнивается к Героям Социалистического Труда! Не колхоз, а Клондайк, золотой каньон для нашего брата. Но ты не обольщайся. На Донцова где сядешь, там и слезешь. Слушай, это ж Крюкова тебя на прочность пробует. Она всех новичков туда посылает.
— И как же быть?
— А как тут быть? Считай, зря прокатишься: время убьёшь да бензин сожжёшь.
Весь вечер я ломала голову, как всё-таки взять материал у Донцова. На ум пришло одно — одеться понаряднее. Достала белые босоножки на шпильках, погладила лучшее своё платье — по белому полю фиолетовые ирисы, как живые, вырез на груди, а рукава со шнуровкой, так что видны плечи. Полный отпад! В этом платье я в гарнизоне была вне конкурса, испытано.
И ещё решила — к самому председателю не подходить. Есть же там агроном, парторг, бригадиры, наконец, чёрт их возьми! Ещё на первом курсе в «Основах журналистики» нам втолковали, что информацию необходимо брать из трёх источников. Если всё совпадает, значит, факты правдивые. Обойдусь без председателя, а материал всё равно возьму. Неправда, прорвёмся….
Едва-едва рассвело, как редакционный «уазик» уже стоял под окнами. Я расфрантилась, не пожалев напоследок французских духов, и выплыла из подъезда. Шофёр Миша чуть голову не свернул, глядя на меня.
— Мать честная! Это что за прынцесса? Ты в колхоз так собралась?
— А что?
Он рукой махнул:
— Сама поймёшь. Ладно, поехали, а то опоздаем...
Миша давно работал в редакции. Он пережил нескольких редакторов, с десяток завотделов, знал все колхозы и совхозы, председателей и директоров, парторгов, агрономов, зоотехников, многих передовиков. Он хоть кого ра¬зыщет в самом глухом уголке района. Это мне завотделом сказала.
Всю дорогу меня распирала гордость — вот я наконец настоящий журналист. Не международник, конечно, как мечтала, а селькор. Ну и что? Даже романтичнее. Еду в пограничное село за главного, на переднем сиденье. Машина весь день в моём распоряжении. Вокруг, куда ни глянь — ровные, ухоженные поля между берёзовыми да осиновыми рощицами. Листья едва-едва начали распускаться. Даже травы зелёной почти нет, а сев уже начался. Не рано ли?
Всё знающий Миша объяснил, что, пока земля не растаяла в глубину, надо успеть положить зерно в верхний прогретый слой, а то потом на поле не заедешь — мерзлоту вверх подтянет, техника начнёт вязнуть. Чтобы прорасти, зерну достаточно всего нескольких сантиметров талой почвы. К тому же для всходов влага будет нужнее. Позже, когда посевы начинают боронить, земля уже подсохнет.
Я ничего этого не знала. А сколько нового ещё предстоит узнать! Вот это здорово! Впервые мне откроется неведомый мир людей от земли, с их буднями, делами и проблемами. Побыстрее бы доехать!
Сквозящие светлой зеленью лиственные перелески сменились хвойными. Потянуло свежестью. Колхоз стоит на берегу Амура. Значит, скоро приедем.
— Куда мы сначала? — в волнении спросила я, увидев село в малахитовой зелени сосен.
— В контору, куда ж ещё?
— Нет, давай сперва на зерновой двор. Мне агроном или парторг нужны.
— Как скажешь, начальник, дело твоё.
На зерновом дворе было полно мужиков. Они громко переговаривались, курили, смеялись. Но как только я вышла из машины — настала полная тишина. Все уставились на меня, некоторые даже присвистнули. Вот когда до меня дошёл смысл Мишиных слов. В своём лучшем наряде я тут выглядела нелепо. Механизаторы смотрели на меня как на инопланетянку. Но отступать некуда, да это сейчас и неважно. Главное — добыть материал по севу...
С блокнотом в руках я протиснулась сквозь толпу. В просторном помещении за столом сидел рыжеволосый конопатый человек, которого со всех сторон обступили механизаторы. Это и был парторг. Я догадалась, что он выдавал премию за вчерашний день.
В комнате стоял гул, а от папиросного дыма — серо-голубое марево. Меня оттеснили к стене, где я и застыла, вцепившись в блокнот, как в пистолет. Главное — не упустить парторга. Миша улизнул на рыбалку, сказав, что у партийного вожака своя машина, на которой он обычно и возит корреспондентов. Перечить шофёру я не решилась. Прозеваю парторга — не попаду ни на поле, ни на фермы, ни в ремонтные мастерские. А вернуться с пустым блокнотом — нет, это невозможно!
За столом у окна я заметила человека лет сорока — пятидесяти. На нём был тёмно-синий хороший костюм, бледно-голубая рубашка и синий галстук. Тронутые сединой у висков волнистые волосы оттеняли высокий лоб. Изящные брови, умные голубые глаза... Наверно, он из области, а то из Москвы. Подойдя к нему, я спросила:
— Не скажете, где парторг?
— А вон там, где куча-мала. — Незнакомец показал пальцем на конопатого.
— Я так и думала.
— А вы кто, простите?
— Я — корреспондент.
— Из области, что ли?
— Нет.
— Из центральной прессы?!
— Нет, из районной газеты.
Он пристально посмотрел на меня:
— Что-то не припомню...
— А я в газете недавно. Могу удостоверение показать.
— Значит, только учишься на писаку? — перешёл он на «ты», рассматривая меня с головы до ног.
— Почему учусь? Меня на факультете журналистики в Ташкентском университете научили, и ещё в одном вузе доучивали.
— Так... — сказал он. — А парторг вам зачем? Почему именно он, а не председатель, например?
— О нет, только не председатель!
— А что так? — оживился собеседник.
— Да мне сказали, к нему ни подъехать, ни подойти.
— Почему же?
— Спесивый — ни с кем говорить не хочет.
— Надо же! А в чём причина?
— Вам столько орденов дать, сколько у него, так и вы бы, наверно, не стали с простым селькором разговаривать.
— Так уж из-за орденов?
— Не знаю. Может, просто вредина или зануда.
— Кто вам сказал?
— Я так думаю, да и другие говорят.
— Вот как... — Брови у красавчика поползли вверх. — А вы с каким заданием от редактора?
— А чтобы председатель рассказал о ходе посевной кампании.
— Как же вы председателя минуете? — оживился он ещё больше.
— Мне что — на колени перед ним пасть? Обойдусь без него.
— Как же это?
— Есть способы, — самоуверенно ответила я.
— Какие? — настаивал он.
— Думаете, у журналистов своих приёмов нет? — увильнула я от ответа. — Вот вы, например, небось наслышаны о здешней посевной?
— Вообще-то кое-что знаю, — сказал он и усмехнулся.
— Вот и прекрасно! — Я тут же открыла блокнот. — Говорите, я вас слушаю.
Он даже немного ошалел от моей наглости. И вдруг неожиданно встал:
— Пойдёмте отсюда. Здесь так накурено, что свету белого не видать. Вот черти, смолят без конца!
— С удовольствием бы, — замялась я, — да боюсь парторга прозевать.
— Никуда он не денется, обещаю. Идёмте же, а то передумаю.
И загадочный собеседник направился к выходу, не оглядываясь. «Семь бед — один ответ! — отчаянно подумала я. — Кто не рискует, тот не пьёт шампанского». — И двинулась следом.
Пока выбиралась из толпы механизаторов, успевших опомниться и откровенно комментировавших мой наряд, оголённые плечи и иные части меня, он быстро удалялся.
— Подождите, — запыхавшись, окликнула я его, отметив при этом, что он был среднего роста, строен и подтянут. Густая копна каштановых волос сзади выглядела ещё великолепнее: они не торчали в разные стороны, как бывает у кудрявых людей, а красиво обрамляли голову, будто над причёской трудился мастер.
Незнакомец остановился:
— Простите, я вас совсем загнал.
— Пустяки. Дело привычное, — сказала я, словно не два дня, а уже давно работаю в газете.
Мы пошли по широкой улице. Вдоль аккуратных изгородей зеленели молодые сосны, кое-где в палисадниках зацветали примула и подснежники, почки черёмух распирало пахучей зеленью, серебристо пушились вербы. Воздух был хрустально чист — чувствовалась близость большой реки. Пахло талой землёй, в ней копались разноцветные куры, которых охаживали ещё более яркие петухи. В завитушках облаков над селом сияло небо. В ультрамариновой бездне звенели невидимые жаворонки. Неистово светило солнце — весна вступала в свои права...
Идя, мы говорили о погоде, о соснах, о приближающемся лете. Встречные женщины уважительно кланялись: «Здравствуйте, Ван Ваныч» и косились на меня. «Угораздило же меня так нарядиться! — в который раз ругнула я себя. — Стоп! Иван Иванович? Уж не он ли это председатель? Не может быть! Вот это номер!» В сельхозотделе, слушая Машу, я представляла себе председателя злым старикашкой, рыжим и с обвислыми соломенными усами. Бр-р-р...
Подошли к конторе. Спутник галантно помог мне преодолеть высокие ступени, поднялся на крыльцо, уверенно свернул по коридору направо и стал отпирать дверь с надписью «Приёмная». У меня ёкнуло под ложечкой, а когда он распахнул другую дверь, перед глазами мелькнуло: «Председатель колхоза Донцов И. И.».
— Мамочки! Вот это влипла!
— Да заходи, не бойся, — сказал он. — Я не кусаюсь. А то сделали из меня пугало...
Я робко вошла в просторный кабинет. Он прошёл к столу, за которым стояло переходящее Красное знамя района, сел, жестом приглашая и меня сесть. Не поднимая глаз, я устроилась на краешке стула и открыла блокнот. Куда подевалась моя прежняя решительность? «Что теперь будет? Завтра же выгонят из редакции. Так мне и надо! Называется — прорвались... Поздравляю».
— Ну что? Выступление председателя будем делать?
Я опустила голову и не нашлась что ответить.
— Моё условие, — строго сказал он. — Будь внимательна. Прежде чем публиковать, позвонишь мне, уточним все цифры. Ничего не приукрашивай, следуй точно моему стилю — фамилия-то моя будет стоять, мне и ответ перед людьми держать. Поняла, какие у нас мужики? Палец в рот не клади. Ты ещё доярок наших не видела. Но сегодня не советую тебе на дойке появляться... в этом наряде.
Густо покраснев, я ещё ниже опустила голову и промолчала.
— Статью надо подготовить оперативно, а то будет поздно: через день-два заканчиваем сеять овёс, а ячмень и пшеница вот-вот начнут всходить.
«Вот это да! Редакторша говорила о начале сева, а тут...»
— Материал будет в завтрашнем номере, — с готовностью вскинулась я. — На первой полосе.
— Ну-ну, посмотрим, — полыхнул он синим пламенем глаз и начал диктовать.
Я едва успевала записывать, сдерживая радость. Удача сама плыла в руки. Передо мной был умный, грамотный собеседник, речи которого можно было позавидовать. Закончив диктовать, он сказал:
— Ну-ка, прочитай, не напутала ли чего...
Внимательно выслушав, он сказал одобрительно:
— Ну что, пока всё правильно, а там посмотрим. Можешь возвращаться в редакцию.
— Нет, что вы! — вскинулась я. — Мне надо ещё с трактористами, сеяльщиками, с агрономом встретиться.
— А зачем? Я ведь всех отметил.
— Меня учили, что сведения должны быть не из одного источника...
Он, наверно, рассердился, но потом рассмеялся:
— Ну что ж, валяй, проверяй, знакомься...
Поднял трубку и властно сказал:
— Парторга, агронома и зоотехника ко мне. И машину.
При мне они посоветовались, какую ещё информацию можно передать для редакции.
— Да, — спохватился председатель, — знакомьтесь — это корреспондент районной газеты... — и вопросительно глянул на меня.
— Гульнара.
— Как?.. — все уставились на меня.
— Можно просто Гуля, — сказала я.
Мы вышли на улицу. Иван Иванович отпустил специалистов и шофёра, занял его место, а мне показал на переднее сиденье.
— Что это за имя такое у вас? — спросил он.
— Узбекское. Папа у меня узбек, а мама русская, сибирячка-староверка из Горного Алтая.
— Словом, не кровь, а гремучая смесь. Теперь всё ясно...
— Что ясно? — спросила я.
— Почему ты не такая, как все... ну, необычная...
Я впервые осмелилась так близко посмотреть ему в глаза и вдруг испугалась: в этих синих омутах можно утонуть, сгинуть, пропасть навсегда... Чур меня!
Председатель теперь стал совсем другим — простым, весёлым, остроумным. Увлечённо рассказывал о колхозе, о людях, к которым мы ехали. Набежали тучки, солнце скрылось, потемнели поля, замолкли жаворонки, от земли потянуло сыростью. Я поёжилась, пожалев, что оставила куртку в редакционной машине.
Иван Иванович заметил это и предложил свою ветровку, что лежала на заднем сиденье. Я оделась, закатала рукава, и сразу стало теплее. Неловкость начала исчезать. Так в этой ветровке я и ходила в поле, около тракторов. Иван Иванович познакомил меня с лучшими механизаторами колхоза. Я всматривалась в их загорелые сосредоточенные лица, слышала простой, мудрый — о земле, о погоде, о зерне — разговор.
Мне захотелось проехать на тракторе. Меня стали отговаривать от этой затеи, а потом уступили, разрешив сделать круг на сеялке. Оказалось так здорово! Правда, на другом краю огромного поля меня было не узнать — платье, волосы, лицо стали серыми от пыли, что клубилась за сеялками. Но это было несущественно в тот момент. Ну да ладно, отстираю! Не пропустить бы самое важное...
Мы побывали в большом добротном овощехранилище, в просторных ремонтных мастерских, где чувствовались достаток и порядок — блестели краской новенькие бороны, жатки, другая прицепная техника. Комбайны, как танки перед сражением, выстроились на площадке рядом с мастерскими.
На покосных лугах за селом осмотрели установки для сушки сена (оказалось, что во всём районе таких больше нет). Потом посетили цех по приготовлению грубых кормов и добротную ферму крупного рогатого скота, отогрелись в больших парниках, где под стеклянной крышей густо поднималась рассада капусты, перца, баклажанов, зеленели свежие, с цветками на носике огурцы и начинали пламенеть помидоры. У меня чуть слюнки не потекли.
Я видела крепкое, процветающее хозяйство, заинтересованных работой колхозников и их умного, опытного руководителя. Было очевидно, как уважают моего спутника колхозники, как он хорошо знает всех и обо всём, спокойно вникает в каждую мелочь, на ходу решая важные дела и проблемы. К нему подходили и подходили с вопросами овощеводы, слесари, доярки, бригадиры. Он запросто, как-то по-семейному, говорил с людьми, советовался, решая вместе, как лучше поступить. Я едва успевала записывать то, что видела и слышала.
Потом мы обедали вдвоём с Иваном Ивановичем. И не в общей столовой, где толпились механизаторы, а в одном из подсобных помещений того же здания. Это был небольшой банкетный зал — очень уютный и оформленный, скорее всего, во вкусе главы колхоза: нежно-голубые обои с незабудками, шёлковые шторы в тон, синие, почти опаловые светильники над столом. Все сияло чистотой и свежестью. Не ожидала встретить такое в отдалённом колхозе. Даже фарфоровая посуда словно подбиралась под цвет глаз председателя.
Я знала, что существует связь цвета с эмоциональным и физическим состоянием человека. Такое обилие синего и голубого в одежде и окружении моего собеседника означало, что он стремится к эмоциональному покою и гармоничному состоянию, к порядку и стабильной ситуации.
На столе, покрытом васильковой скатертью, в большой вазе красовались огурцы, зеленью щетинились перья лука и пучки укропа, пунцовыми боками отсвечивали помидоры. Все это я видела в теплице. А уж когда повариха внесла ароматный борщ и котлеты, я поняла, что сильно проголодалась. Иван Иванович, почти ни к чему не притронувшись, смотрел на меня и молчал, едва пригубив бокал рубинового вина.
— Я, наверно, утомила вас? — спохватилась я.
— Нет, что ты, — сказал он, улыбнувшись. — Наоборот, хороший был день. К тому же и дел вон сколько решили — сама видела. Всё дела, дела, — вздохнул он, — так за ними и жизнь уходит, оглянуться не успеешь...
— Да что вы такое говорите! Как уходит?
Он подошёл к окну, отдёрнул занавеску:
— А вот так и уходит, точно один раз в окно взглянул. С возрастом начинаешь это понимать. Если бы с десяток годков сбросить...
Он проводил меня к машине.
— Ну что ж, приятно было познакомиться. Приезжай ещё, буду рад. Звони. Все наши телефоны в редакции есть. А это тебе премия за храбрость, — и он показал на заднее сиденье, где лежала увесистая сумка.
Теперь мне казалось, что редакционный «уазик» тащится слишком медленно. Мысленно я неслась перед ним на горячем белом коне с полным блокнотом драгоценной информации.
Уже в сумерках мы подъехали к дому. Миша помог занести багаж и от себя презентовал двух увесистых карасей и щуку, строго-настрого наказав не говорить Крюковой, что он целый день рыбачил. Едва за ним захлопнулась дверь, я заглянула в сумку. Там были огурцы, помидоры, редис, лук и другая зелень из теплицы, а под ними — мясо, творог и ещё что-то. Вот это подарок — на целый месяц хватит!
Семейство моё было в отпуске. Отмывшись в ванне и выстирав платье, я засела за статью, чтобы с самого утра положить её на стол редактора. Править почти ничего не пришлось, так понятно рассказал Иван Иванович о завершающейся посевной. Это было тем более важно, что в других хозяйствах к севу ещё не приступали. В райкоме нервничали. Нужны были положительные примеры, чтобы расшевелить остальных. В блокноте были и другие материалы, пришлось просидеть над ними чуть ли не всю ночь.
Утром в кабинете редактора собрались сотрудники всех отделов на планёрку.
— Марья Петровна, вот выступление Донцова, — сказала я. — Отдать его на машинку?
Все остолбенели.
— Что? Выступление Ивана Ивановича? Как же это... — И Крюкова стала лихорадочно просматривать лист за листом. Все напряжённо следили за ней.
— Так, — оторвалась от статьи редакторша. — Великолепный материал! Актуальный и положительный. Есть что показать другим. Здесь ничего не надо править. Несите его машинистке и скажите, чтобы печатала в первую очередь. Пойдёт в этот номер на первой полосе. Ну, Иван Иванович, опять всем нос утёр! Ещё что-нибудь взяли?
Я стала перечислять, что привезла из колхоза:
— Репортаж с парникового хозяйства, интервью с начальником комбикормового цеха, выступление рабочего овощехранилища и зарисовку о механизаторе, лидирующем на взмёте зяби. Иван Иванович просил перезвонить ему и уточнить цифры, прежде чем публиковать выступление, а у меня его телефона нет.
— Я сама позвоню, не беспокойся. Слава богу, лёд тронулся. А то хоть репку-матушку пой с этим колхозом! Учитесь, господа журналисты, как материал брать!
С того дня, понимая, что после возвращения семейства у меня будет меньше времени, я работала, не поднимая головы, в редакции и дома, засиживаясь за полночь. Душа моя пела и ликовала. Наконец-то я занимаюсь делом, о котором мечтала с детства. А потом сама же наступила на горло собственной песне — бросила факультет журналистики и поехала к чёрту на кулички за мужем. Работала в сельской школе и тосковала по газете. И вот теперь сбылось... Нет, истину говорили греки: «Желающего судьба ведёт, а нежелающего — тащит».
В моём отделе писем следовало освещать культурную жизнь района, но я «заболела» сельским хозяйством. Село кормило страну, само оставаясь обделённым и неблагоустроенным — без коммунальных услуг и нормального обеспечения товарами. Возвращаясь из совхоза или колхоза, я подолгу отмокала в ванне, чтобы отмыться от пыли или избавиться от запаха навоза. А люди, о которых я писала, работавшие не покладая рук, были лишены возможности помыться в ванне и отдохнуть в доме с паровым отоплением. Только теперь я поняла по-настоящему, как достаются нам хлеб и молоко и каких трудов они стоят сельчанам. Да, городская жизнь не шла ни в какое сравнение с сельской. Самое настоящее неравенство, ведь это очевидно.
А Иван Иванович стал теперь частым гостем в редакции. Правда, Крюкова тут же уводила его в кабинет, поила чаем или кофе, болтала без умолку и даже строила ему глазки. Но иногда он заходил и ко мне. Я терялась под взглядом его грустных синих глаз. Зато почти каждое утро, после планёрки, мы с ним беседовали. Он звонил сам и всякий раз передавал важную информацию, интересовался, где я была, о чём писала, рассказывал о соседних хозяйствах, советовал, на что обратить внимание там, куда я собиралась ехать. От него я знала, что там хорошо, а что плохо и будет утаиваться, снабжал меня возможными контраргументами. На месте я всегда убеждалась, что он был прав. Он знал, что происходит в районе лучше, чем все члены бюро райкома, вместе взятые. Благодаря Ивану Ивановичу я добывала самый актуальный материал, который становился «гвоздём» номера.
Позже я узнала, что Иван Иванович не всегда был председателем колхоза. Где-то в средней полосе России он был первым секретарём большого промышленного обкома, и орден Ленина у него — ещё с тех времен. Его даже прочили на работу в ЦК партии, но, как всегда бывает у неординарного человека без связей, нашлись завистники и недоброжелатели.
Он уехал на Дальний Восток, в маленькое село, на родину жены (сам был детдомовцем), поднял захудалый колхоз до уровня самого передового в районе, а по многим показателям — и в области. Тогда-то и посыпались на его колхозников ордена и медали. От руководящих должностей в государственных и партийных структурах отказывался наотрез, твёрдо посвятив себя земле-матушке. Так что при первой встрече интуиция меня не подвела: не зря я решила, что он — «аж из самой Москвы».
— Что это Донцов зачастил к нам? — ехидно спрашивали меня сотрудницы.
Я краснела и только отшучивалась.
К концу первого месяца работы в редакции оказалось, что поработала я «зело борзо»: у меня было самое большое количество строк, три моих материала стали победителями в конкурсе «Золотое перо редакции».
А на второй год меня наградили путёвкой в международный журналистский лагерь и приняли в Союз журналистов. Давно я не работаю в газете, но эта пора и по сей день дорога мне как память о молодости, о сбывшихся и несбывшихся надеждах. И, конечно, об Иване Ивановиче — одном из самых незаурядных людей, с которыми мне довелось встретиться. О человеке, который помог мне понять многое в этой жизни.