Благословение святого Виссариона

Гульчера Быкова
Успех — это сумма небольших усилий, повторяющихся изо дня в день. В захолустных городишках я растила свою троицу, учила сельских детей и неистово мечтала работать в вузе, заниматься научными исследованиями, ездить на симпозиумы, писать монографии. Ничто не способно остановить человека с правильным внутренним настроем на пути к достижению цели. После окончания института мне выдали характеристику, где было написано, что меня рекомендуют для обучения в аспирантуре. Я так гордилась этой последней строчкой, что показала документ директрисе cельской средней школы, где начала работать учителем-словесником. Она посмотрела и язвительно засмеялась: «Учёная вы наша, профессор кислых щей». Саша тоже отнёсся к моей мечте скептически: «Ну и что толку, что ты с отличием закончила школу и институт? Зарплата всё равно меньше, чем у уборщицы. Без меня ты бы уже пропала». И я замолчала. Мечты мои ушли в глубокое «подполье», продолжая теплиться в подсознании и греть душу.
 Тогда я не знала о взглядах физиков на Вселенную как пространство чистой мысли и о главном законе притяжения в  нём. В 1906 году Уильям Аткинсон впервые сформулировал этот закон. «Мы грамотно рассуждаем о законе гравитации и при этом игнорируем проявление закона притяжения в мире мыслей. Нам хорошо известно об удивительном действии закона гравитации. Согласно ему электроны в атомах удерживаются на своих местах. Мы знаем, почему наши тела притягиваются к Земле, а вращающиеся тела занимают своё место во Вселенной. Но мы закрываем глаза на могущественный закон, приводящий нас к тем или иным событиям. Думая, мы притягиваем их. Для Вселенной безразлично, хотим мы этого или не хотим. Она «клюёт» на наши хорошие или плохие мысли как на наживку».
И я поняла, что мысль — реальная сила (форма энергии), обладающая свойством притяжения, которое делает её похожим на магнит, потому что всё происходит в ментальном мире. Вселенная (Бог, Абсолют, Дао и т. п.) готова принимать от вас просьбы (мысли, мечты) и стремится отправить вам послание (помощь). Это взаимодействие проходит через фильтр ваших установок. А тут уж воля ваша — что просите, то и воздастся. Вы — шедевр собственной жизни, вы — Микеланджело своей судьбы. Давид, которого вы лепите, — это вы сами! Наша вера и наши убеждения обусловлены нашим личным опытом, а не внешними причинами. Желающего судьба ведёт! Это хорошо осознавали наши предки и заповедали нам: «Человек без мечты — что птица без крыльев!»

Все преподаватели, даже самые старенькие, узнали меня, когда я, спустя семнадцать лет, появилась в своей альма-матер. Подходили, здоровались, обнимали, спрашивали о детях. Узнали все, кроме Ираиды, моей однокурсницы. Единственное, что нас сближало, — мы были лучшие на курсе и обе получили красные дипломы. И всё. Теперь это была важная дама, преисполненная осознанием собственной значимости. Сразу после окончания вуза я с головой ушла в материнство, воспитывая троих сыновей, работала где придётся — то сельской учительницей, то селькором. Она же закончила в Москве аспирантуру, защитилась, стала кандидатом наук, работала несколько лет за рубежом, потом вернулась в родной университет, продолжая успешно подниматься по служебной лестнице, на самую нижнюю ступень которой теперь осмелела подняться и я. Сколько лет я неистово мечтала об этом, утешаясь словами Мерилин Монро: «Карьера вещь хорошая, но в холодную ночь она не согреет» — да ещё сентенцией Наполеона: «Обстоятельства бывают сильнее нас», хотя «Счастье в большей мере зависит от хода наших мыслей, чем от внешних обстоятельств». Чёрт побери, а ведь Бенджамин Франклин тысячу раз прав! Дети подросли, и меня с новой силой потянуло к заветному. Наконец-то обстоятельства изволили повернуться и в мою сторону.
Мы встретились с Ираидой в коридоре. Я не успела открыть рот, чтобы поздороваться, — она же, надменно взглянув, холодно отвернулась. Не узнала. Мы долго не здоровались. Ещё бы: кто она и кто я? Спасибо, что ассистентом взяли на кафедру!
За несколько месяцев до перевода мужа в областной центр я оказалась в Институте усовершенствования учителей. Сначала занятия вели незнакомые преподаватели, а к концу дня появилась Людмила Васильевна, которая учила меня на четвёртом курсе и была руководителем выпускной педпрактики. Ой! Я сразу узнала её, обрадовалась и всё время любовалась ею, её жестами и великолепной речью. А вдруг она не признает меня? Подойти или нет? — мучилась я сомнениями. Только прозвенел звонок — она сама засыпала меня вопросами:
— Как вы добрались тогда на Сахалин? Кто родился — мальчик? Девочка?
— У меня три сына.
— Здорово! Поздравляю. Молодец!
— Я боялась, что вы меня забыли. Простите.
— Не только я — всей кафедрой вспоминаем. Вы редких способностей человек. Такие студенты не забываются. Где вы сейчас?
— Нас переводят сюда.
— Где собираетесь работать?
— Не знаю. Всегда мечтала о вузе. Да, видно, не судьба.
— Почему же?
— Так мне под сорок!
— Ещё не поздно. Нам как раз нужен методист. Я поговорю на кафедре и в деканате. Вы хорошо знакомы с программами по русскому языку?
— Да, почти всё время преподавала в школе, не считая трёх редакций. Это ведь тоже работа со словом, с языковым материалом, правда?
— Хорошо, что писать обучены — это ценится в аспирантуре.
Внутри вдруг полыхнуло: неужели сбудется? Господи! Помоги!
Оказывается, непросто работать с теми, кто учил тебя. Ведь учитель — это всегда кумир, перед которым преклоняешься, кому подражаешь, кому благодарен. Однако Ираида ни с кем не церемонилась. Она могла отчитать любого из преподавателей прямо в коридоре, в присутствии студентов. Теперь она стала руководителем, которому подчинялись все. Милые, беззащитные, заметно поседевшие учителя жаловались мне. Я и сама всё видела, да что поделаешь? Против лома нет приёма.
Заново прослушав великолепные лекции моей бывшей преподавательницы, а теперь наставницы по фонетике, и углубившись в курс, я начала вести практические занятия. Чтобы не показаться дилетантом, жадно перечитывала нужные исследования на абонементе и в читальных залах. Пока анализировали со студентами разделы фонетики ведущих учебников по русскому языку, я обратила внимание, что звуки там описаны в трёх аспектах, а вот важнейший для коммуникации — фоностилистический — отсутствует вовсе. Что гласный звук бывает ударным или безударным, а согласный — твёрдым или мягким, глухим или звонким — этому детей учат. А вот что звуки вызывают хорошие и плохие ассоциации (впечатления), что они имеют значимость, что ими можно воздействовать на окружающих или даже зомбировать их, что в национальном сознании звуки расцениваются как любимые и нелюбимые — об этом ни слова.
Я плотно занялась феноменом звукового символизма и вскоре убедилась, что этот аспект русских звуков можно и даже нужно ввести в соответствующие разделы учебников по родному языку. Изложив в кратких тезисах свои соображения, отправила письмо в Исследовательский центр преподавания русского языка Института общеобразовательной школы Российской академии образования.
Спустя какое-то время в аудиторию, где я вела занятие, постучали: секретарша ректора попросила срочно пройти в приёмную к телефону. Звонили из Москвы. Это был председатель Учёного совета академик Шанский. Николай Максимович был автором вузовских учебников по русскому языку, солидных монографий и статей. Мы их конспектировали на всех курсах. Я даже испугалась. Представившись, он сказал:
— Письмо ваше получили. Прочитали. Считаете, неправильно написаны разделы фонетики всех учебников?
— Неправильно, —  сказала я и тут же испугалась: ой, что теперь будет?
— Ну что ж,  докажите, как правильно. Надо провести серьёзное исследование. Приглашение вам выслали. Приезжайте.
Я начала собираться в командировку. На кафедре решили, что мне лучше пройти стажировку не в Российской академии образования, а на кафедре методики МПГУ — там Баранов М. Т., Ладыженская Т. А., другие корифеи методики. Академика Шанского можно посетить в свободное от стажировки время. «Ещё лучше: познакомлюсь со всеми светилами сразу!» — решила я, храбрая портняжка, и весело отправилась подписывать документы. Но в приёмной Ираиды меня остановила испуганная секретарша:
— Туда нельзя! Давайте документы, — сказала она и скрылась за дверью.
— Что? В Москву? Разгонять тоску? Она в своём уме? Её поезд давно ушёл! — услышала я из-за двери.
Следом вылетела перепуганная девушка и подала неподписанные документы. Так. Значит, мой поезд ушёл? Посмотрим! И с места в карьер я двинулась к проректору по научной работе. Наступление — лучший способ обороны:
— Вот приглашение академика Шанского. Вот решение кафедры о стажировке. Если вы не разрешите мне поехать в Москву, то сразу переведите в уборщицы.
— Почему в уборщицы? — удивился озадаченный проректор.
— Вы приняли меня ассистентом, а не полы мыть, верно? Мне надо учиться, вести исследование и защищаться. Мне работать со студентами, а не с тряпками и швабрами.
— Резонно. Но понимаете, — замялся научный куратор, — у вас неперспективный возраст для защиты... и детей куча... Вы не представляете себе, как всё это непросто.
И тут я взмолилась:
— Александр Иванович, отпустите меня! Я пять лет работала в газете, писать обучена. В Союз журналистов кого ни попадя не принимают. Я смышлёная и быстро напишу диссертацию. А за материнство отлучать от науки — грех!
— Ну что с вами делать? — сдался сердобольный проректор и подписал командировочную. Мы вышли в приёмную. Там уже была взбешённая Ираида. Я опередила её на несколько минут, которые решили противостояние в мою пользу.
— Ну смотрите же, — сказал проректор, — справитесь — поставлю здесь, в приёмной, памятник и напишу: «Многодетной маме — кандидату наук». Не защититесь — уволим.
Одно было плохо: незадолго до отъезда мне сделали операцию. Прежний шов от операции на почке, которую я перенесла после третьих тяжёлых родов, пришёл в негодность и начал расходиться, потому что с тремя детьми невозможно уберечься от тяжёлой работы. Так я вторично попала на операционный стол под наркоз. И всё бы хорошо — новый шов быстро затянулся и зажил, — но боль не проходила. Я обратилась к нескольким хирургам. Они осмотрели, сказали, что шов — выше всяких похвал, всё нормально, никакой боли не должно быть. А она была — несильная, ноющая, постоянная. Я старалась к ней притерпеться, свыкнуться и не обращать на неё внимания, но она продолжала изматывать меня немилосердно.
— Куда ты такая в дорогу? — засомневался Саша.
— Я поеду налегке. Там отдохну от домашней работы. Бок, может, и пройдёт.
Поселили вновь прибывших в гостинице для аспирантов недалеко от метро «Спортивная». До академии рукой подать, как раз мимо МПГУ. После занятий в Московском педагогическом я шла к научному руководителю — доктору наук, профессору РАО Маргарите Михайловне Разумовской, по учебникам которой училась ещё студенткой. Я боялась докторов наук и сильно комплексовала по поводу возраста и провинциальности, на что знаменитая автор федерального комплекса по русскому языку, известный профессор, сказала:
— Запомни, дорогая, Москва состоит из книг и воздуха, а провинция — из идей и мыслей. Мы пригласили тебя не за красивые глаза, а за толковое решение проблемы. Всё в твоих руках. Набирай материал для исследования. Тема утверждена решением Учёного совета академии.
И я засела в Ленинку. Приезжала первой и уходила последней. Библиотекари возмущались:
— Откуда такая?
— С Дальнего Востока, — отвечала я — Через всю страну пролетела, денег мешок заплатила. Так что каждая минута дорога в буквальном смысле. Не обессудьте.
Женщины заулыбались и меж собой прозвали меня Фросей Бурлаковой с Дальнего Востока. И очень мне помогали с литературой, в генеральном каталоге, в отделе редких книг.
Чтобы не тратить попусту вечерние часы в гостинице, где жильцы от нечего делать слоняются из комнаты в комнату, а ложатся всё равно поздно, скупила билеты на все спектакли во Дворец съездов. Там шли постановки главной балетной труппы. Когда посмотрела основной репертуар, переключилась на Малый театр и стала вечерами пропадать там. Гардеробщицы меня заприметили. Узнав, что я с Дальнего Востока и купила билеты на все спектакли до конца года, удивились, сказали художественному руководителю Юрию Михайловичу Соломину. Он заинтересовался. Нас познакомили.
— Ну как вам наши спектакли?
— Изумительно. Я хожу сюда, как домой. Здесь уютно, сцена небольшая, зал камерный. И артисты замечательные. Я повторно смотрю спектакль, если в нём занят второй состав.
— И что, заметна разница?
— Ещё как! «Вишнёвый сад» в исполнении ваших артистов и берлинских, например. Они в любви объясняются, будто ругаются.
— Да, немецкую речь не сравнить с русской, — засмеялся он. — Вот вам билет на премьеру «И аз воздам». Я в роли Николая Второго.
— Ой, я не смогу — уезжаю.
— Знаете что, а вы приходите на генеральную репетицию. Весь спектакль и посмотрите. Приглашаю.
— А вдруг меня не пустят?
— А вы скажите, что Соломин пригласил.
— Спасибо.
Я удивлялась (и не я одна!) работоспособности художественного руководителя и ведущего актёра Малого театра, который был ещё и министром культуры страны. При этом проще и обходительней человека, наверно, и нет на свете. Когда от напряжения становилось невмоготу, я говорила себе: «А Соломину легче? У тебя цветочки, а у него ягодки!» Однажды мне пришлось неожиданно уехать на Украину к сестре. Это недалеко от Москвы. Заболела мама. Я предупредила научного руководителя и уехала. Оказалось, моё неожиданное отсутствие переполошило библиотекарей научного зала Ленинки, где я регулярно работала, и гардеробщиц Малого театра. Стали звонить в академию, узнавать, что со мной. После возвращения упрекали и те, и другие. Это меня растрогало. Мир не без добрых людей — выдающихся и самых обыкновенных, простых служащих.
После закрытия библиотеки до начала спектакля я по обыкновению прогуливалась по Красной площади. Обычно оставалось около часа. Пристроюсь к группе с гидом и поглощаю информацию бесплатно, а то увяжусь за англичанами, слушаю их разговоры. Это ж надо, как просто говорят! Как русские в диалоге. В школе нас учили громоздким полным предложениям. Английский язык  до сих пор таким мне и представляется.
В этот вечер я не спеша шла по главной площади страны, наслаждаясь ходьбой, тёплым ветерком и последними лучами заходящего солнца. Глядь — женщина бежит, потом ещё одна и ещё. «Куда торопитесь?» — спрашиваю. — «Да вон там, у церкви, Виссарион благословлять будет. Говорят, он святой, исцеляет и пророчит. Любое желание исполнится, если успеть загадать при нём. Вот те крест!» — побожилась женщина и остановилась передохнуть.
Догадайтесь: что я сделала? Правильно! Припустила что было духу, перегнала многих и успела в самый раз. Главное — оказаться в нужном месте в нужное время! Меж двух церквей легко и стремительно шёл высокий, стройный, тонкий в талии русоволосый человек с пронзительными голубыми глазами. Меня поразило выражение его просветлённого лица и великолепное алое одеяние до пят. Он предусмотрительно стал к стене, потому что со всех сторон к нему устремились такие же ненормальные, как я. Меня прижали к алым одеждам. Я пыталась сопротивляться, но толпа — неуправляемая сила. Он положил свою руку мне на голову и тихо сказал: «Всё у тебя сбудется, за чем приехала. Даже больше. Сделай как велю». Тут меня бесцеремонно «выдавили» и буквально «выплюнули» в сторону. Я с трудом выбралась из стада мне подобных и поспешила на спектакль. Немного придя в себя после давки в толпе, спохватилась: что он велит? Почему я не спросила? Оглянулась несколько раз, но человека в алом больше не увидела.
В Москве про Виссариона говорили всякое: одни — что он святой, другие — что самозванец и проходимец, что за ересь отлучён от церкви, что где-то в Сибири создал коммуну для неизлечимо больных, бездомных, алкоголиков, наркоманов и лечит их на средства, которые они сами зарабатывают.
Так было во все времена во всех культурах и цивилизациях: полмира скачет, полмира плачет, полмира верит, полмира отрицает. И каждому дано будет по вере его. Я вспомнила о своём любимом Хотее, что в переводе означает «холщовый мешок», — одном из семи богов счастья. Хотей — бог общения, веселья и благополучия. Он предопределяет людские судьбы и помогает в осуществлении заветных желаний. Он связан с конкретным прототипом, который жил в Китае в десятом веке: маленький толстый монах по имени Ци Цы с большим холщовым мешком за плечами и с чётками в руках, ходивший по деревням. Легенда гласит, что там, где он появлялся, к людям приходили удача, здоровье и благосостояние. Если кто-то спрашивал, что находится в его мешке, он отвечал, что там у него весь мир.
Однажды, будучи уже пожилым, сидя у какого-то храма, Хотей сказал: «Эх, люди, люди, не узнали вы меня, ведь я будущий Будда-Матрейя». И действительно, Хотей считается эманацией Будды на Дальнем Востоке. Пришествие Будды-Матрейя понималось как упорядочение вселенной, как достижение мировой гармонии, эры процветания, благополучия и довольства. Не случайно Хотей считался воплощением счастья и беззаботности. В семнадцатом веке образ Хотея был канонизирован. Ему поклоняются в Японии, Китае, Вьетнаме и других странах Восточной Азии. Вот кого мне напомнил загадочный человек в алых одеждах.
Я страшная трусиха и боюсь ходить по ночному городу, да ещё такому, как Москва, но с Театральной площади было безопасно возвращаться домой в поздний час на метро. Вышел из подземки, пересёк метров пятьсот хорошо освещённой улицы — и вот оно, моё временное пристанище в шумной столице. Ритм жизни и расстояния в Москве, конечно, не сравнить с нашими. И потому я падала замертво и спала как убитая, но к утру боль в боку просыпалась раньше меня. Я открывала глаза и уже не могла уснуть: она немилосердно ныла, свербила и мучила. Что делать? Вставала, зажигала настольную лампу, чтобы не мешать соседкам, и начинала писать первую главу диссертации. Я стремительно обрастала материалами по утверждённой теме. Во мне, кроме непрошенной боли, просыпался «писучий» зуд, когда нестерпимо хочется взяться за перо и бумагу. Это чувство хорошо знакомо каждому из журналистской братии. Я задумала показать пробную часть главы Разумовской, чтобы убедиться, то ли я пишу. Потом готовила завтрак на всех и будила соседок. Понятно, не стерпела и рассказала о святом Виссарионе. Мария из Оренбурга подхватила:
— Да ты что? Сам Виссарион благословил?
— Да, вот так положил руку на голову. Сзади стали напирать и прижали меня к нему. Так мы и стояли несколько минут почти в обнимку.
— Считай, кандидатская у тебя в кармане! — воскликнула Мария. — И докторская тоже!
— Ой, правда?! — вспыхнула я нечаянной радостью.
Рассудительная Татьяна из Вологды урезонила обеих:
— Да вы в своём уме? Верите всяким проходимцам! Ей-богу, хуже ненормальных!
— Кстати, ненормальные, то есть блаженные, на Руси искони почитались, — обиделась я за всех русских юродивых. И для пущей убедительности процитировала Грибоедова: «Блажен, кто верует — тепло ему на свете».
— А кто любимый герой русских народных сказок? — подыграла Мария.
 — Иванушка-дурачок! — подхватила я. — У отца было три сына, два умных — третий дурак. Умные пойдут, ни жар-птицу, ни коня златогривого, ни царевну добыть не могут, а дурак — пожалуйста, всем завладеет.
Ничего не сказала умная Татьяна. Улыбнулась, покрутила указательным пальцем вокруг виска и отвернулась от нас... Ну вот, что я говорила? Есть добро и зло, есть свет и тень, день и ночь, земля и небо, белое и чёрное, движение и покой, внутреннее и внешнее, мужчина и женщина, есть вера и безверие!
В тот день всё повторилось в привычном алгоритме: я опять пришла позже всех, наскоро перекусила остатками ужина и бухнулась в кровать, успев мельком подумать: «Что делать с болью? Сил нет!» Под утро приснился сон, а может, это была явь? Виссарион склонился надо мной и внятно сказал: «Сходи на колокольный звон». Я испуганно открыла глаза. Никого! Опять смежила веки и призадумалась. На колокольный звон? Где его взять? Это надо жить около храма. Есть церкви на Красной площади, на Соколе «Всем святым», там захоронен Багратион. Несколько раз была в Сокольниках в очень древнем храме. В нём Иван Грозный грехи отмаливал, а точнее, лицедействовал. На соколиную охоту со свитой ехал — заворачивал в храм благословиться. На привале развлекался с непотребными девками, что возил за собой в обозе, а потом опять в храм, на коленях каяться. «Не согрешишь — не покаешься. Не покаешься — не спасёшься». Удобная философия. Рассуждая так, я вдруг явственно услышала звуки, которые ни с чем нельзя спутать. Звонил одинокий колокол. Испуганно прислушалась, затаив дыхание. Ой, точно, он! Колокольный звон!
Вскочила, лихорадочно оделась, накинула пальто и опрометью — из комнаты. На цыпочках прокралась мимо спящей вахтёрши, осторожно откинула крюк входной двери и вышла на улицу. Пасмурный день только-только занимался. Плотные сумерки едва пропускали алое лезвие зари на востоке. Я замерла, определяя, в какой стороне благовестят. Ага, за домом. Прошла по заснеженной дорожке, свернула за угол, и тут моему потрясённому взору явилось чудо. На возвышенности, окружённый старинным хвойным лесом и высокими, похожими на кремлёвские, стенами стоял древний монастырь такой невиданной красоты, что ни в сказке сказать ни пером описать. Его вплотную окружал полузамёрзший пруд, в прошлом, видимо, оборонительный ров. У самых стен в полыньях плавно скользили по водной глади белые и чёрные лебеди, а на ледяных заберегах суетились дикие уточки и селезни. В первый миг я даже решила, что свихнулась и всё это мне чудится или я сплю, а золочёные купола целого ансамбля дивных храмов в самом сердце многомиллионной столицы — не более чем мираж.
 Я стояла будто громом поражённая. Но монастырь не исчез, всё явственнее проявляясь в медленно рассеивающихся сумерках. Одинокие фигурки шли и шли в одном направлении — к мосту под высокую арку древней кирпичной кладки, у основания которой сияла в утренних отблесках зари древняя икона. Все проходящие кланялись ей, крестились, сворачивали вправо и шли мимо закрытых прекрасных храмов, мимо огромного, в несколько обхватов, древнего дуба. Ни на Алтае, ни в дальневосточной тайге я не видывала таких гигантов. Вот это да! По обе стороны дорожки стояли ухоженные могилы в металлических витых оградках. Я присмотрелась к одной из них и, не веря глазам своим, по слогам прочитала медную табличку: «Фё-дор И-ва-но-вич Бу-сла-ев». «Ничего себе!..» — Я вспомнила логическое направление в языкознании девятнадцатого века, самым видным представителем которого в России был учёный, чей прах покоился здесь.
Окончательно потрясённая, зашла в притвор храма, освещённого свечами. От самого входа у стен возвышались иконы под потолок, были поменьше и совсем маленькие. Открыв рот я ходила по храму, как по музею, и разглядывала чудные изображения святых, узнавая среди них лишь Христа да Богородицу. Я наклонялась, читала надписи внизу золочёных рам: Михаил Архангел, Николай Угодник, Серафим Саровский, святой пророк Исаия, святой Гермоген…. Я старалась запомнить каждого, несколько раз подходя то ближе, то дальше, то с одного боку, то с другого, задирала голову вверх и рассматривала лики праведников, детали одежды, предметы культа. Поражали даты рядом с именами — двенадцатый век, тринадцатый, семнадцатый… «Ничего себе!» — изумлялась я и шла дальше. Одним словом, вела себя как дикарь, впервые попавший в мегаполис. Я пыталась получить информацию у молящихся, но они деликатно прикладывали палец к губам и смиренно отворачивались.
Удивляюсь, как служители не выгнали меня за такое поведение в святом месте. Перед уходом выяснила, что это, оказывается, Новодевичий монастырь. Два месяца прожила здесь и даже не подозревала, что рядом — национальная сокровищница! Ну не позор ли? Так случается. В детстве жила на Алтае в самой святой из святых долин — Уймонской, где, по поверью, существует Беловодье, то есть загадочная Шамбала, которую в тридцатые годы по секретному приказу Сталина именно там искала экспедиция во главе с Рерихом. Моя мама родилась и выросла в Нижнем Уймоне и знать ничего не знала и ведать не ведала, и бабушки, и прабабушки тоже.
Много позже, отдыхая на тропическом острове Хайнань, я познакомилась с переводчицей, которая не раз сопровождала группы по Тибету. Однажды они сбились с маршрута. Настала ночь. Полил дождь. В отчаянии туристы двигались на ощупь. По карте где-то рядом была деревня, там следовало переночевать и пополнить запасы. И вдруг наткнулись на большой монастырь. Постучались в ворота. Им открыли монахи. Обогрели, накормили. Настоятель показал огромный храм, библиотеку древних книг и рукописей, побеседовал с ними. Путешественники переночевали в тепле, а утром их проводили за ворота и показали, по какой тропинке следует спускаться.
— И что ты думаешь? — говорила переводчица. — Деревня оказалась в получасе ходьбы. Мы пополнили запасы  и на прощанье позавидовали жителям: «Слушайте, как вам повезло! Такой монастырь рядом. Вы часто посещаете службы?» А те удивились: «Какой монастырь? В округе нет и никогда не было монастыря. Через пять суток ходьбы вон в той стороне есть часовня с единственным монахом — и всё». Представляешь, — будь я одна, можно было списать на бред от голода, холода и переутомления, но нас было семеро, и все мы видели этот монастырь, ночевали в нём.
— Слушай, это и есть ашрам — невидимый людям храм, потому что он в другом измерении. И Шамбала тоже в другом измерении существует. Нацисты пытались найти её. Гитлер снаряжал несколько экспедиций на Тибет, а Сталин отправил отряд во главе с Рерихом на Алтай, как раз на родину моих сибирских предков по маминой линии.
— Ты веришь в Шамбалу?
— Я её видела.
— Не может быть!
— В детстве катилась с горы на лыжах и на лиственницу налетела — отвернуть не успела. Чувствую: на лбу, чуть выше бровей, шишка вздувается. Глянула вниз, а там и не деревня вовсе, а незнакомая горная местность, в долинах меж гор — селения. И люди в странных одеждах, и дома непривычные, в виде приземистых пирамид или чумов, а ещё — огромный то ли дворец, то ли храм, тоже пирамидальный. А большое озеро или море за селениями, и реки, в него впадающие, — не водой, а молоком наполнены, то есть белые. Дымки над жилищами синего, красного, зелёного, жёлтого, оранжевого цвета. И там было лето, горы, трава и деревья — зелёные. Все деревья и кусты — в ярких цветах, как здесь, на тропическом острове. Нет бы мне ещё постоять и рассмотреть как следует, я же от страха и удивления сползла спиной по стволу и давай снег ко лбу прикладывать. А когда поднялась, глянула вниз — а там наша Усть-Кокса в сугробах.
— И ты веришь, что это была Шамбала? Скорей всего, тебе причудилось. Впрочем, именно после травм у людей открываются паранормальные способности.
— Может быть. Но я уверена, что Шамбала, или Беловодье, — рядом, вокруг, только мы её не видим. Не дано увидеть. Потому что не верим мы в чудо, в благодать, и души наши задраены наглухо.

На другое утро после посещения храма в Новодевичьем монастыре сплю себе и слышу — Мария с Татьяной давятся от смеха. Открываю глаза — а солнце брызжет в окно. Всё на свете проспала! Вскочила, а соседки заливаются:
— Ты собираешься в академию, соня-засоня? Завтрак на столе. Мы поехали, скажем, что на вторую пару придёшь.
И тут до меня дошло: а бок-то не болит! Стоп! Или болит? Я стала его ощупывать, мять, давить — не болит! Спасибо, святой Виссарион! С тех пор оперированный бок не беспокоил, будто и не болел вовсе, ибо сказано: «Каждому дано по вере его»!
Я стала много читать о православии. И по случаю своего чудесного исцеления после Сретенья Господня крестилась в Новодевичьем монастыре, который считаю теперь своим духовным домом. Позже узнала, что церкви на Руси строились на пересечении биополей, которые притягивают больную энергетику, а если постоять у иконы Михаила Архангела, можно чудесно исцелиться. Как раз это и была первая икона, около которой я тогда долго стояла в притворе храма Успенья пресвятой Богородицы Новодевичьего монастыря. Пребывание под церковными куполами, аккумулирующими космическую энергию, было мощной лечебной процедурой для наших предков, регулярно посещавших службы. А во время елеосвящения (соборования) — одного из семи таинств при помазании больного освящённым елеем (маслом) — призывается на больного благодать Божия для исцеления его от телесных и душевных немощей. Соборование уже более двух тысяч лет проводится раз в год, в Чистый четверг. Исключение делается для умирающего. В любое время года его исповедуют, отпускают грехи, причащают и соборуют. Нередко смертельно болящий выздоравливает.

Дни в Москве летели быстрее пули. Перед отъездом домой показала часть главы Маргарите Михайловне. Она прочитала один лист, другой, третий, потом стала бегло просматривать последующие страницы и спросила:
— Что это?
— Первая глава. Может, что-то не так?
— А у вас есть публикации?
— Есть. Я в трёх газетах работала селькором, завотделом сельского хозяйства. У меня много репортажей, интервью, очерков, есть фельетоны, рассказы. Как победителя областного конкурса селькоров, меня в Союз журналистов приняли.
— А почему не сказали?
— Думала, это не имеет значения.
— Ошибаетесь. Знаете, какая главная проблема аспирантов? Материал наберут, а вот оформить в диссертационное сочинение не могут. Год, а то и два мучаемся, учим их писать. Вы — другое дело. Научные статьи есть?
— Нет. Я недавно в вузе.
— Жаль, что нет, — сказала профессор. — Написанное вами — на уровне докторской. Но без научных публикаций вы её не потянете. Пишите их и кандидатскую, а потом — докторскую. Мы с Шанским поможем. Да не вздумайте сказать у себя там о докторской, а то ведь съедят. И ещё. От руки нельзя писать. Я сделала исключение, почерк у вас каллиграфический. Не встречала такого.
— Маргарита Михайловна, дайте справку, что я смогу защитить кандидатскую, а то меня не отпустят больше. Кое-как вырвалась.
Она засмеялась:
— Пишите диссертацию и высылайте по частям на моё имя. Мы рецензируем, дадим заключение и вызовем на защиту. Приказом по академии вы вне конкурса зачислены в аспирантуру. Жду вас через полгода на первую консультацию.
Я вернулась домой окрылённая, здоровая и охваченная сильным «писучим» зудом. Надо сразу на машинке работать, так быстрее. Время пошло!
— Саша, у тебя есть списанная пишущая машинка на работе?
— Ну есть. А тебе зачем?
— Принеси на время! Надо срочно приступить к диссертации. Материалов — уйма!
— Ты же не умеешь печатать. Меня запрячь задумала?
— Больно надо. Ты одним пальцем тюкаешь, а мне быстро надо. Вселенная любит скорость!
— Попробуй хотя бы одним. Думаешь, так просто? — обиделся он, но машинку принёс.
На альбомных листах скопировала клавиатуру и развесила на кухне, в спальне, в коридоре у двери и даже в туалете. Распределила буквы на каждый из пяти пальцев по принципу оптимальной близости и в течение нескольких дней заучивала клавиатуру наизусть, мысленно печатая всеми пальцами обеих рук. Села за машинку. Сначала получалось медленно, но я жёстко контролировала пальцы, которые обязаны были дотрагиваться только до своих букв. И дело пошло! Как-то вернувшись с работы и услышав дробный стук машинки, Саша с удивлением заглянул в спальню.
— Ну ты даёшь! Метеор!
— Хочешь жить — умей вертеться со скоростью Вселенной!
После занятий я быстро готовила семье ужин и закрывалась в спальне, где стояла старенькая допотопная «Москва». У неё была такая мягкая клавиатура! И она была такой же пчёлкой, как её новая хозяйка, — моя первая и последняя печатная машинка, потому что через пару лет появятся компьютеры. А сейчас мы с ней работали как ненормальные. Через месяц я отправила в академию введение и первую главу диссертации, ещё через два — вторую (полтора месяца ушло на постановку экспериментов, которые мне разрешили провести в пятой школе), а третью (мне взбрело в голову, что должна быть третья глава!) и заключение пообещала привезти с собой к декабрю. Командировку мне дали без проблем, потому что следом из академии пришёл приказ о моём зачислении вне конкурса.
— Без меня ёлку не наряжайте! К Новому году буду! — наказала я детям и улетела в Москву.
Ну нет бы перед отъездом позвонить научному руководителю! Приезжаю в Первопрестольную, звоню из гостиницы, мне отвечает муж, тоже профессор:
— Маргарита Михайловна в реанимации, её прооперировали.
— Да вы что? Как она? Что говорят врачи?
— Да пока плохо.
— Ой, а что мне делать? Возвращаться?
— Ни в коем случае. Поезжайте к Шанскому. Он ждёт.
Надо сказать, что Николай Максимович ещё в прошлый приезд стал называть меня на узбекский лад — Гюльнара, а не Гульнара, как в паспорте записано. «Цветок граната к нам зимой пожаловал?» — заулыбался он, услышав моё экзотическое имя. И, на удивление учёных дам, как-то уж очень благосклонно ко мне отнёсся, что семидесятилетнему академику было несвойственно. Он опекал меня, заботился, советовал, разрешил печатать на своём «Роботроне». Это была самая продвинутая пишущая машинка немецкой марки.
Гюльнара… Да он был в Узбекистане и язык помнит! — догадалась я. Наверняка это было давно, а воспоминания молодости, как известно, дорогого стоят. Моё имя ассоциируется у него с чем-то очень приятным. Надо бы спросить, был он в Средней Азии… Но не только спросить — и глаза-то поднять на маститого академика  боязно.
И тут меня осенило: надо в генеральном каталоге посмотреть его ранние работы… Есть! Сразу же наткнулась на книги Шанского, изданные в Ташкентском университете. Ай да Гуля! Ай да сукина дочь! Говорила же проректору, что смышлёная!
Теперь я стояла перед маститым ученым и уже не боялась его, как прежде.
— Вовремя приехали. Привезли заключение?
— Да, третью главу и заключение. Вот они.
— Какую ещё третью главу? Уберите её. Мне интересно посмотреть ваши выводы по проведённому исследованию.
— Я не проводила никакого исследования.
— Не проводила эксперименты? Они же описаны во второй главе! — перешёл он на «ты» от возмущения.
— Эксперименты поставила, а исследования не проводила, — продолжала «тупить» я.
— Этого за глаза хватит! Диссертация готова, девятнадцатого декабря на заседании Учёного совета академии утвердим твою защиту.
— Как защиту? Так не бывает! Мне ж ещё больше двух лет в аспирантуре, — воскликнула я и заплакала от страха. — Да я всё провалю! К тому же денег и одежды — в обрез.
— А главами из диссертации нас кто завалил? Думаешь, нам больше делать нечего?
— Да я просто написала. Думала, вы посмотрите. Замечания сделаете. Я не спеша исправлю, подготовлю. Время-то есть.
— Ох уж эти провинциалы! Не обращаем внимания — плохо. Помогаем — тоже не угодили! Полюбуйтесь, она от защиты отказывается! Да через два года ты ещё одну диссертацию напишешь! Утирай сопли, засучивай рукава и за работу. Звони домой, чтобы деньги и вещи самолётом передали, а ректору дай телеграмму, чтобы продлили командировку на полтора, нет, на два месяца, потому что после защиты документы в ВАК будешь готовить. Отсюда уедешь кандидатом наук.
Вот это поворот! Ошеломлённая, я принялась за работу. Пока Маргарита Михайловна была в больнице, моим руководителем стала докторантка Разумовской — Светлана Ивановна Львова. Без её советов и рекомендаций я бы пропала.
Как только Разумовскую перевели из реанимации, я отправилась к ней. Зашла в палату, взглянула на похудевшую, бледную Маргариту Михайловну, вспомнила операцию сына и заплакала.
— Ну как ваши дела? — пытаясь бодриться, спросила она.
— Закончила автореферат, отдала на машинку. Перед Новым годом никто не берётся печатать. Спасибо спонсору за доллары.
— Какому спонсору?
— Так я сначала спонсоров нарожала и выучила. Теперь они меня до кондиции доводят. Старший сын вернулся из загранки и долларами снабдил. «Бери, мама! С ними любую дверь откроешь». И оказался прав. Все к Новому году готовятся, отказываются печатать. А за доллары сразу взялись.
— Хватит ли у меня сил прочитать автореферат? — заволновалась Маргарита Михайловна.
— Николай Максимович сказал, что сам отредактирует.
— Когда ж он читать будет? Под ёлкой, что ли? Ты ничего не перепутала?
 — Нет, ничего.
— Ну и славно, а то я слаба ещё. Знаешь, сначала он разозлился, как письмо твоё показала. Ещё бы, кого критиковать взялась! А потом сказал: «А ведь она права, чёрт возьми! Какие, однако,  идеи в голове у этих провинциалов бродят!»
— Имя — судьба! — засмеялась я. Всё дело в моем азиатском имени.
И рассказала о своих изысканиях в генеральном каталоге.
— А ведь ты права! Он часто вспоминает Узбекистан и начало своей карьеры. Но главная причина нашей общей симпатии — твоя светлая голова, креативное мышление и профессиональное умение писать.
— Я пойду. Завтра мне на учёный совет.
— Ну, ни пуха ни пера!
Накануне так волновалась, что проснулась ни свет ни заря. Решила выйти пораньше и по пути заглянуть в Новодевичий монастырь. В храме было необычно людно и торжественно. Казалось, там горели тысячи свечей. Я протиснулась к иконной лавке и спросила:
— Скажите, матушка, какому святому свечу поставить? Со мной чудо случилось — приехала на первую консультацию и вдруг — защита.
— Так сегодня ж день Николая-угодника, Святителя Мирликийского. Это он и сотворил  чудо, не иначе! Помолитесь Угоднику да ещё Сергию Радонежскому, покровителю учащихся людей.
Я с благодарностью подошла к иконам праведников, подумав, что и Шанского Николаем зовут. И ему за здравие свечу поставила, и Светлане Ивановне Львовой, и больной Маргарите Михайловне, чтоб скорее поправилась. Трижды поклонилась своему храму (здесь меня крестили и дали православное имя!) и со спокойной душой пошла на заседание учёного совета, где приняли единогласное решение допустить меня к защите диссертации на соискание учёной степени кандидата наук.
— Ну вот, говорил же, что уедешь домой с учёной степенью, — сказал на банкете по случаю моей защиты академик Шанский. — Не расслабляйся. Психологам хорошо известны так называемые болезни достижений, возникающие после того, как человек преодолеет серьёзные трудности и добьётся значительных успехов. В медицинской литературе даже описан постдиссертационный синдром, который развивается у научных работников после благополучного завершения большой и ответственной работы. Поэтому сразу берись за докторскую. Рабочее название темы мы обговорим завтра. И ещё — не задирай нос, не думай, что твою идею обучения звучащей речи на уроках русского языка в школе так сразу и подхватят. Лет десять-пятнадцать, а то и больше уйдёт на осознание важности обучения родному языку на коммуникативной основе.
 Предсказание академика, занимавшегося проблемами обучения русскому языку как иностранному и потому хорошо знакомого с коммуникативным подходом, сбылось. Стандарты второго поколения по русскому языку, выдвинувшие коммуникативную компетенцию на первое место, стали внедряться в школах России с 2009 года. Одним из авторов и главным инициатором коммуникативного направления в обучении русскому языку как родному стала доктор наук, профессор, автор нового федерального комплекса учебников по русскому языку Львова Светлана Ивановна.
Как выяснилось сразу после моего возвращения домой, постдиссертационный синдром мне не грозил.