Плац! Как много в этом звуке… Присяга на верность Родине, строевые занятия и смотры, вручение орденов и медалей, объявления о присвоении и лишении званий, инспекторские проверки, вечерние зори, приказы командира полка о зачислении в списки части и министра обороны об увольнении в запас… И хотя хлесткое, как звук удара подошвы солдатского сапога об асфальт, слово «плац» имеет немецкие корни, придумали устраивать большие площадки для построения и занятий войсковых подразделений еще древние римляне. Место такое они называли амбулакрумом, а упражнения пехоты на этой площадке – амбуляциями. Но длительная эволюция военной терминологии отправила римское название в запасники, отдав полное предпочтение короткому, как выстрел, немецкому варианту. Разве звучало бы: «Рота, построение на амбулакруме!»? Ужас! А вот «бегом на плац!» звучит, что ни говори, красиво!
Столь значимое место в жизни воинской части не могло остаться без идеологического воздействия. Наряду с лозунгами и выдержками из Уставов Вооруженных Сил, все чаще в 70-е плац обрамляли портреты членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС. Когда и какой рьяный начальник первым додумался до сооружения иконостаса на плацу – вряд ли кто вспомнит; но традиция эта прижилась. Многие командиры и политработники, будучи людьми неглупыми, в душе осуждали эти языческие декорации, но вслух свои мысли на сей счет предпочитали не высказывать.
Надо отметить, что в высший пантеон партийно-государственной власти попадали люди, мягко говоря, не молодые. Поэтому частая замена портретов была делом обыденным и вряд ли кем-то особо замечаемым.
Но вот что было интересно: чем старше становились члены высочайшего советского ареопага, тем моложе и краше выходили их лики из-под кистей кремлевских иконописцев. Народная египетская поговорка «Все боится времени, а время боится пирамид» здесь находила свое новое прочтение… С тысяч и тысяч портретов, больших и не очень, по всей стране моложавые лики партийных старцев назидательно смотрели на простых смертных и чуть заметно усмехались над вечностью…
Невольно вспоминался сюжет романа Оскара Уайльда, где юный красавец Дориан Грей, восхищенный своим портретом, не мог избавиться от мысли, что изображение всегда будет обладать тем, чего неизбежно со временем лишится он – обаяния молодости.
«О, если бы было наоборот! – восклицал Дориан. – Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как сейчас! Я бы душу дьяволу продал за это!». Мольба была услышана, и пожелание исполнилось…
И хотя эта история с портретами руководителей страны повторяла сюжет романа с точностью до наоборот, трудно было отделаться от мысли, что и здесь без определенной доли бесовщины не обошлось.
* * *
Портреты «обитали» в учебниках по политподготовке, красных уголках и ленинских комнатах, клубах и, конечно, на строевых плацах. Именно на плацах масштаб изображений был наиболее впечатляющим. И если в других местах небольшие портреты имели полиграфическое происхождение, то здесь, как правило, красовались живописные лики кисти полковых художников. Поэтому каждый уважающий себя замполит полка в ходе осеннего и весеннего призывов, как золотоискатель, просеивал призывников в поисках самородков с художественным блеском.
Так в прошедший призыв из желающих (а желающих служить с кистью в руках было превеликое множество) выявлен был выгнанный с четвертого курса Суриковского художественного института Николай Крючков. Московский государственный академический художественный институт имени В.И. Сурикова, созданный на базе легендарного московского ВХУТЕИНа, регулярно поставлял хороших рисовальщиков в Вооруженные Силы, внося посильную лепту в укрепление обороноспособности страны.
Рядовой Крючков блестяще справился с пробными заданиями: натюрморт, пейзаж и портрет коменданта гауптвахты. И вот ему было доверено написание ПОРТРЕТА.
В силу исключительной важности задания Николаю было дано разрешение на покупку особых высокохудожественных красок. Еще с самого детства, благоговейно замирая перед портретами старых мастеров, он часами, каждой клеточкой своего тела воспринимал удивительный мягкий свет, исходивший от изображенных ликов. Позже он узнал, что эффект этот достигался, помимо особых приемов письма, еще и применением красок, включавших в состав вещества естественного природного происхождения. Для художника поработать такими красками было так же почетно, как, наверное, чекисту пострелять из револьвера Дзержинского. На занятиях в «суриковке» преподаватели рассказывали про краски, которые готовят растиранием пигментов в отбеленном рафинированном льняном масле, с добавками орехового и подсолнечного. В Советском Союзе искусство принадлежало народу, и для воспитания 250 миллионов гармонично развитых личностей требовалось много красок и кистей. А где на всех возьмешь орехового масла и колонкового меха? Поэтому краски выпускались в большом количестве, и не на каком-то там отбеленном масле, а на настоящей синтетической олифе, сделанной из нефти путем промышленной возгонки. Пахли такие краски весьма противно, да и на холст ложились неважно. А тут за границей представлялась такая возможность!
Замполит полка, узнав, сколько стоит набор чудо-красок, искренне и по существу долго высказывался на эту тему. Да за такие деньги… Но после длительной внутренней борьбы мотивов, в очередной раз глубоко осознав значимость момента и то, что на портрете должен быть изображен САМ, распорядился выдать начальнику клуба деньги для закупки красок.
***
Сердце молодого художника наполнялось трепетом. Он поочередно брал в руки тюбики с красками, откручивал колпачки и медленно втягивал носом воздух, каждый раз замирая от восторга. В этих запахах было все: пряная волна экзотических островов Поля Гогена, ароматы таверн Диего Веласкеса, напоенный зноем мадридский воздух Пикассо, пьянящий бриз Айвазовского… Николай не удержался и украдкой попробовал содержимое нескольких тюбиков на вкус, что привело его в еще больший восторг. Творческий экстаз овладел им! Он поставил поудобнее подрамник с загрунтованным холстом и решительно взял мольберт и кисть…
* * *
Работа спорилась. Да и как может быть иначе, если твоей рукой водит вдохновение! Несколько раз заходил замполит, смотрел, одобрительно кивая, и потихоньку затворял за собой дверь.
Под вечер зашел и начальник штаба полка. Окинув взглядом уже хорошо узнаваемые контуры портрета, одобрительно похлопав Крючкова по плечу, он произнес:
– Молодец, Паганини!
И удалился.
(Пройдет немало лет и станет выясняться, что многие с младых ногтей, оказывается, понимали утопичность коммунистических идей и не сжимали в потной от волнения ладошке октябрятскую звездочку, не гордились красным пионерским галстуком, не пели комсомольских песен, не писали стихов и не снимали фильмов про Ленина, не рисовали портретов партийных вождей; да и партийный билет каждому гордому, держащему фигу в кармане, демократу, в тот же карман положили почти насильно! Это ни много ни мало – 19 миллионов партийных билетов к 1985 году! Ни дать ни взять – очередной акт трагифарса об Иване, не помнящем родства!)
…Николай творил, творил самозабвенно. Ему было легко и радостно. Мазок ложился к мазку – ни единой правки! Волевые черты лица, мудрые глаза, густые брови вразлет… Только такой необычный человек мог взвалить на себя огромную ответственность за судьбу огромной страны, да и всего мира.
И вот, уже под утро, наступил тот счастливый и редкий миг, когда творец понимает, что между художественным замыслом и его воплощением можно с большим удовлетворением ставить знак равенства.
Уходя из клуба, Николай бросил на портрет взгляд, и – о, чудо! – ему увиделось мягкое свечение, исходящее от лика – совсем как на картинах старых мастеров.
Сон сморил нашего художника, как только голова его стала приближаться к подушке, и никакой разницы между сном и реальностью он не ощутил: рука и кисть сливались в единое художественное целое, мазок ложился к мазку, ноздри щекотал восхитительный запах краски, волшебное свечение обрамляло волевое лицо руководителя…
* * *
Постепенно изображение приобрело черты улыбающегося замполита полка.
– Вставай, Николай, уже полдень! Приехал пропагандист дивизии и очень хочет посмотреть портрет. Готово?
– Готово, – скромно ответил бывший студент «суриковки». Но через мгновение, не сумев совладать с переполнявшими его эмоциями, добавил тихо и твердо:
– Еще как готово!
Около штаба полка их ждал пропагандист дивизии, моложавый подполковник с утонченными чертами лица. В дивизии он был известен как ценитель наивысшей эстетической ценности – прекрасного. Также было известно, что один из носителей высшей эстетической ценности по имени Катерина из машинописного бюро стал причиной партийного выговора пропагандиста. Это лишний раз подтверждало старый постулат эстетики: познание прекрасного есть процесс непростой. Еще Платон изрек: «Прекрасное – трудно!»
Впрочем, сейчас представитель политотдела дивизии находился в прекрасном расположении духа. Он не без изящества, пока они шли к полковому клубу, рассуждал о роли искусства в жизни.
– Старославянский корень современного слова «искусство» означал не только пробу, творение, – говорил пропагандист, – но также пытку и истязание!
«А ведь точно», – подумал Крючков, еще раз убеждаясь, насколько полезно знать этимологию слова для более глубокого понимания явления или процесса, которое оно обозначает.
* * *
Крючков вставил ключ в замочную скважину, открыл замок и чуть картинно распахнул дверь мастерской, приглашая офицеров войти внутрь помещения. Сам он остался за дверью, ожидая услышать заслуженную оценку своего труда.
Когда даже признанные мастера говорят об огромных волнениях при премьере своего творения, вряд ли они лукавят. Природа искусства такова, что при господстве совершенно определенного эстетического идеала в обществе восприятие отдельных его проявлений является индивидуальным, можно сказать, интимным процессом. Особенно нравилось Николаю определение прекрасного: «Красота – это то, что не видят другие».
Поэтому Крючкова нимало не удивило, что в помещении воцарилась долгая тишина. Встреча с прекрасным, все-таки…
И вдруг явно затянувшуюся молчаливую паузу прервал абсолютно непонятно кому принадлежавший голос, представлявший собой нечто среднее между шипением и свистом и вопросивший:
– Что это?!!
Предчувствуя недоброе, в несколько прыжков Николай оказался возле портрета и окаменел.
Обычно в повествованиях в таких случаях пишут, что герой щипал себя, дабы убедиться, что не спит и не грезит. С холста на него взирало чудовище. Вместо глаз – бесформенные впадины, всклокоченные волосы и брови; лицо покрывает грязная корка, изрезанная морщинами; ужасные клыки до подбородка, как у саблезубого тигра; вместо звезд Героя на груди – кроваво-грязное месиво и мелкие разноцветные звездочки по всему портрету…
«Портрет Дориана Грея! Дьявол!» – застучало в головах всех трех свидетелей. Назревал нешуточный конфликт между господствующей в обществе естественнонаучной картиной мира и тем, что было изображено на полотне.
Пара извечных начал в человеке и обществе – эмоции и разум, лирика и физика, лед и пламень, поэзия и проза, «верую» и «знаю»! В борьбе этих начал рождается истина, но часто в борьбе этих двух начал она же и гибнет. Но сегодня истине было суждено выжить на поле брани:
– Крысы! Крысы!! Это их следы, – показывая на звездочки, которые были в изобилии не только на портрете, но и на столе, на полу и даже на стенах, вскрикнул замполит!
– Крысы! – с исступленной радостью крикнул пропагандист дивизии. –
– Крысы, конечно же, крысы… – радостно кричал пропагандист, и никакой это не… Что угодно: крысы, термиты, пришельцы, апокалипсис, черт побери, – но не антисоветчина!!
– Крысы… – благоговейно пробормотал Крючков. Он и раньше слышал легкое шуршание где-то там, под верстаком. Он понял, что крысы, влекомые чарующим запахом краски, пришли и по достоинству оценили качества темперы, охры, сурика, белил, кобальта, ультрамарина на ореховом и льняном масле. Если бы они были не грызунами и умели слизывать масло с поверхности, изображение просто исчезло бы с холста. Но строение их челюстей с большими резцами и маленьким языком (кто-нибудь видел крысиный язык?) не позволило им слизать САМОГО целиком без остатка. Прыгая и скатываясь с портрета, стоящего наклонно у стены, увлекая за собой еще не засохшую краску, грызуны до неузнаваемости изменили портрет. Был ли у них какой-либо коллективный эстетический замысел? Вряд ли… Но впечатление при взгляде на это творение было незабываемым и весьма цельным.
– Крысы!..
Крючков благоговейно, почти с любовью взирал на виртуальные крысиные морды, перепачканные разноцветными красками.
* * *
Пропагандист дивизии, уезжая, шепнул заговорщически:
– Портрет в день проверки должен быть на плацу!
А начальник штаба, с которым поделился замполит вечером своей болью, выслушал и изрек:
– А я давно предупреждал, что у тебя в клубе полно крыс и прочих насекомых!
Возражать ни по существу, ни по форме не было ни сил, ни смысла…
Связаться с автором Вы можете по e-mail: avladnsk@yandex.ru