Книги принято перечитывать

ДМИТРИЙ ОЛЕЙНИК
КНИГИ ПРИНЯТО ПЕРЕЧИТЫВАТЬ

               
                МАМА

Больше всего на странице пугали глаза. Широкие зрачки. Простроченные жёлтыми стёжками бельма. Нарисованное лицо находилось за решёткой и, хотя кроме глаз остальное растворялось в темноте, оно могло принадлежать ребенку. И руки. Одна сжимала стальной пруток. Сильно. Добела на стыках фаланг. Другая просила, покинув темницу расправленной ладонью, и вместо пары ногтей виднелись кровавые напёрстки. Изображенная темнота давила и угнетала, ясно давая понять свои намерения, и от этого текст уходил на второй план, становясь лишним.

Мальчик бросил книгу на стол. Слез со стула и пересёк кухню, разбив коленом жёлтый луч.

Мама у раковины возилась с дохлой рыбой.

- Я бы не попал в такую ситуацию.

- Ты тоже не всегда слушаешь, что тебе говорят.

- Я не глупый.

Опустил глаза и принялся разглядывать пол.

- Я так не сказала. Разве глупо слушать родителей?

- Нет.

- Но ты обиделся.

- Вовсе нет.

Она подошла и тронула его за подбородок, заставив поднять глаза.

- Всё прочитал?

- Почти. Там нет ничего такого, просто мальчик хочет найти дорогу домой, но не знает где он и куда идти.

- Не переживай – это всего лишь книга.

- Меня напугали его глаза! Кажется, он уже смирился.

- Я говорила, что она не для маленьких, но ты сможешь перечитать ее, когда будешь старше.

- Мне уже десять.

- Знаю, но хорошие книги принято с возрастом перечитывать. Это интересно. С каждым разом замечаешь новые детали, находишь невидимые прежде линии.

- А я не стану! – отступил, заканчивая разговор, но потом повернулся и спросил: - Ты думаешь, ему удастся вернуться домой?

- Дочитай до конца и узнаешь. Или боишься, что у него не получится?

- Всё равно! Глупая книга.

- Глупая или нет, книга учит думать, прежде чем что-то сделать. Мальчик поступил неправильно и оказался в трудной ситуации, из которой, возможно, нет выхода.

- Сам виноват. Я бы так не поступил.

Улыбнулась.

- Обещаешь?

Прогнал со стула кошку, что спала клубком. Фыркнул ей в след и уселся сам, сложив ладони между коленей.

- А что бы сделали вы, если бы я потерялся? По-настоящему!

- Если такое повторится ещё раз, папа сказал, что возьмёт ремень. Я надеюсь, ты понимаешь, о чём речь.

- А вот и нет!

- Не советую тебе это проверять. Мы и так тебе многое позволяем. Всему есть предел.

Спрыгнул со стула.

- Я пойду на улицу. Там у меня срочное дело.

- Ты не ответил на вопрос.

- Хорошо! Зачем постоянно это спрашивать?

- Ты не всегда держишь обещание.

- Всегда! – отступил назад. - Хорошо! Обещаю!

- Мне можно тебе верить?

Незаметно дёрнул плечами и вышел.

- Помни, что через час выходить в школу, и надень, пожалуйста, шапку.

Она ножницами срезала с рыбы плавники и хвост. Смахнула обрезки в ведро.

- Как ты думаешь, тому мальчику хочется вернуться к маме?

Стоял у дверного проема. В шапке, на одной ноге. Поджатая конечность была уже обута.

- Это самое большое, чего он хочет. И ещё он очень жалеет о том, что сделал.
    
                ПОДВАЛ

Спуститься в подвал было делом не сложным, но стоя перед дверью, всё же мешкал. Слушал отца в голове и колебался, и решал, как поступить, стараясь различить среди монотонного пения басистого голоса искомую фразу: «Решил…», но она тонула среди вопросов, предостережений и указаний, что сводились к одному: самому в подвал ни-ни! Хотя было еще что-то, приятное и более знакомое, где подтекстом выступало личное мнение, и это был верный путь. Кинул в указанном направлении удочку и дёрнул кверху, пытаясь не растерять по пути буквы. Прочёл первые и закончил уже сам: «…сделай!»

Взялся за полированный кругляш ручки и досчитал до трех, а затем толкнул дверь, и стал наблюдать, как ночь подвала морщится от света и ползёт вниз, открывая ступени, похожие на жабры. Семь грубых досок спускались до земляного пола, ведомые перилами. Прежде чем сделать шаг набрал воздуха, протянул руку к боковому выключателю и повернул флажок, вздрогнув от щелчка. Пущенный по проводам свет расположился в самом низу. Мальчик насмелился и сделал шаг. Затем ещё.

Серые ботинки. Доходящие до голенищ носки. Штаны, сползающие ниже колен. Мама иногда журила за нелепые и необидные выходки, а папа наказал всего один раз. По мужски. Как и заслужил. Но такие моменты были скорее исключением. Жизнь только начиналась.

Ещё ступенька и полотно двери скрипит, отсекая гудящий свет. Обернулся, ощущая в груди зарождающийся страх, похожий на телячий вой, что способен сделать так, что повернёшь назад, забыв про спущенный с лодыжки носок. Страх не совсем целый,  но слабый и тонкий, бессилен перед желанием и походит на далёкие тучи тёмного месива, что сидят за горизонтом. Шестая ступень. Седьмая. Опустив обе ноги, спрыгнул на пол и пригнулся, пытаясь выглянуть из-под низкого навеса, а свет проглотил его с головой, облизнув макушку. Русые пряди спадают почти до плеч (потому что так хочет папа!), и колют ушные раковины. Чёлка выровнена. Глаза открыты широко, ловят помещение, изучают.

Справа подвал уходил в темноту, пряча в себе ненужный хлам. Дальше чугунную топку котла, разводку труб. На дальней стене, похожий на прилипшую жвачку, засох кусок дневного света. Перед ним забранное пылью слуховое окно, узкое словно змея. Перед лестницей два деревянных бруса притворились гигантами, что держат небо, а за ними отгороженный от света внушительный комод, старый как чёрт.

Машинально, а скорее справляясь с внутренностями, шмыгнул носом и подтянул штаны. Страха не было, только кончики ушей нервно ловили всякий шорох, стараясь придать ему узнаваемый характер. Под лестницей увидел свой велосипед, накинутый полиэтиленом и перехваченный бесцветным скотчем. Справа, у подножья голой стены заметил пару деревянных ящиков с редкими перекладинами. Словно любопытные лица в узкие щели торчали мятые хвосты прошлогодней моркови и свеклы, и сгнившие желтеющие стрелы зеленого лука, высосавшие  жизнь из обрюзгших головок. Между ящиками застряла решётка ливневой канализации. Как-то раз папа разбирал часть стены, чтобы заменить старую решётку. Точнее не он, а приятель, знаток ливневых стоков. Тогда в стене образовалась приличная дыра, и, заглянув, мальчик увидел длинный узкий тоннель, выложенный камнем. Лаз опускался глубоко вниз, так что пол их подвала являлся крышей тоннеля, а его хвост сворачивал и терялся в темноте. Мальчик даже помнил запах, схожий с вонью застоявшихся в тени луж. Но сейчас запах был иным. Пробирался через неплотные дверцы миниатюрного лифта, и сползал вниз по стене. Пахло жареной рыбой и морковной запеканкой.

Обвёл помещение взглядом ещё раз. Так, на всякий случай. Папа говорил, что бояться не стоит даже тогда, когда для этого есть причины, но сказанное мало чем помогало. Лучше всего могло успокоить чувство стыда, но они не ладили, и мальчик часто оставлял его дома. 

Слева заметил то, за чем пришёл. Чтобы исполнить план нужны были грабли и метла, хотя мог обойтись и без последней. Папа ей редко пользовался, отдавая предпочтение ветру и тот откликался, сгоняя мусор на заднем дворе в небольшие кучки. Потом они их жгли!

У ног что-то случилось. Звук родился в утробе подвала. Скользнул по ботинку и спрятался у ног, сунув голову в решётку, где весенние паводки находят путь к океану. Уши напряглись. Глаза если и хотели посмотреть вниз, то решили отложить это на как можно долгий срок. Сердце замерло. Кровь остановилась. Семь ступеней подросли за то время, что мальчик провёл внизу. Щерились  ухмылкой. Тянулись вверх, не забывая при этом опускаться вниз. Вниз получалось ловчее. Сделал шаг. Посмотрел под ноги. То, что сначала просто показалось, теперь было чётким и правдивым, вроде несуществующих картинок на кафельном полу в ванной, что походили на тонкие жилки или струйки от дыма, вделанные в чёрствую глину, покрытую поливой. Только надо смотреть долго, моргать нельзя, поймать момент, когда зрение выберет наиболее подходящее расположение кривых. Портрет девушки. Строгие черты, пронизывающий взгляд. Рисунок озера, камышей, лодки на середине. Открываются целые города, планеты. Или простая игра теней как здесь. Ранний светлячок. Сверкнёт, погаснет. Сверкнёт, погаснет.

Нащупал рукой гладь черенка. Притянул к себе, не сводя глаз. Ниже пояса нервные окончания отказались от своих слов, уступили место адреналину, а тот втянул мошонку внутрь. Светлячок прятался за прутьями решётки. Слышался звук его крыльев, когда он тёр их между собой. Свет зачастил. Стал вспыхивать и долго не гас. Красноватый отблеск разламывался на квадраты и падал к ногам, и умирал вдали от очага. Протянул руку и поймал пальцами очередную слабую вспышку.
Сделал шаг, повернув корпус, переставил ногу. Рукой проверил волосы. Свет пульсировал. Чаще. Чаще. Первая ступенька, последняя с того края. Поставил ногу и взлетел наверх. Горлом втянул прохладу. Небо спеленали серые островки тумана, грозя мелкой водяной крошкой, а пробивающиеся снопы солнца спорили с тенями, отвергали влагу и расстилались неуклюжими пластами на черноте асфальтовых дорожек.

Он посмотрел вниз. Свет обрывался у первой ступени, последней с этого края. Светлячок ожил ещё раз. Умер.

                ОГОНЬ

За домом росла яблоня. Сколько мальчик помнил, тонкий кривой ствол покрывал белый чулок извести. Лапы ветвей стелились низко, едва не касаясь земли, выстреливали уродливыми ветками по сторонам, весной покрывались ульями почек, рождали листья, брюхатились плодами и скидывали их, когда приходило время, а осень стряхивала стареющие листья на землю. Не спеша, небольшими порциями они капали вниз, показывая остывающему солнцу бока, словно красуясь перед закатом своими телами, будто хвастались оставшейся силой, пытаясь вогнать осень в краску, что так неправильно та поступает. Осень наливалась багрянцем, но стыда не испытывала, и листья текли водопадом и ложились друг на друга, и ветер распределял им места. До весны.

Вчера ветер принёс сырость. После зимней спячки проснувшееся небо выжимало пот кошмарного сна, и капли смешивали грязь с прошлогодними листьями, разрисовывая асфальт перед домом. Но дождь колебался. Было видно, что ему не охота, лень. Нехотя съедал последние остатки чёрного снега, что прятались в тенях, убивал медленно и с отвращением, открывая сгнившие пласты умерших листьев. Ветер поддержал. Проснулся, поднял трупы и стал швыряться. Вошли во вкус ближе к ночи, разыгрались, и шумели, и трепали провода, а стёкла, подернутые серостью занавесок, бились в ознобе испуга и стучали, прося пощады, и услышали их. К утру ветер стих, разогнав облака, и свет открыл последствия ночной удали. Сейчас температура поднялась до восьми градусов, солнце сушило асфальт феном, выдавливая из него остатки влаги. Деревья, голые великаны, стыдясь наготы, всё же скидывали с себя старое одеяние зимних вечеров, ложились тенью на горячую черноту у ног и расплывались, следуя за полуденным солнцем.

Словно заноза, мысль зародилась совершенно неожиданно, дозревая медленно, но отчётливо и верно. Отец уезжал рано утром, а возвращался когда темнело. Задний дворик стоял неприглядный и осиротевший, покрытый ворохом листьев, которые слетелись со всей округи. За несколько дней ветер принёс их в достатке. Распихал по углам, навалил неровными сугробами. Если мальчик хотел помочь, то лучшего случая ждать было глупо.

В прошлую субботу они с отцом собирал листья на заднем дворе. Орудовали граблями и мётлами, и небо смотрело на это ясными глазами, без тени надменной серости. Иногда ветер мешал, игриво руша устоявшийся порядок движений, вертел зигзагами, срывался на беготню, шалил. Но напрасно. Тогда мальчик видел как отец избавляется от старых листьев, но папа взял с него обещание, что мальчик один не будет приближаться к сараю. «Решил! –  кричал взрослый. Сделай! – вторил сын. Пообещал! – утверждал отец. Выполни! – безрадостно отвечал ребёнок» - правило для дураков, хотя отец верил, что таким образом можно приучить сына нести ответственность за слова. Ну и ладно.

Сгребать листья оказалось не так уж легко, особенно если не помогал папа, но когда взялся за принесённый инструмент, ветер остановился, весна замерла, удивляясь умелым движениям. Даже если ветер и помог, то самую малость, а небо удивилось, с какой лёгкостью мальчику удалось так быстро построить гору и водрузить на пике цветастую шапку ало-коричневого цвета. Почти до пояса.

Он открыл дверь сарая и остановился в нерешительности. Папа всегда пользовался бензином, чтобы избавиться от листьев. Плескал из фляжки прямо в кучу множество отрывистых струй, целясь то на верхушку, то в середину. Заметил емкость на картонном ящике и взял. Вышел из сарая и подошел к куче листьев. Открутил крышку на пол оборота, вытянул руки и прыснул ядовитой струёй в сердце горки. Потом ещё. Смотрел, как жидкость сползает вниз, увлекая за собой лохмотья растительности. Прицелил по самому низу и снова попал без промаха. Закрутил крышку, но не понёс фляжку в сарай, а поставил у ног. Отступил на пару шагов. Достал из другого кармана коробок спичек.

Посмотрел на окна, что выходили на задний двор. Раскрыл коробок и вытащил одну головастую палочку. Папа не разрешал баловаться спичками, но это не походило на баловство. Самая настоящая работа! Отец бы не стал проводить субботний вечер за баловством, он ценил своё время и учил этому сына. Прислонил сернистый край к наждаку и резко провел до конца. Огонь родился не сразу. Сера вспенилась алым, провалилась внутрь, зашипела, отрыгивая острые искры и едкий дым, потом взорвалась пламенем, и стала медленно обгладывать тонкую древесинку. Бросил спичку в кучу. Точка огня нырнула в листья и скрылась из виду, оставив дымный хвост, который повис в воздухе. Повисел, качнулся, юркнул к земле и пропал. Затем зашипел и размножился огонь, поднимаясь из кучи тяжёлой жирной волной, проглотил верхушку, усевшись лисой, а встретив на пути бензиновую дорожку, побежал, гонимый жаждой. Пахнул жаром по сторонам. Скрутил выбившиеся из-под шапки волоски в рассыпающиеся кудри, прослезил глаза, прыснув дымом. Мальчик отступил. Огонь поднялся до неба и защекотал серые облака, выбрасывая окрошку из искр, тлена и умирающей листвы. Пыхнул бурьяном, уничтожая корм в одночасье, и пошёл на убыль. Осел внутри, сожрал основание и стал пережёвывать золу, оставляя по краям листья практически не тронутыми. Мальчик поднял фляжку и влил в огонь небольшую порцию. Смотрел, как она вспыхнула, не долетев до земли. Прогнулась тонкой змейкой и упала уже обожжённой, принялась извиваться и поглощать пойманные листья. Надавил ещё. Огонь быстро схватывал добавку и уминал её мгновенно. Поднимался с земли по едкой дорожке и падал, когда струя прекращалась. Злился и ворчал, требуя ещё, но мальчик лишь дразнил. Надавливал и ослаблял нажим, отсекая путь огню. Улыбался. Щёки горели приятным ознобом, натянутая вязаная шапочка прикрывала прищуренные глаза. Надавил ещё. Искры бросились в рассыпную, взметнулись, раскружились, уходя ввысь штопором, исчезли, а огонь ринулся вверх и прыгнул на струйку, и поймал её, и очутился в руках. Стал овладевать пластиком крышки. Полизал, надкусил, а когда вдохнул поднимающийся над ней вкусный запах бензина, встрепенулся и взбунтовался.

Мальчик встряхнул руками, пытаясь сбить пламя. Он затряс фляжкой, роняя под ноги горящие капли, едва ли сознавая, что от его движений бензин выплёскивается из горлышка новыми струйками, горящими нитями, что на своём пути поджигали кисти рук и полы куртки. Руки зажгло. Огонь колол кожу крапивой. Мальчик выронил фляжку и стал встряхивать кистями, словно после умывания освобождался от капель воды. Сжал ладони вместе и принялся тереть их друг о друга, смывал голубой огонь, но хитрые язычки бегали проворней, то исчезая, то появляясь вновь. Боль подоспела немедленно, скривила лицо, ощетинила зубы. Он принялся дуть на охваченные ореолом руки, уничтожая паутину умирающего огня. Сунул руки между коленей, зажал тисками и, вытащив, стёр его напрочь. Забарабанил по тлеющим полам одежды, не чувствуя обожжёнными ладонями боль. Крутанулся на месте, осматривая себя, прогнал несколько язычков со штанин, поднял ввысь руки и стряхнул рукава к локтям.       

Наступил на фляжку с бензином и опустил голову. Она лежала у ног, и её горлышко грыз огонь. Сжевал пластик крышки, и тот растёкся кислой лужицей, пенился и горел, источая чёрные хлопья дыма. Огонь поглотил вытекший бензин, захлебнулся в его парах, сглотнул слюну и, юркнув внутрь ёмкости, обезумел. Стал поглощать жидкость быстро, без разбора, гудел от желания, толстел от жадности, впихивая в себя огромные порции, набивал брюхо, упиваясь пиршеством. Жирел, множился, рос, и, когда места внутри перестало хватать, поднатужился, заохал, втянул воздух и разорвал алюминиевую оболочку.

Мальчика накрыло горящей волной. Огонь напором ударил в глаза, забелив мир, попал на шерсть шапочки, обжёг лицо. Покрыл одежду рваными лохмотьями, вычерчивая контуры горящих островков, скатился по штанинам, разделяя ткань джинсов на отдельные пряди. Боль пришла мгновенно, сев на лицо и шею острием сотен жалящих пик, похожая на секунду на брызги холодной воды, через мгновение горячила и плавила кожу. От попавшего в рот горячего воздуха перехватило дыхание. Он услышал звук испаряющихся волос. Они скручивались, ломались, превращаясь в гнутые нити, высыхали и исчезали, сливаясь в поднимающемся дыме с парящими остатками шерсти. Огонь звенел в ушах шуршанием сминаемых листьев, заглушая собственный слабый крик, для которого не осталось воздуха. Жар проникал в глубину тела через рот, нос, через лопнувший от взрыва глаз, селился злым гостем, разрывал лёгкие острыми пинками, падал на низ живота и там, кружась кровавым вихрем, спаивал внутренности в тугой шар.

Мальчик побежал. Он походил на горящий куст, охваченный огнём с ног до головы. Захлопал по щекам пылающими ветками рук, через лапы огня пытаясь смотреть перед собой, падал и вставал, снова падал и вновь поднимался. Уткнулся в низкий штакетник, перевалился, поднялся, выбежал на асфальт перед домом, упал снова. Но на этот раз не встал. Он лежал, пытаясь вдохнуть свежий холодный воздух, такой близкий, желанный, ещё утром пахнущий сыростью апреля, доступный, невидимый. Хватал его ртом, заглатывая хвосты пламени, давясь лохмотьями горящего языка, кусками зубов. Уже не чувствовал боль, не осознавал тело. Если где и была жизнь без боли, то очень далеко! Сейчас мир сузился до мутного круга перед уцелевшим глазом и желанием воздуха. Он уходил из мальчика голубым свечением, обрамляя грани танцующего огня, сидел над телом видимым паром, смешивался с дымом. А ещё поддерживал огонь внутри, который скручивал мышцы и сухожилия, заставляя тело дёргаться.

Мальчик открыл рот шире. Грудь ввалилась. И через хрип, копья огня, дым, сделал вдох. Воздух наполнил лёгкие, расправил и погладил ткань влажной тряпкой. Уколол внутри иглой и заставил закричать. Крик стремился ввысь, но вернулся и застрял в ушах. Кричал, не чувствуя боли, выгонял из головы ужас, хотел чтоб ничего не осталось, дышал часто, отрывисто и глубоко, наполняя кровь кислородом. Когда его стало слишком, потерял сознание.

                ТЕМНОТА

Открыл глаза и увидел темноту. Сначала испугался, но боли не было. Мышцы приятно дрожали, бисеринками кололо кончики пальцев. Он лежал лицом вниз, зачерпывая воду из лужи носом и ртом, отчего на зубах ощущались невидимые грязные частицы. Вытянул в стороны руки и ощупал ложе. Насколько хватало длины, чувствовал воду, отдельные мелкие лужи, пахнущие тиной. Перевернулся на спину, приподнялся на локтях и сел. С лица стекала вода, холодными дорожками вырисовывала узоры, свисала с ресниц. Протер глаза ладонями, но темнота осталась на месте, не сдвинулась. Принялся вертеть головой, осматривая её с разных сторон. Потянул носом, заглотив добрую порцию соплей вперемешку с водой. Глотнул. Темнота гудела тишиной в ушах, намекая вдали на отзвук крошечного водопада, забиралась за шиворот и щекотала. Поднялся. Расставил руки и принялся прощупывать пространство. Слева уткнулся пальцами в камень. Справа тоже. Холодные стены окружали и давили, а с них тонкими потоками спускались нити воды, мочили пальцы, перебирались на запястья и стремились ниже, к рукавам рубашки. Сделал шаг вперёд, но испугался и остановился. Растерялся. Прежде никогда не оставался один в темноте. В спальне горел ночник, даже когда мама сидела, пока он не начинал видеть сны. Сделал ещё шаг и уткнулся в стену. Осторожно приложил ладони и попробовал ощупать преграду словно играл в игру «Угадай предмет с завязанными глазами». Над головой нашарил выступающий камень, ещё один чуть слева, но тоже высоко. Попробовал зацепиться, но пальцы скользили, так как не хватало опоры ногам. Очень мешала куртка, не давая полной свободы. Скинул на пол и поднял руки. Подпрыгнул. Вперёд и вверх. Отскочил от стены как теннисный мяч, поднялся и снова прыгнул, совершенно не отдавая отчёта действиям, словно надеялся что окружающее это сон и, причинив себе боль, можно проснуться.

Упал. Со стоном поднялся. Сначала всматривался в темноту, стараясь выхватить что-то перед носом, но потом сдался, склонился и принялся шарить руками по полу. Шагал, наклонялся и снова шарил. Прошагал довольно долго, потом остановился и оглянулся. Понял, что потерял стену когда крутился, и теперь она раскисла в темноте, похожей на сгусток испорченного тумана. Раскидал по сторонам руки. Вытянул пальцы, выгнув ладони. Но до стен не достал. Опустился на колени и заплакал.

Позвал маму, но темнота раскошелилась только на звучное пустое эхо. Затих и прислушался. Где-то вдали гуляли отзвуки собственного голоса, искажая слова. Чувствовал, как сжимается и разжимается горло, разрывая дыхание на всхлипы. Закрыл глаза. Сидел, пока дыхание не выровнялось, затем повалился на бок и замер.
Сколько лежал без сознания не знал, только очнувшись, понял, что продрог, и от шёпота тишины в ушах идёт дождь из песка. Сидел, соображая, а когда глаза стали различать контуры рук и стен, поднялся и пошёл. Теперь стены не казались сплошной темнотой. На них вырисовывались неровности, проскальзывали водопады, покрывающие туннель и берущие начало в недосягаемой высоте. Вода лилась сплошным потоком. Шептала. Шлёпалась о каменный пол и исчезала, оставляя часть в лужах. Захотел пить, прислонился к стене и лизнул. Потом снова. Рот связал вкус испорченного яблока, обмакнутого в соль. Сплюнул. Глаза вскоре высохли, но нос ещё хлюпал. Иногда поднимал с пола камушки и кидал в темноту. Слушал, как те прыгали неловкой лягушкой. Нагибался, поднимал камушек и кидал вновь. Камни летели вперёд, не чувствуя преграды.

Шагал довольно долго, пока ноги не промокли. Сел. Освободился от ботинок. Снял носки и выдавил из них воду. Надевать не стал, а повесил на плечи, надеясь, что они немного просохнут. Каждому плечу досталось по носочку. Юркнул голыми ногами в холодную сырость обуви. По телу пробежала цепочка из озябших точек и спряталась под рубашкой, на концах каменных сосков.

Коридор тянулся бесконечно. Иногда уходил под горку и тогда ноги оказывались ведущими, убегая вперёд. Местами уклон менялся, и главенствовали плечи, а вода холодила босые ноги и приносила с собой запах сточной канавы. Несколько раз тоннель круто поворачивал налево, врезался в отросток другого тоннеля, пересекая его, делился надвое, являя змеиный язык, и дальше шествовал уже разделённый стеной. Местами земля под ногами была сухой, и тогда он садился и отдыхал. Вставать не хотелось ужасно, но он поднимался и шёл, временами проверяя дорогу. Камни летели в темноту, падали далеко впереди, и он шагал, не понимая куда. Надел носки. Они подсохли, вытянув из тела немало тепла. Ботинки, впитав воды, растянулись и хлябали. Вскоре носки вновь намокли.

Всматривался ввысь. Потолок был виден, но дотянуться рукой возможности не было. Как и стены, он сверкал каплями воды, которые свисали янтарными грушами, грозя свалиться. Кое-где потолок спускался ниже, описывал волну и убегал восвояси, забирая в каплях отражение глаз.

Устал, нашёл подходящее место и сел. Вытянул ноги. Почувствовал, как они гудят. На большом пальце вздулся волдырь, лопнул, и кожа вокруг лежала мёртвой сморщенной плёнкой. Потер лодыжки, колени, расправил кромки штанин. Закрыл глаза. Мама уже проснулась и ищет его. Папа тоже наверняка дома и тоже ищет.
Обхватил себя руками и съёжился. Уставился в темноту, затаил дыхание и прислушался. Дал знать о себе пустой желудок. Урчание поднялось из глубины и упало камнем. Казалось, что не ел несколько дней. Снял носки и швырнул в сторону. Услышал, как шлёпнулись о стену. Обнял колени руками. Можно было заплакать. Но слёз не было.

Впервые задумался о том, где находится. Запах сточных вод и сырость подносили на ладонях правду: он упал в открытый колодец канализации, что прятался в углу двора. На прошлой неделе отец сетовал, что рабочие забыли вернуть на место крышку люка, после того, как произвели плановые весенние работы, и собирался писать в местный отдел «Водоканала». Грозил стребовать с них убытки, если по неосторожности мама попадёт колесом в открытый колодец. Тогда не преминул случаем сходить на разведку, хотя папа настрого запретил туда приближаться. Долго стоял, всматриваясь в чёрную глубину, загороженную настилом из реечного ящика, вдыхал экзотику. Плюнул, наблюдая, как комочек слюны съедает чернота.
Набрался смелости и несколько раз прокричал.

- Папа!

Вслушивался в тишину, надеясь разобрать вдалеке рассеянные голоса. Не ответило даже эхо. Если его и искали, то вероятно далеко от этого места. Сколько прошёл не имел понятия, но решил, что правильнее будет идти назад. Но где это – не знал.
Повернул вправо и шёл еще долго, надеясь разглядеть что-то знакомое, что уже мог видеть. Ничего! Хотел было повернуть в другую сторону, но решил идти до первого сухого участка и отдохнуть Тёмный потолок, сырые стены, одинаковые лужи. Каждый прошедший сантиметр стал походить на предыдущий. Новый поворот открывал старую темноту.

Нашёл сухой участок, сел, а когда уже закрыл глаза, мимо пробежала тень. Темнота плотнее окружающей, незримое движение в уголке глаза. Поднял голову и принялся рассматривать коридор, сердце отбивало нарастающий ритм, и когда терпения не хватило, вскочил и пустился за тенью. Закричал, оставляя за спиной шлейф звуков, бежал вперёд, едва различая дорогу, надеялся вот-вот увидеть кого-то, кто прошёл мимо несколько секунд назад. Прошёл и не заметил его. Бежал, пока не сбилось дыхание, а когда надежда исчезла дневным светом, увидел фигуру, привалившуюся к сырой стене. Она сидела черным комком, очерченная лишь слабым контуром, опустив голову, спрятав её у коленей. Остановился, испугавшись и опешив, почувствовал, как напряглись ушные раковины, сердце стукнуло раз и остановилось, раздув грудь. Смотрел на плотную черноту несколько секунд, сосредоточив взгляд, стараясь не производить звуков, затем сделал шаг навстречу и протянул руку. Думал, что пальцы наткнутся на холодный камень, пронзив тень, но коснулся волос.

                ТЕНЬ


Ты кто?

Мальчик ждал ответа. Время шло, но тишина держала оборону, не смея впускать в надоевшие капли ни толики живого звука. Он смотрел на чёрный сгусток, сосредоточив взгляд на центре, смотрел, сузив глаза, пытаясь поймать очертания тела и головы. Напрягал зрение до боли в висках, и к ужасу понял, что тень начала таять. Она сливалась с окружающими камнями, теряла и без того неясные очертания, полностью всасываясь в темноту, но стоило только посмотреть чуть в сторону, всё возвращалось. Для пущей убедительности, он вновь провел по чужим волосам.

- Отстань!

Его руку бесцеремонно скинули. Звук голоса порвал окружение стекающих стен, и те замолчали, прекратив бесконечный водопад. Голос приглушил их, накатив вибрацией со всех сторон, забрался в уши и постепенно стих, словно крутанули ручку громкости.

- Кто ты?

- Отстань!

Мальчик подошел ближе. Коснулся сырой стены плечом и сполз на корточки, почувствовав рядом дыхание. Слабое, неуверенное человеческое дыхание. 

- Привет. А я даже начал пугаться, что никто меня не найдет. А где мой папа?

- Не знаю.

- Разве ты не с ним?

- Нет.

- Или ты отстал?

- Я ничего не знаю!

Они сидели в тишине, разбавляя темноту дыханием. Невидимые взгляды выхватывали полоски теней друг друга, смешивали с серостью стен, рисуя в воображении образы. Сколько не старался, не мог увидеть глаза незнакомого мальчика, они постоянно были закрыты. Даже его лицо было простым чёрным пятном, венчающим сгорбленную тень. От него пахло домом. Возможно, это был обычный запах, который происходил от молекул пота, жареных котлет, стирального порошка, прелых листьев, и чего-то ещё, но сейчас любой запах отличный от вони нечистот казался родным. Даже забытым. Моментом выползли воспоминания и следом показались слёзы. Он представил лицо мамы, далёкий образ, расчерченный спадающими нитями воды, словно они пытались смыть знакомое лицо. Силился этого не позволить, но допустил, и лицо расплылось размокшими красками, превратившись в неузнаваемую палитру.

- Меня зовут Саша. А тебя?

- Саша.

Голос мальчика теперь был тихим и спокойным, без эха и вибрации, так что в темноте можно было определить направление.

- Правда? Значит мы с тобой тёзки.

- Как это?

- У нас с тобой одинаковые имена. Папа говорит, что таких людей называют тёзками. Будем знакомы!

Он протянул темноте руку и почувствовал ладонь.

- Как ты здесь оказался?

- Не помню. Упал?

- Да, я упал в люк, когда… играл возле дома. Папа с мамой, наверное, очень сердятся, ведь я прогулял школу, но они ищут меня, вот я и подумал, что ты был с ними. Мне следовало оставаться на месте, но я испугался и ушёл, а теперь не знаю, где нахожусь. Здесь темно и непонятно в какую сторону идти, непонятно, где мой дом. Ты знаешь, где твой дом?

- Нет.

- Если бы ты показал то место, откуда ты сюда упал, то мы могли бы подождать там, когда нас найдут. Покажешь?

- Я не помню.

- Я ударился головой, когда упал, и тоже не сразу понял, где оказался. Это канализационная труба, она проходит возле наших домов, и по ней плывёт всё, что мы спускаем в унитаз. Так говорит папа. Он говорит, что все нечистоты плывут к океану. Ты бы хотел увидеть океан?

- Не знаю.

- Я бы хотел, но до него очень далеко, тысячи километров, и мы туда не дойдем, поэтому лучше остаться здесь и ждать. Они нас найдут. Обязательно.
Всхлипнул носом, загоняя сырость обратно. Почему то слова теряли правдивость с каждым произношением, сточившись до тончайшей плёнки.

- Хотя сидеть и ждать тоже будет неправильно, ведь я ушёл уже далеко. Они могут пройти мимо и не заметить нас, как ты не заметил меня. Может нам стоит идти, хотя я не знаю в какую сторону?

Саша посмотрел направо, силясь в сумерках разглядеть изгиб тоннеля, но видимая часть была так мала, что взгляд тотчас упёрся в серость стен и убежал назад, спрятав желание действовать.

- Но, давай пока посидим здесь. Хочешь что-нибудь рассказать?

- Нет.

- Ты напуган. Я сначала тоже сильно испугался, ведь вокруг темно и страшно, но привык. Знаешь, надо думать о том, что скоро нас найдут, тогда становится лучше. Одному плохо, я знаю, но теперь нас двое. Когда я упал, мама была на кухне и не могла видеть, но скоро она забеспокоится, что я не пришёл и начнёт искать. Папа тоже станет искать, когда придёт с работы. Он сразу подумает об открытом люке на нашем дворе, и первым делом будет искать меня именно здесь.

- Я хочу, чтобы меня нашли.

- Нас найдут, вот увидишь. Обязательно найдут. Мама с папой просто обязаны искать своих детей.

- Обязаны?

- Они должны заботиться о детях, любить их, следить, чтобы те не натворили глупостей, или чтобы ходили в школу. А ещё они должны покупать подарки на день рождения или на праздники, например на Новый Год. Мой папа часто покупает мне подарки и он любит меня.

- А мама?

- И мама любит. Вот поэтому они найдут меня… нас.

Он съежился, чувствуя, как сырость мурашками поднялась к плечам. Промокшие ноги кандалами висели где-то снизу, образуя ниже пояса кольцо холода, и он постепенно поднимался выше, сотрясая тело дрожью. Рядом мальчик сидел неподвижно, являясь тенью, и порой казалось, что разговор происходит сам с собой, отвечая эхом, отражённым от немых стен.

Поднялся.

- Может, пойдем, а то я замерз. Мои ноги промокли, а двигаясь можно согреться.
Протянул руку. Секунду тень была неподвижна, пытаясь раствориться в родившей её темноте, затем оторвалась от стены и поднялась, сравнявшись ростом.

Саша сделал шаг, затем ещё, ловя взглядом движения тени. Хотелось, чтобы она последовала за ним, но первые мгновения тень просто стояла, впитывая окружающую темноту, отчего её фигура становилась плотнее и выше, словно  расправила плечи и встала в полный рост. Затем они пошли. Саша шёл медленно, постоянно оглядываясь, пытался увидеть лицо попутчика, но темнота скрывала линии, отделываясь лишь неясным контуром, в котором пока не было ничего настоящего.

Стены продолжали расти. Порой казалось, что потолок терялся в вышине, но стоило лишь напрячь зрение, как покрытый мхом валун грозил чиркнуть по макушке, тогда плечи невольно вжимались, принимая голову. Коридор местами суживался до нескольких сантиметров, и приходилось идти боком, прощупывая путь вытянутой ладонью. Но запах пропал. Уже не воняло канализацией так нестерпимо и явно. Мимо проплывали пласты свежего воздуха, похожие на слоёный пирог, тогда стоило лишь следовать носом по невидимой дорожке, дыша открытым ртом.

Иногда они шли бок о бок, если позволяли стены. Темнота слева шмыгала носом, желая расплакаться.

- Я не стану плакать, ведь мне уже десять лет. В таком возрасте этого делать уже нельзя, так говорит папа. Сколько лет тебе?

- Десять.

- А ты если хочешь, то плачь, я никому не скажу. Здесь полно воды, можно сказать, что промок.

Саша надул грудь, стараясь выглядеть больше и взрослее.

- Я знаю, что мы скоро куда-нибудь придём, ведь не может эта труба быть бесконечной. Тогда я скажу, что спас тебя, ведь ты ещё маленький. Мама говорит, что большие должны помогать маленьким, потому что сами были такими. А у тебя есть мама и папа?

- Мама?

- Да.

- Расскажи мне о ней.

- О своей маме? Почему только я говорю, а ты молчишь? Если ты боишься, то теперь всё позади.

Опустил голову, скрывая накатившие капли, благо темнота помогала. Шмыгнул носом и крякнул, пытаясь скрыть слабину голоса, но когда открыл рот, говорить было легко и приятно, словно дышать поднимающимся паром, держа в ладонях кружку с горячим молоком. Он даже представил это себе и, как прежде, щёки закололи капли испарины.

- Мы переехали сюда совсем недавно, поэтому я знаю не всех соседей. Тебя я тоже никогда не видел. Когда мы выберемся, то давай вместе гулять, надеюсь, твои родители разрешат.

- Разрешат?

- Конечно. Чего плохого в том, чтобы погулять? Я покажу тебе место, где я играю, когда мама не может уследить. Тебе нечего бояться, ведь ты будешь со мной, - шагнул шире, чтобы оказаться впереди. Соседняя тень виделась ещё меньше и тоньше, так что Саша расправил плечи и задрал подбородок, беря лидерство. - Сможем соорудить крепость в заброшенном магазине и охранять её от чужаков. Я уже присматривался к тому месту, хотя мама сказала, что там может быть опасно. Сказала, что может обвалиться крыша. Она будет волноваться.

- Мама?

- Ее зовут Марина, и она просила, чтобы я не опоздал в школу. Ты ходишь в школу?

- Да.

- Если честно, мне не очень нравится.

Они миновали развилку, делившую коридор на два хвоста. Саша хотел идти направо, но заметив неуверенное движение шествующей тени, шагнул налево. Тень пошла следом.

- Мама готовит вкусную запеканку, а на завтрак иногда делает омлет. Но я его никогда не ем. Отдаю Алисе. Это кошка. Мама говорит, что так делать нельзя, что у кошки есть своя еда, но я всё равно делаю это. Почему нет? Мама меня любит, но мне не нравится, что она постоянно меня одевает, кутает, как девчонку в шапку и шарф. Я уже большой и сам могу одеться. А ещё мне не нравится, что она заставляет меня высмаркивать нос и умываться на ночь. Я просто ненавижу чистить зубы! И зачем кто-то придумал это? Когда мы жили в старом доме, мама всегда провожала меня в школу и встречала у крыльца, отчего надо мной смеялись мальчишки, хотя их тоже иногда встречали мамы. Но я всё равно не хочу, чтобы они так сильно со мной носились. Целовали, нянчили, следили, чтобы я всё съел. Я уже большой, а они постоянно говорят, что я их маленький сынок.

Они подошли к очередной развилке. Справа царствовала темнота, просовывая к ним туман, похожий на расползающееся чернильное пятно. Казалось, что оно имеет плотность воды, и чтобы войти, надо преодолеть тугую преграду. Слева же сияла серая дыра, нечто видимое и более приятное, но тень приблизилась к темноте справа, занеся ногу для движения внутрь.

- Нет, - Саша отодвинул тень, лицо которой ещё было неуловимым и непонятным, словно клякса на тетрадной странице. Как знать, может и его лицо в темноте выглядит так же? – Мы туда не пойдём!

Все-таки он был старше и имел решающее право выбора.

Повернул налево, притянув молчаливую тень за руку. Шли в тишине, только раскисшие ботинки немилосердно чавкали, выстреливая во мраке смешными звуками. Попутчик по-прежнему молчал. И сопел. Его дыхание, бывшее некогда неловким и призрачным, как туман, обрело почти видимое очертание  комиксных облачков, не хватало только нарисованных слов. Его рука, та за которую ухватил Саша, была тонкой и холодной, словно состояла из сочащейся со стен воды. Если Саша увеличивал нажим, то приходило ощущение, что она может лопнуть как пузырь, но она лишь сжималась, становясь похожей на пустую перчатку, а когда давление спадало, принимала прежние формы. Саша прикинул, что идущий рядом мальчик очень слабый и это придавало уверенности. 

- Иногда по вечерам мы вместе смотрим телевизор. Я люблю мультики, особенно «Симпсонов» Это где желтые человечки ведут себя как идиоты, так как то сказал папа. Он не разрешает мне их смотреть, говорит, что это не для маленьких, но какая разница. Стоит только сделать вид, что плачешь, как сразу становится «можно!» Это хороший способ добиться того, чего хочешь. Можно ещё закатить истерику, но это в крайнем случае. С них достаточно плача. Один хороший друг сказал, что так он выбил из родителей «X-Box» и спортивный велик. Круто, правда? Когда я вернусь домой, то они мне его сами купят, только бы я больше не терялся.

Съежился. Они ступили на продуваемый участок, где ветер имел полную свободу передвижения. 

- И вообще, за то, что я упал в открытый люк, это будет самое малое, что они сделают. Попрошу ещё свозить меня летом на море. Или лучше закачу истерику и скажу, чтобы купили мне в комнату телевизор. А что? У моего друга в комнате есть телевизор и даже компьютер. Они купят, они обязаны.

- Обязаны?

- Перестань спрашивать это! Да, обязаны, ведь они мои родители, а я их сын! Я тебе уже говорил, что родители обязаны заботиться о своих детях, иначе, зачем нас надо заводить.

- А что обязаны делать дети?

- Ха! Дети ничего не обязаны делать! Ты что, свалился с Луны?

- Нет.

- Как тогда ты можешь этого не знать? Это известно всем. Я даже не делаю домашнюю
работу, которую задают в школе. Зачем тратить пол дня на писанину? Если мама спрашивает, я говорю, что всё уже готово. А что она сделает? Поставит в угол? Я просто не пойду!

- А папа?

- Мой папа? Папа любит меня и приезжает за мной на машине. Когда я вырасту, то он купит мне такую же машину, чтобы я сам мог кататься. Я скажу ему, и он купит. Папа спрашивает, как дела в школе, и я говорю, что получил хорошую оценку, тогда он мне что-нибудь покупает. На прошлой неделе купил огромный внедорожник на радиоуправлении.

Саша почувствовал, что начал уставать. Ноги гудели. Кололо пятки. Сначала показалось, что дорога пошла в горку, но в одиноком проблеске заметил, что вода всё так же спешит вперед. Страшно захотелось есть. Внутри разрастался комок пустоты, словно пустой желудок принялся переваривать соседей, а глубокие вдохи проникали глубоко, принося внутренностям прохладу и сырость, и чтобы немного согреться, втянул голову.

- Папа всегда занят, всегда работает. Бывает, сидит в кабинете и не выходит часами, только если я не начинаю кричать. Так смешно видеть, когда он оправдывается, что у него много дел, и что ему некогда, и чтобы я дал ему всего полчаса. Просит поиграть с мамой, но мама моет тарелки после ужина или закидывает бельё в стиральную машину, или пылесосит, или чистит кошкин лоток. Они всегда заняты, но только не мной, и это неправильно. Хотя папа иногда разрешает помогать ему с домашними делами. Недавно мы собирали листья за домом, а потом жгли их. Это очень красиво и… больно. Нет, я хотел сказать красиво и ярко, словно горят новогодние фейерверки.

Зачесался левый глаз, но то была не слеза. По веку пробежал жар, словно пахнуло пламенем. Уселся в уголке, пиная и кусаясь. Саша поднял руку и провел пальцем, стараясь прогнать, но лишь расцарапал, и почувствовал, что больно, но зуд никуда не делся. Глаз же затуманил видимость, покрытый пеленой, и путь впереди превратился в уродливую непонятную реку. Часто заморгал, но накатившая слеза лишь усилила эффект искажения. А снизу и сверху глаз попал в окружение ноющей боли, некогда сильной, теперь отступившей и наблюдающей.

Сделали привал. Саша разглядел сухую возвышенность и примостил зад, совершенно не беспокоясь о соседствующей тени. Тяжело вздохнул. Последние несколько сот метров дорога стала отнимать сил больше, чем всё путешествие, и это он отписал на счёт голода. Но ничего не попишешь, надо терпеть. Только если так сильно устал он, то что говорить о тени.

- Мы скоро пойдём. Надо только отдохнуть. Садись рядом.

- Я не устал.

- Как знаешь. Я здесь дольше тебя и устал сильнее.

Опустил голову. Тень привалилась к стене и лизнула камень. Темнота проглотила её плевок.

Саша прислушался. Даже чавкая по воде, он не переставал прочёсывать тоннель в поисках других звуков. Хотел было зацепиться за парочку, но вовремя соображал, что их они производят сами. Иногда становилось плохо так, что хотелось плакать, но сил ещё хватало, и он держался. Сосед несколько раз всплакнул, но после успокоился и рука, что мгновеньями превращалась в ничто, больше не дрожала. Он переменился. Толи успокоился после разговора о доме, толи в этом месте было больше света, и Сашины глаза хорошо сжились с темнотой, но он смог различить не только видимые контуры напарника, но и черты лица. Даже волосы. Они были светлыми, длинными, закрывали уши и почти касались плеч. Теперь он походил на мальчика.
 
                МАЛЬЧИК

- Расскажи что-нибудь.

- Нет. Я уже много рассказал, теперь твоя очередь. Ты ещё ничего не рассказал, и я даже не знаю, как зовут твою маму.

- Марина.

- Врёшь! Так не может быть, чтобы у нас всё совпадало! Ты это придумал!

- Нет! – и после паузы: - Расскажи!

Саша вздохнул. Спорить он не хотел, да и какой в том был смысл. Даже для поддержания собственного статуса лучше было промолчать, к тому же он уже сталкивался с такими совпадениями. К примеру, в параллельном классе учились две девочки имена и фамилии которых были одинаковыми.

- Ещё мама любит, когда я помогаю ей по дому, например, убираю собственную комнату. Правда я не совсем всё делаю, как она говорит. Вместо того чтобы пылесосить, я просто сметаю мусор под кровать, а чтобы она не заметила, включаю пылесос и засасываю пластиковых солдат. Правда, потом доставать их неудобно. А когда я ходил в садик, то всегда ждал, что мама заберёт меня позже всех, потому что мне нравилось играть с детьми. Особенно с Олегом. Мы устраивали гонки на игрушечных машинках и переворачивали всё вверх тормашками. Смешно! – он хихикнул. Темнота подхватила смешок и унесла прочь, бросив щепотку эха.

Саша выкладывал свою жизнь ровно и по порядку, словно читал книгу. Вспоминал подробности, которых не смог бы вспомнить и под гипнозом, но здесь прошедшее всплывало в реалистичных красках, стелясь перед ногами ровной полосой. Он не отдавал себе отчёта, что делает это легко и непринуждённо, без вопросов и тычков, полностью погрузившись в темноту, словно она скрывала притворство и отгораживала от самого себя, из-за чего можно было говорить правду, не боясь быть уличённым.   
И ещё думал о маме. Не так как делают дети обычно, представляя в уме образ, вспоминая жесты, голос, запах. Он думал о ней, как о старом знакомом, как о виденной  в книжке картинке, которую читал не так давно. Теперь она существовала в другом мире, который становился дымкой. Но это не пугало. По телу проносилась приятная дрожь, отображая те места, где воспоминания были особенно тёплые.

- Она завела тетрадку и записывала туда мои первые слова. Рисовала предметы, и напротив подписывала, какими словами это называл я. Например мяч был «Най» Мама сказала, что так получилось потому, что когда мне катили мячик, то всегда кричали: «Пинай!» Тыква это «Пиипу», лиса «Саам» Когда мне впервые прочитали сказку о Колобке, то я показал на лису и крикнул это слово, что-то вроде «Лиса, ам!» Так говорит мама!

Он вспомнил первый класс и как боялся остаться один с незнакомыми детьми и с учительницей, что сейчас пришла в образе почтальона, такая же суровая и деловая. Он удивился, что раньше никогда не обращался к этим воспоминаниям, они всегда казались неважными и сырыми, словно недозрелые яблоки, срок которых ещё не подошёл. То, что всплывало в голове, порой казалось несущественным и пустым, как воспоминание о первой съеденной козявке, но сейчас они показывались, обливая внутренности волной тоски, и тут же покидали отведённый им отдел памяти, не оставляя следа. Обладай он зрением, отличным от земного, то ясно разглядел бы висящие над головой картинки, кружащие хоровод воспоминаний. Они выстраивались в цепочку и, сделав круг почёта, растворялись в темноте, ища нового хозяина.

Зевнул. Отдых не придавал сил, а уходящие воспоминания отбирали остатки, оставляя внутри пустоту, которую занимал холод. Почувствовал, что ноги мелко дрожат, словно пробежал не одну сотню метров, и мысль о том, что надо подниматься, напугала больше, чем страх навсегда остаться в темноте. Закрыл глаза. Говорил что-то ещё, вытаскивая из себя прошедшее, представлял это перед глазами и тут же забывал, впуская внутрь темноту. Слышал рядом дыхание, но через какое-то время оно исчезло, также как и собственный голос, уступив место далёкому водопаду. Представил, как он может выглядеть, если посмотреть на него при свете. Наверняка неплохое зрелище, где главным была даже не вода, а камни, отточенные за сотни лет до зеркального блеска. Некогда он наблюдал подобное в океанариуме, куда ходил (с папой? с мамой?), хотя там было всё не настоящее, а лишь инсталляция, как сказал (папа?). Но вид был впечатляющим! С высоты вода делала немыслимый кульбит и тугой струёй падала на камни, разбиваясь в крошку. Колючие бисеринки орошали лицо, а (папа? мама?) держали за руку, чтобы не подходил слишком близко. Подсвеченная изнутри вода отливала разными цветами, меняясь, как кожа хамелеона, но самым удивительным было то, что за её завесой можно было разглядеть рыб, что плавали в аквариуме, вделанном в стену.

Тряхнул головой, прогоняя видение. Оно выпорхнуло лёгкой дымкой и повисло над телом, и исчезло. Голова опустилась ниже. Щекой коснулся плеча. Сон, более тяжелый и глубокий, навалился, с силой вынимая воспоминания, словно механические пальцы детскую игрушку из автомата.   

Бежал через поле. Летом. Рослая пшеница доставала до плеч, царапая кожу через ткань футболки. Прислушивался. Мама с папой выкрикивали его имя и стояли на краю желтеющей равнины, вглядываясь вдаль из-под козырьков рук. Искали. Звали. Присел на корточки и прыснул в кулачок, затаив смешок на полпути. Их машина стояла чуть в отдалении, натянутая тентом. Рядом стояла палатка, где несколько минут назад он разлил чай, забрызгав спальные мешки. Напиток оказался горячим, и он обжег язык, хотя просил маму остудить, но она ответила, что он уже большой и может это сделать сам. Назло, с отмашки плеснул чай в палатку и пустился наутёк, изображая плачь. Теперь пусть поищут! Волнение за ребенка тоже входит в обязанности родителей!

Усмехнулся во сне. Втянул носом убежавшую каплю. Голова упала ниже, и подбородком уткнулся в грудь. Плечи вздрогнули. Теперь они то поднимались, то опускались, вторя выходящим воспоминаниям, словно последние никак не хотели покидать привычное место и в последний момент слабо цеплялись, не оставляя следов. Перед глазами проплывали картинки и уходили вдаль, становясь маленькими и неяркими, похожие на удаляющиеся вагоны, спешащие на новое место. Вспомнил первый велосипед. Страховочные колёсики жалобно чиркали по дорожке, если он заваливался на бок. Лицо, говорящее, что домой надо приходить до темна. Не помнил человека, но лицо было тревожным. Особенно глаза. Слышал голос. Но тот был смешным и далёким, даже совершенно не серьёзным, как и всё, что он воспринимал раньше. Видел, как (папа?) даёт большую коробку, бока которой перетянуты липкой лентой. Что внутри? Хочется, чтобы это были роликовые коньки, но коробка полна мелких деталей, которые надо склеить, чтобы получился танк. Со злости кинул о стену, наблюдая, как во сне сотня деталей разлетается нестройным фонтаном.

Потом зелень. Высокие деревья и несущиеся карусели. Он стоит на одном колене и потирает ушибленный подбородок. Мгновением раньше не удержался на ногах и растянулся на асфальте, выронив мороженое. Кто-то (мама?) вытирает платком содранные колени, потом прижимает к себе. Сейчас он обнимет её за шею и поцелует, скажет, что любит. Нет! Отталкивает. Злится, что выронил сладость и просит купить ещё.

Видит сарай. Там на картонном ящике стоит канистра, которая нужна. Открывает дверь. Ищет взглядом. Бока канистры обклеены зелеными этикетками, а надпись говорит, что это очень опасно. Ерунда! Протягивает руку, пытаясь ухватить за выступающую горловину, но пальцы проходят мимо, как если бы были сделаны из плотного тумана. Пробует вновь, но это напрасно. Теперь даже толкнуть дверь, чтобы выйти, не в состоянии. Крутится на месте, пытаясь узнать место, но видимое быстро исчезает, заполняясь темнотой.

Очнулся от звука. Не спал, но глаза оставались закрыты. Продрог, слышал звук собственных зубов. На руках топорщились волоски. Мышцы сокращались мелкой дрожью, пытаясь согреть тело. Метрах в пяти в луже сидела лягушка. Глаза по бокам головы отражали свет зеркалом сетчатки. Зоб раздувался и производил звук урчания желудка. Поднялся и подошёл, ощущая в теле неловкость и сильную слабость. Поднял ногу и раздавил её, оставив в луже серое пятно. Взял в руки, оторвал задние лапки и отшвырнул остатки в сторону. В соседней луже промыл трофей, пальцами отрывая остатки кишок и скользкую кожу. Осторожно взял в рот. Обглодал водянистое мясо, пахнущее тиной, разжевал и проглотил, не чувствуя отвращения. Захотел ощутить на языке хоть какой-нибудь вкус, но ничего кроме перекатывающихся комков слизи не чувствовал. Пооткусывал с костей головки и тоже съел, прежде высосав жидкость. Потом припал к стене и стал пить. Желудок взбунтовался и предложил вернуть съеденное. Долго боролся с ним. Победил и снова пил.

Осмотрелся. Темнота кутала его одного, проникая насквозь, сделав тенью. Внимательно всматривался, пытаясь разглядеть руки и пальцы, и носки раскисших ботинок. Они были, но только нечёткими контурами, края которых смазывала темнота, вбирая в себя границы тела и делая своей частью. Привалился к стене. Хотел позвать мальчика, но видимо ослаб настолько, что кроме тихого хрипа ничего выдавить не смог. Перевел дыхание, оторвал тело от стены и сделал шаг. Потом ещё. Через несколько метров в походке появилась пугающая лёгкость. Он словно не касался дна коридора, и ботинки, раньше выказывающие недовольство, безропотно молчали.

За очередным поворотом увидел силуэт мальчика. Он стоял на развилке и оценивал образовавшиеся проёмы, заглядывая в каждый по очереди. С расстояния он казался выше и крупнее и абсолютно не был похож на тень. Его контуры проступали чёткими линиями, словно кто-то обвел его карандашом, как рисованного героя.

Саша подошел и встал рядом. Уперся рукой в стену.

- Почему ты оставил меня?! Хочешь заблудиться?! – и тише: - Не оставляй меня.

- Нам надо идти.

Саша выглянул из-за его плеча и посмотрел в раздвоенный коридор. В обоих зияла темнота. Она была чёрной, абсолютно, не имея даже намёка на проблески, и впервые он не знал куда идти. Раньше он доверял чутью или детской интуиции, и как бы там не было, только благодаря ему они очутились там, где очутились. Но теперь он не имел даже представления, какую развилку выбрать. Да и какая разница? Темнота была везде одинаковой, и любой коридор непременно закончится необходимостью нового выбора.

Закрыл глаза. В таком состоянии находиться было приятней всего, словно следить с дивана за происходящим в телевизоре. Страх и холод уходили на второй план, уступая место лёгкой дрёме и внутреннему покою, а окружающая темнота не давила на усталые перепонки невыносимым звуком непрекращающегося водопада. Он был, но казался тёплым и спокойным, словно закрытые веки отсекали лишнее.

- Пойдем сюда, - ткнул пальцем налево.

Но они стояли, нацелившись на темноту. Наконец мальчик сдвинулся.

- Да, отсюда пахнет не так противно. Пошли.

Саша хотел было сказать, что это он так думает, но его горло издало противный звук чавкающего ботинка, а когда он прокашлялся, они отошли на порядочное расстояние от развилки, и говорить об этом не имело смысла. Оглянувшись, увидел тающую полоску серого тоннеля.

Мальчик шёл скоро, бывало, пропадая в темноте на несколько секунд, но выныривал и, будто извиняясь, смотрел на Сашу, развернувшись в пол оборота. Теперь командовал он. Такое случилось мгновенно, само собой, и, поймав эту мысль в голове, Саша лишь удивился с какими лёгкостью и облегчением принял это. Но показывать свою слабость не собирался. Шёл следом, пытаясь предугадать намерения перед очередным виражом и опередить, хотя боялся, что не угадает и останется один. Мало того, что он не знал куда идти, сама мысль об ответственности за двоих казалась теперь неподъёмной и пугающей, а страх сделать нечто неправильное сбивал с ног. Последние же были и так не в ладу с собой и путали ритм каждый раз, когда он забывал посмотреть под ноги. Так что он быстро выбился из сил. Запыхался. Пустота внутри была высохшей и шершавой, словно песок, и растирала внутренности, превращая в пыль. Глаз вновь заныл каплями пламени, и от этого во рту появился металлический привкус крови. Прислонился к стене и лизнул камень.

- Нам не следует останавливаться, - сказал мальчик.

- Ты не командир! Я здесь дольше тебя!

- Я не спорю, но нам надо идти.

- Говорю тебе, что я устал, и нам надо отдохнуть!

- Тебе.

Но вокруг были лишь лужи и присесть не было возможности. Только лужи и водопад, обнимающий стены, и очень захотелось прижаться к чему-то тёплому, пусть даже воспоминанию, но их все разобрали, так что остался лишь образ, похожий на маму.

- Я тебе не говорил, как попал сюда?

- Не помню.

- Мы играли на заднем дворе…

- Сейчас не время, нам надо идти.

- Отдохну всего лишь минутку, и пойдем.

Закрывать глаза не было нужды, ведь темнота здесь была плотнее, чем несколько шагов назад, но стоящий с боку мальчик выделялся светлым контуром, оставаясь заметным. Даже его глаза. Можно было различить яркие белки с точками резвых зрачков. Взгляд не дремал ни секунды, проверяя границы видимого, останавливался на Сашиных плечах и пронзал их, словно смотрел сквозь.

Оторвался от стены и пошёл. Мальчик был рядом. Казался высоким и взрослым, похожим на папу, что постоянно брал за руку. Пошарил пальцами пустоту и схватился за ладонь, обрадовавшись вдруг лёгкой победе. Сжал пальцы, как смог сильно, но идущий рядом не подал вида, словно и не заметил. Подумал, что все взрослые такие.

- У папы сильные руки, я даже помню, как он держал меня маленького.

Голос был его, но спускался сверху, и слушать было приятно.

- И ещё я никогда не говорил ему, что люблю. И маме не говорил. Всегда казалось, что они это знают и говорить об этом незачем.

- Расскажи.

- О маме?

- Да.

Захотел вспомнить её имя – да куда там! Всплывала лишь тень, напоминающая
человека. Но кто он был, разве можно сказать наверняка?

- Моя мама очень хорошая, и она тоже любит меня. Ты сказал, что твою маму зовут Марина, но не сказал, как зовут папу. Теперь я знаю! Его имя Вячеслав и он тоже меня любит. Это правда, что он злится на меня, ведь я прогулял школу, но когда все закончится, то я попрошу прощения, и думаю, они не сильно будут сердиться. По вечерам мы вместе смотрим телевизор, в основном детские фильмы. Папа покупает диски в магазине, а после ужина мы все садимся на диван, папа включает диск, и мы едим мороженное.

- Мороженное? Я люблю с фисташками.

- Да, это моё любимое. Мама любит клубничное, а папа с шоколадом. Потом я мою тарелки, а мама проверяет сделанные уроки.

Ухватился за руку сильнее. Мальчик видел, что идущий рядом сгорбился, втянув голову в невидимые плечи, и совсем не поднимал ноги, пугая тоннель шарканьем обуви. Подумал, что надо бы присесть, дать ему отдохнуть, но внутри разгоралось пламя, разрывая тело непреодолимой жаждой движения. Хотелось бросить плетущуюся тень и побежать, словно уже знал, где выход и чувствовал его, но сдерживался, грозясь лопнуть от охватившей дрожи. Открытым ртом втянул воздух, в одночасье ставший свежим и приятным. Расправил грудь, словно раньше и не дышал.

- А папа?

- Папа по вечерам работает в кабинете. Он говорит, что у него есть свободные полчаса, и он хочет их потратить на свои дела. Я не мешаю, а когда он заканчивает, то мы вместе склеиваем танк, что папа подарил мне на Новый Год. Осталось ещё немного, и он будет готов. Я поставлю его на полку рядом с другими, и попрошу папу, чтобы купил что-нибудь похожее.

Нет, нет! Он не хотел танк, это ошибка. Точно помнит, что хотел ролики, желал их так сильно, что выкинул то, что подарил папа. Видел его глаза и не мог поверить, что папа не купил то, о чем просил сын. Плевать на то, что на дворе зима, плевать на отговорки о заранее купленном подарке и то, что впереди день рождения. Он хотел это немедленно и сразу!

Ноги превращались в ватные тампоны, выгибаясь при каждом шаге в обратную сторону, а тянущая рука не ослабляла хватку, заставляя двигаться вперед. Если бы не она, давно бы сдался, отдавшись темноте и вони, а последняя стала плотнее и нестерпимей, словно они попали в самый центр нечистот.

- Хватит! 

Выдернул руку и остановился. Ужасно хотелось отдохнуть, но остаться одному было ужасней.

- Что-то не так. Я напутал. Но сейчас отдохну, и всё будет хорошо. А почему говорю только я, а ты молчишь?

- Что ты ещё хочешь услышать?

Мальчик стоял в отдалении, нацеленный на дальнейший путь. Выглядел бодро и свежо, насколько можно было увидеть одним глазом. Другой пелена затянула окончательно, а веко опухло, оставив узкую щель. Но, несмотря на это, мальчика было видно во весь рост, словно он починил внутреннюю лампочку. От тени не осталось и следа.

Напрягся, пытаясь произнести его имя, но понял, что забыл.

- … расскажи.

- Только если мы пойдем, выход уже рядом.

- Почём ты знаешь?

- Чувствую.

- Врёшь! Я ничего не чувствую, а я здесь дольше тебя.

Всё же пошел. Каждый шаг давался тяжело, но не смертельно. После нескольких десятков вошёл в ритм. Опустил голову. Вжался в плечи. Если бы остановился, то найти его можно было бы вряд ли, так как совсем превратился в тень. В ничто.

- Мне нравится, когда мама встречает после школы. Мы идем через парк, иногда, если тепло, кормим голубей. Помню, как я однажды упал, когда мы ходили туда кататься на карусели, выронил мороженое. Мама тогда очень испугалась, а я сказал, что всё в порядке.

Мальчик улыбнулся, прожив это. Мама тогда действительно очень испугалась, а он обнял за шею, и сказал, что ничего не случилось. Вообще, вспоминать оказалось приятно, словно смотреть новые фотографии, сложенные в альбоме хронологическим порядком. Шли нелепые сцены раннего детства, почему то чёрно-белые.
Проскальзывали, оставаясь лишь обрывками. Чуть позже картинки имели цвет, местами чёткий, местами смазанный, путающий краски на объектах: множество детей в группе детского сада и лучший друг, с которым было забавно строить песочные замки; первый школьный класс и первая учительница, любящая повторять: «Внимание! Внимание!»

- У меня есть кошка, Алиса. Когда папа принес её с улицы, у неё была сломана лапка, и она хромала. Мы отвезли её в больницу и вылечили. Мне очень нравится играть с ней и ухаживать. Я сам кормлю её и убираю за ней лоток, куда она ходит в туалет. Папа говорит, что это поможет мне стать ответственным и взрослым. Помню, как ездили отдыхать в лес. Папа тогда специально купил большую палатку и спальные мешки, чтобы не замерзнуть ночью. Сидели вечером у костра, пили чай и слушали по приемнику музыку, а после, когда настал вечер, папа достал из сумки воздушного змея и мы пускали его по очереди. Это тогда стало самым лучшим сюрпризом, ведь ни я, ни мама не знали об этом.

Или нет? Или такого не было, и он всё придумал? Он силился вспомнить то, о чём было сказано, но ничего похожего не находилось. Внутри гуляло лишь эхо, отскакивая от голых стен, с которых недавно содрали все памятные таблички, как ненужные обои. Остались лишь выцветшие контуры там, где раньше было что-то значимое. Но и среди этого не нашлось ничего про воздушного змея, словно его воспоминания оканчивались раньше или шли по другой дороге.

Порой казалось, что он смотрит на происходящее со стороны. Сознание плавало вокруг, показывая дорогу с разных ракурсов, словно он приобрёл способность к левитации и мог парить, как птица. Казалось, что может видеть мысли и знать о чём думает мальчик или даже больше: хотелось думать, что он может проникать внутрь и смотреть его глазами. Мог выбирать кем быть!

Мог стать тенью! Тогда чувствовал пустоту и холод, погружаясь в скользкое тело, словно надевал мокрую рубашку. Становилось невероятно тоскливо и одиноко. Тень плелась очень медленно, отдавая последние силы для движения. Боялась остаться одна, ведь внутри не было чёткого понимания о происходящем, будто её существование было всего лишь продолжением чего-то большего, и она не могла жить отдельно.

Рядом же фигура продолжала светиться. Пользовался моментом и нырял внутрь, попадая в набирающий силы свет, теплый и успокаивающий. Вместе с ним приходила уверенность и знание чего хочет, понимание что происходит. Поражался внутреннему убранству, замечая знакомые черты, но не отдавал отчёта, что это принадлежит ему. Если и думал об этом, чувствовал чужое присутствие, как словно вернулся в свою комнату после нескольких лет отсутствия. Незнакомые картины, неизвестные плакаты! Они отдавали горечью и обидой, подталкивали к знанию, что мог бы и сам сделать так же, но не хватило совсем чуть-чуть. И всё же здесь нравилось больше, хотя оставаться надолго становилось сложнее с каждым разом. 

Иногда выбор вовсе отсутствовал, и тогда его притягивало насильно, и он не мог ничего поделать. Смотрел со стороны, пытаясь понять и вспомнить, а смена происходила так стремительно, что порой казалось, что он существует сразу в двух телах, даже сказанное слышалось раньше, чем он произносил это.

Шёл быстрее, чувствуя силу и уверенность. Здесь, в теле, было всё понятно и логично. Ноги несли вперёд, что набирающий ход поезд. В висках стучал пульс, грозя головной болью. Хотелось высвободить руку и броситься бегом, что наверняка сделал бы раньше, но наблюдая за тенью, склонялся к мысли, что не сможет. Постоянно что-то говорил, орошая воспоминаниями окружение, силился расшевелить плетущуюся тень хорошими теплыми мыслями, но видел, что напрасно.

Был тенью. Тянущая рука не давала времени на раздумья. Ноги не слушались, а голова походила на колокол, отдавая звоном при каждом шаге. Хотелось остановиться и вжаться в стену, приняв темноту за спасительную оболочку, способную оградить от пустоты и непонятной тревоги, зачатки которой были не понятны. Нужда искать нечто несущественное, то, что не имеет никакого смысла, была не понятна и чужда, а нежелание двигаться так велико, но рука тянула вперёд, заставляя передвигать ноги. И он шёл.

                САША

Замедлил ход. Почти плёлся, уже не замечая, как наступал в лужи, коих стало в разы меньше. Выход был рядом, это чувствовалось по запаху, по свету, по звуку, и так же недосягаем, и приблизиться не было возможности.

- Я знаю, мы уже близко, но с тобой я не дойду. Если бы ты посидел здесь, а я смог бы добраться и привести кого-нибудь!

- Ты не вернёшься.

Тень сползла по стене, совсем слившись с темнотой, и стало казаться, что говорит сам с собой.

- Вернусь обязательно. Только надо время.

- Давай отдохнём и пойдём опять. А ты расскажи ещё.

Надо было идти, но Саша остался, прикрыл глаза и стал разглядывать картинки.

- У папы есть большая машина, он забирает меня на ней из школы. Не каждый день, и когда так бывает, пацаны из класса долго смотрят вслед, а папа смеётся и говорит, что они завидуют. Мне не нравится это, и папа перестаёт смеяться.

Крутил головой, высматривая за закрытыми веками падающие воспоминания. Они возникали из пустоты, насаждая голову теплотой и новыми эмоциями, которые раньше были не доступны. По телу бегал ток. Дергались веки. Кончики пальцев. Подбородок. Он впитывал падающие воспоминания, становясь другим, словно раньше имел лишь
часть, обретя себя всего лишь теперь. Даже видеть стал по-другому. Полно. 

Саша открыл глаза. Оборванный монолог повис в воздухе, а затем юркнул вдаль, гонимый невидимой волной воздуха. Понял, что выход там. Это было очевидно и понятно, словно книжная картинка, которую надо распознать среди повторяющихся символов, сосредоточив взгляд в центре. Но как только её увидишь - уже не возможно не замечать. Даже удивился, что раньше не смог разглядеть видимое.

Притянул тень за руку.

- Надо идти! Мы почти пришли!

Заставил себя подняться. Пустота в голове действовала как якорь, притормаживая движения, прогоняя последние мысли. Те, что остались, были сборищем сумбура и хаоса, словно внутри прогремел взрыв, раскидав сложившийся порядок. Стоял качаясь. Чувствовал себя обессиленным. Новость, что надо идти, полоснула по осознанию того, что покой закончен. Но цель ещё была. Туманная и непонятная, она вспыхивала затухающим огоньком далеко впереди, заставляя действовать.

- Не бросай меня. Ты ведь не бросишь?

- Нет!

Саша посмотрел на тень. Теперь её почти не было видно. Лишь смутный намёк на более плотную темноту.

- Мы скоро придём к выходу! Я знаю! Та стена, что я потерял в самом начале пути – она и есть выход. То есть это стена подвала в моем доме, а там есть решётка ливневой канализации. Оттуда я смогу позвать папу!

Теперь он видел её. Отчетливо. Ещё каких-нибудь тридцать метров и окажется у стены, а над головой хлопья света, проходящие сквозь прутья решетки. Но что-то пошло не так.

Дёрнул за руку. Остановился. Сказанное было странным и звучало как усмешка. Кто-то решил посмеяться, но он не позволит. Не чувствовал ног и рук, только присутствие тела, прошитого полосами холода, сырости и темноты, но обрывки памяти были тревогу, вспыхивая красным семафором.

- Но это я потерял направление и отошёл от этой стены! Это мой дом! Почему ты так говоришь? Не может быть так, чтобы у нас всё совпадало!

- Я говорю правду!

- Хочешь сказать, что это я вру?

Саша смотрел то на виднеющийся контур стены, пытаясь разглядеть в высоте расчерченный квадрат, то на приблизившуюся тень. Тянул руку, пытаясь освободить пальцы. Они стали вдруг сильными, цепкими.

- Нет! Но это мой дом!

Саша улыбнулся. Самая настоящая глупость, призванная ранить и обидеть, но в действительности смешная и никудышная! Неужели кто-то мог помыслить, что мама с папой не смогут узнать своего ребенка, пусть даже исхудалого и грязного? Ерунда! Сказать можно всё, что угодно, вот только правда одна!

- Нет, ты что-то напутал! Я точно помню, что за этой стеной подвал моего дома!

Саша выхватил руку и встряхнул пальцы, словно освобождался от незримого присутствия. Посмотрел вдаль. Стена была, высилась серым полотном и пропадала в вышине, являясь неким подобием тупика нескончаемого лабиринта. В отличие от остальных стен, её поверхность была сухой и рыхлой, похожей на бока огромного муравейника. Он даже мог поклясться, что мельком увидел выпирающие камни, сложенные в виде ступенек, но видение было лишь секундное, после чего всё скрыла завеса тьмы. И, тем не менее, это была его стена!

- Давай подойдем ближе, и ты сможешь увидеть это сам!

Саша метнулся вперед, выкинув руку, словно приглашая.

- Стой! Я тебя не пущу! Я догадался, чего ты хочешь! Ты давно задумал это, как только я тебя нашёл!

- Ты меня? Но ведь это я тебя нашёл, догнал, когда ты не заметил меня!

- Опять врёшь!

Тень выделялась в родившей темноте лишь неясным контуром, этаким пятном на фоне стены, отделяя от заветной цели. Они приблизились ещё на несколько шагов, можно было даже уловить туманные звуки работающего котла отопления, похожие на сонное гудение улья, поймать свет, идущий из подвешенной к потолку решётки, но ещё не достаточно, чтобы надеяться, что его услышат.

Саша сжал губы от злости. Если сил хватило на это, значит он сможет доказать свою правоту. Но руки не слушались. Ноги подгибались. Казалось, что стена излучает невидимые лучи, разрушающие его остаточные контуры. Теперь даже сам себе казался призраком, дуновением ветра. Удивился скорому изменению. Но отдыхать было не время.

 - Послушай. Ты, наверное, очень устал, вот и перепутал что-то. Нам надо всего лишь добраться до стены и позвать папу...

- Ты хочешь обмануть меня! Ты позовешь папу и скажешь, что ты и есть его сын!

- Я не забуду про тебя. Я вернусь.

- Ложь! Ты испугаешься, что увидев меня, папа поймет, что это я его сын.

- Ерунда. Родители не могут перепутать детей, они всегда узнают. К тому же мне нечего бояться.

- Тогда давай я сам пойду и позову его.

Если бы темнота была приветливей, Саша увидел бы, что она против такой идеи. Они стояли лицом друг к другу, похожие на человека и его тень, мальчик и призрак. Силился понять, кем является он. Порой казалось, что человек. Приятно было сознавать тело, произносить мысли, видеть воспоминания. В такие мгновения даже холод преподносился как благо, давая понять, что ещё жив, есть чувства и потребности, одна из которых идти вперёд. Хотя сказать имеет ли это смысл, он не решался.

Иногда Саша терял связь с окружающим, ощущая себя ничтожно малым, сродни сырости, тогда ничего не имело смысла, словно терялся ток в проводах питания человеческой мысли. В такие моменты ощущал себя тенью. Видел через пелену раненного глаза, делящую мир туманной завесой. Даже слушая слова, сомневался в том, кому они принадлежат, хотя голос явно был его, пусть и простуженный. И не знал, что отвечать. Но если бы сейчас он был чуть плотнее, чуть ярче; если бы не походил на серую тюль, брошенную в угол с грязным бельём; имей хоть половину того, что было дано от рождения, наверняка смог бы ответить достойно. Лишь простонал:

- Ты не сможешь!

- Ещё как!

Сделал шаг в сторону. Тень была напротив, но подвинулась тоже, не желая уступать. В сущности ничего перед глазами не было, лишь движение воздуха, сродни поднятой пыли, но это облако венчал сгусток, похожий на голову. Если присмотреться, отчетливо различались впадины глаз и линия рта, по бокам сидели уши. Удивился, какой тонкой и неразличимой стала линия, отделяющая его от темноты, словно бы её разгладили ластиком, стерев ошибочные штрихи. Но даже с тем, что осталось, надо было считаться.

- Не пущу!

- Я сделаю это, потому что очень хочу домой!

- Но это не твой дом!

- Теперь мой!

Отступил. Чувствовал, что силы выходят из отсутствующего тела тёмными пятнами, давая внутренней пустоте больше воли. Присел на ногах и выдохнул, отдав темноте ещё часть себя.

- Я не понимаю!

Подался вперёд. Смотрел на сморщенную тень, стараясь не выдать испуга, смотрел прямо в то место, где должны быть глаза. Собирался с мыслями, раскладывая для себя всё по полочкам, чтобы легче было объяснить, хотя сам не знал, сможет ли.

- Послушай, это уже не твой дом! Это не хорошо звучит, но это так! Всё, что раньше произошло с тобой, теперь тебе не принадлежит, ты это потерял. Твои мысли, поступки, несказанные слова, невыполненные обещания – их больше нет, я это забрал себе. Так же, как и твоих родителей и твой дом. Думаю это справедливо, судя по тому, как ты с ними обращался. Всё, что тебе досталось, это тень от прожитого, хотя и она скоро растворится, так что я вернусь домой, а ты останешься здесь.

- Я вёл себя, как обычный ребёнок! Это не честно!

- Так будет правильно. Так я решил.

- Это что, шутка? Стоит только сказать папе, и он отделает тебя, как котлету!

- Думаю, папа будет рад, если я вернусь домой. Конечно, задаст хорошую трёпку, и по делом. Но я извинюсь и попрошу прощения, пообещаю больше ничего подобного не делать. Знаю, он простит. И мама.

- Мама?

- Моя мама. Я её подвёл и мне стыдно. Хочется, чтобы она не плакала, но знаю, что это случилось, ведь она очень переживает. Задумывался ли ты хоть раз, что чувствовали родители, когда ты «вёл себя, как ребёнок»? Чувствовал ли ты то, что чувствовали они?

- Я, это я, и никуда не делся!

- Верно, поэтому ты останешься здесь. Знаешь, я не хотел этого, моей целью было лишь поддержать тебя, поэтому я и появился. Скорее ты сам меня сделал, если хочешь, я твоя вторая половина, которой ты никогда не пользовался. И так как мы никогда раньше не общались, то с начала я был всего лишь твоей тенью, но узнавая тебя, слушая твои воспоминания, я всё больше убеждался, что несправедливо остался забыт, и тебе больше нет места там, среди людей. Поэтому мы и поменялись. Знаешь, как одиноко бывает, когда остаешься один? Скоро узнаешь! Больше не будет заботливых родителей, что «обязаны» подтирать тебе слезы; больше не надо будет обманывать и хитрить. У тебя было все, но ты не хотел этого ценить, я же буду относиться ко всему с предельной осторожностью, чтобы не потерять.

- Ты просто хочешь сбить меня с толку, хочешь занять моё место!

- Я его уже занял, а воспоминания ты отдал сам. Твои поступки мне не нужны, потому что я поступал по-другому. Ты хотел рассказать о том, как попал сюда, помнишь?

- Играл во дворе и упал в люк?

Он действительно не помнил. Только обрывки, которые затыкали дыры в стенах.

- Ты ничего не помнишь, но это к лучшему, потому что я вернусь вместо тебя и всё исправлю. Я не допущу, чтобы они расстроились.

- Я что-то сделал?

- Да, поступил не правильно и оказался в трудной ситуации. Ты ослушался родителей и теперь твой обгорелый труп лежит посреди двора, но мама пока ничего не знает. Папа тоже.

- Я не верю!

- Посмотри на себя и скажи, что видишь? Тень! Кусок пустоты! Сырость и холод! Чувствуешь ли ты присутствие тепла от воспоминания о маме? Или о кошке, которую ты пинаешь каждый раз? Даже если они и заметят твоё отсутствие, то будут только рады, поверь!

- Мои родители любят меня!

- Но любишь ли ты их? 

- Если не я, то значит и не ты! Это мой дом! Мои родители! Моя жизнь!

Он сделал шаг. Сначала в сторону, затем вперёд. Не смог сообразить сразу, кто первый пошёл в наступление, только увидел перед собой лицо. Как смог быстро выкинул руки, резко развернулся и схватил за горло. Сказанные слова пульсом бахали в темноте, ударяя по внутренностям, отчего по остаткам тела пошли волны. Увидел, как из темноты вынырнули собственные ноги, неосязаемые прежде ладони, почувствовал, как пропавший рот скривила гримаса ярости. Открылся глаз, скинув опухоль. Удивился, какими длинными стали пальцы. Круглыми фаланги. Широкими ладони. Поймал горло обеими. Сдавил, чувствуя, как от хрипа саднит горло. Кровь прилила к глазам тугим напором. Застучала в висках. Сделал усилие и повалил соперника на пол, на мокрые камни, в самую лужу. Упёрся локтями, освобождая мышцы, влил силу к пальцам и сжал ещё крепче. Давил, пока не стал задыхаться от злости, ярость смешивалась в крови с адреналином, давала мощи, напора. Несколько раз ударил головой о стену, с силой вложился в удары, бил снова и снова, пока от усилий в глазах не заплясали белые точки. В голове почернело от боли и шума, каждый удар походил на бой Курантов, на колокол, на взрыв. Руки устали, пальцы онемели, рубашка на спине порвалась окончательно. Чувствовал её мокрой тряпкой, хотя уже не помнил, что был одет. Ткнул противника лицом в самую лужу, прижал щекой к камням, а когда дыхание замерло, воздух кончился, ослабил хватку и убрал руки.

Повалился без сил. Дышал часто и отрывисто, царапая тухлым воздухом содранное горло. Пальцы ныли, кисти свело судорогой и они превратились в грабли, оставив кровавые полукружья ногтей на ладонях. Справлялся с дыханием. Закрыл глаза. В темноте опущенных век заметил присутствие фигуры, почти ясные очертания, и то, что она двигалась. Уходила вдаль, растворяясь как темный снег на раннем солнце. Не мог видеть точно, но почудилось, что его впитали стены, вобрали в себя целиком, не оставив следа. Захотелось крикнуть, что одержал победу, доказал правоту, но всё внутри дрожало от усталости и пустоты, так что всего лишь облегчённо выдохнул и потерял сознание, почувствовав в последний момент полоску тёплого воздуха на щеке.
               
                МАМА

Труднее всего было открыть глаза. Чувствовал, что очнулся уже давно, но ленивые веки никак не желали подчиняться, откладывая момент, словно были укрыты свинцовыми монетами. Даже поднёс руку и потрогал. Попробовал помочь, но лишь оцарапал неровным ногтем. Сделал усилие, желая увидеть свет, но темнота была не только внутри, но и снаружи. Открыл глаза. Тело сотрясала дрожь толи от холода, толи от напряжения, и, чтобы успокоиться, обхватил руками за плечи и принялся раскачиваться. Помнил, что такое раньше помогало. Вскоре тело пришло в норму. Бег крови поднялся до нормального, согрелись осиротевшие ноги, отпустило внутренности и мысли пришли к логике. Поднялся на руках. Поймал отражение. Из лужи лицо смотрело точками глаз, словно капли на своде тоннеля. Длинные светлые волосы, острый нос, тонкие полосы губ, покрытые грязью и кровью. Щеки и подбородок скрывала приставшая тина, а под ней  следы пальцев. Потер шею и поднялся с колен.

Коридор, где сейчас стоял, заканчивался тупиком, врезаясь в стену. Свод терялся в высоте, цветом отдалённо напоминая затянутое тучами небо. Под ногами лежала мягкая земля. Провёл раскрытыми ладонями по камням стен, радуясь приятному холодку в кончиках пальцев, даже передёрнулся, загоняя его под рубашку. Подошёл к стене и посмотрел наверх. Там был свет, неуверенный и слабый, расчерченный на полосы квадрат, кидающий вытянутую тень на земляной пол. Возможно, канализационная решетка, которые ставят в подвалах, где возможно затопление. Как-то ему об этом рассказывал взрослый человек, выбивая из стены осколки, чтобы добраться до одной из таких решёток. Несколько секунд стоял раздумывая. Слушал биение сердца, чувствовал, как вены наполняются кровью. В голове мелькнула мысль, что сначала надо бы узнать, куда ведёт этот ход, но решил действовать. Желание выбраться возникло уже давно.

Прыгнул. Хотел зацепиться за видимый выступ, но промахнулся. Прыгнул снова, и снова не попал. Прыгал вновь и вновь, но ударялся в стену, словно муха, перепутавшая стекло со свободой. Не заметил, как стал плакать. Все прыгал, опять и опять натыкаясь на преграду. Нащупал выступ снизу и встал ногой, поднялся, но вытянутая рука беспомощно елозила по камням. Вытянулся как можно выше, встал на носки, опустив голову, зацепился пальцами за щель между камнями и подтянулся ещё. Поставил вторую ногу чуть выше первой. Другой рукой стал шарить по стене в поисках зацепа, но лишь раскачался. Соскользнул и стал падать. Впился ногтями в торчащие камни, пытался зацепиться пальцами, но получил приличный удар в подбородок. Упал на спину и задохнулся. Боль сковала внутренности, вышибив из легких весь воздух. В первые мгновения вдохнуть мешал пузырчатый спазм, ежом усевшийся в груди. Прогнал его кашлем, втянул воздуха небольшую порцию, пукнув от натуги, затем перевернулся на живот и часто задышал. Когда боль прошла, сел, осмотрелся. При падении головой угодил на рыхлую землю, которая теперь расчесывала волосы. Если бы не так, могла расколоться как орех. Несчастно дергало пальцы рук. Ощупав больные конечности, обнаружил нехватку двух ногтей. Вместо твердых покровов пальцы венчали скользкие от крови пятачки, похожие на ощупь на мокрые концы вязаных перчаток.

Снова подошёл к стене. Прислонился щекой и прикрыл глаза. Чувствовал, что очень устал. Отсутствующий глаз разрывало болью, но так было всегда. Не стоит обращать внимание. Постарался вспомнить, как здесь очутился, но казалось, что от удара голову покинули воспоминания. Даже имя. Хотя кое-что выудить удалось: запах. Приятный аромат щекотал внутри носа, словно зарождающаяся простуда, что готова разразиться чихом. Сжал нос пальцами, не желая выпускать. Запах был приятный и знакомый, отчего в голове родилось определение: морковная запеканка. Вспомнил, что её готовила мама, но дальше этого не смог продвинуться. Понял только, что запах не фантомный, а самый настоящий. Можно даже проследить его путь. Жирные вкусные пласты сползают вниз через прутья решётки, что светится в вышине квадратной луной, плывут не спеша и небрежно, словно боятся.

Поднял голову. Если раньше идущий из квадрата свет был еле заметный, то сейчас сыпал яркими снопами чётко и направлено, что могло означать, что свет кто-то прибавил. Или вернее включил ярче. Посмотрел на выступающий в вышине камень, похожий на ступеньку. Подумал, что высоко, и достать будет трудно. Опустил голову и закрыл глаза. Снова падать не хотелось, но если он хочет выбраться, это придётся сделать. Блин!

Задрал голову и уперся взглядом в первый выступающий камень. Теперь надо сделать всё не торопясь и обдуманно, словно другого шанса не будет. Или не останется сил. Прикрыл один глаз и прикинул расстояние как можно точнее, насколько позволяла темнота и отблески света. Присел. Согнал в мышцы бедер и лодыжек оставшиеся силы. Если бы их было чуточку больше, смог бы допрыгнуть до идущего следом выступа и зацепиться уверенней. Но выбирать не приходилось. Замер. Напрягся. Когда выпрямил ноги и устремился вверх, неосторожно царапнул лбом шершавый камень. Сразу же запаниковал, что это могло замедлить движение, но когда пальцами правой руки зацепился за выступ, облегченно выдохнул. Повис, ощущая, что болтается, как маятник. Чтобы успокоить сердцебиение, пару раз глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух через сомкнутые зубы. Стало легче.

Замедлив раскачивание, стал обдумывать следующий шаг. Понял, что предпринять его придется быстро, так как долго висеть на одной руке не сможет. Пальцы начинали каменеть и медленно соскальзывать. Из прошлого опыта вспомнил, что рядом должен быть еще выступ и решил попытаться его отыскать. Осторожно привлёк вторую руку, протянув её словно змею по телу, по лицу и по макушке волос, отставил в сторону и, прижав к стене, принялся щупать. Делал это медленно и осторожно, пытаясь разделить внимание между соскальзывающей рукой и той, что искала продолжения. Через несколько долгих секунд всё состоялось.

Держась двумя руками, подогнул ноги и нашёл им опору. Задрал голову и посмотрел наверх, удивляясь, что заветная цель так и осталась далеко, словно нарочно отодвигалась, испытывая его терпение. Но не сейчас! Уже не сдастся! Видел, что свет несколько раз моргнул, приглушенный отбрасываемой тенью. Испугался, что закончится совсем, но яркость всегда возвращалась, торопя движения, грозя вырасти в неуправляемую реакцию. Вновь втянул воздух, устанавливая порядок, и принялся спокойно подтягиваться, ища новую опору. Поставил ногу на невидимый камень. Теперь можно было оттолкнуться и попробовать ухватиться рукой за прутья решетки, но не знал, хватит ли роста и силы, и прочность прутьев вызывала сомнения. Но решил попробовать.

А сверху опускались слова. Не ясная и порванная на соломку лапша из звуков вылезала через прутья решётки, напоминая обрывки далеких слов, как воспоминание об океане, которого не удалось увидеть. Разговор то сходил на нет, давая собеседникам отдохнуть, то поднимался по октаве и замирал, повиснув так высоко, что его сносило ветром, грозя затушить. Раз так, значит действовать надо быстро. Напрягся, снова загоняя адреналин в ножные мышцы. Согнулся, припав к стене.
Что последовало дальше, мозг спрятал внутри и не отпускал уже никогда. Может, лез по стене как змея, может, прыгал по невидимым ступеням, но так или иначе смог добраться до светлого пятна, а когда пальцы схватили железные прутья, дышал неровно и часто. Ноги сначала болтались в воздухе, елозя по камню и ища опору, он расставил их в сторону и к удивлению обнаружил, что противоположные стены находятся совсем рядом, сужая коридор вверху до какого-нибудь метра, так что, уперев ноги, смог занять более-менее удобное положение. Прижался щекой к прутьям. Раскрыл единственный глаз, подняв бровь. Сначала свет ослепил, загнав темноту и живущие там тени в дальний угол, обжёг вспышкой нутро головы, выгоняя страх и остатки памяти. Но вместе с этим зрение лишилось чёткости, размазав видимое толстой кистью. Если в темноте он мог различать предметы без света, то теперь свет занимал его пространство, сменив темноту неясными очертаниями, и это мешало различить лица, что видел. Крепко зажмурился и тряхнул головой. Очень желал, что когда откроет глаз, зрение перестанет капризничать и начнёт работать, но ничего не вышло. Видел лишь черные полосы, что смешивались между собой, словно смотрел на книжный шрифт с обратной стороны. Несколько раз моргнул, прогоняя пелену, а когда глаз прогнал слезу, увидел, что строчки слезли, словно кто-то перевернул страницу, и возникло лицо. Детское и напуганное.

- Я бы не попал в такую ситуацию.

Мальчик смотрел прямо на него, но казалось не видел. Разглядывал словно картинку, отмечая детали и отдавая должное переданной атмосфере.

- Я знаю, родной. Ты всё прочитал?

- Почти. Там нет ничего такого, просто мальчик хочет найти дорогу домой, но не знает где он и куда идти.

- Не переживай – это всего лишь книга.

- Меня напугал рисунок. У мальчика всего один глаз!

- Ты сам выбрал эту книгу, я говорила, что она не для маленьких.

- Мне уже десять.

- Я знаю.

- Ты думаешь, ему удастся вернуться домой?

- Дочитай до конца и узнаешь. Или боишься, что у него не получится?

Возникло ещё лицо. Теперь они смотрели вдвоём, но взгляд женщины был яснее и чётче, будто то, на что смотрела она, ускользало от взгляда мальчика. Он вытянул палец, но коснуться страницы не решился.

- Я думаю, что у него ничего не выйдет! Он уже смирился и поэтому заблудился навсегда.

- Может, дашь ему шанс? Надо только дочитать…

- Не хочу! Он, наверняка, был непослушным.

- Это ничего не меняет. Мама любит его и таким.

Она поцеловала его в макушку, невесомо и жарко, как умеют делать мамы.

Хотел было закричать, но голоса не было, только неясный стон, умерший на подходе ко рту. Рискуя сорваться, просунул одну руку в прутья решётки и протянул её в немом крике помощи, но никто этого не заметил. Они лишь взглянули ещё раз, а затем книга закрылась, и мир вокруг обрёл привычные краски, отдав предпочтение серому.

Шелестели страницы, притворяясь голосами.

- …если бы я был таким, как он! Непослушным! Мне интересно, как бы вы ко мне относились? Вы бы меня не любили, правда?

-  Мы любили бы тебя и таким, ведь ты всё равно оставался бы нашим сыном. Родители очень нежные и плаксивые создания, ведь у них есть, что терять, и это не вещь, не машина, не деньги. Это самое дорогое в жизни создание, и не важно, чистит оно зубы или нет; учит уроки или смотрит в это время мультики. Им хочется, чтобы дети всегда оставались собой и никогда не вырастали, и самое главное, чтобы отвечали на любовь! Ты же любишь?

Но ночь не ответила, закрасив серость навалившейся темнотой, и он остался один. Прижался к решетке и сжал пальцы, боясь, что не сможет её отпустить, когда придёт время. Слух хранил отзвук тяжелых страниц и голоса, но они постепенно становились эхом, не оставляющим следов. Прислушался. Темнота уже спрятала пустоту внутри, и никаких звуков они не производили. Все испарилось. Если раньше было направление, то теперь отсутствовало и оно, придав смыслу существования нулевую ценность.

Но это ничего! У каждого есть свой шанс, надо только подождать - ведь книги принято перечитывать!