Толик ждал Римму у кабинета русского языка. Пятый урок закончился. Прошла перемена. И уже прошло 10 минут шестого урока, а Римма все не выходила. Заглядывать без особой причины в класс к Надежде Николаевне, учителю русского языка и литературы, Плюшкин не рискнул бы даже под страхом смертной казни. Уроки окончены, друзья ушли домой. Что еще остается делать? Ждать.
Наконец, дверь скрипнула, приоткрылась, раздался громкий Риммин голос: «Хорошо, Надежда Николаевна, я так и сделаю!», потом дверь распахнулась полностью, и на пороге класса появилась Римма Шварц. Шварц вышла из кабинета, закрыла за собой дверь, посмотрела на Плюшкина грустным виноватым взглядом и тихо произнесла: «Ой, Толик, давно ждешь?» Плюшкин отрицательно покрутил головой, глаза его вспыхнули, лицо озарилось и воссияло каким – то внутренним торжественным светом. Толик раскрыл рот и громко, радостно произнес: «Айзохен вей!»
Римма остановилась, повернула голову, изумленно посмотрела на Плюшкина и тихо произнесла: «Что случилось?»
- Как? Как «Что случилось?»! - лицо Плюшкина приняло испуганно – виноватый вид, - я поздоровался.
- Что? Что ты сделал?
- Поздоровался, - тихим, совершенно убитым голосом произнес Плюшкин.
Римма пристально посмотрела на новоявленного полиглота, потом прикрыла глаза ладонью и, тяжко вздохнув, чуть слышно произнесла:
- Ой, мамочка моя, - затем, совсем уже тихо что – то добавила на непонятом Плюшкину языке, помолчала пару секунд, убрала от лица ладонь, громко расхохоталась, достала носовой платок, промокнула глаза и, сменив гнев на милость, едва сдерживая смех, весело произнесла: - Толя! Толик! Я тебя очень прошу, если ты еще захочешь что – то сказать мне на идиш, то сначала посоветуйся со мной!
- На чем?
- На идиш. Все евреи в нашей стране говорят на языке, который называется идиш. Понятно?
- Да.
- А если ты хочешь со мной поздороваться, то тебе надо сказать «Шалом». Понятно?
- Да.
- Повтори: ША – ЛОМ.
- Шалом.
- Молодец. И больше никакой отсебятины. Договорились?
- Да. А что я сказал до этого?
- Толя, я тебя умоляю: ША – ЛОМ! Понял?
- Да.
Римма открыла портфель и начала что – то в нем искать. Искала долго, но все же нашла, потому что сразу же поставила портфель на пол, а свою правую руку спрятала за спину.
- Толя, вчера у тебя был День Рождения, я не могла тебя поздравить, потому что 18 сентября было воскресение, телефона у тебя дома нет, и я поздравляю тебя сегодня! Желаю тебе крепкого здоровья, успехов в учебе, в спорте и исполнения всех твоих желаний! Прими от меня этот скромный подарок! Дай руку!
- Что это? – изумленно спросил Плюшкин, когда на его ладони скромно разместился маленький серебристый крестик.
- Это мой тебе подарок. Это крестик. Православный, освещенный в Киевско – Печерской Лавре.
- Да …а, мда- а …
- А ты некрещеный?
- Нет, - Толик посмотрел на Римму и тут же спохватился, - А…а, нет – нет, я его бабушке подарю, у меня бабушка верующая. Спасибо.
- Подарок я вручила, а где праздничный торт?
Плюшкин отрицательно покрутил головой и печально посмотрел на Шварц своими грустными синими глазами:
- Торта нет.
- Да ты чего? Толя, я пошутила!
- Шоколадку будешь? – Плюшкин открыл портфель и вынул плитку шоколада «Гвардейский».
- Хорошо живешь, - весело проговорила Римма, честно деля плитку пополам.
- Это тетя Аня из Челябинска подарила.
- В самом Челябинске живет?
- Нет. В каком – то закрытом городке, Челябинск - номер не помню.
- А, вот, рассказывать военную тайну каждому встречному – поперечному не надо!
- А я и не рассказываю. Да и ты не каждая встречная – поперечная!
- А какая я?
Толик пожал плечами:
- Особенная. Такой, как ты, больше нет на всем белом свете!
- Это правильно! Даму домой провожать собираешься?
- Пошли.
«Как это неудобно: учиться во вторую смену» - думал Плюшкин: «Учились бы в первую, можно было бы Римму в кафе «Снежинка» пригласить. Мороженого поели бы, а так: мест свободных нет, на улице очередь часа на два, да и поздно уже!»
- О чем задумался, именинник?
- Меня хотели окрестить. Два года назад. Сестра сродная Надежда приехала из деревни, решила своих дочерей окрестить, ну и меня заодно, чтобы я крестным стал ее старшей дочери. Я отказался креститься.
- Почему? В бога не веришь?
- Не верю. Я спокойно отношусь к верующим, считаю, что человек сам должен выбирать: верить ему в бога или нет. Бабушка у меня верующая. Еще с детства помню: она помолится на ночь, ляжет спать, а я прибегу, поцелую ее и шепну на ушко: «Бабушка, ты только не умирай!»
- А сейчас целуешь?
- Нет.
- Толя, вот ты сейчас домой придешь, что будешь делать?
- Ужинать.
- А потом?
- Уроки.
- Правильно. А иду и мечтаю: приду домой, сниму эту школьную форму и в ванную! Любишь в ванной мыться?
- Нет.
- Почему?
- У нас дома нет ванной. У нас титан. Знаешь, что это такое?
- И очень даже хорошо! Я жила в такой квартире. Дрова в сарайке держите?
- Угу. Приходится рубить. У титана печка маленькая. Сарайка во дворе. Начинаешь рубить, каждый встречный – поперечный начинает советы давать. Один раз мне это надоело, и я закрылся в самой сарайке и нарубил дров!
- И что?
- Нарубил. У нас погреб вырыт. В нем полки установлены, на полках соленья, варенья – запасы на зиму. Рухнули эти полки!
- Ужас!
- Ага.
- Сильно попало?
- Не без этого.
- А папа, почему не рубит?
- А я на что? Отец заглядывает в сарайку по пятницам после работы с друзьями. У него там, на специальной полочке, стаканы стоят.
- Они, что, там пьют?
- А что еще порядочному человеку делать в пятницу после работы?
- Обязательно пить?
- А почему бы и нет?
- Ну, они хоть не дерутся, когда выпьют?
- Ну…
- Что? Рассказывай! – и Римма несильно ткнула Плюшкина портфелем в бок.
- Ну, было при мне один раз. В прошлую пятницу.
- Рассказывай!
- Я дрова рубил. Отец с друзьями с работы сидели: дядя Толя, дядя Коля и Василий. Он не друг. Так, работают вместе. Выпили, закусили. Василий все: «Жиды! Жиды проклятые!»
- Дальше, - тихо произнесла Шварц: - Дальше что было?
- Ну, отец: «А че ты, Василий, до евреев - то докопался? Что они тебе лично плохого сделали?» А тот: «Что сделали? Что сделали? Они мне и моей матери жизнь поломали! Я же сам с Украины. Началась война. Немцы пришли в наше село и всех евреев пересчитали. А потом бумагу прислали: столько - то евреев отправить в Германию. Ну, одна жидовка молодая прибежала к председателю, то да се, да шуры – муры! Договорилась. И вместо нее в Германию отправили мою маму, она еще не замужем была. Немцы потом разобрались. Маму на другой поезд пересадили. В Германии ее отправили на какую – то ферму, там она установленный срок отработала и домой собралась. Кстати, деньги за работу платили. И не плохие. Хозяйка долго ее уговаривала еще остаться поработать, но мама - ни в какую! Вернулась в родное село. А после, когда наши село освободили, дело представили так, будто это она сама добровольно на заработки в Германию уехала! Ну, и все отсюда вытекающие последствия! Меня из – за этого ни в октябрята, ни в пионеры не приняли!» Тут мой отец, дядя Коля, дядя Толя как закричат хором: «Василий! Еврейка та здесь причем? Она жить хотела!!! На ее месте так любой бы поступил! Это твои земляки – хохлы ее в Германию отправили!» Ну, Василий покраснел, подскочил к отцу и со словами: «Ах, ты за них заступаешься!», как двинул ему кулаком в лицо, бровь рассек. Батя соскочил, как даст ему в морду! Тот аж к соседней сарайке отлетел! Отец ему в рыло левой - правой, левой - правой! И напоследок пару раз по жопе пнул. Тот убежал. Потом жена Василия прибежала, вой подняла, грозилась милицию вызвать. Мужики на нее: «Давай вызывай! Твой Василий первый начал. Мы свидетели! Еще неизвестно, кто срок получит! Будешь ему на Иковку передачки привозить!» На следующий день Василий сам к нам домой пришел с бутылкой извиняться. Но отец не стал с ним разговаривать, прогнал.
- Мм – даа, - мрачно произнесла Римма, потирая левой рукой правое плечо: - Ты аккуратней кулаками маши, я тебе не боксерская груша!
- Извини, я случайно. О! Памятник Пичугину, красному комиссару, расстрелянному 23 июня 1918 года у Белого Яра. Римма, я слышал, что в Киеве тоже есть Белый Яр, и там тоже кого – то расстреляли.
- Бабий Яр. Ты что, ничего про него не знаешь?
- Нет.
- «Кого - то расстреляли». Да там сто тысяч евреев похоронено! Это треть нашего города! Вот придут сейчас сюда китайцы, и каждого, каждого третьего курганца: женщин, детей, стариков выведут на карьер в Рябково - и из пулеметов! Можешь себе такое представить?
- Нет, - тихо сказал Толик: - Ненавижу фашистов. Немцы - гады!
- А их не немцы, их «наши» украинцы расстреляли – бендеровцы. И Хатынь «наши» каратели сожгли из числа предателей, бывших военнопленных. Великая Отечественная война – это война не с немцами, а с фашистами. Фашизм начинается с малого: «кого – то где - то за что – то расстреляли», только мне до этого дела нет, потом можно в хороших фашистов поиграть, можно Бандеру назвать героем, борцом с коммунизмом.
- Чего ты Римма сочиняешь? Кому в нашей стране придет в голову идея борца с коммунизмом объявить героем? Да и возможен ли в нашей стране фашизм? У нас 20 миллионов погибло в этой страшной войне! Неужели в Киеве кто – то может пройтись с фашистским флагом и кричать фашистские лозунги?
- А сам – то, вспомни, как вы пару лет назад с Женькой в фашистов играли!
- Так мы же понарошку!
- Все понарошку начинается. Если бы мои бабушки не сбежали с детьми из Украины от фашистов в первые дни войны на Кавказ, меня бы не было на белом свете. Я бы просто не родилась. Вот представь себе: стоишь ты, памятник и мой портфель, а меня нет. Я не родилась.
- Ага, а еще черный бантик в воздухе висит, как бабочка. А тебя нет. Ты не родилась.
- Угу.
- К счастью, это не так. Ты живая, и тебя можно потрогать.
- Не советую.
- А у меня дед погиб на войне. Папин отец. Он до фронта не доехал. Их эшелон разбомбило. Одни щепки и куски мяса. Это дедушкин друг рассказал. Он один из немногих, кто выжил после этой бомбежки. Только без руки в деревню вернулся. Без левой. А еще дядя погиб, мамин брат Прокопий Данилович. Он в плен попал летом сорок первого. В концлагере тифом заболел. Немцы его еще живого сожгли. Это его однополчанин рассказал, они вместе в плен попали. Ненавижу фашистов!
- И мои дедушки воевали. Два бабушкиных брата погибли в бою, а третий попал в плен и умер в концлагере, как твой дядя.
- Римма, я понять не могу: почему один народ ненавидит другой? Вот Ленка Зверева из «В» класса, знаешь ее? Головой киваешь, значит знаешь. Моя мама говорит, что она татарка, или ласково ее называет - татарочка, Лена Горидзе – грузинка, ты, Римма, – еврейка, а была бы ты негритянкой, чтобы в наших отношениях изменилось? Почему я должен кого – то ненавидеть?
- Толик! Ты пять минут назад кричал, что немцы - гады, а сейчас спрашиваешь, почему один народ ненавидит другой народ!
- Так это … я с детства привык: немцы, фашисты, гады – слова синонимы. Мы же с ними воевали в Отечественную. Сколько они нам бед принесли!
- Вот тебе дадут сейчас автомат и скажут: «Иди и убей немца!» И ты пойдешь? Молчишь! А потом скажут: «Во всех твоих бедах евреи виноваты!» И ты пойдешь меня убивать?
- Нет. Я тебя защищать буду! Зубами грызть буду того, кто тебя обидит!
- От кого? От немцев? А знаешь, почему ты кричишь: «Немцы - гады!?» Потому что ты английский язык изучаешь. А изучал бы немецкий, переписывался бы с каким – нибудь Гансом из ГДР, писал бы ему на его языке «мир, дружба, балалайка», съездил бы к нему в гости и никогда бы больше не кричал бы, что они гады. Разве что, только от зависти. Чего молчишь? Обиделся?
- Я никому не завидую.
- Молодец. Хорош дуться!
- Я не дуюсь.
- Ладно. Признайся, тебе что, негритянки нравятся? А? – и Римма ткнула Толика портфелем в бок.
- Не знаю. Я их никогда не встречал.
- Ты что, негритянок никогда не видел?
- Нет. А где я их встречу? В Кургане? В деревне Плотниково, в Шастово?
- Это потому что ты в других городах не бываешь.
- А ты в Белой Церкви была?
- Да. Это рядом с Киевом.
- У меня там дядя живет. Василий. Он на войне летчиком был.
- Вот и съездил бы к нему.
- А в Краснодаре живет дядя Сема, в Челябинске – дядя Егор. Ко всем съезжу. Окончу школу и съезжу. Моя бабушка Александра Владимировна 8 детей воспитала. Ее за это наградили орденом «Материнская слава второй степени». Один сын погиб на войне. А так у нее 10 детей было, двое маленькими умерли.
- А я школу окончу и врачом стану. Детским. Чтобы дети не болели и не умирали.
- Молодец. А я не знаю, кем буду. Еще четыре года учиться. Есть время подумать.
- Есть. Учиться еще 3 года и 8 месяцев.
- Математик!
- Не смейся! А чего это мы о войне, да о фашистах говорим? Расскажи лучше, что ты вчера интересного прочитал?
- Ну – у. Вчера я прочитал в журнале «Искусство кино» статью об итальянском кинематографе.
- О, как! Об итальянском ки – не – ма – тографе! В журнале ««Искусство кино»!
- Хорош издеваться! Просто 2 года назад я книгу Гуревича «Карта страны фантазия» прочитал. После этого начал зарубежным кинематографом интересоваться. А журнал ««Искусство кино» - единственный журнал в нашей стране, в котором статьи про зарубежные фильмы печатают. Статьи очень серьезные, не все в них понятно. Потом они в отдельном сборнике «Мифы и реальность» выходят. Тираж у книги маленький и в магазинах она не продается, а журнал «Искусство кино» в каждом киоске «Союзпечати» лежит, потому что дорогой.
- И как там поживает наш друг Феллини?
- Не знаю. Статья была о таких жанрах, как комедия и фильмы ужасов.
- Что нового в жанре «фильм ужасов»?
- Ардженто снимает фильм «Преисподняя».
- Не знаю такого режиссера.
- Сейчас в Италии очень популярны фильмы про людоедов: «Съеденные заживо», «Мир людоедов», «Холокост каннибалов».
- Каннибалы – это людоеды. А что означает слово «холокост»?
- Не знаю. Слово какое – то страшное, звучит жутко.
- Надо в энциклопедии посмотреть. В большой советской. Читаешь про всякую чушь! И в голове у тебя каша! Советские фильмы смотреть надо! Что у нас в «Звездном» идет?
- «Служебный роман». Может, сходим в воскресенье?
- Не знаю. Надо подумать. Ладно, вот мы и пришли. Спасибо, что проводил!
- Да …я…
- Что?
- А… нет. Спасибо за подарок. Бабушка будет рада. А как на идише будет «до свидания»?
- До свидания тоже шалом.
- Тогда шалом!
- Шалом.