Предыдущая:http://www.proza.ru/2015/03/11/701
Я начинаю эту работу спустя ровно двадцать пять лет после смерти моего деда Флегонта Петровича Попова, ушедшего из жизни 1 марта 1986 года и нашедшего свой последний приют в Кишиневе, на кладбище «Дойна».
В 2006 году мы с женой побывали в Кишиневе, в городе, где прошло моё детство, где я окончил школу, и откуда началась моя самостоятельная жизнь. События двадцатилетней давности, гибель некогда грозного и, казалось, несокрушимого Советского Союза, последовавшие за этим «парады суверенитетов» бывших союзных республик, больно ударившие по судьбам всех проживавших в них народов, и, прежде всего, русского, - всё это разрушило существовавшие связи.
И не только между живыми людьми, но и духовную связь с теми, кто ушёл в мир иной. Это же в полной мере коснулось и нашей семьи. На «Дойне» покоится прах многих людей, которых я знал с детства, в обществе которых я рос, проходил школу жизни и мужал, которые помогали мне стать человеком. И это не только поколение моих дедов и отцов (в ранге их сверстников), но, увы, уже и поколение моих сверстников и друзей.
Я не был в Кишиневе пятнадцать лет, куда до того приезжал с семьей почти каждый год в отпуск в гости к живущим там моим родителям. Последний раз я побывал там с сыном в 1991 году, а на следующий год в Молдавии начались известные события националистического толка, сопровождавшиеся кровавыми разборками между Тирасполем и Бендерами. Русскоязычное население стало в массовом порядке покидать эти, некогда благословенные, края. Нам пришлось срочно заняться решением вопроса о переселении папы с мамой к нам на Дальний Восток, результатом чего стал их переезд осенью 1992 года на постоянное место жительства к нам в Хабаровск.
Кишинев конца мая 2006 года встретил нас изнурительной жарой, но когда мы на следующий день по приезде собрались на кладбище поклониться могилам двух моих бабушек (по материнской и отцовской линии) и могиле деда Флегонта, природа словно сжалилась над нами, с утра накрапывал теплый дождик, то прекращаясь, то возобновляя свою спасительную прохладу.
Кладбище «Дойна» (в переводе с молдавского означающее «грустная молдавская народная песня») находится на окраине города и разделено на две части – старую и новую. Мамина мама Галина Андреевна Попова (в девичестве Тольская), ушедшая из жизни в 1971 году, была похоронена на старом кладбище, а папина мама Прасковья Ивановна Голышева и дед Флегонт – на новом. Мама в последние годы жизни в Хабаровске глубоко переживала за бесхозные могилы, оставленные без присмотра в далекой Молдове. Поэтому я посчитал своим святым долгом посетить и поклониться их праху, для чего с маминой могилы (мама ушла из жизни 14 марта 2000 года и похоронена в Хабаровске) привез землю на бабушкину, а с бабушкиной – привез землю на мамину в Хабаровск.
Мы с женой долго искали могилы обеих бабушек (пришлось даже мысленно обращаться к Всевышнему и, видимо, это помогло), с трудом, но все же нашли. А вот могилу деда Флегонта так разыскать и не смогли, хотя на руках были её точные координаты. Не хочу рвать себе душу нехорошими предположениями о том, что ее просто могли снести, но тяжелое, гнетущее чувство меня не покидало всё последнее время. Я знал, что в течение длительного времени могилы посещали наши бывшие соседи по двору Осиповы, Кочины, Жерновы (их близкие тоже покоятся там) - но, тем не менее, было то, что было…
И вот в начале 2009 года по Интернету меня разыскала моя бывшая соседка по кишиневскому двору Верочка Лысенская, которая тоже давно покинула Кишинев и с семьей перебралась в Украину. Её отец – Дмитрий Кириллович – офицер, был сослуживцем моего отца, и долгие годы дружил с дедом Флегонтом. Несмотря на разницу в возрасте их объединяло многое – и любовь к художественной литературе, и умение общаться, слушать и слышать друг друга, а также неподдельный азарт спорщиков. Он тоже покоится на «Дойне».
Когда я рассказал ей о нашей жизни, об общих знакомых, поделился своими впечатлениями о поездке в Кишинев, рассказал о посещении кладбища, она связалась со своим старшим братом, ныне живущим в Кишиневе и также хорошо знавшим моего деда, и попросила его уточнить в отношении сохранности могилы. Через некоторое время он сообщил ей, что могила в неприкосновенности. Это известие сняло тяжелый камень с моей души!
* * *
Казалось бы, что может быть легче, чем написать о близком тебе человеке, с которым тебя связывают родственные связи, с кем ты прожил под одной крышей не один год, кто с детства помогал тебе в собственном становлении, кто своим жизненным опытом мягко и ненавязчиво наставлял на путь истинный, разъяснял, что хорошо, а что плохо, кто пытался привить тебе любовь к отечественной литературе и истории, к музыке и живописи, кто, в конце концов, сыграл не последнюю роль в твоём выборе профессии.
Но вот когда ты всерьез задумываешься над необходимостью изложить всё это на бумаге, перед тобой неожиданно встают почти непреодолимые препятствия. Как лучше отразить и объективнее поведать о жизни твоего пращура на фоне минувшей эпохи? Как рассказать, чтобы твои потомки почувствовали не только её вкус, поняли и осознали те условия, в которых жил, творил и мыслил герой твоего повествования, прочувствовали, чем он руководствовался, принимая то или иное решение для своих поступков, в конечном счете, определивших его судьбу? Как построить свое повествование, чтобы они ощутили собственную причастность и к веку минувшему, и свое место в настоящем, и прониклись глубоким уважением к собственному генеалогическому древу, молодыми ветвями коего они сами являются, к своим дальним и близким родичам, донесшим до нас, ныне живущих, свою правду жизни, свою боль, свою выстраданную жизнь и, тем самым, помогли бы ответить на главный вопрос: как жить, что делать в этой жизни?
Наверно я возлагаю на себя непосильную задачу, потому что дед Флегонт, к великому сожалению, не оставил после себя никаких письменных свидетельств о своей жизни, ни дневниковых записей, ни писем родным и близким. И всё же осталось нечто такое, что позволяет предпринять эту попытку. Это те немногие бумаги, которые связаны были с его жизнью, несколько записных книжек времен учебы в реальном училище в Питере, трудовая книжка, справка о реабилитации, его богатые коллекции марок, бумажных денег и монет, художественных открыток, его неоконченные записи в виде рукописного справочного пособия по русской истории.
Это и составленное им генеалогическое древо фамилии Поповых Минусинских. Это и старинные фотографии в одном из многочисленных фамильных альбомов, заботливо хранящихся в архиве отца – фаната фотографии, который всю свою жизнь исповедует принцип, что самая лучшая память – зрительная, передающаяся нам в запечатленных фотоснимках. Эту страсть и убежденность он в полной мере передал и мне. Это и воспоминания мамы о собственной семье, о родословных семей Тольских и Поповых, откуда берут свои родовые корни бабушка Галина Андреевна и её муж, герой моего повествования Флегонт Петрович – мамины отец и мать. Эти воспоминания она оставила всем нам в наследство, чтобы сохранить память о наших предках по материнской линии для молодых поколений. Наконец, осталась моя собственная память о деде Флегонте.
Наверно сохранились какие-то материалы о нем и в Минусинском краеведческом музее, так как я помню те практически ежегодные поездки деда к себе на родину в Минусинск, когда в 60-70-е годы он проживал с нами в Кишиневе, и здоровье ещё позволяло ему эти не близкие путешествия. Он рассказывал в те годы, что посещал этот старинный и богатый своими традициями, экспонатами и историческими материалами музей, имеющий к тому же большую научную библиотеку. Музей организовывал в те годы встречи со старыми ветеранами города и района, на которых присутствовал и дед, эти встречи и воспоминания записывались в том числе на магнитофон. Как было бы интересно воспользоваться этими записями – живыми свидетелями эпохи.
Большие надежды в собственных поисках я возлагаю на то, что у меня хватит сил, желания и присутствия духа привлечь к ним моих родных, друзей, знакомых и просто грамотных в своих областях знаний и порядочных в своем бескорыстном желании помочь людей, различные органы власти, общественные и культурные структуры, историческую и художественную литературу, средства массовых коммуникаций и, прежде всего, Интернет. Надеюсь, что мои стремления и усилия по поиску дополнительных материалов будут в полной мере вознаграждены ценными историческими находками, которые позволят объективно и максимально всесторонне осветить события жизни моего пращура.
И всё же меня гложет одна тяжёлая мысль, не дающая мне покоя все эти годы, со дня ухода деда Флегонта из жизни. Эта мысль о собственной вине за ту нераспорядительность, ту инертность, которую я проявил в своё время в отношении нежелания убедить деда поделиться своими письменными воспоминаниями о прожитых годах, о перенесенных лишениях, о мыслях и чувствах, переполнявших его в те нелегкие годы. Да, наверно правильно говорят в мире, о том, что мы – русские «и ленивы, и нелюбопытны!». И ещё о том, что мы сильны лишь «задним умом».
А ведь дед не дожил до перестройки и гласности какие-то год-полтора. Он ушел из жизни в начале 1986 года, на заре гласности, а сама она развернулась во всей своей широте чуть позже, где-то с конца 1986 – начала 1987 годов. Тогда на нас обрушилось столько ранее закрытой информации, что она захлестнула нас своей жутковатой правдой, открыла глаза на многие темные пятна нашей истории, назвала множество ранее неизвестных, забытых или запрещенных фамилий отечественных исторических деятелей. В том числе тех, с которыми дед непосредственно общался или был их современником. Ушел в мир иной непосредственный свидетель и участник тех нелегких лет двадцатого столетия, которые прошла наша многострадальная Россия… Как горестно от того, что это уже ничего нельзя ни исправить, ни восстановить!
* * *
Не одно поколение россиян задумывалось над сакраментальными вопросами бытия: «Откуда есть пошла Земля русская?»; «Где корни всех наших несчастий и бед?»; «В чем причина того, что многие народы не только не понимают нас, но, зачастую, боятся или не любят?»; «Отчего мы, с непонятным для других народов упорством, продолжаем наступать на собственные грабли?»; «Почему мы допустили на своей земле и в собственной, ни на кого не похожей, душе распространение чуждых нам идей социализма, коммунизма, шовинизма и с такой легкостью в течение трех четвертей двадцатого века почти полностью разрушили православную веру, являвшуюся в течение тысячелетия духовным светочем нашей жизни?»; «Почему мы так убийственно безразличны ко всем допускаемым в отношении нас несправедливостям и покорны любому злу на фоне того, когда другие народы и за меньшие ущемления собственных прав берутся за булыжник или автомат?». Почему? Почему? Почему?..
«Белым саваном над Россией – вьюга, вьюга…
Вечным стоном России – война, война…
Не уйти от вопросов порочного круга:
«Правда – в чем?», «Делать – что?»,
«За кого?», «Чья вина?»
Высшей мерой характера – страсть, страсть…
Горше всех утешений – молитва, молитва…
Точка в споре любом – нож, топор или бритва…
Слаще всех наслаждений – власть, власть!
. . . . . . . . .
Широка, необъятна, сурова ты, Русь!
Как понять нам тебя, как дойти друг до друга?
Ты – и радость моя, ты – и слёзы, и грусть.
Освежи нас дыханьем своим, ВЬЮГА, ВЬЮГА!..»
* * *
«Что в имени тебе моём?..» Значение и тайна имени, то есть то, что заложено в него веками, говорят, оказывает огромное влияние на характер его носителя, его поведение и, в конечном счете, на его судьбу. Великий русский ученый, религиозный деятель и философ Павел Флоренский писал: «Существует тайная гармония между именем человека и событиями его жизни».
Имя «Флегонт» в современном русском языке наверно всё же приходится отнести к раритетам. Во всяком случае, я за всю свою жизнь не встречал этого имени ни среди людей моего поколения, ни среди более молодых поколений. Мне и в детстве было смешно, как бабушка Галина Андреевна называла своего мужа уменьшительно-ласкательно уморительным (и скорее женским, в моем понимании) именем «Флена».
Да и мама всю жизнь мучилась с этим её отчеством, странным для многих, занимавшихся канцелярской работой, недалёких бюрократов мелкого и среднего звена, когда они, оформляя для неё разного рода бумаги, умудрялись исказить или просто переврать это трудное, в их понимании, имя. И в итоге частенько она оказывалась то «Хлебовной», то «Хлебонтовной», а то и «Фленовной» и т.д.
А вот как трактуется имя «ФЛЕГОНТ» в разных статьях и на разных форумах в Интернете:
ФЛЕГОНТ (горящий); (Рим. 16:14) – Римский Христианин, которого приветствует апостол Павел в своём послании. По преданию он был одним из 70 апостолов, и впоследствии был епископом фракийского города Марафона. Память его: 8 апреля и 4 января (а дед Флегонт родился 1 января 1897 года по старому стилю).
(Энциклопедия архимандрита Никифорова).
В других статьях, в том числе в «Википедии» (интернет-энциклопедии), имя ФЛЕГОНТ (греческое, в другом тексте – латинское) обозначает пылающий, горящий, ревностный, палящий, сжигающий, озаряющий.
Согласитесь, есть что-то мистически-сакраментальное, и, даже, если хотите, обрядово-ритуальное в этом понятии. И это возвращает нас к словам Павла Флоренского о связи тайной сущности имени и судьбы человека. Что было заложено Всевышним в душу этого человека? Какой жар воспламенил и сжигал его душу, какие мысли озаряли его чело в процессе жизни? Как отразилась суровая действительность жизни на его натуре, заложенной в его имени? Как она, эта действительность, гасила постепенно – искру за искрой - этот костер желаний и возможностей, заложенный в его душу Провидением?
На долю поколения наших дедов, родившихся на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий, выпало столько бед и лишений, что их наверно хватило бы на несколько более молодых поколений. Сколько судеб было изломано, сколько несбывшихся надежд ушло в песок времени, сколько было разрушено веками казавшихся незыблемыми государственных, духовных и семейных устоев, какой переворот в умах разных слоев населения – от голубых кровей высших слоев общества и рафинированной интеллигенции, до низших рабоче-крестьянских окраин и люмпенов с самого человеческого дна – произвели пролетевшие первые полстолетия века двадцатого. Прогрохотавшие годы с их войнами, революциями, делением людей на «своих» и «чужих», разрушениями, голодом, болезнями.
И постепенно этот пыл, этот жар, это горение, дарованное вместе с именем природой и Всевышним, угасали под тяжким воздействием окружающей среды, затухали, уходили внутрь человека, не находя выхода. Что может быть трагичнее, чем это, совершающееся над природой человека, насилие? «Вы сделали из меня, неисправимого говоруна и спорщика, великого молчальника!» - часто с обидой восклицал он в последние годы жизни. Эти слова относились наверно не столько ко всем нам и, в частности, к моему отцу, Голышеву Юрию Прохоровичу, с которым они частенько спорили, но откровенничать с которым дед побаивался.
Наверно в его генах был заложен тот извечный страх в целом перед сталинской Системой, которая на раз ломала ему жизнь в тридцатые – пятидесятые годы. А отец в его глазах был ярым представителем этой Системы – типичный офицер сталинской выковки, с жестким, негибким мировоззрением, воспитанным на аксиомах марксизма-ленинизма. «Вот такие, как ты, и посадят меня снова на нары за мои откровения», - говаривал он в ответ на предложения отца изложить на бумаге свои воспоминания. А вспоминать было что!..
Продолжение:http://www.proza.ru/2015/03/12/660