Почему в сёлах словом гулянка называлось время повального пьянства мне так и не удалось выяснить. Пытался как-то сам разобраться, но всегда заходил в тупик от совершенно разного смысла этого слова. «Гулять» - это значит, ничего не делать, а просто праздно ходить. Отсюда и «прогуливаться», т.е. недолго походить: подышать свежим воздухом, полюбоваться на природу. Но в деревне в этом смысле слово «гулять» никогда не применялось. Просто так там не принято было ходить и в этом случае говорили «шляется», природой никто специально не любовался – среди неё жили.
И никак не вязалось второе значение слова «гулять» - это пить спиртное. Причём смыслом было – пить много, несколько дней и большими кампаниями. В этом случае «гулянка» одобрялась, а если кто пил один и часто, то таких осуждали до нечеловеческого унижения. Обычно в таких случаях говорили: «Ну, погуляли два-три дня, люди как люди, а этот жрёт и жрёт как свинья, всё никак сдохнуть не может».
Только потом я всё-таки остановил своё понимание этого слова на том, что эти «два-три» дня по разумению деревенских жителей и были временем ничего неделания физически. А пришёл я к этому выводу потому, что массово пили спиртное только два раза в году – перед весенне-полевыми работами и после уборки урожая, заготовки дров и сена на зиму и мельничного помола, т. е. тогда, когда к зиме всё было готово. И это вполне оправдывалось тем, что не нарушало общего ритма крестьянского бытия, более того, давало возможность людям после тяжелейшего физического труда отойти на время от надоевших забот. Суровые по природе огромной физической загруженности, крестьяне, употребляя спиртное, освобождались, хотя бы на некоторое время, психологически от повседневных забот изнурительного труда. Крестьянский мир выработал этот порядок и приняло его как традицию, разнообразив дни гулянки песнями, плясками, играми и шутками.
Мне нравилось в такие дни наблюдать за жителями села, как они из степенных, угрюмых, задумчивых, вдруг превращались в совершенно противоположных по характеру людей: пели, громко говорили, хохотали, становились щедрыми. Или как мужики начинали обниматься, приговаривая при этом: «Ты меня уважаешь?». Что было совершенно неприемлемым в общении тех же мужиков, когда они были трезвы. А то вдруг неожиданно кто-то из женщин запоёт и присмотришься – тетя Дуся – нелюдимая и вечно всех и всего стесняющаяся женщина. А тут заведёт так, что разнотемный, а потому и разноголосый говор за столом в раз стихает. И как по команде на какой-то строке ещё две женщины подхватывают. Да так ладно, что песня ещё краше становится. А тут все бабёнки, каждая со своей партией, вступают. И без сбоя, плавно, без выделения кого-либо, льётся раскатисто, вольно и душевно деревенская застольная песня. Эту песню, петую не одно поколение, знают все, но как будто впервые поют и чувствуют – плачут. Закончив песню, и мужики, и бабы, поворачиваются к запевале и благодарно, тоже как в первый раз, высказывают одобрение и восхищение ей. Не знаю чего здесь больше, то ли действительно красивому голосу отдают дань уважения или же через песню вспоминают прошлое, где остались их родители, или же спиртное смягчает души поющих и они говорят: «Шибко жалостливая песня». Я очень любил слушать песни про сирот. При этом плакали все женщины за столом, плакал и я. Эти песни являлись напоминанием для гулявших: «Вот мы пьём, едим, а у кого-то плохая жизнь!».
В середине веселья приходит черёд плясок. У нас никогда не плясали молча. Искусство пляски заключалось в том, чтобы с одновременным перебором ног петь частушки. Это трудное дело, но и почёт тому, кто это делал умело. Я заметил, что мужики так не могли. Выйдет, какой на круг, потопчется, похлопает себя по коленкам, присядет три-четыре раза, и всё – выдохся. А бабы, соревнуясь между собой на перепев, плясали долго. За гулянку я насчитывал до 500 исполненных частушек. В основном частушки были с намёками, но не скабрезные. К сожалению, собранные и записанные мной частушки, затерялись, и для полного восприятия гулянки того времени их очень не хватает.
Безусловно, особой фигурой на гулянке был гармонист. Он не подыгрывал песне, его роль сводилась к игре плясовой. Играл часами. Требования к нему были суровые: «не куражиться», а играть, когда скажут, пить и закусывать по ходу игры на гармонии. Как правило, к концу гулянки, гармонист был мертвецки пьян и на последующие дни уже не играл, а пел и пил со всеми за столом. До сих пор я так и не понял: почему гармонист во время игры отворачивает лицо в сторону и склоняется к мехам? Может он так контролирует правильность игры? Но если все слышат музыку, то он тем более её слышит. Мне говорили, что он так свою «манерность» и кураж показывает.
Не нравилось мне, когда бабы наряжались в мужиков, а мужики в баб. Хохотали при этом все, но мне казалось это оскорблением друг друга. Я не видел ничего смешного в том, что какая-нибудь бабёнка намажет себе сажей на верхней губе полоску, изображающую усы, наденет мужские брюки и на неприличном месте привяжет морковку. Как-то стыдно за них становилось.
Особенно я любил слушать, когда несколько мужиков уединялись для разговоров. Истории, которые они рассказывали, были известны на сто раз, но никто и никогда не перебивал друг друга. И когда очередной рассказчик заканчивал говорить, то всегда слышалось: «Ишь ты, как оно вышло». Состав рассказчиков не менялся из гулянки в гулянку, разве что из города кто приедет. Тогда слушали его с неподдельным вниманием, если городской гость не наш, а если деревенский, то к нему относились иначе. Я рано стал понимать, что деревенские, уехавшие жить в город, много врут. И врут где надо и не надо. Они любили постоянно подчёркивать, что живут в городе. Говорили: «А вот у нас в городе…», «А вот у нас на производстве …», «А вот наш директор предприятия…», ну и всё в таком роде. Наши мужики знали, что он врёт, но поддакивали, притворно удивлялись, угодливо подхохатывали и тоже говорили: «Ишь ты, как оно вышло». Вот за это мне и было обидно за наших мужиков.
Однажды я решил их выручить. На 7-е ноября в деревню из Прокопьевска приехал Алексей Некрасов. Там он работал бульдозеристом на шахте. Выпили мужики, и пошли на очередной перекур. Тут он и расхвалился, что у них на шахте «душ и всё прочее после работы». Я тогда уже в 10-м классе учился и спросил его насчёт устройства электродвигателя, сказав, что если в городе живёшь, то должен знать, как он устроен и работает. Он обиделся, наорал на меня, а я ему посоветовал не врать о городской жизни и «не выделываться перед нашими деревенскими»: «А то вы там хорошо живёте, а водку да самогонку едите пить в деревню и окурки тушите в цветочных горшках». Отец мне за этот случай хорошую выволочку устроил, но я слышал, как он матери говорил: «Витька вырос, вон как Лёньку срезал, тому и крыть нечем было».
Во время массовой деревенской гулянки за домашним хозяйством следили мы под руководством бабушек. Это не вызывало трудностей, так как гулянки приходились на время школьных каникул.
Отгуляв «положенные» дни все шли на работу. Но идя на работу «забегали» к тому, у кого последний день гуляли – опохмелиться (похмелиться). Выпито всё было ещё вчера, и хозяйка опрокидывала в таз флягу из-под браги, куда стекала густая масса – гуща. Эту гущу мужики и хлебали ложками. Потом хлебали уху – «щербу». Рыбу для щербы засаливали летом. Опохмелившись и наевшись ухи, мужики смеялись над тем, кто и как вёл себя во время гулянки и, покурив, шли на работу. На этом гулянка заканчивалась. И упаси Бог от гнева деревенского того, кто после этого пить начнёт! В то время общинные традиции деревенского бытия поддерживались и соблюдались строго.
Позднее, где-то в 60-х годах, от этих традиций стали отходить. Слово «гулянка» забылось и ему на смену пришло слово «пить». При этом смысл тоже изменился. Если употреблять спиртное, то говорили «пить», а само спиртное – «питьё»; если утолить жажду, то говорили «попить». Гулянки сменились выездом «на природу». Гармошка забылась, частушки не пелись, плясать перестали. «На природе» пили часто. Вот примерный перечень причин «на природе»:
1,2,3 мая – праздник;
20 -22 мая – отсевная;
27 мая – день шофёра;
28 мая - день пограничника;
30 мая – Троица;
Ежедневно во время сенокоса;
Окончание уборочной страды.
И помимо «природы»:
7-9 ноября – день Октябрьской революции;
Поездка на мельницу для размола пшеницы на муку;
Новый год;
23 февраля;
Заготовка дров.
По деревенским меркам за это пить не возбранялось. Обычным явлением стало распитие спиртных напитков во время работы. В дальнейшем всё это перерастёт в пьянство, размахи которой сегодня неимоверны…
Последний раз, когда я ездил в деревню на кладбище, где похоронены мои родители, к нам пришла женщина с совершенно бесформенным от пьянства лицом. Молча уставилась на еду, разложенную на скатерти, и хрипло выдохнула: «Дайте чего-нибудь выпить». Мы налили ей водки за помин умерших, она одним глыком опрокинула стакан в себя, тут же схватила бутылку с остатками водки и принялась судорожно глотать. Мы отнимать не стали, оставили еду на кладбище и уехали. А той женщиной была жена деревенского гармониста 60- годов, убитого сыном за то, что отец больше его на одну рюмку выпил самогонки. Сын взял деревянный брусок от дивана и разбил отцу всю голову.