Она жила в бесконечном молчании. Сначала молчал её отец. Никогда не заступался, просто молчал. И ей казалось, что молча он соглашается со всей несправедливостью к ней. Потом молчал старший брат. Никогда не защищал её, и этот молчаливый сговор против удвоился. Потом стала молчать и мама: молчала на стороне других. И ей стало казаться, что против уже весь мир. Потом и подруги в школе стали не договаривать и, наконец, молчать. Дальше стали молчать мужчины. Они любили молча и молча предавали. Молчало и небо. Слушало, смотрело на её слёзы и молчало. И вот замолчала она сама. Так уверенно и безысходно, будто делала это всю жизнь.
Сначала начали говорить родители. Оказалось, что всё было не так: что все были с ней, за неё и не было сговора против. Следом за родителями заговорил и брат, а с ним и жена брата, и дети брата, и тоже всё было не так. Потом присоединились одноклассники, друзья и даже мужчины. Те, что предавали молча. И снова выяснялось, что всё не то, не о том, не с тем, не для того, что все всё видели и, главное, понимали – ах, как понимали!, что ценили и восхищались, но вот почему молчали, чёрт его знает, но ведь молчали же, да и что теперь говорить об этом! И, наконец, небо; небо перестало молчать. Оно смеялось, кокетничало, пело о любви, о счастье, даже о детях, о каких-то мечтах, о смысле, о возможностях, о прекрасном далёко, о волшебном сейчас, о таланте, о силе, о безбрежном и бездонном, о глубоком и светлом, и ещё о чём-то, от чего так щемило сердце и комок из отчаяния и восторга сжимал горло. А небо всё смеялось, всё пело и даже носило её на руках. А она ….
Она выбиралась из всех этих рук, кольцом окружавших её, и уходила. Уходила в своё молчание. И возврата оттуда не было.