Толпы людей, нестройными волнами перетекающие с тротуаров в метро, скапливающиеся, словно дождевые лужи, на автобусных остановках, медленно, лениво передвигавшиеся с места на место, сталкивались друг с другом, сливались и перемешивались, поглощая друг друга, исчезали и вновь появлялись, подобно валунам у побережья, на которое нещадно плескались волны, поднимавшиеся из неведомых морских глубин. Выстроившись в плотный ряд по правой стороне узкой полоски эскалатора, люди медленно опускались в недра подземных тоннелей, незримой сетью обхвативших весь город, или же наоборот – поднимались вверх, чтобы сделать отчаянный глоток расплавленного летнего воздуха, окутавшего город, но все же не такого спертого и тяжелого, как внизу, под землей.
Свист и громогласный треск стучавшего по рельсам поезда слышался все ближе и ближе, пока, наконец, не показались в тоннеле первые лучики света прожекторов; пронесся первый вагон, второй, и через пару мгновений синевато-белая гусеница поезда замерла недвижно на станции. Два потока людей хлынули к выходу из вагона, растворяясь друг в друге, перемешиваясь, с одной только разницей: некоторые из составляющих единиц толпы выходили на платформу, а другие наоборот спешили занять освободившиеся места в поезде.
- Осторожно, двери закрываются!
Женщины в легких льняных костюмах судорожно обмахивались листами документов, которые прижимали к груди, раздувая нарумяненные щеки и невольно закатывая глаза, сетуя на жару; мужчины, заковавшие себя в неудобные, тесные рубашки, недовольно оттягивали узкие воротники, расслабляя узлы галстуков, пытаясь поймать хоть глоток свежего воздуха в окружавшей духоте; старики, бессильно откинувшись на спинки узких кожаных сидений, отсыревших от скапливавшегося на них конденсата, с нетерпением ожидали своей остановки, чтобы медленно выкатиться из вагона и тихонько побрести прочь, с нечеловеческим трудом переставляя немощные ноги.
У самого выхода из вагона, зажавшись в крохотную щель между поручнями и сидением, сидела девочка лет двенадцати. Время от времени заправляя непослушную прядь белых волос за острое ушко, она с тихим шелестом перекидывала очередную страницу книги, мало слушая гул сотен голосов, смешивавшихся в единую симфонию звука городской жизни, она с напряженным вниманием вчитывалась в очередную строчку, мало замечая вора-карманника, только-только обшарившего пухлый кожаный портфель стоящего рядом мужчины и теперь внимательно глядящего на её крохотный рюкзачок, стоящий рядом на полу. Её мало заботил громкий голос, объявлявший название остановки, мало привлекали сидящий рядом молодой парень или кудрявая старушка, глядящая на неё поверх очков.
Реальность ломалась; стиралась тонкая грань между суетным, спешащим неизвестно куда и для чего миром и миром иным – беспечным, покойным и радостным. Только смутное отражение, то появлявшееся, то исчезавшее в темном стекле, тянувшемся за узким сидением, да кривая кирпичная кладка тоннеля, видневшегося за ним, могли, читая мысли, говорить правду.
Девочка медленно подняла взгляд от книги и улыбнулась, поглядев на стекло, будто бы в зеркало. И не было больше тесного вагона метро, сомкнувшегося вокруг неё, не было толпы, беспокойно перекатывавшейся с места на место, не было сидящего рядом парня и смотрящей поверх очков старухи, не было вора-карманника, не было и её крохотного рюкзачка, стоящего у ног, не было затертых поручней, не было стекла и металла – был только прозрачный, пропитанный солнечным светом лес, был тихий, мелодичный, будто хрустальный, перезвон ранних утренних птах, только что просыпавшихся от ночной прохлады и свежести, был пушистый, огромный, но совсем ручной волк, сидящий рядом и умными глазами следящий за своей хозяйкой, готовый в любой момент сорваться с места и броситься на первого же, кто посмеет её обидеть, были белоснежные кролики, лукаво выглядывающие из своих норок, спрятанных под ветвями низкого кустарника, была бесформенная тень пролетавшего высоко в облаках дракона, медленно скользившего над землей, осматривая свои владения, были высокие горы, достававшие своими острыми вершинами до небес, бездонных, прозрачных, ясных, было солнце, ласковое, нежное, дарующее мир всему живому, была и сама жизнь.
Громогласно стучит по рельсам стремительно приближающийся поезд, мгновение - визг тормозов, и синевато-белая гусеница вновь замирает у очередной станции. Торопливо поднимается с сидения молодой парень, пропуская вперед кудрявую старуху, с подозрением оглядывавшую всех кругом поверх своих очков; прошмыгивает в самую гущу скопившихся людей вор-карманник, перебирая пальцами в кармане жиденькую стопку краденных купюр; отдуваясь и обмахиваясь бумагами, цокают каблучками женщины в легких летних костюмах; мужчины вновь затягивают галстуки, застегивая верхние пуговицы рубашки и крепче сжимая в руках строгие кожаные портфели, и только девочка, белокурая двенадцатилетняя девочка, недвижно сидит, забившись в узкую щель между поручнем и сидением, с тихим шелестом перелистывая очередную страницу и с напряженным вниманием вчитываясь в очередную строчку, и только она, она одна, в очередной раз переживает яркую, полную приключений и счастья, настоящую жизнь, крепче сжимая тоненькими, нежными пальцами свой путеводитель.
- Осторожно, двери закрываются!