Ядущий Мою Плоть и Пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем.
Евангелие от Иоанна.
Виталий припарковал автомобиль на набережной, заглушил двигатель и взглянул на часы.
До начала исповеди оставалось минут тридцать.
- Быстро добрался - подумал он. Налетевший порыв декабрьского ветра ощутимо качнул машину и умчался прочь. Виталий застегнул куртку и из тепла нагретого салона шагнул под зимний дождь.
Прикрываясь зонтами, люди только начали сходиться к храму, даже нищих, обычно стоявших здесь, еще не было. Приехать на исповедь накануне вечером Виталий не смог. Он стремился готовиться к Причастию по правилам, но суетный мир вокруг был нацелен на то, чтобы отвлечь, помешать этому и сил противостоять хватало не всегда. Приходилось исповедоваться перед Литургией, бывали моменты, когда приход в церковь откладывался на другой день. Со временем Виталий заметил, что потребность Причастия проявляется в нем все чаще. Если раньше он причащался раз в 2-3 месяца, то сейчас уже через месяц приходило чувство гнетущей подавленности, словно Господь начинал отдаляться от него.
Подойдя к входу в храм, Виталий перекрестился и по лестнице поднялся на второй этаж. Подав записки о здравии и о упокоении, он поставил к иконам свечи и перешел в ту часть храма, где совершалась исповедь.
Народу заметно прибыло. Часть сидела на скамейках, расставленных вдоль стен, большинство же молча стояло, в ожидании начала общей исповеди. Появился священник, и исповедь началась. По окончании ее подошли еще трое священников, люди, желающие исповедаться лично, выстроились в очередь.
Батюшке, к которому стоял Виталий, было далеко за шестьдесят. Виталию вспомнился разговор с ним, когда делая первые шаги к Богу и многое не понимая, он вывалил на батюшку массу своих сомнений. Тот терпеливо его выслушал и мягко улыбаясь, сказал всего несколько слов, которые поразили Виталия и принесли небывалое облегчение. Потом еще несколько раз он разговаривал с батюшкой, и каждый раз поражался его терпению и умению понимать собеседника. При своем возрасте и несении службы в храме, он руководил работой по восстановлению церквей, много ездил и встречался с людьми. Его хватало на все.
Женщина, что стояла впереди Виталия, повернулась, поклонилась людям, стоявшим за ней, и пошла к батюшке. Он принимал исповедь терпеливо, никого не торопя, но удивительным образом очередь шла быстро.
Следующим был Виталий. То, в чем сегодня он хотел исповедаться, случилось давно, Виталий старался не вспоминать, что тогда случилось и долгое время это ему удавалось. Но в последние дни память стала настойчиво возвращать его в то далекое летнее утро.
Батюшка отпустил женщину, взглянул на Виталия и сделал еле заметный жест рукой, подзывая его к себе. Стоять священнику было тяжело, и он сидел на табуретке, рядом был расстелен коврик, на который вставали на колени люди, пришедшие к нему на исповедь.
Виталий подошел к батюшке и опустился на колени:
-Господи,- собравшись с мыслями, начал он,- страшный грех на мне, я убил человека, двадцать шесть лет назад, в Афганистане. Мы тогда после боя кишлак зачищали, я в дом зашел, а там мальчик лет двенадцати у стены стоит на меня смотрит, потом руку из кармана вынул, и показалось мне, что в ней граната. В нашей роте, неделю назад, такой же мальчишка двум ребятам гранату под ноги бросил. А этот от меня взгляд не отрывает и медленно замахивается. Даже не помню, как я выстрелил, на выстрел свои прибежали, к мальчишке подошли, он мертвый лежит, а в руке темная такая, деревянная фигурка. Я оцепенел словно, тут стрельба поднялась, и прапорщик меня на улицу вытолкал. А там уже бой идет. К духам подкрепление подошло. Рацию разбило, помощи ждать неоткуда и пошли мы на прорыв. Пуля мне в ногу попала, ребята на руках вынесли, потом в госпиталь в Ташкент отправили. На прощание прапорщик, что с нами был, сказал, чтобы не казнил я себя за мальчишку, у войны законы свои, а в этой стране мы враги для многих, даже для детей. И про ребят вспомнил, что от такого же мальчишки погибли. В госпитале мне операцию сделали, и в Афганистан я больше не вернулся. Столько лет прошло, я надеялся, что забыть все удалось. А в последние дни только и думаю об этом. Мальчишка тот игрушкой своей может заслониться от меня хотел, я ведь враг для него был, он меня боялся. А я…
Глубоко вздохнув, Виталий умолк.
Батюшка посмотрел на него, потом положил руку на крест и сказал:
- Нет перед Господом нашим греха не прощенного, а есть грех нераскаянный. Убийство – всегда убийство, хоть вроде и не виновен ты. Те виноваты, кто тебя, мальчишку еще, воевать неизвестно за что в чужую страну послал. Тебя сейчас совесть мучает, а совесть – глас Божий. Ты к нему пошел, а грех этот двигаться не дает.
- Батюшка, как же мне дальше жить? – поднял на него глаза Виталий.
- По Божиим заповедям живи, а Господь он всемилостив.
Батюшка накинул на голову Виталия епитрахиль и прочел разрешительную молитву.
Тот поднялся с колен, поцеловал крест и Евангелие, лежавшие на аналое, поклонился батюшке и отошел, чувствуя, что груз, что давил его столько дней, исчез.
Оставшееся время до причастия Виталий простоял у большой иконы Спасителя, временами полностью погружаясь в течение службы. Она обволакивала, уносила из этого мира, давая душе успокоение и неся в нее свет. Перед причастием, подходя к Чаше с перекрещенными на груди руками и слушая, как церковный хор поет «Тело Христово примите…» он вдруг почувствовал, что из глаз потекли слезы.
После окончания службы Виталий вышел из храма и, подойдя к машине, посмотрел на купола храма. Над ними по бледно-голубому небу ветер тащил рваные облака, между которыми неяркими столбами падало на Землю зимнее солнце.