Сыновьям моим
Константинополь, конец девятого века.
В императорском дворце, после совещания императора с важнейшими чиновниками и военачальниками, когда все разошлись, был оставлен особый чиновник. Его звали Стефанос Линдрос Устилиан - Младший. Он был один из патрициев Византийской империи во многих поколениях. Его отец, Устилиан - Старший был выдающимся полководцем и другом императора, но погиб десять лет назад, и сын до сих пор тосковал по нему, хоть и втайне претендовал на его место.
Устилиан - Младший возглавлял конные шеренги катафрактариев, готовил залпы греческого огня против сельджуков, ходил в дальнюю разведку на север против печенегов и хазар. Ему было тридцать пять лет. Семьи у него не было. В отцовском дворце он жил редко, чаще в загороднем поместье, там ходил в свою кузницу, увлекался ковкой. Мог спать в шатре и без, на земле, и в седле. Владел оружием, как мастер, хорошо выучился греко-римской борьбе без оружия. Худощав, высок, темноволос, с ранней сединой. От эллинских предков достался прямой профиль, изображавшийся на древних амфорах.
Знал латинский, болгарский, славянский и немного армянский и арабский языки.
Император Базилевс Константин Никифор был очень устал и раздражен. Он отпустил своих стратигов и велел остаться Устилиану. Они остались одни. Император кивком предложил садиться и тяжело опустился сам в кресло с резьбой слоновой кости. Весь стол был завален свитками, картами, разными записками, донесениями.
От полуоткрытого окна колебались огни масляных светильников, был слышен морской прибой Босфора.
- Стефан, ты был на нашем совете. Ты что-нибудь понял?
- Государь, я не считаю себя архистратегом и мудрецом.
- Вот именно, я тоже.
- Я весь внимание.
Базилевс задумался.
- Я хорошо помню твоего отца. С ним можно было говорить откровенно. Он не предавал. Поэтому я говорю с тобой так, как бы говорил с ним.
- А я думал, что так говорят с приговоренными, зная, что те точно не выдадут, - горько сказал Устилиан.
- Как знать, - тихо усмехнулся император.
Устилиан очень хорошо помнил, как император Константин с таким же выражением лица и усмешкой посылал шеренги своих катафрактариев против тяжелой персидской конницы прикрываемой такой тучей стрел, что почти никто не вернулся назад. Или так же посылал лучших людей в дальнюю разведку против иудейских хазар, из которой с трудом вернулись с Устилианом единицы.
- Стефан, я устал. Мне очень не хватает твоего отца. Он умел в разных странах узнавать их намерения, и я знал, чего ожидать. Я ему доверял. Сейчас мои послы, вместо того, чтобы подкупать разных вождей, сами оказываются подкупленными. Мы казним, ты знаешь, но новые оказываются не лучше. Все сложно. Противников империи много со всех сторон. С Малой Азии сельджуки, с юга арабы, с их новой религией, с запада латины что-то готовят. Ты знаешь, что было, когда варяжский конунг Олав или Олег, устроил с севера поход на наш Константинополь? С ним была громадная славянская дружина. Такой дани мы не платили никогда. Олаф даже оставил свой щит над Золотыми воротами, где тот пребывал больше десяти лет. Я сам его с детства помню. Походы с севера потом очень плохо отбивались. Эти войны были тяжелы.
У меня очень мало сведений о славянах. Ты будешь моим послом там. Но послом тайным. Не как тогда с твоим отрядом было с хазарами. Ты должен проникнуть туда один. Прижиться, не вызывая подозрений. Твоя цель - не Киев. Там без тебя люди есть. Надо внедриться поглубже. Город выберешь сам. Мне не хватает информации об их системе управления, возможности набора больших полков и дружин, а также обычаях, нравах, быте. Они должны быть предсказуемы для нас. Я буду готовить войну против них. И ты будешь моим первым воином. Не торопись, сразу такое не получится. Я буду ждать твоих донесений. Ты хорошо помнишь болгарский язык?
- Моей няней была пожилая болгарка. Это мой второй родной.
- Тогда пойдешь через Болгарию. Возьми перстень-печатку. На вид это дешевое серебро. Но рельеф-печать узнают нужные чиновники на нашей границе, да и я сам узнаю. Передавай желательно через Филиппополь. Запечатывай им донесения.
Император Константин достал из шкатулки тусклый старый серебряный перстень с хорошим отчетливым рисунком для печати
- Не меряй, спрячь, носить тебе его на пальце не придется. Прощай. Дай Бог, чтобы этот перстень принес истину нам обоим.
Историческая справка
Константинополь 9-го века был государствам №1 в мире (по скромному убеждению автора).
В повести затронуты элементы внешней политики Византии, с поправкой на авторский вымысел. Автор старался опираться на исторические и археологические данные, наполнив их своей фантазией. Город Филиппополь сейчас называется Пловдив.
Агенты Византии, подобные нашему главному герою, существовали исторически. Подозреваемы в этом смысле некоторые высшие религиозные чины Руси, вышедшие из Константинополя. Но эти описания выходят за рамки нашей повести.
Кстати, византийцы таким именем себя не называли. Они были римляне, или от слова «Рома», «ромеи». Так их все и отличали. Все-таки это была Восточная Римская империя, пережившая почти на тысячу лет Западную.
Спустя короткое время, в городе Посташ на берег Дуная с корабля сошел Устилиан. Он был одет в грубый плащ с бронзовыми застежками, шаровары, сапоги с чувяками и кожаный передник, на который были навешаны разные кузнечные и слесарные принадлежности. За спиной был кожаный мешок с вещами и продуктами. Шел размашистой походкой простолюдина. В местной кузнечной слободе представился: Тодор, болгарин, иду на заработки.
Старший кузнец заставил Тодора поработать за одного из кузнецов, поглядел на поковки, остался доволен. Спустя короткое время Тодор уже вовсю стучал молотом, ворочал клещами, в помощники получил кощея, то есть раба, Милонега, славянина, чему был доволен. Это облегчало миссию. Милонег был сам неплохим кузнецом, немного младше Тодора, они быстро сработались, показывали хорошую производительность. За день Тодор так уставал, что проваливался в сон, не думая ни о чем. Но думать было надо.
По вечерам, за чашкой пахучего травяного чая или кружкой мутного пива меж ними завязывались беседы. Милонег был пешим дружинником у князя Мстислава Переславского. На заставе был ранен, попал в плен к печенегам, был продан в Суроже на невольничьем рынке, теперь работал в Посташе уже четыре года. Сам был высоким, плечистым, светло-русым, сероглазым. Своей внешностью имя оправдывал. Если бы не железное кольцо на шее, женщины бы на него поглядывали. По характеру был добродушен.
- Скажи, Милонег, если бы тебе дали свободу, ты бы вернулся на родину?
- Да, не думая. Там и люди другие, лучше здешних, не говоря уже о подлых ромеях, там и солнце по-другому светит. В моем Переславле, что на Днестре, остались любимые родичи. Только поменьше об этом думать надо. Я кощей в чужой стране. Выкупиться вряд ли смогу.
- А мне в твоем Переславле работа найдется?
- Еще бы. Там такие кузни, каких здесь мало, а таких плавильных печей, как там, здесь и в Ромее не видывали. Тут мы только получаем готовые криницы. Мои родичи кузнецы и плавильщики живут неплохо. Заказов всегда много, был бы материал. Эх, бежать бы.
Сказал и с опаской поглядел на Тодора, - Такие, как ты, Федор, там нужны.
Тодор засмеялся.
- Ладно, решили, уйдем вместе. Только готовиться надо.
Милонег, не веря своим ушам, глядел на Тодора.
Он не знал, на что был способен римский патриций, офицер катафрактариев, тайный посол императора Базилевса Константина Никифора, потомок архонтов Стефанос Линдрос Устилиан-младший.
Подготовка заняла время. Уходить надо было в конце весны, когда потеплеет и подсохнет. Теплые плащи, запасная обувь, подстилки для спанья, одна медная миска на двоих, отковали засапожные ножи, топорик. Кузнецкий инструмент не взяли, тяжелый, хоть и жалко было. Железный ошейник на шее Милонега был подпилен и едва держался. Купили хорошие луки, наделали стрел, наковали наконечники в запас. Будет, чем охотиться на птицу. Огниво. У Милонега еще были крючки и грузила для рыбалки, можно будет сладить снасть, в чем Тодор, впрочем, не разбирался, полагаясь на Милонега. Сухари, солонина. Получился солидный груз. Все было схоронено на берегу Дуная в камышовых плавнях.
В последний раз беглецы вышли из кузни, бросив молоты, отдохнув и дождавшись сумерек, прихватив весла, пошли на берег. Там пара причальных столбиков для лодок были заранее незаметно подпилены. Тодор ударом ноги свалил один из них, оба прыгнули в лодку погребли к схрону.
Погрузившись, плыли долго, пересекли Дунай, углубились в плавни. Это был целый камышовый лабиринт. Устав и заблудившись, заночевали в лодке, причалив на болотистый островок, мучаясь от тучи слепней и комаров. Утром, до рассвета, продолжили путь, достигнув, наконец, твердой земли.
Вытащили, спрятали лодку, продолжили путь пешком.
Путь ориентировался по схронам, которые, кроме Тодора не знал никто. Доставались из них далеко не все, остальное надежно и незаметно перемещалось в другие места и пряталось в расчете на будущее. Хотя будущее для двух беглецов было неясно.
Пока шли на север, почва подсыхала, ночевали легче.
Потом, в славянских землях шли, не скрываясь. Поскольку в лесах плодилась мошкара, ночевать просились в села. Тодор платил из кузнецких и византийских денег. Даже без денег путникам здесь были рады, кормили, пускали в дом. Ужинать сажали со своей семьей. Спать клали на пол, поскольку обычно было семеро по лавкам, но в тепле. Утром желали счастливого пути. Шли и шли.
Наконец, когда взошли на очередную холмистую гряду, сквозь деревья заблестела большая река.
Милонег оживился, обрадовался.
- Наш Днестр!
Выпрямился, огляделся. Он уже не был похож на раба.
- Федор! Ты теперь как брат! Пошли вдоль берега на север против течения, мы почти пришли. Видишь дымы в той стороне? Нам туда.
На следующий день после этого на опушке очередной дубравы они увидели большой город.
Высокие земляные валы, обрамляющие склоны приречной долины Днестра, деревянные постройки, дымы над печами, серебристые ручьи, стекающие по валу в ров.
Милонег вздохнул.
- Не поверил бы, что опять это увижу.
Сквозь ворота вошли беспрепятственно. Охранник лишь небрежно взглянул.
Тодор удивился, а Милонег, который чувствовал себя все уверенней, сказал.
- Это тебе не Ромея. Тут все друга друга знают и порядки другие. Пошли скорее в кузнецкую слободу к нашим, то-то будет! Смотри, Федор, вон там наш курень.
Во дворе поднялся страшный переполох. Собралась целая толпа, Милонега сразу узнали, но не верили в его возвращение. Обнимали, хлопали, удивлялись. Бабы подняли крик и визг. Всех перекрыл звонкий девичий голос:
- Братец, ты?
Рослая белокурая девица с косой бросилась на шею Милонегу.
- Ого, сестрица, ну ты и вымахала. Совсем взрослая. А какая красавица стала!
Они обернулись к Тодору, который скромно стоял в сторонке возле их мешков. Девушка действительно была хороша. Очень походила на Милонега, такие же большие серо-голубые глаза, которые она с интересом округлила. От такого взгляда Тодору стало очень приятно, и в то же время не по себе. Он покрепче взялся за мешок, чтобы не качнуться.
- Федор, знакомься, моя младшая сестра Клуша, в последний раз виделись, девчонкой была.
Клуша вдруг смутилась, закрылась рукавом, убежала.
Милонег уже обнимался и хлопался по спине с подошедшими мужиками.
- Милонег, не думали тебя увидеть! Рады тебе и другу твоему. Отца твоего три года как нет, матери - год. Из родных твоих только Клуша осталась, двоюродных и других ты сейчас увидел. Но род наш не уменьшается, хозяйство держим крепко, теперь ты с другом Федором пришел, помогать будете, руки нам нужны. Мы вас расположим, потом повечеряем, работать будем завтра, пока идите к князю, покажитесь. Он ведь такой, всех запоминает и знает! И тебя помнит.
Оставили вещи, пошли через город к детинцу. Милонег шел уверенно, указывать дорогу не было нужды. Так же беспрепятственно прошли через ворота в детинец. Остановились напротив красного крыльца. Князя и посадника в тереме не было, но ожидались вот-вот. Пришлось ждать.
Небольшая площадь после ворот детинца, в центре княжеский колодец. Терем представлял из себя деревянное строение, по византийским меркам, скромное. Константинопольский дом отца Устилиана, где, впрочем, Тодор толком и не жил, тут бы огромным дворцом показался. Тодор все запоминал.
Наконец, раздался стук копыт по мостовой, въехали с десяток всадников. Передний, грузный немолодой мужчина с окладистой бородой и внимательными глазами, сразу обратился к пришедшим.
Одет был в красный кафтан, шапку с собольей опушкой. На шее у него на толстой цепи висела крупная серебряная овальная табличка с рельефом и надписями. Княжеская шейная гривна, сразу узнал Тодор. Знак власти, значит это и есть князь. Носителю такой гривны все должны повиноваться.
Рядом нарядный боярин, с меньшей гривной. Посадник, начальник посада.
Князь узнал и удивился.
- Милонег, это ты? Как ты здесь оказался, мы думали, что давно погиб на заставе. Когда платили выкуп за пленных, тебя там не было. А кто это с тобой?
- Здравствуй, княже. Прости за мой полон, но врагов много оказалось, ногу и руку раздырявили, ничего не мог поделать. А когда вы полоняников выкупали, я уже с ошейником на рынке в Суроже стоял. Если бы не болгарин-друг мой, я уйти бы не смог. Тоже кузнец, зовут Федор.
Дородный князь очень внимательно острыми глазами оглядел Тодора.
- Кто таков, Федор? Зачем пришел?
Тодор, на славянском языке со своим болгарским акцентом, объяснил, что он кузнец, своей кузни нет, отцовская кузня досталась старшему брату, вот он и пытается где-то найти свое дело.
Князь солидно кивнул.
- Что же, братская кровь. Кузнечные дела ты выясни с родней Милонега. А в дружине или ополчении бывал?
Еще бы, с внутренней усмешкой подумал Устилиан.
А Тодор сказал: - Из лука стрелял по уткам на охоте, а так нет.
- Тут охотиться придется на двуногую добычу. Печенеги опять набегом на нас пойдут, всем миром обороняться будем. Коли к нам пришел, обучим, я учителя пришлю. Запомню тебя, болгарин. Живи у Милонега в кузнечной усадьбе, Федор.
Еще раз внимательно поглядел, тронул коня, поехал к крыльцу. Посадник и бояре двинулись за ним.
Теперь я Федор, подумал Федор.
Обратно пошли веселее.
- Постарел наш князь за время, - разглагольствовал Милонег - А был какой богатырь славный! Под Доростолом сильно воевал, ромеев крепко бил.
Там погиб мой отец, подумал Федор.
Историческая справка.
В настоящее время описываемый в основной части повести город известен как Приднестровское городище №3. Достаточно раскопан и изучен еще в советское время, т.к. в течении ряда сезонов там работала экспедиция Института археологии АН СССР. Сохранилась система оборонительных валов, весьма высоких, ров, со временем заплывший. Внутрь их был заложен дубовый каркас в виде срубов, заполненных землей, снаружи валы покрыты слоем глины, что придавало прочность, проверенную веками. Сверху была деревянная стена (тын) с башнями и площадками. На одной из них были найдены остатки камнеметной машины. Сам город представлял из себя в плане прямоугольник неправильной формы, расположенный на склоне речной долины Днестра на удалении от реки. Было двое ворот: нижние, выходящие к Днестру и верхние, на противоположной, самой высокой стороне. В центре был княжеский терем, обнесенный тыном, так называемый детинец. В городе имелись многочисленные ремесленные мастерские, в основном по плавлению металла и металлообработке, поэтому ученые оценивают город, как тогдашний промышленный и торговый центр. Некоторое удаление от Днестра объясняют привязкой к источникам воды, так необходимой для металлургии. В то же время река была недалеко, там были причалы, о чем свидетельствуют остатки береговых свай. Нельзя забывать о весенних разливах, уровень которых тогда был хорошо известен по многолетним наблюдениям. Источники воды со временем иссякли, видимо изменилось направление подземных потоков или общий климат. Тем не менее, в наше время силами местных колхозников была попытка расчистить главный колодец, находящийся внутри детинца. В результате, до воды так и не докопались, зато были найдены некоторые исторические артефакты. Наибольшую ценность представлял из себя серебряный перстень-печатка старинной византийской работы, неизвестно как туда попавший. Сейчас он находится где-то в музейных запасниках и имеет свой инвентарный номер. В нижней части города был большой накопительный бассейн, куда поступала вода самотоком из вышерасположенного источника, уровень регулировался заслонкой, излишки сливались в водоотводные канавы, под тыном по валу выливались в ров. При полностью закрытой заслонке можно было накопить достаточно большое количество воды. Как известно, в Молдавии и Приднестровье вода - большая ценность. За стеной на удалении имелся большой некрополь в виде скопления славянских курганов. Исследованы еще не все. Наибольший интерес и удивление вызвал явно языческий курган, хорошо сохранившийся, в котором было обнаружено парное захоронение христианского типа. Захороненная пожилая пара имела княжеские знаки отличия. На мужской плите удалось прочитать части имени "Феод.. Сте.. Уст...", на женской "Елена ... луша". Ученые, большие циники, в шутку назвали их Федор Степаныч Устинов и Елена Малуша, поскольку Малушей, как известно, звали легендарную мать Владимира Мономаха, родившегося позже. Там же найден княжеский меч скандинавского типа. В лучше всего сохранившейся верхней части клинка удалось прочитать клеймо "Лун...". Золотая рукоять более поздней работы. Все это было помещено в музеи Молдавии и Украины, причем княжеские меч и шейная гривна всегда выставлялись в основных экспозициях. К сожалению, в 90-е годы 20-го века они не вернулись из выставки в американском музее и дальнейшая судьба их неизвестна.
Ученые склоняются к мысли, что город и есть Переславль или Переяслав Днестровский, известный по летописям. Лет через двести-триста после описываемых событий город пришел в упадок по совокупности причин. Тут и набеги кочевников: печенегов, половцев, затем крымских татар. Иссякшие источники воды. Окончательно прекратил торговлю захват турками устья Днестра. Сейчас на этом месте находится приднестровское село Поречи, жители которого ничего не знают о своих славных предках.
Кузнечная слобода в Переславле была велика. Кузнечные дворы располагались вдоль по большой улице, стук и звон звучали с утра до вечера, дымы поднимались к небу круглый год.
Вначале Федор ковал лопаты, подковы, воротные и калиточные петли, засовы и лемеха к плугам. Но эта работа была неинтересна. Он перешел к мотыгам и топорам. Это уже сложнее и интереснее. Хорошая мотыга дорогого стоит. Качество металла, закалка, угол наклона и угол заточки. Такую мотыгу по наследству передают. С удовольствием отмечал, что его и Милонега мотыги хорошо продавались. Даже заказывались оптовые партии для продажи на выезде.
Топор. Здесь, на севере, Федор понял, что топоры быывают разные. Колун, серьезный топор. Топор лесорубов с длинной рукояткой.
Русский плотницкий топор. Очень удобен в работе, хорошо лежит в руке. Желательно иметь не меньше двух, большой и малый. Хозяйственные мужики ими все делали. Хороший плотник даже за поясом его постоянно носил, все по дому и улице делал. Только тут Федор смог оценить, что такое русский топор.
Были еще боевые топоры, но ими занимались кузнецы-оружейники, к ним Федор пока не лез.
В гостях у знакомого оружейника прикинул такой топор в руке. Да, чисто боевой топор, для хозяйства будет не так удобен. Но для боя он хорош. Ничего не сказал, положил топор на место, с уважением поглядел на мастера.
Кроме того, Федор с Милонегом много работали на сыродутных плавницах. По Днестру привозили руду и плавильный уголь. Плавильная печь находилась в дальнем дворе. Самое главное, качать воздух интенсивно в большом количестве. Тут попеременно все качали, родичи и соседи, мужчины и женщины. Даже красавица Клуша, закинув свою мощную косу за спину и поплевывая на сторону, работала на подмоге как мужик, не обращая внимание на свою покачивающуюся под сарафаном грудь, что отвлекала мужчин от работы.
Постепенно Федор перешел к более квалифицированной и мелкой работе, тем более, что и оплачивалась лучше. Его ножи и ножницы стали цениться в слободе. Начали поступать оптовые заказы. Федора и Милонега зауважали в слободе и городе.
Позже Федор узнал, что князь негласно смотрел его поковки, видимо проверял, действительно ли он кузнец. Ничего, пусть проверяет. Князь остался доволен.
Заезжал посадник. Оглядел кузню, спросил, какую подать платим, удовлетворенно кивнул.
Князь не забыл об обучении Федора ратному делу. Прислал учителя. Учитель достался хороший. Старший дружинник, боярин. Считался лучший разведчик, сухой, широкоплечий, кривоногий. Варяжская морда, висячие усы, белесые голубоватые глаза. Волосы стриг, оставлял светлый чуб. Отца его звали Вулфсон, а этот теперь прозывался Волче Клыч, был отъявленный язычник.
К борцовской науке подошел обстоятельно и добротно. Показал как становиться, как изготавливаться. Затем стал бросать Федора из разных позиций. Федор ударялся об землю вставал и подходил к учителю с покорным видом. Он, воспитанный на греко-римской борьбе, не всегда понимал, как его ошеломляют и неожиданно поражают. Он пропускал удары и выпады, которые пропустил бы и в реальной борьбе с этим противником.
Федор про себя назвал этот стиль медвежьим. Волче Клыч подходил разлапистой походкой, затем делался какой-то неожиданный выпад, то ли удар по голени, в корпус, то ли захват за палец или за кадык, то ли за локоть, шею, плечо, нос, угадать за ним было невозможно. Не хотелось бы с таким встретиться в настоящем бою.
Наконец, Федор психанул. Когда Клыч в очередной раз бросил его в траву, Федор, встав, в ответ плотно захватив и подбросив Клыча бедром, перевернув в воздухе, через плечо эффектно швырнул его в землю.
Клыч бодро вскочил. - Ай да кузнец. Ты, болгарин, у ромеев выучился, что ли?
- Нет, господин боярин, случайно получилось, - Федор почувствовал, что он так себя раскроет и провалится - разрешите Вас отряхнуть.
- Сам отряхнусь. Дерешься ты теперь нормально. А меч когда-нибудь в руках держал? Или только в кузне у оружейников? Ладно, кое-что покажу. Бери палку, повторяй за мной.
У Волче Клыча был варяжский меч, доставшийся от предков. Старая треснутая деревянная рукоять даже потерлась, отшлифованная их руками. На лезвии выбито клеймо "Лун делал". Хороший меч, твердый и звонкий, удобный. Проведя несколько уроков, учитель махнул рукой.
- Ладно, сгодится и так. Стрелять из лука тебя Клуша подучит, она умеет. Будешь нормальным ополченцем. Похоже умный ты, кузнец. Давай как-нибудь посидим, пивка попьем, поговорим.
- Да, буду рад. А с такой учительницей я и за прялку сяду.
После того Волче Клыч Федора про себя, видимо, отметил. Не раз потом встречались в корчме за кружкой пива.
Местное вино в Переславле было кисловатое и не могло сравниться с хиосским из подвалов отцовского поместья Федора, но зато пиво было превосходно. Хороши были меды и настойки. В корчме, угощая нужных людей, Федор многое узнавал о здешней жизни и порядках.
Со стрельбой из лука вышло так. Пришла Клуша, принесла два лука. Большой отдала Федору.
- Держи, будет твой. Это второй отцовский лук, он хорош. Из него отец ромея подстрелил, когда в дружине был. Натягивай тетиву. Пойдем к одному трухлявому дереву, будем туда стрелять, чтобы стрелы вытаскивались вместе с наконечниками. Застрянет в стволе наконечник, сам новый ковать будешь!
Федор внимательно оглядел лук. Натянул тетиву. Клуша опробовала, осталась довольна.
У дерева Клуша встала прямо, показала позицию, натянула свой лук, стрела ушла точно в цель. Федор залюбовался этой Артемидой. А вот сам опять показал себя плохим учеником. За его улетевшими стрелами пришлось побегать. Но наконец, когда устали, что-то стало получаться.
Клуша сказала: - Ну ладно. Для начала сойдет. Поупражняйся теперь сам, а мне недосуг. Стрелы не теряй.
И ушла.
Федор проводил ее взглядом, вздохнул, поднял лук, быстрой серией всадил все стрелы в одну точку. Будем считать, что пристрелялся.
Ночью ему снилась Артемида, натягивающая лук. Только почему-то белокурая и немного курносая, как Клуша, обнаженная, с распущенными косами.
Они по вечерам гуляли, потом садились вместе на какое-то бревно, беседовали. Клуша была умна, хоть и неграмотна. Но ее память была полна огромным количеством былин, легенд, сказок, традиционных знаний, она часами рассказывала их наизусть.
Федор поражался, как она знала лес, реки. Когда ходила туда, казалось, что грибы, ягоды, травы, коренья сами сползаются к ней, с пустой корзиной не возвращалась. Из лука стреляла великолепно, но охоту не любила, жалела скотов лесных. Все ее участие сводилось к разделке да засолке.
Она много расспрашивала его об окружающем мире. Все-таки Федор был не местный, из которых никто за пределами Переславля или их слободы не бывал.
- А ты в Цареграде был?
Болгарскому кузнецу из провинции в Константинополе делать нечего, нет, конечно, нет, быстро подумал Федор. И ответил:
- Да, был.
- Там сказка, рай земной, правда?
Иногда бывает ад кромешный, подумал Федор. И ответил:
- Это отсюда кажется что там рай и сказка. Красиво, богато. Дворцы, сады, фонтаны, нарядные, вежливые люди. Храмы, особенно Святая София, такие, что здесь и не приснятся. Но нравы другие. Тяжело там. Все друг друга не любят, не здороваются, как здесь. Иногда лучшие друзья или родственники отнимают имущество и убивают своих. Ты можешь себе представить, чтобы твой родич предал тебя?
- Ой, нет, не было такого.
- А там бывает. Я потому и уходил в походы, чтобы вырваться из той среды (Опять проговорился! Что со мной делает эта славянка?)
- В какие-такие походы? - удивилась Клуша.
- Ну, там подработать, поковать чего-нибудь, новому поучиться, - нашелся Федор.
Они потом долго сидели на бревне, молчали, плечи и головы их соприкасались, дыхание было общим.
Перед праздником Ивана Купала работали меньше. Молодежь обсуждала предстоящий праздник. Вечером, когда стемнело и Федор мыл инструменты и руки, пришла Оливия.
- Привет, устал? Прогуляемся?
Они пошли за вал. Сели на бревно.
Оливия была молодая гречанка, как-то приехавшая с купеческим караваном, бывшая рабыня, прижилась, теперь работала в лавке купца, торговала, но не чуралась и поденной работы. Впрочем, про нее всякое говорили.
- Федор, а тебе не скучно здесь с этими тупыми славянками? Мы же с тобой другие. Я ромейка, ты болгарин, хотя и ромейская кровь в тебе тоже есть, чувствую, не проведешь.
Оливия встала, прошлась перед ним. Стройна, чернява, длиннонога, местные белобрысые покоренастее будут.
Сзади послышася суровый женский голос:
- Эй, Алифка, не увлекайся!
Подошла Клуша.
- Ты корм скотине задала? А навоз вывезла, или во дворе остался? Чего вырядилась? Давно на рынке не выставлялась?!
Пока Клуша говорила, Оливия все больше хмурилась и наклонялась. Вдруг резко рванулась вперед, схватила Клушу за ее мощную косу и за пояс, и сильным рывком попыталась бросить ее на землю. Но мгновенно напоролась на контрприем. Клуша с хорошей реакцией захватила противницу за платье, та полетела вниз, распоров материю до подола, но сразу перевернулась и вскочила.
- Стой! - Федор отбросил девок в стороны, гречанка полетела в обрывках платья лицом в пыль, грязь. Клуша села на попу, задрав ноги - Девки, стой!
Клуша сидела в пыли, удивленная падением, с высоко сбившемся подолом.
Запачканная Оливия, жалобно кряхтя, вставала с четверенек. Ее легкое платье было разорвано, годилось на портянки.
Поднялась, покрытая потом и пылью, платье лоскутами свисало с плеч. Грязное тело блестело при луне. Вздохнула, красиво изогнула спину, потянулась. Потом взяла в руки свои растерзанные косы и грустно их оглядела.
Клуша недобро сказала:
- Эй ты, чага, тут тебе не рынок в Кафе, нечего голой перед чужим мужиком выставляться!
Оливия, не обращая внимания на свой вид, вытряхивала пыль и песок из волос. Затем сняла остатки платья, вытерла ими сопли и кровь с лица, ушла, красиво покачивая бедрами, в темноту.
- Что уставился? Знаю, что баб давно не знал. Только осторожнее с этой рабыней. Она на невольничьих рынках в Крыму продавалась. Знаешь, как их выставляют и продают? Во всех местах у них смотрят. А опытный торговец вначале сам все-все проверит, хороший покупатель тоже. Те чаги сами дерутся меж собой за хорошего покупателя. Эта тоже хорошо дерется.
Клуша, поправляя платье, взялась за локоть Федора, поднялась.
- Не провожай меня. Я сама с ней потом разберусь. Для начала пусть навоз разбросает, и полотно разложит, а нечего голой по вечерам шляться. Эй, ты лучше на праздник приходи.
- Я крещеный.
- Ладно, у нас тоже есть крещеные. Некоторые не приходят. Эта Олифка точно не придет. Не потому, что шибко в Христа верит, а рыло ей там начистят наши бабы и темную сделают.
Если веруешь в своего бога, не ходи к капищу, где будем курей резать и кровью Сварога, Перуна, других услаждать, а иди сразу к реке, к Купале. Так и вере своей не повредишь, и хорошо будет. Ты не думай, не гадай, просто приходи после полуночи, после, когда мы все жертвы богам скормим, к излучине, где Купалу поставили. Такое увидишь, что на эту ромейку глядеть не захочешь. Там хороший костер будет. Но готовься, будет непросто. Я с тобой в испытание пойду. Ты пойдешь? Не побоишься? Испытаешься со мной?
- Да, - не думая сказал Федор. Никогда в своей прошлой жизни он не говорил не думая, так, как говорил с Клушей..
Ушли домой порознь. Дома оба не смотрели ни на женскую ни на мужскую половину, но чувствовали предстоящее испытание.
Федор не спал. Он прекрасно знал, что ему уготовила Клуша. Видел эти языческие праздники. Они противоречили тому, чего его в детстве учили любимый рано потерянный отец, учителя и духовник.
Девки выряжались в красивые легкие платья, больше похожие на сорочки, с вышивкой, над которой трудились они с матерями и бабками долгими ночами, мучая глаза перед лучинами. Все на Ивана Купала были простоволосыми, надевали на головы цветочные венки.
На капище (храме языческом с идолами суровыми, на холме стоящими) с вечера загорелись костры, загремели барабаны и бубны, раздались песнопения.
Федор сперва наблюдал за этим действом со двора. Потом повернулся к поляне Купалы, которая находилась у реки. Он вспомнил своего святого покровителя Стефана, но не помнил ни одной молитвы, ему посвященной. Нет ни иконы, ни памяти. Только крестик синайский на шее.
Он присел на колени в красный угол, забормотал.
- Отче наш, иже еси на небесях, да будет святиться имя твое ...
Дыхание почувствовалось за спиной. Затем мягкие руки легли на плечи. Затем послышался шепот. Клуша, он сразу узнал.
- Любый, как ты правильно молишься. Святить надо себя, близких, любимых. Построил дом, освяти его, родил сына, тоже, посадил дерево, тоже. А смотри, как деревья растут, как цветы цветут. Попробуй с деревьями обниматься. Войдешь во вкус, любовницы деревянные появятся, ревновать буду. С реками и прудами ночными тоже осторожней. Эти русалки вначале щекочут и сладкие песни поют, мужики, дураки, сами к ним идут.
А пойдем сейчас на речку, к Купале, там много чуда, лягушки квакают, рыбы плещут, ночные звери ворощутся и ночные птицы кричат. То не просто. Они семя бросают. А мы, даже смерды последние, зачем по полю с плугом и бороной лазим? Вспахиваем, затем просо, пшено, другое семя бросаем. Сейчас луна велит это делать. Пошли, ладо мое.
Мягкие руки ухватили его за волосы, зубы осторожно укусили за ухо, губы поцеловали в висок. Затем все бесшумно исчезло. Будто тайный обряд совершился.
Грохот барабанов, дудение дудок и свистелок нарастали. Потом прекратились, и Федор, издалека услышал визжащее блеяние баранов и кодахтание птиц. Да, сейчас их кровью будут насыщать этих демонов или идолов. Потом туши будут лакомством на общем пиру нашей знати. Как это вяжется со словами мудрой Клуши об общей любви?
Как этот круговорот любви и смерти уживается у них? Как огонь и лед, как зима и лето? Семена, ростки, дерева, а потом мшистые мертвые пни? И опять семя, как начало.
- Я хочу познать, подсказало ему сердце.
- Я должен проверить, подсказал ему аналитический разум разведчика.
- Вперед, сказал ему внутренний офицер военачальник. Думать будешь потом.
Он снял нательный крест, спрятал под подушку и пошел в темноту, направившись к реке, где разгоралась Купала.
Купала представляла собой огромное чучело, которое в нужную ночь поджигалось и превращалась в вулканический костер. Испытание заключалось в том, что, когда костер достаточно разгорится, парни с девками, попарно взявшись за руки, с разбегу одновременно должны были прыгать через него, ни в коем случае не расцепившись. Не всем удавалось, могли быть травмы. Если расцеплялись, то не общая судьба. Но если удавалось, то они были угодны Купале, а то и Ладе.
Когда Федор подошел, костер вовсю пылал, вокруг водили хоровод с песней. На всех надеты венки из полевых цветов. От хоровода отделилась Клуша, схватила Федора за руку. Сверкнула звездами. Взглянула лукаво.
- Молодец, не побоялся.
Хоровод уже разбился на пары, первая пара разбежалась, в прыжке прорвалась через бушующее пламя.
- Смотри, подол подпалила, - засмеялись все вокруг. Девка, с горящим подолом, с визгом побежала к реке, сбросила платье, голая кинулась в воду. Парень с хохотом последовал за ней.
Затем пошла вторая пара, следующие. Скоро на берегу валялись горелые тряпки, а в воде барахталось много народу. Шум и смех стоял, как на базаре. Венки пускали по течению, смотрели и гадали.
Подошел Милонег, обнимая молоденькую девку, оба изрядно подгорелые, но счастливые.
- Хорошо, что пришел, брат. Тут тебе не ваши унылые песнопения в храме слушать. На-ко попробуй.
Это был горький отвар в берестяной фляге, отдававший грибным духом. Отпив, Федор вначале ничего не почувствовал, но затем мир вокруг засверкал какими-то искрами, в темном небе появилась радуга, стало легко и весело.
Они с Клушей вцепились в руки, разбежались, перелетели через костер, затем оказались в реке.
Потом бежали по полю, в изнеможении упали в стог, Клуша мягко впилась губами, обняла, притянула его к себе.
На следующее утро болели голова, обожженная пятка и исколотое соломой, исцарапанное Клушей тело. Такого счастья он не переживал никогда. И никогда об этом не жалел.
С тех пор Федор и Клуша чаще встречались. Милонегова родня уже посматривала на Федора, как на будущего родственника и препятствий не чинила. Сам Милонег откровенно называл скрытого патриция братцем. Федор с каким-то облегчением попал в настоящую верную дружную семью, в какой никогда не был, но всегда мечтал.
Отца своего знал мало и каждая встреча была событием. Мать не помнил, умерла, когда был малолетним. Дальние родственники завидовали богатству и их следовало опасаться. Старая няня, не знавшая грамоты и речи, кроме своей болгарской, растила его в детстве и очень любила. Когда она умерла, он почувствовал себя сиротой. Немолодой кузнец, его учитель, был как дядька. А тут, совершенно незнакомые люди приняли его как родного, искренне заботились. Федор чувствовал, что этого ему не хватало всю жизнь. Ему стало хорошо и счастливо. Он даже иногда забывал свою миссию. Ловил себя на том, что стал думать по-русски.
Днем, за работой, они с Клушей не виделись, поскольку дорогА была каждая минута, особенно в кузнечном деле, когда нельзя прозевать готовность металла. По вечерам ходили в луга, гуляли, взявшись за руки, много беседовали, узнавая друг друга, а иногда просто молчали. Под утро прятались для ночлега в какой-нибудь стог, где было тепло и пахло сеном.
Вообще, как отметил Федор, языческие нравы гораздо вольнее христианских, на некоторые вещи здесь смотрят как на естественные.
Это касалось и бани. Баня у них была общинная, обычай париться соблюдался строго. Пока не было льда, после парильни люди бросались в реку, когда река вставала, в снег. Отсюда их сила, отмечал Федор для будущего доклада Базилевсу. Федора по-первому удивило, как мужики и бабы вместе раздеваются и идут в парильню. Но никакого разврата не было. В бане-парильне бабы отходили к своей стенке, мужики к своей, не очень-то глядя друг на друга. Иногда голая баба прибегала спросить у мужа мочало или мыла, да никого это особо не интересовало. Был грех, тайком присмотрел Клушу. Стройна, крепконога, плечиста. Велась скромно.
Как-то гуляя ночью, Федор спросил Клушу.
- Скажи, а ты могла бы стать христианкой?
- А чем наши боги плохи? Сам видишь, что это сама природа. У тебя есть душа, у оленя есть душа, у дерева или ручья. А душа имеет имя и нрав. Бог - это большая душа. Тоже нравы те. Где Сварог, а где Мокошь? А где Лада. - сказала и лукаво хихикнула.
- Я серьезно, Клуша. Вот, например, киевская княгиня Ольга была христианкой. Назвалась в крещении Еленой.
- С тобой я хочу быть, Федор. Христианкой или нет.
- А Елена, красивое имя - Появились звезды в глазах.
И задумалась.
Поздно вечером заскрипели нижние ворота. Федор насторожился, время неурочное, ворота на ночь запираются. Подкованные копыта загрохотали по деревянной мостовой. Верховые, без повозок. Человек шесть с запасными конями. Федор стряхнул сон. Это возвращалась дальняя разведка. Только коней стало на пару меньше, Федор их считал еще при уходе на позапрошлой неделе, тоже ночью.
Бесшумно накинул поверх нательного темный плащ, босиком выскользнул из дома. Пошел к детинцу. Увидел, как заезжали последние всадники, все были грязные и усталые Кое-кого Федор узнал.
- Эй, смерд, ты куда? - Молодой дружинник загородил дорогу бердышом. - Чего забыл?
- Прости, господин дружинник, заблудился, - забормотал Федор, быстро и мелко уходя назад.
Подумал: - Негодяй, смердом меня, кузнеца, обозвал. Надо же я, патриций византийский, возмущаюсь за смерда, как последний рус.
Главное он увидел. Теперь надо поговорить и понять.
Свет во княжеском тереме горел почти до утра. Свечи, сперва восковые, а под утро сальные, не лучины, отметил про себя Федор и опять себе удивился, насколько он прижился и обрусел. Никакой ромей не угадал бы разницы в оконном свете.
На следующий день Федор закончил работу пораньше, попросил Милонега его подменить и пошел в корчму. Сел за длинный стол, взял глиняную кружку пива, отпил, стал ждать. Ждать пришлось долго, но в этом и заключается работа разведчика.
Начали входить знакомые дружинники.
- Эй, Волче Клыч! Давно не виделись, иди, пивом угощу. Дружина, давайте все сюда.
Волче приветливо и устало улыбнулся.
- Не откажусь. Только что от князя, устал больше, чем от похода. Ребята, давай сюда, тут пиво есть.
- Есть, есть, - засмеялся Федор - Эй, хозяин, тащи большой кувшин из подпола!
Большой кувшин доставали снизу хозяин со служкой вдвоем, иначе не подняли бы. Понятно, дружина из набега вернулась. Только обычной добычи не было видно, да и платил какой-то кузнец. Но кувшином попользовались все желающие, потому и все были довольны.
За столом шел такой разговор.
После того, как хозяин с приказчиком притащили второй кувшин, выпив очередную глиняную кружку, Волче посуровел и озадачился.
- Беда будет, - сказал.
- Какая беда? - встревожился Федор.
- Не набег, а большой набег. Готовятся, твари. Ездил бы с нами, увидел сам. Даже такой как ты кузнец-болгарин все бы понял. Собирают коней, кибитки. Все с оружием ездят. Накапливаются. Пока широко кочуют, чтобы корма всем коням хватало, потом быстро соберутся. На нас пойдут. Через месяц здесь будут. С князем и Яросветом всю ночь бдели, теперь сутки отсыпаться буду. Помалкивай, кузнец, понял?
Яросвет был старший боярин, начальник дружины, правая рука князя.
Федор понял. Слишком много видел в своей прошлой жизни.
На следующий день Федор тайно одву-конь ездил к ближнему схрону, где было спрятано основное византийское золото и серебро.
Затем ночью Федор много писал при лучине. Утром встретился с Гостомыслом, знакомым купцом, которому доверял. С поклоном передал Гостомыслу письма.
- Возьмите заказ, Ваше степенство. По торговой части. Заказываю зелье на свои деньги.
- Какое зелье? Если приворотное, то не нужно, Клуша и так по тебе сохнет, все знают, а лучше девку не найдешь.
- Спасибо, господин Гостомысл. Тут другое, в большом количестве. Зелье нужно в бочках и закупоренных кувшинах, в заказе все написано. Это сера, смола, селитра, кое-что еще, жидкая нефть. Я вношу предоплату.
Передал кошели. Гостомысл развязал, прикинул.
- Хорошие деньги, кузнец. Ладно, я купец, лишних вопросов не задаю. Через две недели будет.
Следующий разговор был с гончаром. Федор заказал ему керамические шары с узким горлом. Заказ был срочным, Федор опять переплатил, но знакомый гончар обещал сделать работу раньше договоренности.
Через две недели, когда керамические шары лежали горой во дворе, а бочки с зельем стояли тут же, издавая слабый непривычный запах, Федор вместо работы на кузне мешал какие-то смеси, разливал по глиняным шарам очень тщательно и осторожно.
- Федор, ты чего колдуешь, - спросил Милонег - Ковать-то кто будет? У нас полно заказов.
- Подожди с заказами. Помоги. Я буду перемешивать смеси, а ты наливай их в эти горшки. Очень медленно и осторожно. И ни говори никому в слободе о нашей работе.
Шары наполнялись полностью, затем наливные отверстия, с выступающими краями, закупоривались затычками со вставленными фитилями, пропитанными той же смесью, верхняя часть дополнительно промазывалась. Горшки становились готовы и лежали горой в дальним сарае, куда по хозяйству заходили только Милонег и Федор. Эти шары были накрыты рогожами и завалены кузнецкими принадлежностями.
С Клычем был еще разговор. Тот ехал верхом по слободе, перекинув утомленные и затекшие ноги по одну сторону седла, серый, пыльный, усталый, печальный, кивая сонной головой.
- Эй, Волче, как дела?
- Плохо, ты, умник, помалкивай, скоро нам мало не покажется, - сказал боярин-разведчик, уронил поводья, наклонился, захрапел в седле, а конь пошел дальше, как будто все знал не хуже хозяина.
Беда подошла, как всегда, внезапно. Первыми вестниками были скачущие на неоседланых конях неопоясанные простолюдины.
Вдали были видны сигнальные дымы от дальних застав.
Набег, набег.
В город, за вал пошли люди, погнали скот.
Перекрыли заслонки нижнего колодца, и бассейн возле него стал наполняться водой. Скотина и люди жадно пили и наполняли фляги и бурдюки.
Люди и скот шли и шли в город.
В кузнечную слободу приехал дружинник.
- Ополченцы, собирайтесь. Беда пришла. Оружно выходи.
Федору и Милонегу из оружия полагались луки со стрелами, свои топоры, ножи, что-то на голову и грудь, и место на стене, которое надо было защищать. Они не дружинники, а ополченцы. Пришла Клуша с женским луком и большим пуком стрел (пригодятся стрелы, подумали мужчины).
Накопительный водный бассейн внизу наполнялся водой. Вода в осажденной крепости была нужна. Возле заслонок стали вооруженные воины, охраняя эту главную ценность.
Федор, Милонег и увязавшаяся Клуша с братьями со своим оружием побежали к своему участку стены. Северо-восточный угол, он был определен, как ближайший к их куреню. У некоторых ополченцев были охотничьи рогатины. Одевали какие-то зипуны, кожаные нагрудники, передники, шапки.
Федор со стены глядел вдаль. Поднимая пыль, от дальних холмов с севера вдоль реки к городу двигались массы конников. Проходя мимо участка Федора, стали останавливаться, накапливаться у нижнего вала в отдалении. На конях везли лестницы, видны были у седел связки веревок с крючьями на конце.
Княжеская дружина, конная и пешая, строилась внутри у нижних ворот. На стене распоряжался боярин Яросвет. Князь, при полном вооружении, готовил встречную вылазку. Федор подумал, что очень важно чтобы дружина быстро вышла из ворот и построилась в боевой порядок. Все будет зависеть от удачи и от того, кто будет быстрее и смелее. Наши пойдут под горку, шанс есть. Там, у нижнего вала и ворот все решится.
Федор уже думал, как профессионал, побывавший в таких делах и знавший предстоящих противников. Это были печенеги северного причерноморья.
Огляделся на соседей по участку обороны. Знакомые кузнецы с их слободы. Он стоял с луком среди них, простой ополченец.
У камнеметов возились служки, загрохотали вгружаемые камни, заскрипели блоки и канаты.
Саженях в пяти стояла Клуша, сосредоточенно опробовала натяжку тетивы, не глядя по сторонам. У Федора сжалось сердце. Из защиты на ней была только холщевая рубаха.
Вокруг надвигающихся масс противника заклубилась густая пыль. Они пошли вперед. Началось!
По стене прозвучала команда: «Стрелять, стрелять!» Полетели камни от камнеметов, посыпались стрелы со стен. Нападавшие печенеги укрывались щитами, отходили на безопасное расстояние. Воспользовавшись этим, княжеская дружина пошла через нижние ворота, разворачиваясь в конный строй. Князь был с ними, рядом виднелась княжеская хоругвь. Столкнулись с печенегами, донесся крик, стук оружия. Хорошо, подумал Федор, наши теснят. Печенеги, не ожидавшие вылазки и такого напора, были опрокинуты и отступали.
Все было успешно, но вдруг что-то случилось. Дружный крик стих, наступление остановилось, княжеская хоругвь наклонилась и закачалась. Затем, не смотря на отходивших печенегов, дружинники стали пятиться, разворачиваться и потянулись назад к воротам. Все со стен внимательно и тревожно вглядывались в нестройную толпу дружинников, входившую обратно в город. Князя несли на носилках. В нем торчал обломок стрелы, голова и лицо были в крови. Понесли к детинцу, дружина растерянно столпилась внутри у стен и ворот. Между ними метался Яросвет, пытался навести порядок, но его мало слушали. Некоторые садились на землю и чего-то ждали.
Печенеги, отойдя на исходную позицию, снова собирались в боевой порядок. Готовили лестницы и арканы с крючьями.
Они хотят в конном строю взлететь на вал, и затем приставить лестницы, набросить крючья и перескочить через тын, подумал Федор. Мы успеем выстрелить раза четыре-пять, камнеметы - один. У них получится, это будет конец. Они организованы, хорошо дерутся. Сейчас он погибнет или увидит мученическую смерть своих близких людей. Надо что-то делать.
Федор поставил лук, присел, облокотившись на тын. Не более, чем через полчаса пойдет атака печенегов на вал.
К нему подбежала Клуша.
- Ранен?
Он поднял голову, слабо улыбнулся.
- Нет. Иди на место, родная, мне надо думать.
Клуша ободряюще и с надеждой улыбнулась в ответ, убежала на место.
Князь тяжко ранен, дружина расстроилась. Это будет поражение. Это будет избиение. Это будет смерть и неволя. Федор опустил голову на руки и задумался.
Он-то знал, как оборонять такие крепости, и драться в таких боях. Но этого не должен знать простой кузнец-болгарин. Сейчас он выдаст себя. Никто не поверит, что он простой кузнец. Он тайный подлый ромей, его надо будет пытать и прилюдно казнить.
Оглянулся на Клушу, Милонега, на друзей. Разве у него остался выбор?
Он вдруг понял, что решение было принято давно. Поднялся во весь рост, оперся о тын.
Он, Стефанос Линдрос Устилиан-младший, должен взять на себя ответственность за защиту города.
Лицо его стало спокойно-каменным, темные глаза смотрели не мигая.
- Яросвет! Сюда!!
Звука его команды давно никто не слышал. От грома голоса шарахнулись кони, замерли люди.
Яросвет с группой дружинников оказался рядом, ошеломленно глядя на ополченца.
- Яросвет! Станови дружину для вылазки у верхних ворот.
- Как у верхних? Печенеги пойдут снизу, от реки!
- Вниз нельзя. Там будет тартар. Сверху справа, в обход, под горку, ты сможешь. Дальше. Как только враги пойдут, открывать все заслонки, всю воду из накопителя-бассейна сбрасывать на вал.
Яросвет опомнился и возразил:
- Ты что, кузнец, в городе масса людей и скота, что будем пить? Накопили воду.
- Мертвым вода не понадобится. Живые потом напьются в реке, – отчетливо сказал Федор.
- У заслонки люди подчиняются только князю. Он не прикажет. Они воду никому не отдадут, не сможем!
- Сможем, боярин, - Волче Клыч встал рядом.
Его узковатые глаза засветились изнутри ярым буро-желтым светом. Он прищурился, поиграл желваками, хитро подмигнул, оттопырив усы и сверкнув огромными желтыми зубами. Снял свой меч с ножнами и навесил на Федора.
- Ты что, Волче? Без оружия?
- Волче Клыч без оружия не останется, - жутковато усмехнулся тот - а тебе, друже, этот меч понадобится, отдаю совсем. Я даже мхи и пни в лесу понимаю, тебя насквозь вижу и верю.
Опять страшно улыбнулся, поджав вытянувшиеся уши, по-звериному ощерясь, и показав волчьи клыки.
Он перестал быть похож на человека.
Пошел своей приплясывающей медвежьей походкой, которую Федор ох как знал.
Спустился, не торопясь пошел к бассейну. Федор понимал, что надо быстрее, Клыч слишком медлит, там полно охраны, она никого слушать не будет, надежды на него уже нет.
- Милонег, брат! Наши вонючие горшки на месте?
- Да, брат, я их мазал твоей смазкой, как велел.
- Бери наших кузнецов, родичей, кого можно, тащи горшки к камнеметам, в сарае есть мешки, должны успеть! Фитили и кресала не забудь.
Группа ополченцев бросилась со стен за Милонегом. Потащили мешки с горшками. К ним присоединились другие, все уже поняли, кто будет ими руководить.
Теперь все смотрели на Федора.
Он говорил Яросвету четко, по-военному.
- Повторяю. Ставь дружину у верхних ворот. Вылазка пойдет сверху справа, мимо кладбища в обход. Под нижнюю стену не лезь. Ты знаешь ромейские команды жезлом?
- Видел, знаю.
- Когда я повернусь к тебе и подниму меч, иди с дружиной через верхние ворота вперед, как я сказал. Когда я повернусь к стене и второй раз подниму меч, или если меня убьют, то открывать огонь из катапульт не камнями, а моими шарами. Их надо поджигать факелами обязательно перед стрельбой. Гореть будут хорошо. Становись! По коням! По местам!!!
Яросвет и дружинники бросились к коням. Конным строем пошли к верхним воротам. Вперед выезжали воины с пиками, мечники становились за ними. Суровые спокойные каменные лица. Звякало оружие, кольчуги, сбруя. Топтались и фыркали кони. Сзади становилась пехота.
Печенеги на конях снизу уже мощной толпой подходили к валу. В них полетели стрелы и камни.
Вдруг возле бассейна раздался короткий звериный рык. Волче Клыч, не торопясь подойдя, в прыжке ударом ноги отшвырнул охранявшего воина, попутно выдернув у того из-за пояса топор. С первого раза обухом выбил засов заслонки бассейна, откуда ударила вода. Затем, превратившись в серый ком, лесным зверем метнулся на другую сторону бассейна в толпу охранников, повалив ее всю. Образовалась куча-мала, где никто ничего не понимал.
Волче Клыч, вертясь ужом, вылез откуда-то снизу, прыгнул к бассейну, крутанувшись на каблуке, обухом топора вышиб заслонку окончательно. Потом опять исчез в толпе набросившихся со всех сторон охранников.
Ударил водопад. Вода бурно устремилась на вал, навстречу взбиравшимся на конях и пешим печенегам. Мокрые глинистые склоны вала стали очень скользкими, неподкованные степные кони и мягкие сапоги кочевников заскользили, печенеги с конями посыпались вниз, в ров, где все в грязи перемешалось.
Краем глаза Федор увидел, что Волче Клыч, пригнувшись, стелящейся волчьей рысью бежал к своим дружинникам, спасаясь от злых на него охранников. Блестящий топор, однако, был при нем. Дружинники его увидели, пригрозили преследователям мечами и кулаками, подвели коня. Клыч прыгнул в седло, весело махнул блеснувшим топором, издал торжествующий страшный вой, исчез в толпе своих дружинников у верхних ворот.
Время! Федор вытянулся, вынул варяжский меч Клыча. Повернулся назад, резко поднял меч вверх, затем вперед, указывая к верхним воротам. Дружина во главе с Яросветом пошла за ворота.
На нижней стене уже коптели факелы, керамические шары, липкие от полузасохшей страшной смеси, воняющие нефтью и серой, уже грузились в камнеметы. Служки сразу же стали такими же липкими и грязными, но работали как будто всегда этим занимались. Стрелки и воины на стенах недоверчиво на это глядели, но оглядываясь на близких врагов, молчали.
Дружина вышла через верхние ворота очень хорошо. Развернулась в строй, копья наперевес, вперед, превращаясь в хорошее рыцарское построение. Мелькнула мысль, что это серьезный противник для византийских катафрактов, только почему же противник, это сильные друзья и союзники, но думать было некогда.
Теперь Федор четко повернулся направо, к камнеметной площадке, опять меч вверх, затем в сторону врага вперед!
Горящие факелы в руках у служек у катапульт наклонились, зашипели. На печенегов полетели огненные шары, которые разбивались, взрывались зеленым пламенем, прожигая огненными брызгами коней и людей.
Греческий огонь! Страшный крик поднялся среди печенегов. Люди и кони крутились, пытались прыгать в лужи и потоки, но греческий огонь так не гасился.
Керамические шары разбивались и взрывались, пламя от зеленого становилось бурым, но гасить его не удавалось. Зеленые искры с осколками прожигали насквозь. Кони и люди в клубках валялись под валом, крутились, барахтались, дым и тяжелый запах доносился до Федора.
Строй наших дружинников показался из-за поворота стены, охватывая сбоку перемешанную массу печенегов. Столкнулись, ударили копьями, смяли и погнали. Между печенегами крутился какой-то хан, в шлеме и красивой кольчуге, пытаясь их остановить, пока его не успокоил в грязи чей-то добрый меч.
За бегущими печенегами дружина пошла в догон. Под стену, на поле и в ров было страшно смотреть. Лежали груды трупов, все дымилось. Все было, как в прошлых боях. Не глядя, Федор вложил меч в ножны, сдвинул его набок и быстро сбежал со стены.
Федор четкой военной походкой пошел в детинец к князю. Вокруг толпились бояре и дружинники. Позади них стоял Волче Клыч, заляпанный свежей кровью, даже концы усов, будто пил ее. Топор, теперь весь окровавленный, с налипшими волосами, держал в опустившихся руках. Был неподвижен, глаза полузакрыты, лицо печально и серо.
Перед Федором все расступались. Князь лежал там же, на носилках возле крыльца терема. Он бледнел и желтел. Федор сразу понял, что князь не выживет.
Князь с трудом открыл глаза. Посмотрел, будто впервые видел.
- Кто ты, воин? Как тебя зовут? Зачем ты здесь оказался?
Федор вынул и положил меч к носилкам князя.
- Мое настоящее имя Стефанос Линдрос Устилиан. Я византийский патриций и офицер. Военачальник катафрактов и разведчик. Прибыл сюда из Константинополя с тайным поручением. Я шпион императора и готов понести любое наказание.
- А разве тебе император Константин поручал защищать город русов? Разве дело шпиона применять свои знания военачальника для нашего спасения?
Устилиан не знал, что сказать и молчал.
Князь прикрывал глаза, пережидая боль и говорил с трудом.
- Я понял. Выбирай. Или ты с миром и благодарностью уходишь от нас, получив достойную награду, патриций Устилиан, или оставайся, наш друг и брат Феодор.
Феодор не думал.
- Принесите бумагу и стилос.
Написал.
"Государь!
Мое главное и последнее донесение таково. С русами и славянами не надо воевать. С ними надо дружить. Воевать и дружить они умеют, нам надо так научиться, а не интриговать, не предавать. Я хочу простой и правой жизни, какую нашел. Я нужен здесь. Остаюсь, великий Базилевс, прости меня, если сможешь. Я не изменял империи, но больше донесений не будет. С отцовским и моим имуществом рассуди по справедливости."
Подписал старой патрицианской росписью, достал старый перстень, поставил четкий оттиск.
- Гостомысл!
- Да, Фе..., прости, слушаю, господин.
- Ты знаешь архонта Филиппополя?
- Да, и он меня знает.
- Передай ему это письмо.
- Слушаю, господин. Передам обязательно.
Феодор обратился к князю.
- Я остаюсь.
Поглядел на перстень, который оставался в его руке. Повернулся и швырнул его в колодец.
Князь внимательно смотрел и слушал. Полузакрыл глаза.
- Брат Феодор, наш город в опасности. Дружина пошла за ними, но опасность осталась. Я велю посаднику и боярам. Слушать меня, пока жив и могу говорить. Потом будут слушать тебя. Умирать просто, как больному и усталому заснуть. Это облегчение и свобода, не бойтесь. Но меня волнует наш город.
Князь с трудом стащил с шеи княжескую гривну на серебряной цепи. Протянул Федору.
- Ты только что бросил византийское серебро. Возьми русское, оно не хуже. Чувствую, не доживу. Я подпишу, гонцы сейчас пойдут к Великому князю в Киев, он мой друг, он поймет. Гривна будет у тебя. Тебе нужно править. Это трудно. И подними свой меч, пригодится.
Князь прикрыл глаза. К нему бросились слуги, стали поить из фляжек, опять перевязывать, потом подняли носилки и унесли в терем. Больше князь не сказал ничего.
К Феодору обратился посадник.
- Господин, распорядись починить заслонку в бассейне, нужна вода. Придется много хоронить и заботиться о живых. Есть важные дела. И позволь возложить на тебя княжескую гривну, негоже ее так в руце держать.
Посадник наложил гривну на шею Феодору. Оба посмотрели на красное крыльцо, куда унесли князя. Потом посмотрели друг другу в глаза.
Посадник сказал
- Пошли, господин. Надо княжить.
Загорянка, март 2015