Мне еще ни разу не встречались мои однофамильцы, а полное совпадение имени, фамилии и отчества представлялось совершенно невероятным.
- А как выглядит брат Людмилы Леопольдовны? -поинтересовался я. - Сколько ему лет?
Старушка сразу же переполошилась:
- А вы, сударь, не из полиции, случайно? - спросила она, изменившись в лице. - Так у меня все по закону. А что я не известила околоточного о выезде квартирантки, так и трех дней еще не прошло. Если барышня эта в чем-то замешана, так сразу учтите, что я здесь ни при чем.
День начинался неудачно. Я так ничего и не узнал, кроме того, что Людмила Леопольдовна исчезла вместе со своим странным единоутробным братом. Вдобавок ко всему, мне грозила попойка с господином Зюкиным, который ни с того, ни с сего воспылал ко мне дружескими чувствами, несмотря на весьма непродолжительное знакомство и значительную разницу в возрасте.
Как было не корить себя за нерешительность, недальновидность и неловкое поведение?
На Загородном проспекте я взял извозчика до почтампта, потому что мне было нужно получить тридцать рублей, присланные Авдотьей Кирилловной.
Колобовы были всегда необычайно добры ко мне. Надо сказать, что за то время, которое я провел в их доме, я очень к ним привязался.
Конечно, если бы я вернулся в Хотмыжск, Иван Игнатьевич с радостью взял бы меня приказчиком, но все мое естество противилось такой участи.
Поездка по городу немного меня успокоила.
Получив деньги, я написал два коротких письма, одно своим родным, а другое - Авдотье Кирилловне и отправил оба в одном конверте, потому как маменька с Аннушкой поселились у Колобовых.
Мне было очень непросто известить маменьку о том, что я не намерен возвращаться в Хотмыжск и собираюсь добиваться осуществления своей мечты во что бы то ни стало.
Конечно, это было очень похоже на бессердечность и себялюбие. Но разве, став архитектором, я не смогу позаботиться о своих близких намного лучше, чем уездный судебный писарь или бедный конторщик?
Много ли мудрости в том, чтобы всегда довольствоваться малым, испугавшись трудностей на пути к достижению высокой и благородной цели?
С почтампта я отправился на Английскую набережную.
Нева искрилась на солнце, по ней проплывали легкие парусные суда и стимботы с гребными колесами. Отсюда была хорошо видна моя Академия и пристань со сфинксами, у которой стояла большая барка. С нее разгружали какие-то ящики и кули.
И тут я вспомнил, что видел литых грифонов на скамьях у пристани!
Тогда я не обратил на них особого внимания, завороженный каменными изваяниями египетского фараона Аменхотепа. Более того, эти бронзовые поделки показались мне нелепыми и неуместными рядом с подлинным памятником древнего искусства. Тем не менее, они могли невольно отпечататься в сознании, а потом проникнуть в мой сон, превратившись в нем в геральдический знак на титульной странице старинного астрономического атласа.
Но кто такой Жан-Клод Де Ля Рош?
Публики на набережной было не меньше, чем на Невском проспекте.
Дома здесь построены единым фасадом, без промежутков, стена к стене, словно солдаты плечом к плечу на плац-параде.
У моста расположены две пристани.
В тот день к одной из них была пришвартована прелестная крейсерская яхта «Психея», принадлежащая великому князю Константину Николаевичу.
Мне сразу же вспомнилась история о прекрасной царевне, рассказанная мне Викентием Ивановичем. Из его слов выходило, что Психее было бы лучше не искать правды, оставаясь в счастливом неведении. Знание принесло ей скорбь и тяжкие испытания. Но как долго можно довольствоваться бездумным блаженством?
Я поймал себя на мысли, что мне хочется снова увидеть Викентия Ивановича.
Как замечательно было бы гулять вместе городу, беседуя об архитектуре и истории!.. Но вместо этого мне предстояло отправляться с господином Зюкиным в пошлый кабак с безвкусным и претенциозным названием «Эльдорадо».
Я не пил ранее ничего крепче черного пива или домашней наливки, а водки даже не пробовал на вкус, и мне вовсе не хотелось делать ничего такого, о чем нельзя было бы рассказывать маменьке.
Почему я не отказался сразу? Опешил? Побоялся предстать перед Дионисием Петровичем малым ребенком?
Но разве он не знает, что я только что выпущен из гимназии и что мне всего семнадцать лет?
Зачем он приехал в Петербург?
Почему оказался на Рузовской улице?
Вернувшись домой, я застал Ильина в радостном возбуждении.
Оказалось, что Инженер-механик Звягинцев, с которым он встречался в вагонных мастерских Варшавского вокзала, собирается делать доклад в Техническом обществе об усовершенствовании паровых машин и ему нужен помощник, чтобы подготовить материалы для демонстрации.
- Представляешь, обещает заплатить пятнадцать рублей серебром, - с воодушевлением рассказывал Ильин. - Правда, чертить придется у него дома. Будем работать вдвоем несколько дней к ряду. Чертежи огромные. Звягинцев - очень толковый инженер, закончил наш Технологический, голодал, пешком ходил на занятия Бог весть откуда, на чугунолитейном заводе работал поденно чернорабочим, но не сдался, выучился! Теперь у него патенты, изобретения, его в Техническое общество приглашают в отдел механики и механической технологии, а ему и тридцати еще нет! Каков молодец! Вот у кого нужно учиться настойчивости! А ты в Хотмыжск надумал возвращаться!
Я сказал, что непременно буду держать экзамен в Академию и уже написал об этом маменьке, хотя и с тяжелым сердцем.
- И правильно сделал, - обрадовался Ильин. - Отступать никак нельзя!
Даже барышни хотят учиться. В Цюрихе их уже принимают вольнослушательницами на медицинский факультет. Вот куда нужно твоей Лизавете Павловне! И подруге ее, этой самой Миллер-Закомельской! Рассказывай, что ты узнал! Видел ли ее? Говорил ли?
Новости мои были неутешительны. Мой неудавшийся визит не только не внес никакой ясности в дело Лизаветы Павловны, а напротив, породил еще больше загадок.
Я был уверен, что молодой человек, назвавшийся братом Людмилы Леопольдовны, просто воспользовался моим именем. А это означало, что он должен был знать или, по крайней мере, слышать обо мне от кого-то.
К тому же, у него были какие-то основания скрывать свое настоящее имя.
Теперь двойник появился не только у Ильина, но и у меня.
- А что, если это один и тот же человек? - предположил Ильин. - И знает он нас обоих?
Общие знакомые у нас были только в пансионе Биггеля, но я проучился там всего несколько месяцев и врядли оставил заметный след в чьей-то памяти.
Еще об Ильине знали маменька, сестрица Аннушка и отставной поручик Зюкин, который не смог бы выдать себя за младшего брата Людмилы Леопольдовны, даже если бы очень захотел, потому что ему никак не меньше тридцати пяти лет от роду, а Людмиле Леопольдовне всего двадцать один.
Внезапное появление этого бесцеремонного господина в Петербурге казалось мне подозрительным и внушало серьезные опасения.
Более всего я ругал себя за то, что по глупости выдал Дионисию Петровичу наш адрес.
- Невелика беда! - успокоил меня Ильин. - Врагов нужно держать поблизости. Вот только с чего бы это ему по Рузовской кататься? Помяни мое слово, он и в кабак тебя тянет, чтобы что-нибудь выведать. Еда там, конечно, будет отменная… Ешь больше, пей меньше и главное, не давай ему никакого преимущества в разговоре. Он тебе один вопрос, а ты ему два, и чем неудобнее, тем лучше.
Затем мы пошли в лавку, купили селедок, печеночной колбасы и два фунта пеклеванного хлеба, потому как госпожа Кулебякина опять собиралась предложить к обеду постный суп с манной крупой и несвежую пшеную кашу на конопляном масле.
По дороге Ильин пытался вообразить какие блюда подают в « Эльдорадо».
- Не иначе как говяжье филе с каштанами, жаркое из тетерева, бекасов, курицу по-флорентийски, пироги с гусиной печенью и телячьим паштетом… - размечтался он.
- А сколько может стоить одно такое блюдо? - спросил я.
Ильин предположил, что никак не менее трех рублей серебром, добавив при этом, что платить за все должен господин Зюкин.
Я вовсе не хотел тратиться на роскошные обеды, но идея принудить Зюкина заплатить за все из собственного кармана показалась мне довольно низкой и недостойной порядочного человека.
- А что, если я никуда не поеду? - спросил я.- Возьму и откажусь?
Ильин отвечал, что это будет большой глупостью, потому что нам крайне необходимо узнать, что у Зюкина на уме.
- Я бы от хорошей еды ни за что не отказался, - добавил он. - За всю свою жизнь кроме дешевого трактира и польской кухмистерской на Михайловской улице ничего не видал. А тут деликатесы всякие: устрицы, икра... К тому же, Зюкин твой не так беден, как десять лет тому назад. Узнай заодно, как эта метаморфоза с ним приключилась? Помнится, все его движимое имущество описали за долги сразу после твоего отъезда, и Густав Оттович скупил все на публичных торгах за бесценок. Правда, ничего особо стоящего там и не было, кроме стенной керосиновой лампы в сорок пять светил, из-за которой потом случился пожар и выгорело полпансиона.
- Зюкин говорил мне, что ты тогда задохнулся в мансарде, - сказал я.
- Ну уж нет!- ответил Ильин. - Меня Флинк на лестницу вытащил, а там и пожарные подоспели. Помнишь Флинка? Любил меня ужасно. Все в лицо норовил лизнуть. Как только завидит меня во дворе, так и скачет от радости.
Конечно, я помнил и Флинка, и Бессера. Это были большущие лохматые псы прославленной немецкой породы леонбергер, сожравшие в день моего отъезда из пансиона все десять кругов колбасы, подвешенной для просушки в чулане возле кухни. Колбаса эта предназначалась к праздничному столу дородного семейства Биггелей. Голодные воспитанники, не видавшие в своих тарелках ничего, кроме брюквы и пареной репы, молча торжествовали. Густав Оттович был страшно зол и целое утро допытывался, кто оставил дверь в чулан открытою настежь, но виновных так и не нашлось.
- Скажу без ложной скромности: это был я, - признался Ильин.- И сделано это было преднамеренно. Откровенно говоря, мне до сих пор не стыдно. И вряд ли когда-нибудь будет. Я чуть с голодухи не помер в этом проклятом пансионе!
( Продолжение следует)