Толпа бесновалась. Раззявленные в крике рты, плотно набитые белоснежными зубами или с торчащими
из дёсен редкими полусгнившими пеньками, а то, как чёрные пещеры в беспорядочно густых зарослях
усов и бород: "Долой! Бей! А-а-а!" Великое множество глаз, формой - человеческих, содержанием -
звериных, горящих яростным огнём безумия.
Особи, собравшиеся в одном месте, быстро потеряли своё "Я" и обратились в молекулы толпы, тут же
ставшей единым организмом. "Долой! Вон!" И эта масса прёт, разбухая, как подгоняемое дрожжами тесто,
снося всё на пути своём, оставляя после себя смердящую пустыню, где совсем недавно жили люди.
Он всегда был оппозиционером, с того самого дня, как появился на свет - молча, затаив дыхание,
оросил струёй лицо акушерки. В школе он был в оппозиции своим одноклассникам, временами уборщице,
крайне редко учителям; в университете - преподавателям других факультетов, своему декану, но тот
об этом ни сном ни духом, никогда ректору, но постоянно студенческому сообществу; иногда создавал
группы единомышленников, а через короткое время уходил в глубокую оппозицию этим группам, вызывая
недоумение сокурсников.
Защитив диплом, двинул в большую политику. Переходя из партии в партию, из одного объединения в
другое, он прослыл непримиримым оппозиционером - горячим приверженцем идей и ярым противником идей.
Так продолжалось много лет, пока не осталось ни одной партии, где бы он уже не побывал пламенным
трибуном, соратником и противником, несгибаемым борцом и тихим провокатором.
Ему пришлось создать свою партию - с великим трудом вербовать единомышленников, искать средства
на раскрутку.
Но дитя оказалось мертворождённым - в политической вселенной звёздочка его партии не
обнаруживалась даже в самый мощный телескоп. О нём перестали писать, его не приглашали на радио
и телевидение, телефоны молчали...
И тогда он решил уйти в небывалую по жёсткости оппозицию ко всем; напомнить о себе бывшим
друзьям и противникам и дать повод нынешней оппозиции. Для этого нужно было совершить поступок -
нужно было стать жертвой.
И он заказал своё убийство.
Труп нашли быстро.
Толпа собралась ещё быстрее.
Владислав Петрович мотнул головой и открыл глаза - конец удочки уткнулся в сырую землю у самой
кромки воды, поплавок, прибитый течением к прибрежным кустам, вяло дрейфовал на поверхности.
Проведя ладонью по лицу от бровей к подбородку, Владислав Петрович поднялся со складного
стульчика и потянулся, но, не закончив движения, замер. Глаза его уставились в какую-то точку
вселенной, и на лице отразилось усилие, как будто бы он пытался что-то вспомнить.