Я не любила Америку. Я не хотела Америку. Она сама нашла меня.
Все вышло случайно: заполнила по просьбе коллеги одну анкету – и думать о ней забыла. Но через полгода раз – и звонок из Москвы:
- Вы стали финалистом программы «Открытый мир», срочно решайте – согласны ехать в Америку? Программа обмена опытом в образовании, проживание в семье, все оплачивает Конгресс США…
Директор отпустил – пришлось согласиться! Я еду в провинциальную Америку: Талса - второй по величине (300 тысяч населения) город центрально-южного штата Оклахома.
Детские воспоминания о железном занавесе и о том, как устроили «темную» однокласснику за то, что хвалил привезенную кем-то американскую жвачку, отступают сразу, как только становятся видны стены Вашингтона. Они танцуют краковяк, эти округлые стены. И улицы «Одой к радости» распеваются в унисон яркой осени. На улицах, кажется, пахнет французскими булками.
Вашингтон спланирован архитектором, обожавшим Париж, - по солнечному кругу спланирован. В нем в ноябре дождливо, но уютно, никакой помпезности столицы, сверхобщительные белки перед маленьким Белым домом, краснокирпичные здания – все не выше Капитолия; парки, парки, парки…
Говорят, если в Библиотеке Конгресса США подержаться на полу за свой знак зодиака, то будет тебе счастье. Держусь!
В Чикаго, где у нас пересадка, такой зажигательный аэропорт, там такие люстры, ах, обожаю эти люстры и абстрактную мазню на скамейках!
И в Вашингтоне, и в Талсе – милые, обаятельные жилые кварталы с какими-то староанглийскими домиками и крылечками, по которым словно поднимаются к себе киношные голливудские герои.
Очень много музеев – в старинных особняках, опять с отличными парками рядом.
Везде – коляски для инвалидов, путешествуют очень пожилые люди.
Наш официальный водитель в Талсе - 79-летняя старушка, этакий божий одуванчик. Она дерзко тормозит на светофорах и срезает углы по бордюрам; мы боимся, вскрикиваем на крутых поворотах и обожаем нашу Рози. Она потому наш водитель, что прожила 3 года по подобному обмену с мужем в Калиниграде, муж 2 месяца назад умер, а все, о чем она перед смертью мечтает – это еще раз оказаться в России.
А на вечере джаз-бэнда в музее меня приглашает танцевать пожилой американец. Это очень нелегко – уловить его ритм и двигаться слаженно. Может быть, это вальс-бостон?
Наш хозяин - хозяин дома и принимающей нас семьи – сразу получает прозвище Тадж-Махал: его дом – с бесчисленным количеством комнат, ванных, холодильников и микроволновок - настоящий дворец! Хозяин – индус, в 60-ые годы приехал в Америку учиться и остался здесь на всю жизнь. Он староват, глуховат, но очень эмоционален, думаю, искренен, много чего успевает и ворочает большими деньгами. Все заработал сам честным путем, у него предприятия химической промышленности по всему миру. Его домработница Милинда, яркая брюнетка, чудо как хороша! Она встречает нас в первый вечер вместо хозяина, и мы гадаем, кто она: секретарь? любовница? подруга? Она очень сдержанная и открытая одновременно, очень женственная и неторопливо-быстрая.
Работала учительницей (у них все: и воспитатели в детском саду, и учителя, и преподаватели вузов – учителя) в детском саду, пока не родила своих детей. Теперь дети выросли, и она нашла себе хобби: 3 раза в неделю – уборка в доме доктора Мешри, покупка продуктов и отдельные поручения вроде встречи нас.
Ее родители очень хотят пообщаться с русскими, и Милинда везет нас к ним. Они простые американцы: мама – домохозяйка, 70 лет, до сих пор красавица, папа – инженер. Свой дом они построили 17 лет назад. Это, конечно, не дворец, как у Мешри, но начинка очень мало отличается, а от камина веет таким добрым уютом старой Европы предки семьи – из Германии и Франции), и нас ни за что ни про что одаривают тремя на двоих огромными банками шоколадного печенья.
Под окнами «нашего» дома – живое озеро, весь дом – дворец. Уже по одной только лестнице на второй этаж - широкой, прочной, с чугунными поручнями и мощными скульптурами по бокам - все понятно… И везде – портреты, портреты, статуи жены…
Хозяин 4 года как вдовец. Он умеет радоваться жизни, разъезжая по миру, отправляясь на выставки-приемы-концерты и устраивая их у себя, но, видимо, очень тоскует по умершей жене, и поэтому его жаль… Нас он кормит великолепной индийской едой, острой, вегетарианской, оригинальной, и все время печалится, что мы – такие «дохлики», не то что американские женщины.
… Доктор Мешри делает свой большой американский субботний завтрак. Он медленно раскаляет сковороду, медленно нарезает помидоры и какую-то душистую зелень – много-много, медленно моет яйца и разбивает их на зелень – куда торопиться в 70 с лишним лет? Накрывает крышкой и ждет, когда колдовство сработает. Конечно же, колдовство: из обыкновенной глазуньи сделать счастье! И тарелки к колдовству полагаются огромные, скромно-изящные, с тоненьким серебристым ободком вокруг белого поля; и ставятся они на цветные салфетки из яркой соломки, и ждут наполненности глазуньей. А прозрачные бокалы сияют чистотой и оранджем сока и весело отражают фундук и грецкий орех из белой креманки, которая легко царит посредине стола.
Наверное, он думает о том, как готовил такой завтрак жене. Они вместе прожили лет 50. Ее портреты везде: на тумбочках, шкафчиках, стенах, на белом рояле - она играла на нем. И дом этот проектировала она сама незадолго до смерти: количество и расположение комнат, антураж лестниц, обстановку гостиной с шикарным длиннющим столом для серьезных застолий. Только электронную начинку продумывал доктор: две огромные стиральные машины, три микроволновки, громадная кладовая с двумя холодильными камерами во всю стену и запасом орехов (на зиму?) - все было рассчитано на постоянный праздник жизни для массы гостей. Но посуду хозяин и хозяйка всегда мыли сами, вместе, в тот же вечер, проводив друзей – Мешри обмолвился как-то об этом, и было понятно: это серьезный семейный ритуал двух любящих друг друга и порядок людей, порядочных людей…
Иногда доктор включает на весь дом свою родную индийскую музыку. Наверное, чтобы прихотливая восточная мелодия изгнала ненадолго ту пустоту, которая поселилась в наполненном массой ненужных, но милых вещей доме без жены. И белый рояль, и портреты в рамках, и Будда в молельне не против. Четыре года всякая безделушка ждет в доме свою хозяйку, а доктор знает: никто не дождется!..
И все-таки его глазунья счастливая – он умеет ценить каждое мгновенье просто жизни, этот старик-индус, давно обретший здесь вторую родину.
Время от времени он вскидывет глаза к плазме телевизора почти под потолком и показывает нам одними глазами: - Какая красавица, а?
В телевизоре – какое-то танцевальное шоу.
Американцы из всего могут сделать шоу (в любимом музее нашего доктора сто раз по-разному рассказывается про одного и того же человека – ковбоя, киноактера, журналиста с очень смутно знакомым именем и ) и не боятся своих печалей и поражений: делают мудрые памятники жертвам Вьетнамской и Корейской войны.
Американцы все время едят – на совещаниях, попечительских советах родителей, в огромных кафе, в совершенной антисанитарии, на полу – в школах.
Но при этом они делают дела! Правда, делают! Джон, афроамериканец, водитель автобуса, на выходе всегда подает каждой из нас руку, а Боб, наш американский координатор проекта, бесплатно отдал мне свой чемодан…
…В огромном супермаркете в первый свободный вечер я, конечно, моментально теряю дорогу к выходу: брожу-брожу по отделу оклахомских сувениров и мучительно не знаю, куда – дальше, где – выход, возле которого мы должны встретиться группой? А еще… мучительно хочу в туалет, и словарного запаса для «язык до Киева доведет» у меня с моим полузабытым немецким и английским, познаваемым когда-то вместе с дочерью-первоклассницей – ноль! На пальцах пытаюсь объясниться с продавцом отдела, и она, отчаявшись дознаться, какой из выходов – восточный? северный? южный? – мне нужен, просто берет меня за руку и отводит сначала… в свой личный туалет. А потом провожает почти до ближайшего выхода. Следующая милая женщина, продавец отдела на выходе, возле которого стоит красная машина, прелестно улыбаясь, радостно втолковывает мне, что красная машина выставлена только у этого выхода (здесь мы и должны встретиться), и я ее как-то понимаю!
Ерунда, что американцы – тупые. Они – очень милые, доброжелательные. Не знаю, как там в больших городах (слишком мало 2-х дней для познания Вашингтона, да и он, с его пятьюстами тысячами населения, не самый большой город), но в провинциальной Талсе все вежливы, приветливы и предупредительны: перед тобой на каждом шагу извиняются, если просто проходят слишком близко; целый день дают по радио объявление, если ты случайно оставил на кассе купленную вещь; спокойно терпят, как ты таскаешь в примерочную вторую дюжину джинсов «фор Мэн», мало того, помогают найти еще и еще – твоему мужу и сыну, ждущим тебя в России, пока ты на себя меряешь джинсы для них…
В Талсе совершенно чудесные лавки старьевщиков: Милинда привозит нас в пригород, где масса дешевых и очень обаятельных магазинчиков и есть что-то вроде блошиного рынка. У нас нет подобных магазинов, для меня все они – как лавка старика Гедали у Бабеля: покрыты сказочной пылью… Чего тут только не продают: коляска, пузатая, как арбуз, и обвязанная кружевной вязью – из 40-ых, 50-ых годов? Начищенные до блеска ступки с пестиками – сказочные, прямо из музейных комнат… А еще здесь щедро одаривают подарками - рождественскими свечками, леденцами и прочим.
Директор одной из школ в Талсе живо напомнил мне любимого бывшего директора моей школы: сразу чувствуется – историк! Устроил нам мини-лекцию о современных процессах информатизации с демонстрацией… логарифмической линейки, которой когда-то велись подсчеты вместо нынешнего калькулятора. За полчаса он протащил нас по всей школе, познакомил с половиной детей, представил интереснейший опыт организации школьниками собственного бизнеса, влюбил всех в себя!
С такой же бешеной положительной энергетикой – очень артистичный, щупленький отец семерых детей и бывший воин из Ирака, а теперь – экскурсовод-индеец в мемориальном парке Чероки, его легко можно было понять без слов, такими выразительными жестами сопровождалось все объяснение устройства индейского лука, стрел и ритуальных музыкальных инструментов. В этого влюбились все, несмотря на щуплость, а уж когда услышали про семерых детей!..
По дороге назад мы сидим в маленьком самолете с местной старушкой рядом. Она слышала русскую речь и заводит со мной беседу о том, откуда я (это я еще понимаю); я показываю ей фото своего города – она восхищенно кивает: «Большой город, красивый!» Кажется, ее дед был во время войны в Киеве… Она хотела бы увидеть Россию…
Вспомнилось: когда с Милиндой, «нашей» домработницей (какая там домработница? бизнес-леди или звезда киноэкрана по внешности) приехали к ее родителям, глава семьи встречал нас «во всеоружии» – с граблями в руках, он убирал листву в палисаднике возле дома. Потом мои коллеги увидят его фото и удивленно заметят: - Да он совсем как наши мужики…
Мы живем на двух разных континентах.
Между нами – не просто тысячи километров и океан, в который легче падать, потому что он… мягкий, в отличие от земли (я панически боялась этого океанского перелета и так себя утешала). Между нами – века очень разной истории. Мы всегда это будем помнить: ОНИ – НИКОГДА не воевали на своей территории, а МЫ – вынесли на своих плечах самую страшную войну и ПОБЕДУ в 1945-ом… У них – века счастливого благоденствия без войн с внешними врагами на своей земле, а у нас – израненная земля и судьба.
И все-таки…
Мне было очень нелегко танцевать с тем милым пожилым американцем, который меня вытащил в свой круг: даже ритмы не те! Но это было так же приятно, как когда в родном Новосибирске любуешься на стариков, танцующих летом в Первомайском сквере под духовую медь – самозабвенных и юных в танце…
Америка! Я ранена тобой, Америка!
Оклахомская Америка! Теперь печально без твоей размеренности, спокойствия и тепла…
2009 год
P.S.
Есть политические войны, а есть простые жители…
Там, за горизонтом…
2015 год