Ранним утром в спальне раздался телефонный звонок. Саша взял трубку.
— Слушай, — как обычно чуть ли не орал в трубку Фёдор Иваныч, — есть возможность купить без очереди «Москвич» новой марки. Я знаю, ты любишь всё отечественное, тебе и карты в руки — покупай.
— А сколько он стоит?.. Сколько-сколько?.. Да ты что, у меня таких денег нет.
— Его в рассрочку дают. За услугу, конечно...
— Какую?
— Надо отмазать от армии одного парнишку.
— Ну, это не ко мне. Ты же знаешь...
— Да знаю, знаю, ты взяток не берёшь, не куришь, не пьёшь, устава не нарушаешь, — почти святой, если бы не бабы...
— Слушай, что ты орёшь на весь дом?
— Ну, извини, забыл. Небось, жена под боком? — спохватился Фёдор Иваныч. — Машину с иголочки предлагают на твои же кровные, по полной стоимости. Ну разве это взятка? Посуди сам, чудак-человек.
— Вообще, за полную стоимость — вроде не взятка. Надо подумать, посоветоваться…
— Да что тут думать? Лови момент, не будь дураком, — наседал нахрапистый Фёдор Иваныч. — А рассрочка — это просто благодарность. В конце концов, займи. Слушай, я даже знаю, у кого можно одолжить. Бабец, скажу тебе... гренадёр. И спереди есть за что подержаться, а уж сзади... Жаль, сам ростом не подхожу, а то бы пристроился. Правда, зубы у неё, как у коня, и туповата, как все бабы, зато доступна, как медный грош. Знаешь, сколько мужиков вокруг неё вьётся? И никому не отказывает. Замужем никогда не была — не нашлось дурака, хотя хватка смертельная — удавка. Смотри, будь осторожней… Ну, молчу, молчу...
Саша наконец положил трубку. Я сделала вид, что сплю, хотя всё слышала. Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Прежние зазнобы были замужем, там хоть мужья отбивались. А попадись он на крючок холостячке, да ещё такой акуле, как эта, — при должности, при деньгах и с мёртвой хваткой...
При всей привязанности ко мне и к детям он, когда дело касалось симпатизирующих ему женщин, становился податлив, как воск, и послушен, как кролик. Предмет его особой гордости — то, что по зодиакальному гороскопу он Телец: образ могучего быка импонировал ему. Но я-то хорошо знаю, почему мой суженый считал восточный календарь сущей ерундой, выдумкой китайских шизофреников: по этому календарю он — Кролик (или Кот), а я — Тигр. И в самых ответственных ситуациях он всегда поступал сообразно своей кроличьей сути — трусливо прижимал уши, а в качестве боевого коня выпускал меня.
Так, например, было с получением квартиры. Переехав в областной центр, мы два года ютились в общежитии — без мебели, без хорошей посуды, в тесноте, спали на кровати, на диване, на полу. И мама была с нами, потому что в это время умер отчим. Она не смогла жить в доме одна. Приехала плачущая, несчастная — куда её?
И до сих пор, наверно, ждали бы своей очереди, если бы не Фёдор Иваныч. Он появился в нашей семье неожиданно, зная нас мимолётно и к военной службе не имея никакого отношения. Хотя, впрочем, косвенно имел: сын его, как вскоре выяснилось, был призывного возраста. Потому-то и всплыл он на нашем семейном горизонте, чтобы сыграть свою злую роль для всех нас. Теперь я хорошо представляю себе, какими бывают негодяи от нечисти.
Белобрысый, с залысинами и плешью, курносый, с хитрыми мышиными глазками, с большим, словно у лягушки, ртом, какой-то выцветший, суетливый и наглый, с неприятной манерой говорить, заполошностью, нахрапистостью и врождённым авантюризмом, это был, что называется, герой перестроечного времени. Такие, как он, держали нос по ветру, давая другим весьма дельные советы, как выжить в это непростое время. Он успел, как выражаются на молодёжном сленге, «сделать ноги» из сельской глубинки, устроиться в областном центре, получить квартиру и престижную работу в цехе, где коптили дефицитную тогда красную рыбу, которую он и нам предлагал по сходной цене. Было странно видеть его рядом с Сашей — спокойным, сдержанным и, как мне казалось тогда, порядочным.
Хотя, впрочем, что такое на самом деле есть порядочность? Не придумала ли я все хорошие качества своего благоверного? Мама, у которой не было на глазах очков с такими толстыми розовыми стёклами, как у меня, не раз пыталась помочь мне взглянуть на него трезво. Но в то время я с гневом отвергала все критические замечания в его адрес. Забыла и о заповеди «Не сотвори себе кумира». Прозрение приходит, как правило, так поздно, что в нём уже мало проку...
У Фёдора Иваныча, оказывается, был когда-то бурный роман с его теперешней женой — миловидной женщиной. И было странно, что в такую бесцветную моль можно влюбиться настолько, что и серьёзного мужа бросить, и дом, и семью, где рос сын. Его лягушачий рот не закрывался ни на минуту, он болтал без умолку. Уже к концу первой встречи мы знали, как он, работая сельским инженером, имея семью, где тоже воспитывался сын, встретил красавицу агрономшу, как он почти каждый вечер гнал свой «газик», чтобы увидеться с ней, когда её муж-механизатор заступал в ночную смену, как однажды перевернулся и разбил служебную машину. Об этом романе судачил весь колхоз, их разбирали на бюро райкома, обоих исключили из партии. Тогда они решили бросить семьи и соединиться. Поженились, а теперь живут как кошка с собакой — ругаются из-за сводных сыновей.
— Представляешь, — жаловался он мне, — она своему ненаглядному Вовчику квартиру купила.
— А где она денег взяла? Не ты же ей дал?
— Разумеется, не я, ещё чего не хватало… Она же теперь (заметь, благодаря мне) самостоятельной стала. Магазин открыла. В Польшу, в Турцию гоняет. Заработала своему любимцу на квартиру. Я им всем покажу кузькину мать! Сидела бы в деревне, своему механизатору рубахи потные стирала. А теперь её голыми руками не возьмёшь. Нет... шалишь. Я её на место поставлю. А кто её из грязи-то в князи?..
— Нет, правду говорят, — в свою очередь жаловалась его жена, — первый брак — от Бога, а второй — от дьявола. Поменяла шило на мыло. Как нечистый меня опутал, глаза застил. Сломала судьбу себе и сыну. Эта моль день и ночь нудит… так бы и прихлопнула! Одно утешение, что из дыры вырвались. Что бы я там со своим дипломом теперь делала? Хотя и здесь корочки не помогли. Думаешь, я под сумки да мешки от хорошей жизни пошла? Он же каждым куском попрекает.
В глазах женщины стояли слёзы. Куда подевалась их пламенная любовь, про которую в бывшем колхозе до сих пор легенды слагают?
— А вы чего ждёте с моря погоды? — напирал на меня Фёдор Иваныч. — Посмотрите, какой обвал в обществе. Каждый спасается как может. Кто смел — тот и съел. Твой боится погоны потерять, а ты? Ты же в газете работала. Пиши во все инстанции, жалуйся, что ваша многодетная семья по общежитиям мыкается. Да таких семей, где три сына плюс бабушка, в военном округе — по пальцам сосчитать.
И я начала действовать. На мои письма к разным руководителям первым откликнулся именно командующий. Он подтвердил, что нам положена квартира вне очереди. Но я рано радовалась: начальник гарнизона прочитал его ответ и криво усмехнулся:
— Если командующий такой щедрый, пусть и даст квартиру из своего резерва. А у меня их нет.
— Поезжай к командующему, ночь поездом — и ты у цели, — наседал неугомонный Фёдор Иваныч. — Лучший способ обороны — наступление!
— А Саша? Что с ним будет?
— А что Саша? С него взятки гладки. Откуда он знает, что надумала его сумасбродная жена?
— Я не сумасбродная.
— Да это я так, к слову пришлось. Он тебе ещё спасибо скажет, если ты квартиру выбьешь. Между нами, девочками, доблестный твой спутник изрядно трусоват и со своей нерешительностью и служебными церемониями до скончания века будет ждать, когда ему квартиру предложат. Нерешительность и церемонии сейчас не котируются. Поезжай.
И я отправилась к командующему военным округом.
— Я понимаю, теперь такие времена, что приказы самого президента не выполняются... — начала было я. Но он оборвал меня:
— Вы что-то путаете. Я не президент, я командующий. И пока я на этом месте, любой мой приказ — закон для подчинённых. Выйдите, пожалуйста, на минутку в приёмную. Мне надо поговорить с начальником вашего гарнизона.
Не успела я закрыть за собой дверь, как услышала такое...
Через некоторое время командующий вышел из кабинета и дружелюбно произнёс:
— Ну, что я говорил? Поезжайте домой и не теряйтесь, выбирайте из того, что вам станут предлагать. Смотрите не прогадайте.
В самом деле, начальник гарнизона любезно предложил три варианта — квартиру в центре, в старом доме, четырёхкомнатную в микрорайоне и вот эту — в новом доме, где мы теперь живём.
...Другой случай — с курортной проходимкой, от которой муж не знал как отделаться, когда их роман затянулся. «Ты сама напиши ей письмо, как-нибудь деликатно объясни всё — ну, что у нас дети, что будут проблемы с новой должностью, я не хочу семью оставлять... Придумай сама что-нибудь».
Он всегда так подло поступал со своими бывшими поклонницами. Например, однажды я поехала отдохнуть в военный санаторий. Не очень-то и хотелось ехать, но он принёс путёвку, убедил, что мне надо подлечиться. На вокзале, увидев знакомую семейную пару, притворно, как мне показалось, удивился:
— Вы куда? В Шмаковку? Тогда поручаю вам свою супругу. Она у меня скромница, присмотрите за ней.
Я тоже обрадовалась: в пути и в санатории всегда хорошо иметь знакомых. Это были милые, доброжелательные люди. Уже через полчаса я знала от Людмилы, что Евгений и Саша давно знакомы и о моей поездке осведомлены. Он как всегда лицедействовал.
В санатории мы гуляли втроём. Нам было весело. Евгений охотно пояснял любопытствующим: «Жену нельзя оставить одну, а любовницу — тем более, поэтому приехал с обеими». Так нас и воспринимали многие. Когда меня приглашали на танцы или на шашлык, я всегда говорила, что надо спросить разрешения у любовника или у его жены. Находились такие, что принимали мои слова за чистую монету и тут же ретировались во избежание неприятностей. А мы потом хохотали.
Так незаметно прошло время. Мои новые знакомые решили уехать раньше на два дня, я не захотела от них отставать. Собралась было позвонить Саше, чтобы он встретил, но Женя сказал: «Зачем его беспокоить? Я доставлю тебя в целости и сохранности прямо домой, нас будет встречать машина. Зачем будить двух водителей?»
Поезд прибывал в три часа ночи. Нас встретила гарнизонная машина. Поехали сперва к нашему дому, потому что он был ближе, и решили ввалиться всей компанией. Но в последний момент словно кто-то подсказал мне: «А вдруг его нет дома? Вот опозорюсь перед новыми знакомыми!» Заикнулась о спящих детях, о том, что на дворе ночь...
Высадили меня у калитки и уехали. Я тихонько постучала в окно. Потом ещё раз. Сердце тревожно сжалось. Боясь разбудить детей, не стала больше стучать и прошла к веранде. Не веря своей догадке, на всякий случай запустила руку под крыльцо и, холодея, нащупала ключ. Значит, дверь запирали с улицы, а не изнутри. Открыла замок, прошла в одну комнату, в другую. Наша спальня была пуста, кровать тщательно заправлена. Как всякий военнослужащий, он отличался аккуратностью и сумел привить эти качества сыновьям.
Я подошла к спящим детям, по которым скучала все дни отдыха, поцеловала каждого и заплакала. Не зажигая света и не раздеваясь, села на веранде и стала ждать.
Забрезжил рассвет. Обозначились силуэты сирени и калины, что пышно разрослись под окном. Меня знобило не столько от утренней прохлады, сколько от волнения.
— Что теперь думать?.. С кем не бывает? Зачем я себя накручиваю?
Послышался скрип калитки, потом шаги под окном. Он неспешно прошёл к крыльцу, прислонил к стене велосипед (значит, не близко живёт воздыхательница) и сейчас, должно быть, пытается найти ключ. Пауза... Сообразив наконец, что дверь открыта, он вошёл на веранду и встал как вкопанный, глядя на меня. Немая сцена, почти как в «Ревизоре».
— Где ты был?
— За линией.
— У кого?
Он немного помолчал и ответил:
— У женщины.
— У какой?
— Не могу сказать.
— Хорошо, — подытожила я. — Не можешь — не говори. Но сейчас я позвоню твоей кульдурской любовнице и скажу, что ты ей изменил. Ты сам снабдил её служебными телефонами, а уж она знает, кого проинформировать. Она — не я.
Сама не знаю, почему этот бред сивой кобылы пришёл мне в голову. Не случайно говорят, что и глупость иногда может выстрелить. И она неожиданно сработала.
— Я был у Ольги Шипаевой. Ты её знаешь. Мы просто попили чаю, в карты поиграли. Ты же уехала. Мне стало скучно. Обещай, что не будешь устраивать разборки. Это ни к чему, правда?
— Так, — сказала я. — Вот, оказывается, зачем женатые дяденьки ходят к одиноким тётенькам? А потом их подло сдают. Опять за старое взялся? Ну и мерзавец же ты! Назови адрес! Не скажешь, я сама сейчас позвоню твоему начальнику….
И он, подлый трус, назвал.
Когда он ушёл на службу, я тут же поймала попутку и поехала к ней. Это был частный, запущенный с виду дом с удобствами во дворе. Поднялась по грязным шатким ступенькам и постучала в замызганную дверь. Мне открыла полусонная, чёрная, как цыганка, полнотелая, не первой свежести женщина в замасленном халате. У неё были жирные волосы, жирная кожа лица, от неё несло потом. Мы мельком встречались на каком-то профсоюзном собрании, работу которого я освещала в газете.
— Кто вам сказал обо мне? — наконец спросила она.
— Он.
— Кто он?
— Саша.
— Здесь не было никакого Саши. Оставьте меня в покое. Я буду жаловаться.
— Хорошо. Я тоже буду жаловаться. У меня есть знакомый председатель областного совета профсоюзов. Он поможет мне выйти на твоего начальника. Я обещаю, что уже завтра ты будешь искать другую работу. В твоём распоряжении полчаса, пока я дойду до дома. Номер ты, конечно, знаешь. Сейчас раннее утро. Я только что с поезда. Никого, кроме него, не видела. Он тебя предал. Есть смысл его покрывать?
Повернулась и пошла. Не успела зайти в дом, как раздался телефонный звонок:
— Он был у меня. Мы встречались, — сказала женщина. — Какие же они все негодяи!
— Да, — ответила я. — Но у этого негодяя два сына. Их надо растить, воспитывать. Не лезь в нашу семью.
— Да, конечно. Я обещаю. Вы не станете жаловаться?
— Не стану, — отвечала я, — если ты примешь мои условия.
Отличалась ли я благородством? Нет, конечно. Но я обороняла покой семьи. У меня не было выбора.
...Весь день сердце-вещун было не на месте. Чем я могу помочь с покупкой автомобиля? У меня ни денег, ни связей. Коллеги — такие же бюджетники, как и я. Конечно, надоело ездить на мотоцикле: как-то неловко перед знакомыми, большинство из которых на машинах, а мы, как нищие, на «Урале». Я вспомнила, как недавно попали под дождь, вымокли до нитки, замёрзли, отогревались потом как могли. Летом ещё куда ни шло, а в другое время года…
Вечером, взглянув на Сашу, я поняла, что он тоже думает об автомобиле. Безусловно, он осознавал, что взамен недостающей суммы попадёт в долговое рабство. Понимал, чем, кроме денег, ему придётся расплачиваться, и потому так мучительно принимал решение. Его кредитором и была бабец-удавка Анжела Адольфовна Хаменко, та самая, о которой тем роковым утром говорил по телефону белобрысый сутенёр Фёдор Иваныч. Но об этом я узн;ю только через несколько лет.
...Это была длинная и нелёгкая для нас ночь. Он не спал, ворочался, вставал, пил валерьянку, таблетки от давления, выходил на балкон, стоял там, глядя на ночное небо, вздыхал и думал, думал, думал... Что ни говори, тогда он всё ещё любил нас — меня, свою бывшую одноклассницу, и наших сыновей. Он знал, что и мы любили его, понимал, что потеряет не только нашу любовь, но и уважение и, как кролик, угодит в объятия очередного удава в юбке.
Несмотря на увлечения, на то, что его избранницы мёртвой хваткой впивались в него, он не оставлял семью. Так уже было, когда муж его очередной любовницы обратился с жалобой в политотдел армии, его лишили очередного звания и перевода на престижную должность в областном центре. Мы на десять лет застряли в захолустном городишке. За его удовольствия рассчитывались всей семьёй.
...Закрыв глаза, я тоже не спала, вспоминая прошлую жизнь, в которой была наша школьная дружба и первая любовь. Она казалась бесконечной и такой крепкой, такой надёжной... И голодное, полунищее студенчество... И его тяжёлая долгая болезнь... И радость рождения троих сыновей... И первое предательство, а потом ещё и ещё... Я предчувствовала и уже знала, что буду предана и на этот раз...
Всё-таки есть, есть то самое шестое чувство, которое обычно приходит в вещих снах.
…Нам сказали, что монахинь одного из монастырей скормят акулам. Это обязательно случится, и почему-то именно мы должны увидеть это кровавое зрелище. И вот среди бушующего, ревущего моря — огромный, словно айсберг, каменный замок, тот самый монастырь-палач, приговоривший к смерти своих невинных обитательниц.
На узком выступе стены едва удерживаемся от ветра и водного шквала, который, кажется, вот-вот смоет нас вниз, в беснующуюся морскую бездну. Я едва прикрыта какой-то тряпкой. Порывы ветра яростно треплют её. Заледеневшая, она хлопает по каменной стене, к которой я, замерзая, прижимаюсь. Жёсткая ткань больно хлещет по груди, по животу, по онемевшим ногам, в кровь сечёт лицо. Упрямо натягиваю её на себя, рискуя свалиться в ревущую пропасть. Никому до меня нет дела в этом аду, но я прикрываюсь и прикрываюсь...
Скользя по замшелым пологим стенам древнего монастыря, бросаются в море сотни обнажённых монахинь. Одну вижу совсем близко. Её беспомощная фигурка изумительно хороша. Щемяще жаль несчастную! Внизу, на волнах, — множество монахинь. Мелькают их головы и плечи. Они отчаянно барахтаются в чёрной воде, пытаясь продлить последние минуты жизни. Но из ревущей бездны, из глубины и со всех сторон к ним приближаются акулы. Хищницы замыкают в кровавый круг свои жертвы. Предсмертный ужас охватывает обречённых...
Я поворачиваю голову вправо. Страх парализует меня: Саши рядом нет. Его смыло волной. Значит, он там, в бездне, где гибнут монахини. Опускаются руки. Полотно мигом срывает и уносит ветром. И вижу вдали — огромная чёрная акула уносит моего Сашу в морскую даль. Я отчаянно кричу, зову, но голоса не слышу.
Вселенское одиночество охватывает меня. Теперь незачем бороться за жизнь. Отрываюсь от стены, собираюсь броситься в море. Вдруг чувствую спиной неземное тепло — в скале открывается дверь. Какая-то добрая сила бережно вталкивает меня в светлое помещение. Я медленно согреваюсь и выхожу наружу...
Скованная ужасом, в недобром предчувствии просыпаюсь. За окном — февральская метель. Хлопает по стене лист оконного слива. Пугающая чернота угрожающе воет. За стеклом кто-то злорадно скалится, вещая беду. Включаю ночник, снимаю с полки «Сонник»: «Море — к разводу, к свободе от брака».
На другой день он приехал домой на новеньком автомобиле. Это была первая в нашей жизни настоящая машина. Дети бурно радовались, особенно младший, пятиклассник, но меня мучили дурные предчувствия, из головы не шли сны, виденные накануне, когда он решал — одалживать деньги у этой самой «бабец» или нет. Значит, занял... А ещё через несколько дней, вернувшись с работы, увидела, что у нас гость — подполковник ГИБДД.
— Посмотри, — радостно сказал Саша, — я номера на машину получил. Вот, обмываем.
Я взглянула, и в глазах потемнело, ужас сковал меня: на белом металле зловеще чернели четыре цифры, из которых три были шестёрками. Дурная примета! Три шестёрки — дьявольские знаки! Господи, спаси и защити всех нас!
— Ты что — не рада? Посмотри, какие цифры на номере, один к одному — как на подбор. Мне очень нравятся!
Его глаза светились. В них мелькнуло самодовольство и ещё что-то незнакомое и непривычно зловещее. Я постаралась отогнать нехорошие предчувствия...
А ночью меня вновь посетило видение… На ковре — три младенца. Они туго завёрнуты в белоснежные пелёнки. Я знаю, что одного из них ударила рогом корова. Крупный рог в крови вижу, а корову — нет. И вдруг — о ужас! — один из белых свёртков начинает краснеть: из-под него сочится и растекается ярко-алая кровь. Понимаю, что она не остановится и вся, до последней капли, вытечет. Малыш обречён. Я плачу, подползаю к нему, хочу прижаться губами к промокшей пелёнке. Маленькое тельце ещё живёт, дышит, хранит тепло, но через несколько минут его не станет...
Утром, не открывая глаз, подумала: корова — это акула, которая только что одолжила мужу денег и развратит, превратит его в полного отморозка (позже меня поразило, что она по гороскопу Телец, то есть корова). Младенцы — наша семья, которой будет нанесён смертельный удар. Что нас ждёт?..
Ответ «пришёл» следующей ночью: вижу наш дом в такой степени запустения, захламления и загрязнения, что трудно передать. Стены, потолок и окна забрызганы грязью. А посредине в отгороженном закуте две свиньи — голодные и злые. Они мерзко хрюкают и рвутся из загона, а вокруг — мебель переломана, вещи изорваны, стол и окна заставлены банками с гнилым вареньем и овощами, крышки сорваны. На грязных подоконниках — какой-то хлам, обрезки дерева, железа, искорёженные инструменты, помятые пыльные коробки, сломанный шифоньер, на нём тоже хлам. Сквозь стекла, забрызганные грязью и свиным помётом, ничего не видно. Под ногами фанерные ящики с искорёженными стенками, в них тоже хлам. И дети мои как неприкаянные ходят посреди этого хаоса и запустения, что-то хотят сделать, с места на место перекладывают...
Я пришла, пытаюсь навести порядок — но браться за всё страшно и бесполезно. Я кричу сыновьям сквозь поросячье хрюканье: «Надо всё выбросить! Всё! Ничего не годится!» Подняла грязную банку, а в ней что-то прокисшее, вздулось, поставила на место и думаю: «Банки-то я отмою». Тут Саша заходит — растерянный, забитый, беспомощный, ослабевший то ли от голода, то ли от болезни, истощённый, виноватый. Я кричу сквозь поросячий визг:
— Зачем ты впустил их в наш дом? Посмотри, что они сделали! Что с нами будет?
А свиньи хрюкают, визжат, в грязи возятся... Это они растоптали и загадили всё, наш чистый дом превращён в мерзкий хлев, всё в нём переломано и загажено.
Так и случилось. Но впереди меня ожидало страшное десятилетие унижения и самого настоящего рабства — морального и физического.