Мишель Фуко вступил во французскую коммунистическую партию в 1950 году, но вскоре из нее вышел. Причина выхода – несогласие с позицией партии по вопросу гомосексуализма. Фуко формулировал причину выхода следующим образом: «Я никогда не мог реально интегрироваться в коммунистическую партию, потому что я был гомосексуалистом». Фуко покинул коммунистическую партию в начале 1953 года. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, было т.н. «дело врачей».
Здесь надо сказать несколько вводных слов. Дело в том, что Сталин считался в то время (конец 1940-х – начало 1950-х) лидером международного коммунистического движения. А у нас в то время в СССР действовал очень жесткий закон против гомосексуалистов (мужеложество считалось уголовным преступлением, и в Уголовном кодексе была соответствующая статья, введенная в 1934 году и отмененная лишь в 1993). Тут надо несколько слов сказать вообще о Сталине и гомосексуализме. Если в 1920-е в СССР было более спокойное отношение к гомосексуализму, то уже 17 декабря 1933 года было опубликовано Постановление ВЦИК, ставшее 7 марта 1934 года законом (статья 154а Уголовного кодекса РСФСР, в позднейшей нумерации – статья 121), в соответствии с которым была введена уголовная ответственность за добровольные половые сношения мужчины с мужчиной. Вскоре эта норма вошла в уголовные кодексы всех советских республик. На докладной записке из ОГПУ по поводу гомосексуалистских оргий Сталин написал: «Надо примерно наказать мерзавцев, а в законодательство ввести соответствующее руководящее постановление». Подробно об этом пишет американский историк Дэн Хили в книге «Гомосексуальное влечение в революционной России», изданной в Чикаго в 2001 году.
Уголовное преследование гомосексуалистов – это не единственный симптом «поправения» сталинского режима. 15 ноября 1936 года Комитет по делам искусств ВКП(б) осудил как «антипатриотическую» комическую оперу «Богатыри», поставленную в Камерном театре режиссером А.Я. Таировым на либретто Демьяна Бедного. Кинорежиссер А.Л. Птушко сказал по этому поводу: «Я вообще растерялся. Попробовали посмеяться над крещением Руси, и то, оказывается, нельзя. Страшно работать, у меня опускаются руки». В том же 1936 году, 27 июня, было принято постановление ЦИК и СНК СССР «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах». Еще один признак «поправения»: в 1929 году в СССР был введен т.н. советский революционный календарь («пятидневка», а затем «шестидневка»), обычные названия дней недели, в т.ч. воскресенье – исчезли. Однако в 1940 году Сталин велел вернуться к прежнему календарю, т.е. возвратил воскресенье. Сюда же следует отнести разрешение новогодней елки и торжественное празднование столетия со дня смерти Пушкина (1937 год). С началом войны последовали и другие признаки «поправения» режима: упразднение Союза воинствующих безбожников, прекращение антирелигиозной пропаганды, открытие церквей и монастырей, введение воинских наград, носящих имена Суворова, Кутузова, Нахимова и др. «царских» полководцев. Однако марксизм все же оставался господствующей идеологией в СССР.
Вот, собственно, та обстановка, в которой формировался в качестве молодого коммуниста Мишель Фуко. Незадолго до смерти Фуко говорил: «Я принадлежу к тому поколению, мировоззренческий горизонт которого в студенческие годы ограничивался марксизмом, феноменологией и экзистенциализмом. Для меня точкой разрыва послужил спектакль С. Бекетта "В ожидании Годо"». Но влияние Маркса будет сказываться на мировоззрении Фуко еще долго. На философском коллоквиуме в бывшем аббатстве Руомон (Франция) в 1964 году Фуко выступил с докладом «Ницше, Фрейд, Маркс». В этих трех мыслителях Фуко усматривает характерный для современной эпохи сдвиг с классического понимания знака как означающего к пониманию знака как составной части интерпретации. В конце концов, однако, Фуко вынужден был признать: «Марксизм существовал в XIX веке, как рыба в воде, т.е. он не мог дышать ни в каком другом веке».
В 1963 году у Мишеля Фуко появился «постоянный друг», Даниэль Дефер, который жив и сейчас и даже получил Орден Почетного Легиона за борьбу со СПИДом. Соответственно и отношение к Католической Церкви у Фуко по определению не могло быть простым. Католическая Церковь не признает гомосексуализм нормой и не благословляет однополые браки. Это учение Церкви было еще раз подтверждено в документе «De quibusdam quaestionibus ad sexualem ethicam spectantibus», изданном Конгрегацией вероучения в 1975 году, еще при жизни Фуко. Ясно, что Фуко, будучи католиком по крещению и получивший католическое воспитание в семье и в школе, не мог не знать о неизменной позиции Церкви в этом вопросе. Поэтому, если бы Фуко решился практиковать католическую веру, он должен был бы пересмотреть свое отношение к гомосексуализму. Но поскольку Фуко этого не сделал, он не может считаться католическим философом. Теперь возникает вопрос, какое место он занял в философии ХХ века? И приходится признать, что место он занял достаточно прочное.
Здесь надо принять принципиальное решение. Я могу рассказать, какой у меня здесь был личный опыт. В 1990-е (может быть, в 1996 или 1997) к нам в Москву приехал тогда еще дьякон, а теперь священник Антуан Леви из Франции. Он был членом ордена доминиканцев. Сейчас он в Хельсинки (данные на момент прочтения лекции, т.е. на декабрь 2011 года), возглавляет какой-то экуменический центр. По-прежнему священник-доминиканец. Вполне церковный человек. Долгое время преподавал во Фрибуре (Швейцария) на богословском факультете. Понятно, что он человек либеральных взглядов. Сам он из еврейской семьи и обратился в католичество по собственному почину. Он хорошо знает русский язык и часто бывал в Москве. И вот, когда я встречал его в аэропорту Шереметьево и вез его на Страстной бульвар, где тогда жили доминиканцы, пока мы ехали в метро, у нас завязался разговор. Он мне сказал: я дружу с [Наталией Сергеевной] Автономовой и хотел бы ее повидать. Я тогда не знал, кто она такая (оказывается, она вместе с Виктором Павловичем Визгиным переводила книгу Мишеля Фуко «Слова и вещи»). И Антуан Леви спрашивает меня, знаю ли я Автономову. Я говорю: «Нет, не знаю. А кто она?». И он мне отвечает: «Она переводчица Мишеля Фуко». А я говорю: «Как, того самого Фуко, который умер от СПИДа?». А отец Антуан мне ответил: «Оставьте, пожалуйста, в покое его личную жизнь». Т.е. отец Антуан сделал мне замечание. Потом, уже много лет спустя после этого разговора я как-то открыл «Историю сексуальности» (эта книга Фуко стояла у нас на полке на кафедре философии МФТИ), но мне она показалась неинтересной. Но все равно моя профессиональная деятельность связана с преподаванием философии, и она меня так или иначе привела к Мишелю Фуко. Мне ведь надо рассказывать, например, о структурализме. А Мишель Фуко считается одним из главных представителей структурализма. Короче, я понял, что пора мне «задрав штаны, бежать за комсомолом».
И я пошел в книжный магазин и купил книгу «Безопасность, территория, население», в которой содержались лекции, которые Фуко читал в Коллеж де Франс в 1977-1978 годах. Сам Фуко закончил в свое время Высшую нормальную школу в Париже. Что касается Коллеж де Франс, то он был основан королем Франциском I в 1530 году. В момент основания это был не университет, а некая альтернатива университету, но в конце 1970-х, когда Мишель Фуко читал в нем лекции, это уже был «научный центр» на правах университета. Когда Мишеля Фуко пригласили читать в нем лекции, ему даже не дали никакой программы, т.е. он мог говорить все, что хотел. Там он прочел курсы лекций, которые потом легли в основу его книги «История сексуальности». Вообще, непонятно, где можно читать такой курс? Может быть, в мединституте? Или на психологическом факультете МГУ? У нас вряд ли такой курс кто-либо отважится читать. В США в Гарвардском университете профессор Роберт Коулс читал курс лекций по социологии, который шел в списке курсов под номером 33 и который студенты окрестили «Guilt 33» (Вина-33), потому что он пробуждал у студентов чувство вины (J. Woodruff et al. Conversations with Robert Coles. Jackson, 1992, p. 170). Этот курс назывался «The Literature of Social Reflection» («Литература социальной рефлексии»). В нем профессор Коулс рассказывал о книгах Льва Толстого, Симоны Вайль, Джорджа Оруэлла и др.
Но вернемся к Фуко. Закончив Высшую нормальную школу, он какое-то время учился на психолога. Сам он из семьи медиков: его отец – врач и брат – тоже врач. Поэтому не случайно он заинтересовался историей психиатрии, в частности, вопросом, как вообще в Европе появились психиатрические больницы. В результате в 1961 появилась книга Фуко «Безумие и сумасшествие: история безумия в классическую эпоху». И в истории, и в психиатрии он не был дилетантом, он писал со знанием дела. А затем он стал читать свой знаменитый курс «История власти». Первое впечатление, что Фуко напоминает Хёйзингу, причем не «Homo ludens», а «Осень Средневековья». Он иногда даже упоминает о тех событиях и фактах, о которых писал Хёйзинга: пляска смерти, корабль дураков и т.п. История власти, история безумия, история сексуальности. Т.е. Фуко пытается понять, как относились к этим вещам, к примеру, в Средние века. Существовало ли в Средние века понятие «шизофрения»? Или в чем разница между одержимостью дьяволом и душевной болезнью? Это как раз тема для исследования. Конечно, в силу специфики своего мировоззрения Фуко подходит к душевным болезням не с мистической точки зрения, он, конечно, исключает реальность такого явления как одержимость дьяволом. Надо сказать, что его вообще не интересуют причины безумия, а интересует его, как общество относилось к безумным. Такова главная тема книги Фуко «История безумия».
Начинает он издалека. Во времена крестовых походов в Европу занесли проказу. Проказа очень быстро распространилась по всем европейским странам и присутствовала там на протяжении всего средневековья. Мишель Фуко цитирует книгу «Жизнь святого Винсента де Поля», в которой приводится оценка историком Матвеем Парижским числа лепрозориев в Европе в XII веке: их было 19 тысяч (P. Collet. La vie de Saint Vincent de Paul, Instituteur de la Congregation de la Mission et des Filles de la Charite. V. 1. Nancy, 1748, p. 164). Это огромная цифра. А к XV веку проказа начинает исчезать. Лепрозории пустеют. Но зато появилась новая проблема – появились безумные люди в большом количестве. И эти лепрозории, согласно тезису Фуко, постепенно превратились в психиатрические больницы. Одна болезнь ушла, пришла другая болезнь. До появления психиатрических больниц были т.н. «корабли дураков». А в 1494 году немецким сатириком Себастьяном Брантом даже была написана поэма «Корабль дураков». Короче, психически больных людей сажали на корабль и получался такой плавучий госпиталь. Этому кораблю не разрешали пристать надолго к берегу: таким образом, согласно Фуко, осуществлялась изоляция душевнобольных от общества, как в свое время изолировали прокаженных. Собственно, в Средние века так и справились с проказой – за счет изоляции больных. И теперь таким же образом стали поступать с безумными людьми. Мишель Фуко приводит один конкретный пример. В 1421 году в Нюрнберге сошел с ума священник – и он тоже, несмотря на священный сан, был изолирован от общества.
Работа над книгой «История безумия» навела Фуко на более общую проблему. Его заинтересовало, какая идеология стояла за этими «властными решениями»: изолировать прокаженных, изолировать душевнобольных и т.д. Почему люди принимают такие решения, и кто их принимает? Какова внутренняя логика таких решений? Кто устраивает лепрозории, корабли дураков, желтые дома? Пытаясь найти ответ на эти вопросы, Мишель Фуко увидел, что он вышел на проблему власти и отношения власти к подданным, т.е. населению. И уже в лекциях «Безопасность, территория, население», прочитанных в Коллеж де Франс в 1970-е годы, Мишель Фуко анализирует проблему власти в более общем ракурсе и на других примерах. В частности, Фуко рассматривает принудительную «инокуляцию» (прививки против оспы, предшествовавшие вакцинации). Известно, что оспа была в Средние века и в Новое время очень распространенным в Европе заболеванием, приводившим к высокой смертности, особенно среди детей. Но в Китае, а потом и в Османской империи, заметили, что если привить человеку оспу, т.е. искусственно заразить его, то с большой вероятностью он переболеет ею в легкой форме. Это еще не была вакцинация Дженнера, т.е. привитие людям коровьей оспы (от лат. «vaccinus» – «коровий»). Прививалась обычная оспа, и такая прививка называлась «инокуляцией», от латинского слова «oculus», имеющего два значения: первое – «глаз», второе – «почка». Еще в античности было выражение «oculos imponere», т.е. прививать (почки к [другому] растению). Инокуляция, в отличие от вакцинации, не была столь уж безопасной процедурой: смертность от инокуляции оспы составляла 1-2%. И здесь возникала проблема. Зачем заражать здорового ребенка оспой, если с вероятностью 1-2% он после этого умрет? Но, с другой стороны, для государства в целом (для населения) это выгодно. Потому что это снизит вероятность возникновения эпидемии. И Мишель Фуко со свойственным ему «нюхом» на такие острые проблемы, решил все это изучить. А то, что у Фуко был «нюх» – это факт. В 1970-е годы у нас в СССР начали активно сажать диссидентов, но поскольку это вызвало протесты на Западе, то разработали такую методику борьбы с инакомыслием: не просто сажать по статье, а отправлять на психиатрическую экспертизу и далее, в случае постановки нужного диагноза, на принудительное лечение. Обычно инакомыслящим ставили диагноз «вялотекущая шизофрения» или «паранойяльное развитие личности». В частности, к принудительному лечению присудили бывшего генерала Петра Григоренко. Когда в СССР приехал Никсон (это было в июне 1974 года), Григоренко был освобожден, а в 1977 году его с семьей выпустили в США, где он написал мемуары, озаглавленные «В подполье можно встретить только крыс». В этих мемуарах он рассказал о своем детстве, о своем участии в войне, о том, как после войны преподавал в Академии Генштаба, как стал диссидентом… Мой отец – психиатр; прочитав эти мемуары, он сказал: «Эта книга написана совершенно здоровым человеком». Конечно, поведение Григоренко могло показаться, с обывательской точки зрения, странным: генерал, преподаватель Генштаба, получавший хорошую зарплату, сам испортил себе жизнь. Кроме Григоренко, диагноз получил еще один известный диссидент – математик Леонид Плющ. Его также, под давлением мировой общественности, освободили и выпустили на Запад (в 1976 году), но он, в отличие от Григоренко, поехал не в США, а во Францию. Мишель Фуко знал о судьбе Леонида Плюща и рассматривал ее как живую иллюстрацию к своей книге «История безумия». Власть пытается манипулировать населением с помощью постановки диагноза.
Потом Фуко останавливается очень подробно на истории торговли зерном во Франции. Дело в том, что во Франции очень боялись голода. На самом деле, пишет Фуко, власти боялись не столько голода, сколько голодных бунтов. Дело в том, что когда начинался голод, торговцы старались придержать зерно, чтобы потом начать им спекулировать и наживаться за счет экстремальной ситуации. И чтобы помешать этому, во Франции были приняты суровые законы, запрещавшие спекуляцию зерном и т.о. ограничивавшие свободу торговли. А свобода торговли, по мнению Фуко, важный фактор развития экономики. Короче, государство искусственно поддерживало низкие цены на зерно, чтобы не допустить голода. И так продолжалось весь XVII век и даже первую половину XVIII века, пока вдруг власти не сообразили, что голод – это химера. На самом деле можно и без искусственного сдеживания цен бороться с голодом. Потому что торговцы в обстановке конкуренции, которая обязательно возникает, если есть свобода торговли, не могут безнаказанно придерживать зерно, чтобы потом вздуть цены. Действительно, спрос рождает предложение, и во Францию могут привести зерно из той же Англии или Германии. И тогда те торговцы, которые придерживали зерно в ожидании сверхприбыли, оказываются в проигрыше, потому что зерно у них портится, а цены в это время начинают падать. И тогда торговцы начинают думать: а зачем мне сейчас придерживать зерно, не лучше ли его продать? Т.е. в обстановке либеральной экономики (свободного рынка) происходит, как говорит Фуко, некая самоорганизация, и угроза голода оказывается мнимой. И все это – следствие действия закона больших чисел, и вмешательство централизованной власти (в лице «короля-солнца») в экономику становится излишним. И тогда возникает вопрос: когда народ превратился в «население», а король сделался лишним? И тут Фуко ставит новую исследовательскую задачу. Он хочет проследить, когда впервые появился образ правителя как пастыря (пастуха). Впервые такую тему Фуко затронул в своей лекции в Коллеж де Франс от 8 февраля 1978 года и развил ее в лекциях в Стэнфордском университете, прочитанных им в 1979 году, которые назывались «Omnes et singulatim», что в переводе с латинского означает «Всех и каждого». Т.е. в отличие от современного политика, который оперирует понятием «населения», т.е. статистическими данными, пастырь обращает внимание на отдельных граждан (т.е. овец). Для пастыря важна конкретная овца. И тогда возникает еще одна проблема: когда же стадо, в котором важна каждая овца, превращается в безликое «население»? В связи с этим Фуко приводит раввинистическую притчу. Она, кстати, отражена и в Новом Завете тоже. Там есть любопытные подробности: Моисей, когда пас овец, сначала пускал на пажить овец молодых, потом овец постарше, потом самых старых. Молодые съедают самую свежую траву, овцы постарше съедают то, что не съели молодые, а старые овцы едят то, что осталось. Но самое главное, конечно, не это. Самое главное вот что: если у Моисея пропадала овца, он оставлял всё стадо без присмотра и шел искать пропавшую овцу. Не исключено, что авторы Талмуда читали Новый Завет. Но в данном случае это не так важно. Важен образ пастыря, рискующего всем стадом ради того, чтобы найти одну пропавшую овцу. И в Талмуде говорится, что эта способность Моисея рискнуть стадом ради спасения одной овцы послужила причиной того, что Бог поручил ему управлять еврейским народом. Мишель Фуко также отмечает, что уже фараон описывался в египетских текстах как пастух. Из-за этого египетские фараоны часто изображались с пастушеским жезлом. Т.е. образ правителя как пастуха очень древний. Потом Мишель Фуко анализирует, как греки воспринимали правителя. И пишет, что у Платона в диалоге «Политик» тоже приводится метафора пастуха, но затем отвергается. Платон предпочитает сравнивать правителя с ткачом, который из разных нитей, т.е. из разных граждан с различными способностями, с разными профессиями (один – гончар, другой – воин и т.п.) делает некое полотно, где каждая нить имеет свое значение. И, наконец, если взять книгу Платона «Государство», то мы видим, что государством управляет не один человек, не пастух (а пастух – всегда один), а целое сословие, каста – а именно, философы. А пастухи у Платона – это, скорее, стражники, которые должны отгонять волков от овец, т.е. отгонять врагов, чтобы они не повредили мирным гражданам. Т.е. у Платона пастух не является лидером, а исполняет некую служебную должность. Сами же философы не исполняют пастушеских функций. В греческой культуре не было образа царя как пастуха. Этот образ был в египетской культуре и из нее перешел в еврейскую Библию. Поэтому, в силу логики научного исследования, Мишель Фуко погружается в библеистику (как при написании «Истории безумия» читал жития святых). В частности, он обращается к Словарю аскетического и мистического богословия (Dictionnaire de spiritualite). Там Фуко заинтересовала статья «Pasteur» («Пастырь»). Эта статья была написана католическим богословом-библеистом Пьером Грело (1917-2009). И в этой статье анализируется представление о пастыре (пастухе) в Ветхом и Новом завете, а также у Отцов Церкви. В Библии отношения между пастухом и овцой – это отношения любви. Это видно как из Ветхого завета («Господь Пастырь мой, я не в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях…»), так и из Нового завета («Я Пастырь добрый. Пастырь добрый полагает душу свою за овец»). Но что Мишель Фуко скажет дальше? А дальше он задается вопросом: "А какова цель библейского и, в частности, христианского пастырства?". И переходит к теме монашества, где игумен также уподобляется пастуху и также носит посох. Но какова цель монашеского пастырства? И Мишель Фуко с ужасом для себя видит, что цель монашеского пастырства – умерщвление. Не умерщвление в смысле убийства. Цель монашеского пастырства не убить овец, а сделать их апатичными, бесстрастными, чтобы овца не испытывала никаких вожделений. По-русски это называется «умерщвление плоти». Ясно, что это слово употребляется только как термин аскетики, и если посторонний человек услышит слова «умертвить», «умерщвление», то он даже не поймет, о чем идет речь. В христианском смысле «умерщвление плоти» – это своего рода аскетическая практика. Т.е. человек воспитывает из себя духовного воина. Вот такая происходит метаморфоза: овца превращается в воина. Еще тоже важно, чтобы овцы стали разумными или «словесными» (logika). Чтобы они знали, что они овцы, и понимали не только приказы, но и мысли пастуха. Разумные овцы слушают пастуха не ради того, чтобы кого-то слушать, а потому что в пастухе видят «наместника Бога», слушаются его не из раболепия, а из благочестия. А Мишель Фуко здесь как бы недоумевает, на что направлено все это христианское пастырство и чего оно добивается? И понятно, почему он недоумевает. Потому что он сам закрыл для себя глаза на такой очевидный, казалось бы, ответ, как стремление христианина к святости, к духовному совершенству. Вот если бы Мишель Фуко написал «Историю святости», так же точно и научно, как он написал «Историю безумия», то, я думаю, он бы понял, что такое христианское пастырство и какова его цель. А цель эта – сделать человека святым, всесовершенным. Но для этого Мишелю Фуко надо было бы уверовать.
Теперь последнее, что я скажу, это по поводу этих т.н. неверующих. Душа человека по природе христианка, как вы знаете из Тертуллиана. И эти люди, не важно, кто они, гомосексуалисты, или коммунисты, или и то и другое вместе, все равно устроены так, что что-то в них самих бессознательно направляет их именно к этим сюжетам. Почему Мишель Фуко избрал темой для своих лекций в Стэнфордском университете именно пастырство? Человек может декларировать себя кем угодно, но душа его все-таки сотворена Богом. И у души есть какая-то своя бессознательная, инстинктивная жизнь. И если душа не получает правильную пищу, она все равно будет искать себе какой-то суррогат. Вот Мишеля Фуко и потянуло говорить в Стэнфорде на тему пастырства. И он как-то погружается в это. Может быть, в силу логики исследования, но все равно его тянет туда, к Ветхому Завету, Талмуду, христианству, монашеству. Фуко импонирует поведение Моисея, который ради одной пропавшей овцы может рискнуть всем стадом. Это не манипулирование населением при Людовике XIV и Людовике XV. Я даже жду, когда же он, наконец, скажет: «Вот это и есть подлинный гуманизм». А не поголовные прививки против оспы или государственное регулирование цен на хлеб. И безумные тоже, конечно, королям не нужны. Безумных надо изолировать от общества, отправить их в сумасшедший дом, чтобы они не разгуливали по улицам, как Василий Блаженный. И здесь, конечно, интересно было бы проследить подробнее отношение Мишеля Фуко к русским диссидентам, ставшим жертвами карательной психиатрии. Но эту тему мы можем продолжить и сами. И можем методологию Мишеля Фуко применить и к другим проблемам. Конечно, нам будет трудно достичь такой академической свободы, как во Франции, чтобы человек мог просто спокойно заниматься «археологией культуры» (хотя сам Фуко делал это очень неспокойно).
И в заключение снова вернусь к о. Антуану Леви. Теперь я понял, почему Антуан Леви так на меня рассердился. Ему не понравилась моя установка: «Дерево познается по плоду. Если мыслитель умер от СПИДа, какой толк его читать, чему он может научить?». Но этот принцип не всегда работает. Темные страницы можно найти в биографиях многих выдающихся деятелей культуры. Примерно перед такой же проблемой оказался английский католик о. Джон Генри Ньюмен, когда обдумывал курс английской литературы и вынужден был признать, что подавляющее большинство английских писателей – протестанты. Ньюмен писал: «Мы можем испытывать большое отвращение к Мильтону и Гиббону как людям; мы можем серьезнейшим образом протестовать против духа, который действует на каждой странице их сочинений; но они составляют неотъемлемую часть английской литературы; мы не можем их удалить; мы не можем отрицать их влияние; мы не можем создать нового Мильтона или нового Гиббона; мы не можем очистить то, что нуждается в экзорцизме. Они великие английские писатели, каждый из них по-своему дышал ненавистью к Католической Церкви, каждый был гордым и бунтующим творением Божиим, каждый одарен несравненными дарами. Мы должны принять вещи такими, какие они есть, если мы вообще собираемся принимать их».
И, в конце концов, есть тайна человеческой души. Бог принимает человека не по внешним каким-то вещам, а по его внутренней настроенности. И если Мишель Фуко в своем сердце понял, наконец, может быть, перед самой смертью, тайну христианского пастырства и сказал в своей душе Богу: «Я понял, что Ты истинный Пастырь, и я сожалею о своих заблуждениях и прошу Тебя сделать так, чтобы люди, читая мои книги, понимали их правильно и извлекали из них духовную пользу», – то, в таком случае, если это будет «совершенное сокрушение» (contritio perfecta), он может спастись.