Ничто не навевало грустных мыслей.
Небо было синим, облака - белыми, лёгкий дым горящих каминов сизой вуалью окутывал деревья.
Король ехал на б...ки.
В осенний день, в Олений парк.
Ехал и пел песенку, в которой звучали непритязательные, хорошо известные в миру французские словечки. Шерше ля фам, ля фам, ля фам - напевал король себе под нос.
И опять: ля фам, ля фам…
Никто и никогда не ездил к ляфамкам в таком изысканном окружении…
Неделя короля была расписана на долгие годы вперёд.
По понедельникам он травил оленей.
По вторникам посещал королеву. Она смотрела на мир блёклыми польскими глазами. Семейные радости давным-давно наскучили ей, иных радостей она не знала и потому пребывала в унынии самого что ни на есть бессовестного свойства. На кой ляд нужны такие королевы?
В среду король встречался со второй дамой государства и, боясь показаться назойливым, ограничивался одним единственным сношением.
Тяжело мадмуазель носить фамилию Пуансон, если по природе своей она – матрица.
В своё время мадмуазель Пуансон отдалась дворецкому, дабы на семнадцать сантиметров стать ближе к королю… и в благодарность настояла на том, чтобы его – дворецкого - наградили орденом – за боевые заслуги перед отечеством.
Героем Франции с тех пор числится дворецкий.
Светловолосая, голубоглазая красуля…
Он получил её не из "вторых рук", а из сто двадцать первых или даже сто двадцать третьих – честно признаться, никто и никогда не считал – не принято это во Франции, да и зачем? одной рукой больше, одной рукой меньше…
Король был скуп, но эту женщину он завалил подарками, выдал замуж за фаворита, отписал земли и замки, осыпал драгоценностями…
Оставалось последнее - бросить мадам как последнюю шлюху…
На этот поступок он так и не решился…
В четверг король занимался ратными делами.
В пятницу опять отправлялся на охоту. Длинная вереница карет, трясясь на ухабах, тянулась за ним.
В субботу король навещал третью даму государства. Он был неуклюжим в седле, но не в постели, в которой воевал чаще, чем на поле брани, хотя и матерился вовсю.
В воскресенье отдыхал от ратных дел и любовной рутины
С понедельника всё начиналось по-новому - круговерть, да и только!
Иногда он устраивал увеселительные ужины, на которых гордые герцогини теряли своё благородное достоинство, снимая его вместе с одеждой…
И были ещё блестящие балы, где царили веселье и суета, мелькали пёстрые маски, яркие платья.
Один из таких балов состоялся накануне.
Мужские парики, пудренные как женские волосы…
Женские парики, пудренные как мужские вихры.
Вся мука в этой стране уходила на пудру. Заготавливали её мешками. После иного королевского бала, если подмести полы, можно было испечь изрядное количество караваев. Прислуга так и делала – а почему нет?
Кружева и батистовые платочки, ленты и позументы.
Штаны до колен. Белые чулки.
Блеск атласа и матовые сита затейливых кружевных воротничков.
Расцветки пастельных тонов.
Изящные туфельки из шёлка. Драгоценных камней на этих туфельках было больше, чем на иной королевской короне.
Веера.
Мушки вместо родинок и родинки вместо мушек.
Капризы и прихоти.
Лёгкость платьев и отношений.
Грациозность движений и помыслов.
А грима на тонких женских личиках было столько, что мужья с трудом узнавали собственных жён и даже любовниц…
Госпожа д‘Юрфак а ля Мгу приблизилась к королю, и он заговорил с нею о государственном устройстве Франции, о выдающейся роли Бурбонов в мировой политике и о высоконравственных аспектах королевской власти.
- Принципы – это тряпки, о которую мы, короли, вытираем ноги, - с усмешкой промолвил Луи. – У вас есть принципы, мадам?
- Ну, конечно же, нет, - смиренно ответила д‘Юрфак. – Откуда взяться принципам в вашем окружении, сир?..
Король посмотрел на неё осуждающим взором и лёгким жестом руки выразил своё неудовольствие.
Новоявленная Минерва склонилась в низком поклоне и, попятившись, тихой сапой затерялась в толпе…
Придворные дамы окружили короля.
- Рядом с Вашим Величеством я чувствую своё полное ничтожество, - сказала мадмуазель де Блуа.
- А я ничего не чувствую - даже рядом с вами, - сказала мадам Неблуди. И расплакалась.
- Ах, боже мой! – сочувственно произнёс король. – Ну не чувствуешь – и не надо. Стоит ли нюни распускать по этому поводу?..
Он бродил вместе с ними по комнатам.
- Да, господин Сирано... Нет, господин Дебюсси… – говорил король, отвечая на вопросы многочисленных вельмож…
Шаловливый Ампир и развратный Барокко стояли в отдалении, подпирая колонны, и травили скабрезные анекдоты.
- Господа… господа… - укоризненно увещевал их король. – Здесь дамы, господа…
Итак, женщин у него было больше, чем у иного султана, но он всё равно мечтал о гареме.
Безгаремное существование удручало, казалось невыносимым… -
и потому каждый вечер он отправлялся в Олений парк.
Маленькие девочки, у которых молоко на губах не обсохло (или это не молоко?), поджидали его в отдельных домиках, каждая со своим штатом обслуживающего персонала.
Король проводил с ними долгие часы – раздевал, рассматривая и ощупывая, купал, наряжал в лёгкие прозрачные одежды и нежным касанием божественных пальцев приводил в исступление…
"Никто, - подумал камердинер Лебель, - никто, переспав со зрелой женщиной, не захочет молодую красулю, ибо давным-давно известно, что старое вино лучше нового. И только король иного мнения на этот счёт. Девочек, видишь ли, ему подавай!"
Светленькая, голубоглазая анюта – точь-в-точь вторая дама королевства девичьей поры – ожидала его на ложе.
- Какая прелесть! – вскричал король и восхищённой рукой потрепал её по щеке.
- С отцом договорились? – спросил у камердинера.
- Он сам предложил её вашему вниманию.
- И сколько просит?
Камердинер наклонился и шёпотом сообщил ему искомую цифру.
- Совсем обнаглела парижская сволочь! – воскликнул король, взял девочку на колени и, убедившись собственной рукой, что плод сорван, страшно возмутился:
- Как рано созревают девочки во Франции: двенадцать лет - и уже мадам! Ну, надо же! Кто соблазнил тебя, чертовка?! А ты куда смотрел? – напустился он на камердинера.
- Ваше Величество, - с почтением произнёс Лебель, - к этой чертовке было приложено медицинское заключение, подтверждающее её девственность.
- Не в свидетельство надо было смотреть, а в…
Король задохнулся от гнева.
- Мэрдо! мабулъ! – кричал он, потеряв контроль над своим неуёмным величеством. Были там и другие изысканные французские выражения поносного свойства, хватит, однако и этих, дабы засвидетельствовать крайнее негодование короля.
Прошло полчаса…
Девочка, сидя в углу маленькой комнаты, взвизгивала как побитая собачка.
- Ты разочаровал меня, Лебель, - сказал король, обращаясь к камердинеру. - Мне даже занять себя некем сегодняшним вечером. Ведь некем? некем?
- Простите, Ваше Величество! – с чувством воскликнул Лебель, падая на колени.
- Бог простит, - сказал король и, помолчав, добавил: - Ты вот что, увеличь число свеженьких – впрок, чтобы больше таких несуразиц не случалось. И побольше деточек покупай – лет девяти-десяти – не старше…
- Будет исполнено Ваше Величество. А куда отправить эту обманщицу?
- Как куда? В сумасшедший дом, разумеется. Воистину надо сойти с ума, чтобы так нагло обманывать собственного монарха!..
Небо было серым. Тёмные облака клубились над горизонтом.
Король ехал мрачнее тучи.
- Ой, ля-ля! – время от времени восклицал Людовик.
- Не надо ля-ля, - не выдержав его стенаний, сказал дворецкий, - не надо ля-ля, Ваше Величество, всё не так ужасно, как кажется. Ляфамок на ваш век хватит. Не найдём в нашей стране – поищем в соседних. В Англии, например. Там этих дамочек со смещённым центром приложения усилий – пруд пруди, и даже больше…
- Со смещённым центром – это хорошо, очень хорошо, - заметно оживился Луи. - Это даже интересно и познавательно – со смещённым центром!
И засиял.
А, засияв, запел песенку – ту самую, о шершвых ляфамках…
"Кто ищет, тот всегда найдёт, - подумал Лебель, - я только не понимаю его стремления к зелёным засранкам, ведь ни одна из них в подмётки не годится второй даме государства. Уж я-то знаю о чём говорю!"
И самодовольно улыбнулся.