Когда я думаю о нашем дворе, районе, маленьком городе, всегда вспоминаю её лицо, круглое с красивыми весёлыми и добрыми глазами, её застенчивую улыбку. Потом, конечно, представляю качели в окружении березовой листвы и детского крика, летний жаркий день, синее небо и покачивающиеся крыши домов. Мы часто мечтали, что сделаем «солнышко», не упав, и о нас по всему двору будут еще долго-долго ходить легенды. «Это те девочки, что раскачались на качелях до самого неба, вспороли его ногами и улетели в космос». Мальчишки будут завидовать и врать напропалую, что тоже так могут, просто не хотят. Да, в детстве у нас с подругами были большие мечты.
Сафира, впрочем, о своих говорила не часто. Иногда только мы слышали от неё, что неплохо было бы, если б отец не пил, а мама так много не работала. Но кто из нас знал, что это в действительности значит? Такие мечты казались скучными, мы не замечали их.
Как легко дружить в детстве! Вот подходит девчонка, держит за руку младшую сестренку, просит рассказать ей сказку. И ты не удивляешься, но усаживаешься удобнее и фантазируешь. В детстве просто почти всё. И сказки сами вылетают маленькими пестрыми птичками. На следующий день, спокойно и просто, девчонка эта с тонкими белёсыми косами и огромными глазами заходит за тобой. Она уже знает, как зовут твоего брата (и что он балбес), какой номер твоей квартиры, и почему бабушка всегда грустная. Она знакомит тебя с еще одной подругой, и вы втроём становитесь силой, от которой сотрясается двор.
Летние войны, игры, водяные перестрелки, слепящее солнце, злая дворничиха в детском саду, дворовые щенки и котята, мячики и мальчики, мороженое в мятом стаканчике и шипучий лимонад! Я вспоминаю свое вологодское летнее детство всегда в предвкушении открытий и историй, приключений и приятных сюрпризов. Но потом всегда приходит осень. Осень нашего детства наступила неожиданно, подкралась из тёмного подъезда с железной кружкой в руках. Лопоухие мальчишки, милые наивные хулиганы, стали наркоманами, алкоголиками и насильниками. Глупыши превратились в идиотов. А девочки поумерили свой пыл, растеряли свои мечты в коридорах университетов, техникумов... в коридорах, пыльных и плесневелых, затхлых и промозглых.
– Ты Сафиру видела во дворе? – говорит младший брат, когда я на неделю возвращаюсь в Вологду из Москвы.
– Видела. Мы поздоровались. Я её к нам на чай пригласила. Она сказала, что – может быть, – без энтузиазма произношу и громко зеваю.
– Не надо было приглашать. Она от своего колледжа медицинское обследование проходила с месяц назад. У нее вич и гепатит нашли. Ну, тот который не лечится. Она же наркоманит с Мишей, Стасом и Максом уже не первый год. Колются. Этот шоумен-полудурок Тоха гоняет по двору и орёт: «Я сейчас Сафиру без презика трахнул!». Фу! Прикинь!
Я ничего не знала об этом. Для меня Сафира не изменилась нисколько. Та же милая, добрая, застенчивая девочка. Мне жаль ее поруганного детства, потому что я вспоминаю, с чего все начиналось. Так чётко… как будто смотрю чёрно-белый фильм в тёмном зале кинотеатра.
Когда я думаю об Сафире, на память приходят три эпизода, последовательно по времени происходящих событий. Вот она передо мной – девочка семи лет, изящная белокурая, в чистом сарафане и двумя милыми косичками. Рядом с нею пятилетняя сестра Надира, балованная и капризная, но тоже милая. Вот нам по пятнадцать лет. Мы готовимся к выпускным экзаменам в школе. Сафира располнела. Носит мини-юбку. Одну и ту же каждый день. И летом, и зимой. Её сестра – замарашка. Родители развелись. Отец спился. Никому нет дела до сестёр. Вот нам по двадцать пять… Сафира ходит под руку с каким-то мутным типом, который никогда и никому не смотрит прямо в глаза. Все та же мини-юбка. Я предлагаю ей кое-что из моей одежды, она с улыбкой отказывается. Она всегда и все делала с улыбкой.
У нас хороший город. Маленький, зелёный, тихий, сонный, почти мёртвый. У нас хороший дом. Большая холодная девятиэтажка. Район – центральный. Десять минут пешком до вокзала. Пятнадцать минут пешком до Центрального универмага. Двадцать – до Кремлёвской площади. По такому городу, как наш, привыкаешь ходить пешком. И странно, если ты куда-то не успел.
Двор у нас большой. Буквой «Г» стоит серый шестиподъездный дом. Напротив – футбольное поле (сейчас там сделали автостоянку), детская площадка и детский садик со злой сторожихой (каждый год разные, но всегда похожие друг на друга духом и телом). Сбоку – ветеринарная лаборатория, огороженная забором. Много часов подряд детская площадка озарена солнцем. Возле качелей – большая одуванчиковая поляна. К нам во двор приходили все дети из окрестных домов. Было весело. Когда мы играли в «Птичку на дереве» достаточно было повиснуть на длинном деревянном лисьем носу, чтобы почувствовать себя счастливым. Или встать на макушку несчастного колобка с треснутым боком. Колобок как раз готовится петь свою песенку в последний раз у ног хитрой лисы. Невдалеке деревянные бабка с дедкой плачут – видимо, поминки по колобку. Обхватываешь на мгновение фигуру, и слегка отталкиваешься ногами. Вот как я всех обставил!
Несколько лет назад, когда я и мои друзья были ещё детьми, а детская площадка – красивым городком с резными горками, фигурами из старых русских сказок, турниками и качелями, прогулки были наказанием. Помню, как сейчас, после завтрака бабушка начинает хандрить, потому что ей нельзя сладкого, а я путаюсь под ногами и прошу её поиграть со мной в больницу. Я – врач. И собираю полный анамнез у своего пациента. Потом прикладываю руку ко лбу и думаю. Выношу диагноз, складывая ладони домиком, делаю умное лицо. Игра эта бабушке не нравится. Она слишком часто бывает в поликлиниках. Братик убегает с друзьями в детский садик строить домики на деревьях и драпать от сторожихи. Бабушка гонит во двор: «Ну, что за ребенок! Наказание просто! Дома сидит, синеет, света белого не видит! Что ты как сыч? Иди погуляй». Я не хочу, бабушка. Давай лучше поиграем. «Нет, уж. Так и поедешь на свой север бледная, как поганка. Марш гулять!». И я плетусь вниз по лестнице, сжимая в руках книгу. Я знаю, сейчас налетят друзья и станут просить поиграть с ними в какую-нибудь активную детскую игру, вроде догонялок-пряталок, казаков-разбойников. На скамеечке у подъезда сидят старушки в платочках, с которыми надо поздороваться и передать привет от бабушки. Возле низенького заборчика в палисадник меня уже поджидают девочки. Вот – резвая Ленка из соседнего подъезда. Она играет в футбол с мальчиками и гоняет на велосипеде. За это ее дразнят «Лена Педалькина». Вот – Аня из последнего подъезда. Она гуляет с нами последнее лето, хотя мы этого ещё не знаем. Вся в кучеряшках и губной помаде, она носит светлые платья, которые нельзя пачкать. Вот – Сафира и её младшая сестра Надира. Тихие, спокойные, опрятные девочки с косами, в сарафанах. Сафира ни на шаг не отходит от Лены, ее лучшей подруги. Надира ни на шаг не отходит от сестры. Малая капризничает и жалуется взрослым. Кто-то пустил слух, что Вероника живёт в помойке. Дети злые. Глупые и злые. Злые, потому что глупые. Глупые, потому что злые.
Мальчики так громко резвятся в садике, что слышно даже у подъездов. Нам завидно. Этот боевой дух достигает наших раздувающихся ноздрей, в головах созревает план.
– Пошли каналы делать! – говорит боевая Ленка.
– Что-что делать? – спрашивает Анжелика.
– Каналы. Мы будем мужественными строителями, станем делать полезное дело. Соединять судоходные водоемы судоходными каналами! – Лена очень любит читать детские энциклопедии. – Не то, что эти мальчишки! Домики на дереве – фу!
И мы впятером очень хорошо понимаем, что домики на деревьях – это и правда «фу!».
После вчерашнего дождя на футбольном поле большие лужи. У помойки через дорогу валяется куча фанерных обломков. Кто-то закончил ремонт. Мы хватаем по дощечке и начинаем копать.
О, это была эпохальная работа. Трудная и важная. Мы создавали ирригационную систему по примеру египетских оросительных протоков. Узкие, но глубокие ответвления от лужной реки и лужного озера.
– Эй, зачем вы нам поле испортили?
Ко мне вплотную подошёл мальчик лет пятнадцати. В руках у него – футбольный мяч, потёртый. Шнуровка распущена сбоку. Я подумала, что таким мячом играть, наверное, не очень приятно. Мальчик с вызовом смотрел мне в глаза и усмехался, обнажая зубы. Я где-то читала, что у животных это признак агрессивности. Волки скалятся, чтобы показать, как ты им не нравишься. Шумно сглатываю, обтираю руки о шорты. Но с вызовом смотрю ему в глаза. Бан – короли! Наши не сдаются!
– Что тебе нужно?
– Мне и моим друзьям нужно, чтобы вы закопали всё обратно. И сейчас же!
– Обойдёшься. Тебе надо – ты и закапывай.
– Давно не били, да?
И он рассмеялся. Красивый высокий мальчик с ужасным футбольным мячом. Бог. Властитель Гадеса. И парни за его спиной были похожи на демонов. Мои подружки смотрели на меня вопросительно.
– Пошлите отсюда, – угрюмо произнесла я.
В нашем девчачьем коллективе - распределение ролей. Лена собирала нас и командовала, когда нужно было что-то построить, во что-то сыграть или вообще заняться чем-то интересным, красивым, полезным. Я влипала в неприятности и выпутывала нас из них, абсолютно точно зная что нужно быть смелой, смотреть в глаза врагам и мальчишкам и прямо идти к своей цели, драться с отчаяньем, пусть и без веры в успех. Сафира была нашим ангелом, она рассказывала нам о добрых делах, которые мы ещё не успели сделать. Мы бегали по подвалам и кормили милых вшивых котяток, собирали местным бомжам хлеб с обеденных столов и сидели с ветхими бабульками на скамеечках, слушая их ветхие рассказы о былых временах, о том, как танцевать краковяк, о кружевоплетении и блокаде Ленинграда. Вероника плакала и смеялась, заражая нас этим так, будто болела бубонной чумой, а мы ели с ней одной ложкой. Лена привела нас на футбольное поле и указала, как копать каналы. Я увела нас с поля. Сафира и Надира плакали. В спину неслись насмешки. Мальчик с мячом швырнул в меня песком. Когда повернулась, он сказал с такой злобой, что я отшатнулась:
– Сунешься сюда еще раз, ноги оторву, идиотка!
И мы ушли. Сафира тронула меня за локоть и сказала: «Ты не глупая». И это было именно то, что я хотела услышать. Как всё было просто и легко!
Вечером, когда стемнело, мы сидели у моего подъезда на зелёном железном заборе и болтали ногами. Надира уговаривала сестру не идти домой. Их отец должен был прийти с ночного. Это значило, что он будет пьяный, шумный, страшный, нехороший. Мать опять станет кричать. Отец ответит ей тем же, а девочки будут жаться друг к другу в углу дивана и плакать.
– Давай не пойдём. Давай спрячемся.
Надире было пять лет. Она верила, что любую проблему можно решить, спрятавшись или закрыв глаза.
– Нет, нам нужно домой. Мама будет волноваться. Пока, Юля. Пока, Лена.
Надира хныкнула, но Сафира твёрдо взяла её за руку. Эта необходимость добровольного возвращения в собственный ад… откуда она, зачем она? Две сестры, такие маленькие и такие взрослые. А ведь мы всегда относились к ним немного пренебрежительно.
– Дурацкие у них имена, правда? – произнесла Лена. Она встала на забор и, уцепившись за ветку растущего в палисаднике толстого тополя, оттолкнулась и повисла, раскачиваясь. Потом спрыгнула так далеко, как смогла. Прямо на чью-то клумбу.
– Сафира очень красивая. У неё голубые глаза и золотые волосы. Она как девочка из книжки, – пробормотала я.
Ужасно хотелось спать и очень не хотелось ссориться с Леной. Но она так ничего и не услышала. Не прощаясь, унеслась домой. Она жила в квартире на третьем этаже соседнего подъезда. Мы могли перекрикиваться с балконов.
А я подумала, что Сафиру назвали Сафирой, потому что она похожа на ангела с картинки в библии для детей. У татар ведь тоже есть ангелы. Точно знаю - есть. Ангел нашего двора. Самый добрый человек, которого я знала. Стало чуть-чуть обидно.
Когда нам было по пятнадцать мы последний раз собрались всей компанией во дворе возле стареньких качелей. Мы уже не планировали вертеть «солнышки» до упаду, еле-еле перебирали ногами, слегка покачиваясь, лениво перешучивались о грядущей «большой жизни». Прощай школа, здравствуй настоящая настоящесть. Теперь-то мы точно поймем, что к чему!
В тот год во дворе поставили новые качели. Они похожи на правильную треугольную призму из учебника по геометрии. Основание качели не было вкопано в землю или залито в бетон, поэтому раскачивались они целиком и полностью, норовя развалиться на части. Теоретически можно было упасть вместе с тяжёлой красно-жёлтой железякой и что-нибудь себе сломать. Поэтому никакого «солнышка». Только старчески-унылое добропорядочное раскачивание. Иногда мне хотелось измерить угол. Где бы найти транспортир такого размера? При раскачивании, даже едва заметном, качели издавали скрип и стон, будто женщина плачет, убивается. Звук этот врезался в мозг так прочно, что иногда по ночам в собственной постели сквозь сон слышала его и вскакивала. Нервы. Лето перед поступлением в вуз. Экзамены. Мы много истерично раскачивались взад-вперёд в том году. Собирались у качелей и болтали. Нам больше не хотелось носиться по детскому саду, убегать от сторожихи или играть в «призраков», обливаться водой, строить дома, копать каналы, играть в мяч. Нам хотелось разговаривать.
– А у Сафиры парень появился, – наябедничала Лена.
Я стояла возле перекладин под большим тополем с широко открытыми глазами. Парень. Настоящий. Это держаться за руки, целоваться и обсуждать родителей, которые не разрешают держаться за руки и целоваться? Такое глупое занятие. Но промолчала.
Сафира краснела. Костя, парень из первого подъезда, пил пиво рядом, сидя на пне. Недавно во дворе срубили два сгнивших дерева. Он подставил под лучи солнца, пробивающиеся сквозь тополиную листву, лицо, улыбнулся и сказал, обращаясь к Сафире:
– Как это у тебя может быть парень? Ты же толстая и уродливая жаба.
– Пошёл ты! – закричала она и ушла к садику. Мы поплелись вдогонку.
Сафира плакала, выуживая из сумки мобильный телефон, набирая чей-то номер дрожащими пальцами. Она ускорила шаг, прошла скрипучие ворота, завернула к детским качелям и, усевшись, принялась что-то негромко объяснять человеку на том конце:
– Он сказал, что я – уродливая. Это ведь не правда? Не правда?
Мы стояли немного в стороне, переглядывались и не решались подойти к подруге. А что тут скажешь? Если мальчик говорит что-то такое девочке, он, наверное, прав, наверное, разбирается. Гадко и сложно быть девочкой шестнадцати лет в этом странном мире. Все вокруг убеждают тебя, что ты – на последнем месте в иерархии. Сначала взрослые, потом старики, потом мальчики твоего возраста, потом дети, домашние животные... и только потом – ты. Ниже тебя только бомжи. Да и то, чёрт его знает. Во всяком случае им не приходится угождать всем вокруг, убирать за братьями, готовить еду родителям, выгуливать собаку по утрам, всегда быть вежливыми и опрятными. Хорошо бы ещё и счастливыми. Но разве такое возможно? Никто из нас никогда не был счастлив. И мы верили любому сказанному про нас слову.
– Мой парень хочет с тобой поговорить, – Сафира протягивала телефон прямо от садиковых качелей.
– Со мной? С какой стати? Зачем я ему?
– Он спросил, кто во дворе самая красивая девочка. И я сказала, что это ты. Возьми.
Что за чушь? Лена и Аня симпатичнее! Но трубку беру, прислоняю к уху. И слышу странное: «Привет. Мне тут сказали, что ты – красивая девочка. Хочешь, будем встречаться?». Молчу, удивлённо смотрю на подруг. Парень не унимается:
– Давай, не тушуйся. Я – классный.
– Вы, кажется, встречаетесь с Сафирой.
– Зачем ты обращаешься ко мне на «вы»? Мне всего двадцать шесть, я же не дедушка какой-нибудь, – он смеётся.
– Вы старше, и я вас не знаю.
– Глупости. Ничего, я тебя перевоспитаю.
– Знаете, думаю, нам не стоит больше общаться.
Передаю трубку Сафире. Мне неуютно, неприятно и обидно за подругу.
– Что он сказал? – через секунду вскрикивает она.
Её парень, не попрощавшись, положил трубку.
– Он сказал, что он – урод. Зачем ты с ним встречаешься?
– Ты не понимаешь. Никто не понимает, – Сафира падает прямо в траву и снова рыдает.
Я слышу этот плач, вспоминаю качельный скрип и действительно – ничего не понимаю. Лена пытается успокоить нас всех, говорит что-то о том, что нам пора взрослеть, об университетах, о новых горизонтах. Мы мало что слышим. Все ник месту. И в конце концов, замираем немыми деревянными сказочными персонажами посреди детского сада.
Вечером собираемся у меня, пьём чай с тортом. Сафира рассказывает, что впервые встретила своего Юрка возле техникума, что они долго гуляли в районе Пакли, что он добрый и сильный, что я опять ничего не понимаю, что он – её лучший друг, просто ему плохо, ему надо помочь. Мешанина из слов и междометий, рыданий и признаний кажется очень знакомой, но... давлюсь чаем и нехорошими предчувствиями. Мне нельзя ничего говорить, я ничего не понимаю. У меня никогда не было парня, а если и будет когда-нибудь, то наверняка такой же странный, как и я.
– Какое право ты имеешь что-то говорить про него? Ты же совсем ничего не знаешь.
– Да, я ничего не понимаю.
– Да.
– И что случилось, когда вы виделись в последний раз?
– Он спрятался от меня под машину. Но он просто не хочет, чтобы мне было плохо... также плохо, как ему сейчас. Он – наркоман, – Сафира понижает голос на последнем слове, и смотрит на меня с какой-то странной надеждой.
– Может, тебе не стоит его доставать тогда? Может, ну его?
Лена смотрит с неудовольствием, обнимает Сафиру, и они отворачиваются к окну. Наверное, мне не нужно больше разговаривать. День догорает дешёвой спичкой с треском и болью, обугливается и истончается, рассыпается в моих пальцах золой и улетает прочь. Как улетает прочь наша дружба.
Через несколько дней мы сталкиваемся с ангелом на улице. Она прикрывает левую сторону лица с большим кровоподтёком на нем носовым платком, но выходит так себе. Когда прикрываешься, невольно привлекаешь внимание.
– Что случилось? – стараюсь проявить такт и сочувствие.
– Папа привёл друзей, они много пили. Я попросила их не шуметь. Папа ударил меня бутылкой. Я вызвала милицию. Они приехали, поговорили с отцом, посмеялись надо мной и уехали.
Она говорит об этом так просто и буднично, хотя отводит глаза, не краснеет, не плачет. Кажется, что сама уже не чувствует по этому поводу ничего, совсем ничего. Это ничего не значит. Это её привычный ад. Ад для девочки с ангельским именем. «Это отец придумал. Наши имена, Сафира и Надира. Он говорит, что в этом мире у всех должны быть красивые имена, потому что больше ничего красивого не существует», – я помню, как она говорила мне это давным-давно, мы смеялись странным словам. Ведь и правда – чушь какая. Разве лето не красивое, одуванчики и бабочки не красивые? Разве не красивые куклы в магазине? Разве большой деньрожденный торт с розочками не прекрасен (пока его не разрежут, конечно)? И вот через какое-то время оказывается, что бабочки – это чешуекрылая моль, одуванчики воняют проезжающими машинами, куклы – непропорциональные гуманоиды, а торт с розочками вреден для фигуры. Остаются только красивые имена.
Вот – и мой ангел падает вниз, вот – и его пожирает Геена Огненная. Это долина сыновей Енномовых, Тофет. Бетэль бога Душара. Ему в жертву приносят детей, раскрашивают их кровью жертвенник. И мы истекаем громкими криками, с тихими криками, иногда молча, без слёз, без молитв, без имен. А иссушившись, превращаемся во взрослых, приносящих жертвы богу Душара. И всё это Ад. Так утверждает Интернет, а он никогда не ошибается.
– Если тебе когда-нибудь понадобится место, где нужно отсидеться, переждать, отдохнуть, ты всегда можешь прийти ко мне, – говорю я, и сама верю тому, что говорю.
Мой ангел улыбается и молчит.
Она всегда улыбается.