Продолжение.
Побег.
Когда я вернулась, хозяйка сказала: «Завтра после уборки скотного двора и дойки коров пойдёшь работать к соседу. За тобой придут».
Хлебное зерно бауеры обмолачивали при помощи машин силами своих работников и объединялись с соседями. И вот однажды ближайший сосед Ванеч собрался обмолачивать зерно. Машина у него большая, работников требовалось много, и меня послали в помощь к соседу. Здесь я познакомилась с одной западной украинкой Марией, которая называла себя Ольгой. Кроме неё здесь работали итальянец, поляки. Они спросили, почему в выходные дни они никогда не видели меня на улице? Я всё рассказала им о себе. Они проявили ко мне большое сочувствие и решили, что мне надо от этих хозяев сбежать,
хотя бы в Чехословакию, до неё 60 километров. На следующий день, когда я пришла на обмолот, мои новые друзья уже составили план побега. Вместо русской метки мне пришили польскую - жёлтую с фиолетовой буквой «р» (поляк), достали справку «на отдых» домой в Польшу. Такие справки давали полякам, которые хорошо работали. Одна полька пожертвовала ради меня своим отпуском, сказалась больной, а мне отдала свою справку. Собрали мне узелок со съестными припасами, дали денег на дорогу и адрес одной русской Марии, которая должна была помочь мне в дальнейшей переправе.
На другой день я отправилась в путь. Хозяевам своим сказала, что работа у соседа ещё не окончилась. Вначале всё было удачно. Я добралась до г,Яуер, а дальше своё путешествие продолжила на транспорте и, наконец, попала в то место, где работала Мария. Деревней не назовёшь, но и не город, какое-то католическое местечко. Запомнился и удивил меня небольшой сквер, там стоял крест высотой около двух метров и на нём распятый Христос, а рядом небольшая часовенка. Где-то в конце улицы ресторан-гостиница, там Мария работала уборщицей.
Хозяйка ресторана, посмотрев мою справку, узнала, что я - «полька» и еду «домой» в отпуск, приняла меня хорошо и даже отвела комнату с мягкой чистой постелью. Вот было блаженство.
В этом ресторане работали официантами и жили две молодые девушки-немки. Однажды вечером в свободное от работы время они принесли мне карты и сказали: «Некоторые польки хорошо гадают, погадайте нам…» Я хотела ответить, что не умею, но Маша подмигнула мне, мол, не отказывайся. Ну, что делать? Пришлось согласиться.
Я, конечно, нагадала им скорое окончание войны, хороших женихов, счастливой жизни. Они, кажется, остались довольны, мы подружились. А когда днём в ресторан вошли двое молодых солдат, я сказала: «Вот вам и женихи». Они ответили: «20 лет - это не мужчина», хотя самим было меньше 20. Молоденькие девушки рассуждали, что для любой девушки муж должен быть не моложе 30 лет, чем старше, тем умнее будут дети. А для женского пола - наоборот.
Прошло три дня. Мне никуда не хотелось уходить, идти одной в неизвестность, где никто тебя не ждёт.
Между тем хозяин давно разыскивает русскую беглянку ( я пока «полька»). Здесь появились полицейские с проверкой документов. Никаких документов на руки принудительным работникам не давалось, кроме справки от хозяина, а она у меня была, да ещё польский знак. Однако совпадало описание словесного портрета на меня, это сбивало их с толку, и они засомневались, заметив, что я вела себя неуверенно, не могла объяснить, почему я здесь задержалась, не спешу «домой».
До выяснения меня посадили в погреб с решёткой. Посадили и забыли, не давали ни пить, ни есть, и Машу под замок. Спасибо девчонкам-немкам,
они позаботились обо мне, прислали ребятишек,
которые принесли мне хлеб и воду в бутылочках и опускали по верёвочке через решётку вниз.
Потом меня куда-то увезли, снова допрашивали и били, вероятно, били по голове, так как я теряла сознание, а потом до головы нельзя было дотронуться, она страшно болела. Меня поместили в один из бараков, ограждённый колючей проволокой. В бараке было темно, холодно и сыро, стоял тяжёлый запах. На нарах находились люди, которые в основном лежали, кое-где раздавались тихие стоны. Люди были слабые, обессилевшие, с неестественно большими глазами и безжизненным взглядом. Было страшно, жутко, но и к «своему» хозяину я не хотела возвращаться, здесь я всё-таки находилась среди людей, хотя и разных национальностей. Они одинаково терпели свою участь и это сближало всех узников. Женщины, узнав о моих злоключениях, только вздыхали, говорить, успокаивать было нечего, и неизвестно, кому следовало больше сочувствовать - им или мне?
Вдруг в дверях появился конвоир и стал указывать на меня пальцем. У меня сердце «ушло в пятки», я «приросла» к нарам, все испуганно смотрели на меня.
- А ну, лос, лос. - заорал немец и ткнул меня в спину стволом винтовки. От страха и неизвестности я с трудом переставляла ноги. Он привёл меня в помещение, где располагалось начальство лагеря. Здесь находился какой-то человек, которого спросили: «Эта?» Он ответил: «По описанию похожа». И опять меня забрали. Привезли снова в Яуер, вызвали моего хозяина. Но я им сказала:
«Нет, нет, только не к нему, лучше обратно в лагерь, лучше стреляйте, но к нему я не пойду».
Продолжение.
Встреча с мамой.
Голос Москвы.
Через хозяев поляки узнали, что меня поймали и должны привезти в г.Яуер. Они разыскали мою мать, которая находилась в той же деревне Пойшвиц. И мама умоляла свою хозяйку забрать меня, а хозяин Пауль Шмидт был очень старый и богатый, он выкупил меня.
Итак, летом 1944 года я встретилась с мамой и стала работать у нового хозяина. Но так как Пауль Шмидт был очень стар, хозяйством занималась и руководила невестка - молодая хозяйка.
Когда я появилась в их доме, ещё была жива старая хозяйка, слабенькая здоровьем и добрая старушка, разговаривала ласково и даже фруктами угощала. Но жизнь её подходила к концу, на лбу у неё была розово-синеватая опухоль, вероятно, злокачественная, размером и формой с половину грецкого ореха. Вскоре она умерла, мне было её очень жаль, такую добрую и ласковую. А вообще-то здесь, у нового хозяина были совсем другие условия и отношение к невольникам. У фашиста Отте я была единственным работником на всё хозяйство и на 12 коров. Здесь и хозяйство крупнее и скотины в два раза больше. За всем этим приглядывали пятеро иностранных работников: поляк Франек Мрон, русский Николай Потесов (после войны он жил в Тайцах Ленинградской области), мама и я. Кроме нас у бауера жила и работала немка Хильда, которая одновременно училась в школе в восьмом классе. А я как раз имела восемь классов образования и сказала ей об этом, спросила, как их обучают, какие предметы изучают. Я была страшно удивлена, узнав, что ни об алгебре, ни о геометрии, ни о многих других предметах они даже понятия не имеют, а про Россию Хильда сказала, что она всего лишь в два-три раза больше Германии и что Россия - это дикие степи и непроходимые леса да болота и несколько городов, где живут полуобразованные дикари.
Когда я сказала Хильде, что в России в школе мы изучали даже немецкий язык, на что она ответила: «Ну правильно, должны же рабы понимать язык своих хозяев, а нам ни к чему изучать язык варваров и дикарей».
Как я поняла, у них в начальной школе учили лишь необходимым предметам, а в основном готовили хозяек. Однажды, когда Хильда собиралась в школу, я обратила внимание на её сборы: она положила в сумку понемногу всяких овощей и других продуктов в сыром виде, аккуратно в коробочку сложила тряпки, забрала большую куклу и пошла на занятия. Я так удивилась, что девушка 15 или 16 лет всё ещё играет в куклы.
Заметив моё недоумение, ко мне с иронической улыбкой подошла хозяйка и с гордостью стала говорить: «У нас в школе девочек готовят к жизни, обучают быть идеальными хозяйками, чтобы всё умели делать: вкусно готовить, шить,
вязать, пеленать и воспитывать детей».
После окончания школы Хильда ушла от хозяйки, а вместо неё появилась другая немка - Траутель. Кстати, пятилетнюю дочь хозяйки тоже звали Траутель и она уже училась в первом классе. А новая немка-работница Траутель была весёлая девочка, всё время разговаривала с улыбкой. Она была в том же возрасте,
как и Хильда. Работу выполняла в основном по дому, изредка с нами выходила работать в поле.
У новых хозяев тоже нелегко было трудиться с рассвета до темноты, без отдыха в будни. Но зато морально я просто воскресла, здесь были человеческие отношения, было с кем отвести душу и поговорить, но главное - здесь была мама. В воскресные и праздничные дни я уже могла, как и другие, на три часа выйти на улицу, узнать какие-нибудь новости о войне.
Один пожилой француз, бывший учитель, тайно познакомился с семьёй немецких коммунистов, которые включали радиоприёмник и «ловили» Москву, а меня пригласили,чтобы я переводила им. Я как услышала голос Левитана «Говорит Москва», спазм сдавил мне горло и слезы покатились из глаз. Вы не представляете, что творилось в моей душе, когда на чужбине, впервые за три года неволи я почувствовала голос Родины, услышав голос Москвы! Они меня спрашивали нетерпеливо: «Ну что там, что передают?», а я не могла говорить, глотая слёзы. В те минуты я поняла: НИКТО НЕ МОЖЕТ ТАК СИЛЬНО ОЦЕНИТЬ РОДИНУ, КАК ТОТ, КТО ПОБЫВАЛ В ПЛЕНУ ВРАГА И БЫЛ ЕГО РАБОМ.
Только не могла я часто приходить слушать радио. Хозяин - сапожник, инвалид войны, к нему ходили люди, но частые посещения могли вызвать подозрения, а я не хотела подводить людей, так как за прослушивание Москвы им грозил расстрел или концлагерь.
Продолжение.
Смерть Франека.
Освобождение.
Вскоре к хозяевам приехала беженка из Берлина с двумя девочками: старшей было лет 10, а младшей лет 7, её звали Урзель. У неё были длинные волнистые светло-золотистые волосы, бледно-мраморное продолговатое узкое лицо и большие голубые косо расположенные глаза. Хотя девочка была очень красивая, но лицо её почему-то напоминало красивую козочку. Старшая девочка была просто хорошенькая, но мне она не запомнилась. А сама берлинская беженка, их мамаша, была женщина лет 35, душевная, добропорядочная, образованная, имела высшее образование, владела 5-ю иностранными языками. Она очень интересовалась жизнью россиян и удивлялась, что я могла писать по-немецки, имея всего 8 классов образования. Ко мне относилась с уважением и подарила толстую тетрадку в клеенчатой обложке и ручку. В этой тетради я стала записывать все события своей жизни в Германии и жизнь тех людей, которых там встретила. В дальнейшем эта моя тетрадь попала в МГБ к тов. Хромову - в Москве репатриированных проверяли, а я с 1945 по 1947 г.г. работала в организации «Москваречстрой». Эту тетрадь пишу по памяти и вкратце.
Когда наши войска вступили в Германию, хозяева нагружали телеги имуществом и отправлялись в американскую зону оккупации, а нас оставили ухаживать за скотом. Однажды в доме появились отступающие немецкие солдаты. Мама, не зная, куда меня спрятать, втолкнула в чулан у печной трубы, в тёмном коридоре была незаметная дверца, выкрашенная под цвет стены. Там находилось небольшое помещение, где можно было стоять и прочищать трубы дымохода. Долго там находиться я не смогла. Когда вышла оттуда, увидевший меня немец вытаращил глаза и так шарахнулся в сторону, что я от удивления не могла понять, почему он так испугался меня? Но когда я увидела себя в зеркале, меня разобрал хохот: моё лицо было черно от сажи, блестели одни глаза. Я не умылась, только чуть обтёрла лицо, чтобы никто не обратил на меня внимания. Но, ложась спать, всё же пришлось умыться.
На другой день ко мне стал приставать немецкий офицер и, улыбаясь, сказал какую-то сальность. Тогда я ударила его по лицу. Он выхватил револьвер (или пистолет, я в этом не разбираюсь) и хотел выстрелить а меня. Эту сцену наблюдал поляк Франек. Пока немец угрожал мне оружием, Франек подскочил, ударил немца по руке, револьвер выпал и они схватились бороться. На шум прибежали другие немцы и … убили Франека.
Вечером мы с мамой ушли из дома по направлению к фронту, чтобы быть хотя немного ближе к Родине, к своим людям. Остановились в каком-то двухэтажном здании, где находились русские и украинцы. На другой день утром пришли наши войска. Они ушли дальше к Берлину, а здесь осталось несколько военных во главе с капитаном.
Когда немцы занимали нашу территорию в России, они угоняли колхозный скот к себе,
а теперь пришла пора вернуть его. Я попросила капитана дать нам разрешение собирать рогатый скот, который потом мы погоним на Родину. Мне поручили возглавить это дело. Придя на бауерский скотный двор, я стала отвязывать коров. Вдруг из дома выбежала какая-то девица и стала на меня кричать по-немецки, чтобы я не дотрагивалась до коров, говорила: «Они наши». Я подумала, что это немка-хозяйка, и отвечаю ей по-немецки: «Нет, ошибаетесь, теперь уже наши». Ещё о чём-то спорили, шумели.
Услышав шум на дворе, вбежал капитан, огляделся кругом и, не увидя немцев, спросил: «Девоньки, вы с кем тут ругаетесь?» А эта девица говорит ему по-русски:
Товарищ капитан, да вот эта немчурка обнаглела, коров отвязывала, хотела куда-то угнать.
- Ну и даёте же вы, девки, друг друга «отлаяли" по-немецки. Где ты увидела немку? Это мой главный ответственный по сбору скота.
Когда наша армия возвращалась на Родину, мы пошли вместе с нею, перегоняя большое стадо собранных коров. Домой мы возвращались, как солдаты, пешком. Пересекли Германию, Польшу, Литву, Эстонию. И, наконец, родной мой Ленинград!
В пути мы находились три месяца. Но в дороге случилось небольшое происшествие, которое могло для нас закончиться трагически. В Польше мы проходили через реку Вислу по мосту, Едва отошли от него метров 200, как мост взорвался. Если бы чуть задержались на мосту, тут бы и был конец нашему пути.
Мост, как мы потом узнали, взорвали русские - власовцы, которые служили в немецких войсках и носили немецкую форму. Они не успели вовремя взорвать мост, когда по нему проходили наши войска, может быть, выполняя чей-то приказ, специально «не успели», пожалели своих, кто знает?
Когда я вернулась в Ленинград и встретила оставшихся в живых некоторых родных и близких, знакомых, очень обрадовалась, но возникла какая-то странная реакция: мы целовались, а я безудержно рыдала и никак не могла объяснить им причину, слов не было. Мне не верилось, что я снова на Родине, дома, в Ленинграде, хотя и дома нашего уже давно не было.
Рыдала я от радости, от пережитого страшного плена и от встречи с близкими, было всё, как во сне, как будто всё пережитое выплескивалось из меня в этих слезах. Вот так в конце лета 1945 года я вернулась на Родину.
Нашего дома не было, и мы завербовались на работу с жильём вблизи Ленинграда - в г.Петрокрепость в организацию «Ленречстрой». Через месяц или два нас, репатриированных, 30 человек молодёжи направили в Москву на восстановление разрушенных домов города в родственную организацию «Москваречстрой». Сейчас эта организация объединённая и называется «Москваречморстрой». Потом работала чертёжницей, медсестрой.
Окончание.