'Onegin' фильм странный.
Русский глаз ищет и не находит в нем знакомых примет. В нем все чужое - природа, интерьеры, архитектура. Они не карикатурны, как в "Докторе Живаго" Дэвида Лина и Карло Понти, а именно чужды, неузнаваемы. В экипажах, строениях что-то неуловимо английское (что неудивительно - фильм английский). Странны даже костюмы, слишком точно воспроизведенные по рисункам начала 19-го века - Онегин смешон в высоченном цилиндре и пальто с неимоверно узкой талией.
У Пушкина (и у Романа Тихомирова в его фильме-опере 1958-го года) много света, русской деревни, русской природы. Здесь же - мрак и полумрак. Тени, темные интерьеры (подошли бы для экранизации «Николаса Никльби»), сознательное избегание солнечного света.
Городские пейзажи и вовсе из сновидений - улицы пустынны, площади, дома огромны.
Почему? Россия - место особое, темное?
Но почему англичане обратились к "Евгению Онегину"?
Любовная история, малоизвестная западному зрителю? Очень может быть. Но, думаю, здесь еще что-то. Возможно, создательница фильма Марта Файнес - сестра Ральфа Файнеса, сыгравшего Онегина - звезды первой величины в мировом кинематографе - прочитав роман Пушкина, подпала под его обаяние.
А может быть всему причиной феминистская идея - торжество Татьяны (женщины) над раздавленным Онегиным? Возможно. Но, будучи мужчиной, я люблю роман, где наш брат (Онегин) терпит поражение ("Я думал, вольность и покой замена счастью - Боже мой, как я ошибся, как наказан!").
Но торжествует ли Татьяна? Она несчастна, как и Онегин. Если бы Татьяна заявила ему, что счастлива с мужем, и что Онегин ей вовсе неинтересен, то ее триумф полон. Но нет. Она любит Онегина. Что поднимает трагедию до нового уровня.
Татьяна, отвергнув Евгения, задает высокий стандарт. Парадоксальным образом Онегин пленен именно этим. Он любит в ней ту цельность, которая не позволяет им соединиться. Уступи она его мольбам - сошла бы с пьедестала.
Ни Онегин, ни Татьяна уже не излечатся от недуга. Их жизнь кончена, хотя Онегину лишь 26 - "дожил без дела, без трудов до двадцати шести годов", а Татьяне и того меньше. Им не изжить драмы, постигнувшей их ("Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я...»).
Нам приходилось расставаться, оставлять, быть оставленными. Мы несем в себе рубцы. Но мы способны жить дальше. Строить жизнь с теми, кого встретили позже.
Пушкин, играя («небрежный плод моих забав»), рассказал историю двух людей, кто не найдя дороги друг к другу, погубил свои жизни. Как ни старайся представить Онегина вернувшимся к беззаботной жизни, либо вставшим на путь труда и служения – ничего не получится. Можно ли вообразить его следующий день? И автор, не зная, что сказать, оставляет его ("И здесь героя моего, В минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставим, Надолго... навсегда...").
Но я перескочил с фильма на роман (схватившись писать сочинение, ненаписанное мной в школе).
Человека, посмотревшего фильм Марты Файнес (и не читавшего оригинала) подобные мысли едва ли посетят.
Фильм взял лишь внешнюю сторону - сюжет, оставив за кадром внутреннее движение.
Татьяна (Лив Тайлер) что в первом, что в последнем кадре та же - спокойна, холодна, уверена в себе.
Татьяна же у Пушкина проделывает путь от пугливой, сгорающей от любви "девочки" ("Я знаю, Вам была не новость смиренной девочки любовь") до недоступной дамы света - первой среди равных ("У! как теперь окружена Крещенским холодом она!"). Эта перемена и заставляет Онегина обратить на нее внимание.
Героиня же Лив Тайлер - наша современница, смолоду знающая себе цену, с устоявшимися взглядами на жизнь и т.п.
В фильме Татьяна становится свидетельницей дуэли. Сцена, по-видимому, введена чтобы подчеркнуть ужас ее положения - человек, которого она любит, убивает жениха ее сестры. Но положение ее и так ужасно - она отвергнута.
Я бы вместо дуэли ввел ее сон. Он важен для повествования, в нем девические страхи Татьяны, предчувствие беды. Неслучайно Пушкин дает сон столь подробно.
Муж Татьяны чувствует неладное, но молчит. Это лишнее. Важно лишь то, что происходит между ней и Онегиным.
Сцену последнего объяснения не мог смотреть без улыбки. Ральф Файнес не догадывается сбросить свое приталенное пальто, мешающее жестам и движениям, и не расстается с цилиндром (он, правда, не на голове, а в руках).
Еще несуразица - ветряная мельница в сцене дуэли. Она оказалась на берегу озера, даже на мостках! Ветряки, как правило, ставили на пригорках.
Пушкин же и вовсе имел ввиду водяную мельницу.
И все же и все же... манит роман (нет-нет, да кто-нибудь переведет его на английский – в который раз). Вот и англичане попались, а значит, живет «Онегин»... теперь уже как мировая литература.
P.S. Недавно прочитал, что под обаяние романа подпал сам Ральф, фильм - его идея.