Семь радуг детства. Повесть. Часть 12

 
      Окна нашей половины дома выходили на улицу. Перед глазами всегда было здание, в котором когда-то пережили такие страшные минуты. Правда, те события происходили во дворе здания, поэто­му вскоре оно уже не напоминало о военных днях. После войны отдельно еврейскую школу не открывали, евреев в городе почти не осталось. А к трехэтажном здании разместилось какое-то учрежде­ние.

      Когда мама просила вынести ведро с мусором на помойку, одна я идти отказывалась. Дело в том, что помойкой для ближайших до­мов стала как раз та яма во дворе бывшей школы, что вырыл де­душка, и я боялась к ней подходить. А Ядя жаловалась маме, что мне просто лень выносить ведро.

      Однажды днем к нам в гости пришел дядя Павел. Наверное, бы­ло воскресенье, раз мама не пошла на работу. В этот день мы прос­то болтались возле дома с Ядей, потому что наши соседи всей семь­ей пошли на кладбище убирать могилки, забрав с собой и детей, наших подружек. А когда дядя Павел ушел, мама позвала нас в дом и строго спросила, кто из дядиного кармана взял деньги. Какие деньги? Мы ни слухом, ни духом, ни о каких деньгах не знали! Но мама нам не поверила.

      Она взяла ремень с железной пряжкой на конце и, схватив сест­ру за руку, начата им хлестать ее по спине. Ядя старалась увернуть­ся от ударов, получалось, что она бегала от мамы по кругу, Сестра плакала и кричала, что денег не брала. Мне стало так ее жалко! Я горько-горько расплакалась, но это не спасло и меня от порки. По­том я еще горше плакала от маминой несправедливости: не брали мы никаких денег! Обида на маму держалась в душе долго-долго, мне показалось,я даже, стала меньше ее любить. И все-таки мамин, пусть и несправедливый, урок мне запомнился на всю жизнь.

      Правда, спустя несколько дней Ядя угостила меня шоколадной конфетой, я такую ела впервые, и она до того была вкусной, что я ничего не сказала маме. «Меня угостила бабушка, мы случайно встретились на улице», — доложила мне сестричка, и я ей повери­ла. Так вполне могло быть, ведь бабушка уже работала — она ухажи­вала за цветами и аллеями туй в латышской школе — и могла ку­пить конфеты.

      Однажды Ядя и ее подруга собрали всех ребят с улицы и предложили подготовить концерт для детей, но за деньги. У кого-то из ребят была маленькая собачка, которая умела кру­житься на задних лапах, если ей давали кусочек хлеба. Я знала мно-58 го песен и могла спеть. А стихи знали почти все. Одним словом, программу быстро составили, она показалась интересной. Были даже сценки, очень смешные. Мы просто покатывались со смеху на репетициях. Написали афиши, прибили их к стенам нескольких домов. На афишах красным карандашом написали цену за вход. Билеты изготовили из прошлогодних тетрадей. Никто из ребят на­шей улицы не остался в стороне — всем хватило дел.

      Настал день объявленного концерта. Принесли из дома просты­ни, из них между двумя липами, что росли с краю площадки, по которой когда-то немцы водили евреев, сделали занавес. Ядя про­давала билеты. Нашлось человек десять взрослых и детей, которые пришли на объявленный концерт. Мы их рассадили па лавки, при­несенные из ближайших домов.
      Артисты тоже были в сборе. Первым делом Ядя и Рэня, которые всем заправляли, подсчитав выручку, поровну разделили деньги между участниками концерта. Каждому досталось примерно по пять копеек — это были хорошие деньги! И концерт начался.

      Собачка почему-то не захотела танцевать на сцене, только смотрела на кусочек хлеба и лаяла. Все, кто должен был читать сти­хи, вдруг затараторили их, будто строчили из пулемета. Бот и меня объявили, раздвинули занавес, и я сделала пару шагов вперед. И все, до пения дело не дошло — я вдруг начисто забыла слова песен, стояла, как столб, пока меня за руку не втащили за занавес. Сцен­ки тоже не получились: один из исполнителей струсил и убежал. Концерт полностью провалился. Купившие билеты взрослые за­роптали и стали требовать назад деньги. Ядя шепнула мне:
     -Мои тоже возьми и убегай. Спрячься! Никому не отдавай!

      Я тут же убежала, спряталась в траве под косогором, что начи­нался за площадкой. Уже стихли голоса, когда я решилась оттуда выйти. Но стоило мне появиться на нашей улице, как двое мальчи­шек, тоже наши артисты, меня остановили и потребовали деньги. Спрятать их не было возможности, копейки были накрепко зажа­ты в ладошке. Но ведь Ядя приказала никому не отдавать!
     —Нет у меня денег, я их потеряла.
      Только мальчишки — не дураки.
     -А что в руке?
      Я ни за что не отдала бы копейки, но тут один из них произнес:
     —Ядя сама сказала нам у тебя забрать. Мы еще не всем зрителям вернули.
      Что мне было делать? Я разжала ладошку и выпустила свою до­бычу. А дома меня поджидала с великой надеждой на то, что ее план «сработал», сестра. Когда она узнала, что денег у меня нет, ярости ее не было предела: люди давно уже разошлись, никто боль­ше не требовал назад денег! А я, простофиля, оставила нас без гро­ша!

      На этом наша коммерческая деятельность закончилась. Кукол у нас как-то перестали покупать, а нового мы ничего не придумали. Вот бы научиться вязать такие коврики, как мастерила бабушка! Но у нас и тряпок не было, да и времени жалковато.

      Надвигалась осень, и я должна была тоже пойти в школу. Надо было набегаться и наиграться вволю, Весь август мы провели у ба­бушки Лизаветы, ходили с ней в лес сначала за ягодами, потом по грибы. Вечером в доме вкусно пахло вареньем, а чай можно было пить с ароматной пенкой, снятой с варенья.
На реку в то лето не ходили: до нашего заветного песчаного уголка возле еврейского кладбища было далеко, и мама нас туда не пускала, в центре же мест для купанья не было — всюду дно каменистое, неровное, очень опасное. А в августе Илья-пророк по небу пролетел, нельзя купаться, хоть и тепло.

      К началу занятий мы снова переселились. Мама стала работать курьером и уборщицей в главном учреждении города - гориспол­коме. Именно в той половине здания, что выходила во двор, ей вы­делили маленькую комнатку с большой кухней. Теперь мы совсем раздружились с теми, кто остался на Школьной.

      Перед первым сентябрем случилась сильная гроза. Дождь лил как из ведра, за несколько минут на улице образовались бурливые потоки, они стекали по неровным камешкам, которыми была вы­мощена середина улицы, переваливали через Московскую, а там, торопясь и радуясь раздолью, неслись прямо к Двине. Чуть гроза отпустила город, над ним сверкающей семи полосной лентой рас­кинуло свое коромысло радуга. Один ее конец, казалось, уперся прямо в Двину, а до нее-то — рукой подать! Люди высыпали на ули­цу — смотреть на такое осеннее чудо, а ребята понеслись напере­гонки с затихающими потоками к реке - посмотреть, как радуга полощется в Двине. Мы с Ядей тоже побежали, но нам не повезло — радуга уже ушла за лес.

      А я стояла на берегу Двины, смотрела на непрерывно меняющи­еся, то затухающие, то вновь проступающие цветные ленты радуги и улыбалась. Давно ли такое было, когда я была твердо уверена, что если добежать до реки раньше, чем радуга исчезнет, то по ней мож­но забраться на небо! И каждое лето мы, девчонки со Стрелковой,- неслись наперегонки за радугой к реке, но никогда не успевали поймать ее, как жар-птицу, за семицветный хвост.

      Теперь я повзрослела, мне скоро семь лет. И знала, что радуга — это всего лишь воздух, как-то по-особому подсвеченный лучами солнца, ее нельзя поймать и, тем более, по ней куда-то забраться. Но все равно появление радуги на небе вызывало в душе какое-то непонятное чувство радости и грусти одновременно, желание стать птицей и улететь далеко-далеко, или хотя бы с высоты посмотреть на нашу землю,

      Первый класс мне запомнился несколькими событиями. Во-первых, учительница с первого урока стала переучивать меня, что­бы я писала не левой, а правой рукой. Во-вторых, меня почему-то замучил один и тот же сон, который снился почти каждую ночь: я иду в школу и вдруг обнаруживаю, что забыла портфель! Правда, часто снился и другой, хороший: я бегу, опаздывая, в школу, и вдруг мой бег превращается в полет над тротуаром, потом над зем­лей. Я даже днем помнила это ощущение невесомости и, возвра­щаясь одна из школы, переходила на бег, и, вытягивая ноги, как балерина на сцене во время танца, — я такое видела в кино, — пусть не так высоко как во сне, но на какие-то доли секунды все-таки взлетела над тротуаром. Может быть, из-за этого ощущения поле­та я решила, что буду балериной.

      Еще одно важное событие произошла со мной на первом году учебы: я научилась читать. В тот день, когда, наконец-то, без чьей-то помощи прочитала по складам первый текст в букваре, я запи­салась в городскую библиотеку. Первой книгой стал «Доктор Айбо­лит».

      Книгу я прочитала в тот же вечер. Назавтра снова побежала в библиотеку — за следующей книгой. Теперь мне уже некогда было скучать, у меня появились удивительные друзья — книги! Я их чи­тала запоем, не отрываясь, пока не дочитывала до самого конца. Мама не знала, радоваться или плакать от такой моей усидчивости. Все было бы хорошо, если б я не забывала при этом делать уроки!

      А с уроками не всегда все получалось хорошо. Мне не нравилась арифметика, почему-то таблица умножения никак не запомина­лась, а без нее примеры не решались. Про задачи и говорить не приходилось — они были еще труднее. Зато в книгах все было по­нятно, таинственно, захватывающе! Мне особенно нравились сказки и книги про путешествия, куда я отправлялась вместе с героями.

      Когда с очередной двойкой в дневнике я возвращалась домой, то горячо молилась Боженьке, чтобы на этот раз мама не узнала про мои школьные подвиги. Но так как к этому времени нам на уроках не раз объясняли, что Бога нет, ведь земля наша круглая, и на небе ему жить негде, и что нет там ни ада, ни рая, то молитва моя была скорее по привычке, а не от убеждения, что Боженька мне поможет. И когда несколько раз, помолившись, я все равно получала от мамы трепку то ремнем, то розгой, я перестала к нему обращаться. Значит, учительница говорила правду: никакого Бога нет.

      Странно, но мы как-то быстро забыли папу. О нем вестей ника­ких не было, мы думали, его убили немцы, или он погиб, когда на­ши войска гнали немцев. А тут однажды мама принесла домой скомканный бумажный треугольничек — письмо. Оно было от па­пы. Он писал, что за участие в работах на немцев его арестовали прямо там, в Елгаве, и сослали на далекий север — на строитель­ство Беломорканала. Там, где он, очень холодно, давно лежит снег, земля мерзлая, они долбят ее ломами. Еда там плохая, у него отк­рылся гастрит. А когда его отпустят и отпустят ли вообще — неизве­стно.

      Значит, наш папа жив! Но почему он так долго не подавал вес­тей? Мама объяснила, что сначала сосланным не разрешали пере­писку. И еще добавила, что бабушка, его мама, написала папе, что про нас ничего не знает. Когда разрешили переписку, он отправил запрос на маму в Двинск, но оттуда пришел ответ: уехала в неизве­стном направлении. А из нашего города ответили, что под такой фамилией и с таким именем человек в городе не проживает. Как же так? Мама скоро год, как здесь!
     — У нас с вами было временное жилье, без прописки. И только когда разрешили прописаться, папа нашел нас.

      Нам с Ядей теперь было о чем шептаться по вечерам! Ведь мы­-то видели, что за мамой стал ухаживать дядя Коля, он был каким-то крупным начальником на железной дороге. Иногда приходил к нам, приносил что-нибудь сладкое или яблоки из своего сада, а по­том они сидели с мамой в комнате и распивали чай.

      В одно из воскресений мы даже побывали у него в гостях. Дядя Коля жил один в большом доме по дороге, что вела к железнодо­рожной станции. Сад вокруг дома был обнесен высоким забором. Мы весь день с сестрой играли в саду, он даже качели повесил, что­бы нам не было скучно. Мы по очереди катались на качелях, ели с кустов разные ягоды — красную и черную смородину, малину, а ма­ма была с ним в доме. Потом нас позвали обедать. Такого обильно­го застолья — и первое, и второе, и третье! — мы не знали никогда.

      Вечером дядя Коля проводил нас домой — почти до самого парка — и прямо при нас поцеловал маму! А та объяснила, что дядя Коля сделал ей предложение, и теперь он как бы ее жених.

      Вот так. У нашей мамы теперь есть и муж, и жених! А кто из них лучше, мы не знали. Папу я любила, но ведь его не было почти три года. А дядя Коля бывал у нас часто, он хорошо относился к нам, и мама его, наверное, полюбила. Ядя больше хотела жить с папой, когда он вернется, а я вспоминала о бабушке, о том, как она кри­чала на маму, и свой выбор останавливала на дяде Коле.

      Наверное, всего труднее в эти дни было маме, но я об этом не задумывалась. Мне почему-то казалось, что как мы с сестрой ре­шим, так и будет.
Осенью, когда мы пошли в школу, вернулся с севера папа. Он снова устроился работать в сапожную мастерскую, а к нам пришел не сразу. Видно, бабушка ему успела насплетничать про дядю Ко­лю, ведь в нашем городе ничего нельзя утаить от людей.

      А мы с Ядей так и не смогли решить, кто для нас будет лучшим папой. Жаль, что нельзя иметь сразу двоих. Когда я эту мысль выс­казала сестре, она долго хохотала, мне тоже стало смешно. Мы дол­го еще хихикали под одеялом, а мама ругала нас и говорила, что мы ее нелюбим, раз не даем спать. Ей-то вставать ни свет, ни заря! Ма­ме было невдомек, что мы не просто любим — мы гордимся ею: у кого-то ни одного мужа, а она может иметь сразу двоих!

      Ведь и теперь, после всего, что пережила в войну, наша мама ос­тавалась красивой. Правда, у нее появились недостатки: после тюрь­мы она стала курить. А еще у нее появились темные пятна на ногах выше колен — след от растопленного сала, которое она опрокинула на себя, чтобы попасть в госпиталь. И руки стали некрасивыми, осо­бенно зимой: красные, потому что приходилось каждый день мыть в горисполкоме полы, да еще холодной водой. И ногти на руках были какие-то неровные, с зазубринами. Это оттого, объяснила она нам как-то, что приходилось не раз их сильно закусывать зубами, что бы не закричать, когда фашисты пытали электрическим током. С тех пор ногти потеряли правильную форму. Но пятна и ногти еще надо было рассмотреть, а так она все равно была лучше всех!

      Приближался самый любимый в году праздник — день моего рождения. Он совпадал с днем Октябрьской революции. Хотя я родилась на сутки раньше, но мой праздник отмечали вместе с всеоб­щей праздничной датой.

      Несколько дней я не находила себе места. Что мне подарят на день рождения?
      И вот он наступил. Рано-рано утром я проснулась от громких голосов на кухне, потом в комнату вошла бабушка Лизавета и по­целовала меня. Она торопилась поздравить, прежде чем бежать на работу. Бабушка вручила мне небольшой бумажный кулек, а в нем — разные конфеты! Такие кульки я вчера видела у мамы, она их ку­да-то спрятала. Мама тоже поздравила меня и вручила такой же ку­лек. Оказывается, к празднику всем семьям, у кого дети, выдали талоны на конфеты. Ядя тоже подарила мне свой кулек. А еще ма­ма сказала, что дядя Коля пригласил нас сегодня на концерт в Дом культуры! Он достал целых четыре пригласительных билета. Как замечательно, что мой день рождения выпал на праздник!

      Я была счастлива. Как будто сговорившись, все мне дарили в этот день только конфеты. У меня скопилось целых шесть пакетов!
Этот день стал самым сладким в моей жизни. Сразу после завт­рака я приступила к поеданию подарков. Я так жадничала, что сестре не дала ни одной конфетки за весь день. А конфеты были разные — и простые подушечки, и шоколадные. Кулек опустошал­ся за кульком, и к обеду я с ними расправилась.

      Обедать я не стала, не было аппетита. А потом начал болеть жи­вот, меня стало тошнить.
     —Не будешь жадничать! — злорадно бросила сестричка.
      А мне становилось все хуже, разболелась голова, появилась тем­пература. Вытащив у меня из-за пазухи градусник, мама покачала головой и дала мне какие-то таблетки. Лучше мне не стало, только немного полегчало в голове.

      Подошло время собираться на концерт. Ядя и мама стали наря­жаться. А как же я? Неужели все уйдут, а я. больная, останусь одна? Пусть хотя бы сестра со мной останется!
     —А разве она виновата, что ты съела все конфеты? У нее празд­ник, а ты свой уже отметила, — сурово произнесла мама, и в ее го­лосе не было жалости.
Вскоре за ними зашел дядя Коля. Он тоже принес конфеты, но от одного их вида мне сразу стало худо.

      Дом опустел. Я лежала одинокая, больная, всеми забытая. А там, в нарядном, праздничном Доме культуры сейчас идет концерт, и все люди радуются празднику. Я жалела себя, брошенную всеми, нелюбимую. Но вдруг поймала себя на том, что уже жалею не себя, а сестру, ведь я из-за своей жадности не угостила даже самой прос­той конфеткой! А она свой кулек мне подарила. Наверное, надеялась, что я поделюсь. Ведь сколько мы уже в жизни пережили вместе, и она всегда обо мне заботилась. И маме я испортила наст­роение. Каково ей сидеть на концерте и думать, что тут со мной! Ей, наверное, и праздник не в праздник. Вот какая я эгоистка!

      В конце концов, я перестала прислушиваться, где и что у меня болит, а ждала с нетерпением прихода мамы и сестры, чтобы поп­росить прощения и отдать им последний кулек с конфетами. За этим ожиданием я и уснула.

      Урок, преподанный мне мамой в день рождения, имел такие последствия: я перестала любить конфеты и на всю жизнь сберег­ла крепкие зубы. И еще. Сколько бы ни вспоминала этот злополуч­ный день рождения, про себя говорила: какая мама умница, раз да­же без лишних слов показала, как плохо быть эгоисткой.
А если я сама пришла к такому серьезному выводу,выходит,и вправду,повзрослела.