В коммунальной квартире под несчастливым номером 13 в конце августа, а точнее – 27 числа, у самого старшего жильца, почётного пенсионера Минакова должен был случиться юбилей. Семьдесят лет. И вот за неделю до юбилея, собрались в комнатке художника Чирикова соседи Минакова по общей квартире, но без него: сам художник Чириков, бухгалтерша Глафира Рубина, скрипач Шварцман и молодое семейство Войновых – Николай и Наталья (чей четырёхлетний сын Шурик пребывал в те дни на даче у бабушки в Пушкино). Решался главный вопрос – что подарить. Красавица-бухгалтерша Глафира предложила одарить соседа десятью рублями, собранными в складчину и букетом цветов с Тишинского рынка. Предложение собранием было признано интересным. Но тут встал с дивана скрипач Шварцман. Он был в приподнятом настроении – в этот день он вёл сольную скрипку в «Евгении Онегине» в Доме железнодорожника. «Друзья мои! – сказал он, сжимая в руке невидимую скрипку, - что такое червонец? Ну, купит он колбасы, капусты, бутылку, и… не знаю чего ещё. И съест всё это, выпьет. И пропадёт в вечности подарок. А вот искусство – оно будет жить!» И предложил подарить юбиляру картину, написанную художником Чириковым. Допустим – натюрморт. Действительно! – решили все - и выйдет дешевле, и надолго останется. Краски и холст у Чирикова были. По рублю скинулись – купить для натюрморта: пару помидоров красных, пару яблок зелёных, колбасы кусок, лучку репчатого и зелёного, водки - в графин хрустальный налить (в наследство Войновым достался). Для фона Глафира предложила свою штору с окна снять – тёмно-синюю в бледных жёлтых узорах.
В тот же день всё купили, установили и уложили на тумбочке в комнате Чирикова. Штору пустили мягкими складками. И оставили художника в покое – творить. Оставалось до юбилея шесть дней. При этом Шварцман заказал дворнику Акимычу за рубль раму приготовить для натюрморта. Тот, узнав о юбилее, обрадовался даже: «Не извольте беспокоиться. Копейки не возьму, а сделаю на славу. В прошлом году мне Илья Кузьмич Минаков, на именины, варежки на заячьем меху подарил. Добрый барин. Дай Бог ему…»
Несколько дней соседи-заговорщики не беспокоили художника Чирикова. Иногда только подходили к двери его комнаты, прислушивались. Там что-то шуршало, позвякивало. «Работает» - улыбался Шварцман. «Творит» - подтверждали Войновы.
И вот наступил день юбилейный, 27 августа. Ровно в девять пришёл дворник Акимыч, раму принёс, резную, лаком покрытую. Собрались соседи у двери Чирикова, юбиляра Минакова вызвали. Постучали. «Входите уже, что ли» - послышался хриплый голос художника. И вошли. Художник Чириков сидел на полу. Рядом с ним лежал пустой графин. Чириков подполз к мольберту и сдёрнул с него штору бухгалтерши Глафиры, поскользнувшись при этом на дольке помидора.
На юбиляра и добрых его соседей с холста глядел гусар на лошади. С лица – ну, точно Минаков. Одну руку он воздел вверх, другой осаживал коня. И башни кремля московского краснели за спиной.
«Однако!» - произнёс, задумчиво, скрипач Шварцман. При этом дворник Акимыч, уронив на пол раму, перекрестился.