Директор музея спецхимии
или
Владимир Александрович Корнюшкин
Он намного пережил своих ровесников и друзей-военмеховцев Леонида Белецкого и Вольдемара Соколова и до сих пор сохраняет бодрость духа и тела. Что тому причиной, не знаю. Может, Белецкий и Соколов потратили слишком много сил на своей работе, ведь они первыми в стране создали твердотопливные заряды для первой нашей межконтинентальной баллистической ракеты РТ-2. А Владимиру Корнюшкину начальник отдела и однокашник по Военмеху Белецкий выделил относительно спокойное направление работы по «вспомогательным» ракетным двигателям. Может быть, причина «долгожительства» Корнюшкина в этом.
Я не буду нагружать Читателя описанием множества технических вопросов, которые решал по своей работе Владимир Корнюшкин. Читателю, возможно, такие подробности в «Спецхимиках» надоели, о «вспомогательных» ракетных движках я уже писал, а в жизни Владимира Корнюшкина и без этих подробностей есть кое-что, выделяющее его.
Возможно, причина относительного долголетия Владимира Корнюшкина в другом. Не я первый отметил, что люди, пережившие очень тяжелые и длительные невзгоды, отличаются редким долголетием. Это правило подтверждают судьбы тех, кто выдержал «срока огромные» в сталинском ГУЛАГе, и кто выжил в нечеловеческих условиях фашистских концлагерей. Видимо, эти выжившие обладали огромным запасом жизненных сил, который не смогли уничтожить самые чудовищные испытания.
Владимир Корнюшкин пережил ленинградскую блокаду. По разным данным, за три года блокады в Ленинграде погибли от миллиона до двух миллионов мирных жителей. Они погибли, главным образом, от голода. Холод, болезни, фашистские артиллерийские обстрелы, фронтовые потери без страшного трехлетнего голода не смогли бы привести к такому невероятному количеству жертв. Голод в блокированном Ленинграде наступил по двум основным причинам.
Во-вторых, уже в конце августа 1941 года, когда о блокаде еще никто не думал, немецкая авиация разбомбила и сожгла стратегические продовольственные склады Ленинграда в пригородном Бадаево. Страшный пожар уничтожил огромные запасы продовольствия. Немецкая авиация целенаправленно, день за днем, больше двух недель сбрасывала бомбы на огромное пожарище. А навели немецкие самолеты на Бадаево фашистские шпионы, среди которых, увы, было немало русских. Если бы бадаевские склады уцелели, такого страшного голода не случилось бы даже в блокированном городе. Восстановить хотя бы частично эти запасы уничтоженного продовольствия ленинградцы уже никогда не сумели, слишком велика была потеря.
Но это «во-вторых». А во-первых, чудовищный голод в Ленинграде, конечно же, обусловлен почти трехлетней блокадой.
Почему-то сейчас никто не вспоминает, что блокада и эти жертвы, - результат гениальной стратегической деятельности величайшего полководца всех времен и народов Г.К. Жукова. К моменту его прибытия в Ленинград немцы только-только замкнули кольцо блокады у станций Тихвин и Мга. Они перерезали последнюю магистраль, которая связывала Ленинград со страной, - воспетую зэками железную дорогу Воркута-Ленинград. Восточная часть этого блокадного кольца еще была тоненькой и неустойчивой. И если бы великий полководец двинул к Тихвину и Мге достаточные силы, - а их в Ленинграде было в избытке, как и вооружения, - то никакой блокады у немцев не вышло бы, миллион или два ленинградцев остались бы живы, и не было бы никакого Пискаревского кладбища.
Но Г.К. Жуков в Ленинграде занимался чем угодно, только не прорывом блокады. Почему он так поступал, неизвестно, простому человека логику гения не понять. Он прилетел в Ленинград, по свидетельству генерала Федюнинского, 13 сентября и регулярно докладывал Сталину о том, как он героически отбивает немецкие танковые атаки на Ленинград. А Гитлер еще 10 сентября, до приезда Жукова в Ленинград приказал своим войскам прекратить бессмысленные атаки на неприступный город, напичканный бетонными укреплениями, войсками и военной техникой. Он решил удушить Ленинград голодом и холодом. Он приказал отвести на Московское направление ВСЕ танки четвертой танковой группы Гёппнера, и под Ленинградом к приезду туда Г.К Жукова не осталось НИ ОДНОГО немецкого танка. Гитлер приказал перебросить на Московское направление почти всю свою авиацию, и под Ленинградом остался только один немецкий авиационный полк. Он приказал отправить из-под Ленинграда на Московское направление значительную часть пехоты и артиллерии.
Г.К.Жуков докладами Сталину о своем героизме в Ленинграде ввёл в заблуждение Верховного Главнокомандующего и Генеральный штаб РККА. Ведь если немецкие танки и немецкая пехота яростно штурмуют Ленинград, значит, в ближайшее время на других направлениях немцы не смогут наступать. Поэтому немецкая операция «Тайфун» по захвату Москвы, начатая 30 сентября 1941 года стремительным прорывом 2-й танковой группы Гудериана от Шостки к Орлу, оказалась полной неожиданностью для всей Красной армии. В окружение под Вязьмой и Брянском попали три наших фронта, Западный, Брянский и Резервный, общей численностью как минимум 1.250 тысяч человек. Почти все они погибли в этих «котлах». Но наша официальная история молчит и о Вяземском «котле», и о Брянском. Наши историки уже 70 лет злостно искажают правду о войне, дабы не бросить тень на деяния величайшего военного гения.
О том, что при пребывании Г.К.Жуков в Ленинграде там не было напряженной военной обстановки, говорит очень простой факт. Когда немцы начали операцию «Тайфун», Сталин 5 октября 1941года отозвал великого полководца их Ленинграда и направил его на западное направление, - расхлебывать непростую ситуацию, которая сложилась во многом «благодаря» ему. И Г.К.Жуков поехал под Вязьму, а Ленинградский фронт он с одобрения Сталина сдал ПОЛКОВНИКУ И.И.Федюнинскому. Это единственный случай в истории Великой отечественной войны, когда фронтом командовал ПОЛКОВНИК. Правда, вскоре Сталин присвоил полковнику Федюнинскому генеральское звание. Но вряд ли Сталин согласился бы поставить полковника командовать фронтом, если бы под Ленинградом действительно была напряженная боевая обстановка.
А в начале сентября под Ленинградом еще все можно было поправить, но Г.К.Жуков не сделал НИЧЕГО для прорыва пока еще слабого блокадного кольца. С внешней стороны на Тихвин и Мгу рвались войска маршала Г.И.Кулика, но без помощи ленинградских войск, без их удара по внутреннему фронту Кулик не смог ничего сделать, и блокада растянулась почти на три года.
Немцы за три недели пребывания Г.К.Жукова в Ленинграде укрепили и внешний и внутренний фронт блокады. После этого ленинградцам понадобились те самые 900 героических дней и ночей с неисчислимыми трудностями и миллионами жертв, которых могло и не быть. Величайшему полководцу всех времен и народов Г.К.Жукову сейчас ставят памятники в Ленинграде. И ни у кого в России не находится ни ума, ни гражданского мужества потребовать, чтобы на этих памятниках выбили большими черными цифрами количество хотя бы только ленинградских жертв Маршала Победы.
Когда я только начинал свою спецхимическую карьеру в АНИИХТ, у нас в лаборатории работал хозлаборантом майор-отставник Тимофей Иванович. Война застала его, рядового красноармейца, в Ленинграде, где он прослужил все блокадные годы. Под хорошее настроение он иногда рассказывал нам о блокадной жизни. Из этих рассказов я кое-что запомнил.
- Нас зимой водили на бадаевские склады, - вспоминал Тимофей Иванович. – Мы собирали там горелые остатки продуктов. Много было горелых макарон. Мы их выбирали из снега, старались собирать даже самые маленькие кусочки. Потом их раздавали в пайках. Нам как-то тоже их выдали, по три ложки на день. Я, помню, съел из сырыми. Почти сплошной уголь. Иногда попадалась горелая крупа. Но есть ее было вообще невозможно. Она, видно, стояла в мешках, крупа сохранилась только в самой середине мешков, но жутко провоняла дымом. Запах у нее был, - Тимофей Иванович поморщился, - невыносимый. А в основном там оставались одни угли. Много мешков при пожаре полопались, крупа высыпалась, в основном сгорела, и мы тоже сгребали остатки ее вместе со снегом.
В другой раз Тимофей Иванович рассказывал, как они собирали трупы мирных ленинградцев.
- В первую зиму мы по утрам собирали трупы. На улицах собирали, в квартирах. Ну, на улицах просто. Идем, видим, человек лежит. Если мертвый, - забираем. Мы на руках тянули прицеп от грузовика, в него складывали. А в домах, - там труднее искать. Заходили в подъезды, кричали, кто живой, спрашивали, где могут быть трупы. Особенно много умирало женщин. Они свой паек отдавали детям, а сами умирали от голода. Детей тоже много умирало. Потом их стали отправлять на Большую Землю, но мертвых мы всю зиму много находили. Нам командиры говорили, иногда собирали в день по семьдесят тысяч трупов.
Мы не раз спрашивали Тимофея Ивановича о том, как он сам переносил блокадный голод. Но он об этом не любил говорить.
- Терпели… Есть-то все равно нечего. Только все время хотелось по малому делу. Через каждые минут пятнадцать…
Мы никогда не напоминали Владимиру Корнюшкину о блокаде, - зачем бередить страшную рану, которая не заживет до конца его дней? Но про себя мы иногда, правда, очень редко рассуждали о блокаде и блокадниках. Общее наше мнение: выжить на блокадном суточном пайке в 100 граммов эрзацхлеба в основном из целлюлозы, а потом и вовсе на осьмушке фунта, на пятидесяти граммах, - никто из людей не сможет. Ведь больше у простого ленинградца из еды не было АБСОЛЮТНО ничего! Поэтому выживали лишь те немногие, кто имел доступ к распределению продовольственных пайков и бессовестно воровал. Или те, кто хотя бы изредка подпитывался человечиной.
Я пережил войну в детско-отроческом возрасте и хорошо помню наши мальчишеские разговоры о ленинградской блокаде. Тогда мои приятели в 9-11 лет откровенно говорили о людоедстве в Ленинграде во время блокады. Мы сами переживали в те годы самый настоящий длительный многолетний голод и хорошо понимали, что на 100 граммов даже самого хорошего, «пеклеванного» хлеба человеку не прожить, тем более, на пятьдесят граммов суррогата. Много рассказывали о злодеях, которые сколачивали в Ленинграде шайки для сбора и продажи человеческого мяса. Ходили рассказы о матерях, которые срезали мясо со своей левой руки, чтобы накормить голодных детей. И откуда-то в нашу мальчишескую среду приходили рассуждения о том, что в блокадном Ленинграде больше всего ценилась человеческая кожа, срезанная с замерзшего трупа, - из нее якобы получался очень питательный бульон. Да простят меня Господь и Читатель за такие детали, но это не мы, мальчишки, придумали! У нас для этого просто не хватило бы воображения.
Рассказы о ленинградском людоедстве в блокаду ходили у нас вместе с другими страшилками. Как сказал один умный американский писатель, мальчишки любят пугаться, и мы часами пугали друг друга ужасными историями, особенно в пионерлагере после отбоя. Мы рассказывали страшилки о постоялых дворах, где по ночам пропадали богатые проезжие, а утром хозяин угощал других проезжих замечательными котлетами и наваристыми мясными щами. Эти страшилки, видимо, дошли до нас еще из дореволюционных лет. Мы пугали друг друга рассказами о людях, погруженных в летаргический сон, которых похоронили заживо. Несчастные просыпались в тесном гробу глубоко под землей, безуспешно пытались выбраться на волю и умирали в страшных мучениях от удушья. Но больше всего нас ужасали рассказы о людоедстве в блокадном Ленинграде.
Позже я узнал, что после войны в Ленинграде существовал Музей Блокады, и в нем – несколько экспозиций, посвященных людоедству. Я даже слышал, что это были не экспозиции, а большие залы. Потом эти экспозиции закрыли из патриотических соображений, ведь не мог самый гуманный в мире советский человек съесть другого советского человека. Но если Читатель сам хорошенько прикинет, можно ли прожить долгую холодную зиму в нетопленном доме на 100-50 граммов эрзацхлеба из целлюлозы в сутки, - то он придет к тому же выводу: чтобы выжить, надо было употреблять в пищу еще что-то. А у простого ленинградца не было абсолютно ничего дополнительного из пищи, кроме замерзшего трупа другого ленинградца. И можно ли укорять умирающих от голода ленинградцев, если они от полной безысходности иногда занимались трупоедством и даже людоедством?
Обо всем этом, как и о роли Маршала Победы Г.К. Жукова в гибели миллиона или двух миллионов голодных ленинградцев, сейчас не принято даже намекать, как не принято вспоминать о Вяземском «котле» почти с таким же количеством жертв. Вот и мы тоже, хотя по совершенно иным причинам, никогда даже не намекали Володе Корнюшкину о пережитом им в страшное время блокады.
Так получилось, что штат АНИИХТ комплектовался в основном из молодых специалистов, практически из одногодков, и мы довольно весело проводили свободное время. Обычно Володя Корнюшкин и Вольдемар Соколов дружным тандемом организовывали выезды «на природу». Тогда еще не было моды устраивать пикники с шашлыками, мы просто ездили «на природу». В единственный выходной, воскресенье, мы выпрашивали в гараже НИИ грузовик и выезжали за десяток-другой километров от Бийска. Своих машин ни у кого еще не было, мы грузились в открытый кузов и с веселыми песнями ехали за город. Тогда на Алтае 300 дней в году сияло солнце на безоблачном небе, и мы не боялись непогоды.
А город со всех сторон окружала почти нетронутая тайга. Мы останавливались на первой приглянувшейся поляне поблизости от таежного озера, устраивали пиршество из привезенных с собой продуктов и напитков, а потом разбредались во все стороны и любовались пейзажем. Полюбоваться было чем. В окрестностях Бийска на песчаной почве росли в основном сосны, огромные корабельные сосны. Их стволы были иссечены зарубками в виде шевронов,- следы давних сборов живицы. Зарубки давно затянулись новой корой, их покрывали остатки потеков смолы, выветрившейся и засохшей.
Здесь, в сухом сосновом лесу на песчаной почве не приживались ни комары, ни мошкара, и условия для отдыха можно назвать курортными. Под ногами в изобилии росли брусника и черника, между сосен встречались густые заросли кислицы – красной смородины. А на поляне и вокруг нее из невысокой травы выглядывали огромные коричневые шляпки белых грибов – боровиков, похожие на поджаристые ковриги. Грибов вообще в алтайских лесах великое множество, но в глаза бросались боровики. Такого изобилия этих благородных грибов я нигде больше никогда не встречал. Мы проезжали мимо высохших болот, на которых изобильно росла клюква. Кое-где на болоте торчали к небу зады деревенских баб, которые собирали клюкву.
Местное население так далеко в лес заходило редко, а приезжие здесь практически не появлялись. Это уже потом, когда на оборонные предприятия Бийска «понаехало тут» множество молодых специалистов, когда на эти предприятия устроились бывшие строители-зэки, у которых закончились сроки, когда в город толпами повалили окрестные сельчане, - особенно после дурацкого «укрупнения» сел при Хрущеве, когда наступила эра всеобщей автомобилизации, - тогда природе пришлось туго, и вся эта благодать сильно оскудела. Прошло всего лет пятнадцать, и такие идиллические поляны с огромными боровиками уже было трудно найти. А пока мы наслаждались видами почти нетронутой человеком тайги.
Огромными шапками боровиков, похожими на аппетитные ковриги, мы играли в футбол. И то-то было смеху, когда крепкая, упругая шапка попадала кому-то в лицо и разлеталась белыми клочьями! Любители набирали горсть-другую спелых ягод и добавляли их в чай. Азартные рыбаки успевали наловить десяток мелких золотистых карасей в ближайших озерах и потом жарили их на прутиках над костром, как шашлыки. Вот, пожалуй, и все, что мы по молодой беззаботности использовали из даров природы. А в основном мы просто отдыхали и бездельничали. Играли в футбол и волейбол, резвились в прятки, как дети, а то и просто лежали на жарком солнышке или пели хором песни. Среди нас были выпускники ВУЗов из разных городов, и репертуар песен никогда не исчерпывался. Вечером, уже в густых сумерках мы снова устраивались в открытом кузове грузовика и с громкими песнями возвращались в Бийск.
Корнюшкин «на природе» всегда оказывался в центре веселья, но, странное дело, он никогда не смеялся. Он только изредка улыбался, а чаще коротко усмехался. Такая у него была натура, как у знаменитого Атоса. Сухощавый, с темно-русыми волосами, с узким «европейским» лицом, покрытым малозаметными бледными веснушками, очень сдержанный в эмоциях и словах, экономный и немного угловатый в движениях, он производил впечатление невозмутимого сэра из анекдотов «английского юмора».
Я лично считал, что его невозмутимость, его постоянная сдержанность, его «экономность» в движениях являются результатом перенесенных испытаний в блокадном Ленинграде. Когда немцы в сентябре 1941 года блокировали Ленинград и успели разбомбить и сжечь продовольственные склады в Бадаево, ему было 5 лет. В этом возрасте, знаю по себе, человек уже все видит и почти все понимает, хотя его мироощущение, его представления об окружающем мире еще не всегда логичны и правильны. Когда же блокаду окончательно сняли в январе 1944 года, Володя уже стал вполне разумным, сознательным человеком 8 лет отроду, - возраст приема в юные ленинцы. И не исключено, что пережитое наложило свой суровый отпечаток не только на его душу и психику, но даже на его внешнее поведение, на внешние проявления его чувств.
Так или иначе, Владимир Корнюшкин несколько десятков лет интенсивно занимался своими «вспомогательными» ракетными двигателями. У него иногда получались серьезные успехи, иногда он выполнял работу, но до успеха дело не доходило, потому что генеральный разработчик находил совсем другой вариант. Он вместе со своими разработками пережил расцвет советских твердотопливных ракетных двигателей, потом он со всеми своими коллегами пережил неожиданный и небывалый в истории советской и российской прикладной науки крах. Два честолюбивых, но недалеких умом наших правителя в угоду своим заокеанским «друзьям» прекратили финансирование всех разработок в области ракетной и космической техники и повелели уничтожить все уже созданное в этой области, что вызывало ревность и опасения у тех самых «друзей».
Через почти два десятка лет Россия спохватилась, и в ракетно-космическую отрасль пошли огромные деньги. Стоящие у власти дельцы сообразили, что на этих заказах можно хорошо поживиться. Однако время было упущено. Опытных специалистов ракетчиков и спецхимиков в стране уже почти не осталось. Часть их вымерла от огорчения в годы сокрушительных ельцинских реформ. Еще большая часть ушла на давно заслуженный отдых с нищенской пенсией и в жестокой борьбе за выживание потеряла квалификацию. Система российского, а точнее россиянского высшего образования к этому времени тоже успешно перестроилась, и стала конвейерным методом штамповать толпы малограмотных менеджеров, экономистов и юристов. Эти «специалисты» по уровню знаний не отличались от выпускниц институтов благородных девиц в царской России, которые искренне считали, что французские булки растут на французских деревьях, а творог крестьяне добывают из вареников. Технические науки остались в глубоком загоне.
Уцелевшие от разгрома седоголовые специалисты ракетчики и спецхимики пытались возродить то, что было ими сделано двадцать, а то и тридцать лет назад. Вскоре выяснилось, что даже эти научно-технические «остатки былой роскоши», покрытые многолетней пылью забвения, вызывают изумление у наших зарубежных, особенно заокеанских «коллег», которые последние двадцать лет, видимо, почивали на лаврах и постепенно выродились.
Владимир Корнюшкин не дождался этого запоздалого «ренессанса» своих наук. Он не умер в годы ельцинских «реформ», не ушел на пенсию. В НИИ решили устроить музей былых достижений спецхимии. Этому музею потребовался грамотный директор. И бывший специалист ракетчик и спецхимик Владимир Корнюшкин стал музейным работником. В музей приходят гости НИИ, но чаще там бывают школьники. И Владимир Корнюшкин с удовольствием и со знанием дела рассказывает доверчивым ребятишкам, какие чудеса ракетно-космической техники умели делать их отцы и деды.