Деревня наша с одной стороны была окружена лесом, а по другую её сторону простиралась степь с перелесками. Лес был непородный: берёза, осина - из лиственных; редко сосна попадалась – как знаковое место; да ещё кустарник – черёмуха, боярышник, шиповник, калина, малинник и крушина. По берегам речки и ручьёв непролазные заросли ивняка с талиной. Такие места звали «чаща». Гибкие ветви ивняка и талины применялись для плетения изгороди – плетня. Корзины не плели, как-то не прижилось у нас это ремесло. Берёза шла на дрова, а осину использовали для срубов на бани, колодцев и пригонов для скота.
Речка делила деревню на две равные половины, протекая между высоких и увалистых берегов, на которых в строгой линейной последовательности стояли дома с хозяйственными постройками. Общая длина реки составляла чуть более 60 километров, русло её почти не изгибалось на всём протяжении. Своё начало она брала в болотах у деревни Филатово из ключей и через пять километров приходила к нам. Вода в ней не мутилась, разве что после дождя, да талые воды по весне нанесут глины и песка. А так, травянистые и камышовые берега задерживали всякий мусор. К тому же сами жители берегли речку.
Деревня раскинулась в живописно-рельефном месте Присалаирья. Великолепные берёзовые рощи, пойменные луга с густой и сочной травой, золотистые от поспевающей пшеницы поля, весёлые от обилья цветов сенокосы, медоносные проплёшины в лесу окружали деревню. Ребятишки с шести-семи лет были хозяевами этой красоты. Вдоль и поперёк всё это ими исхаживалось, излаживалось и изучалось. Они любили нежить себя после ихнурённой жары в прохладной тени берёз, оглядывая необъятные луга с аршинной травой, срывали сочные дудки пучек и прожёвывая мякоть, глотали их сладковатый сок. Напав на слезун, набирали полные рубахи и несли домой на угощение старшим. А земляники то, земляники сколько было! Бывало, какой мужик проедет на телеге по некошеной поляне, и колёса мокрыми от раздавленных ягод становились. Сонливость и дремота нависали над деревней в июльскую жару и ритм работы сноровистой и спорой в период уборки хлебов.
В окрестностях деревни было несколько ручьёв, никогда не пересыхающих и ключей с холодной, до ломоты в зубах, водой. Все они впадали в речку. Из Пальчикова Лога вытекал небольшой, практически незаметный, ручеёк, который стараниями мужиков, соорудивших несколько запруд на нём, дал много укосных мест и вольного водопоя для скота. Длиною он был не более километра, густо порос тальником, что давало возможность дикой утке без опаски гнездиться там. Ближе к деревне, по левому берегу, нашёл себе путь более мощный ручей, его в народе даже прозвали Малая речка, а вся местность за ним звалась – Замалая. Этот ручей проистекал из Второй согры – огромного тальникового массива, протянувшегося на несколько километров с шириною до 400 метров. Эта полоса перед самой деревней соединялась с другой такой же полосой тальника – Первой согрой, где так же протекал ручей. Два ручья соединяясь, образовывали Малую речку, которая впадала в реку Тарабу.
По правому берегу в двух километрах от деревни на юге находилось небольшое озерцо 30*40 метров. Подпитывали его ключи. Переливная вода стекала из озера стекала по ложбине, и добавляясь далее новыми ключами шустрой змейкой устремлялась в речку. Озерцо никогда не зарастало, рыба там не водилась. Со всех сторон оно окружалось плотной стеной леса, берега и дно были песчаными. Так и звали – Песочное.
Дальше, вниз по течению, за деревней, перпендикулярно руслу речки находился неглубокий, но широкий лог, по дну которого весной журчала вода. К середине июня лог высыхал, образуя из бьющих ключей несколько небольших водопоев для скота.
За деревней Зорниково, что раскинулась в шести километрах от Ново-Кытманово на север, в речку Тарабу впадал ручей Горёвка. Разделённые увалом, они несколько десятков километров не могли соединиться, а затем перед селом Новая Тараба нашли удобное место и слили свои струи.
В самом селе Новая Тараба в речку впадал самый большой ручей – Топкий. Исток его находился под деревней Лосихой и тоже как Горёвка, преодолевая множество препятствий, прокладывал себе путь через гряду поперечных увалов к материнскому руслу речки Тарабы.
Ближе к Чумышу больше ничто не беспокоило речку, и она полной водой вливалась в него.
Совершенно повторяя географию речки Тарабы и параллельно ей, в 14 километрах на север через село Порошино протекала речка Хараба. На ней в 50-х годах был образован совхоз «Рыбный». По руслу её сделали несколько прудов и она при впадении в Чумыш выглядела тоненьким ручейком.
По-моему мнению, и это подтверждается рядом источников, речки Хараба и Тараба – одно и тоже тюрское название рек, текущих на восток. Также как и река Чумыш: там, где она течёт на восток, этот участок называется «Карачумыш». «Кара» - значит «чёрный». И Тараба, и Хараба текут на восток. Замена первых букв на «Т» и «Х» произошли в процессе привычного и более лёгкого произношения местным населением этих названий.
В окрестностях Ново-Кытманово было ещё два озера. Озеро Моховое – называлось так потому, что здесь жители драли мох для строительных нужд. На озере Мочище жители замачивали лён. Оба озера питались ключами.
В самой деревне, у моста, где когда-то стояла мельница, бил ключ. Это место так и называлось – «Родник». В трёх-четырёх метрах протекала река и вода из чаши родника тонким ручейком стекала в неё. Родник особо оберегался жителями. В летнюю жару мало кто проходил мимо, не напившись. Располагался он у моста. А потому народ здесь всегда был. Идёт ли кто в лес за ягодами или грибами – напьётся; едит ли тракторист в душно-пропылённом тракторе, остановится, попьёт прохлады, наполнит бидончик свежей воды и гуднув на прощанье, затарахтит дальше. Всем родник был нужен, а чтобы скотина его не затоптала, мужики огородили это место. Когда скот прогоняли с одного берега на другой, один пастух становился у родника и не допускал коров до него, и как стадо пройдёт, напьётся вволю сам, а за ним и второй пастух последует его примеру.
Что уж тут говорить о ребятне. Для нас родник являлся святым местом. Мы на нём клялись на крови, сочиняли о нём всякие небылицы. Это от нас пошло, что раненные на войне мужики родниковой водой и осколки выводили, и хромать переставали, и лучше слышать-видеть начинали. Выдумывали мы всё это сами, сами же и верили. Бывало, находимся по лесу, усталые, голодные, босые ноги горят от уколов травы, укусов паутов и горячей дорожной пыли. Едва тащимся домой. Не сговариваясь сворачиваем к роднику, ложимся вкруг него на прохладную от влаги землю и начинаем пить обжигающую воду. Зубы ломит, а набившаяся от ягоды оскомина лишь усиливается. Отдулись, отфыркались, отдышались, смочили, зачерпывая ладонями из родника воду, ноги. Вроде и идти надо, но теперь уже ладонью одной руки зачерпываем и опять пьём. Вставши от родника, ощущаем, как звонко булькает вода в животе (мы тогда говорили в пузе). Вихрастые, с обгоревшими носами, загорелые до черноты, босиком, идём по домам довольные. Довольные потому, что день прошёл хорошо: наелись ягоды, по небольшому пучку принесли домой, устали и напились воды из родника, ничего плохого не сделали. Встретишь вечером из выпаса корову, дождёшься парного молока и, засыпая, последнее, что видишь – песчаные круги поднимаемые силой родниковой воды, Песок не хрустнет на зубах, так как не доходит до поверхности, и я пью не опасаясь. С тем и засыпаю безмятежным, сладким сном…
Спустя 50 лет я не узнал этого места. Там и речки уже нет. Стоит огромный зыбун, грозящий перерасти в трясину. А где родник был – не нашёл. Не осталось и внешних ориентиров. От моста остался хлипкий настил, на месте мельницы торчало несколько гнилых свай. Народ больше не ходит с берега на берег: нет его, народа то. Плотина заросла непролазным ивняком. Не напился я больше из родника, а ведь ехал за этим.
Когда уже выехали из деревни, Алексей – шофёр, включил радио. Не для красоты и соблюдения законов литературного жанра я хочу и желания склонить читателя к жалости, но Расторгуев рвал душу своей хитовой песней, где сразу при включении мы услышали: «Ключевой водой напои меня». Мы переглянулись, жёны понимающе покивали головами, а я подумал: «Нет, не зря мы легенды сочиняли про родник. Лечил он людей, вернее, души он наши лечил».